Сказочный мир

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
 23 февраля – православный Валентинов день, а также в России День защитника отечества, по старому – День советской армии и военно-морского флота 

Солдат и смерть
Русская народная сказка

Прошло срочное время, отслужил солдат службу королю и стал проситься на родину с родными повидаться. Сначала было король не пускал его, но потом согласился, наделил его златом-серебром и отпустил его на все четыре стороны.
Вот получил солдат отставку и пошел с товарищами прощаться, а товарищи и говорят ему:
— Неужели на простинах не поднесешь, а прежде ведь мы хорошо жили?
Вот солдат и начал подносить своим товарищам; подносил-подносил — глядь, а денег-то осталось у него только пять пятаков.
Вот идет наш солдат. Близко ли, далеко ли, видит: стоит в сторонке кабачок; зашел солдат в кабачок, на копейку выпил, на грош закусил и пошел далее. Прошел немного, встретилась ему старуха и стала милостыню просить; солдат и подал ей пятак. Прошел опять немного, смотрит, а та же старуха опять идет навстречу и просит милостыню; солдат подал другой пятак, а сам дивуется: как это старуха опять очутилась впереди? Смотрит, а старуха опять впереди и просит милостыню; солдат и третий пятак подал.
Прошел опять с версту. Смотрит, а старуха опять впереди и просит милостыню. Разозлился солдат, не стерпело ретивое, выдернул тесак да и хотел было раскроить ей голову, и только лишь замахнулся, старуха бросила к его ногам котомку и скрылась. Взял солдат котомку, посмотрел-посмотрел да и говорит:
— Куда мне с этой дрянью? У меня и своей довольно!
И хотел было уж бросить — вдруг, откуда ни возьмись, явились перед ним, как из земли, два молодца и говорят ему:
— Что вам угодно?
Солдат удивился и ничего не мог им сказать, а потом закричал:
— Что вам от меня надобно?
Один из них подошел поближе к служивому и говорит:
— Мы служители твои покорные, но слушаемся не тебя, а вот этой волшебной сумочки, и если тебе что нужно, приказывай.
Солдат думал, что все это ему грезится, протер глаза, решился попробовать да и говорит:
— Если ты говоришь правшу, то я приказываю тебе, чтобы сейчас же была койка, стол, закуска и трубка с табаком!
Не успел солдат еще и кончить, а уж все и явилось, как будто с неба упало. Выпил солдат, закусил, повалился на койку и закурил трубку.
Полежал он так довольно времени, потом махнул котомочкой и, когда явился молодец (служитель котомочки), солдат и говорит ему:
— А долго ли я буду здесь лежать на этой койке и курить табак?
— Сколько угодно, — сказал молодец.
— Ну так убери все, — сказал солдат и пошел дальше.
Вот шел он после этого, близко ли, далеко ли, и пришел к вечеру в одну усадьбу, и тут славный барский дом. А барин в этом доме не жил, а жил в другом — в хорошем-то доме черти водились. Вот и стал солдат у мужиков спрашивать:
— Где барин живет?
А мужики и говорят:
— Да что тебе в нашем барине?
— Да ночевать бы надо попроситься!
— Ну, — говорят мужики, — только поди, так он уж отправит тебя чертям на обед!
— Ничего, — говорит солдат, — и с чертями разделаться можно. А скажите, где барин-то живет?
Мужики показали ему барский дом, и солдат пошел к нему и стал у него ночевать проситься. Барин и говорит:
— Пустить-то я, пожалуй, и пущу, да только у меня там не тихо!
— Ничего, — говорит солдат.
Вот барин и повел солдата в хороший дом, а как привел, солдат махнул своей волшебной сумочкой и, когда явился молодец, велел приготовить стол на двух человек. Не успел барин повернуться, а уж и явилось все. Барин, хоть и богат был, а такой закуски никогда еще у него не бывало! Стали они закусывать, а барин и украл золотую ложку. Кончили закуску, солдат махнул опять котомочкой и велел убрать все, а молодец говорит:
— Я не могу убрать — не все на столе.
Солдат посмотрел да и говорит:
— Ты, барин, для чего ложку взял?
— Я не брал, — говорит барин.
Солдат обыскал барина, отдал ложку лакею, а сам и начал благодарить барина за ночлег, да так его изрядно помял, что барин со злости запер на замок все двери.
Солдат запер все окна и двери из других покоев, закрестил их и стал чертей дожидаться.
Около полуночи слышит, что кто-то у дверей пищит. Подождал еще солдат немного, и вдруг набралось столько нечистой силы и подняли такой крик, что хоть уши затыкай! Один кричит:
— Напирай, напирай!
А другой кричит:
— Да куда напирать, коли крестов наставлено!..
Солдат слушал, слушал, а у самого волосы дыбом встают, даром что нетрусливого десятка был. Наконец и закричал:
— Да что вам тут от меня надо, босоногие?
— Пусти! — кричат ему из-за двери черти.
— Да на что я вас пущу сюда?
— Да так, пусти!
Солдат посмотрел кругом и увидел в углу мешок с гирями, взял мешок, вытряхнул гири да и говорит:
— А что, много ли вас, босоногих, войдет ко мне в мешок?
— Все войдем, — говорят ему из-за двери черти.
Солдат наделал на мешке крестов углем, притворил немного двери да и говорит:
— Ну-ка, я посмотрю, правду ли вы говорили, что все войдете?
Черти все до одного залезли в мешок, солдат завязал его, перекрестил, взял двадцатифунтовую гирю и давай по мешку бить. Бьет, бьет да и пощупает: мягко ли?
Вот видит солдат, что наконец мягко стало, отворил окно, развязал мешок да и вытряхнул чертей вон. Смотрит, а черти все изуродованы, и никто с места не двигается.
Вот солдат как крикнет:
— А вы что тут, босоногие, разлеглись? Другой бани, что ли, дожидаетесь, а?
Черти все кое-как разбежались, а солдат и кричит им вдогонку:
— Еще придете сюда, так я вам не то еще задам!
Наутро пришли мужики и отворили двери, а солдат пришел к барину и говорит:
— Ну, барин, переходи теперь в тот дом и не бойся уж ничего, а мне за труды надо на дорогу дать!
Барин дал ему сколько-то денег, и солдат пошел себе дальше.
Вот шел и шел он так долгонько, и до дому уже недалеко осталось, всего три дня ходьбы! Вдруг повстречалась с ним старуха, такая худая да страшная, несет полную котомочку ножей, да пил, да разных топориков, а косой подпирается. Загородила она ему дорогу, а солдат не стерпел этого, выдернул тесак да и закричал:
— Что тебе надо от меня, старая? Хочешь, тебе голову раскрою?
Смерть (это была она) и говорит:
— Я послана господом взять у тебя душу!
Вздрогнуло солдатское сердце, упал он на колени да и говорит:
— Смилуйся, матушка смерть, дай мне сроку только три года; прослужил я королю свою долгую солдатскую службу и теперь иду с родными повидаться.
— Нет, — говорит смерть, — не видаться тебе с родными и не дам тебе сроку три года.
— Дай хоть на три месяца.
— Не дам и на три недели.
— Дай хоть на три дня.
— Не дам тебе и на три минуты, — сказала смерть, махнула косой и уморила солдата.
Вот очутился солдат на том свете да и пошел было в рай, да его туда не пустили: недостоин, значит, был. Пошел солдат из раю да и попал в ад, а тут прибежали к нему черти да и хотели было в огонь тащить, а солдат и говорит:
— Вам что надо от меня? Ах вы, босоногие, или позабыли уж барскую баню, а?
Черти все побежали от него, а сатана и кричит:
— Вы куда, детки, побежали-то?
— Ой, батька, — говорят ему чертенята, — ведь солдат-то тот здесь!
Как услыхал это сатана, да и сам побежал в огонь.
Вот солдат походил, походил по аду — скучно ему стало; пошел в рай да и говорит господу:
— Господи, куда ты меня пошлешь теперь? Раю я не заслужил, а в аду все черти от меня убежали; ходил я, ходил по аду, скучно стало, да и пошел к тебе, дай мне службу какую-либо!
Господь и говорит:
— Поди, служба, выпроси у Михаила-архангела ружье и стой на часах у райских дверей!
Пошел солдат к Михаилу-архангелу, выпросил у него ружье да и стал на часы к райским дверям.
Вот стоял он так, долго ли, коротко ли, и видит, что идет смерть, да и прямо в рай. Солдат загородил ей дорогу да и говорит:
— А тебе что там надобно, старая? Пошла прочь! Господь без моего доклада никого не примет!
Смерть и говорит:
— Я пришла к господу спросить, каких на этот год велит людей морить.
Солдат и говорит:
— Давно бы так, а то лезешь не спросясь, а разве не знаешь, что и я что-либо да значу здесь; на-ка ружье-то подержи, а я схожу спрошу.
Пришел служивый в рай, а господь и говорит:
— Зачем ты, служба, пришел?
— Пришла смерть, господи, и спрашивает: каких ты на следующий год велишь людей морить?
Господь и говорит:
— Пусть морит самых старых!
Пошел солдат назад да и думает:
Самых старых велит господь людей морить; а что, если у меня отец еще жив, ведь она его уморит, как и меня. Так ведь, пожалуй, я и не повидаюсь больше. Нет, старая, ты не дала мне вольготушки на три года, так поди-ка погрызи дубы!
Пришел да и говорит смерти:
— Смерть, господь велел тебе на этот раз не людей морить, а дубы грызть, такие дубы, которых старее нет!
Пошла смерть старые дубы грызть, а солдат взял у ней ружье и стал опять у райских дверей ходить.
Прошел на белом свете год, смерть опять пришла спросить, каких на этот год велит ей господь людей морить.
Солдат отдал ей ружье, а сам и пошел к господу спросить, каких на этот год велит смерти людей морить. Господь велел морить самых матерых, а солдат опять и думает:
А ведь у меня там есть еще братья да сестры и знакомых много, а смерть как уморит, так мне с ними и не повидаться больше! Нет, пусть же и другой год погрызет дубов, а там, быть может, нашего брата-солдата и миловать станет!
Пришел да и послал смерть грызть самые ядреные, матерые дубы.
Прошел и другой год, пришла смерть на третий раз. Господь велел ей морить самых молодых, а солдат послал ее молодые дубы грызть.
Вот, как пришла смерть на четвертый раз, солдат и говорит:
— Ну тебя, старую, поди, коли нужно, сама, а я не пойду: надоела!
Пошла смерть к господу, а господь и говорит ей:
— Что ты, смерть, худая такая стала?
— Да как худой-то не быть, целых три года дубы грызла, все зубы повыломала! А не знаю, за что ты, господи, на меня так прогневался?
— Что ты, что ты, смерть, — говорит ей господь, — с чего ты взяла это, что я посылал тебя дубы грызть?
— Да так мне солдат сказал, — говорит смерть.
— Солдат? Да как он смел это сделать?! Ангелы, подите-ка, приведите ко мне солдата!
Пошли ангелы и привели солдата, а господь и говорит:
— С чего ты взял, солдат, что я велел смерти дубы грызть?
— Да мало ей, старой, этого! Я просил у ней вольготушки только на три года, а она не дала мне и три часа. Вот за это-то я и велел ей три года дубы грызть.
— Ну, так поди-ка теперь, — говорит господь, — да откармливай-ка ее три года. Ангелы! Выведите его на белый свет!
Вывели ангелы солдата на белый свет, и очутился солдат на том самом месте, где уморила его смерть.
Видит солдат какой-то мешок, взял он мешок да и говорит:
— Смерть! Садись в мешок!
Села смерть в мешок, а солдат взял еще палок да каменья положил туда, да как пошагал по-солдатски, а у смерти только косточки хрустят!
Смерть и говорит:
— Да что ты, служивый, потише!
— Вот еще, потише, еще чего скажешь, а по-моему, так: сиди, коли посажена!
Вот шел он так два дня, а на третий пришел к свату-целовальнику да и говорит:
— Что, брат, дай выпить; все деньги прожил, а я тебе на днях занесу, вот тебе мой мешок, пусть у тебя полежит.
Целовальник взял у него мешок да и бросил под стойку. Пришел солдат домой, а отец еще жив. Обрадовался, а еще больше обрадовались родные.
Вот жил так солдат и здорово и весело целый год.
Пришел солдат в тот кабак и стал спрашивать свой мешок, а целовальник едва и отыскал его. Вот солдат развязал мешок да и говорит:
— Смерть, жива ли ты?
— Ой, — говорит смерть, — едва не задохлась!
— Ну ладно, — говорит солдат.
Открыл табакерку с табаком, понюхал да и чихнул.
Смерть говорит:
— Служивый, дай-ка мне!
Она все просила, что увидит у солдата.
Солдат и говорит:
— Да что, смерть, ведь тебе мало одной щепотки, а поди сядь в табакерку да и нюхай сколько захочешь.
Только что смерть залезла в табакерку, солдат захлопнул да и носил ее целый год. Потом он опять отворил табакерку да и говорит:
— Что, смерть, нанюхалась?
— Ой, — говорит смерть, — тяжело!
— Ну, — говорит солдат, — пойдем, я теперь покормлю тебя!
Пришел он домой да и посадил ее за стол, а смерть ела да ела за семерых. Рассердился солдат и говорит:
— Ишь, прорва, за семерых съела! Эдак тебя не наполнишь, куда я денусь с тобой, проклятая?
Посадил ее в мешок да и понес на кладбище; вырыл в сторонке яму да и закопал ее туда.
Вот прошло три года, господь вспомнил про смерть и послал ангелов ее отыскивать. Ходили, ходили ангелы по миру, отыскали солдата да и говорят ему:
— Куда ты, служивый, смерть-то девал?
— Куда девал? А в могилу зарыл!
— Да ведь господь ее к себе требует, — говорят ангелы.
Пришел солдат на кладбище, разрыл яму, а смерть там уж чуть-чуть дышит. Взяли ангелы смерть и принесли ее к господу, а он и говорит:
— Что ты, смерть, такая худая?
Смерть и рассказала господу все, а он и говорит:
— Видно, тебе, смерть, от солдата не хлебы, поди-ка кормись сама!
Пошла опять смерть по миру, да только того солдата больше не посмела морить.
 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
1 марта - Праздник прихода весны

Беспалов В. И.

Мороз и Зима

После свадьбы Мороз и Зима не жалели ни сил, ни времени, дружно построили ледяной терем, сугробом пышным его прикрыли, украсили весёлыми гирляндами снежинок, ледяными цветами. Комнаты столами, шкафами, лавками забили, шкафы – хрустальными блюдами, серебряными ковшами, тяжёлые поставцы кружками и чашками набили. Богатому терему и богатые наряды! Недоедали, недосыпали - шубы серебряные, ожерелья жемчужные, подвески алмазные приобретали.
А когда всё сделали, оглянулись - ни детей, ни знакомых, ни друзей. Не на кого посмотреть, не с кем словом перемолвиться, некуда сходить. Скучно стало, друг на друга уставились: кто это? Зачем в тереме?
Посмотрел Мороз на Зиму пасмурным днём, сказал с досадой:
- Вырядилась! Я трудился, спину ломал, а на неё любо-дорого поглядеть! Кофта не кофта, платье не платье, шуба не шуба, кругом узорочье алмазное!
Посмотрела Зима на Мороз тучей, охнула:
- Расселся! Я трудилась, руки ломала, а он знай себе стены подпирает!
- Это ты-то работала? - вскипел Мороз бураном. - Убиралась бы подобру - поздорову!
- Уж не ты ли работал? - вскинулась Зима вьюгой. - Убирался бы сам подобру-поздорову!
- И уйду! - рассвирепел Мороз январём. - Только всё своё заберу!
- И уйду, - заметелила Зима февралём. - Только всё своё заберу!
Ну а когда всё врозь - не удержится в стене и гвоздь.
Не стало ни ледяного терема, ни сугроба пышного, ни весёлых снежинок, ни ледяных цветов, ни узорочья хрустального.
Не стало ни самой Зимы, ни самого Мороза.
На просторе в драной шубёнке, в рваных галошах Март стал попрыгивать по мокрым сугробцам, пощёлкивать ледяными стекляшками - Весну, озорник, вышел встречать.
 

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
1 марта - Всемирный день кошек

Владимир Славущев

По объявлению
Триптих
Посвящается Камилу Набиеву

МУЖИК ВСЕГДА В ЦЕНЕ

«О себе: добрый, покладистый, интеллигентный. Вынужден жить в подвале дома № 20 по ул. Жуковского (первый подъезд от магазина “Русь”). Где жил раньше — не помню и, честно говоря, помнить не хочу. Жду, надеюсь. Василий».
Прочитав несколько раз это объявление в местной газете, Тамара Ивановна Сигареткина, бездетная вдова пятидесяти восьми лет, от которой к тому же полгода назад ушел сожитель — молодой мужик, которому (ну по всему!) надо было как-то перебиться с жильем, решилась: «Надо пойти посмотреть. Интеллигентный, покладистый… Пьет, конечно, раз ничего не помнит. А может, потеря памяти… как ее? Амнезия, что ли… Сейчас у многих. Вон Надька Холина не помнит, сколько при советской власти колбаса стоила. Врет, зараза… Как же ему там зимой-то в подвале, интеллигентному?.. Но не окончательно же потерялся в жизни, наверно, — на объявление-то денег нашел…»
Время Тамара Ивановна выбрала самое безлюдное, тихое — после четырех часов: и темнеет уже, и с работы еще никто не идет. Уложив в сумку бутылку пива, соленых огурцов, нарезанного черного хлеба и вчерашнего винегрета, Тамара Ивановна отправилась. Вы-шла за калитку и огляделась: никого из соседок на улице не было — хорошая примета! Магазин «Русь» — пешком минут двадцать, но что это были за минуты! — вечность. «А вдруг его нет? А вдруг пьяный? И зачем он мне? Только что этот… паразит ушел… Но ведь интеллигентный же, к тому же обидели — вон, помнить ничего не хочет… А в заборе дырка — чужие собаки все время пролазят. Из-под плинтуса в маленькой комнате что-то стало сильно дуть…»
Уже почти стемнело, когда Тамара Ивановна подошла к дому № 20 на Жуковского. У подъезда никто не сидел, кодового замка в пятиэтажках отродясь не бывало, и Тамара Ивановна как бы индифферентно зашла в указанный первый подъезд. Свет, конечно, не горел, но она захватила с собой фонарик. Оглянувшись и прислушавшись, не идет ли кто, Тамара Ивановна приступила к спуску в подвал по железной, сваренной из металлического прутка лестнице.
В подвале пахло сыростью, кошками и еще чем-то техническим — в общем, подвалом. Тамара Ивановна повела лучом фонарика — подвал был огромен, во всю длину дома, здесь проходили трубы отопления, лежали какие-то провода, обломки мебели. «Да, бомжатник хоть куда. Господи, а ну как он здесь не один, а их много!..» — вдруг осенило Тамару Ивановну, но она храбро позвала:
— Василий! Василий!..
Наверху в подъезде хлопнула дверь, и кто-то сбегал по ступенькам. Тамара Ивановна вы-ключила фонарик, чтобы ее не заметили, и осталась в кромешной темноте. Хлопнула входная дверь, по трубам журчала вода — больше ничего слышно не было. Она опять включила фонарик.
— Василий, Василий!.. — чуть громче позвала она. — Отзовитесь! Я по объявлению, не бойтесь!..
Хлопнула входная дверь, но никто не поднимался, и Тамара Ивановна испугалась: если это Василий, то почему не спускается, а если нет… Кто-то потоптался у подвальной двери, даже открыл ее, но потом, кажется, вышел из подъезда.
«У-фф! Все, больше не могу, со страху помру», — сказала себе Тамара Ивановна, опять включила фонарик и ступила на металлическую лестницу.
— Василий!.. — позвала она в последний раз и выбралась из подвала.
«Вот дура! — ругала она себя по дороге. — Мало мне страданий от мужиков, бомжа себе нашла. Хорошо хоть никому ничего не сказала, засмеяли бы! Но ведь интеллигентный, может и правда добрый… Таким всегда от жизни достается. Надо завтра еще раз сходить, пораньше только».
Придя домой, Тамара Ивановна выпила рюмочку с холоду и со страху, закусила приготовленным для Василия винегретом и включила телевизор. Газета с объявлением от «доброго, покладистого, интеллигентного» как раз лежала на телевизоре. Тамара Ивановна взяла ее, чтобы еще раз прочитать призывное «Жду, надеюсь», и взгляд ее уперся во второй абзац объявления, на который она почему-то не обратила внимания. А второй абзац гласил: «Порода моя — шотландская вислоухая, окрас — бежевый, глаза — янтарные».
— Тьфу! — плюнула Тамара Ивановна. — Все вы, мужики, сволочи!

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

«О себе: добрый, покладистый, интеллигентный. Вынужден жить в подвале дома № 20 по улице Жуковского (первый подъезд от магазина “Русь”). Где жил раньше — не помню и, честно говоря, помнить не хочу. Жду, надеюсь. Василий.
Порода моя — шотландская вислоухая, окрас — бежевый, глаза — янтарные».
Прочитав это объявление, электрик на станции техобслуживания Кирилл Благодёров хмыкнул — объявление его заинтересовало. «Во, шотландская вислоухая… А дочка, кажется, такую и хотела… Или бобтейла, что ли? Один хрен, породистый. Стоит немерено. А тут на халяву. Надо ехать, а то кто-нибудь заберет еще. Как раз на день рождения получится». День рождения дочки — десять лет — был через неделю, но чего уж тут!..
— Игорь, — сказал он хозяину, — я тут сгоняю недалеко.
—Через час менты приедут, чего-то у них там с зажиганием…
— Успею.
Кирилл отправился. «(Слово удалено системой), — вспомнил он по дороге, — фонарик из бардачка выложил, там же темень в подвале. Да ладно, не найду — ну и ладно».
У подъезда никто не сидел, а жаль, можно было бы спросить про кота-то, может, уже за-брал кто — бабки ведь все знают.
Кирилл хорошо знал, как устроены эти пятиэтажки, сам в детстве в такой жил и по подвалам лазил, так что, распахнув подвальную дверь — для освещения, стал спускаться по железной, сваренной из металлического прутка лестнице. Вот пахнуло сыростью, кошками, чем-то техническим — Кирилл хорошо помнил этот запах. Но что-то было и необычное. «Как будто бомжи живут», — подумал Благодёров и позвал:
— Вась-Вась-Вась! Васька!..
Где-то в темноте кто-то мяукнул, и Кирилл опять позвал:
— Васька, Васька!..
Он ступил еще шаг в темноту — и… его вдруг схватили и заломили руки за спину, — похоже, двое.
«Все, сейчас разденут, оберут, а то и живой не уйду, — подумал он, даже не испугавшись — так обалдел. — Ха, так деньги в машине, слава богу».
— Попался, кошатник, — сказал один из держащих за руки. — Деньги давай!
— Да денег-то сотни две.
— Ого! Четыре пузыря. Давай!
— Да руки же!..
— Обшарь его, Катюха.
— Так у вас и баба? — обрадовался Благодёров: может, пронесет?..
— Баба, баба. Бабы у нас тоже есть.
— Да не надо шарить. В куртке, во внутреннем кармане.
Чья-то рука пролезла внутрь, вытянула деньги и выгребла мелочь. Кирилл во время этой процедуры боялся дышать, так загустел воздух вокруг.
— Больше нет? — спросил все тот же голос.
— Нет.
— Ну иди себе по холодку. Сюда иди, вот так, вот тут ступеньки.
— Слушайте, господа бомжи, — вдруг осенило Кирилла, — так это вы объявление дали?
— Мы.
— Так оно ж денег стоит!
— Не-а, бесплатное. О животных — бесплатное.
— Ладно. А если я сейчас ментов приведу? 
— Не приведешь. Мы, во-первых, прямо сейчас идем в магаз, во-вторых, ты нас не видел и мы тебя не знаем, в-третьих, все менты нас знают, а потом, у Катюхи сегодня день рождения — надо ее пожалеть. Она же все и обмозговала.
— Ха-ха! — раздался женский голос. — Еле породу вспомнила, ха!
— Ну, с днем рождения тебя, Катя! Пишешь ты очень завлекательно, — сказал Кирилл и стал подниматься по ступеням. — А постойте-ка, — вдруг оглянулся он в темноту, — а что, кот-то есть на самом деле или как?
— Да подбросили тут какого-то, — ответили снизу. — Суки какие-то хвост у него оторвали и бросили.
— Хвост оторвали?! А где он сейчас?
— Да здесь где-то. Нужен, что ль?.. Кис-кис-кис!.. Кис-кис-кис!..
Откуда-то из глубины раздалось мяуканье.
— Сейчас поймаем, он голодный как раз. Кис-кис-кис!.. Вот он! Мурчит… Иди сюда, мужик, бери.
Благодёров, подумав самую малость, спустился вниз, и ему тут же сунули кота. Кот был небольшой — котенок, наверное, — и он правда был без хвоста, но «суки» тут были ни при чем и хвост у него не отрывали, — это был камчатский бобтейл, о котором мечтала дочка. Ну, держись теперь, школа, — все обзавидуются.
«Дать им еще сотню, что ли, или две? — на радостях подумал Кирилл, уже сидя в машине с котенком под ногами. — Нет, хватит, а то подумают, что деньги у меня с собой были, а они их не нашли, и расстроятся», — и он поехал выставлять ментам зажигание.

ТРИ ВАСИЛИЯ

«О себе: добрый, покладистый, интеллигентный. Вынужден жить в подвале дома № 20 по улице Жуковского (первый подъезд от магазина “Русь”). Где жил раньше — не помню и, честно говоря, помнить не хочу. Жду, надеюсь. Василий.
Порода моя — шотландская вислоухая, окрас — бежевый, глаза — янтарные». 
Перечитав это объявление, я невольно улыбнулся — уж очень оно было оригинально. Кто его, интересно, написал? Большой, видать, умник и с юмором. Хоть поезжай за этим котом. А газета… Газета «Горожанин». Стоп! Там же Пашка работает верстальщиком — Пашка, ухажер моей Вики, которого я гоняю, потому что рано ей еще — пятнадцать лет всего, а ему, кажется, двадцать.
— Вика, — зашел я в комнату дочери.
— Что, пап? 
— Как тебе вот это объявление?
Она мельком взглянула и сказала:
— Это? Это Пашка написал.
— А он у тебя не без этого… не без самого… — повертел я у лба рукой.
— Он вообще умный.
— А кот-то там правда есть?
— Наверно, есть, если не взяли. Одна женщина пришла и попросила как-нибудь пожалостливее написать, очень красивый, говорит, кот, кто-то подбросил. Сама она взять не может, соседи тоже не берут. Ну, Пашка и написал, чтоб поинтереснее, чтоб внимание обратили. Пап, а давай его себе возьмем, ты же сам хотел кошку. А тут породистая!..
— Много твоя женщина в породах понимает. И это мы там по темноте будем лазить?
— Не будем, Пашка полезет.
— А где он?
— В подъезде ждет. 
— Чего ждет? Когда мы за котом поедем?
— Пока я уроки сделаю.
Мне стало немного стыдно, потому что Пашка в подъезде томился по моей вине. Ну что мы, в самом деле: «Тебе всего пятнадцать, тебе всего пятнадцать!..» (Джульетте, между прочим, четырнадцать было.) А дочка на это отвечает: «Во-первых, не “всего”, а “уже”, и откуда дети берутся, я уже знаю, так что не бойтесь… И ничего хорошего нет, что вы нам с Пашкой встречаться не разрешаете, потому что запрет родит упрямство и потому что мы умные, а вы…»
Кажется, действительно получается… как бы это помягче насчет своего ума выразиться?.. А ведь странно: если бы не это объявление…
— Ладно, — сказал я, — зови его сюда.
— Правда? А я уроки не доделала…
— Зови-зови!.. Сейчас съездим за котом.
— А мама?
— А мы ей объявление покажем, и она нас поймет. К тому же нас двое, а она одна.
В общем, теперь все в порядке: Пашка приходит к нам домой, а Вика к нему, а его мама и бабушка пригласили нас с женой в гости (отец у него умер, когда он был маленький).
А кота Василия мы не обнаружили — наверно, кто-то уже забрал. Но на другой день Пашка с Викой принесли откуда-то другого котенка — воспользовались, черти, моментом — и хотели назвать его Василием, как в объявлении, но мы с женой назвали его Чарли, потому что Василием зовут меня, а два имени, как считается по примете, под одной крышей не живут.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
3 марта – Всемирный день писателя
Надежда Тэффи.
Талант

 У Зоиньки Мильгау еще в институте обнаружился большой талант к литературе.
 Однажды она такими яркими красками описала в немецком переложении страдания Орлеанской девы, что учитель от волнения напился и не мог на другой день прийти в класс.
 Затем последовал новый триумф, укрепивший за Зоинькой навсегда славу лучшей институтской поэтессы. Чести этой добилась она, написав пышное стихотворение на приезд попечителя, начинавшееся словами:

 Вот, наконец, пробил наш час,
 И мы увидели ваш облик среди нас...

 Когда Зоинька окончила институт, мать спросила у нее:
 - Что же мы теперь будем делать? Молодая девушка должна совершенствоваться или в музыке, или в рисовании.
 Зоинька посмотрела на мать с удивлением и отвечала просто:
 - Зачем же мне рисовать, когда я писательница.
 И в тот же день села за роман.
 Писала она целый месяц очень прилежно, но вышел все-таки не роман, а рассказ, чему она сама немало удивилась.
 Тема была самая оригинальная: одна молодая девушка влюбилась в одного молодого человека и вышла за него замуж. Называлась эта штука "Иероглифы Сфинкса".
 Молодая девушка вышла замуж приблизительно на десятой странице листа писчей бумаги обыкновенного формата, а что делать с ней дальше, Зоинька положительно не знала. Думала три дня и приписала эпилог:

 "С течением времени у Элизы родилось двое детей, и она, по-видимому, была счастлива".

 Зоинька подумала еще дня два, потом переписала все начисто и понесла в редакцию.
 Редактор оказался человеком малообразованным. В разговоре выяснилось, что он никогда даже и не слыхал о Зоиньком стихотворении о приезде попечителя. Рукопись, однако, взял и просил прийти за ответом через две недели.
 Зоинька покраснела, побледнела, сделала реверанс и вернулась через две недели.
 Редактор посмотрел на нее сконфуженно и сказал:
 - Н-да, госпожа Мильгау!
 Потом пошел в другую комнату и вынес Зоинькину рукопись. Рукопись стала грязная, углы ее закрутились в разные стороны, как уши у бойкой борзой собаки и вообще она имела печальный и опозоренный вид.
 Редактор протянул Зоиньке рукопись.
 - Вот-с.
 Но Зоинька не понимала, в чем дело.
 - Ваша вещица не подходит для нашего органа. Вот, изволите видеть...
 Он развернул рукопись.
 - Вот, например, в начале... ммм... "...солнце золотило верхушки деревьев"... ммм... Видите ли, милая барышня, газета наша идейная. Мы в настоящее время отстаиваем права якутских женщин на сель-ских сходах, так что в солнце в настоящее время буквально никакой надобности не имеем. Так-с!
 Но Зоинька все не уходила и смотрела на него с такой беззащитной доверчивостью, что у редактора стало горько во рту.
 - Тем не менее у вас, конечно, есть дарование, - прибавил он, с интересом рассматривая собственный башмак. - Я даже хочу вам посоветовать сделать некоторые изменения в вашем рассказе, которые несомненно послужат ему на пользу. Иногда от какого-нибудь пустяка зависит вся будущность произведения. Так, например, ваш рассказ буквально просится, чтобы ему придали драматическую форму. Понимаете? Форму диалога. У вас, вообще, блестящий диалог. Вот тут, например, ммм... "до свиданья, сказала она" и так далее. Вот вам мой совет. Переделайте вашу вещицу в драму. И не торопитесь, а подумайте серьезно, художественно. Поработайте.
 Зоинька пошла домой, купила для вдохновенья плитку шоколада и села работать.
 Через две недели она уже сидела перед редактором, а тот утирал лоб и говорил заикаясь:
 - Нап-прасно вы так торопились. Если писать медленно и хорошо обдумывать, то произведение выходит лучше, чем когда не об-бдумывают и пишут скоро. Зайдите через месяц за ответом.
 Когда Зоинька ушла, он тяжело вздохнул и подумал:
 - А вдруг она за этот месяц выйдет замуж, или уедет куда-нибудь, или просто бросит всю эту дрянь. Ведь бывают же чудеса! Ведь бывает же счастье!
 Но счастье бывает редко, а чудес и совсем не бывает, и Зоинька через месяц пришла за ответом.
 Увидев ее, редактор покачнулся, но тотчас взял себя в руки.
 - Ваша вещица? Н-да, прелестная вещь. Только знаете что - я должен дать вам один блестящий совет. Вот что, милая барышня, переложите вы ее, не медля ни минуты, на музыку. А?
 Зоинька обиженно повела губами.
 - Зачем на музыку? Я не понимаю!
 - Как не понимаете! Переложите на музыку, так ведь у вас из нее, чудак вы эдакий, опера выйдет! Подумайте только - опера! Потом сами благодарить придете. Поищите хорошего композитора...
 - Нет, я не хочу оперы! - сказала Зоинька решительно. Я писательница... а вы вдруг оперу. Я не хочу!
 - Голубчик мой! Ну вы прямо сами себе враг. Вы только представьте себе... вдруг вашу вещь запоют! Нет, я вас прямо отказываюсь понимать.
 Зоинька сделала козлиное лицо и отвечала настойчиво:
 - Нет и нет. Не желаю. Раз вы мне сами заказали переделать мою вещь в драму, так вы теперь должны ее напечатать, потому что я приноравливала ее на наш вкус.
 - Да я и не спорю! Вещица очаровательная! Но вы меня не поняли. Я, собственно говоря, советовал переделать ее для театра, а не для печати.
 - Ну, так и отдайте ее в театр! - улыбнулась Зоинька его бестолковости.
 - Ммм-да, но видите ли, современный театр требует особого репертуара. "Гамлет" уже написан. Другого не нужно. А вот хороший фарс нашему театру очень нужен. Если бы вы могли...
 - Иными словами - вы хотите, чтобы я переделала "Иероглифы Сфинкса" в фарс? Так бы и говорили.
 Она кивнула ему головой, взяла рукопись и с достоинством вышла.
 Редактор долго смотрел ей вслед и чесал карандашом в бороде.
 - Ну, слава богу! Больше не вернется. Но жаль все-таки, что она так обиделась. Только бы не покончила с собой.
 - Милая барышня, - говорил он через месяц, смотря на Зоиньку кроткими голубыми глазами. - Милая барышня. Вы напрасно взялись за это дело! Я прочел ваш фарс и, конечно, остался по-прежнему поклонником вашего таланта. Но, к сожалению, должен вам сказать, что такие тонкие и изящные фарсы не могут иметь успеха у нашей грубой публики. Поэтому театры берут только очень, как бы вам сказать, очень неприличные фарсы, а ваша вещь, простите, совсем не пикантна.
 - Вам нужно неприличное? - деловито осведомилась Зоинька и, вернувшись домой, спросила у матери:
 - Maman, что считается самым неприличным?
 Maman подумала и сказала, что, по ее мнению, неприличнее всего на свете голые люди.
 Зоинька поскрипела минут десять пером и на другой же день гордо протянула свою рукопись ошеломленному редактору.
 - Вы хотели неприличного? Вот! Я переделала.
 - Да где же? - законфузился редактор. - Я не вижу... кажется, все, как было...
 - Как где? Вот здесь - в действующих лицах.
 Редактор перевернул страницу и прочел:

 "Действующие лица: Иван Петрович Жукин, мировой судья, 53 лет - голый.
 Анна Петровна Бек, помещица, благотворительница, 48 лет - голая.
 Кусков, земский врач - голый.
 Рыкова, фельдшерица, влюбленная в Жукина, 20 лет - голая.
 Становой пристав - голый.
 Глаша, горничная - голая.
 Чернов, Петр Гаврилыч, профессор, 65 лет - голый".

 - Теперь у вас нет предлога отвергать мое произведение, - язвительно торжествовала Зоинька. - Мне кажется, что уж это достаточно неприлично!
 

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
А ещё, 3 марта - День квадратного корня. По традиции - сказка о круглом корнеплоде 

Пых

Белорусская сказка

Жили-были дедушка, бабушка да внучка Алёнка. И был у них огород. Росли в огороде капуста, свеколка, морковка и репка жёлтенькая. Захотелось однажды дедусе репки покушать. Вышел он в огород. Идёт-идёт, а в огороде жарко да тихо, только пчёлки жужжат да комарики звенят.
Прошёл дед грядку с капустой, прошёл грядку со свеколкой, прошёл грядку с морковкой... А вот и репка растёт.
Только наклонился, чтоб репку вытащить, а с грядки кто-то как зашипит на него:
— Пшш-ппы-ы-хх! Пшш-ппы-ы-хх! Не ты ли это, дедка? Не за репкой ли пришёл?
Испугался дед и бежать. Бежит мимо морковки, бежит мимо свеколки... Аж пятки сверкают. Еле-еле до хаты добрался. Сел на лавку, отдышаться никак не может.
— Ну что, дед, принёс репку?
— Ох, бабка, там такой зверь страшный сидит, что я еле ноги унёс!
— Да полно, дед! Я сама пойду, уж, верно, репку принесу...
И пошла бабка в огород, а в огороде жарко да тихо, только пчёлки жужжат да комарики звенят.
Шла-шла бабка мимо грядки с капустой, мимо грядки со свеколкой, мимо грядки с морковкой.
Идёт бабка, торопится...
А вот и репка. Нагнулась бабка, чтобы репку вытащить, а из борозды как зашипит на неё кто-то:
— Пшш-ппы-ы-хх! Пшш-ппы-ы-хх! Не ты ли это, бабка? Не по репку ли пришла?
Испугалась бабка да бежать.
Бежала-бежала она мимо морковки, мимо свеколки, бежала мимо капусты. Еле-еле до хатки добралась. Села на лавку, тяжело дышит, отдышаться не может.
— Ой, дедка, твоя правда! Кто-то там под кустом сидит, страшный такой, и пыхтит. Еле-еле ноги унесла!
Поглядела на деду с бабкой внучка Алёнка, пожалела их и говорит:
— Я принесу репку!
Пошла Алёнка в огород. А в огороде жарко да тихо, только пчёлки жужжат да комарики звенят.
Шла-шла и пришла к тому месту, где репка росла.
И только наклонилась она, чтоб репку вытащить, а с грядки как зашипит кто-то:
— Пшш-ппы-ы-хх! Пшш-ппы-ы-хх! Не Алёнка ли это? Не по репку ли пришла?
Засмеялась тут Алёнка и как крикнет звонким голоском:
— Так! Это я, Алёнка! Бабке с дедкой за репкой пришла.
А на грядке кто-то снова как запыхтит:
— Пшш-ппы-ы-хх! Пшш-ппы-ы-хх!
Нагнулась Алёнка над грядкой, чтоб разглядеть, кто там такой страшный сидит, и вдруг увидела: лежит на грядке какой-то колючий клубочек, глазками-бусинками поблёскивает и пыхтит:
— Пшш-ппы-ы-хх!
Засмеялась девочка:
— Ах ты, ёжик, ёжик колючий! Это ты дедушку с бабушкой напугал? Это ты их домой прогнал?
А ёжик вытянул кверху острую мордочку и опять:
— Пшш-ппы-ы-хх! Пшш-ппы-ы-хх!
Потянула Алёнушка репку раз, потянула другой и третий и вытянула репку. Да такую большую, круглую да жёлтенькую. Сладкую-пресладкую. Взяла Алёнка репку, ёжика в передничек положила — и домой. Бежала мимо морковки, бежала мимо свеколки, бежала мимо капусты. Быстро-быстро бежала! И мигом к своей хатке прибежала. А навстречу ей дедка с бабкой вышли. И спрашивают:
— А где же репка?
— А вот вам и репка!
Обрадовались тут дедка с бабкой:
— Ну и внучка у нас! Ну и Алёнушка! Молодец девочка! А как же зверь этот — Пых страшный? Не испугалась ли ты его?
Раскрыла тут Алёнка передничек:
— А вот вам и Пых!
Засмеялись старички:
— Ну и молодец Алёнка! Ну и смелая девчонка! 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
5 марта - день рождения Колобка

«Новый» колобок

Автора не знаю. Взято отсюда: https://moi-skazki.ru/tag/skazki-na-novyy-lad 

Жили-были дед и баба. Долго и много они работали, а когда ушли на заслуженный отдых (на пенсию), то оставили свою городскую квартиру и уехали жить в далекую деревню. Там у них был небольшой, но очень уютный домик.
А в наш век современных технологий и гаджетов, они оборудовали свою избушку по последнему слову техники: спутниковое телевидение, интернет, удобные средства передвижения, самокат, велосипед и прочее. Дед на своем мини-тракторе пахал небольшие грядки возле дома, бабушка хлопотала по хозяйству. На семейном совете, после жарких споров и весомых доводов, они приняли совместное решение купить козу. Козочка Розочка давала им молоко.
Продукты дед и баба заказывали через интернет с доставкой, т.к. в их деревне не было своего магазина, а ездить в соседнее село за покупками было экономически невыгодно.
И вот однажды дед говорит:
 - Испеки-ка ты, бабка, колобок.
А она ему в ответ:
 - Интернета вчера не было, мы еще муку не заказали.
 - А ты по пакетам в подвальчике поройся, в кухонных шкафах ревизию сделай, может и нароешь чего.
 - Окей. - Сказала бабушка. - Съехать, похоже, не получится, сделаю по-твоему.
По пакетам потрясла, по шкафам пошерстила, от козочки Розочки молочка надоила, да худо-бедно тесто и получилось. Положила бабка все продукты в чудо-хлебопечку, включила программу выпечки «Колобок» и процесс вымешивания и выпекания пошел полным ходом.
Долго ли, коротко ли, пока наши герои своими делами личными занимались, в социальных сетях с родней чатились, заданная хлебопечке программа подходила к концу. Колобок выпекся.
Бабка открыла хлебопечку, а он такой пушистый, ароматный, румяный… Только очень горячий.
Поклала бабушка Колобка на подоконник, чтобы остыл, а сама пошла на кухню, грязную посуду в посудомоечную машину загрузить.
Колобок лежал, лежал, и вдруг увидел моно-колесо (уницикл).
 - О, какой классный транспорт. - Подумал Колобок. - Ну-ка, я прокачусь на нем, бока разомну, выкачусь из зоны комфорта на подоконнике.
Спрыгнул кругляш с окна, взобрался на моно-колесо и покатился… Катится, улыбается, весело ему. Вдруг, навстречу ему Заяц на роликах.
Увидел Колобка и подленько так хихикает:
 - Колобок, Колобок, я тебя обгоню и съем.
 - Не надо есть меня, Зайчик, да и не догонишь ты меня. Давай я тебе песенку спою и сделаем вид, что ты ничего не говорил, а я ничего не слышал. И каждый пойдем своей дорогой.
Пока Заяц думал, Колобок и укатился. Есть и догонять ему никого не пришлось. Да и без песенки чуть не остался. Вот такая печалька у него случилась.
Пожалел Колобок Зайца, вернулся и таки спел ему песенку, чтоб поднять тонус и вернуть веру в лайф:

Я Колобок, 
Я Колобок, 
Я румяный бок, 
Я от бабушки ушел, 
Я от дедушки ушел, 
И от тебя, Заяц, 
Уеду на своем уницикле.

Катится, катится Колобок, а навстречу ему Волк на самокате.
Увидел Колобка и спрашивает:
 - Ой, как же ты такой красивый и вкусный, да сам по лесу катаешься? Вот тебе встретится кто-то нехороший, как я, и сожрет за один укус! Нравишься ты мне, и я тебя съем.
- Не ешь меня, Волк, я тебе песенку спою, сам музыку и слова сочинял, десять ночей не спал.
И запел Колобок:

Я Колобок, 
Я Колобок, 
Я румяный бок, 
Я от бабушки ушел, 
Я от дедушки ушел, 
Я от Зайца ушел, 
И от тебя, Волк, уйду.

И покатился Колобок, а Волк не смог его догнать на своем ржавом самокате.
Вдруг видит, из-за дерева выезжает Медведь на гироскутере.
Подкатывает к Колобку и, вальяжно растягивая слова, говорит:
- Вы только посмотрите! Это же румяный и вкусный Колобок! Ты так вкусно пахнешь, что я принял важное решение тебя съесть.
 - Не ешь меня, Медведь, я тебе такую песенку спою, обалдеешь, весь лес раскачаем.
 - Щас посмотрим, начинай. - Пробурчал Медведь.

Я Колобок, 
Я Колобок, 
Я румяный бок, 
Я от бабушки ушел, 
Я от дедушки ушел, 
Я от Зайца ушел, 
Я от Волка ушел, 
И от тебя, Миша, уйду.

Катится дальше Колобок, катится на своем моноколесе, а навстречу ему Лиса на велосипеде.
 - Ой, какой ты красивый да красивенький, вкусный и вкусненький. Я тебя съем.
Вот так прямо и сказала, без лести и подхалимажа, чисто и конкретно.
 - Давай я тебе песенку спою, только не ешь меня. - Немного струсил Колобок.
И запел:

Я Колобок, 
Я Колобок, 
Я румяный бок, 
Я от бабушки ушел, 
Я от дедушки ушел, 
Я от Зайца ушел, 
И от Волка удрал, 
И Медведя провел, 
И от тебя, Лиса, тоже убегу!

 - Ой, какая стильная песенка, какой ритм, какой глубокий текст! А голос какой клевый у тебя, Колобок. Сядь мне на носик и зажги еще разок.
 - О нет, Лиса, я знаю, что ты хитрая, не буду я тебе на нос садиться, и петь больше не буду, а вернусь обратно, к дедушке и бабушке.
Сел Колобок на свой моноцикл и покатился. Дедушка и бабушка уже заждались его, беспокоились. А когда Колобок вернулся в дом, то извинился перед ними за свое поведение, и за то, что без спросу свалил с окошка.
А дедушка с бабушкой провели с ним воспитательную беседу о колобочных маньяках и поедателях, которые встречаются в лесу, объяснили опасность разговора с незнакомыми людьми.
Читать стихи, петь песни и изображать ансамбль народных талантов можно только в кругу семьи или по разрешению взрослых, а от незнакомых встречных, которые хотят поговорить, стараться сбежать.
Остался Колобок жить в современной избушке бабушки и дедушки, радовался жизни, усиливал звук переносной колонки на МАКС и орал песни на всю округу так громко, что даже вороны боялись приближаться к участку. Урожай сохранялся и предприимчивые герои организовали мини-ферму… Но это уже совсем другая история. 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКАМ 
8 марта - Международный женский день, а также, в этом году Масленица 
 А. П. Чехов. 
 Блины 

 Вы знаете, что блины живут уже более тысячи лет, с самого, что называется, древле-славянского ab ovo… (с яйца, с момента возникновения… – лат.) Они появились на белый свет раньше русской истории, пережили её всю от начала до последней странички, что лежит вне всякого сомнения, выдуманы так же, как и самовар, русскими мозгами… В антропологии они должны занимать такое же почтенное место, как трёхсаженный папоротник или каменный нож; если же у нас до сих пор и нет научных работ относительно блинов, то это объясняется просто тем, что есть блины гораздо легче, чем ломать мозги над ними… 
 Поддаются времена и исчезают мало-помалу на Руси древние обычаи, одежды, песни; многое уже исчезло и имеет только исторический интерес, а между тем такая чепуха, как блины, занимает в современном российском репертуаре такое же прочное и насиженное место, как и 1000 лет тому назад. Не видно и конца им и в будущем… 
 Принимая во внимание почтенную давность блинов и их необыкновенную, веками засвидетельствованную стойкость в борьбе с новаторством, обидно думать, что эти вкусные круги из теста служат только узким целям кулинарии и благоутробия… Обидно и за давность и за примерную, чисто спартанскую стойкость… Право, кухня и чрево не стоят тысячи лет. 
 Что касается меня, то я почти уверен, что многоговорящие старики-блины, помимо кулинарии и чревоугодия, имеют и другие конечные цели… Кроме тяжёлого, трудно переваримого теста, в них скрыто ещё что-то более высшее, символическое, быть может, даже пророческое… Но что именно? 
 Не знаю и знать не буду. Это составляло и составляет поднесь глубокую, непроницаемую женскую тайну, до которой добраться так же трудно, как заставить смеяться медведя… Да, блины, их смысл и назначение — это тайна женщины, такая тайна, которую едва ли скоро узнает мужчина. Пишите оперетку! 
 Со времен доисторических русская женщина свято блюдёт эту тайну, передавая её из рода в род не иначе, как только через дочерей и внучек. Если, храни бог, узнает её хоть один мужчина, то произойдёт что-то такое ужасное, чего даже женщины не могут представить себе. Ни жена, ни сестра, ни дочь… ни одна женщина не выдаст вам этого секрета, как бы вы дороги ей ни были, как бы она низко ни пала. Купить или выменять секрет невозможно. Его женщина не проронит ни в пылу страсти, ни в бреду. Одним словом, это единственная тайна, которая сумела в течение 1000 лет не просыпаться сквозь такое частое решето, как прекрасная половина!.. 
 Как пекут блины? Неизвестно… Об этом узнает только отдалённое будущее, мы же, не рассуждая и не спрашивая, должны есть то, что нам подают… Это тайна! 
 Вы скажете, что и мужчины пекут блины… Да, но мужские блины не блины. Из их ноздрей дышит холодом, на зубах они дают впечатление резиновых калош, а вкусом далеко отстают от женских… Повара должны ретироваться и признать себя побеждёнными… 
 Печенье блинов есть дело исключительно женское… Повара должны давно уже понять, что это есть не простое поливание горячих сковород жидким тестом, а священнодействие, целая сложная система, где существуют свои верования, традиции, язык, предрассудки, радости, страдания… Да, страдания… Если Некрасов говорил, что русская женщина исстрадалась, то тут отчасти виноваты и блины… 
 Я не знаю, в чём состоит процесс печения блинов, но таинственность и торжественность, которыми женщина обставила это священнодействие, мне несколько известны… Тут много мистического, фантастического и даже спиритического… Глядя на женщину, пекущую блины, можно подумать, что она вызывает духов или добывает из теста философский камень… 
 Во-первых, ни одна женщина, как бы она развита ни была, ни за что не начнёт печь блины 13-го числа или под 13-е, в понедельник или под понедельник. В эти дни блины не удаются. Многие догадливые женщины, чтобы обойти это, начинают печь блины задолго до масленицы, таким образом домочадцы получают возможность есть блины и в масленичный понедельник и 13-го числа. 
 Во-вторых, накануне блинов всегда хозяйка о чём-то таинственно шепчется с кухаркой. Шепчутся и глядят друг на друга такими глазами, как будто сочиняют любовное письмо… После шептания посылают обыкновенно кухонного мальчишку Егорку в лавочку за дрожжами… Хозяйка долго потом смотрит на принесённые дрожжи, нюхает их и, как бы они идеальны ни были, непременно скажет: 
 — Эти дрожжи никуда не годятся. Поди, скверный мальчишка, скажи, чтобы тебе получше дали… 
 Мальчишка бежит и приносит новые дрожжи… За сим берётся большая черепяная банка и наливается водой, в которой распускаются дрожжи и немного муки… Когда дрожжи распустились, барыня и кухарка бледнеют, покрывают банку старой скатертью и ставят её в теплое место. 
 — Смотри же, не проспи, Матрёна… — шепчет барыня. — И чтоб у тебя банка всё время в тепле стояла! 
 За сим следует беспокойная, томительная ночь. Обе, кухарка и барыня, страдают бессонницей, если же спят, то бредят и видят ужасные сны… Как вы, мужчины, счастливы, что не печёте блинов! 
 Не успеет засереть за окном хмурое утро, как барыня, босая, разлохмаченная и в одной сорочке бежит уже в кухню. 
 — Ну, что? Ну, как? — забрасывает она вопросами Матрёну. — А? Отвечай! 
 А Матрёна стоит уже у банки и сыплет в неё гречневую муку… 
 В-третьих, женщины строго следят за тем, чтобы кто-нибудь из посторонних или из домочадцев-мужчин не вошёл в кухню в то время, когда там пекутся блины… Кухарки не пускают в это время даже пожарных. Нельзя ни входить, ни глядеть, ни спрашивать… Если же кто-нибудь заглянет в черепяную банку и скажет: «Какое хорошее тесто!», то тогда хоть выливай — не удадутся блины! Что говорят во время печения блинов женщины, какие читают они заклинания — неизвестно. 
 Ровно за полчаса до того момента, когда тесто поливается на сковороды, красная и уже замученная кухарка льёт в банку немного горячей воды или же тёплого молока. Барыня стоит тут же, что-то хочет сказать, но под влиянием священного ужаса не может выговорить. А домочадцы в это время, в ожидании блинов, шагают по комнатам и, глядя на лицо то и дело бегающей в кухню хозяйки, думают, что в кухне родят или же, по меньшей мере, женятся. 
 Но вот, наконец, шипит первая сковорода, за ней другая, третья… Первые три блина — это макулатура, которую может съесть Егорка… зато четвёртый, пятый, шестой и т. д. кладутся на тарелку, покрываются салфеткой и несутся в столовую к давно уже жаждущим и алчущим. Несёт сама хозяйка, красная, сияющая, гордая… Можно думать, что у неё на руках не блины, а её первенец. 
 Ну, чем вы объясните этот торжествующий вид? К вечеру барыня и кухарка от утомления не могут ни стоять, ни сидеть. Вид у них страдальческий… Ещё бы, кажется, немного, и они прикажут долго жить… 
 Такова внешняя сторона священнодействия. Если бы блины предназначались исключительно только для низменного чревоугодия, то, согласитесь, тогда непонятны были бы ни эта таинственность, ни описанная ночь, ни страдания… Очевидно, что-то есть, и это «что-то» тщательно скрыто. 
 Глядя на дам, следует все-таки заключить, что в будущем блинам предстоит решение какой-либо великой, мировой задачи. 

[Chanda 14]

 Говорящий танифа из Роторуа 
 Маорийская сказка 

 У танифы, который жил среди холмов между озером Роторуа и рекой Уаикато, были крылья, как у летучей мыши, на длинной гибкой шее торчала голова с острым клювом, во рту сверкали зубы, а на ногах и на заплечьях росли когти, острые, как косы. 
 Никто не осмеливался ходить по дороге через холмы, один только Каху-ки-те-ранги, уаикатский вождь, пользовался этой дорогой, потому что был влюблен в Коку, дочь тохунги древнего племени арава. Каху знал, что соплеменники тохунги хотели проложить по холмам более короткую дорогу, чтобы не делать каждый раз длинный обход из-за чудовища, пожиравшего людей. Во время одного из своих посещений Каху заговорил с тохунтой о новой дороге, но тохунга понимал, что об этом нечего и думать, пока чудовище бродит среди холмов. 
 - Ты знаешь столько заклятий, что без труда справишься с этим людоедом, - польстил старику Каху. - Если ты усмиришь чудовище, мои соплеменники проложат широкую ровную дорогу среди лесов и холмов. 
 - Что ты хочешь в награду за этот щедрый дар? - подозрительно спросил тохунга. 
 - Ничего, разреши мне только жениться на твоей дочери Коке. 
 Тохунга задумался. Он понимал, что этот брак скрепит узы дружбы между его племенем и племенами, которые живут на берегах Уаикато, а дорога позволит воинам дружеских племен помогать друг другу отражать удары общих врагов. В конце концов сердце тохунги дрогнуло, и он согласился отдать дочь. Тогда молодой вождь вернулся домой, созвал своих соплеменников и начал строить дорогу. 
 Каху знал, что может рассчитывать на свои силы, поэтому он и пообещал тохунге проложить дорогу, если тот разрешит ему жениться на Коке. Отец Каху, прославленный охотник на чудовищ, не раз имел дело с этими непонятными отвратительными тварями и даже научился их языку, а потом научил сына. Каху взобрался на холм и подошел к пещере танифы. Он смело приблизился к чудовищу и стал почесывать и скрести его спину, отчего чудовище сразу пришло в благодушное настроение. На ярком послеполуденном солнце между чудищем и мужчиной завязался разговор. 
 - Тебе бы нужно завести жену, - сказал Каху. - Она будет ухаживать за тобой, поскребет спину, если шкура высохнет и зачешется. 
 - Прекрасная мысль, - сказало чудище. - Ты не поверишь, но я как раз подумал о том же самом. Скажи, где бы мне найти подходящую женщину? Никто, кроме тебя, не ходит теперь по этой дороге, все знают, что я здесь живу. 
 - Я тебе помогу, - сказал коварный Каху. - Давай только уговоримся: я найду тебе жену, а ты выполнишь одну мою просьбу. 
 - Что тебе нужно? 
 - Я хочу, чтобы ты поселился на другой стороне холма и оставил в покое людей с Уаикато и Роторуа. 
 - С превеликим удовольствием, - сказал танифа. - Что мне за смысл жить в таком месте, где не дождешься ни одного путника?! Я не хочу умереть с голоду. 
 - Через два дня я приведу тебе жену. Смотри, не забудь о своем обещании. 
 Каху вернулся в деревню и разыскал старуху Пукаку. На этой безобразной неопрятной злой женщине лежала обязанность хоронить мертвых, и люди сторонились ее. 
 - Здравствуй, Пукака, - сказал Каху. - Я нашел тебе мужа. 
 Старуха откинула в сторону прядь спутанных волос и недоверчиво взглянула на Каху. 
 - Никто не возьмет меня в жены по своей воле, - пробормотала она. 
 - Неправда! Муж ждет не дождется, когда ты явишься. 
 - Где же он? 
 - Недалеко отсюда, на холме, не доходя Роторуа. 
 - Там никого нет, кроме танифы. 
 - Конечно. Я про него и говорю. Он будет приносить тебе пищу, заботиться о тебе. 
 Старуха задумалась. 
 - На старости лет хорошо иметь мужа, - бормотала она в нерешительности. - Лучше жить в доме танифы, чем умирать с голоду. Я согласна. 
 Каху сжал грязную руку старухи и повел ее к танифе. Муж и жена не понравились друг другу, но оба решили не показывать вида. 
 Каху ушел. Напоследок он сказал Пукаке: 
 - Не забывай вовремя скрести спину своему мужу. Тогда он все для тебя сделает. Смотри, чтобы он оставался на той стороне холма, а то будет плохо и тебе, и мне. 
 Каху-ки-те-ранги пошел домой, а танифа посадил старуху на спину, замахал крыльями и поднялся высоко в воздух. Потом он медленно опустился на дальних склонах холма и стал подыскивать новый дом для себя и жены. 
 Теперь можно было прокладывать дорогу, не опасаясь за свою жизнь, и соплеменники Каху взялись за работу: они вырывали кусты, срубали деревья, если нельзя было их обойти, укладывали ветки на болотистых участках, и скоро Каху и его друзья могли уже быстро и в полной безопасности добираться до Роторуа, где Каху женился на Коке. Свадебный пир длился несколько дней, но наконец настало время возвращаться домой. Вереница мужчин, женщин и детей беспорядочно растянулась по дороге. Вместе с ними шли самые красивые девушки с Уаи-като и красавицы с Роторуа, которые сочли своим долгом пойти на Уаикато. 
 И никто в этой толпе даже не вспомнил про танифу, который столько времени наводил ужас на всех путников. Знай они, что танифа лежит на холме чуть выше дороги, притаившись в небольшой впадине, заросшей высоким папоротником, смех замер бы у них на губах. Танифа был недоволен женой. Когда он услышал вдалеке громкий смех и радостные песни, ему захотелось посмотреть, кто идет по дороге. Он перевалил через вершину холма и спрятался среди папоротника. 
 Дикая злоба заклокотала в сердце танифы при виде Каху и его красивой жены, за которой двигалась целая процессия пышных привлекательных девушек, в то время как ему, танифе, подсунули в жены грязную костлявую старуху-могильщицу. 
 Танифа как смерч налетел на людей и тут же подцепил когтем несколько женщин. Каху услышал пронзительные крики и побежал назад по дороге посмотреть, что случилось. Танифа пронесся над его головой, помедлил мгновение, подцепил другим когтем Коку и, взмыв над деревьями, полетел к своей старой пещере на вершине холма. 
 Каху в отчаянии пришел к отцу и спросил, как ему одолеть танифу, который не сдержал слова. Отец придумал одну хитрость, и Каху не мог не удивиться его прозорливости. Через несколько дней из деревни вышел отряд молодых мужчин. Они быстро подошли к тому месту, где сломанные кусты и вытоптанная трава указывали путь к пещере танифы. На открытом месте мужчины разложили поперек тропы толстую льняную веревку. Веревка была завязана петлей, часть которой они подняли высоко над землей с помощью раздвоенной палки. Концы веревки тянулись среди высокой травы до леса, где с каждой стороны за веревку ухватилась сотня рук. 
 Каху снял одежду и пошел один вверх по склону. Он не старался скрыть свое приближение. Через некоторое время Каху вышел на открытую поляну перед пещерой и на миг остановился, потому что от страшных мыслей сердце слишком быстро заколотилось у него в груди. Кости, запятнанные кровью, и куски человеческого мяса ясно показывали, что танифа до отвала наелся аппетитными молодыми женщинами из племени Каху и из племени арава. 
 - Эй, ты, трусливое чудовище, выходи! - закричал Каху во все горло. - Выходи, гадкая тварь! 
 Танифа высунул голову из пещеры. 
 - Ах, это ты, Каху! Ты пришел полюбоваться на мою новую жену, такую пухлую и красивую, или ты хочешь взглянуть на Пукаку? Пукака ждет тебя по ту сторону холма. Можешь увести ее назад, мы оба будем довольны. 
 - Где Кока? - спросил Каху прерывающимся голосом. 
 - В пещере, где же еще. Лучшей жены для старого танифы просто не найти. Тебе не о чем беспокоиться. Я не спускаю с нее глаз. 
 - Я пришел забрать ее домой, - спокойно ответил Каху. - И я ее заберу. Но сначала я тебя убью и сожгу твою мерзкую тушу. 
 Танифа расхохотался. 
 - Чтобы меня поймать, понадобится целое полчище таких букашек, как ты. Сейчас же убирайся отсюда, не то я перекушу тебя пополам и брошу на съедение собакам и крысам. 
 Каху не произнес ни слова в ответ на эту угрозу, он только высунул кончик языка, чтобы показать, насколько он презирает чудовище. Танифа не вынес такого оскорбления. Он выскочил из пещеры и бросился на Каху, но тот увернулся и побежал. Вниз по крутому склону помчался вприпрыжку худощавый юноша без одежды, а за ним понесся танифа. Каху пробежал сквозь петлю и крикнул: 
 - Опускайте! 
 В то же мгновение, едва танифа сунул голову в петлю, один из друзей Каху убрал раздвоенную палку. Веревка обвила шею чудовища, натянулась и врезалась глубоко в его плоть. Друзья Каху остановили танифу на полном скаку. Они не выпускали из рук веревки и затягивали петлю все туже и туже, пока танифа не рухнул на землю бездыханным. 
 Каху-ки-те-ранги в третий раз поднялся на холм. Он обнял жену своими сильными руками и ласкал ее, и утешал, а потом спустился вместе с ней с холма и пошел по новой дороге к Уаикато. 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
17 марта - Герасим-грачевник

Георгий Скребицкий 
Дружба

Сидели мы как-то с братом зимой в комнате и глядели на двор в окно. А на дворе, у забора, вороны и галки копались в мусоре.
Вдруг видим — прилетела к ним какая-то птица, совсем чёрная, с синевой, а нос большой, белый. Что за диво: ведь это грач! Откуда он зимой взялся? Глядим, ходит грач по помойке среди ворон и прихрамывает немножко — наверное, больной какой-нибудь или старый; улететь на юг не смог с другими грачами, вот и остался у нас зимовать.
Потом каждое утро повадился грач к нам на помойку летать. Мы нарочно хлебца ему покрошим, каши, творожку от обеда. Только мало ему доставалось: всё, бывало, вороны поедят — это уж такие нахальные птицы. А грач тихий какой-то попался. В сторонке держится, всё один да один. Да и то верно: своя братия улетела на юг, он один остался; вороны — ему компания плохая. Видим мы, обижают серые разбойницы нашего грача, а как ему помочь, не знаем. Как его покормить, чтоб вороны не мешали?
День ото дня грач становился всё грустнее. Бывало, прилетит и сядет на забор, а спуститься на помойку к воронам боится: совсем ослаб.
Один раз посмотрели мы утром в окно, а грач под забором лежит. Побежали мы, принесли его в дом; он уж еле дышит. Посадили мы его в ящик, к печке, попонкой закрыли и дали всякой еды.
Недели две он так у нас просидел, отогрелся, отъелся немножко. Думаем: как же с ним дальше быть? Не держать же его в ящике всю зиму! Решили опять на волю выпустить: может, он теперь покрепче будет, перезимует как-нибудь.
А грач, видно, смекнул, что мы ему добро сделали, значит, нечего людей и бояться. С тех пор целые дни так вместе с курами во дворе и проводил.
В это время жила у нас ручная сорока Сиротка. Мы её ещё птенцом взяли и выкормили. Сиротка свободно летала по двору, по саду, а ночевать возвращалась на балкон. Вот видим мы — подружился наш грач с Сироткой: куда она летит, туда и он за ней. Однажды глядим — Сиротка на балкон прилетела, и грач тоже вместе с ней заявился. Важно так по столу разгуливает. А сорока, будто хозяйка, суетится, вокруг него скачет.
Мы потихоньку высунули из-под двери чашку с мочёным хлебом. Сорока — прямо к чашке, и грач за ней. Позавтракали оба и улетели. Так они каждый день начали на балкон вдвоём прилетать — кормиться.
...Прошла зима, вернулись с юга грачи, загалдели в старой берёзовой роще. По вечерам усядутся парочками возле гнёзд, сидят и переговариваются, будто дела свои обсуждают. Только наш грач не нашёл себе пары, по- прежнему всюду летал за Сироткой. А под вечер сядут они возле дома на берёзку и сидят рядышком, близко так, бок о бок.
Посмотришь на них и невольно подумаешь: значит, и у птиц тоже дружба бывает.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 

17 марта - день святого Патрика. Национальный праздник Ирландии

Холодная майская ночь 

Ирландская сказка

   Ирландия такая страна, что о ней слышал каждый. Но не каждый слышал о Старом Ачильском Вороне и, тем более, про одну холодную майскую ночь, когда вдруг вернулись зимние холода и загудел ледяной ветер. 

   В тот день и с утра было холодновато, а к вечеру так приморозило, что бедный Старый Ачильский Ворон места не мог найти. Он и туда летал, и сюда: всюду холодно. Совсем отчаявшись, прилетел он к орлиному гнезду и видит: в хорошем, удобном гнездышке сидит птенец и ждет папу. 

   "Дай-ка, – подумал Старый Ачильский Ворон, – примощусь и я здесь. Может, теплее будет". Сел он в гнездо, устраиваться начал да и вытолкнул орленка из гнезда. 

   А тут и стемнело. 

   Послышался шум крыльев, это Орел спешил к своему гнезду, нес в клюве здоровенный кусок мяса. И поскольку было темно, не заметил Орел, что в гнезде уже не его орленок, а Старый Ачильский Ворон смирненько посиживает. Накормил он Ворона и согрел. Ворон же сидит да помалкивает. 

   Тут и ночь наступила, и такая холодная, что Орел клювом застучал и, так как уснуть все равно не мог, стал согреваться: взлетит в ночное небо, покувыркается, согреется и вновь сядет, птенца прикроет. Старый Ачильский Ворон радуется – тепло ему. 

   Но к рассвету беспокойно ему стало и страшно. Вдруг Орел увидит, кого он всю ночь согревал. Орел же сидит и жалуется, что вот, мол, какая холодная ночь – такой ночи он и не упомнит. 

   Ворон возьми да и скажи: 

   – Нет уж. Была ночка и похолоднее! 

   – Откуда ты знаешь?! – удивился Орел. 

   – А вот и знаю, – упрямо сказал Ворон. – Была ночка и похолоднее. 

   – Так я тебе и поверил! – рассердился Орел. 

   – Если не веришь, можешь спросить у Черного Скворца, что живет в-о-о-н за тем лесом. 

   – Ладно, – насупился Орел, – я полечу и спрошу. Но смотри! 

   И Орел взлетел ввысь. 

   Он летел без остановки до леса и через лес, пока не долетел до Черного Скворца. 

   Черный Скворец сидел на телеграфном проводе и ждал солнышка. Орел подлетел к нему и сказал: 

   – Здравствуй, Черный Скворец! Я прилетел к тебе вот по какому делу. Ты, конечно, знаешь, что у меня есть сын. Ему, правда, всего месяц, но он уже говорит и даже спорит со мной. Сегодня была такая холодная ночь, я прямо в гнезде не мог усидеть от холода. Вот я и сказал, что не помню ночи холоднее этой, а сын мой в ответ: была ночь и похолоднее. Как я мог поверить ему? Так вот скажи, помнишь ли ты ночь холоднее сегодняшней? 

   – Пожалуй, не помню, – ответил Черный Скворец, – хотя в этих местах живу давным-давно. Видишь проволоку, на которой я сижу? 

   Когда я прилетел, это была новая толстая проволока. А как ты знаешь, у меня есть привычка каждые семь лет чистить об эту проволоку свой клюв. Мне осталось почистить клюв еще раз – и проволока порвется: такой стала тонкой. И все же я не помню ночи холоднее этой. Но, может быть, Олень помнит. Он ведь старше меня. Лети к нему и спроси. 

   Орел поднялся над лесом и долго летел, прежде чем увидел Оленя. Олень важно разгуливал по огромной поляне. 

   Орел подлетел к нему и сказал: 

   – Здравствуй, Олень! Я прилетел к тебе, чтобы спросить, была ли когда-нибудь ночь холоднее сегодняшней? У меня есть сын. Он лишь месяц тому назад вылупился из яйца, но сегодня, когда я, так и не уснув, пожаловался на холод, он заявил мне, что была ночь и похолоднее. Я не поверил ему. Тогда он послал меня к Черному Скворцу, но тот тоже не помнит и отослал меня к тебе. 

   Задумался Олень. Долго думал, а потом говорит: 

   – Я живу возле этой поляны вот уже тысячу лет. Ты видишь длинный забор вокруг поляны? Так вот весь этот забор построен из моих рогов, они у меня меняются каждый год. Но и за всю мою жизнь не было ночи холоднее этой. Может быть, помнит Одноглазый Ассоройский Лосось, он ведь старше меня. Лети к нему, Орел, и спроси. 

   Молнией взвился Орел в небо и полетел к реке, где жил Одноглазый Ассоройский Лосось. Он летел долго-долго, пока достиг той реки. Увидел Лосося и спустился к нему. 

   – Здравствуй, Одноглазый Ассоройский Лосось! – сказал Орел. – Я прилетел к тебе издалека, чтобы спросить, помнишь ли ты ночь, которая была холоднее сегодняшней? Вчера поздно вечером я вернулся домой, принес мяса моему сыну и хотел было уснуть, но было так холодно, что я всю ночь не спал, а кувыркался в небе, словно какой-то несчастный жаворонок. На рассвете я не вытерпел и пожаловался вслух. И мой сын, этот птенец, которому, по правде говоря, еще нет и месяца, сказал, что была ночь и холоднее. А когда я не поверил ему, он сослался на Черного Скворца. Я тут же полетел к Черному Скворцу, который сидел на телеграфном проводе. Я спросил его, была ли ночь холоднее этой, но он ответил, что хоть и живет на свете давно, что хоть и точит он клюв о проволоку каждые семь лет, так что ему осталось поточить клюв еще раз и проволока порвется, – он не помнит ночи холоднее. И он послал меня к Оленю, который живет на свете уже целую тысячу лет, так что из его рогов построили длинный забор вокруг поляны, где он прохаживается, и нужно еще только два рога, чтобы закончить забор, но и он, Олень, не помнит ночи холоднее сегодняшней. А что скажешь мне ты? 

   – Я скажу, – ответил Одноглазый Ассоройский Лосось, – что я помню такую ночь. Это было много лет тому назад. Еще с вечера мне было невыносимо холодно, а ночью я только и делал, что выпрыгивал из воды, как козел, чтобы согреться. А к утру ударил такой мороз, что, выпрыгнув, я упал обратно уже не в воду, а на лед. Я вмерз в этот лед, как лягушка, и не мог пошевельнуться. В это время над рекой летел Старый Ачильский Ворон. Увидев меня, вмерзшего в лед, он спустился и стал долбить лед своим желтым от старости клювом. Он долбил лед до тех пор, пока не добрался до меня и не выклевал мне глаз. Довольный и сытый он улетел, но с тех пор меня и зовут Одноглазым Ассоройским Лососем… 

   Орел не дослушал его рассказ. Он стрелой устремился к своему гнезду. Он, наверное, думал, что Старый Ачильский Ворон его дожидается. Как же он заблуждался! 

Пересказал И. Сергич 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
21 марта - день весеннего равноденствия 

Б. Сергуненков

Куда лето прячется 

Когда-то на земле не было зимы, а было одно лето. Что это была за прекрасная пора: земля была мягкой как пух, вода в речке — тёплой, деревья росли круглый год, листья не сбрасывали и были вечно зелены! Так продолжалось до тех пор, пока однажды зима не обиделась.
— Что же это такое, — говорит, — всё лето и лето, пора и совесть знать.
Стала зима лето теснить, а куда лету деваться? Бросилось лето в землю, а землю мороз сковал. Кинулось в реку — река льдом покрылась.
— Погибаю, — говорит, — некуда мне деться. Убьёт меня зима.
Тут говорят лету почки на деревьях:
— Иди к нам, мы тебя спрячем.
Лето и спряталось в почки деревьев, укрылось от холодной зимы.
Ушла зима. Засветило солнце, зажурчали ручьи. Почки на деревьях набухли и раскрылись.
А как только они раскрылись — вырвалось, выкатилось лето на волю. Пришло лето на землю.
С тех пор лето от зимы в почки деревьев и прячется. А придёт весна, появятся на деревьях новые листья — говорят люди:
Лето пришло!

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
21 марта - не только день весеннего равноденствия, а ещё и Навруз

Неблагодарная 
Азербайджанская народная сказка

Жил-был шах. И никого у него не было, кроме одной-единственной дочери. А дочь эта была красоты неописуемой. Шах так любил ее, что исполнял любое желание раньше, чем она успевала сказать его вслух. Он выстроил чудесный замок, в котором прислуживали сорок служанок.
Каждый день к шаху приходили сваты, но девушка ни за кого не хотела выходить замуж. Никто ей не нравился. Вообще ей ничего не нравилось. Она вечно была недовольна, постоянно жаловалась на свою судьбу.
В один прекрасный день дочь шаха в сопровождении сорока служанок вышла в сад на прогулку. Она часто гуляла в этом саду и всегда пряталась от своих служанок в тихий уголок и сидела там, охваченная тоской.
И на этот раз девушки начали петь и танцевать, а дочь шаха, задумавшись, сидела под деревом и вслух сетовала, что нет в ее жизни никакой радости. Вдруг с неба спустился орел, подхватил ее и унес. Никто этого даже не заметил. Летел орел над горами, над долами, а девушка не смела ни вздохнуть, ни охнуть. Наконец долетел он до леса, опустился там, положил девушку под дерево и исчез.
Оставим ее в лесу и вернемся во дворец, где сорок служанок весело пели и танцевали. Вдруг они заметили, что госпожи нет с ними. Они обыскали весь сад, но ее не нашли. Делать было нечего. Они отправились к шаху и рассказали, что во время прогулки его дочь исчезла из сада.
От горя шах стал бить себя по голове и плакать. На шум прибежали визирь и советники. Выслушали они печальную весть, сказали:
- О великий и мудрейший шах, что толку бить себя по голове и плакать. Надо что-то предпринять.
Кое-как успокоив шаха, они разослали по всей земле всадников и глашатаев. Те ездили много дней, но никто не мог принести вестей о девушке.
Давайте же оставим шаха во дворце в тоске и печали и посмотрим, что сталось с шахской дочерью. Очнувшись, она долго не могла прийти в себя, а потом встала и пошла, куда глаза глядят. Днем она собирала травы, дикие ягоды и ела их, а по ночам забиралась на деревья и спала там. Так она прожила в лесу сорок дней. Однажды с высокого дерева она увидела, что вдалеке, у подножия горы, чабан пасет стадо. Она быстро спустилась с дерева и пошла к чабану.
- О братец, - сказала она, вежливо поздоровавшись, - я голодна, не дашь ли ты мне молока?
Чабан тут же надоил полный подойник и подал девушке. Она выпила, вытерла губы и сказала: - Братец чабан, если есть у тебя какая-нибудь старая одежда, дай мне, а вместо денег я оставлю тебе этот браслет.
Она разомкнула браслет и отдала пастуху, а он взамен принес ей старую одежду и сшил из овечьей шкуры папаху. Поблагодарила она пастуха, одела обноски, которые он дал, стала похожа на юношу и отправилась дальше. Шла она три дня и три ночи и, наконец добралась до большого города. У самых городских ворот она зашла в чайную и спросила хозяина:
- О добрый человек, не возьмешь ли ты меня в прислуги?
Хозяин улыбнулся:
- Отчего же не взять? Охотно возьму.
Тогда девушка сказала:
- Только у меня нет жилья, разреши мне ночевать в чайной.
Хозяин согласился. И стала девушка разносить чай. Всем по душе был бойкий разносчик. Но однажды ночью, протирая стаканы и блюдца, девушка вдруг вспомнила свой дом, отца, у нее сжалось сердце и она стала горько жаловаться на свою судьбу, лишившую ее богатства и крова. Задумавшись, она взяла в руки поднос со стаканами, хотела отнести его в чайную, но споткнулась и уронила. Все стаканы разбились.
Наступило утро. Пришел хозяин. Увидел он, что натворила девушка, рассердился и прогнал ее. Горько плача, вышла бедная девушка из чайной, не зная, куда податься, у кого найти пристанище. Пошла она, не разбирая дороги. Шла долго и вдруг обнаружила, что вышла за город. Огляделась она по сторонам, видит, купцы идут с караваном, везут куда-то товары. Девушка поспешила к ним.
- Я сбилась с пути, - робко сказала она. - Я устала, никого у меня нет. Возьмите меня с собой, куда бы вы ни направлялись. Я буду вам прислуживать.
Купцы сжалились и взяли ее с собой.
Они шли до темноты, а потом пустили верблюдов пастись, а сами легли спать. Девушка стеснялась лечь рядом с ними и, отойдя подальше, улеглась спать в яме.
На рассвете караван двинулся дальше, когда девушка еще спала в своей яме. Купцы, не увидев вчерашнего странника, не стали его искать.
Девушка проснулась и обнаружила, что каравана и след простыл. Расстроенная, понурившись, она побрела, сама не зная куда. Шла помногу, шла помалу, день - дороге, час - привалу. Реки - вброд, горы - в обход, и наконец очутилась в густом лесу. Здесь она и осталась. Днем собирала дикие плоды и ела их, умеряя голод. По ночам она забиралась на дерево и спала там, дрожа от страха, что какой-нибудь зверь учует ее и растерзает.
Однажды сын шаха, правившего в этих местах, пришел в лес на охоту. Долго не видел он ни зверя, ни птицы. Вдруг промчался перед ним быстроногий олень. Юноша вскинул лук и погнался за зверем. Долго скакал он за оленем, но так и не поймал. Потеряв надежду на удачу, он пустил коня шагом в обратный путь. У родника остановился напоить коня и вдруг увидел в воде отражение какого-то юноши. Он поднял голову: на дереве сидел молодой человек, сверкая глазами, смотрел на него. Сын шаха схватил лук и хотел выстрелить в него. Но юноша взмолился:
- О смелый охотник, сжалься надо мной, не губи! Я не причиню тебе никакого зла. Мне негде жить, поэтому я забрался сюда.
- Раз так, слезай с дерева, - приказал сын шаха. Когда девушка спустилась вниз, с головы ее упала папаха, и косы двумя змеями заскользили по спине. Принц от удивления не мог прийти в себя. Наконец он спросил:
- О прекрасная девушка, кто ты, откуда и куда держишь путь?
Она правдиво рассказала ему обо всем, что с ней приключилось и только скрыла, что она дочь шаха. Юноша пожалел ее, взял с собой во дворец. Там он поручил слугам переодеть ее и отвести ей хорошую комнату. А сам устроил пир и забыл о своей гостье.
Прошло несколько дней. Однажды сын шаха вспомнил о девушке, захотел повидать ее. Едва открыв дверь в ее комнату, он замер на пороге, словно пораженный молнией. Перед ним стояла девушка, прекрасная, как лик луны. Он хотел заговорить, но потерял дар речи. Хотел подойти к ней, но ноги не слушались его. И в эту минуту сын шаха познал власть любви. Отныне он потерял покой, не спал до утра. А на рассвете пришел к девушке и открыл ей свое сердце.
Надо сказать, что сын шаха тоже был неописуемо красив. И она ответила на его любовь такой же горячей любовью. С той минуты они все время проводили вместе. Об этой истории узнал шах и призвал к себе сына:
- Сын мой и наследник, слышал я, будто влюбился ты в девушку, которую нашел в лесу и приютил у нас во дворце. Я не перечил тебе, мне нравится, что ты добрый. Но разве пристало тебе любить простолюдинку? Разве можешь ты взять в жены девушку, чье происхождение и род нам неизвестны? Одумайся, сын мой, я женю тебя на дочери главного визиря.
Долго уговаривал шах сына. Обещал золотые горы, но ничего не добился. Юноша твердил свое:
- О дорогой отец, прости меня, всегда я тебе повиновался, но сейчас не могу. Ни на ком, кроме той девушки, что привел из лесу, я не женюсь. А теперь хочешь - казни меня, хочешь - вели свадьбу играть.
Понял шах, что тут великая любовь и ничего не поделаешь, велел готовиться к свадьбе. Играли свадьбу сорок дней и сорок ночей. А через девять месяцев и девять дней родился у молодых сын. Устроил шах большой пир, позвал визирей, советников, гадальщиков, дервишей. Двери были открыты и для странников.
Слуги очень полюбили новую госпожу, ухаживали за ней и ее сыном.
Муж любил ее, как еще ни один муж не любил свою жену. И все равно девушка жаловалась на свою судьбу, была всем недовольна. Так и жили они, пока однажды, проснувшись утром, она увидела, что постель рядом с ней пуста, а ребенка нет.
С плачем бросилась она к мужу. Весть о пропаже ребенка дошла до шаха. Он отдал приказ обыскать все вокруг, но ребенка так нигде и не нашли.
Через год родился у шахской невестки еще один мальчик. И опять однажды этот ребенок исчез. Проснулась девушка утром и увидела, что руки и рот ее в крови. Весть об этом разнеслась по всему краю. И решили все, что она убила свое дитя. Призвал ее к себе шах. Как ни клялась девушка, как ни божилась, никто ей не поверил. Приказал шах своему визирю:
- Веди ее в лес, убей, а в доказательство принеси мне ее окровавленную рубашку.
Визирь приложил правую руку к глазам и сказал:
- О мой шах, сегодня же твой приказ будет исполнен.
Взял визирь девушку и повел в лес. А надо сказать, что был этот визирь очень умен и справедлив. Он понимал, что не станет мать убивать своего ребенка, и чувствовал, что кроется тут какая-то тайна. Поэтому он отпустил девушку и сказал:
- Доченька, уходи-ка ты отсюда. Попытай счастья. Если не погибнешь по дороге, не съедят тебя дикие звери, может, найдешь где-нибудь свою добрую долю.
Подстрелил визирь птицу, обмочил ее кровью рубаху девушки и отнес шаху. Увидел шах окровавленную рубаху и поверил, что его невестка мертва.
Но оставим шаха, визиря и шахского сына во дворце и последуем за бедной женщиной, которая лишилась всего, что имела, и теперь справедливо сетовала на свою судьбу. После ухода визиря она долго сидела, не зная, куда идти, что делать, потом вышла на тропинку. Вдруг она увидела, что впереди идет какой-то человек с вязанкой хвороста. Она хотела спросить у него дорогу. Но испугалась: а что, если это вор или разбойник? Но тот, услыхав чьи-то шаги за спиной, оглянулся. Девушка поспешила спрятаться за дерево. Он понял, что девушка прячется от него, и, не говоря ни слова, пошел дальше.
Когда отошел немного, девушка вышла из-за дерева и пошла по его следам. Он снова оглянулся, и опять девушка спряталась. Незнакомец рассмеялся:
- Деточка, я же не ребенок, зачем ты играешь со мной в прятки?
Эти слова ее приободрили, она решилась подойти ближе.
- Доченька, что ты делаешь в этих краях, кто ты?
- Я сбилась с пути, - ответила она, - и не могу найти дорогу в город.
Посмотрел он на ее бледное лицо, на изодранную одежду, босые ноги и непокрытую голову и говорит:
- Доченька, скажи-ка мне правду, не похоже, чтобы ты просто потеряла дорогу.
Долго уговаривал он ее, пообещал, что отведет, куда она попросит, только пусть расскажет о своем горе.
- Потому что,- закончил он, - вижу я: у тебя тяжкое горе.
Она заплакала и рассказала обо всем, что с ней приключилось с той самой минуты, когда орел схватил ее в лапы и унес в лес. Тогда прохожий сказал:
- Доченька, ты была дочерью шаха и вышла замуж за шаха. Ты всегда жила в роскоши, имела сорок прислужниц, ни в чем не знала отказа. И все же ты жаловалась на судьбу. Все, что ты мне рассказала, случилось с тобой только потому, что ты такая неблагодарная. Перестань сетовать, жаловаться, и тогда все наладится.
Но она покачала головой, не веря его словам.
- Доченька, послушай-ка, я расскажу тебе о своей жизни. И ты поверишь мне.
Он опустил на землю вязанку хвороста, сел и начал свой рассказ.
- Был я бедным дровосеком. Еще ребенком я каждый день приносил из лесу вязанку дров и продавал за два пятака. Как ни старался, а больше двух пятаков заработать не мог. Я все ныл и плакался. “О аллах, - говорил я. - До каких пор; суждено мне влачить такое жалкое существование! Или сделай так, чтоб мои гроши умножились, или пусть их вовсе не будет, чтоб я в конце концов умер с голоду”.
В ту же ночь я увидел во сне, что заработки мои стали еще меньше и теперь я зарабатываю один пятак в день. Это меня ничуть не смутило. “Слава аллаху, - подумал я, - скоро конец”.
Однако утром я, как всегда, поехал в лес, нарубил дров и понес продавать на базар. Покупателей, как назло, не было. Я уже хотел было пойти домой, решив, что сбывается мой сон, но тут какой-то купец вышел на порог своей лавки и позвал меня. Я подошел. В доме царило веселье. Одни играли, другие танцевали, третьи громко смеялись. Оказывается, хозяин праздновал свадьбу своей дочери. А во дворе в семи медных казанах варился плов. Купец велел мне подбросить дров в очаг. Когда я сделал это, он дал мне десять пятаков и сказал:
- Сынок, я вижу, ты парень расторопный, помоги-ка слугам таскать посуду, а за это тебя накормят досыта.
Я согласился. Всю ночь я носил и мыл посуду, а когда под утро дочку купца увели в дом мужа, лег в уголке и уснул. Проснувшись, я собрался уходить, но жена купца велела мне подождать, а сама сказала мужу:
- Послушай, мы выдали дочку замуж, других детей у нас нет. Останемся вдвоем мы в доме, будет нам тоскливо и скучно. Может, возьмем этого мальчика?
Купец охотно согласился с женой. Так я и остался у них. Дома меня никто не ждал, ведь на всем белом свете у меня никого не было. Я помогал жене купца по хозяйству, иногда оставался сторожить лавку. Но что бы я ни делал, я каждый день отправлялся в лес рубить дрова, привозил в город большую вязанку и продавал. И - странное дело, кто бы у меня ни покупал дрова - все без единого слова давали десять пятаков.
В один прекрасный день к купцу пришли его друзья и сказали, что собираются отправиться за товарами в другой город, и позвали его с собой. Но он тяжело вздохнул и отказался: “Кажется, на этот раз я не смогу с вами поехать. Что-то неможется мне”.
А когда гости ушли, жена купца сказала: “Послушай, дай мальчику немного денег, пусть он поедет вместо тебя”. Купец покачал головой:
- Боюсь, женушка, ведь он не умеет заниматься торговлей. Пустит на ветер все деньги, да и сам пропадет ни за что. Но жена настаивала:
- Ничего не случится. Что с того, что он ребенок. Пусть привыкает. Твои товарищи помогут ему. Посмотрим, что получится.
В конце концов, купец согласился, дал мне сто туманов и отправил с караваном. Шли мы долго… И вкривь, и вкось, и на авось. Наконец через сорок дней и сорок ночей добрались до того города, где должны были делать закупки. Ни один из моих спутников в дороге не потратил ни тумана, а у меня и половины не осталось. Уж они кляли меня, на все лады честили:
- Добрый купец тебя приютил, сыном своим сделал. Теперь он послал тебя за товарами. Так не трать же попусту деньги, на закупку ничего не останется.
Но я не слушал и делал свое.
В городе я совсем рассорился с ними и снял себе комнату в каком-то караван-сарае. Ночью я услыхал, что из соседней комнаты доносятся душераздирающие стоны. Я не выдержал и пошел туда. Незнакомый мне купец, больной и очень старый, лежал в постели и стонал. Он был при последнем издыхании. Я растер ему спину, бока, заставил выпить стакан горячего чаю. Немного спустя он пришел в себя. А утром, увидев, что я всю ночь провел около него, начал благодарить меня и сказал:
- Сынок, у меня никого нет. Сегодня я умру. Я не хочу, чтоб все мое богатство досталось чужим людям. Я вижу, ты человек добрый. Забери все себе. Но вот как это сделать. Я привез в этот город сто мешков риса для продажи. Они хранятся в амбарах шаха. В каждом мешке я спрятал кошелек с золотом. Об этом никто не знает. Ты первый, кому я открываю свою тайну. Я это делаю потому, что скоро моя душа воспарит в небеса, а ты помог мне в мой смертный час. Как только станет известно, что я умер, шах даст приказ продать мой рис. Поспеши туда и, сколько бы ни просили за мешок, уплати. Принеси этот мешок туда, где ты живешь, а слугам шаха скажи, чтоб остальной рис никому не продавали. На следующий день ты заберешь все. Как только принесешь один мешок к себе, достань из него кошелек с золотом. На эти деньги купишь остальной рис и в каждом мешке найдешь такой же кошелек. Пусть это все достанется тебе.
Сказав это, купец закрыл глаза и умер. Я похоронил его как подобает.
И впрямь, как только весть о смерти купца дошла до шаха, он велел объявить об этом по всему городу, добавляя, что осталось сто мешков риса и кто хочет купить их, пусть пожалует в амбар шаха. В тот же миг я пошел туда. Как и велел купец, я купил один мешок, а за остальными пообещал прийти завтра. Я принес этот мешок к себе в караван-сарай и развязал его, высыпал рис на пол. Кошелек был на месте. На это золото я купил остальные девяносто девять мешков. Через два дня, навьючив весь рис на верблюдов, я отправился на родину. Купец, усыновивший меня, увидев, сколько добра я привез, удивился. “Сынок, - сказал он, - я дал тебе всего сто туманов. Как ты умудрился на эти деньги купить столько риса?” Я рассмеялся: “Вы еще не все видите, в каждом мешке запрятан кошелек с золотом”.
Услышав это, купец очень обрадовался. Все деньги, вырученные от продажи риса и найденные в мешках, мы разделили пополам. Я построил себе дом такой красивый, каких не бывает даже у шаха. С того дня, куда бы я ни шел, что бы ни делал, на меня сыплются деньги. И сейчас я очень богат. Но все же в благодарность вязанке хвороста, которая когда-то кормила меня, а потом помогла выкарабкаться из пут нищеты, я время от времени иду в лес и рублю дрова. Послушайся меня, доченька, никогда не будь неблагодарной. Что бы ни дарила тебе судьба, за все благодари ее. Тогда ты будешь счастлива. А иначе твои дела никогда не поправятся.
Она внимательно выслушала его и сказала:
- Ты прав, я всю жизнь была очень неблагодарной. А он добавил:
- Доченька, ты говорила, что потеряла дорогу. Сейчас я иду в город, если хочешь, возьму тебя с собой.
Но она подумала, что в таких лохмотьях стыдно появляться в городе и отказалась:
- Спасибо, добрый человек, теперь я сама найду дорогу. Ты иди, я чуть позже доберусь по твоим следам.
Он попрощался и пошел домой.
Только мужчина ушел, как девушка увидела, что навстречу ей идет старуха. Она обрадовалась и побежала к старухе.
-Бабушка, как хорошо, что я встретила тебя. Скажи, что ты делаешь в этом лесу?
Старуха рассмеялась.
- Доченька, сначала ты мне скажи, что делаешь здесь ты?
Девушка начала рассказывать обо всем, что случилось с ней.
Но не успела она сказать и нескольких слов, старуха перебила ее:
- Доченька, я спросила у тебя, что ты тут делаешь, для того, чтобы испытать тебя. Я все сама знаю. Теперь скажи мне: ты все еще жалуешься на свою судьбу?
Девушка поняла, что старуха о ней знает все, и сказала:
- О нет. Я больше не буду жаловаться на свою судьбу.
Старуха увидела, что она говорит искренне, взяла ее за руку и повела к себе.
Она жила на лысой горе, стоявшей посреди леса. Ни одна дорога не вела на эту гору, все ее склоны были отвесные. И только в одном месте вилась едва заметная узкая тропинка. По ней-то и повела старуха девушку. На самой верхушке она остановилась перед пещерой, вход в которую был через узкую тесную щель. Они с трудом протиснулись в щель. Первое, что девушка увидела, были ее сыновья. Она очень удивилась и обрадовалась. Обняла их, прижала к груди и заплакала. Когда улеглось первое волнение, она спросила:
- Бабушка, что это значит? Кто привел сюда моих детей? Старуха ответила:
- Доченька, слушай и знай. Твоих детей сюда привела я. И тебя еще из отцовского дома в этот лес привела я. Всех неблагодарных я подвергаю тяжелым испытаниям. Перестала ли ты жаловаться на судьбу? Царевна поклялась, что до конца дней своих никогда не будет неблагодарной. Тогда старуха сказала:
- Теперь вставай, забери своих детей и выходи из этой пещеры. Я сейчас превращусь в птицу, вы сядете на мои крылья, и я отнесу тебя к твоему мужу.
Только она сказала последние слова, как руки ее превратились в крылья, нос - в клюв. Царская дочь взяла своих сыновей на руки и села на крылья птицы. Но пусть они летят, а мы пока посмотрим, что сталось с сыном шаха.
Потеряв жену и детей, он стал чахнуть с горя, оделся в траур и все время проводил в слезах. Отец, мать и визирь, друзья и вельможи уговаривали успокоиться, перестать грустить. Ничего не помогало. Он высох и побледнел, таял как свеча.
Однажды он сидел в заброшенном уголке шахского сада, погрузившись в горестные думы. Вдруг откуда ни возьмись, появился старый гадальщик. Увидев задумавшегося юношу, он спросил:
- Сынок, почему ты так печален? Расскажи мне о своем горе. Юноша поднял голову:
- Послушай, и тебе не стыдно называться гадальщиком?! Будь ты настоящим гадальщиком, ты не стал бы спрашивать у меня, почему я грустен. Ты бы сам узнал, в чем мое горе.
Эти слова очень задели старика, он раскрыл свою книгу и, положив перед собой, стал гадать.
- О сын шаха, и скажу я тебе, что тоскуешь ты о жене и детях.
Сын шаха, увидев, что его горе правильно разгадано, сказал:
- А как мне избавиться от этого горя? Гадальщик полистал несколько страниц и сказал:
- О сын шаха, пока ты будешь жаловаться на свою судьбу, будешь плакать и стонать, не избавиться тебе от горя. Но как только ты начнешь веселиться и разговаривать с людьми, все будет хорошо.
Сказав это, он исчез так же внезапно, как и появился. Юноша подумал: “Проверю-ка я слова гадальщика”. В тот же день приказал он устроить в саду пир. Чего только тут не было. Столы ломились от яств. Заморские напитки лились рекой. Шербет разливали прямо из бочек. Музыка гремела, как на свадьбе. Больше всех веселился сын шаха. Придворные удивлялись: уже столько времени сын шаха даже не улыбался, а тут закатил такое веселье.
Но оставим юношу пировать и посмотрим, что делают его жена и дети. В то время, как он веселился, по седьмому небу они неслись на крыльях волшебницы-птицы. Наконец она опустилась над шахским садом, бережно посадила на траву путников и исчезла. Царевна тихонько прошла к тому месту, откуда доносились звуки музыки, и увидела, что это муж ее веселится. Пригорюнилась она, остановилась и смотрит на него издали. Но он вдруг поднял голову, заметил ее, узнал тут же и подбежал. Обнял он жену, детей, прижал к груди и спросил:
- Как тебе удалось остаться живой? Расскажи мне. Она поведала обо всем, что с ней приключилось, а в конце тяжко вздохнула. Сын шаха спросил:
- Почему же ты вздыхаешь? Ведь ты обещала никогда больше не жаловаться.
- Я испытала столько горя, - ответила она, - столько бед, несколько раз чуть не умерла, но тебя никогда не забывала. А ты здесь, оказывается, пировал, веселился.
Он обнял ее еще горячее и сказал:
- Ты ошибаешься. Только сегодня на моем лице появилась улыбка. С тех пор, как ты ушла, я был весь в черном, плакал с утра до ночи. Но сегодня какой-то гадальщик появился в саду и сказал мне, что, пока я плачу и горюю, я буду несчастен, а если я начну веселиться, счастье улыбнется мне. Я послушался его и устроил пир. Как видишь, он прав. Ко мне вернулись дети и жена.
Они стали веселиться вместе. И я на том пиру был. Шербет пил, по усам текло, в рот не попало. Плов ел, руками брал, на язык клал, а в рот не попало.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
А ещё 21 марта - Международный день кукольника 
 Рэй Брэдбери 
 Наказание без вины 

 Ага, вот и табличка: "Марионетки Инкорпорейтед". 
 - Вы хотите избавиться от жены? - спросил брюнет, сидевший за письменным столом. 
 - Да. То есть... не совсем так. Я хотел бы... 
 - Фамилия, имя? 
 - Ее или мои? 
 - Ваши. 
 - Джордж Хилл. 
 - Адрес? 
 Он назвал адрес. Человек записывал. 
 - Имя вашей жены? 
 - Кэтрин. 
 - Возраст? 
 - Тридцать один. 
 Вопросы сыпались один за другим. Цвет волос, цвет глаз, рост, талия, размер туфель, любимые духи... Нужно было предъявить стереофотоснимок, еще что-то. 
 Прошел целый час. Джорджа Хилла давно прошиб пот. 
 - Так. - Черноволосый человек встал и пристально посмотрел на Джорджа. - Вы не передумали? 
 - Нет. 
 - Вы знаете, что это противозаконно? 
 - Да. 
 - И что фирма не несет ответственности за возможные последствия? 
 - Ради бога, кончайте скорей, - взмолился Джордж. - Просто душу вымотали с этим допросом... 
 Человек улыбнулся. 
 - На изготовление копии потребуется три часа. А вы пока вздремните - это вас успокоит. Третья зеркальная комната слева по коридору. 
 Джордж медленно, походкой лунатика, побрел в зеркальную комнату. Лег на синюю бархатную кушетку. Тотчас пришли в движение зеркала на потолке. Нежный голос запел: "Спи... спи... спи..." 
 - Кэтрин, я этого не хотел. Это ты заставила меня прийти сюда... Господи, как это ужасно. Я хочу домой... Не хочу тебя убивать... - сонно бормотал Джордж. 
 Зеркала сверкали, бесшумно вращаясь. Он спал. 
 Во сне он видел себя молодым: ему сорок один год. Он и Кэти сбегают вниз по зеленому склону холма, они прилетели на пикник, вертолет стоит неподалеку. Ветер вздымает золотые волосы Кэт. Они целуются и держат друг друга за руки и ничего не едят. Они читают стихи; кажется, они только и делают, что читают стихи. Потом другие картины, еще и еще. Они в самолете. Летят над Грецией, Швейцарией, - а осень, звенящая, ясная осень тысяча девятьсот девяносто седьмого года все тянется, тянется, и они летят, не останавливаясь! 
 И вдруг - что это? Она и Леонард Фелпс. Как это случилось? Джордж громко застонал. Откуда взялся этот Фелпс? Кто ему позволил?.. Неужели все это из-за разницы в возрасте? Кэти так молода, ей нет еще двадцати восьми. И все-таки. 
 Это злое видение навсегда отпечаталось в его памяти. Фелпс и она в парке за городом. Джордж вышел из-за деревьев как раз в ту минуту, когда они... 
 Драка и попытка убить Фелпса. 
 А потом - пустые, бесконечные дни. 
 - Мистер Хилл, все для вас приготовлено. 
 Он тяжело поднялся с кушетки. Оглядел себя в высоких, неподвижных теперь зеркалах. Да, вид у него на все пятьдесят. Какая ужасная ошибка. Мужчине его возраста и его комплекции взять себе молодую жену - ведь это все равно что пытаться удержать в руках солнечный зайчик. Он с отвращением разглядывал себя. Живот. Подбородок. Седые волосы. 
 Черноволосый человек подвел его к другой двери. 
 У Джорджа перехватило дыхание. 
 - Но это же комната Кэтрин! 
 - Фирма старается максимально удовлетворить запросы клиентов. 
 Ее вещи. Ее безделушки. Все - точь-в-точь. 
 Джордж Хилл подписал чек на десять тысяч долларов. Человек удалился. 
 В комнате было уютно, тепло. 
 Он опустился на банкетку. Слава богу, денег у него много. Такие, как он, могут позволить себе роскошь "очищающего убийства". Насилие без насилия. Убийство без смерти. Джордж Хилл почувствовал облегчение. Вдруг пришло спокойствие. Он смотрел не отрываясь на дверь. Наконец-то. Он ждал этой минуты долгие месяцы. Сейчас, в следующее мгновение, в комнату Кэтрин войдет прекрасный робот, игрушка, управляемая невидимыми нитями, и... 
 - Здравствуй, Джордж. 
 - Кэт? 
 Он вскочил. 
 - Кэти! - прошептал он. 
 Она стояла в дверях. На ней струящееся зеленое платье, на ногах - золотые сандалии. Волосы светлыми волнами облегали шею, глаза сияли радостной голубизной. 
 Он не мог вымолвить ни слева. Наконец, произнес: 
 - Ты прекрасна. 
 - Разве я была когда-нибудь другой? 
 - Дай мне поглядеть на тебя, - сказал он глухим, чужим голосом. 
 И он простер к ней руки, боязливо, не веря самому себе. Сердце билось, как бабочка о стекло. Он шагнул вперед, точно в водолазном костюме, под толщей воды. Он обошел ее вокруг, робко прикасаясь к ее телу. 
 - Ты как будто видишь меня впервые. Мало нагляделся на меня за все годы? 
 - Мало. Мало... - сказал Джордж, и глаза его налились слезами. 
 - О чем ты хотел говорить со мной? 
 - Сейчас. Подожди немного. 
 Он сел, прижимая дрожащие руки к груди. Крепко зажмурился. 
 - Это непостижимо. Может, и это сон? Как они сумели тебя сделать? 
 - Нам запрещено говорить об этом. Нарушается иллюзия. 
 - Какое-то колдовство. 
 - Нет, наука. 
 Руки у нее были теплые. Покрытые лаком ногти - само совершенство. И никаких швов, ничего искусственного. Он смотрел на нее, и в ушах звучали строки из "Песни песней" - те, что они читали вместе в счастливые и далекие дни. "О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими... Как лента, алая губы твои, и уста твои любезны... Два сосца твои, как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями... Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе". 
 - Джордж. 
 - Что? 
 Ему захотелось поцеловать ее. 
 "...мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана". 
 - Джордж! 
 Оглушительный звон в ушах. Комната плывет перед глазами. 
 - Да, да. Сейчас. Одну минуту... - Он замотал головой, силясь стряхнуть наваждение. 
 "О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника...". 
 Как они сумели смастерить все это? И так быстро! За три часа, пока он спал... Тончайшие часовые пружинки, алмазы, блестки. Жидкое серебро... А ее волосы? Какие кибернетические насекомые прядут эту бледно-золотую нить? 
 - Если ты будешь так пялиться на меня, уйду. 
 - Нет. Не уходи. 
 - Тогда ближе к делу, - холодно сказала она. - Ты хотел говорить со мной о Леонарде. 
 - Сейчас. Подожди минуту. 
 От его ярости ничего не осталось. Все рассеялось, когда он ее увидел. Джордж Хилл чувствовал себя нашкодившим мальчишкой. 
 - Зачем ты сюда пришел? - спросила она. 
 - Кэт, прошу тебя... 
 - Нет, отвечай. Тебя интересует Леонард? Ты знаешь: я его люблю. 
 - Кэт, не надо! - взмолился он. 
 Она продолжала: 
 - Я все время с ним. Мы объехали все места, где я когда-то любила тебя... Это была ошибка. А теперь... Помнишь лужайку на Монте-Верде? Мы были там на днях. Месяц назад мы летали в Афины, взяли с собой ящик шампанского. 
 - Ты не виновата, нет, не виновата! - Он смотрел на нее в упор. - Ты другая, ты... не она. Это она всему виной. А ты - ты тут ни при чем. 
 - Ты бредишь, - резко сказала женщина. - Я и есть она, и никакой другой быть не может. Во мне нет ни одной частички, которая была бы чужда ей. Мы с ней одно и то же. 
 - Но ты не вела себя так, как она. 
 - Я вела себя именно так. Я целовала его. 
 - Ты не могла. Ты только что родилась! 
 - Допустим. Но я родилась из ее прошлого. И из твоей памяти! 
 - Послушай, - говорил он, - может быть, как-нибудь... ну, заплатить побольше, что ли? И увезти тебя отсюда? Мы улетим к черту на кулички, в Париж, в Мельбурн, куда хочешь! 
 Она рассмеялась. 
 - Куклы не продаются. Поглядел - и хватит с тебя. 
 - У меня много денег! 
 Она покачала головой. 
 - Это ничего не значит. Уже пробовали. Ты знаешь, даже то, что делается, - нарушение закона. Власти терпят нас до поры до времени. 
 - Кэти, я хочу одного - быть с тобой. 
 - Это невозможно, ведь я та же самая Кэти. А кроме того, конкуренция - сам понимаешь. Кукол нельзя вывозить из здания фирмы: начнут копаться, раскроют наши секреты. И вообще хватит об этом. Я тебя предупреждала - не говорить о таких вещах. Пропадет вся иллюзия. Останешься неудовлетворенным. Ты деньги заплатил - делай то, за чем пришел. 
 - Кэти, я не хочу тебя убивать! 
 - Нет, хочешь, хочешь! Ты просто подавляешь в себе это желание. 
 - Не надо было мне приходить сюда. Ты так хороша! 
 - Хороша, да не для тебя. 
 - Замолчи. 
 - Завтра мы вылетаем с Леонардом в Париж. 
 - Ты слышала, что я сказал? 
 - А оттуда в Стокгольм, - она весело рассмеялась и потрепала его по щеке. - Так-то, мой толстячок. 
 Темное чувство зашевелилось в нем. Он стиснул зубы. И в то же время он отлично понимал, что происходит. Горечь и ненависть, пульсирующие в глубинах мозга, посылали оттуда свои сигналы, и тончайшие телепатические приемники в феноменальном механизме ее головы улавливали их. Марионетка! Это он управлял ее телом, он подсказывал ей все ее реплики. 
 - Старикашка. А ведь когда-то был ничего. 
 - Остановись, Кэт. 
 - Ты стар, а мне только тридцать один год. Эх, ты. Думал, я с тобой век проживу? Да знаешь ли ты, сколько на свете мужчин, которым ты в подметки не годишься! 
 Он вынул из кармана пистолет, не глядя на нее. 
 - Кэтрин. 
 - "Голова его - чистое золото..." - прошептала она. 
 - Кэтрин, замолчи! 
 - "...На ложе моем искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя". 
 Откуда она знала эти слова? Они звучали и ныли в его мозгу, как она могла их услышать? 
 - Кэти, - сказал Джордж и с усилием потер лоб. - Не заставляй меня выстрелить. Не заставляй меня. 
 - "Щеки его - цветник ароматный... - бормотала она, закрыв глаза. - Живот его, как изваянный из слоновой кости... Голени его - мраморные столпы..." 
 - Кэти! - яростно крикнул он. 
 - "Уста его - сладость..." 
 Выстрел. 
 - "...вот кто мой возлюбленный!.." 
 Второй выстрел. 
 Она упала. Ее бесчувственный рот был приоткрыт, и какой-то механизм, уже безнадежно изуродованный, все еще действовал, заставляя ее повторять: "Возлюбленный, возлюбленный..." 
 Джордж Хилл опустился в кресло. 
 Кто-то приложил холодную влажную ткань к его лбу, и он очнулся. 
 - Все в порядке, - сказал черноволосый человек. 
 - Кончено? - прошептал Джордж. 
 Человек кивнул. 
 Джордж взглянул на свои ботинки. Он помнил, что они были испачканы. Сейчас они блестели, как зеркало. Все было прибрано, нигде ни пятнышка. 
 - Мне надо идти, - сказал Хилл. 
 - Если вы чувствуете себя в силах... 
 - Вполне. - Он встал. - Уеду куда-нибудь. Начну все сначала. Звонить Кэти, наверное, не стоит, встречаться с ней - тем более. 
 - Вашей Кэти нет в живых. 
 - Ах, да, конечно, я же убил ее. Господи. Кровь потекла совсем как настоящая. 
 - Мы очень гордимся этим нюансом. 
 Джордж Хилл вошел в лифт и через минуту был уже на улице. Накрапывал дождик. Ему захотелось пройтись по городу, бродить долго-долго... Ревность, жажда мести - все, что тяготило его, было начисто смыто. Как будто в его душе произвели такую же уборку, как в комнате, где только что совершилось убийство. Если бы настоящая Кэти появилась сейчас перед ним, он лишь молча преклонил бы перед ней колени. Она была мертва - он сделал то, что хотел. И осталась жива. В конце концов, назначение этих кукол и состоит в том, чтобы предупреждать реальные преступления. Захотелось убить кого-нибудь, вот и отыграйся на манекене. Дождь стекал с полей его шляпы. Джордж Хилл остановился у края тротуара и смотрел на проносящиеся мимо машины. 
 - Мистер Хилл? - сказал голос рядом с ним. 
 Он обернулся. 
 - В чем дело? 
 На его руке замкнулся браслет наручников. 
 - Извините, сэр. Вы арестованы. 
 - Но... 
 - Попрошу следовать за мной. Сэм, ступайте вперед. 
 - Вы не имеете права. 
 - Мистер Хилл, закон есть закон. Вы подозреваетесь в убийстве. 
 Дождь лил целую неделю; он и сейчас струится за окнами. Джордж просунул руки через решетку: ему хотелось поймать капли дождя. 
 Ключ заскрежетал в замочной скважине, но он не пошевелился. Адвокат вошел в камеру. 
 - Ничего не вышло. Просьба о помиловании отклонена. 
 - Я не убийца. Это была просто кукла, - сказал Хилл, глядя в окно. 
 - Да, но... Таков закон, вы знаете. И они тоже, вся эта компания "Марионетки Инкорпорейтед". Все приговорены. Директор уже того. - Адвокат провел пальцем по шее. - Боюсь, что ваша очередь сегодня ночью. 
 - Благодарю вас, - сказал Хилл. - Вы сделали все, что могли. Выходит, это все-таки убийство? Даже если я убил не живого человека, а его макет. Так, что ли? 
 - Тут сыграл роль неудачный момент, - сказал адвокат. - Несколько лет назад вам не вынесли бы смертного приговора. А сейчас им нужен предметный урок - так сказать, для острастки. Ажиотаж вокруг этих кукол принял прямо-таки фантастические размеры... Надо припугнуть публику, иначе бог знает до чего мы докатимся. - Адвокат вздохнул. - Палата приняла закон о живых роботах. Под действие этого закона вы и подпали. 
 - Что же, - сказал Хилл, - может, они в чем-то и правы. 
 - Я рад, что вы понимаете позицию правосудия. 
 - Видите ли, - продолжал Хилл, - я тут сижу и думаю... Нельзя же, в самом деле, поощрять насилие - даже условное. Я и сам чувствовал себя преступником. Странно, не правда ли? Странно чувствовать себя виновным, когда вроде бы и нет оснований для этого... 
 - К сожалению, мне пора. Может быть, у вас есть поручения? 
 - Спасибо, мне ничего не нужно. 
 - Прощайте, мистер Хилл. 
 Дверь захлопнулась, Джордж все так же стоял на стуле у окна, высунув руки за решетку. Потом на стене вспыхнула красная лампочка, и голос из репродуктора сказал: 
 - Мистер Хилл, здесь ваша жена. Она просит свидания с вами. 
 Он схватился за стальные прутья. "Ее нет в живых, - подумал он. - Для меня она мертва". 
 - Мистер Хилл, - окликнул голос. 
 - Ее нет в живых. Я убил ее. 
 - Миссис Хилл ожидает здесь. Вы хотите ее видеть? 
 - Я видел, как она упала. Я застрелил ее. 
 - Мистер Хилл, вы слышите меня? 
 - Да! - закричал он. - Слышу, (Слово удалено системой) вас подери! Оставьте меня в покое! Я не хочу ее видеть, она мертва! 
 Пауза. 
 - Прошу прощения, мистер Хилл, - проговорил голос. 
 Лампочка погасла. 
 Он стоял на стуле, а дождь лил и лил. Внизу открылась дверь, и из канцелярии вышли две фигуры в плащах с капюшонами. Они перешли улицу и, повернувшись, стали разглядывать фасад тюрьмы. Это была Кэти. Он узнал и ее спутника: Леонард Фелпс. 
 - Кэти, - еле слышно позвал Джордж. 
 Она отвернулась. Неизвестно, слышала ли она его. Мужчина взял ее под руку. Они побежали под черным дождем по тротуару и на углу сели в машину. 
 - Кэти, Кэти! - кричал он, тряс прутья решетки и колотил ладонями по бетонному подоконнику. - Она жива! Я никого не убивал, это все шутка, ошибка! Эй, кто там! Откройте!.. 
 Он бегал по камере, стучал кулаками в дверь, снова подбежал к окну, вскочил на стул. 
 Автомобиль еще стоял на углу. 
 - Кэти, вернись! Кэти! Ты не оставишь меня здесь! 
 Вспыхнули красные хвостовые огни, и машина исчезла, растворилась за мглистой завесой дождя. 
 Вошли надзиратели и схватили его, а он все продолжал кричать. 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
И наконец, 21 марта - Всемирный день поэзии

Натали Ястреб
Сказка про Поэта

Как-то давным давно на берегу теплого и ласкового моря родился прекрасный малыш, чудный милый ребенок. Только немного бледный и хрупкий с нежной чуткой душой поэта.  Как его ни кормили, крепким бутузом он не становился. И тогда старая-престарая бабка, посоветовала родителям поить его пивом. Так лет с четырех стал он пивоманом. Сразу начал поправляться, да так, что уж и не остановить. И когда он был подростком отец, поджарый жилистый мужик, не раз ему говаривал, что он, мол, толстый, жирный, урод. Душа поэта, находившаяся в его большом теле, не могла выдержать такого и начала искать отдушину, которой оказалась любовь. Поэт влюбился. Стал чувствовать себя окрыленным, легким и... начал писать стихи. В них он изливал все свои чувства, все свои мечты и желания. Творчество приносило ему упокоение и счастье. Но та, которую он выбрал дамой своего сердца, не замечала за плотным слоем плоти ни его чувств, ни его прекрасной души. Да, она благосклонно принимала его ухаживания, но ответного чувства к Поэту не испытывала. Более того, вышла замуж за другого. Поэт расстроился и решил бежать далеко-далеко, куда глаза глядят, где нет ее. И он уехал в огромный город, где много людей, но никто никому не нужен, а значит каждый сам по себе. Это очень печально. Душа Поэта чуть не умерла от тоски по любимой и одиночества в этом ужасном городе. И когда ему встретилась другая дама, которая выказала Поэту благоволение, он решил обязательно взять ее в жены, чтобы не потерять. Они сразу стали строить семейную лодку, большую с расчетом на четверых, потому что у них родилось два замечательных сына. Но душа Поэта заткнувшись в уголок его большого тела тихо плакала, потому что не находила отклик в душе его избранницы. Ей по-прежнему было тоскливо и одиноко. Взаимное непонимание выросло во взаимное отчуждение. Они вроде и плыли в одной лодке, но как-то автоматически и отдельно друг от друга. Поэтому он заглядывался на дам, проплывающих в других лодках, и стоящих на берегу в ожидании своего принца.  Он призывал их своими стихами, столь прекрасными и чувственными, что все без исключения дамы непременно обращали на него внимание, но все они не могли разглядеть его нежную, тонкую душу, а потому проплывали мимо, или он проплывал мимо них. В один тоскливый пасмурный, хоть и весенний день, он окончательно рассердился на всех дам всего мира и решил, что больше не будет искать даму сердца никогда. И вообще, будет таким же плохим с дамами, как и они с ним. Все равно среди них нет его Мечты. Той, которая сквозь толщу плоти увидит его истосковавшуюся душу, которая сможет плыть с ним на одной волне счастья и взаимной любви по бурному морю жизни. Поэтому для начала он заткнул свою душу кляпом женоненавистничества и запер ее в клетке озлобленности. Потом нашел собутыльников-циников, которые считали за счастье навредить какой-нибудь даме. Как-то раз он увидел, как его дружки пытаются потопить какую-то разбитую лодку. Он пригляделся. В ней была дама. Он процитировал ей какие-то странные стихи из прошлого. Дама оказалась с достоинством. Оценила стихи верно, дав ему хорошую отповедь. Это его ошеломило и привлекло одновременно. Он увидел, что дама не такая как все другие. Через какое-то время он увидел за обломками ее лодки и израненного тела, кровоточащую от ударов судьбы, но смелую и интересную душу, которая при всех своих невзгодах успевала помогать другим людям в их рушащихся лодках, и вообще всем, кто просил о помощи. В общем, оказалась очень отзывчивой. Так она, первая из всех женщин, разглядела его душу. И более того, она ее коснулась и начала лечить раны, нанесенные душе Поэта и им самим, и его прежними дамами. Это было не всегда приятно, зачастую больно, от чего он неосторожно ранил ее. Но она терпеливо сносила удары, продолжая разливать бальзам любви. Он долго не верил, что она, именно она, эта маленькая, измотанная жизнью женщина, сможет помочь ему. Потому не слушался, ругался, обижал ее и мешал лечить свою же душу. Она терпеливо сносила все его выходки, как будто он - просто неразумное дитя, и любила его еще крепче. При этом она не очень ему доверяла. Он ведь приблизился к ней вместе с теми, кто желал ей смерти. Но верила в любовь. И в Бога.  А значит, делала как заповедано: делай, что должно, и будь, что будет. На все воля Божья. Так потихоньку помаленьку он расковал свою душу, вынул кляп и стихи полились рекой. Разные. Веселые и грустные, любящие и сердитые, страстные и горькие. Но все их она понимала, принимала. И любила его все равно. Потому что его оболочка не имела для нее никакого значения. Более того, она считала, что у столь прекрасной души очень даже замечательная оболочка. Ее только надо кое-где подлатать, где-то поправить, чтобы душе было комфортнее, и все будет великолепно. Главное, чтобы его душа расцветала и пела от счастья, потому что она искренне полагала, что самое важное в человеке - это его душа. А дух и тело уже потом. 
Он вновь поверил в любовь. Он опять был окрылен. Не ходил, летал. Но...
Он не мог отобрать лодку у своей семьи, ее же лодка была разрушена так, что обломки, на которых она еле удерживалась одна, под ними обоими пошли бы ко дну. Им надо было построить свою лодку. Но у нее не было сил, у него не было средств. Так они и дрейфовали рядом, но не вместе. Поэт и Мечта. Как, в общем-то и должно быть, потому что если достичь мечту, она уже перестанет быть мечтой. А это уже совсем другая сказка. 

 Послесловие.
Как ты помнишь, мой читатель, поэт находился в лодке не один, а с женой и детьми. Дети успели прицепить к ней шлюпки с девушками, с которыми хотели строить собственные лодки. Дружки поэта постоянно курсировали рядом. К тому же некоторые ранее призванные поэтом дамочки в своих утлых суденышках, увидев как он может относиться к женщине, захотели его переманить себе. И все они шикали на него и оговаривали несчастную дрейфующую женщину-мечту. И он сдался. Он перестал верить в мечту. Он вернулся к тому, с чего начал - решил убить свою мечту. Но Бог всё видит. И в последний момент он послал мечте крылья, и она упорхнула. Он же, не достигнув цели, посылал вслед за ней гончих псов, которые должны были её догнать и растерзать. А когда им это не удалось, то стал проклинать её, рассказывая всем и вся какой он разнесчастный брошенный коварной мечтой поэт, продолжая при этом зазывать проплывающих мимо женщин, приманивая их на жалость, и находясь при всём при том по-прежнему в лодке со своей женой. 
Тут и сказочке конец. Кто не глуп, тот молодец.
 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
22 марта - Сороки (Жаворонки)

Л. Семаго

Жаворонки с трамвайной остановки 

Холодно. После утренних часов «пик» пустеют трамвайные и автобусные остановки городских окраин. На работу, на службу, на учебу разъехались тысячи жителей из новых кварталов, вставших на месте бывших пустырей и песчаных карьеров. Солнце еще не пробилось сквозь морозный туман, но света уже достаточно. Уже снуют около балконных кормушек синицы, покрикивают на крышах галки. У входа в хлебный магазин ватажка воробьев, вяло ссорясь, щиплет окаменевший кусок булки, торопясь перекусить, пока не заметила ворона. А у самого рельса, на утоптанном снегу, подпираясь крыльями, словно калека, ковыляет то на одной, то на другой ноге хохлатый жаворонок, подбирая не крошки, а какие-то годные ему в пищу пылинки. Весь день босиком на снегу, питаясь неизвестно чем и вместе с тем сохраняя свою независимость.
Но вот, погромыхивая, приближается трамвай, и этот полукалека, вдруг встав на обе ноги, подтянувшись и постройнев, проворно отбегает в сторону, а когда из вагонов, не обращая на него внимания, высыпают пассажиры, перелетает на тротуар, по другую сторону дороги, и в морозном воздухе раздается его необыкновенно певучий и красивый, полувопросительный свист из двух-трех нот. Издали, как эхо, доносится ответ: там у самой обочины дороги ходит вторая птица, что-то высматривая и склевывая с голого, выметенного ветром асфальта.
Это не случайный сосед и не конкурент, а второй член птичьей семьи. Казалось бы, коль неразлучная пара, должны оба быть рядом в трудную пору, не отбегая и не отлетая ни на шаг. В оттепель они действительно неразлучны, но холод словно вносит отчуждение в отношения милых птиц. Днем самец и самка держатся в отдалении друг от друга, как посторонние. Участок у них общий, и они его не делят: эта сторона моя, та — твоя. Не было снега, не было морозов — бегали рядом. Ударили холода, подсыпало снега, и там, где вчера были оба, семенит, встопорщив хохолок, один. Но, не видя друг друга, не забывают окликать певучим свистом: где ты там? Чем сильнее стужа, тем больше требуется корма, тем труднее быть сытым, и, конечно, больше шансов выжить и продержаться самые холодные и долгие ночи, если каждый будет сам по себе, а не искать кусок под клювом у другого.
Эта отчужденность появляется не всегда сама собой. Иногда один из пары устанавливает ее силой. 17 ноября 1985 года после первого хорошего снегопада я отправился проверить места, где прошлую зиму держались хохлатые жаворонки. Почти все они были уже заняты, хотя накануне везде только воробьи скакали. На улицах было малолюдно, и у жаворонков не было особой осторожности, так что без специальных ухищрений удалось подбросить одной птице несколько семечек. Ухватив угощение кончиками клюва, жаворонок принялся старательно разбивать семечко о рельс. Это заметил второй и, стремительно подбежав, выхватил у него семечко изо рта, хотя рядом на снегу чернело еще несколько таких же. За этот поступок он был немедленно наказан: виновнику была задана небольшая, но серьезная трепка, смысл которой он понял правильно. Жаль, что у жаворонков самцы и самки как две капли, и не удалось узнать, кто кого «учил».
Так хохлатый жаворонок поступает не только со своими, но и с воробьями, которых голод делает настолько смелыми, что они, терпя его тычки и щипки, торопливо клюют корм, который он считает своим. А ведь жаворонок не только вдвое тяжелее воробья — удары его клюва чувствительны даже для руки взрослого человека, и птица, отстаивая свои права, вкладывает в них всю силу. Так что, осуждая воробьев за бесцеремонность, следует им же и посочувствовать.
Искать корм начинают раньше всех других дневных птиц, последними улетают вечером. Где спят и как? В деревнях у хлевов, где за зиму на задах вырастают большие кучи навоза, на улицах, где высыпают печную золу. Тепла, понятно, этот пепел долго не хранит, но в сухой золе, как и в сыпучей пыли, лежать не так зябко, как на снегу. На ночлеге пара обязательно вместе, и кто-то заметит или почувствует опасность первым. Жаворонок — дневная птица, но, потревоженный во сне, без мгновенного промедления свечой взвивается в темное небо — только его и видели. Не знаю, как ведут они себя во время ночных снегопадов. Была несколько раз возможность поинтересоваться, но не хотелось тревожить птиц среди ночи, не имея возможности хотя бы малым возместить это беспокойство.
Им даже днем помочь сложно. Они смелы, пока не замечают обращенного на них взгляда, направленного в их сторону движения. Тот взмах руки, на который непременно слетаются воробьи и голуби, обращает их в бегство. И приходится изобретать способы подкормить их, чтобы птицы все-таки склевали хотя бы несколько крошек или зерен, чтобы не опередили их вездесущие воробьи.
Не избалованы эти птицы той заботой и вниманием, которые достаются, например, синицам. Никто и никогда не протянул им руку помощи, хотя заслужили. И, к сожалению, не только горожане, но и те, кто ближе к природе, не замечают скромную и удивительную птицу-соседку. В одну из недавних зим я спросил школьников в большом донском селе, как они в трудную пору помогают птицам.
— Синиц кормим.
— А кроме синиц?
— У нас только синицы, воробьи и сороки. Больше никого.
Пришлось показать на двух хохлатых жаворонков, которые у школьного порога клевали раскрошенный в пыль кусочек печенья. Удивились, узнав, что эти птахи — жаворонки.
— Это же хохлушки! — чуть ли не с разочарованием выкрикнул один паренек.
Зима та была не из холодных. Кончался февраль, и она в солнечный полдень уже снимала ненадолго свою «шапку», даря радостное настроение людям и птицам. Звенели колокольчики синиц, импровизировали и пересмешничали сороки, а на заборах и крышах начинали негромкую и приятную распевку хохлатые жаворонки.
В распевке ни новичок, ни мастер не показывают таланта или песенного запаса. И места постоянного для пения пока ни у кого нет, потому что там, где будут гнездиться, все пригодные бугорки и кочки еще под снегом. Туда они переселятся с появлением проталин, на которых уже можно будет жить независимой жизнью. Переселение это будет быстрым и мирным, потому что никому не придется отстаивать права на семейные участки, которые были заняты еще с осени, когда были улажены все отношения с соседями.
Вот тогда и запоют эти чудо-певцы в полный голос, и все умение, все колена покажет каждый. А песенный дар у хохлатых жаворонков необыкновенен и, как и любой талант, совершенствуется с годами. Жаль лишь, что лет этим птицам отпущено маловато: никто не доживает даже до первых седин. Строй песни, ее интонации, неторопливая манера исполнения и выразительность настолько своеобразны и приятны, что для их общего определения подходит только одно слово — задушевность. Удивительно, как может это пение влиять на человеческое настроение: неожиданное и замысловатое коленце может рассмешить веселого, надрывный, берущий за живое свист-плач может выжать слезу у грустного. Льющиеся без пауз мягкие трели успокоят встревоженного, умиротворят злого, поднимут духом приунывшего, прибавят бодрости и сил уставшему.
У хохлатого жаворонка красивый голос, приятный для нашего слуха. Он не теряет благозвучия, выражает ли птица любовный восторг или намеревается покарать самоуверенного чужака. Негромкое предупреждение сопернику воспринимается скорее как вежливая и даже несколько робкая просьба уладить дело миром, чем как прямая угроза, за которой следует решительное нападение и отношения выясняются силой. А в свисте победителя звучит прямо-таки сердечное пожелание доброго пути и скорого свидания, словно и не было никакой стычки.
Благодаря врожденной музыкальности хохлатый жаворонок, как пересмешник, более разборчив, чем, например, скворец или каменка-плясунья. Практически он может подражать любой певчей птице до абсолютного сходства, но предпочитает простенькие мелодии отдельным звукам. От хорошей находки певец приходит в такой восторг, что повторяет ее раз за разом, день за днем, иногда обрабатывая на свой лад. Но в его повседневном окружении нет хороших певцов, и, верный вкусу, он словно не слышит ни унылого тирликанья полевых коньков, ни самого бездарного и безголосого из своей родни малого жаворонка, ни серых славок, у которых песню песней не назовешь. Поэтому его легко, за несколько минут можно научить свистеть полную мелодию «чижика-пыжика». И он не только правильно и в ритме просвистит мотив, но точно скопирует ошибки и дефекты произношения. Необыкновенна его музыкальная память: вдоволь насвистевшись чужим напевом, он может исключить его из своего репертуара, а через год или больше вспомнить и исполнить с безукоризненной точностью.
Когда ему нечего перенимать, он начинает складывать песню, переставляя в скромном наборе колена, придумывая новые. В полете петь не любит, хотя и может. Его «эстрада» — бугорок, столб или столбик, ограда, крыша, на которых он поет стоя, только что не раскланиваясь. Может петь и лежа даже на совершенно ровном месте, так что сколько ни разыскивай его — не увидишь, пока не вспугнешь.
Хохлатый жаворонок поет и осенью. Весной и летом пернатых певцов — и талантливых, и не очень — множество. А осенью — какие песни? Однако как раз среди наших жаворонков есть два осенних певца. Один — юла, лесной жаворонок, другой — хохлатый. Но юла попоет один погожий денек у лесной опушки, и нет ее. Хохлатый же поет все время, пока стоит погода, особенно в золотые дни бабьего лета, правда, тише, чем весной, но может зачаровать даже самого взыскательного слушателя. Еще дрожит в разогретом мареве степная даль, но тишина в ней такая, что шорох пересохших трав под сапогами кажется чересчур громким. С коротким, сухим треском выскакивают из-под ног пестрокрылые кобылки. Неподвижно лежат полупрозрачные шары и валы перекати-поля. И вдруг слух без напряжения ловит чарующе-нежные звуки жавороночьей песни. В ней нет пауз, но постоянно меняется сила звучания, словно марево делает ее едва слышимой, а потом пропускает хрустально-чистые рулады на полную громкость. На окраине любой станицы, любого степного села, на пригородных пустырях поют хохлатые жаворонки.
Но особое наслаждение доставляют специально обученные певцы, выращенные и выкормленные на ладони. Один из таких уникумов живет у меня уже лет пятнадцать, попав ко мне совершенно неожиданно, ибо я давным-давно зарекся держать птиц в клетках. Жаворонок был взращен в хороших руках, но у его владельца не было другой возможности отблагодарить за какую-то услугу одного из своих друзей, как подарить ему своего питомца. Новый хозяин, скульптор, был человеком добрым, но к певцу относился почти с тем же безразличием, что и к соседскому петуху, возможно, потому, что бедняга-жаворонок, не свыкшись с новой обстановкой, затравленно молчал, когда в мастерской были люди.
Зайдя посмотреть новую работу, я даже не заметил, что в подвешенной под потолком клетке есть кто-то живой, пока оттуда не раздался вопросительный клич. Вернее, это была самая настоящая мольба измученного узника о глотке свежего воздуха. В табачном дыму, как в заточении, метался по дну клетки изрядно обтрепанный жаворонок. В кормушке лежала половинка сваренного вкрутую яйца, в грязной склянке не было воды.
Не спрашивая разрешения хозяина, я снял клетку с гвоздя, обернул ее шарфом, чтобы птица не пугалась улицы, и ушел. Идти было недалеко, и дома, приготовив хороший корм, поставив в клетку фарфоровую солонку с водой и положив хороший кусок мерзлого песка, я оставил жаворонка в одиночестве. А через несколько минут новосел подал голос, в котором звучал тот же вопрос, но уже без нервных интонаций.
Он оказался довольно покладистым и немного робким, как будто стеснялся своего вида с обтрепанным хвостом, который сменил на свежий только летом. К новому помещению привык быстро, но петь даже не пробовал ни в те минуты, когда в доме была тишина, ни в те, когда специально для него проигрывали пластинки с голосами других птиц.
Только в феврале, когда день стал пристегивать к своей упряжке третий час светлого времени, в первое солнечное утро после двух недель пасмурной погоды, громко и отчетливо прозвучал в большой квартире приятный колокольчик. Жаворонок запел, но начал не с родовых свистов, не с чужих колен и «чижика-пыжика», а с этого странного механического звука. Секрет «колокольчика» был раскрыт в посудном магазине. Продавщица, проверяя обеденный сервиз, постучала карандашом по точно такой же солонке, какая стояла в клетке. Птица не только пила из нее, но и часто чистила о край свой клюв, извлекая из фарфора приятный звон, но не настолько громкий, чтобы услышать его в соседней комнате. Для этого его надо было усилить голосом.
Поет он изумительно, исполняя всю «школу» и вдобавок еще перезвон дворовых синиц. Копирует свисток молочницы, тонкий визг дверной петли и мяуканье котенка и все это перемешивает со множеством самодельных трелей и переливов. А мне все кажется, что птица этим песенным чародейством выражает признательность за избавление от унылой жизни в табачном чаду. Вот только от врожденной робости, которая не позволяет ему петь в присутствии людей, он так и не отделался. Хотя смелости драться с моим пальцем ему хватает, и это ему очень нравится. Когда никто долго не подходит к его клетке, он прямо-таки заходится в требовательном крике и успокаивается, лишь вдоволь исклевав палец. Вгорячах долбит чайную ложечку, которой засыпают корм, поилку-солонку, когда меняют воду, и даже кормушку. Откликается на знакомые голоса и даже на громкий чох, словно первым спешит пожелать здоровья. Поет, однако, только в клетке, хотя в свободе не ограничен. Клетку он научился открывать очень быстро, да часто она и не закрывается. Но, вылетев, хитрец ведет себя тише мыши. Разгуливает по квартире, когда никого дома нет, а едва хлопает входная дверь или раздается иной подозрительный звук, умело прячется. Особенно удается ему затаиваться в складках диванной накидки: лежит себе, настороженно поблескивая глазом, и не шевельнется, пока не протянешь к нему руку.
Поседел здорово: чуть ли не половина перьев совершенно белая. Но голос остался прежним: не потускнел, не ослабел. И песенный азарт тот же. В первый год еще было желание отнести и выпустить его к своим, но ведь это все равно, что выгнать сироту из дому. Взят он был из гнезда таким малышом, что его хохолок торчал на макушке, как едва заметная шишечка.
Единственное неудобство — его купание: по нескольку раз на день он отчаянно трепыхается в песке. Тот комок, который был положен в клетку на «новоселье», он расклевал, раздолбил, даже не придя в себя как следует от всех потрясений, и начал в нем купаться, раскидав по полу и подоконнику ложек десять мелкого песка. А вот воду не любит. Пьет, конечно, но чтобы освежиться в ней купанием, этого не бывает. В этом назначении он ее прямо-таки ненавидит. А каково жаворонкам бывает в природе, когда льет дождь, от которого никуда не спрятаться?
Когда я знакомлю студентов с живой природой, то не стремлюсь начинать с заповедного леса, где порой и в одиночку ничего интересного за день не увидишь, а еду на любую окраину Воронежа, где весной, летом и осенью обеспечена встреча с хохлатым жаворонком. Послушать песню — пожалуйста. Посмотреть, как ухаживает, как с соседями и с воробьями ссорится, — пожалуйста. Это такие же «домоседы», как воробьи и голуби. Они только зимой, когда укрыта снегом земля и с нее ничего не подобрать, переселяются на городские и сельские улицы, к людям поближе.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
23 марта - Комоедица

Медведь и лис

Норвежская сказка

Как-то раз завалил медведь коня. Лежит себе на боку да мясцом угощается. А лис Миккель тут как тут. Подкрался потихоньку, увидел, и слюнки у него потекли. И так, и эдак зайдёт. Наконец притаился у медведя за спиной, нацелился — и как прыгнет. Отцапал кусочек и мигом назад. Да не на того напал. Медведь тоже прытким оказался — как даст лапой, и ухватил лиса за кончик хвоста — это с тех самых пор у лиса кончик хвоста белый.
«Ты, Миккель, не торопись, подойди поближе, — проревел медведь, — я научу тебя, как коня изловить». Лису страсть как захотелось научиться, но совсем уж близко подходить он все же поостерёгся. А медведь и говорит: «Как увидишь, что конь разлёгся на солнышке и спит, привяжи себя намертво конским хвостом, волос-то у него крепкий, да и вцепись зубами коню в ляжку».
Лис долго ждать не стал. Бросился со всех ног искать и нашёл коня, что на солнышке спал. Тут уж Миккель не растерялся, сделал всё, как медведь учил: обмотал себя конским хвостом как следует и вцепился что есть мочи зубами в конскую ляжку. Конь как вскочит и давай во все стороны метаться, лиса пытаться стряхнуть, по камням-корягам его бить-таскать. Так избил-истаскал, что живого места на лисе не осталось — еле дышит, бедняга. Вдруг откуда ни возьмись заяц.
«Куда это ты, Миккель, так спешишь?» — спрашивает.
«Ой, дорогой Йене, некогда! Вот и коня взял, чтоб не опоздать», — пролепетал лис.
Тут заяц и давай потешаться над тем, какой лис себе знатный выезд справил, да так хохотал, что рот порвал.
С тех пор пропала у лиса всякая охота коней ловить. Наконец-то и медведю удалось верх взять, а то ведь говорят про него: такой он, мол, легковерный, прямо как тролли.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
 1 апреля - День смеха (День дурака)

Дурак 
Казахская сказка
 
В одном ауле жил дурак. Глупее его не было во всей степи. Сытым он бывал редко, но работать не хотел. Весь день валялся на траве да пел глупые песни.
Частенько жена его бранила:
— Бессовестный лентяй! Бедные люди трудятся целые дни, не жалея сил. Один ты лежишь без дела. Попросил бы у соседей пару быков да вспахал бы клок земли и посеял хоть немного проса. Стыдно мне побираться по чужим юртам.
Дурак вначале отмалчивался, а потом сказал:
— Не напрасно ли ты, жена, толчешь камни? Заладила: «Просо, просо!» Для чего оно тебе?
— Как для чего?! Было бы у нас просо, была бы и похлебка в казане.
Дурак рассердился:
— Вот глупая! Откуда же тебе в казан попадет похлебка?
— Да ведь она из проса делается!
— Так ты бы так сразу и сказала!- вскричал дурак и побежал к соседям просить быков.
Запряг дурак в плуг пару быков, выехал в степь и стал пахать. Сначала все шло хорошо, но неожиданно плуг зацепился за что-то, и быки остановились. Кричал на них дурак, руками махал — не идут быки. Рассердился он, выдернул плуг. Видит — лежит в борозде слиток золота величиной с конскую голову.
«Ой-ой! Как же теперь быть?- задумался дурак.- Как избавиться от этой блестящей диковины?»
Думал-думал и решил: «Спрошу совета у опытных людей!»
Вскоре в степи показался одинокий всадник.
— Эй, дружок!- закричал ему дурак.- Скачи скорей сюда. Помоги моему горю.
Всадник завернул коня. А дурак думает:
«Напрасно я окликнул этого человека. Кто знает, что у него под шапкой. Лучше уж я посоветуюсь с кем-нибудь другим»
И он накинул на золото халат, а сам уселся сверху.
— Зачем ты меня звал?- спросил всадник.
— Дружок мой, пусть у тебя на языке всегда будет халва! Вот стоит пара волов. Скажи, который из них проворней- черный или пестрый?
— Ну и дуралей! Кому же об этом знать, как не тебе?- рассердился всадник и с бранью умчался прочь.
«Счастливо я, кажется, отделался. По роже видать, это был вор»,- решил дурак.
Через некоторое время проезжал мимо другой всадник.
— Эй, человек!- закричал дурак.- Скачи ко мне, беда случилась.
Всадник повернул коня, а дурак снова забеспокоился:
«Если первый был вор, то этот может оказаться разбойником!»
— Ну, что тебе надо?- спросил всадник, осадив коня.
— Дорогой мой!- заговорил дурак.- Да не укусит тебя за ногу ни блоха, ни собака! Скажи мне, сколько я вспашу сегодня и сколько оставлю на завтра?
— Скажу я тебе только одно,- сердито ответил всадник.- Кто встретится с умным — сделает дело, а кто с дураком — потеряет время!
Хлестнул он коня и ускакал.
А дурак остался один и стал размышлять:
«Видно, никто меня не выручит из беды кроме хана. Мулла недаром говорит: «У хана ум сорока человек!» Отнесу я ему золото, и пусть он скажет, что мне делать с ним».
Завернул дурак слиток в халат и погнал быков в аул.
Дома украдкой от жены спрятал он золото в сундук и лег спать. Однако жена заметила, как он прятал, и ночью потихоньку развернула сверток. Увидела она золото и обомлела от радости. Мигом спрятала женщина слиток подальше, а вместо него в халат положила круглый камень.
Утром поднялся дурак с постели, вытащил из сундука сверток и отправился к хану за советом.
Прошел он шесть степей, миновал шесть горных перевалов и добрался до ханского дворца.
— С каким делом ты осмелился явиться ко мне?- спросил хан дурака.
— Господин! Прикажи развернуть этот сверток!- торжественно сказал дурак и положил его на ковер.
Хан повел бровью, и визири мигом развернули дырявый халат.
— Я вижу круглый камень,- сказал хан.- Почему ты принес его своему владыке?
Дурак даже вспотел от неожиданности.
«Спасаясь от дождя, я, кажется, попал под снег!» — подумал он с ужасом.
А вслух сказал:
— Господин, пощади! Жена моя твердит, что этот камень весит десять чараков, а, по-моему, в нем не будет и восьми. Наш мулла говорит: «У хана ум сорока человек!» Рассуди нас с женой, кто прав?
— Этот человек или большой дурак, или опасный мошенник,- сказал хан.- Бросьте его в темницу и сторожите.
Очнувшись в сырой темнице, дурак присел на корточки и стал размышлять:
«Как же так? Ведь я нашел в земле слиток золота, а не камень. Он был вот такого размера или, пожалуй, даже вот такого…»
Визири подметили, что узник что-то обмеривает в воздухе руками, и доложили хану.
— Приведите его!- приказал хан.
Во второй раз предстал дурак перед ханом.
— Что это ты мерил в тюрьме?- спросил хан.
— Господин!- ответил дурак.- Я от скуки рассуждал, у кого длиннее борода: у тебя или у нашего козла. По моим расчетам, у тебя все-таки длиннее.
Хан от ярости замотал головой. Визири без чувств упали на ковер. Стража потащила дурака из дворца.
— Привязать его к дереву на солнцепеке!- закричал хан. Повесить ему на шею мешок с верблюжьим пометом и пусть стоит до тех пор, пока сам не захочет рассказать мне всю правду о себе.
Приказ хана был выполнен немедленно и в точности.
Прошло немного времени, и к хану явился визирь.
— Великий хан! Привязанный к дереву человек умоляет тебя выслушать его.
Хан вышел во двор и увидел дурака, прикрученного арканом к дереву. На груди бедняги болтался зловонный мешок.
— Говори, что ты хотел сказать!- произнес хан, приблизившись к дереву.
— Господин!- отвечал дурак.- То, что я хочу тебе сказать, никто не должен слышать.
Хан, морщась и зажимая нос, подставил ухо.
— Господин! Меня всю жизнь называют дураком. Но я никому не сделал зла и без вины терплю наказание. Но тот дурак, который придумал вешать людям на шею такую дрянь, поистине заслуживает палки. Ты только понюхай, что за вонь!
Хан от подобной наглости окончательно рассвирепел и приказал избить дурака палками и прогнать из столицы.
Почесывая синяки и размазывая слезы, приплелся дурак в свой аул. Возле юрты его встретила жена.
— Негодница!- сказал дурак.- Меня обидели и побили, и все из-за твоего проса.
— Ладно, не плачь,- весело ответила жена.- Больше тебе не придется сеять проса.
— А как же быть с похлебкой?
— Будет у нас теперь и похлебка, и мясо, и всего вдоволь.
Вошли они в юрту. Поставила жена перед мужем бес-бармак, жирную карта, казы, куырдак и баурсаки.
— Ешь!- угощала она.
Сразу забыл дурак о своих злоключениях. Накинулся он на вкусные кушанья и ел, пока не покраснели глаза.
А потом свалился набок и заснул. Пусть спит!
 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
А ещё 1 апреля - Именины домового

Дмитрий Ромашевский
Сказка про домового, старушку и маленькую птичку

 Жил-был старичок домовой в одной московской квартире. Устроился он на антресолях, заполненных всяким хламом, что было ему удобно и очень нравилось, потому что  туда уже много лет никто не заглядывал.    Ещё в этой квартире жил молодой человек да его мать-старушка.
   Днём домовой дремал в своём пыльном углу под потолком, а ночью, или когда хозяев не было дома, спускался на пол и бродил по комнатам, разглядывая всякие фигурки за стёклами шкафов да перебирая книги, до которых он был большой охотник. Утащит, бывало, одну из них на свою лежанку и разглядывает картинки. Вы, конечно, знаете, что домовые хорошо видят в темноте.
    Ещё жила в этой квартире птичка с розовой грудкой и иногда пела в своей клетке, пощёлкивая маленьким клювом. 
  Вот так они и жили до тех пор, пока молодой человек не привёл в дом  женщину с золотыми волосами, сказав, что это - его жена. Была она  полная да статная, с тонкими губами, тёмными глазами и всё время улыбалась.
    Только птичка с тех пор петь перестала, сидит на своей жёрдочке, склонив головку, и молчит. Домовому новая хозяйка не понравилась. «Ишь, обманщица, - думает, глядя на неё сверху, - волосы-то крашеные, а на самом деле чёрные».
   Старушка-мать всё меньше стала хлопотать по дому, всё реже выходила она из своей комнатки, покормит птичку да и опять спрячется.
   Хозяин молодой погрузнел, вернётся домой с работы, скажет:
- Как вы, мамаша?
Она, было, хочет ему ответить, а он уж и ушёл и дверь из материной комнаты за собой прикрыл.
   «Неладно», - думает домовой. Стало ему грустно, кончилась его привычная уютная жизнь. А молодая стала уже к его углу подбираться, всё требует у мужа: сними то, сними это.
   Однажды ночью слышит он шорох в комнате старушки, глянул, а она узелок собирает, платочек на голову повязала и тихонько к двери идёт, да остановилась, открыла клетку и вынесла её на балкон. Птичка и выпорхнула.
   Ещё больше домовой заволновался. «Нет, - думает, - не останусь здесь» да и выскользнул вслед.
  Кто-то из соседей видел, как по двору прошла с палочкой и узелком его соседка,  а над нею кружилась  птичка, да следом мелькнула какая-то тень… Потом узнали, что мать молодого человека в доме больше не живёт, поговаривали, что уехала куда-то — то ли на дачу, то ли в другой город. Поговорили, поговорили да и забыли про неё.
   А на самом деле старушка  поселилась в заброшенном деревенском доме. Пока лето,  домовой натаскал к ней во двор поленьев да сухих веток из леса осенью печку топить, чтобы тепло было. Вот и первый снежок выпал. Прилетела на яблоню стая снегирей - все с розовыми грудками, щебечут, прыгают с ветки на ветку, стряхивают иней. То-то хорошо, то-то весело! Смотрит старушка из окна, улыбается. «Ничего, - думает домовой, - жить можно».
 

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
И кроме всего этого, 1 апреля - Международный день птиц

 

Дерзкая птичка
Испанская сказка

Много-много лет тому назад жила на свете маленькая серая птичка. Она летала по рощам и по полям, прилетала в сады и пела под окошками свои песни. Всюду была она самой желанной гостьей, потому что голос у птички был звонкий, как колокольчик. Заслышав ее серебристое пение, люди открывали окна и говорили:
— Добрый день, сеньора птичка! — или: — Добрый вечер, дорогая певунья! — и бросали ей горсточку хлебных крошек.
Маленькая птичка летала повсюду, но ни разу еще не пришлось ей побывать в королевском саду. А птичке очень хотелось взглянуть на прекрасные цветы, которые там росли, и спеть свою песенку самому королю.
«Чем-то он угостит меня, — думала птичка, — уж наверное, он щедрей всех людей на свете!»
И вот она полетела ко дворцу короля. Но не успела долететь до ворот, как навстречу выбежали королевские слуги и закричали:
— Гоните эту дерзкую птичку! Как смеет она появляться в королевском саду в таком простом платье!
И прогнали маленькую серую птичку. Но птичка была настойчива. Она полетела к своим друзьям, села под окном у портного и громко защебетала:
— Сеньор портной, сшей мне камзол, в каком при дворе ходят.
И портной сшил птичке нарядный камзол из голубого атласа.
Тогда она полетела к мастеру, который лучше всех делал шляпы, села ему на плечо и засвистела:
— Сеньор шляпный мастер, сделай мне шляпу с пером и большими полями, как при дворе носят.
И вскоре все шляпа была готова.
А птичка полетела к сеньору башмачнику и попросила его стачать ей высокие башмачки с каблучком и серебряными шпорами.
Когда все было готово, серая птичка нарядилась в яркий камзол, надела на свою маленькую головку шляпу с пушистым пером, а на ноги башмачки со шпорами и стала не хуже райской птицы. Она прилетела в королевский сад, села на дерево перед королевским балконом и громко запела:

— Всех на свете лучше я, Даже лучше короля,
Короля,
Короля — Полюбуйтесь на меня!

Но его величество сеньор король в это время обедал и даже не обратил внимания на маленькую птичку. Как она ни пела, как ни старалась, он не слушал ее. Но птичка была настойчива. Она непременно хотела показаться королю в своем новом наряде. Она стала петь и высвистывать одно и то же, одно и то же и пела до тех пор, пока его величество король не рассердился.
— Вот дерзкая! — закричал наконец король и подбежал к окну.
Но, посмотрев на птичку, невольно залюбовался:
— Скажите пожалуйста, какая нарядная птичка! Она мне очень нравится.
У птички от гордости перехватило дыхание, а король продолжал:
— Такая красавица должна быть очень вкусной! Поймай те ее, зажарьте и подайте к ужину!
И не успела птичка взмахнуть своими маленькими крылышками, как ее поймали, ощипали и запекли в большом пироге. Королевский пирог был очень велик, а птичка была такая маленькая, что его величество даже не заметил ее и проглотил целиком.
У короля внутри оказалось очень темно — гораздо темнее, чем бывает даже в полночь. Это очень не понравилось птичке, и она принялась клевать короля. Она клевала его без передышки. Король застонал так громко, что поднял на ноги весь дворец. Звеня шпорами, сбежались придворные, а король все кричал и жаловался, что сегодняшний ужин пришелся ему не по нутру. Ученые лекари в колпаках и длинных мантиях принесли королю лечебное зелье. Король выпил его, вздохнул, открыл рот, и птичка вылетела на свободу! Как зарница мелькнула она в воздухе и упала в родник, протекавший за королевским садом. Умывшись, птичка отправилась к столяру, выкупалась там в клею, а потом полетела в гости ко всем птицам леса. Каждой она рассказывала о том, что с ней случилось, и просила каждую подарить ей одно только перышко. Птицы с радостью отдавали ей свои перья, и перья прилипали к птичке. Их было много, и все они были разные: красные, желтые, синие — одно ярче другого, и в своем новом пестром платье серая птичка стала еще нарядней, чем прежде. Она стала красива, как ваза с фруктами на званом обеде. Теперь она могла снова лететь в дворцовый сад.
Прилетев ко дворцу, она села на дереве перед королевским балконом и запела еще громче, чем прежде:

— Всех на свете лучше я, Даже лучше короля!..

— Поймайте эту дерзкую птичку! — закричал король в страшном гневе.
Придворные кинулись исполнять его приказание, но на этот раз птичка была осторожней — она закружилась в воздухе так быстро, что даже ветер не мог ее догнать. А потом поднялась высоко-высоко — до самого месяца — и уселась у него на кончике носа. Посмотрела оттуда на короля и звонко рассмеялась.
С тех пор ее не видали ни разу в королевском саду. Она вернулась к своим друзьям, сбросила пестрые перья и стала снова маленькой серой птичкой. И снова люди, заслышав ее серебристое пение, открывали окна и по-прежнему говорили:
— Добрый день, сеньора певунья!
И серая маленькая птичка пела для них во сто раз лучше, чем пела когда-то для короля.
 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
3 апреля - Водопол - День Водяного 

Водяной и крестьянин
Норвежская сказка

Коварен водяной, всё норовит человека под воду утащить. Потому после захода солнца будь на-стороже.
Иной раз прячется он в нежной белой кувшинке. Рука так и тянется сорвать прекрасный цветок... Но стоит лишь его коснуться — в миг провалишься в глубокий омут, и водяной схватит тебя мокрыми, скользкими лапами.
А то присядешь как-нибудь вечером один на берегу лесного озера... И поплывут воспоминания, одно за другим, — такие живые, тёплые, будто солнечные блики меж листьев кувшинок. Но берегись! Это водяной играет на струнах человеческой души. Волшебное озеро навевает воспоминания, а в глубине затаился водяной. Он знает, как легко поймать человека в сеть чудесных мерцающих отражений.
Водяной может превратиться во что угодно. Вот лежит он на берегу, обернувшись драгоценной сверкающей брошью; дотронешься — и ты в его власти. Ох уж хитёр, даже забытой в траве удочкой с леской и крючками прикинуться ему ничего не стоит.
Есть у водяного ещё одна уловка: обратиться в старую, наполовину вытянутую на берег лодку. Но он так часто к ней прибегал, что теперь уж мало кто на неё покупается. Однако случается и такое. Идёт мимо какой-нибудь простак, видит лодку и думает: — Что ещё за ветхое корыто! А воды-то в нём сколько... Ой, да тут и старое ведро осталось! — И давай вычерпывать водяного. Ну, а после садится в лодку - и вперёд!
Поначалу всё идёт хорошо: водяной любит поиграть со своей жертвой как кошка с мышкой. Как чудесно скользить среди кувшинок по неподвижной, будто зеркало, озёрной глади! Её и веслом-то грех замутить... Вон, вдалеке островок, поросший берёзками, виднеется — славно было бы к нему пристать!
Глядь — на середине озера старая лодка даёт течь. А потом и вовсе трескается пополам и тонет. Тогда водяной обвивается вокруг своей жертвы и тянет её на дно.
Бывает и так: водяной обращается в серую лошадь, ходит, пощипывая травку, по берегу и ждёт, чтобы кто-нибудь взобрался на него верхом, — тут он и прыгнет в воду вместе с седоком.
Как-то раз увидал такую серую лошадь один крестьянин. Её откормленные бока так и лоснились, потому мужик решил, что из неё выйдет отличная рабочая лошадка. Правда, сперва он долго макушку чесал — откуда бы этакой лошади здесь взяться? — но так ничего и не придумал, бросился домой за уздечкой. Спрятал узду хорошенько за пазуху — и назад. А лошадь бродит, как и прежде, склонив голову к траве.
 - Ну, жеребчик! Поди сюда, милый, поди! — стал приговаривать мужик.
Жеребчик и пошёл. А сам только и думает, как бы усадить мужичонку к себе на спину.
И вдруг мужик — хвать его за обе ноздри! Тут уж пошла другая пляска. Как ни прыгал, как ни брыкался водяной, уздечка сидела прочно. Хлопнул мужик коня ласково по лоснящемуся боку: Ну, теперь со мной пойдёшь, радость моя!
Отныне водяной был в его власти. Но жеребец так и не присмирел, ведь его заперли в душной, вонючей конюшне, его, привыкшего плескаться в прохладных лесных озёрах меж водяных лилий. А когда его выводили из стойла, было и того хуже: крестьянин вздумал пахать на новом жеребце свой надел. Делать нечего, водяной тянул плуг — только земля во все стороны летела: силищи-то в нём — как у двадцати лошадей.
 - Жеребец просто на вес золота! Работает как чёрт и не ест ничего — радовался мужик.
Но иногда пугал его пронзительный взгляд колдовских лошадиных глаз, зелёных, как глубокий омут. А после захода солнца серый конь впадал в такое неистовство, что никому в конюшне покоя не было. Он громко ржал, лягался и рыл землю копытом — аж пыль столбом стояла.
Мужик поначалу лишь посмеивался над этим, но день ото дня на душе у него становилось всё тяжелее. Вскоре он и вовсе сон потерял. Непонятная тревога обручем сдавливала грудь, а по телу пробегала дрожь. Ему всё время мерещились глубокие, тёмные воды да отражённые в них лучи солнца, и чудилось, что сам он медленно погружается в бездонную пучину.
В конце концов позвал мужик своего работника и сказал:
 - Ула, снимешь уздечку с серого жеребца, дам тебе десять далеров!
 - Отчего ж не снять! Тут работы-то всего на двенадцать шиллингов — ответил Ула.
Стоило парню снять уздечку, как конь кинулся напролом сквозь стену конюшни, так что брёвна, как пушинки, разлетелись.
А старая Ингер Баккен, что жила у озера, рассказывала потом, как серый жеребец одним махом перескочил через её огород.
 - Из ноздрей его валил дым, хвост стоял трубой — добавляла она. — А как он летел! Богом клянусь, кинулся прямиком в воду — брызги стеной поднялись!
 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
7 апреля - Всемирный день здоровья

Татьяна Слуцкая 
Гвоздь в ботинке

Приближается время, когда хочется говорить о здоровье. Типовой вопрос «Как жизнь?» постепенно теряет оттенок формальности и приобретает глобальный смысл: жить вообще или не жить?!
Заметили? Теперь, когда нас спрашивают о самочувствии, мы стремимся отвечать долго и в деталях. Мы приходим в гости, дарим модели кораблей, садимся за стол и три с половиной часа говорим про желудок, холестерин, и кукурузные рыльца. Причем все стали ужасно разборчивые: это им вредно, а это можно, но лучше ни в коем случае.
Недавно я пригласила одну пару на легкий ужин.
— Что это? — спросил он подозрительно.
— Печень в кисло-сладком соусе, а что?
— Ни-ни. — Она оттолкнула тарелку. — Нам нельзя этот орган под маринадом...
Потом он категорически отказался от кофе. Оказывается, он уже много лет считает, что кофе вреден. Она, наоборот, что полезен. Пока они спорили, вопрос отпал сам собой: я заварила чай.
Они говорят, что очень помогает женьшеневый корень в сочетании с облепиховым маслом. Они говорят, если обмазаться и пить, действует превосходно.
— Но нельзя злоупотреблять, — нахмурилась она.
— Конечно, — тут же согласился он. — Не больше двухсот граммов и с хорошей закуской...
Кстати, вы заметили, вокруг разговоры только об этом?
На работе — анализы, желчные пузыри и диеты.
На пляже — глазное дно и песочек в почках.
На собрании шепчутся .о верхнем давлении и как быть, чтобы нормализовать. И, главное, все научились лечиться самостоятельно. Все всё знают, им есть о чем поговорить. А если ты вне темы, то уже никому не интересен...
Помню, как я страдала, когда у меня не болело!
Все сидят под торшером и рассуждают о своих митральных клапанах, а ты прямо как белая ворона.
И вдруг — о счастье! — заболело то место, где кость впадает в пятку. Таким образом возник повод созвать друзей на свой пяточный сустав.
Это был незабываемый вечер! Говорили до вторых петухов, хотя курица оказалась жесткой. Я чувствовала себя именинницей, пока сослуживец со стороны мужа не взял слово:
— Серьезно, ей нужно к специалисту! А вдруг это... гм... бурсит? Возможно даже... гендобурсит? Конечно, не смертельно, хотя... — И он сделал траурные глаза.
В ту ночь я не сомкнула глаз. Нога побаливала. Перед рассветом я растолкала мужа:
— Запомни, только кремация!
Он сказал: «Подожди до завтра» — и в ту же секунду заснул.
Наутро я понеслась к врачу.
Эта ласточка в белом халате все поняла и, ни слова не говоря, отправила меня на анализы.
Наконец-то моя жизнь обрела смысл! Наконец я стала в очередь, как все люди, — на голодный желудок! И что характерно, симпатичная гипертоничка с межреберной невралгией говорила со мной, как с равной. Это она посоветовала компрессы из редьки, настоянной на спирте...
Чтобы сбегать за редькой, я обратилась к диабетику с внешностью Бетховена, который стоял сзади:
— Простите, вы никуда не уйдете?
Тот неопределенно кивнул.
— Никуда-никуда? — переспросила я громко. — Кровь из носу?
— Нет, из пальца, — объяснил мне Бетховен.
И вот настал миг, когда я вошла в святая святых. Мне хотелось запомнить все: пробирки и трубочки, эти белоснежные фасоны с хлястиками и без. Но когда они вцепились в мой палец, мне стало нехорошо.
— Как, без наркоза?! — крикнула я, теряя сознание. Впрочем, через полчаса меня привели в чувство.
Подходя к дому, я внимательно вслушивалась в себя: уколотый палец болел, а нога по-прежнему только побаливала. Зато в сумке лежало два кило лекарств пополам с редькой.
Редьку тер муж. Он же бегал за растворителем. Принес три бутылки портвейна и спросил:
— Этого хватит?
А я в то время сидела у телефона, приглашая всех на вечерний консилиум.
Программа намечалась обширная. На первое — оздоровительная гимнастика. На второе — диабетический стол с комплексом витаминов по алфавиту. Из напитков, естественно, «Ессентуки» и отвар из крапивы. Кроме того, все желающие могут натереться редькой на портвейне, мне ничего не жалко! Оставался десерт... Да, на десерт я решила подать что-нибудь интеллектуальное. Например, чтение вслух лекарственных аннотаций. Мне даже захотелось кое-что выучить наизусть, чтобы им спеть под гитару.
Для пробы проглотила по семь таблеток из каждой коробочки. И принялась репетировать перед зеркалом.
Наиболее выразительно вечером звучал куплет о побочных действиях того, что я только что проглотила, включая возможное головокружение, глухоту, нарушение зрения, а также общее психическое расстройство... Причем гости это заметили сразу. И первой — моя ближайшая подруга, которая пришла со своей мерцательной аритмией.
— Ты еще жива, ненормальная?! — поинтересовалась она. Но я не расслышала: отказал слух.
— Здоровье, значит, у тебя железное! — прокричала подруга. — Можешь гвозди есть!
Именно эта фраза натолкнула мужа на мысль: он вдруг исчез, затем вернулся, потрясая моим ботинком с правой ноги.
— Это же гвоздь! — воскликнул он радостно.
Действительно, внутри торчал тот самый гвоздь, от которого у меня и побаливало.
Но гвоздя я уже не увидела: что-то случилось с глазами. Таким образом, мне не осталось ничего другого, как лечь на пол и прошептать жизнерадостно:
– Эй, кто-нибудь… Дайте гитару! 

Изменено 7 апреля 2019 пользователем Chanda

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
 8 апреля - Международный день цыган

Как цыгане парня с девушкой чуть заживо не похоронили

Цыганская сказка

 

Сговаривал один парень девушку, да только отец ее не хотел, чтобы дочь выходила замуж за таборного цыгана.
– Даже и разговаривать с ним не смей, – приказал он дочери, – мы живем богато, оседло, а он – бедняк, бродяга таборный. Не пара он тебе.
Однако сильно любили молодые друг друга и не хотели расставаться.
Как-то раз собрался отец цыганки в город на ярмарку коней менять, а дочери наказал:
– Уезжаю я сегодня с матерью, а ты оставайся дома, смотри за скотом, за хозяйством.
Уехали родители. А молодым только этого и надо. Пришел парень домой к девушке, сидят они друг перед другом, слова ласковые говорят. Поставила девушка самовар, стали чай пить. Вдруг под вечер отец возвращается. Знать неудача какая-то у него вышла: то ли на базаре что-то случилось, то ли по дороге на ярмарку. Короче говоря, возвратились отец с матерью до срока. Как увидала девушка родителей в окно, побледнела хуже смерти:
– Ну теперь я пропала. Убьет отец меня и тебя не пожалеет. Куда же я тебя, милый мой, дену?
Стала она по сторонам глазами шарить, видит: сундук стоит, в котором родители ее приданое хранили. Открыла она крышку сундука и кричит парню:
– Полезай скорее, пока отец с матерью в дом не вошли!
Залез парень в сундук. Накрыла она сундук крышкой и ходит по дому сама не своя. Заходит отец.
– Отчего вы так рано вернулись? – спрашивает девушка.
– Да вот так и так, так и так…
А парень-то все в сундуке лежит, а у девушки из головы не выходит, как парня этого оттуда вытащить и домой отправить? Ну, короче сказать, пошла цыганка самовар ставить, чтобы отца с матерью чаем напоить, и до того разволновалась, что упала без чувств.
И что же, милые мои, делают эти цыгане? Как увидали отец с матерью, что дочь их упала, так в один голос заголосили:
– Ай, ай! Померла наша доченька! Померла наша милая!
Шум пошел по всей округе. Стали готовить похороны.
Одели, обули цыганку, как полагается, отпели душу ее, положили гроб на телегу и собрались на кладбище ехать.
Тут мать и говорит:
– Раз уж она померла, так пусть же и богатство ее вслед за ней в могилу отправляется. Все равно она у нас единственная дочь, так что незачем нам приданое это копить.
Взяли цыгане сундук и рядом с гробом поставили.
А парень-то бедный лежит в сундуке и все слышит, а как выйти ему оттуда – не знает.
Приехали цыгане на кладбище, опустили сундук в могилу, а сверху гроб поставили, засыпали могилу землей и отправились поминать покойницу.
Разные встречались цыгане на свете. Попадались и такие ребята, что не гнушались даже могилы раскапывать, чтоб покойника обобрать. Ведь, бывало, хоронили и в золоте и в драгоценностях. Все видели, как девушку в гроб клали, и кое-кто заметил, что на ней было много золотых украшений. А тут еще и сундук с приданым.
Короче говоря, собрались двое цыган на воровское дело. Лишь только ночь настала, пришли они на кладбище и стали свежую могилу разрывать. Вытащили сундук и гроб девушки.
– Давай сначала сундук откроем, – говорит один цыган другому.
Сломали они замок на сундуке да только крышку откинули, как оттуда парень вылезает.
– Ну, ребята, спасибо вам. Вы, – говорит, – меня от верной смерти спасли.
Как увидели цыгане такое, так чуть от страха не попадали и припустились бежать кто куда, только их и видели.
Сел парень рядом с гробом, загрустил:
– Эх, милая, не дал мне бог тебя живую поцеловать, поцелую хоть мертвую.
Открыл он гроб, поцеловал девушку. Что такое? А она-то теплая. Даже ее дыхание губы чувствуют. Прислонился парень к груди ее, слышит: сердце бьется. Удивился парень. Сел рядышком.
Проходит немного времени – приходит в себя молодая цыганка. Села, открыла глаза и понять ничего не может:
– Где я? Что случилось? Куда ты меня привел? Что это такое вокруг?
Рассказал ей парень все, как было, а потом и говорит:
– Ну раз нам выпала судьба обоим сразу помереть, значит, судьба нам вместе и жить.
Собрали они приданое из сундука, завязали в узел и пошли.
– Идем ко мне в табор, – предложил парень.
– Да нет, не могу я сейчас, должна я отцу и матери на глаза показаться, успокоить их.
– Да и мне тоже надо с родителями встретиться, наверное, и они меня ищут?!
Разошлись они в разные стороны. Приходит парень в свою палатку, а родители ему и говорят:
– Где ты был, сынок? Пока тебя не было, схоронили твою невесту.
Засмеялся парень:
– Что ты, мама, как схоронили? Только сейчас мы с ней расстались. Она домой пошла.
– Да что ты болтаешь, ведь мы только что с поминок вернулись.
– Не верите – пойдемте.
Пришли цыгане к дому девушки, а там родители ее домой не пускают.
– Папа, открой дверь, открой! – стучится она в окно. – Это я, дочь твоя пришла!
– Да что ты, милая, иди, где была, я же тебя похоронил. Мать твоя от горя больная лежит. Иди себе с богом на свое место. И что это нечистая сила к тебе привязалась?
Короче говоря, не пускают родители дочь, думают, что это чудится им покойница, вот и боятся дверь открыть. Мать парня подходит к девушке и спрашивает:
– Доченька, что они тебя не пускают?
– Да вот испугались и не пускают, – заплакала девушка.
– Ну подожди, я тебе помогу. Стала мать парня стучаться в избу:
– И что же вы это, злодеи такие, родную дочь в дом не пускаете? Что ж вы хотите, чтобы она на дворе замерзла?
Все равно не поверили отец с матерью, и, только когда произнесла цыганка клятву, побожилась по-цыгански, открыли родители дверь дома.
Стали цыгане судить да рядить, что произошло, почему да как. Рассказал парень, как дело было, а потом вышел вперед и сказал родителям девушки:
– Ну что ж, не сумел я раньше взять вашей дочери, а теперь, как бы там ни было, придется вам отдать ее за меня замуж.
Так и получилось. Повенчали их. Вышла она за него замуж. А когда родился у них ребенок, то дали ему имя по тому дню, когда их вместе похоронили.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ 
12 апреля - Всемирный день авиации и космонавтики

Илия Джерекаров.
Необъявленная встреча

  Звездолет стартовал давно. Его  окружали  непроглядные  туманности, "черные дыры" раскрывали  навстречу  свои  объятия,  светлые  звездные скопления  подмигивали   таинственными   огнями.   Утомленный   металл потемнел,  его  поверхность  стала  шершавой  от  ударов  бесчисленных метеорных частиц. И казалось, что ничто не  изменит  курс  корабля,  - казалось до того самого  момента,  когда  взрыв  горючего  хотя  и  не уничтожил его, но сделал беспомощной игрушкой гравитационных полей.
   Из всего  многочисленного  экипажа  остался  в  живых  один.  Врач. Человек, который не был  в  состоянии  устранить  последствия  тяжелой аварии, не мог определить курс по немногочисленным уцелевшим приборам. В бесконечные часы одиночества ему оставалось  заниматься  физическими упражнениями, вести  дневник,  присматривать  за  растениями,  которые поддерживали жалкий запас кислорода...
   А потом наступил день.
   Звезда была еще далеко, но чувствительная антенна  уловила  впереди что-то необычное. Радиосигналы. Возможно,  музыку,  возможно,  певучую речь. Врач не знал точно. Он лишь уловил разницу между извечным  шумом космоса и этими звуками. Они его опьянили, сердце затрепетало.
   Но  звездолет  был  неуправляем.  На  борту  имелась   единственная вспомогательная  ракета,  с  помощью  которой  можно  притормозить   и приблизиться к желанной планете. Возможно, войти в  атмосферу.  Но  не приземлиться. Все  посадочные  капсулы  уничтожил  злосчастный  взрыв. Выход оставался один. Войти в атмосферу, а потом катапультироваться  и приземляться в скафандре на парашюте.
   Врач  не  колебался  ни  мгновения.  Занялся  подготовкой   ракеты. Вычислил, насколько мог точно, местоположение планеты и  время,  когда необходимо покинуть звездолет. Он надеялся осуществить одну  из  задач экспедиции: передать послание другой цивилизации, инопланетным братьям по разуму.
   Он занес в дневник последнюю запись,  забрался  во  вспомогательную ракету,  включил  двигатели.  На  него   обрушилась   перегрузка.   Он усмехнулся. Перегрузка поможет адаптироваться к силе тяжести.  Времени вполне достаточно.
   Наконец впереди появился быстро растущий диск. Из-за торможения вес врача удвоился, но он не замечал этого. Он  готовил  длинное  послание неизвестной цивилизации.  Тщательно  запаковал  изображения  различных предметов с подписями, точную карту Галактики  с  координатами  Земли. Даже если он  сам  погибнет,  послание  достигнет  цели.  Он  выполнил последнюю коррекцию, и ракета врезалась в атмосферу...
   Он нажал кнопку, и его кресло катапультировалось. На  мгновение  он потерял сознание, а когда оно вернулось, внизу простирались бескрайние желтые пески, а небо над головой загораживал алый купол парашюта.
   Он слегка ушибся при приземлении. Встал  и  огляделся.  Рассмеялся. Местное солнце давно поднялось над горизонтом,  но  его  лучи  еще  не грели.  На  горизонте  четко  вырисовывалась  высокая  горная  цепь  с заснеженными вершинами.
   - Как в Сахаре, - вслух подумал врач.
   Он определил направление по компасу и размеренно зашагал. Ему  было легко. Тяжесть в ракете была вдвое больше,  чем  здесь.  Ему  хотелось бежать, но он умышленно сдерживал  шаг.  Он  знал,  что  скоро  придет адаптация, а потом утомление. Кислорода у него было на пять  суток,  а продуктов - и того меньше.
   Шел уже пятый день,  когда  начали  появляться  предвестники  леса. Тощий кустарник и жухлая трава,  пустившие  длинные  корни  глубоко  в пересохшую  почву.  Потом  он  увидел  вдали   зеленую   линию   леса. Остановился передохнуть, съел последнюю порцию пищи. Скоро кончится  и кислород. Если он не успеет добраться до населенного пункта,  придется снять скафандр. Тогда он получит отсрочку на несколько часов или, быть может, дней. И если даже тогда не  успеет,  ОНИ  все  равно  обнаружат послание и рано или поздно полетят на далекую Землю. И расскажут людям о его смерти...
   Чем меньше оставалось до леса, тем гуще становились кусты. Время от времени там шуршали невидимые звери.  Низко  над  головой  закружилась огромная птица. Врач посмотрел  на  нее  и  погрозил  кулаком.  Птица, недовольно махая крыльями, исчезла в вышине.
   Кислород  кончился  в  сотне  метров  от  леса.  Освободившись   от скафандра, врач усмехнулся. Нет больше смысла беречь силы. Неизвестно, сколько времени потребуется этой планете,  чтобы  убить  его.  Поэтому быстро вперед. Он заранее предвидел это,  на  нем  был  только  легкий спортивный костюм, в руках - послание  и  оружие.  Воздух  пропитывали неизвестные ароматы.
   Вскоре он вышел к реке.  Быстрая  вода  текла  плавно.  Врач  видел песчаное дно и стайки мелкой рыбешки. Он задумался. Можно связать  два упавших дерева и  сделать  плот.  Река  выведет  его  к  какому-нибудь жилью.
   Он был весь потный, устал от удушливой жары. Разделся, положил часы и оружие на одежду, влез в прохладную воду, окунулся  по  горло.  Вода приятно холодила, хотелось поплавать, но для этого не было сил,
   Он выпрямился, вытер глаза  ладонью  и  обернулся.  Из-за  деревьев неслышно подкрадывался длинный зверь неизвестного  вида.  Внезапно  он оскалил зубы и кинулся.
   Врач  бросился  в  глубину,  поплыл  к   другому   берегу.   Хищник преследовал его в реке. Слышались его тяжелое дыхание. Врач напряг все силы и по низкому откосу резво выбрался на берег. Не оборачиваясь,  он бежал, бежал без цели и направления. Кусты раздирали кожу,  в  подошвы впивались колючки, но он ничего не чувствовал. Лишь когда  шум  погони затих, он прервал свой безумный бег, почувствовал острую боль  и  упал на траву. Он понял, что заблудился. Не знал, где он, в  какой  стороне река. От усталости и обострившегося чувства голода его стало  знобить. Или это уже действуют местные вирусы? Он вслушался в себя и, хотя  был врачом, не мог понять, вызвано ли его  состояние  нервным  напряжением или неведомой болезнью.
   Он расслабился,  стараясь  дышать  ровно  и  глубоко.  Еще  не  все потеряно. Главное - найти реку: рано или поздно течение принесет его к цели. Вряд ли это близко. Он ведь  прошел  уже  много  километров,  не заметив  следов  цивилизованных  существ.  Существ,  которые  в  своем развитии дошли до радио. Ведь он своими ушами слышал их передачи.
   Единственным надежным ориентиром были  вершины  гор.  Он  нашел  их взглядом и снова пустился в путь. Стайки разноцветных насекомых вились вокруг него, привлеченные  запахом  крови.  Вскоре  его  снова  начало знобить.  Язык  распух,  во  рту  было  сухо.  Царапины   вздулись   и воспалились. Острая боль пронизывали мышцы при каждом шаге.
   Он уже не размышлял, лишь инстинкт упорно заставлял  его  двигаться дальше. Он не слышал и не видел, что кто-то подстерегает его в кустах, но чувство опасности заставило его побежать. Он уже  ощущал  на  своей спине дыхание зверя.  Внезапно  почва  ушла  из-под  его  ног:  кто-то подхватил его и куда-то понес.
   От зубов хищника его спас молодой  альпинист  Тэн.  Он  заметил  из лагеря необычное животное и зверя, который его настигал. Порыв жалости заставил Тэна выключить  защитное  силовое  поле  и  выхватить  жертву из-под носа разъяренного хищника. Тэн не боялся. Он хорошо  знал  силу своей могучей трехпалой руки. Немногие хищники  осмеливались  нападать на его соплеменников. Этот тоже отступил с недовольным  рычанием.  Тэн вернулся в лагерь и снова включил защитное поле. Из палатки показалась голова Алитера, руководителя группы.
   -  Зачем  ты  поймал  животное,  Тэн?  Если  узнают,   могут   быть неприятности.
   - Животное умирает, Алитер. Кроме того, его преследовал  хищник.  Я не мог поступить иначе.
   - Но ты прогнал хищника, так отпусти же его!  Возможно,  оно  и  не умрет.
   Их разговор привлек  внимание  других.  Добродушный  гигант  Кордол вышел из-за большого дерева и остановился возле врача.
   - Вы разве не понимаете, что оно умирает от  жажды!  Тэн,  дай  ему попить. Оно бегало по кустам и сильно поранилось. У него очень  тонкая кожа. Я никогда не видел  животных  с  такой  нежной  белой  кожей.  И посмотрите, какое у него своеобразное туловище. Я никогда не слышал  о таких.
   Единственная  девушка  в  группе.  Катан,  внезапно   появилась   с заспанным видом:
   - Откуда оно взялось? Почему мне не сказали? Кордол, дай аппарат, я сделаю снимки. У моего отца есть атлас всех животных, но  таких  я  ни разу не видела, таких не бывает.
   Кордол засмеялся.
   - Раз нет в атласе, значит, не бывает. Блестящая логика!
   Катан обиделась.
   - Раз говорю, значит, действительно не  бывает!  Нужно  сообщить  в управление заповедника.
   На этот раз засмеялся Алитер.
   - И создать себе массу неприятностей за нарушение правил  поведения в заповеднике.
   В это время Тэн наполнил водой  небольшой  сосуд  и  склонился  над врачом. Ему было неприятно, что животное умирает. Ему хотелось  с  ним поиграть. Он начал аккуратно вливать воду в его  пасть.  Внезапно  оно протянуло растопыренную конечность и, плотно  прижав  сосуд  к  губам, жадно выпило содержимое. Тэн был поражен.
   - Видели? Оно умеет пить из сосуда. - Он  стал  рассматривать  руку врача. - А кожа на его передней конечности такая нежная, что лапа едва ли служила для передвижения.
   Кордола охватил восторг.
   - Остается  добавить,  что  оно  умеет  говорить,  и  первоклассная сенсация готова. Я лично думаю, что оно живет в основном в  воде.  Или ты полагаешь, что кожа на задних конечностях грубее?
   Катан рассердилась:
   - К чему эти бессмыслицы? Умеет пить, живет в воде...  Говорю  вам, нужно сообщить в управление!
   Врач открыл глаза. Его окружали странные существа. На их  громадных головах с сильно выпуклыми лбами располагались в два ряда  зеленоватые наросты. Их тела прикрывала легкая тонкая материя. Одно из них было  в широкополой шляпе и что-то говорило. Говорило!
   - У него самая  выразительная  морда,  какую  я  когда-либо  видел. Посмотрите в его глаза. Мне кажется, оно хочет что-то сказать.
   Алитер недовольно проворчал:
   - Зря ты связался с ним, Тэн. Из какой-то мелочи делаешь  трагедию. Стоит ли терять форму по пустякам?..
   Тэн не ответил. Он отошел и взял  камеру.  Он  снимал  старательно. Вблизи, издали... Он стремился зафиксировать  на  пленке  все  детали, особенно лицо, выражение которого его смущало.
   Врач снова открыл глаза. Как можно было не  оставить  при  себе  ни одного земного предмета! Они бы поняли,  попытались  его  спасти.  Все равно. Цель вопреки  всему  достигнута.  Рано  или  поздно  кто-нибудь обнаружит послание у  реки.  Найдут  и  оружие.  А  когда  разберутся, вспомнят и о нем. Глупо. Умереть, не сделав последний шаг.
   Существо, которое отошло, снова вернулось и потрогало его трехпалой рукой. Какая массивная рука, и вся покрыта сотнями роговых  пластинок, как кожа ящера. Любопытно. Все три пальца  взаимно  перпендикулярны...
   Катан настаивала:
   - В  информаторе  нет  данных  о  таких  существах.  Вероятно,  это какой-нибудь новый вид. Думаю, у нас не будет неприятностей,  если  мы сообщим о нем. Скорее  наоборот.  Если  мы  первые  его  открыли,  нас покажут всей планете.
   Алитер нехотя повернулся к ней:
   - Я понимаю твое желание увидеть себя в вечерней программе,  но  не могу согласиться. Ведь это  взрослый  экземпляр.  Естественно,  он  не может быть единственным. Будь это случайный мутант, он  не  прожил  бы долго. Следовательно, руководство заповедника отлично  знает  о  таких существах,   Поскольку   они,   очевидно,    чрезвычайная    редкость, неприятности будут еще больше. Нас обвинят, что мы гнались  за  ним  и поймали и что оно именно от этого и погибло. Наша задача  -  покорение вершины. То, что ты предлагаешь,  не  только  выходит  за  круг  наших обязанностей, но и запрещено правилами заповедника.
   Тэн увидел, как Катан обиделась,  и  спросил  неожиданно  для  себя самого:
   - А что, если это представитель другой цивилизации?
   - Ха-ха-ха! А где же звездолет, скафандр, посадочная  ракета?  Тэн, напиши рассказ! Утрешь нос самым крупным фантастам.
   Гипотеза казалась нелепой и самому  Тэну,  но  отступать  было  уже неудобно.
   - А что  тут  такого?  Это  же  самая  актуальная  проблема  нашего времени. Пишем, говорим, показываем, строим предположения,  как  могут выглядеть  представители  других   цивилизаций.   Многие   организации занимаются этими вопросами...
   Врач не мог понять, что их  развеселило.  Сквозь  крону  дерева  он видел глубокую синеву. Даже сквозь громкий  смех  слышалось  щебетание птиц. Все пронизывали незнакомые ароматы. Возможно,  это  они  кружили ему голову. Тут хорошо, как на Земле. Он немного полежит, соберется  с силами  и  встанет.  Эти  существа  помогут  ему.  Солнце  светит,  но почему-то   становится   все   холоднее.   Замолчали.   Жестикулируют, раскрывают рты. Делают все, чтобы его  не  тревожить?  Оберегают  его. Братья по разуму...
   Он начал проваливаться куда-то глубоко, глубоко, и никого не  было, чтобы его удержать.
   Алитер первый потрогал застывшее тело врача.
   - Умер.
   Он посмотрел на свои часы и встал.
   - Мы опаздываем. Через пятнадцать  минут  нужно  собрать  лагерь  и трогаться. Товарищи из базового лагеря уже беспокоятся.
   Все засуетились. Когда последний пакет был поставлен  на  гравилет, Тэн в последний раз посмотрел на врача. Тело белело  под  деревом.  Он двинулся  было  туда,  но  тут  же  решительно  отвернулся  и  влез  в прозрачную гондолу. Все равно, что это за существо. Приближается  день выбора профессии. Сейчас он уже знал, какой она будет.  Он  полетит  в холодную бесконечность Галактики. Полетит  и  найдет  их,  братьев  по разуму. Он твердо верил в это. Разумная жизнь есть во вселенной! И еще будут встречи, торжественные и радостные.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
13 апреля - День рождения рок-н-ролла

Торвиир 

 В один солнечный зимний день, когда дворникам было чуть-чуть меньше влом работать, чем обычно, из разных концов города двинулись друг другу навстречу два хайратых создания.
 Одного звали Игорь, хотя все знали его как Гор, а если дело доходило до словесного изврата - то и вовсе Горчег. Ему было совсем наплевать на снег, поэтому он серфил город в виде шестиконечной звезды.
 Немножко непонятно, но я попытаюсь объяснить.
 Он проходил такими маршрутами, чтобы, в конце концов, следы образовали шестиконечную звезду. Вот так.
 А погода была совсем обычной. Ни ветра, ни пурги.
 Ни прочих атрибутов, только снега было много.
 Почти по колено.
 Нет, ну, конечно же, я вру.
 Чуть меньше.
 Где-то по щиколотку.
 Хайр у Гора был стянут резинкой глубоко фиолетового цвета. Это совсем неважная деталь, и, все же, факт остается фактом.
 Он был барабанщиком.
 Да и сейчас, я думаю, находясь в добром здравии, им остается.
 Совершенно несогласный с тем, что барабанщики полные тормоза и всякие прочие обидные слова, он носил с собой всегда "палочку-о-шести-дырочках".
 Такой вот был мультиклассовый музыкальный персонаж.
 и дудел на ней всякие разные разности.
 Второго героя звали Локи. Его настоящее имя все давно забыли, даже если оно и было.
 Но оно по этому поводу не парилось.
 Совсем-совсем.
 Оно частенько вытягивало вперед левую руку, бормотало себе что-то под нос, а потом выкрикивало "Нет, я бы сказал, что он был ГЕНИЙ!"
 Да, пугал мирный народ, в общем
 Ходил он быстро и невидимо, не оставляя особых следов на снегу, ибо эльф.
 И не отбрасывал тень. Ибо темное.
 Зато за спиной у него всегда был верный друг - Martinez.
 И он играл.
 О, как он играл!
 Просто божественно (что неудивительно, правда?).
 Он играл в кофейнях.
 Люди ему хлопали, давали денег на чай и кофе.
 Начайикофейные деньги шли на пленку, к его фотоаппарату.
 По чести сказать, он фотографировал незаметно всех людей в кофейне.
 Он крал их души.
 Но людям было наплевать.
 Им и так было неплохо.
 Потому что...
 Потому что люди.
 Все равно не умеют достойно и правильно с ними обращаться.
 Оффтоп: блин, похоже, если я буду рассказывать такие сказки - второе поколение Торвииров и Торвиирок будет такое же ненормальное, как и их предок.
 Гор, завершив свою "звездочку", воткнулся, что рядом есть кофейня. И что холодно, и хочется кофе.
 Кофейня звалась "Ржавый гвоздь".
 И он зашел, и сказал: "Маленький двойной. Нет, тройной...".
 А официантка понимающе на него посмотрела и сказала: "Да ладно, не стесняйтесь. Шестерной, в самый раз. Я вас понимаю".
 Вот.
 И она потом принесла ему кофе.
 И ложка в нем стояла.
 Оффтоп: самый напряженный момент в сказке.
 Ложка стояла в кофе и смотрела на Гора с видом: "И какого я тут стою?"
 Тогда Гор достал палочку-о-шести-дырочках и заиграл.
 И ложка начала загадочно извиваться.
 Будто она не ложка, а настоящая всамделишная змея.
 И тут скрыпнула дверца и вошел Локи.
 И Локи вошел неудачно. Он ударил Martinez о косяк двери.
 "Больно" - подумал Локи. "Мне больно".
 И чтобы ему было чуть менее больно, чем ему бывает в таких случаях, он укусил себя за костяшки пальцев.
 И ему стало легче.
 Потом он заметил Гора.
 - "Привет!" - ...невнятное бормотание... "я бы сказал, что он был ГЕНИЙ!"
 - "Гор." - ответил Гор.
 Локи красивым жестом скидывает свой плащ и садится рядом с Гором. Заговорщицки добавляет: "Кофе?"
 - Кофе, - подтверждает Гор.
 И они выпивают кофе.
 А потом еще немножко, но уже с корицей.
 Вот. А Локи расчехляется и начинает наигрывать рок-н-ролл.
 И все шесть ложек, что были в чашках, начинают отплясывать зажигательный твист.
 Локи подумал, и сказал: "Ништяк!".
 И вытащил фотоаппарат.
 "Улыбочку!" - фотоаппаратом - щелк! - и поймалась душа Гора.
 - Спасибо за кофе! Фотографии по ястребиной почте. Удачного дня.
 И он выдал сумасшедший рифф.
 И ложки повернулись к нему и прозвенели: "Да, детка, ты крут!"
 И они уже собрались уйти все вслед за ним, собрав вещи, и деньги, но тут Гор взял флейту (а ее никто не фотографировал) и заиграл кельтику.
 И, так случилось, что у флейты была очень интересная душа. И три ложки остались с Гором.
 А три ложки ушли с Локи. Бесшумно и невидимо ступать по городу.
 И иногда они встречаются на этом самом месте, в этот самый день, при той же безветренной погоде, и пытается каждый переманить на свою сторону оставшиеся ложки.
 И ложки, уставшие от рок-н-ролла, незаметно меняются с ложками, наевшимися кельтики местами.
 И всем в кайф.
 И это еще не конец.
 Я знаю Локи.
 И вы спросите меня, наверно, а что это за человек...
 И я вам отвечу: "Че-ло-век. Нет, я бы сказал, что он ГЕНИЙ!"
 А у меня есть вопрос к вам - "А вы знаете Гора?". Можете не отвечать. Я его не знаю. И могу вам даже поверить, что вы тоже.

 Конец 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
На 21 апреля в этом году приходится Католическая Пасха 

Ганс Христиан Андерсен

Райский сад
 
Жил-был принц; ни у кого не было столько хороших книг, как у него; он мог прочесть в них обо всем на свете, обо всех странах и народах, и все было изображено в них на чудесных картинках. Об одном только не было сказано ни слова: о том, где находится Райский сад, а вот это-то как раз больше всего и интересовало принца.
Когда он был еще ребенком и только что принимался за азбуку, бабушка рассказывала ему, что каждый цветок в Райском саду — сладкое пирожное, а тычинки налиты тончайшим вином; в одних цветах лежит история, в других — география или таблица умножения; стоило съесть такой цветок-пирожное — и урок выучивался сам собой. Чем больше, значит, кто-нибудь ел пирожных, тем больше узнавал из истории, географии и арифметики!
В то время принц еще верил всем таким рассказам, но по мере того как подрастал, учился и делался умнее, стал понимать, что в Райском саду должны быть совсем другие прелести.
— Ах, зачем Ева послушалась змия! Зачем Адам вкусил запретного плода! Будь на их месте я, никогда бы этого не случилось, никогда бы грех не проник в мир!
Так говорил он не раз и повторял то же самое теперь, когда ему было уже семнадцать лет; Райский сад заполнял все его мысли.
Раз пошел он в лес один-одинешенек, — он очень любил гулять один. Дело было к вечеру; набежали облака, и полил такой дождь, точно небо было одною сплошною плотиной, которую вдруг прорвало и из которой зараз хлынула вся вода; настала такая тьма, какая бывает разве только ночью на дне самого глубокого колодца. Принц то скользил по мокрой траве, то спотыкался о голые камни, торчавшие из скалистой почвы; вода лила с него ручьями; на нем не оставалось сухой нитки. То и дело приходилось ему перебираться через огромные глыбы, обросшие мхом, из которого сочилась вода. Он уже чуть не падал от усталости, как вдруг услыхал какой-то странный свист и увидел перед собой большую освещенную пещеру. Посреди пещеры был разведен огонь, над которым можно было изжарить целого оленя, да так оно и было: на вертеле, укрепленном между двумя срубленными соснами, жарился огромный олень с большими ветвистыми рогами. У костра сидела пожилая женщина, такая крепкая и высокая, словно это был переодетый мужчина, и подбрасывала в огонь одно полено за другим.
— Войди, — сказала она. — Сядь у огня и обсушись.
— Здесь ужасный сквозняк, — сказал принц, подсев к костру.
— Ужо, как вернутся мои сыновья, еще хуже будет! — отвечала женщина, — Ты ведь в пещере ветров; мои четверо сыновей — ветры. Понимаешь?
— А где твои сыновья?
— На глупые вопросы не легко отвечать! — сказала женщина. — Мои сыновья не на помочах ходят! Играют, верно, в лапту облаками, там, в большой зале!
И она указала пальцем на небо.
— Вот как! — сказал принц. — Вы выражаетесь несколько резко, не так, как женщины нашего круга, к которым я привык.
— Да тем, верно, и делать-то больше нечего! А мне приходится быть резкой и суровой, если хочу держать в повиновении моих сыновей! А я держу их в руках, даром что они у меня упрямые головы! Видишь вон те четыре мешка, что висят на стене? Сыновья мои боятся их так же, как ты, бывало, боялся пучка розог, заткнутого за зеркало! Я гну их в три погибели и сажаю в мешок без всяких церемоний! Они и сидят там, пока я не смилуюсь! Но вот один уж пожаловал!
Это был Северный ветер. Он внес с собой в пещеру леденящий холод, поднялась метель, и по земле запрыгал град. Одет он был в медвежьи штаны и куртку; на уши спускалась шапка из тюленьей шкуры; на бороде висели ледяные сосульки, а с воротника куртки скатывались градины.
— Не подходите сразу к огню! — сказал принц. — Вы отморозите себе лицо и руки!
— Отморожу! — сказал Северный ветер и громко захохотал. — Отморожу! Да лучше мороза, по мне, нет ничего на свете! А ты что за кислятина? Как ты попал я пещеру ветров?
— Он мой гость! — сказала старуха, — А если тебе этого объяснения мало, можешь отправляться в мешок! Понимаешь?
Угроза подействовала, и Северный ветер рассказал, откуда он явился и где пробыл почти целый месяц.
— Я прямо с Ледовитого океана! — сказал он. — Был на Медвежьем острове, охотился на моржей с русскими промышленниками. Я сидел и спал на руле, когда они отплывали с Нордкапа; просыпаясь время от времени, я видел, как под ногами у меня шныряли буревестники. Презабавная птица! Ударит раз крыльями, а потом распластает их, да так и держится на них в воздухе долго-долго!..
— Нельзя ли покороче! — сказала мать. — Ты, значит, был на Медвежьем острове, что же дальше?
— Да, был. Там чудесно! Вот так пол для пляски! Ровный, гладкий, как тарелка! Повсюду рыхлый снег пополам со мхом, острые камни да остовы моржей и белых медведей, покрытые зеленой плесенью, — ну, словно кости великанов! Солнце, право, туда никогда, кажется, и не заглядывало. Я слегка подул и разогнал туман, чтобы рассмотреть какой-то сарай; оказалось, что это было жилье, построенное из корабельных обломков и покрытое моржовыми шкурами, вывернутыми наизнанку; на крыше сидел белый медведь и ворчал. Потом я пошел на берег, видел там птичьи гнезда, а в них голых птенцов; они пищали и разевали рты; я взял да и дунул в эти бесчисленные глотки — небось живо отучились смотреть разинув рот! У самого моря играли, будто живые кишки или исполинские черви с свиными головами и аршинными клыками, моржи!
— Славно рассказываешь, сынок! — сказала мать. — Просто слюнки текут, как послушаешь!
— Ну, а потом началась ловля! Как всадят гарпун моржу в грудь, так кровь и брызнет фонтаном на лед? Тогда и я задумал себя потешить, завел свою музыку и велел моим кораблям — ледяным горам — сдавить лодки промышленников. У! Вот пошел свист и крик, да меня не пересвистишь! Пришлось им выбрасывать убитых моржей, ящики и снасти на льдины? А я вытряхнул на них целый ворох снежных хлопьев и погнал их стиснутые льдами суда к югу — пусть похлебают солененькой водицы! Не вернуться им на Медвежий остров!
— Так ты порядком набедокурил! — сказала мать.
— О добрых делах моих пусть расскажут другие! — сказал он. — А вот и брат мой с запада! Его я люблю больше всех: он пахнет морем и дышит благодатным холодком.
— Так это маленький зефир? — спросил принц.
— Зефир-то зефир, только не из маленьких! — сказала старуха. — В старину и он был красивым мальчуганом, ну, а теперь не то!
Западный ветер выглядел дикарем; на нем была мягкая, толстая, предохраняющая голову от ударов и ушибов шапка, а в руках палица из красного дерева, срубленного в американских лесах, на другую он бы не согласился.
— Где был? — спросила его мать.
— В девственных лесах, где между деревьями повисли целые изгороди из колючих лиан, а во влажной траве лежат огромные ядовитые змеи и где, кажется, нет никакой надобности в человеке! — отвечал он.
— Что ж ты там делал?
— Смотрел, как низвергается со скалы большая, глубокая река, как поднимается от нее к облакам водяная пыль, служащая подпорой радуге. Смотрел, как переплывал реку дикий буйвол; течение увлекало его с собой, и он плыл вниз по реке вместе со стаей диких уток, но те вспорхнули перед самым водопадом, а буйволу пришлось полететь головой вниз; это мне понравилось, и я учинил такую бурю, что вековые деревья поплыли по воде и превратились в щепки.
— И это все? — спросила старуха.
— Еще я кувыркался в саваннах, гладил диких лошадей и рвал кокосовые орехи! О, у меня много о чем найдется порассказать, но не все же говорить, что знаешь. Так-то, старая!
И он так поцеловал мать, что та чуть не опрокинулась навзничь; такой уж он был необузданный парень.
Затем явился Южный ветер в чалме и развевающемся плаще бедуинов.
— Экая у вас тут стужа! — сказал он и подбросил в костер дров. — Видно, что Северный первым успел пожаловать!
— Здесь такая жарища, что можно изжарить белого медведя! — возразил тот.
— Сам-то ты белый медведь! — сказал Южный.
— Что, в мешок захотели? — спросила старуха. — Садись-ка вот тут на камень да рассказывай, откуда ты.
— Из Африки, матушка, из земли кафров! — отвечал Южный ветер, — Охотился на львов с готтентотами! Какая трава растет там на равнинах! Чудесного оливкового цвета! Сколько там антилоп и страусов! Антилопы плясали, а страусы бегали со мной наперегонки, да я побыстрее их на ногу! Я дошел и до желтых песков пустыни — она похожа на морское дно. Там настиг я караван. Люди зарезали последнего своего верблюда, чтобы из его желудка добыть воды для питья, да немногим пришлось им поживиться! Солнце пекло их сверху, а песок поджаривал снизу. Конца не было безграничной пустыне! А я принялся валяться по мелкому, мягкому песку и крутить его огромными столбами; вот так пляска пошла! Посмотрела бы ты, как столпились в кучу дромадеры, а купец накинул на голову капюшон и упал передо мною ниц, точно перед своим аллахом. Теперь все они погребены под высокой пирамидой из песка. Если мне когда-нибудь вздумается смести ее прочь, солнце выбелит их кости, и другие путники по крайней мере увидят, что тут бывали люди, а то трудно и поверить этому, глядя на голую пустыню!
— Ты, значит, только и делал одно зло! — сказала мать, — Марш в мешок!
И не успел Южный ветер опомниться, как мать схватила его за пояс и упрятала в мешок; он было принялся кататься в мешке по полу, но она уселась на него, и ему пришлось лежать смирно.
— Бойкие же у тебя сыновья! — сказал принц.
— Ничего себе! — отвечала она. — Да я умею управляться с ними! А вот и четвертый!
Это был Восточный ветер, одетый китайцем.
— А, ты оттуда! — сказала мать, — Я думала, что ты был в Райском саду.
— Туда я полечу завтра! — сказал Восточный ветер. — Завтра будет ведь ровно сто лет, как я не был там! Теперь же я прямо из Китая, плясал на фарфоровой башне, так что все колокольчики звенели! Внизу, на улице, наказывали чиновников; бамбуковые трости так и гуляли у них по плечам, а это все были мандарины от первой до девятой степени! Они кричали: "Великое спасибо тебе, отец и благодетель!" — про себя же думали совсем другое. А я в это время звонил в колокольчики и припевал: "Тзинг, тзанг, тзу!"
— Шалун! — сказала старуха. — Я рада, что ты завтра отправляешься в Райский сад, это путешествие всегда приносит тебе большую пользу. Напейся там из источника Мудрости, да зачерпни из него полную бутылку водицы и для меня!
— Хорошо, — сказал Восточный ветер. — Но за что ты посадила в мешок брата Южного? Выпусти его! Он мне расскажет про птицу Феникс, о которой все спрашивает принцесса Райского сада. Развяжи мешок, милая, дорогая мамаша, а я подарю тебе целых два кармана, зеленого свежего чаю, только что с куста!
— Ну, разве за чай, да еще за то, что ты мой любимчик, так и быть, развяжу его!
И она развязала мешок; Южный ветер вылез оттуда с видом мокрой курицы: еще бы, чужой принц видел, как его наказали.
— Вот тебе для твоей принцессы пальмовый лист! — сказал он Восточному. — Я получил его от старой птицы Феникс, единственной в мире; она начертила на нем клювом историю своей столетней земной жизни. Теперь принцесса может прочесть обо всем, что ей захотелось бы знать. Птица Феникс на моих глазах сама подожгла свое гнездо и была охвачена пламенем, как индийская вдова! Как затрещали сухие ветки, какие: пошли от них дым и благоухание! Наконец пламя пожрало все, и старая птица Феникс превратилась в пепел, но снесенное ею яйцо, горевшее в пламени, как жар, вдруг лопнуло с сильным треском, и оттуда вылетел молодой Феникс. Он проклюнул на этом пальмовом листе дырочку: это его поклон принцессе!
— Ну, теперь пора нам подкрепиться немножко! — сказала мать ветров.
Все уселись и принялись за оленя. Принц сидел рядом с Восточным ветром, и они скоро стали, друзьями.
— Скажи-ка ты мне, — спросил принц у соседа, — что это за принцесса, про которую вы столько говорили, и где находится Райский сад?
— Ого! — сказал Восточный ветер. — Коли хочешь побывать там, полетим завтра вместе! Но я должен тебе сказать, что со времен Адама и Евы там не бывало ни единой человеческой души! А что было с ними, ты, наверное, уж знаешь?
— Знаю! — сказал принц.
— После того как они были изгнаны, — продолжал Восточный, — Райский сад ушел в землю, но в нем царит прежнее великолепие, по-прежнему светит солнце и в воздухе разлиты необыкновенные свежесть и аромат! Теперь в нем обитает королева фей. Там же находится чудно-прекрасный остров Блаженства, куда никогда на заглядывает Смерть! Сядешь мне завтра на спину, и я снесу тебя туда. Я думаю, что это удастся. А теперь не болтай больше, я хочу спать!
И все заснули.
На заре принц проснулся, и ему сразу стало жутко: оказалось, что он уже летит высоко-высоко под облаками! Он сидел на спине у Восточного ветра, и тот добросовестно держал его, но принцу все-таки было боязно: они неслись так высоко над землею, что леса, поля, реки и моря казались нарисованными на огромной раскрашенной карте.
— Здравствуй, — сказал принцу Восточный ветер. — Ты мог бы еще поспать, смотреть-то пока не на что. Разве церкви вздумаешь считать! Видишь, сколько их? Стоят, точно меловые точки на зеленой доске!
Зеленою доской он называл поля и луга.
— Как это вышло невежливо, что я не простился с твоею матерью и твоими братьями! — сказал принц.
— Сонному приходится извинить! — сказал Восточный ветер, а они полетели еще быстрее; это было заметно по тому, как шумели под ними верхушки лесных деревьев, как вздымались морские волны я как глубоко ныряли в них грудью, точно лебеди, корабли.
Под вечер, когда стемнело, было очень забавно смотреть на большие города, в которых то там, то сям вспыхивали огоньки, — казалось, это перебегают по зажженной бумаге мелкие искорки, словно дети бегут домой из школы. И принц, глядя на это зрелище, захлопал в ладошки, но Восточный ветер попросил его вести себя потише да держаться покрепче — не мудрено ведь было и свалиться да повиснуть на каком-нибудь башенном шпиле.
Быстро и легко несся на своих могучих крыльях дикий орел, но Восточный ветер несся еще легче, еще быстрее; по равнине вихрем мчался казак на своей маленькой лошадке, да куда ему было угнаться за принцем!
— Ну, вот тебе и Гималаи! — сказал Восточный ветер, — Это высочайшая горная цепь в Азии, скоро мы доберемся и до Райского сада!
Они свернули к югу, и вот в воздухе разлились сильный пряный аромат и благоухание цветов. Финики, гранаты и виноград с синими и красными ягодами росли здесь. Восточный ветер спустился с принцем на землю, и оба улеглись отдохнуть в мягкую траву, где росло множество цветов, кивавших им головками, как бы говоря: "Милости просим!"
— Мы уже в Райском саду? — спросил принц.
— Ну что ты! — отвечал Восточный ветер, — Но скоро попадем и туда! Видишь эту отвесную, как стена, скалу и в ней большую пещеру, над входом которой спускаются, будто зеленый занавес, виноградные лозы? Мы должны пройти через эту пещеру! Завернись хорошенько в плащ: тут палит солнце, но один шаг — и нас охватит мороз. У птицы, пролетающей мимо пещеры, одно крыло чувствует летнее тепло, а другое — зимний холод!
— Так вот она, дорога в Райский сад! — сказал принц.
И они вошли в пещеру. Брр... как им стало холодно! Но, к счастью, ненадолго.
Восточный ветер распростер свои крылья, и от них разлился свет, точно от яркого пламени. Нет, что это была за пещера! Над головами путников нависали огромные, имевшие самые причудливые формы каменные глыбы, с которых капала вода. Порой проход так суживался, что им приходилось пробираться ползком, иногда же своды пещеры опять поднимались на недосягаемую высоту, и путники шли точно на вольном просторе под открытым небом. Пещера казалась какою-то гигантскою усыпальницей с немыми органными трубами и знаменами, выточенными из камня.
— Мы идем в Райский сад дорогой смерти! — сказал принц, но Восточный ветер не ответил ни слова и указал перед собою рукою: навстречу им струился чудный голубой свет; каменные глыбы мало-помалу стали редеть, таять и превращаться в какой-то туман. Туман становился все более и более прозрачным, пока наконец не стал походить на пушистое белое облачко, сквозь которое просвечивает месяц. Тут они вышли на вольный воздух — чудный, мягкий воздух, свежий, как на горной вершине, и благоуханный, как в долине роз.
Тут же струилась река; вода в ней спорила прозрачностью с самим воздухом. А в реке плавали золотые и серебряные рыбки, и пурпурово-красные угри сверкали при каждом движении голубыми искрами; огромные листья кувшинок пестрели всеми цветами радуги, а чашечки их горели желто-красным пламенем, поддерживаемым чистою водой, как пламя лампады поддерживается маслом. Через реку был переброшен мраморный мост такой тонкой и искусной работы, что, казалось, был сделан из кружев и бус; мост вел на остров Блаженства, на котором находился сам Райский сад.
Восточный ветер взял принца на руки и перенес его через мост. Цветы и листья пели чудесные песни, которые принц слышал еще в детстве, но теперь они звучали такою дивною музыкой, какой не может передать человеческий голос.
А это что? Пальмы или гигантские папоротники? Таких сочных, могучих деревьев принц никогда еще не видывал. Диковинные ползучие растения обвивали их, спускались вниз, переплетались и образовывали самые причудливые, отливавшие по краям золотом и яркими красками гирлянды; такие гирлянды можно встретить разве только в заставках и начальных буквах старинных книг. Тут были и яркие цветы, и птицы, и самые затейливые завитушки. В траве сидела, блестя распущенными хвостами, целая стая павлинов.
Да павлинов ли? Конечно павлинов! То-то что нет: принц потрогал их, и оказалось, что это вовсе не птицы, а растения, огромные кусты репейника, блестевшего самыми яркими красками! Между зелеными благоухающими кустами прыгали, точно гибкие кошки, львы, тигры; кусты пахли оливками, а звери были совсем ручные; дикая лесная голубка, с жемчужным отливом на перьях, хлопала льва крылышками по гриве, а антилопа, вообще такая робкая и пугливая, стояла возле них и кивала головой, словно давая знать, что и она не прочь поиграть с ними.
Но вот появилась сама фея; одежды ее сверкали, как солнце, а лицо сияло такою лаской и приветливою улыбкой, как лицо матери, радующейся на своего ребенка. Она была молода и чудо как хороша собой; ее окружали красавицы девушки с блестящими звездами в волосах.
Восточный ветер подал ей послание птицы Феникс, и глаза феи заблистали от радости. Она взяла принца за руку и повела его в свой замок; стены замка были похожи на лепестки тюльпана, если их держать против солнца, ж потолок был блестящим цветком, опрокинутым вниз чашечкой, углублявшейся тем больше, чем дольше в него всматривались. Принц подошел к одному из окон, поглядел в стекло, и ему показалось, что он видит дерево познания добра и зла; в ветвях его пряталась змея, а возле стояли Адам и Ева.
— Разве они не изгнаны? — спросил принц.
Фея улыбнулась и объяснила ему, что на каждом стекле время начертало неизгладимую картину, озаренную жизнью: листья дерева шевелились, а люди двигались, — ну вот как бывает с отражениями в зеркале! Принц подошел к другому окну и увидал на стекле сон Иакова: с неба спускалась лестница, а по ней сходили и восходили ангелы с большими крыльями за плечами. Да, все, что было или совершилось когда-то на свете, по-прежнему жило и двигалось на оконных стеклах замка; такие чудесные картины могло начертать своим неизгладимым резцом лишь время.
Фея, улыбаясь, ввела принца в огромный, высокий покой, со стенами из прозрачных картин, — из них повсюду выглядывали головки, одна прелестнее другой. Это были сонмы блаженных духов; они улыбались и пели; голоса их сливались в одну дивную гармонию; самые верхние из них были меньше бутонов розы, если их нарисовать на бумаге в виде крошечных точек. Посреди этого покоя стояло могучее дерево, покрытое зеленью, в которой сверкали большие и маленькие золотистые, как апельсины, яблоки. То было дерево познания добра и зла, плодов которого вкусили когда-то Адам и Ева. С каждого листика капала блестящая красная роса, — дерево точно плакало кровавыми слезами.
— Сядем теперь в лодку! — сказала фея. — Нас ждет там такое угощенье, что чудо! Представь, лодка только покачивается на волнах, но не двигается, а все страны света сами проходят мимо!
И в самом деле, это было поразительное зрелище; лодка стояла, а берега двигались! Вот показались высокие снежные Альпы с облаками и темными сосновыми лесами на вершинах, протяжно-жалобно прозвучал рог, и раздалась, звучная песня горного пастуха. Вот над лодкой свесились, длинные гибкие листья бананов; поплыли стаи черных как смоль лебедей; показались удивительнейшие животные и цветы, а вдали поднялись голубые горы; это была Новая Голландия, пятая часть света. Вот послышалось пение жрецов, и под звуки барабанов и костяных флейт закружились в бешеной пляске толпы дикарей. Мимо проплыли вздымавшиеся к облакам египетские пирамиды, низверженные колонны и сфинксы, наполовину погребенные в песке. Вот осветились северным сиянием потухшие вулканы севера. Да, кто бы мог устроить подобный фейерверк? Принц был вне себя от восторга: еще бы, он-то видел ведь во сто раз больше, чем мы тут рассказываем.
— И я могу здесь остаться навсегда? — спросил он.
— Это зависит от тебя самого! — отвечала фея. — Если ты не станешь добиваться запрещенного, как твой прародитель Адам, то можешь остаться здесь навеки!
— Я не дотронусь до плодов познания добра и зла! — сказал принц. — Тут ведь тысячи других прекрасных плодов!
— Испытай себя, и если борьба покажется тебе слишком тяжелою, улетай обратно с Восточным ветром, который вернется сюда опять через сто лет! Сто лет пролетят для тебя, как сто часов, но это довольно долгий срок, если дело идет о борьбе с греховным соблазном. Каждый вечер, расставаясь с тобой, — буду я звать тебя: "Ко мне, ко мне!" Стану манить тебя рукой, но ты не трогайся с места, не иди на мой зов; с каждым шагом тоска желания будет в тебе усиливаться и наконец увлечет тебя в тот покой, где стоит дерево познания добра и зла. Я буду спать под его благоухающими пышными ветвями, и ты наклонишься, чтобы рассмотреть меня поближе; я улыбнусь тебе, и ты поцелуешь меня... Тогда Райский сад уйдет в землю еще глубже и будет для тебя потерян. Резкий ветер будет пронизывать тебя до костей, холодный дождь — мочить твою голову; горе и бедствия будут твоим уделом!
— Я остаюсь! — сказал принц.
Восточный ветер поцеловал принца в лоб и сказал:
— Будь тверд, и мы свидимся опять через сто лет! Прощай, прощай!
И Восточный ветер взмахнул своими большими крылами, блеснувшими, как зарница во тьме осенней ночи пли как северное сияние во мраке полярной зимы.
— Прощай! Прощай! — запели все цветы и деревья. Стаи аистов и пеликанов полетели, точно развевающиеся ленты, проводить Восточного ветра до границ сада.
— Теперь начнутся танцы! — сказала фея. — Но на закате солнца, танцуя с тобой, я начну манить тебя рукой и звать: "Ко мне! Ко мне!" Не слушай же меня! В продолжение ста лет каждый вечер будет повторяться то же самое, но ты с каждым днем будешь становиться все сильнее и сильнее и под конец перестанешь даже обращать на мой зов внимание. Сегодня вечером тебе предстоит выдержать первое испытание! Теперь ты предупрежден!
И фея повела его в обширный покой из белых прозрачных лилий с маленькими, игравшими сами собою, золотыми арфами вместо тычинок. Прелестные стройные девушки в прозрачных одеждах понеслись в воздушной пляске и запели о радостях и блаженстве бессмертной жизни в вечно цветущем Райском саду.
Но вот солнце село, небо засияло, как расплавленное золото, и на лилии упал розовый отблеск. Принц выпил пенистого вина, поднесенного ему девушками, и почувствовал прилив несказанного блаженства. Вдруг задняя стена покоя раскрылась, и принц увидел дерево познания добра и зла, окруженное ослепительным сиянием, из-за дерева неслась тихая, ласкающая слух песня; ему почудился голос его матери, певшей: "Дитя мое! Мое милое, дорогое дитя!"
И фея стала манить его рукой и звать нежным голосом: "Ко мне, ко мне!" Он двинулся за нею, забыв свое обещание в первый же вечер! А она все манила его и улыбалась... Пряный аромат, разлитый в воздухе, становился все сильнее; арфы звучали все слаще; казалось, что это пели хором сами блаженные духи: "Все нужно знать! Все надо изведать! Человек — царь природы!" Принцу показалось, что с дерева уже не капала больше кровь, а сыпались красные блестящие звездочки. "Ко мне! Ко мне!" — звучала воздушная мелодия, и с каждым шагом щеки принца разгорались, а кровь волновалась все сильнее и сильнее.
— Я должен идти! — говорил он. — В этом ведь нет и не может быть греха! Зачем убегать от красоты и наслаждения? Я только полюбуюсь, посмотрю на нее спящую! Я ведь не поцелую ее! Я достаточно тверд и сумею совладать с собой!
Сверкающий плащ упал с плеч феи; она раздвинула ветви дерева и в одно мгновение скрылась за ним.
— Я еще не нарушил обещания! — сказал принц. — И не хочу его нарушать!
С этими словами он раздвинул ветви... Фея спала такая прелестная, какою может быть только фея Райского сада. Улыбка играла на ее устах, но на длинных ресницах дрожали слезинки.
— Ты плачешь из-за меня? — прошептал он. — Не плачь, очаровательная фея! Теперь только я понял райское блаженство, оно течет огнем в моей крови, воспламеняет мысли, я чувствую неземную силу и мощь во всем своем существе!.. Пусть же настанет для меня потом вечная ночь — одна такая минута дороже всего в мире!
И он поцеловал слезы, дрожавшие на ее ресницах, уста его прикоснулись к ее устам.
Раздался страшный удар грома, какого не слыхал еще никогда никто, и все смешалось в глазах принца; фея исчезла, цветущий Райский сад ушел глубоко в землю. Принц видел, как он исчезал во тьме непроглядной ночи, и вот от него осталась только маленькая сверкающая вдали звездочка. Смертный холод сковал его члены, глаза закрылись, и он упал как мертвый.
Холодный дождь мочил ему лицо, резкий ветер леденил голову, и он очнулся.
— Что я сделал! — вздохнул он. — Я нарушил свой обет, как Адам, и вот Райский сад ушел глубоко в землю!
Он открыл глаза; вдали еще мерцала звездочка, последний след исчезнувшего рая. Это сияла на небе утренняя звезда.
Принц встал; он был опять в том же лесу, у пещеры ветров; возле него сидела мать ветров. Она сердито посмотрела на него и грозно подняла руку.
— В первый же вечер! — сказала она, — Так я и думала! Да, будь ты моим сыном, сидел бы ты теперь в мешке!
— Он еще попадет туда! — сказала Смерть, — это был крепкий старик с косой в руке и большими черными крыльями за спиной. — И он уляжется в гроб, хоть и не сейчас. Я лишь отмечу его и дам ему время постранствовать по белу свету и искупить свой грех добрыми делами! Потом я приду за ним в тот час, когда он меньше всего будет ожидать меня, упрячу его в черный гроб, поставлю себе на голову и отнесу его вон на ту звезду, где тоже цветет Райский сад; если он окажется добрым и благочестивым, он вступит туда, если же его мысли и сердце будут по-прежнему полны греха, гроб опустится с ним еще глубже, чем опустился Райский сад. Но каждую тысячу лет я буду приходить за ним, для того чтобы он погрузился еще глубже, или остался бы навеки на сияющей небесной звезде!
 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
23 апреля - Всемирный день книг и авторского права

Юлия Иванцова

Взято здесь: https://www.proza.ru/2012/11/03/1557 

 

Сказка о книге

Как-то однажды Мышь встретила в библиотеке знакомую Крысу. Крыса была стара и очень умна, она даже носила пенсне. Эта встреча произошла случайно. Мышь искала книгу Готье (она очень любила литературу) и спустилась на нижние полки дальних стеллажей, и её взору открылась ужасная картина: на полу, раскинув белые крылья, валялась книга, точно пойманная птица, а над ней, жадно жуя страницу, сидела Крыса, хищно поблескивая глазами в полумраке.
 - О, Боже!- в ужасе воскликнула Мышь. - Что вы делаете?!
 - Я ужинаю. - спокойно ответила Крыса.
 - Ужинаете... Да как вы можете так относиться к таланту, к труду, к мысли?!
 Крыса, доев страничку, поправила пенсне:
 - Я всегда ценила и ценю Искусство. Была в картинной галерее на днях - у этих картин невообразимо горькие рамы.
 - Вы уничтожаете Искусство!
 - Никто не читает, поэтому Искусство литературы и так умирает. Я лишь избавляю всех от лишних хлопот.
 - Я была о Вас лучшего мнения. - Мышь разочарованно глядела на собеседницу. - Книги - это свет. Как и всякое Искусство они имеют способность менять людей, их мировоззрение. С их помощью мы можем разглядеть красоту окружающего нас мира и собственной души. Они помогают выбрать путь, понять кто мы. - горячо продолжала Мышь.
 - Ничего-ничего. Проживём без книг. Ни одна из этих книг не помогла мне увидеть путь к дому, где полно сыра. Книгой не наешься, и уютную норку в хорошем подвале не купишь. - проворчала Крыса, поблескивая бусинками глаз. Уж кто-кто, а она, конечно, знала в жизни толк.
 - Книги раскрывают нам то, чего мы зачастую не видим. Они делают нас чище, тоньше и красивей!- воскликнула возмущённая до предела Мышь.
 - Ни одна книга не сделала мою шерсть более густой и блестящей, а хвост длиннее. - парировала Крыса. Её утомила эта глупая дискуссия, и она вновь решительно подошла к книге.
 - Постойте! Я расскажу Вам одну историю, может она повлияет на Вас лучше, чем мои уговоры.
 "Некогда в одной стране правила молодая Королева. Она была очень красива и умна, как и все королевы её возраста. А страна её была самой развитой из всех. Экономика, наука, искусство - процветали тут, как розы в оранжерее. Гениальные открытия и идеи сыпались, словно переспелые груши. Даже крестьяне здесь умели читать. А работали с такой самоотдачей, что каждый день был для них праздником. Судьи были честны, врачи исцеляли даже сумасшествие, а священники порой ночевали у алтаря. И все любили литературу, но читали редко - они все работали. И вот Королева решила, что жителям вовсе не нужны книги и писатели. Её образованности и ума хватает вполне. "Пусть работают. Строят здания, мосты, кареты, и занимаются экспортом товаров." - говорила она.
 Вышел закон, запрещающий книги. Люди вовсе не были этому рады, но ослушаться Королеву не смогли. "Она всё делает для нас. Так будет лучше." - жители были очень законопослушны. Началась литературная инквизиция - "святые" костры вспыхивали и тут, и там.
 Поэты, писатели, газетчики, издатели, сценаристы остались без работы. "Дух бедности даёт пищу нашей душе. Королева права" - говорили они, сидя неделями без еды.
 Как-то раз Королева решила поехать в Театр. Она очень любила спектакли и оперу. Но тут её постигло разочарование: Театр был закрыт, ведь никто не читал книг, никто не писал пьес. Вернувшись в свой роскошный дворец Королева очень расстроилась и заболела. Газет не было, и никто не знал, сто происходит в других странах. Школы закрыли. И через пару лет жители разучились читать. Начались кражи, мародёрства, убийства, и преступники оставались безнаказанными - Судья не мог прочитать приговор. Даже высшие слои населения - образованная знать - стали глупеть и дичать. Жители, прежде цветущего королевства, превратились в дикарей. В стране творился полнейший хаос.
 Тем временем Королева вышла замуж и у неё появилась дочь. Она была очень мила и красива. Но прекрасная принцесса исчезла в свой день рождения, когда ей исполнилось 5 лет, уйдя гулять за пределы Дворца.
 - Нужно отменить Закон! Произошёл регресс, духовное опустошение, умственная деградация, развал общества. - печально произносил Король. Он очень переживал за свой народ, но любил Королеву и не смел что-либо делать без неё. А Королева совсем обезумела и лишь смотрела в окно целый день.
 Королю нужно было принять решение. Он колебался, как цветок на ветру. И вот в летний день в королевском саду стража заметила девушку лет 18-ти. Она была очень красива и молчалива. Её глаза светились сапфирами, а волосы были словно спелая пшеница на солнце. Одета она была в грязную холщовую рубашку. Королева приказала обыскать её.
Все были в ужасе – у нее нашли книгу. Недолго думая, Королева отдала приказ казнить её. Раздался выстрел. Падая, незванная гостья взмахнула тонкой изящной рукой и на солнце что-то блеснуло. Король побледнел, подбежал к умершей и вскрикнул. На тонком изящном пальчике он увидел колечко с голубым камушком-то самое, что он подарил своей дочери 13 лет назад... Закон отменили..."
 - Теперь Вы понимаете, что я пыталась Вам сказать? - спросила Мышь.
 - Да-да. А уничтожать книги ни в коем случае нельзя-тогда исчезнут театры. А я жуть как люблю Театр! - воскликнула Крыса и, махнув хвостом, убежала.

Музыкальная иллюстрация - Ария - Симфония огня

 

[Chanda 14]

Сказка для Alex Wer Graf

Якоб и Вильгельм Гримм 
Мастер Пфрим

Был мастер Пфрим человек маленький, худощавый, но бойкий, и не имел он ни минуты покоя. Его лицо, на котором торчал один только вздернутый нос, было рябое и мертвенно бледное, волосы седые и взъерошенные, глаза маленькие, они бегали у него беспрестанно по сторонам. Все он замечал, все всегда ругал, все знал лучше всех и во всем всегда был прав. Если он шел по улице, то всегда сильно размахивал руками, так что выбил раз у девушки ведро, в котором та несла воду, и оно взлетело высоко на воздух, и при этом он был облит водой.
- Эх ты, голова баранья! - крикнул он ей, отряхиваясь. - Разве ты не видела, что я иду сзади тебя?
Он занимался сапожным ремеслом, и когда он работал, то так сильно выдергивал дратву, что попадал обычно кулаком в того, кто сидел с ним рядом. Ни один из подмастерьев не оставался у него больше месяца, оттого что он всегда придирался даже к самой лучшей работе и всегда находил, что сделано что-нибудь не так: то швы были недостаточно ровные, то один ботинок был длинней другого, то каблук выше, чем на другом ботинке, то кожа была отделана недостаточно хорошо.
- Постой, - говаривал он ученику, - я уж тебе покажу, как делать кожу мягче, - и при этом он брал ремень и бил ученика по спине. Лентяями он называл всех. А сам работал не так уж и много, - ведь и четверти часа не сидел он спокойно на месте. Когда жена его вставала рано утром и растапливала печь, он вскакивал с постели и бежал босиком на кухню.
- Ты это что, собираешься мне дом поджечь? - кричал он. - Такой огонь развела, что на нем можно целого быка изжарить! Разве дрова нам даром достаются?
Когда работницы стоят, бывало, у корыта, смеются и разговаривают между собой о том да о сем, он вечно начинал их бранить:
- Ишь стоят, точно гусыни, да гогочут и за болтовней забывают о своей работе! И зачем взяли новое мыло? Безобразное расточительство да к тому же позорная лень! Руки свои хотите сберечь, а белье стираете не так, как следует.
Затем он выбегал, опрокидывал при этом ведро с щелоком, и вся кухня была залита водой. Если строили новый дом, он подбегал к окошку и обычно смотрел на работу.
- Вот опять кладут красный песчаник! - кричал он. - Он никогда не просохнет; в таком доме все непременно переболеют. И посмотрите, как подмастерья плохо укладывают камень. Да и известка тоже никуда не годится: надо класть мягкий щебень, а не песок. Вот увидите, непременно этот дом рухнет людям на голову.
Затем он усаживался и делал несколько швов, но вскоре вскакивал опять, вешал свой кожаный передник и кричал:
- Надо пойти да усовестить этих людей! - Но он попадал к плотникам. - Что это такое? - кричал он. - Да разве вы тешете по шнуру? Что, думаете, стропила будут стоять ровно? Ведь все они вылетят когда-нибудь из пазов.
И он вырывал у плотника из рук топор, желая показать, как надо тесать, но как раз в это время подъезжала нагруженная глиной телега; он бросал топор и подбегал к крестьянину, который шел за телегой.
- Ты не в своем уме, - кричал мастер Пфрим, - кто ж запрягает молодых лошадей в такую тяжелую телегу? Да ведь бедные животные могут тут же на месте околеть.
Крестьянин ему ничего не отвечал, и Пфрим с досады убегал обратно в свою мастерскую. Только собирался он сесть снова за работу, а в это время ученик подавал ему ботинок.
- Что это опять такое? - кричал он на него. - Разве я тебе не говорил, что ботинок не следует так узко закраивать? Да кто ж купит такой ботинок? В нем осталась почти одна лишь подметка. Я требую, чтобы мои указания исполнялись беспрекословно.
- Хозяин, - отвечал ученик, - вы совершенно правы, ботинок никуда не годится, но это же ведь тот самый ботинок, который выкроили вы и сами же начали шить. Когда вы вышли, вы сами сбросили его со столика, а я его только поднял. Вам сам ангел с неба, и тот никогда не угодит.
Приснилось ночью мастеру Пфриму, будто он умер и подымается прямо на небо. Вот он туда явился и сильно постучал во врата.
- Меня удивляет, - сказал он, - что на вратах нет кольца, ведь так можно и все руки себе разбить.
Открыл врата апостол Петр, желая посмотреть, кто это так неистово требует, чтоб его впустили.
- Ах, это вы, мастер Пфрим, - сказал он, - вас я впущу, но предупреждаю, чтобы вы оставили свою привычку и ничего бы не ругали, что увидите на небе, а то вам плохо придется.
- Свои поучения вы могли бы оставить и при себе, - возразил ему мастер Пфрим, - я отлично знаю, что и как подобает. Я думаю - здесь всё, слава богу, в порядке, и нет ничего такого, что можно было бы порицать, как делал я это на земле.
И вот он вошел и стал расхаживать по обширным небесным просторам. Огляделся он по сторонам, покачал головой, и что-то проворчал про себя. Увидал он двух ангелов, которые тащили бревно. Это было то самое бревно, которое было в глазу у одного человека, который нашел сучок в глазу у другого. Но ангелы несли бревно не вдоль, а поперек.
"Видана ли подобная бестолочь! - подумал мастер Пфрим, но вдруг умолк и будто согласился. - Да по сути все равно как нести бревно, прямо или поперек, лишь бы не зацепиться; я вижу, что они делают это осторожно." Вскоре увидал он двух ангелов, набиравших из колодца воду в бочку, и тотчас заметил, что в бочке немало дыр и что вода со всех сторон из нее проливается. Это они землю дождем поливали. "(Слово удалено системой) возьми!" - вырвалось у него, но, по счастью, он опомнился и подумал: "Должно быть, это они делают, чтобы время провести; ну, раз это их забавляет, то, пожалуй, пусть себе занимаются таким бесполезным делом. Здесь, правда, на небе, как я заметил, только и делают, что лентяйничают." Пошел он дальше и увидел воз, что застрял в глубокой канаве.
- Это и не удивительно, - сказал он вознице, - кто ж так бестолково воз нагружает? Что это у вас такое?
- Добрые намерения, - ответил возница, - да вот никак не могу выехать с ними на правильную дорогу; я еще счастливо вытащил воз, здесь-то мне уж придут на помощь.
И вправду вскоре явился ангел и впряг в воз пару лошадей. "Это хорошо, - подумал Пфрим, - но ведь парой-то лошадей воза не вытащить, надо бы по крайней мере взять четверик." И явился другой ангел, привел еще пару лошадей, но впряг их не спереди, а сзади воза. Тут уж мастер Пфрим выдержать никак не мог.
- Эй ты, олух, - вырвалось у него, - да что ты делаешь? Виданное ли дело, чтобы так лошадей запрягали? В своем глупом чванстве они думают, что все знают лучше других.
Хотелось ему еще что-то добавить, но в это время один из небожителей схватил его за шиворот и выбросил с невероятною силой с неба. Уже у врат повернул голову мастер Пфрим в сторону воза, видит - а четверик крылатых коней поднял его на воздух.
В эту самую минуту мастер Пфрим и проснулся. "А на небе-то все по-иному, чем у нас на земле, - сказал он про себя, - кое-что, конечно, можно им простить, но хватит ли у кого терпенья смотреть, как запрягают лошадей и сзади и спереди? Правда, у них есть крылья, но кто ж об этом мог знать? А все же порядочная глупость приделывать крылья лошадям, у которых есть свои четыре ноги, чтобы бегать. Но пора, однако, вставать, а то, чего доброго, наделают мне беды в доме. Счастье еще, что умер я не на самом деле!" 

 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
27 апреля - Вороний праздник и Мартын-Лисогон. «На Мартына на лисиц нападает курячья слепота», а следовательно, легко доступны врагу-охотнику. Как только недуг исчезает, животные переселяются в новые норы. Переселяются в новые гнёзда и чёрные птицы – вороны. 

Ворон и лиса 
Чукотская сказка

Сидит ворон возле своей яранги и думает: куда идти за добычей— на морской берег или в тундру? Думал-думал — и надумал идти к морю.
Вышел на берег. Сердито шумят волны, шипит на песке горькая пена. Ходил-ходил ворон по берегу. Устал, а добычи никакой. Почесал он за ухом с горя, и упала на песок большая вошь. Привязал ворон к ней веревку и потащил домой.
Чем ближе к дому — тем тяжелее становится добыча. Тащит ворон, задыхается. Увидели его дети, выбежали навстречу и помогли дотащить до яранги. Тут только ворон оглянулся и увидел, что на веревке — большая нерпа. Бежит мимо лиса и спрашивает:
— Где ты столько еды достал?
— На берегу! — отвечает ворон.
— Ну, и я туда сбегаю!
— Не надо, не ходи, не порти мне охоту. Я с тобой поделюсь.
— Чем делиться, ты лучше скажи, как добыть нерпу?
Рассказал ворон.
Бегала, бегала лиса по берегу, надоело ей, почесала она за ухом, упала вошь на песок. Привязала к ней веревку лиса и потащила домой. Чем ближе к дому, тем больше любопытство мучает лису. Вот уже и дом недалеко, дети бегут навстречу. Не вытерпела лиса — оглянулась, а вместо нерпы — на веревке то, что лиса привязывала: не надо было оглядываться.
Съел ворон нерпу и опять думает — куда пойти на охоту? На берег реки или в тундру? Лучше на реку.
Подходит ворон к реке, а там мышата играют. дели они ворона и закричали:
— Дедушка, дедушка пришел!
Окружили мышата ворона и повели в ярангу чай пить, хорошо угощали и на дорогу дали кореньев и рыбы.
Ворон все это сложил на нарту и потащил домой. Идет ворон, а нарта все тяжелее и тяжелее становится.
Ворон идет, не оглядывается. Подошел он к яранге, оглянулся, а на нарте много красной рыбы и жирного мяса.
Бежит мимо лиса и спрашивает:
— Где столько пищи добыл? Сказал ворон лисе, а лиса — на берег.
— Не ходи, не порти мне охоту! — просит ворон. Да разве уговорить? Убежала лиса.
Бежит она по речному берегу, увидели ее мышата и закричали:
— Вот наша бабушка!
— Какая я вам бабушка, вы некрасивые, вы лупоглазые и у вас хвосты не пушистые! — говорит лиса.
Прибежали мышата домой, рассказали родителям. Приходит и лиса, говорит:
— Э, какая маленькая, темная яранга! Села лиса в полог и приказывает мышам:
— Дайте мне что-нибудь поесть!
Поставила старая мышь лисе какие-то корешки да кусочки рыбки.
Рассердилась лиса на мышей:
— Что это вы мне даете? Дайте побольше, или я вас всех съем.
«Какая нехорошая гостья», — подумала старая мышь и вспомнила ворона.
— Иди домой, у нас нет больше пищи для тебя! Дали мыши лисе гостинец: полную нарту травы. Идет лиса домой, а нарта все легче да легче становится. Вот и яранга близко, дети бегут встречать. Не выдержала лиса, оглянулась, — на нарте только трава, как и была.
Вот опять ворон думает: «Куда мне идти? Пойду в тундру, может, что найду?» Идет он по тундре, видит — стоит одинокая землянка. Стал он смотреть через дымник. А в землянке много жирных молодых оленей, и пасет их женщина. Выбрал ворон олененка поменьше и плюнул на него. Подох олененок. Выбросила его женщина в тундру. Подобрал его ворон, положил на нарту и потащил домой. Идет, не оглядывается. Подошел к дому, а вместо маленького олененка — лежит на нартах большой жирный олень.
Бежит лиса мимо, спрашивает:
— Где достал столько мяса?
— Столько раз ты портила мне охоту! — говорит ворон. — Не скажу. Лучше я дам тебе мяса!
— Нет, я не хочу мяса, я хочу сама принести оленя. Ворон рассказал, что надо сделать. Побежала лиса.
Нашла землянку. Выбрала самого большого и жирного оленя и плюнула на него. Подох олень.
— Отчего это олени пропадать стали? — сказала хозяйка и выбросила оленя.
Лиса навалила оленя себе на спину, а встать не может. Закричала она:
— Эй, хозяйка, иди помоги!
Вышла женщина с большой палкой и давай бить лису по носу да по хребту, только кровь ручьями потекла. Потом помогла поднять оленя, и пошла лиса домой.
Идет по тундре, а ноша все легче да легче становится. Подошла она к своей яранге, а вместо большого жирного оленя — маленький, костлявый, дохлый олененок. Села лиса возле яранги и начала плакать.
 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
На 28 апреля в этом году приходится православная Пасха 

Валентин Катаев
Весенний звон
 
I
 
– Господи, как он вырос, совсем молодым человеком стал. Я тебя помню еще во-от таким малюсеньким. – При этом жест рукой, показывающий пол-аршина от полу. – В каком же ты теперь классе?
– Во втором.
– Такой малюсенький, а уже во втором классе!
Это все, что я о себе слышу от окружающих, и всегда возмущаюсь подобными разговорами. Меня сердит непоследовательность всех этих дядюшек, тетушек, Нин Николаевн и Ольг Эдуардовн, «друзей и знакомых», как пишется в похоронных объявлениях.
Если я «совсем молодой человек», то чего ж удивляться, что я во втором классе? А если я «такой малюсенький», то для чего же говорить, что я «молодой человек»?
Все это в высшей степени противно.
Сам о себе я имею определенное понятие, которое никак не совпадает с мнениями знакомых и родственников. Все они говорят, что я очень милый, симпатичный и развитой ребенок. Мне это льстит, и я готов этому верить, но в глубине души сидит что-то такое, что заставляет меня призадуматься: так ли это?
Подумав хорошенько, я прихожу к убеждению, что я самый что ни на есть обыкновенный второклассник. Учусь отвратительно, но твердо надеюсь на лучшее будущее и считаю свои двойки печальным недоразумением.
У меня есть товарищи: братья Шура и Ваня Горичи, реалист Женя Макаренко и сын дворника Пантелея, Гриша.
Мы все живем на одной из четырех улиц дачной местности «Отрада», связаны между собой узами тесной дружбы и называемся «отрадниками».
Главнейшее наше занятие – это азартные игры: бумажки, спички, «ушки» и… разбой, потому что по временам нам кажется, что мы разбойники: бьем из рогаток стекла, дразним местного постового городового Индюком и крадем яблоки в мелочной лавке Каратинского. Разбоем в основном мы занимаемся поздней осенью, почти каждый день, и заключается это занятие в том, что после обеда мы всей ватагой, или, как у нас называется, «голотой», идем к морю, лазим по пустым дачам, до тошноты курим дрянные горькие папиросы «Муза» – три копейки двадцать штук – и усиленно ищем подходящую жертву. От подходящей жертвы требуется, чтобы она была слабее нас и молчала, когда ее будут брать в плен и пытать.
Одним словом, время я провожу ярко, красочно и в третьей четверти имею четыре официальные двойки, не считая двух неофициальных, переделанных опытным второгодником Галкиным на тройки.
На Страстной неделе все это отходит на задний план и растворяется в море новых наблюдений и впечатлений.
Каждый день утром и вечером я хожу в церковь, и каждый день я нахожу в ней что-то светлое, тихое и грустное. Особенно мне нравится церковь вечером. Длинная великопостная всенощная утомляет. Внимание слабеет, мысли расплываются. Хор поет однообразно, однотонно, и лица певчих сквозь голубые волокна ладана кажутся розовыми пятнами. К концу службы я сильно устаю, но усталость эта какая-то славная, приятная. В церковные окна кротко смотрит синий мартовский вечер. Когда же после всенощной я выхожу на воздух, меня охватывает крепкая свежесть весеннего воздуха. Пахнет мокрой землей, нераспустившейся сиренью и еще чем-то неуловимым, тонким – вероятно, прошлогодними листьями. Я гляжу на чуткие бледные звезды и на тонкий серп совсем молодого серебряного месяца, и мне становится стыдно, что я продавал старьевщику калоши и газеты, бил стекла и дразнил городового Индюком: хоть и городовой, а все-таки человек.
Я даю себе честное слово навсегда исправиться. И твердо верю, что исправлюсь, непременно исправлюсь.
Мои уличные друзья тоже как-то стушевались, исчезли из поля моего зрения; теперь я с ними почти не вижусь. А если с кем и придется встретиться, то разговариваем больше о предстоящем празднике и мирно мечтаем устроить на первый день крупную азартную игру «в тёпки» на орехи.
 
II
 
Весна во всем. В палисаднике вскопали и засеяли травой газоны. Дворник Пантелей починил подгнившую за зиму скворечню и привязал ее на высоком шесте к тополю. Генеральша из первого этажа развесила у себя на террасе салопы, от которых на всю «Отраду» пахнет нафталином и зеленым табаком. Тетя извлекла из-под диванов узкие вазончики с луковицами гиацинтов, посаженных после Рождества. Луковицы пустили сильные зеленые стрелки, и теперь они тянулись к свету, наливались солнцем, и уже на них стали отчетливо заметны пестренькие, голубые, розовые и белые соцветия. Вазоны с гиацинтами выставили на подоконники, и они внесли в дом что-то весеннее, пасхальное.
Вечера светлы и тихи. По утрам заморозки. Днем длинные волокнистые облака тянутся над городом и уходят куда-то за море. В просветах между ними ласково смотрит неяркое весеннее небо. Ненадолго выглянет солнце, скользнет по крышам, блеснет в лужах, отбросив от домов легкие пепельные тени, и скроется; потом опять выглянет.
В городе шумно и возбужденно-весело. Стучат экипажи. Хрипят и кашляют автомобили, зеркальной зыбью начисто блестят вымытые и протертые витрины магазинов. Кричат газетчики. А кое-где на углах уже продают по гривеннику маленькие букетики нежных парниковых фиалок. Пахнет духами и морским туманом. Весь день гуляет тяжелый, опьяняющий ветерок и ласково закрывает людям ресницы.
Впервые ранняя весна имеет для меня столько нежной прелести: я первый раз в жизни влюблен.
О любви я имею вполне определенные понятия, неизвестно откуда залетевшие в мою буйную голову. Любить можно исключительно весной. Это основное. Затем «она» должна быть изящна и загадочна. Объясняться в любви можно, если хватит храбрости, на словах, желательно в старом, запущенном саду. А если не хватит храбрости на словах, то письменно на розовой надушенной бумаге. Если любовь отвергнута, «она» сразу из загадочной и единственной в мире превращается в самую обыкновенную дуру. «И как, как это меня угораздило влюбиться!» Свидания назначаются обязательно вечером и обязательно где-нибудь «на углу». Соперников мысленно вызывать на дуэль и убивать беспощадно, как собак. Вот и все.
 
III
 
Светлый облачный весенний день. Большие блестящие лужи подсохли. И на полянах, под каждым кустиком, под каждым деревцем весело зеленеет новая, молодая, необыкновенно яркая травка.
Нынче я причащался, и на душе у меня светло. За завтраком я пью черный кофе с халвой и ем просвирку, потом иду гулять и встречаюсь с Борей Стасиным. Боря Стасин – личность, на мой взгляд, оригинальная. Он учится в одном классе со мной и считается хорошим учеником. Он блондин с высоким лбом, наклоненным верхней своей частью вперед. Нос у него маленький, вздернутый. Глазки голубые, умные. Рот, как у окуня, углами вниз. Он вечно сутулится, вертит длинными худыми пальцами. И сосредоточенно морщится. А когда улыбается, показывает передний зуб, который вырос у него боком. Фуражку надвигает на лоб, так что сзади поля так же приподняты, как и спереди. К отрадникам не принадлежит по причине трезвого взгляда на жизнь. Реалист и скептик до мозга костей. Мечтает сделаться корабельным инженером и часто шляется в порт. Я его люблю и считаю лучшим другом.
– Ты куда?
– В порт. Там, говорят, новые миноносцы пришли, трехтрубные. А ты?
– Я на море.
– Зачем?
– Мечтать.
– Гм! Скажите, чего же ты это вздумал мечтать?
Мне трудно ему объяснить, почему именно я вздумал мечтать, а потому я неопределенно роняю:
– Так…
Боря хитро щурится и показывает передний зуб.
– Может, пойдешь со мной в порт?
– Не.
– Идем, интересно: трехтрубные.
Сердце мое полно любви и счастья. Хочется с кем-нибудь поделиться. Боря – самая подходящая жертва: будет молчать, слушать и соглашаться.
– Ну ладно. Идем.
Мы проходим по весенним улицам и разговариваем о пустяках. Язык у меня чешется нестерпимо, и страстно хочется рассказать ему все: что ее зовут Таней, что я влюблен, что мне грустно, но я не знаю, с чего начать.
Приходим в порт.
Пахнет машинным маслом, морской солью, устрицами, теплым железом, пенькой. По гранитной набережной рассыпаны янтарные граненые кукурузные зерна. Стаи сизых голубей, мягко треща гибкими крыльями, садятся на мостовую, клюют зерна и пьют воду из синих луж.
– Скажи мне, Борис, что такое любовь? – начинаю я издалека.
– Любовь… гм… наверно, это такое чувство, – мямлит Борис неопределенно.
– А ты был когда-нибудь влюблен?
– Конечно нет, – искренне негодует он. – С какой это радости! А что?
– Да так…
Минуту мы молчим и смотрим, как, плавно огибая маяк, выходит в открытое море пузатый угольщик «Ливерпуль».
– А знаешь, Боря, я влюблен.
– Да-а-а? – тянет Боря с видимым интересом. Он уже привык к подобным разговорам. – Ну и что же? Кто «она»?
– Таня К. Знаешь дачу Майораки? С этой дачи. Такая черненькая… загадочная.
– Так надо, брат, поскорее признаваться.
– Как-то не выходит… Страдаю, знаешь…
– Чего ж ты, чудак, страдаешь?
– Да так. Вообще. Грустно.
– И ты ее любишь?
– Люблю.
Боря насмешливо улыбается и ставит вопрос ребром:
– За что?
– Вот странный! Разве любят за что-нибудь? Хотя… У нее папа – художник.
– А сколько ей лет?
– Одиннадцать и два месяца. Но она очень умная. Хочешь на нее посмотреть? Полезем вечером к ним на дачу и посмотрим в окна. Ладно?
– Чего еще! Лезь лучше сам.
– Дурак.
– От такового слышу. Чтобы брюки порвать и чтобы еще садовник шею налупил.
– Не боюсь я садовника. Вчера вечером лазил и брюки не порвал.
– Ну и что?
– Ничего. Стоял у нее под окном и мечтал.
– А она?
– Учила уроки.
– Ты ей нравишься?
– Кажется. Вообще-то я, конечно, успех имею… – Мне еще хочется прибавить «у женщин», но не решаюсь.
Борис смотрит искоса на меня. Я неуклюж, вихраст и черен.
– Да… пожалуй… – говорит он с видом оценщика. – Малость постричься, и тогда ничего, можно. Ну что ж, желаю тебе успеха.
– Спасибо, тебе тоже.
 
IV
 
На праздники из института приезжает домой некто Магда Войницкая. Это добрый гений всех местных романов и сердечных увлечений. Нечто вроде свахи. Она очень хитра, дипломатична, как все институтки. Характером и лицом похожа на мальчика, лазит по деревьям и обожает кадетов. Устройством романов занимается исключительно из любви к искусству. Сразу же пронюхав, что я влюблен в Танечку, начинает деятельно и бескорыстно помогать. Я ее уважаю, но все-таки с ней надо держать себя осторожно.
– Здравствуйте, как поживаете?
Передо мной Магда. Физиономия у нее в высшей степени хитрая, в руках мешок.
– Здрасте. Ничего себе. Куда это вы с мешком?
– На море. Хочу набрать хорошей глины. Буду учить лепить… угадайте кого?
– Таню, – роняю я слово, которое уже три дня вертится у меня на языке.
– Да. Вы угадали. Таню. Именно ее.
Многозначительное «вы угадали» заставляет меня покраснеть и в замешательстве поднять с земли кусочек стекла.
– А вы куда?
– В церковь.
– Бросьте, пойдем лучше со мной. Будете помогать глину нести. О Тане поговорим.
Я опять нагибаюсь за стеклышком.
– Уж поздно, опоздаю.
– Пустяки. Успеете.
В церковь мне нужно, но я – тряпка. Через дачи мы идем к обрывам и наперегонки сбегаем по крутому спуску на берег. За городом садится солнце, и его алый теплый свет мягко заливает косой парус рыбачьей шаланды и противоположный берег залива – Дофиновку. Штиль. Под берегом вода прозрачна, как стекло, сквозь нее отчетливо просвечивает дно, цветом своим похожее на черепаховый гребень. Бегу и думаю: «Недаром Магда сразу же потащила меня на море, наверное, хочет выведать, «за кем я страдаю». А может быть, сама Таня просила узнать. Неужели? Господи, как я счастлив!»
Магда выбирает из обрыва чистые крупные куски желтой глины и заводит разные дипломатические разговоры:
– Вы знаете, мы скоро ставим «Евгения Онегина».
– Где?
– В жизни. Вы, конечно, будете играть Онегина, Надя – Ольгу, я – сами понимаете – няню.
– А Таня? – вырывается у меня.
– Ну, Таня и есть Таня, так сказать – Татьяна.
Я ужасно краснею.
– Вы, кажется, очень довольны, что Таня будет играть Таню? – спрашивает Магда, и лицо у нее сияет от удовольствия, что все так хорошо устраивается.
Танечку я люблю сильно, очень сильно, но мне неприятно, что Магда влезла в эту историю. «Какое ей дело?» – думаю я. Мне припоминается фраза, которую я однажды слышал в театре: «По какому праву вы лезете ко мне в душу своими грязными пальцами?»
Я представляю себе, как теперь Магда раструбит про нас с Таней по всей «Отраде». Является непреодолимое желание сказать ей что-нибудь такое, чтобы с ее дипломатической физиономии сползло выражение противного блаженства и ехидства. И совсем внезапно, по какому-то дикому вдохновению, я говорю:
– Знаете что, Магда… Только дайте честное слово, что никому не скажете.
– Честное благородное слово, не скажу, – быстро говорит Магда, и на лице у нее столько институтского любопытства, что любо-дорого.
– Так помните: дали честное слово.
– Могу, если хотите, перекреститься.
– Креститесь.
– Святой истинный… – Она размашисто, по-мужски крестится. – Ну говорите скорее.
– Я влюблен в Надю.
– Для меня это ново! А Таня?
– Таня так, для отвода глаз. Чтобы никто не догадался, что в Надю.
Эффект изумительный. Лицо у Магды становится глупым-преглупым, как будто с него большой губкой смыли все институтское сияние и ехидство. Я торжествую. Ведь это так романтично – отвергнуть чью-нибудь любовь. Через минуту Магда приходит в себя и пускает в ход последнее средство.
– Да, кстати… На дачу Майораки перебрался хорошенький реалист Витя Александров, – говорит она, делая наивные глаза и подчеркивая слово «хорошенький».
«Куда это она гнет? И почему именно «хорошенький»?» – с беспокойством думаю я и говорю небрежно:
– Знаю, он раньше жил в городе. Я с ним немного знаком.
– Так представьте: познакомился этот Витя с Таней.
– Ну и что?
– Ничего, познакомился и стал писать ей письма.
– Ну и что?
– И ничего.
– А она что?
– Конечно, сначала не отвечала, а потом ответила; он ей, в общем, понравился. Дайте честное слово, что никому не скажете.
– Честное слово.
– Помните же – дали честное слово. Вчера они до десяти часов вечера гуляли в саду, и Тане нагорело от мамы. Сегодня у них тоже свидание. Только имейте в видy: полное, абсолютное молчание. Черный гроб…
«Изменница, как ей не стыдно! – думаю я, и мне хочется плакать. – Теперь все пропало, все пропало!» От внезапного горя я не думаю даже, что, может быть, и даже наверно, Магда обманывает или просто глупо шутит.
– Ах, у них свидание? Извините, а я-то здесь при чем? Зачем вы мне это говорите? – спрашиваю я дрожащим голосом.
 
V
 
В груди у меня закипает злоба против этого чистенького маменькиного сыночка Витьки. И все время, пока Магда роется в глине, я ревную, изобретая план мести. Но я слишком растерзан и уничтожен, чтобы придумать что-нибудь толковое. Кроме того, необходимо держать себя как ни в чем не бывало, а это ужасно трудно. Собираю остатки душевных сил и пытаюсь завести с Магдой холодноватый, светский разговор. Но он не клеится. Возвращаемся домой молча через дачу Майораки. Я хмуро несу мешок с глиной, из которой Танечка будет лепить своими розовыми пальчиками какой-нибудь вздор. Когда проходим мимо домика, где живет она, сердце у меня падает.
– Вы Витю моего не видели?
Оборачиваюсь – Витина мать. Она, в теплом пуховом платке, идет мелкими шажками по дорожке, улыбается.
– Ваш Витя курит, – хмуро говорю я, совершенно неожиданно для самого себя.
– Витя курит?! – На лице у Витиной мамы появляется выражение ужаса. – Мой Витя? Курит? Боже мой!
– Ага, – говорю я, – папиросы «Муза», двадцать штук три копейки.
– Придется его наказать, – говорит она, и в этих словах глубокое огорчение да, пожалуй, еще презрение ко мне.
– Вы что, с ума сошли? – щиплет меня за руку Магда.
Но я уже сломя голову бегу вон с дачи. «Скотина, доносчик, предатель, брехун! – стучит у меня в висках. – А все-таки ловко отомстил, так ему и надо, маменькину сыночку. Пусть не пишет письма кому не надо».
 
VI
 
«Теперь все погибло, все кончено. Все меня будут презирать и ненавидеть. Я юда, доносчик, скотина! Как теперь показаться на глаза отрадникам?»
О, чудище с зелеными глазами…
Ночью меня давит кошмар. В голову лезут всякие нелепости, ломит виски. Наутро – жар. Сижу дома. И в церковь на пасхальную заутреню меня решено по этому поводу не брать. В другое время я бы протестовал, но теперь все равно. Целый день давит мозг низость собственного поступка и ревность, ревность, ревность…
Даже кухня и приготовления к пасхальному столу не привлекают моего внимания.
Яйца красят… Ну и пусть себе красят, только скатерти пачкают. Горки зеленые принесли с базара, ну а я-то тут при чем? Не понимаю. Ах, Таня, Таня! Что ты со мной сделала, превратила меня в подлеца!
За обедом ложка валится у меня из рук.
– Что это ты ничего не ешь? Не дай бог, заболеть, может быть, собираешься, – говорит тетка и соображает, сколько будет хлопот, если я заболею как раз на Пасху.
Вечер приближается медленно-медленно. Тень от противоположного дома переползает через улицу на нашу сторону, потом поднимается по стене. Косые растянутые квадраты, что бросало яркое дневное солнце через окна на пол, теперь растянулись еще больше, переползли на обои, стали какого-то желатинового цвета. Почти стемнело, только закат красит в розовую краску трубы на соседнем доме да как жар горят начищенной медью стекла чердачных люков.
На кухне стихает стук ножей и тарелок, но зато начинает пахнуть жареным поросенком.
Из прачечной приносят свежеиспеченные, пухлые, душистые куличи, бережно завернутые в салфетки. Разносится теплый аромат шафрана и цукатов. Тетка и кухарка нянчатся с куличами, как с новорожденными младенцами.
– Вот так пасочки! Как пух! Ей-богу! Еще лучше, чем в прошлом году, – говорит кухарка.
Со скуки ложусь спать рано. Засыпаю чутким нервным сном. Сквозь сон слышу, как наши собираются в церковь, как выходят на лестницу и в доме наступает тишина. Где-то внизу хлопает дверь. Глухие голоса.
Комната полна густой теплотой. Кротко теплится лампада и освещает оклады икон и часть потолка, через который тянется длинная тень от вербной пальмы. У нас в Вербное воскресенье наряду с вербой в церквах раздают пальмовые ветки.
Опять засыпаю. Мне снятся темная влажная ночь, сады, пасхальные звезды, перезвон колоколов. Просыпаюсь. Глухо гудит соборный колокол, весело перезванивают в военном госпитале. Соскакиваю с теплой постели, шлепаю по полу, взбираюсь на подоконник и открываю форточку. Черное небо. Звезды. Сырой ветерок.
Заглядываю в столовую, где уже накрыт пасхальный стол и в темноте поблескивают рюмки.
Потом ложусь и опять засыпаю. Сквозь тревожный сон слышу, как хлопают внизу двери. Это наши возвращаются из церкви. В столовой веселые голоса и звон тарелок. Тихими шагами входит в комнату отец и подходит к моей постели.
– Спит… ну, Христос воскресе.
Он наклоняется надо мной, и я чувствую на своей теплой щеке его бороду, сырую от мартовской ночи. Притворяюсь спящим. Отец лезет в карман, достает крашеное деревянное яичко, писанку, и кладет мне под подушку. И я сплю до полудня крепким сном измученного человека.
 
VII
 
Первый день всякого большого праздника скучен.
К часу дня я умываюсь, надеваю неудобный новый форменный костюм, воротничок, который туго подпирает мою вихрастую голову. Как лунатик, иду на дачу Майораки.
День на редкость теплый и солнечный. В кармане отцовская писанка, а в писанке три рубля. Надеюсь встретиться с Таней, но сталкиваюсь лицом к лицу с Витей. Витя тоже в новом костюме, с ослепительными желтыми «реальными» пуговицами и тугим крахмальным воротником. Минуту мы оба молчим и мнемся. Нам обоим ужасно неловко.
– Христос воскресе! – говорит Витя.
– И тебе тоже. Воистину! – говорю я. – Слушай, ты знаком с Таней Каменской? Только честно?
– С какой Таней Каменской? Нет, не знаком. Я еще здесь никого не знаю.
– Врешь!
– Ей-богу. Хочешь, перекрещусь?
По глазам я вижу, что Витя не врет. Мне становится и стыдно и радостно. Сердце наполняет что-то теплое, праздничное и разбегается по всему моему существу живыми, звонкими струями.
– Прости меня.
– За что?
– За то, что я на тебя наюдил.
– А ты разве юдил?
– Юдил, что ты курил. Тебе, наверное, от мамы досталось?
– Досталось.
– И здорово?
– Порядочно. Но она меня сама застукала, когда я курил.
– Все равно. Прости меня.
– Ну вот… еще чего… я ничего… Мама своими глазами видела.
В эту минуту мне кажется, что Витя самый лучший человек в мире, и мне хочется сделать ему что-нибудь приятное.
– Откуда у тебя такая хорошая цепочка? – спрашиваю я. – От часов?
– Да, для часов. Папа мне вместе с часами из Америки привез.
– Сколько стоит?
– Два доллара.
– А кто твой папа?
– Писатель.
– Врешь.
– Ей-богу.
– Н-ну-у? Что же он пишет?
– Да разное.
– Скажите!.. – удивляюсь я. – Тебе что сегодня подарили?
– Пастельные карандаши. А тебе?
– Мне – три рубля. А сколько стоят карандаши?
– Двенадцать.
– Врешь…
– Ей-богу… Умеешь играть в шахматы?…
 
VIII
 
Потом, до самого обеда, я играю с Витей в шахматы. Витя меня каждый раз обыгрывает, но меня это не огорчает. Наоборот, даже приятно. Все-таки, что ни говорить, а я на него наюдил.
Возвращаюсь домой счастливый и голодный. Дома гости. За обедом в столовой солнечно, и дым от папирос легкими синеватыми волокнами переливается в золотых лучах, которые сильными снопами бьют в окна. Форточки открыты, и слышно, как на улице кричат мальчишки, чирикают воробьи и полнозвучно, нескладно перезванивают в церквах.
За обедом я наедаюсь шоколаду.
Часов в пять отправляюсь на полянку и в глубине души хочу увидеть Таню. Срываю в садике прутик сирени с зелеными сочными почками, обкусываю на ходу горькую весеннюю корочку и, захлопнув за собой калитку с жестянкой: «Вход старьевщикам воспрещен!», замираю. На скамеечке, где обыкновенно ночью сидит дворник в тулупе, теперь устроилась Танюша и с ней еще какая-то белокурая девочка. Танюша в чем-то синеньком, в белом фартучке, и в косичках у нее бантики.
В желудке у меня становится пусто и холодно, как перед экзаменом.
– Таня… здравствуйте!
Танюша смотрит на меня не то удивленно, не то разочарованно.
– Здравствуйте, – вяло говорит она. – Познакомьтесь с моей подругой. Ольга.
Я неловко по очереди мну в потной руке две розовые душистые ручки и недоумеваю: «Чего это они такие… кислые?» И вдруг соображаю: «Ах я дурак, дурак!.. Да ведь Пасха. Нужно целоваться. Ничего не поделаешь».
– Ах да! – развязно восклицаю я. – Христос воскресе! Я и забыл.
У девочек лица расплываются в счастливые улыбки, и они, опустив ресницы и покраснев, говорят в один голос:
– Ах нет, нет, что вы! Мы с мужчинами не христосуемся.
Пудовая гиря сваливается у меня с души. Все хорошо, но в любви самое паршивое это то, что надо целоваться.
А колокола звонят, звонят, и кажется, что и завтра, и послезавтра, и через год – все время в воздухе над счастливой землей будет стоять светлый, утомительный, весенний звон.

Начало 1914 г.