Сказочный мир

[Chanda 14]

Артур Конан Дойл.

БРАЗИЛЬСКИЙ КОТ

 

Вообразите мое положение: молодой человек с утонченными вкусами, большими надеждами и аристократическими знакомствами, но без гроша в кармане и без стоящей профессии. Дело в том, что мой отец, который был человеком добродушным и жизнерадостным, настолько уверовал в щедрость своего богатого старшего брата-холостяка лорда Саутертона, что моя будущность не вызывала у него никаких опасений. Он полагал что, если для меня не сыщется вакансии в огромном саутертоновском поместье, то, по крайней мере, найдется какой-нибудь дипломатический пост из тех, что являются прерогативой высшего сословия. Он умер слишком рано, чтобы осознать всю ошибочность своих расчетов. Ни дядя, ни государственные власти не проявили ни малейшего интереса ко мне и моей карьере. Время от времени мне присылали связку фазанов или корзину с зайцами - больше ничего не напоминало мне о том, что я наследник Отвелл-хауса, одного из богатейших поместий страны. Итак, я был холост, вел светский образ жизни и снимал квартиру в Гроувнор-мэншенс; занятия мои сводились к голубиной охоте да игре в поло в Херлингеме. Чем дальше, тем труднее становилось добиваться от кредиторов отсрочки платежей и брать деньги в долг в счет будущего наследства. Крах приближался неумолимо, и с каждым днем я видел это все яснее.

Остро чувствовать нищету заставляло меня еще и то, что, помимо богача, лорда Саутертона, все прочие мои родственники тоже были вполне состоятельными людьми. Ближайшим из них был Эверард Кинг, племянник отца и мой двоюродный брат, который после долгих лет жизни в Бразилии, насыщенных всевозможными приключениями, вернулся на родину пожинать плоды своего богатства. Никто не знал, как ему удалось сколотить состояние, но ясно было, что оно весьма солидно, ибо он купил поместье Грейн-лэндс близ города Клиптон-он-зе-Марш в графстве Саффолк. В первый год своего пребывания в Англии он замечал меня не более, чем мой скупой дядюшка; но однажды летним утром, к моему огромному облегчению и радости, я получил от него письмо с предложением в тот же день отправиться в Грейн-лэндс и погостить там некоторое время. Мне предстояло немалое время провести в суде по делам о финансовой несостоятельности, и я подумал, что письмо послано мне самим провидением. Если бы мне удалось сойтись с этим незнакомым родственником, я бы мог еще выкарабкаться. Ради репутации семьи он не допустит, чтобы я пошел ко дну. Я приказал слуге упаковать чемодан и вечером того же дня отправился в Клиптон-он-зе-Марш.

После пересадки в Ипсвиче маленький местный поезд довез меня до заброшенного полустанка, где среди поросших травой холмов петляла неторопливо текущая речка; по высоким илистым берегам можно было судить о работе морских приливов.

Меня никто не встречал (потом выяснилось, что моя телеграмма опоздала), и я нанял экипаж у местной гостиницы. Бравый возница всю дорогу расхваливал моего родича, и по его словам выходило, что мистер Эверард Кинг успел снискать в этих местах всеобщее уважение. Он и возился со школьниками, и разрешил всем желающим прогуливаться по своим угодьям, и не жалел денег на благотворительные цели - короче, его щедрость была столь необъятна, что возница мог объяснить ее только желанием стать членом парламента.

От хвалебных речей возницы мое внимание вдруг отвлекла очень красивая птица, сидевшая на телеграфном столбе у дороги. Сначала я подумал, что это сойка, но она была больше, а оперение - светлее. Возница тоже обратил на нее внимание и сказал, что она как раз принадлежит человеку, к которому мы едем. Выяснилось, что разведение всякой экзотической живности было его страстью, и он привез из Бразилии немало птиц и зверей, которые, как он рассчитывал, должны были прижиться в Англии. Когда мы миновали ворота Грей-лэндс-парка, я смог воочию убедиться в истинности сказанного. Маленькие пятнистые олени, забавная дикая свинка (кажется, она зовется пекари), иволга с роскошным оперением, броненосец, странный косолапый зверек, похожий на очень толстого барсука - вот неполный перечень существ, которых я увидел, пока мы ехали по извилистой дорожке.

На пороге дома собственной персоной стоял мой доселе незнакомый двоюродный брат мистер Эверард Кинг: он давно нас увидел и догадался, кто к нему едет. Он буквально источал дружелюбие и уют, на вид ему было лет сорок пять, он был коренаст, и его круглое добродушное лицо, смуглое от тропического солнца, покрывали бесчисленные морщинки. В белом полотняном костюме и заломленной назад большой панаме, с сигарой в зубах он выглядел настоящим плантатором. Такую фигуру легко представить себе на веранде какого-нибудь бунгало, и она совершенно не подходила к большому каменному дому в чисто английском стиле с массивными флигелями и палладианскими колоннами перед входом.

- Душенька! - воскликнул он, оглянувшись. - Душенька, вот и наш гость! Добро пожаловать, добро пожаловать в Грей-лэндс! Я счастлив познакомиться с вами, дорогой Маршалл, и я бесконечно польщен тем, что вы решили почтить этот тихий деревенский уголок своим присутствием. Услышав столь сердечные слова, я мгновенно почувствовал себя с ним накоротке. Но, при всем радушии хозяина, я ясно ощутил холодность и даже враждебность его жены - высокой женщины с изможденным лицом, которая вышла из дома на его зов. Она была, по-видимому, бразильянка, и, хотя она прекрасно говорила по-английски, я приписал странности ее поведения незнанию наших обычаев. С самого начала она не скрывала, что мое посещение не слишком ее радует. Ее речи, как правило, не выходили за рамки приличий, но выразительные черные глаза недвусмысленно говорили о желании моего скорейшего отъезда в Лондон.

Однако долги слишком угнетали меня, и я слишком дорожил знакомством с богатым родственником, чтобы недоброжелательность его жены могла мне помешать, так что я оставил ее вызов без внимания и постарался ответить взаимностью на безграничное расположение ко мне хозяина. Он не жалел усилий, стараясь сделать мое пребывание в его доме как можно более приятным. Моя комната была восхитительна. Он умолял меня сообщать ему о всех моих нуждах. Меня так и подмывало сказать, что спасти меня в моей нужде может только его подпись на незаполненном чеке, но я чувствовал, что на теперешней стадии нашего знакомства это было бы преждевременно. Обед был великолепен, и, когда мы потом наслаждались гаванскими сигарами и кофе, собранным, как он сказал, на его собственной плантации, я подумал, что хвалы моего возницы нисколько не преувеличены, и я никогда не встречал такого сердечного и гостеприимного человека.

Но, при всей своей приветливости, он оказался человеком сильной воли и клокочущего темперамента. В этом я смог убедиться уже на следующее утро. Странная антипатия, которую испытывала ко мне миссис Эверард Кинг, оказалась настолько сильной, что ее поведение за завтраком было почти оскорбительным. Открытое столкновение произошло, когда ее муж ненадолго покинул комнату.

- Самый удобный поезд - в 12.15, - сказала она.

- Но я не думал ехать сегодня, - ответил я честно и, возможно, даже с некоторым вызовом, ибо твердо решил, что выпроводить меня этой женщине не удастся.

- Ну, как знаете, - сказала она и замолчала, дерзко глядя мне прямо в глаза.

- Если мистер Эверард Кинг, - проговорил я, - сочтет, что я злоупотребляю его радушием, он, я уверен, скажет мне об этом.

- Что такое? Что такое? - раздался голос, и в комнату вошел хозяин. Он слышал мои последние слова и по выражениям наших лиц понял все остальное. В один миг его круглое добродушное лицо приобрело выражение полнейшей ярости.

- Не могли бы вы выйти на минутку, Маршалл? - сказал он (должен пояснить, что меня зовут Маршалл Кинг).

Он закрыл за мной дверь, после чего какую-то секунду мне был слышен его тихий голос, полный едва сдерживаемого негодования. Грубое пренебрежение правилами гостеприимства несомненно сильно задело его. Не имея привычки подслушивать, я вышел погулять на лужайку. Вдруг я услышал позади себя торопливые шаги и, обернувшись, увидел миссис Кинг с бледным от волнения лицом и глазами, полными слез.

- Муж просил меня извиниться перед вами, мистер Маршалл Кинг, - произнесла она, стоя передо мной с потупленным взором.

- Ни слова больше, миссис Кинг!

Ее черные глаза вдруг сверкнули.

- Дурак! - сказала она яростным шепотом и, повернувшись на каблуках, ринулась в дом.

Оскорбление было столь ошеломляющим и возмутительным, что я мог только стоять и тупо глядеть ей вслед. В таком положении меня застал хозяин. К нему вернулся прежний приветливый вид.

- Жена, надеюсь, извинилась за свои глупые слова, - сказал он.

- О, да, конечно!

Он взял меня под руку и стал ходить со мной взад и вперед по лужайке.

- Не принимайте это близко к сердцу, - говорил он. - Я был бы невыразимо огорчен, если бы вы сократили визит даже на час. Дело в том - ведь мы с вами родственники, и между нами не должно быть секретов, - дело в том, что моя бедная женушка невероятно ревнива. Если кто-то - неважно, мужчина или женщина, - хоть на мгновение оказывается между нами, она испытывает настоящие муки. Ее мечта - бесконечный тет-а-тет на необитаемом острове. Теперь вы понимаете причину ее поступков, которые, надо признать в этом пункте приближаются к маниакальным. Обещайте мне, что не будете обращать на них внимания.

- Не буду. Конечно, не буду.

- Тогда зажгите сигару и пойдемте посмотрим мой маленький зверинец. На осмотр всех птиц, зверей и рептилий, привезенных им из Бразилии, ушла большая часть дня. Одни разгуливали на свободе, другие содержались в клетках, третьи жили прямо в доме. Он с воодушевлением рассказывал о своих успехах и неудачах, о рождениях и смертях и, как мальчик, вскрикивал от удовольствия, когда из травы вылетала какая-нибудь яркая птица или какой-нибудь экзотический зверь убегал от нас в кусты. Напоследок он повел меня по коридору в один из флигелей. Там я увидел крепкую дверь с окошком, закрытым заслонкой; рядом на стене был укреплен ворот с железной рукояткой. Дальше ход перегораживала массивная решетка.

- Я хочу показать вам жемчужину моей коллекции, - сказал он. - После того как умер роттердамский детеныш в Европе остался только один подобный экземпляр. Это бразильский кот.

- Чем же он отличается от обычного кота?

- Сейчас увидите, - улыбнулся он. - Будьте добры, отодвиньте заслонку и загляните внутрь.

Я повиновался и увидел перед собой большую пустую комнату, вымощенную каменными плитами, с зарешеченными окошками на дальней стене. В середине комнаты, вытянувшись в ярком солнечном квадрате, лежал огромный зверь размером с тигра, но цвета черного дерева. Он казался просто безмерно увеличенным и очень холеным черным котом, греющимся на солнышке. В нем было столько изящества, столько силы, столько нежной и вкрадчивой инфернальности, что я долго не мог оторвать от него глаз.

- Восхитителен, правда? - с чувством сказал хозяин.

- Великолепен! Никогда не видел столь благородного создания.

- Таких иногда называют черными пумами, но это никакая не пума. В нем почти одиннадцать футов от макушки до хвоста. Четыре года назад он был комочком черного пуха с двумя желтыми бусинками глаз. Мне продали его в верховьях Риу-Негру новорожденным малюткой. Его мать закололи копьями, но прежде она отправила на тот свет дюжину человек.

- Неужели они такие свирепые?

- Это самые коварные и кровожадные звери на свете. Стоит упомянуть бразильского кота в разговоре с индейцем из джунглей, как с ним делается припадок. Они предпочитают людей другой добыче. Этот молодчик еще ни разу не пробовал живой горячей крови, но, если попробует, ему удержу не будет. Кроме меня, он никого не терпит в своем логове. Даже Болдуин, который за ним ухаживает, не осмеливается к нему подойти. Я для него и мать, и отец в одном лице.

Тут он внезапно, к моему изумлению, открыл дверь и скользнул внутрь, после чего немедленно ее захлопнул. Услышав знакомый голос, огромный гибкий зверь поднялся, зевнул и стал влюбленно тереться круглой черной головой о бок хозяина, который тем временем похлопывал и поглаживал его рукой.

- А теперь, Томми, в клетку! - приказал он.

Гигантский кот тут же двинулся к одной из стен и свернулся калачиком под решетчатым навесом. Эверард Кинг вышел из комнаты, взялся за железную рукоятку, о которой я упомянул, и начал поворачивать ее. При этом решетка, находившаяся в коридоре, стала перемещаться в комнату сквозь прорезь в стене, замыкая клетку спереди. Закончив, он вновь открыл дверь и провел меня в помещение, где стоял едкий, затхлый запах, свойственный крупным хищникам.

- Так вот все и устроено, - сказал он. - Днем даем ему побегать по комнате, а ночь он проводит в клетке. Вращая рукоятку в коридоре, можно его запирать в выпускать - вы видели, как это происходит. Осторожно, что вы делаете?

Я просунул руку сквозь прутья, чтобы погладить лоснящийся, вздымающийся бок. Он поспешно схватил ее и дернул назад, лицо его стало серьезным.

- Говорю вам: он опасен. Не воображайте, что, если ко мне он ласкается, то и к другим будет. Он весьма разборчив - так ведь, Томми? Вот он уже услышал, что несут обед. Да, малыш?

В мощенном каменными плитами коридоре зазвучали шаги, и зверь, вскочив на ноги, стал ходить взад и вперед по узкой клетке - желтые глаза так и сверкали, красный язык трепетал между неровными рядами белых зубов. Вошел слуга с подносом, на котором лежал большой кусок мяса; подойдя к клетке, он бросил мясо через прутья. Кот легко ухватил пишу когтями и унес в дальний угол, где, зажав кусок между лап, принялся его терзать и кромсать, время от времени поднимая окровавленную морду и взглядывая на нас. Зловещая и завораживающая картина!

- Разумеется, я души в нем не чаю, - говорил хозяин на обратном пути, - тем более, что я сам его вырастил. Не так-то просто было привезти его сюда из самого сердца Южной Америки; ну, а здесь он в тепле и холе - и, как я уже говорил, совершеннейший экземпляр в Европе. В зоологическом саду спят и видят его заполучить, но я не в силах с ним расстаться. Впрочем, я уже замучил вас своим хобби, так что теперь мы последуем примеру Томми и пойдем пообедаем.

Мой южноамериканский родственник был настолько поглощен своим имением и его необычными обитателями, что, как мне показалось вначале, внешний мир его нисколько не интересовал. То, что интересы у него все же были, и притом насущные, вскоре стало ясно по числу получаемых им телеграмм. Они приходили в разное время дня, и всегда он прочитывал их с сильнейшим волнением. То ли это новости со скачек, думал я, то ли с фондовой биржи - во всяком случае, его внимание было приковано к неким неотложным делам за пределами Саффолка. В каждый из шести дней моего пребывания он получал не менее трех-четырех телеграмм, а то и семь-восемь.

Я так приятно провел эти шесть дней, что под конец у меня с двоюродным братом установились самые сердечные отношения. Каждый вечер мы допоздна засиживались в бильярдной, где он потчевал меня рассказами о своих невероятных приключениях в Америке, о делах столь отчаянных и безрассудных, что трудно было соотнести их со смуглым коренастым человеком, сидевшим передо мной. В свою очередь, я позволил себе вспомнить некоторые эпизоды из лондонской жизни; они заинтересовали его так сильно, что он выразил твердое намерение приехать ко мне в Гроувнор-мэншенс. Он говорил, что ему не терпится окунуться в мир столичных увеселений, и скажу без ложной скромности, что он не смог бы найти лучшего гида, чем я. И только в последний день я отважился поговорить с ним начистоту. Я без прикрас поведал ему о моих денежных затруднениях и близком крахе, после чего спросил его совета - хотя рассчитывал на нечто более существенное. Он внимательно слушал, сильно затягиваясь сигарой.

- Но послушайте, - сказал он, - вы ведь наследник нашего родича, лорда Саутертона?

- Это верно, но он не такой человек, чтобы назначить мне содержание.

- Да, о его скупости я наслышан. Мой бедный Маршалл, вы действительно попали в очень трудное положение. Кстати, как здоровье лорда Саутертона?

- Я с детства только и слышу, что он в критическом состоянии.

- То-то и оно. Скрипит, скрипит - и проскрипит еще долго. Так что вам еще ждать и ждать. Господи, ну и попали же вы в переплет!

- Я надеялся, сэр, что вы, зная все, могли бы согласиться ссудить мне... - Ни слова больше, мой мальчик! - воскликнул он, крайне растроганный.

- Вернемся к этому разговору сегодня вечером, и, заверяю вас, что сделаю все возможное.

Я не жалел о том, что мой визит приближается к концу, ибо чувствовал, что, по крайней мере, один из обитателей дома всей душой жаждет моего отъезда. Изможденное лицо и ненавидящие глаза миссис Кинг становились мне все более и более неприятны. Из страха перед мужем она не решалась на прямую грубость, но ее болезненная ревность проявлялась в том, что она избегала меня, никогда ко мне не обращалась и всячески старалась омрачить мое пребывание в Грей-лэндс. В последний день ее поведение стало столь вызывающим, что я непременно уехал бы, если бы не обещанный вечерний разговор с хозяином, на который я возлагал большие надежды.

Ждать пришлось допоздна, потому что мой двоюродный брат, который получил за день еще больше телеграмм, чем обычно, после обеда удалился в свой кабинет и вышел, лишь когда весь дом заснул. Я слышал, как он, по своему обыкновению, ходил и запирал на ночь двери; наконец, он вошел ко мне в бильярдную. Его плотная фигура была облачена в халат, а на ногах красовались яркие турецкие шлепанцы. Усевшись в кресло, он приготовил себе стакан грога, причем, как я успел заметить, виски там было существенно больше, чем воды.

- Господи! - сказал он. - Ну и ночка!

Ночка и впрямь выдалась скверная. Ветер так и завывал, зарешеченные окна тряслись и, казалось, вот-вот вывалятся. И чем сильнее свирепствовала буря, тем ярче казался свет желтоватых ламп и тем утонченнее аромат наших сигар.

- Итак, мой мальчик, - обратился ко мне хозяин, - теперь нам никто не помешает, и впереди целая ночь. Расскажите мне о состоянии ваших дел, и тогда будет ясно, как привести их в порядок. Я хочу знать все до мелочей. Подбодренный этими словами, я пустился в пространные объяснения, где фигурировали все мои поставщики и кредиторы - от домохозяина до слуги. В блокноте у меня были записаны все цифры, и не без гордости могу сказать, что, выстроив факты в единый ряд, я дал весьма дельный отчет о моем бездельном образе жизни и плачевном положении. Однако я с огорчением заметил, что мой собеседник крайне рассеян и взгляд его устремлен в пустоту. Если он вставлял замечание, то оно было столь формальным и бессодержательным, что становилось ясно: он ни в малейшей степени не следит за ходом моей мысли. Время от времени он изображал интерес, прося меня что-нибудь повторить или изложить более подробно, после чего немедленно погружался все в ту же задумчивость. Наконец он встал и кинул в камин окурок сигары.

- Вот что, мой мальчик, - обратился он ко мне. - Я с детства не в ладах с цифирью, так что простите мою бестолковость. Набросайте-ка все на бумаге да не забудьте вывести общую сумму. Как увижу глазами - сразу пойму.

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Артур Конан Дойл.

БРАЗИЛЬСКИЙ КОТ

(окончание)

 

Предложение было обнадеживающим. Я пообещал изложить все как есть.

- А теперь пора и на боковую. Бог ты мой, уже час пробило!

Действительно, сквозь неистовый рев бури послышался бой часов. Ветер шумел, как настоящий водопад.

- Перед сном я должен проведать кота, - сказал хозяин. - Он всегда беспокоится в ветреную погоду. Пойдете со мной?

- Конечно, - ответил я.

- Только тихо и молча, а то все спят.

Неслышно ступая по персидскому ковру, мы прошли через освещенный вестибюль к дальней двери. В каменном коридоре было темно, но хозяин снял и зажег висевший на крюке фонарь. Решетки в проходе не было, и это значило, что животное находится в клетке.

- Пошли! - сказал мой двоюродный брат, открывая дверь.

О беспокойстве зверя можно было судить по встретившему нас глухому рычанию. И вот мы увидели его в мерцающем свете фонаря - огромным черным клубком он свернулся в углу клетки, отбрасывая на белую стену уродливое пятно тени. В раздражении он бил хвостом по соломенной подстилке.

- Бедный Томми не в духе, - сказал Эверард Кинг, подойдя с фонарем к нему поближе. - Настоящий черный дьявол верно? Ничего, поужинает - и дело пойдет на лад. Будьте добры, подержите фонарь.

Я повиновался, и он направился обратно к двери.

- Кладовка тут рядом, - сказал он. - Вы не против, если я на минуту вас покину? - Он вышел, и дверь с металлическим лязгом захлопнулась за его спиной.

От резкого звука я вздрогнул. Меня захлестнула внезапная волна страха. Смутное предчувствие чудовищного коварства заставило меня похолодеть. Я метнулся к двери, но изнутри она не открывалась - Эй! - крикнул я. - Выпустите меня!

- Все в порядке. Шуметь ни к чему, - произнес из коридора хозяин. - Вы как раз удобно держите фонарь.

- Но я не хочу оставаться тут один взаперти.

- Не хотите? - Я услышал его полнокровную усмешку. - Ну, так скоро вы будете не один.

- Выпустите меня, сэр! - повторил я гневно. - Немедленно прекратите этот дешевый розыгрыш.

- Для кого дешевый, для кого нет, - сказал он с новой отвратительной усмешкой. И тут, сквозь рев бури, я услышал протяжный скрип крутящегося ворота и громыхание решетки, двигающейся сквозь прорезь. Боже праведный, он выпустил бразильского кота из клетки!

В свете фонаря мимо меня медленно двигались прутья решетки. В дальнем конце клетки уже образовалась щель шириной в фут. С воплем я ухватился обеими руками за крайний прут и с безумным упорством принялся тянуть его назад. Я и впрямь был безумен - гнев и отчаяние переполняли меня. Минуту или больше мне удалось продержать решетку в неподвижности. Я понимал, что он жмет на рукоятку изо всех сил и что преимущество рычага на его стороне. Я проигрывал дюйм за дюймом, ноги мои скользили по каменным плитам, и я беспрерывно умолял безжалостного убийцу избавить меня от ужасной смерти. Я взывал к родственным чувствам. Я напоминал о долге гостеприимства: я вопрошал, какое зло я ему причинил. В ответ он только сильнее дергал рукоятку, и все новые прутья уходили в щель. Как я ни упирался, он протащил меня по всей ширине клетки - и наконец я прекратил безнадежную борьбу, мои запястья свела судорога, а пальцы были ободраны в кровь. Решетка последний раз лязгнула, и я услышал удаляющийся шорох турецких шлепанцев; затем хлопнула дальняя дверь. И воцарилась тишина. Все это время зверь не шевелился. Он лежал неподвижно в своем углу, и даже хвост его прекратил дергаться. Только что мимо него вместе с решеткой протаскивали вопящего человека - и зрелище его явно поразило. Его огромные глаза зорко следили за мной. Хватая решетку, я выронил из рук фонарь, но он все еще горел на полу, и я двинулся было к нему, как бы желая обрести в нем защиту. Но в тот же миг хищник издал глухое грозное рычание. Я замер, дрожа всем телом. Кот (если только к этому исчадию ада подходит такое домашнее слово) был всего в десяти футах от меня. Глаза его светились во тьме, как бы фосфоресцируя. Они пугали и притягивали меня. Я не мог оторвать от них взгляда. В минуты наивысшего напряжения природа порой играет с нами странные шутки: мне почудилось, будто эти мерцающие огни то разгораются, то пригасают в волнообразном ритме. Вот они уменьшились, став ослепительно яркими точками - электрическими искорками во тьме: вот они начали расширяться и расширяться, заполняя весь угол комнаты зловещим переменчивым светом. И вдруг они потухли совсем.

Зверь закрыл глаза. То ли верна оказалась старая теория о подавлении силой человеческого взгляда звериного, то ли огромный кот просто хотел спать - что бы ни было, он, не проявляя ни малейшего желания нападать, опустил черную лоснящуюся голову на могучие передние лапы и, похоже, заснул. Я стоял, боясь неосторожным движением вернуть его к гибельному бодрствованию. Все же теперь зловредный взгляд не сковывал меня, и я мог собраться с мыслями. Итак, я заперт на всю ночь со свирепым хищником. Нет сомнений, что он не менее жесток, чем обходительный мерзавец, заманивший меня в эту ловушку, - тут рассказам хозяина можно верить. Как продержаться до утра? На дверь надежды никакой, на узкие зарешеченные окна - тоже. В пустой комнате с каменным полом укрыться негде. Звать на помощь бессмысленно. К тому же, шум бури заглушит любые мои крики. Остается уповать лишь на собственную отвагу и находчивость.

Тут я взглянул на фонарь, и меня обдала новая волна ужаса. Свеча сильно оплыла и еле теплилась. Ей оставалось гореть минут десять - не больше. Именно столько времени оставалось мне на размышление: я чувствовал, что, оказавшись со страшным зверем в кромешной тьме, я потеряю способность к какому-либо действию. Сама мысль об этом была невыносима. В отчаянии я водил глазами по своей пыточной камере и вдруг наткнулся на место, как будто обещавшее - не спасение, нет, но хотя бы не такую немедленную и неминуемую гибель, как остальная часть комнаты. Я уже говорил, что, помимо передней стенки, у клетки была еще и крыша, которая оставалась на месте, когда решетку убирали в прорезь в стене. Она была сделана из железных прутьев, отстоявших один от другого на несколько дюймов и обтянутых прочной проволочной сеткой, а по бокам опиралась на массивные стойки. Она нависала над распластавшимся в углу животным, как огромный решетчатый тент. Между ней и потолком оставалось фута два-три. Если бы я сумел втиснуться в этот просвет, я сделался бы неуязвим со всех сторон, кроме одной. Ни снизу, ни сзади, ни с боков меня не достать. Возможна только лобовая атака. От нее, конечно, не защититься; но так, по крайней мере, я не стоял бы у зверя на пути. Чтобы напасть, ему пришлось бы сойти с привычного маршрута. Раздумывать было некогда: погасни фонарь - и надежде конец. Судорожно глотнув воздух, я прыгнул, вцепился в железный прут и с трудом вскарабкался на решетку. Изогнув шею, я посмотрел вниз и вдруг уперся взглядом в жуткие глаза хищника, в зевоте разинувшего пасть. Зловонное его дыхание обдало мне лицо, как пар от какого-то гнусного варева.

Впрочем, он был скорее озадачен, чем зол. Встав, он распрямил длинную черную спину, по которой пробежала легкая дрожь; затем, поднявшись на задние лапы, одной из передних он оперся о стену, а другой провел по проволочной сетке, на которой я лежал. Один острый белый коготь прорвал мне брюки (должен заметить, что я был во фрачной паре) и расцарапал колено. Это была еще не атака, скорее проба, ибо, услышав мой вскрик, он опустился на пол, легко выпрыгнул из клетки и начал стремительно бегать по комнате, время от времени взглядывая на меня. Я же протиснулся вглубь до самой стены и лежал, стараясь занимать как можно меньше места. Чем дальше я забирался, тем труднее становилось меня достать.

По его движениям было видно, что он возбужден: стремительно и бесшумно он кружил и кружил по комнате, то и дело пробегая под моим металлическим ложем. Удивительно: столь громадное тело перемещалось почти как тень, с едва уловимым шелестом бархатных подушечек. Свеча догорала, и разглядеть зверя становилось все труднее. Наконец, вспыхнув напоследок и зашипев, она погасла. Я остался в темноте один на один с котом! Мысль о том, что сделано все возможное, всегда помогает перед лицом опасности. Остается только бесстрастно ждать развязки. Я понимал, что нашел единственное место, дававшее хоть какую-то надежду на спасение. Вытянувшись в струну, я лежал совершенно неподвижно, затаив дыхание: вдруг зверь забудет о моем присутствии. Я сообразил, что уже около двух часов ночи. Солнце встает в четыре. До рассвета оставалось не более двух часов. Снаружи по-прежнему бушевала буря, и в окошки беспрерывно хлестал дождь. В комнате стояло невыносимое зловоние. Я не видел и не слышал кота. Я пытался думать о других предметах, но лишь одна мысль смогла заставить меня на время забыть о своем плачевном положении. Это была мысль о подлости моего двоюродного брата, о его неимоверном лицемерии, о его звериной ненависти ко мне. Под приветливым лицом таился нрав средневекового палача. Чем больше я думал, тем яснее видел, как умно все было проделано. Разумеется, он притворился, будто идет спать. Без сомнения, позаботился и о том, чтобы это видели. Потом тихонько прошмыгнул вниз, заманил меня сюда и запер. По его версии все выйдет очень просто. Он оставил меня докуривать в бильярдной. Потом мне взбрело в голову взглянуть напоследок на кота. Я вошел в комнату, не заметив, что клетка открыта, и поплатился за это. Как можно будет доказать его вину? Подозрение - возможно, но улик - никаких!

Как медленно тянулись эти ужасные два часа! В какой-то момент раздался негромкий неприятный звук - похоже, зверь вылизывал свою шерсть. Несколько раз я замечал во тьме вспышку зеленоватых глаз, но взгляд на мне не задерживался, и я с надеждой стал думать, что кот или забыл обо мне, или не обращает на меня внимания. Наконец, сквозь окошки забрезжил рассвет, сперва среди черноты показались два смутных серых квадрата, потом они побелели, и я снова увидел моего страшного соседа. Увы, он меня тоже! С первого взгляда стало ясно, что теперь он настроен куда более агрессивно и кровожадно. Утренний холод раздражал его, и он явно проголодался. С беспрерывным рычанием он сновал вдоль дальней от меня стены, его усы злобно топорщились, хвост мотался и хлестал по полу. Дойдя до угла, он поворачивал назад, каждый раз при этом взглядывая на меня с выражением смертельной угрозы. Я видел, что он намерен меня убить. Но даже в эту минуту я не мог не восхищаться гибкой грацией дьявольского отродья, его плавными волнистыми движениями, блеском великолепной шерсти, живой дрожью ярко-красного языка на фоне черной как смоль морды. Глухое гневное рычание все нарастало и нарастало, не прерываясь ни на секунду. Вот-вот должна была наступить развязка.

Смерть, казалось, приберегла для меня самый скверный час: в холоде и тоске, дрожа в легком фраке, я, как для пытки, распластался на своей решетке. Я старался подбодрить себя, воспарить духом - и в то же время, с той остротой видения, какая возникает только в полном отчаянии, искал способа избежать гибели. Ясно мне было вот что. Если бы передняя стенка клетки была снова выдвинута, а я оказался за ней, я был бы спасен. Но как привести ее в движение? Я боялся шевельнуться, чтобы не привлечь внимания зверя. Медленно, очень медленно я высвободил руку и нащупал край решетки - верхний прут, слегка выступавший из стены. Потянув, я с удивлением обнаружил, что он поддается довольно легко. Трудность, конечно, была в том, что мне пришлось бы перемещаться вместе с решеткой, Я дернул еще раз и вытянул ее еще на дюйма три. Дело шло на лад, Я дернул еще... и тут кот прыгнул!

Я не увидел прыжка - так внезапно и стремительно все произошло. Я только услышал устрашающий рев, и миг спустя гладкая черная голова, сверкающие желтые глаза, красный язык и ослепительные зубы оказались на расстоянии протянутой руки от меня. От прыжка решетка, на которой я лежал, содрогнулась, и я подумал (если только я мог о чем-нибудь подумать в такой миг), что падаю. На секунду кот повис на передних лапах, его голова была совсем рядом со мной, задние лапы пытались зацепиться за решетку. Я слышал скрежет когтей по проволочной сетке и едва не терял сознание от зловонного дыхания чудовища. Но прыжок оказался неудачным. Зверь не мог долго оставаться в таком положении. Медленно, яростно скаля зубы и бешено царапая решетку, он качнулся назад и тяжело спрыгнул на пол. Рыча, он тут же поднял морду ко мне и изготовился для нового прыжка.

Я понял, что решается моя судьба. Урок пойдет хищнику впрок. Он не допустит новой ошибки. Я должен действовать стремительно и бесстрашно - на карту поставлена жизнь. План созрел мгновенно. Сорвав себя фрак, я швырнул его чудовищу на голову. В ту же секунду я спрыгнул на пол, ухватился за край передней решетки и с бешеной силой потащил ее к себе. Она пошла легче, чем я ожидал. Я ринулся через комнату, волоча ее за собой; получилось так, что находился я с внешней ее стороны. Не будь этого, я остался цел и невредим. Увы, мне пришлось остановиться, чтобы проскочить в оставленную мной щель. Заминки оказалось достаточно, чтобы зверь избавился от фрака, закрывавшего ему глаза, и прыгнул на меня. Я бросился в проход и задвинул за собой решетку, но хищник успел зацепить мою ногу. Одним движением могучей лапы он располосовал мне икру, срезав мышцу, словно рубанок стружку с доски. В следующую секунду, истекая кровью и теряя силы, я рухнул на вонючую солому, но спасительная решетка отделила меня от яростно кидавшегося на нее зверя.

Слишком изуродованный, чтобы двигаться, и слишком ослабевший, чтобы испытывать страх, я лежал, ни жив ни мертв, и смотрел на него. Прильнув могучей черной грудью к прутьям решетки, он все пытался достать меня когтистыми лапами, словно котенок попавшую в западню мышь. Он терзал мою одежду, но до меня, как ни старался, дотянуться не мог. Я и раньше слыхал, что раны, нанесенные крупными хищниками, вызывают необычное оцепенение, а теперь испытал это на себе: я утратил ощущение собственного "я" и с интересом постороннего зрителя наблюдал за наскоками зверя. Постепенно я погрузился в мир смутных видений, среди которых порой возникали черная морда и высунутый красный язык - и, наконец, впал в беспамятство или, может быть, в нирвану, где измученные находят блаженный покой. Восстанавливая потом ход событий, я заключил, что лежал без сознания около двух часов. Прервал мое забытье тот самый металлический лязг, который стал предвестником моего ужасного приключения. Это была защелка замка. Еще не придя до конца в себя, я увидел в дверном проеме круглое добродушное лицо двоюродного братца. Открывшееся ему зрелище явно поразило его. Кот отдыхал, распластавшись на полу. Я лежал в клетке на спине в луже крови, в одной рубашке и изодранных в клочья брюках. У меня до сих пор стоит перед глазами его изумленное лицо, освещенное утренним солнцем. Он все вглядывался и вглядывался в меня. Потом закрыл за собой дверь и пошел к решетке посмотреть, жив я или нет.

Не могу сказать определенно, что произошло дальше. Меньше всего я годился тогда на роль свидетеля или хроникера. Вдруг я увидел его затылок - он отвернулся от меня и смотрел на зверя.

- Что с тобой, Томми? - крикнул он. - Что с тобой?

Он все пятился и пятился, и спина его была уже у самой решетки.

- Сидеть, безмозглая тварь! - взревел он. - Сидеть, сударь! Забыл, кто твой хозяин?

Тут в моем помутившемся мозгу всплыла одна его фраза; он сказал, что вкус крови может превратить бразильского кота в сущего дьявола. Кровь-то была моя, а расплачиваться пришлось ему.

- Прочь! - вопил он. - Прочь, собака! Болдуин! Болдуин! Господи!

Я услышал, как он упал, поднялся, снова упал, и раздался еще один звук, словно от рвущейся ткани. Его крики, заглушаемые ревом хищника, становились все слабее. Наконец, когда я уже считал его мертвым, я, как в кошмарном сне, увидел его в последний раз: окровавленный и растерзанный, он вслепую бежал через комнату - и тут я снова потерял сознание. Я поправлялся много месяцев; о полной поправке, впрочем, не могло быть и речи, и до конца дней со мной будет моя палка - памятка о ночи с бразильским котом. Когда Болдуин и другие слуги прибежали на отчаянные крики хозяина, они не могли понять, что случилось: я лежал за решеткой, а его останки - вернее, то, что лишь потом опознали как его останки, - держал в когтях зверь, которого он сам вырастил. При помощи раскаленных железных прутьев хищника заставили выпустить добычу, а затем его пристрелили сквозь окошко в двери - и только после этого я был вызволен из плена. Меня перенесли в спальню, где, под крышей у моего несостоявшегося убийцы, я несколько недель пребывал на волоске от смерти. Из Клиптона вызвали хирурга, из Лондона - сиделку, и через месяц я уже способен был выдержать переезд домой, в Гроувнор-мзншенс.

Память моя сохранила одно воспоминание, которое, не будь оно столь отчетливым, я мог бы счесть одним из многочисленных бредовых видений, рожденных воспаленным мозгом. Однажды ночью, когда сиделка куда-то отлучилась, дверь моей комнаты отворилась, и в нее скользнула высокая женщина, одетая с ног до головы в черное. Приблизившись, она склонила надо мной бледное лицо, и в тусклом свете ночника я узнал бразильянку - вдову моего двоюродного брата. Она пытливо всматривалась мне в глаза с гораздо более мягким, чем прежде, выражением на лице.

- Вы в сознании? - спросила она.

Я только слабо кивнул - силы возвращались ко мне медленно.

- Вот и хорошо, я только хочу сказать, что вы сами виноваты. Я сделала для вас все, что могла. С самого начала я хотела выставить вас из дома. Всеми средствами, кроме прямой измены, я пыталась спасти вас от мужа. Я знала, что он вызвал вас не случайно. Я знала, что живым он вас не выпустит. Мне ли не знать его - я настрадалась от него, как никто. Я не решилась сказать вам полную правду. Он убил бы меня. Но я сделал все, что было в моих силах. Вышло так, что вы оказали мне неоценимую услугу. Вы освободили меня, а я ведь думала, что буду мучиться до конца дней. Я сожалею, что вы покалечены, но себя мне винить не в чем. Я назвала вас дураком - вы и вправду вели себя, как дурак.

Она шмыгнула прочь из комнаты - странная, угловатая женщина, - и я никогда больше ее не видел. Продав имущество мужа, она вернулась на родину и, по слухам, теперь монашествует где-то в Пернамбуку.

Пролежав дома какое-то время, я наконец получил от врачей разрешение понемногу заниматься делами. Особенной радости от этого я не испытывал, поскольку боялся нашествия кредиторов, но первым воспользовался разрешением мой адвокат Саммерс.

- Как я рад видеть, что ваша светлость идет на поправку, - сказал он.

- Я так долго дожидался возможности поздравить вас.

- Какая еще светлость, Саммерс? Нашли время шутить.

- Я не шучу, - ответил он. - Вы уже шесть недель, как лорд Саутертон, только мы боялись вам об этом сказать, чтобы не помешать вашему выздоровлению.

Лорд Саутертон! Один из богатейших людей Англии! Я ушам не мог поверить. И вдруг меня поразило странное совпадение дат.

- Лорд Саутертон, должно быть, умер примерно тогда же, когда со мной случилась эта история?

- В тот же самый день. - Саммерс испытующе смотрел на меня, и я уверен - ведь он умница, каких мало, - что он разгадал всю подноготную. Он помолчал, словно ждал от меня подтверждения своим мыслям, но я не видел причины подвергать огласке внутрисемейное дело.

- Странное совпадение, ничего не скажешь, - продолжал он с понимающим видом. - Вы, конечно, знаете, что ваш двоюродный брат Эверард Кинг был после вас самым близким родственником покойного лорда. Если бы этот тигр растерзал не его, а вас, то лордом Саутертоном стал бы он.

- Без сомнения, - согласился я.

- И ведь его это очень интересовало, - сказал Саммерс. - Мне рассказывали, что он платил камердинеру лорда Саутертона за то, что тот несколько раз я день сообщал ему телеграммами о состоянии здоровья хозяина. Это было примерно в то же время, когда вы там гостили. Разве не странно, что ему были нужны столь подробные сведения, хотя он прекрасно знал, что он не прямой наследник?

- Очень странно, - ответил я. - А теперь, Саммерс, давайте-ка сюда счета и новую чековую книжку и начнем приводить дела в порядок.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

23 апреля - Всемирный день книг и авторского права

Гилберт Кийт Честертон

Проклятая книга

 

Профессор Опеншоу всегда выходил из себя и громко возмущался, если его называли спиритом или хотя бы подозревали в доверии к спиритизму. Однако он громыхал и тогда, когда его подозревали в недоверии к спиритизму. Он гордился тем, что посвятил себя изучению потусторонних явлений; гордился он и тем, что ни разу не дал понять, верит он в них или нет. Больше всего на свете он любил рассказывать кружку убежденных спиритов о том, как разоблачал медиума за медиумом и раскрывал обман за обманом. Действительно, он был на редкость зорким сыщиком, если что-нибудь казалось ему подозрительным; а медиум всегда казался ему подозрительным и никогда не внушал доверия. Он говорил, что однажды разоблачил шарлатана, выступавшего в обличьях то женщины, то седовласого старца, то темно-коричневого брамина. От этих его рассказов спиритам становилось не по себе — для того он, в сущности, и рассказывал; но придраться было не к чему — ведь ни один спирит не отрицает существования шарлатанов. Правда, из неторопливых повествований профессора можно было заключить, что все спириты — шарлатаны.

Но горе тому простодушному, доверчивому материалисту (а материалисты, как правило, доверчивы и простодушны), который, воспользовавшись опытом Опеншоу, станет утверждать, что привидений не бывает, а спиритизм — суеверие, вздор или, если хотите, чушь. Профессор повернет свои пушки на сто восемьдесят градусов и сметет его с лица земли канонадой фактов и загадок, о которых незадачливый скептик в жизни не слышал. Он засыплет его градом дат и деталей; он разоблачит все естественные толкования; он расскажет обо всем, кроме одного: верит ли в духов он сам, Джон Оливер Опеншоу. Ни спириты, ни скептики так этого и не узнали.

Профессор Опеншоу — высокий, худой человек со светлой львиной гривой и властными голубыми глазами — разговаривал со своим другом, отцом Брауном, у входа в отель, где оба провели ночь и только что позавтракали. Накануне профессора задержал допоздна один из его опытов, и сейчас он еще не пришел в себя — и борьба со спиритами, и борьба со скептиками всегда выводила его из равновесия.

— Я на вас не сержусь, — смеялся он. — Вы в спиритизм не верите, даже если вам привести неоспоримые факты. Но меня вечно спрашивают, что я хочу доказать; никто не понимает, что я ученый. Ученый ничего не хочет доказать. Он ищет.

— Но еще не нашел, — сказал отец Браун.

Профессор нахмурился и помолчал.

— Ну, кое-что я уже нащупал, — сказал он наконец. — И выводы мои не так отрицательны, как думают. Мне кажется, потусторонние явления ищут не там, где нужно. Все это чересчур театрально, бьет на эффект — всякие там сияния, трубные звуки, голоса. Вроде старых мелодрам или историй о фамильном привидении. Если бы вместо историй они обратились к истории, думаю, они могли бы кое-что доказать. Потусторонние явления…

— Явления… — перебил его отец Браун, — или, скорее, появления…

Рассеянный взгляд профессора внезапно сосредоточился, словно он вставил в глаз увеличительное стекло. Так смотрел он на подозрительных медиумов, не надо думать, однако, что Браун был хоть немного похож на медиума, — просто профессора поразило, что его друг подумал почти о том же, о чем думал он сам.

— Появления… — пробормотал он. — Как странно, что вы сказали именно это. Чем больше я узнаю, тем больше склонен считать, что появлениями духов занимаются слишком много. Вот если бы присмотрелись к исчезновению людей…

— Совершенно верно, — сказал отец Браун. — Ведь в сказках не так уж много говорится о появлении фей или духов. Зато немало есть преданий о том, как духи или феи уносили людей. Уж не занялись ли вы Килмени или Томом Стихоплетом?

— Я занялся обычными современными людьми — теми, о которых мы читаем в газетах, — отвечал Опеншоу. — Удивляйтесь, если хотите, — да, я увлекаюсь исчезновением людей, и довольно давно. Честно говоря, нетрудно вскрыть обман, когда появляются духи. А вот исчезновение человека я никак не могу объяснить натуральным образом. В газетах часто пишут о людях, исчезнувших без следа. Если б вы знали подробности… Да что там, как раз сегодня я получил еще одно подтверждение. Достойнейший старый миссионер прислал мне прелюбопытное письмо. Сейчас он придет ко мне в контору… Не позавтракаете ли вы со мной сегодня? Я расскажу вам, что из этого вышло, — вам одному.

— Спасибо, с удовольствием, — застенчиво отвечал Браун. — Я непременно приду. Разве что феи меня утащат…

Они расстались. Опеншоу свернул за угол и пошел к себе в контору; он снимал ее неподалеку, главным образом для того, чтобы издавать «Записки», в которых печатались очень сухие и объективные статьи о психологии и спиритизме. Его единственный клерк сидел в первой комнате и подбирал какие-то данные. Проходя мимо, профессор спросил его, не звонил ли мистер Прингл. Не отрываясь от бумаг, секретарь ответил, что не звонил, и профессор прошествовал в свой кабинет.

— Кстати, Бэрридж, — сказал он не оборачиваясь, — если он придет, пошлите его прямо ко мне. Работайте, работайте. Данные нужны мне к вечеру. Уйду — положите их ко мне на стол.

И он вошел в кабинет, размышляя над проблемой, о которой напомнило ему имя Прингла или, точнее, которой это имя даровало жизнь. Даже самый беспристрастный агностик — все же человек; и не исключено, что письмо миссионера казалось ему столь важным, потому что оно подтверждало его собственные гипотезы. Опустившись в глубокое мягкое кресло, против которого висел портрет Монтеня, профессор принялся снова за письмо преподобного Прингла. Никто лучше его не разбирался в эпистолярном стиле сумасшедших. Он знал, что их письма дотошны, растянуты, многословны, а почерк — неразборчив и замысловат. Льюк Прингл писал не так. В его послании, напечатанном на машинке, сообщалось деловито и коротко, что он видел, как исчез человек, а это, по-видимому, входит в компетенцию профессора, известного своими исследованиями потусторонних явлений. Все это понравилось профессору, и он не разочаровался, когда, подняв глаза, увидел перед собой преподобного Льюка Прингла.

— Ваш секретарь сказал мне, чтобы я шел прямо сюда, — сказал посетитель, улыбаясь широкой, приятной улыбкой. Улыбка эта пряталась в зарослях бакенбард и рыжей с проседью бороды. Столь буйная растительность нередко украшает лица белых, живущих в диких джунглях; но глаза над вздернутым носом нельзя было назвать дикими.

Опеншоу пробуравил вошедшего недоверчивым взглядом и, как ни странно, не увидел в нем ни шарлатана, ни маньяка. Он был абсолютно в этом уверен. Такие бороды бывают у сумасшедших, но таких глаз у сумасшедших не бывает: глаза серьезных обманщиков и серьезных безумцев не смеются так просто и приветливо. Человек с такими глазами может быть насмешливым веселым жителем предместья, ни один профессиональный шарлатан не позволит себе выглядеть так несолидно. Посетитель был в потертом плаще, застегнутом на все пуговицы, и только мятая широкополая шляпа выдавала его принадлежность к духовенству. Миссионеры из заброшенных уголков мира не всегда одеты, как духовные лица.

— Вы, наверное, думаете, что вас опять хотят надуть, — весело сказал Прингл. — Вы уж простите, профессор, что я смеюсь. Я понимаю, что вы мне не доверяете. Что ж, все равно я буду об этом рассказывать всем, кто разбирается в таких делах. Ничего не поделаешь — было! Ну ладно, пошутили — и хватит, веселого тут мало. Короче говоря, был я миссионером в Ниа-Ниа. Это в Западной Африке. Дремучий лес, и только двое белых — я и местная военная власть, капитан Уэйлс. Мы с ним подружились, хотя он был — как бы это сказать? — туповат. Такой, знаете, типичный солдат, как говорится, «трезвый человек». Потому-то я и удивляюсь — люди этого типа мало думают и редко во что-нибудь верят. Как-то он вернулся из инспекции и сказал, что с ним случилась странная штука. Помню, мы сидели в палатке, он держал книгу в кожаном переплете, а потом положил ее на стол, рядом с револьвером и старым арабским ятаганом (кажется, очень ценным и древним). Он сказал, что книга принадлежит какому-то человеку с парохода, который он осматривал. Этот человек уверял, что книгу нельзя открывать, — иначе вас утащат черти или что-то в этом роде. Уэйлс, конечно, посмеялся над ним, назвал суеверным трусом — в общем, слово за слово, и тот открыл книгу. Но тут же уронил, двинулся к борту…

— Минутку, — перебил профессор, сделавший в блокноте две-три пометки. — Сначала скажите: говорил ли тот человек, откуда у него книга?

— Да, — совершенно серьезно ответил Прингл. — Если не ошибаюсь, он сказал, что везет ее в Лондон владельцу, некоему Хэнки, востоковеду, который и предупредил его об опасности. Хэнки — настоящий ученый и большой скептик, то-то и странно. Но суть происшествия много проще: человек открыл книгу, перешагнул через борт и исчез.

Профессор не отвечал. Наконец он спросил:

— Вы этому верите?

— Еще бы! — ответил Прингл. — Верю по двум причинам. Во-первых, Уэйлс был туп, как пробка, а в его рассказе есть одна деталь, достойная поэта. Он сказал, что тот человек исчез за бортом, но всплеска не было.

Профессор снова углубился в заметки.

— А вторая причина? — спросил он.

— Вторая причина заключается в том, — отвечал преподобный Льюк Прингл, — что я это видел собственными глазами.

Он помолчал, потом продолжил свой обстоятельный рассказ. В его речи не было и следа того нетерпения, которое проявляет сумасшедший или просто убежденный человек, пытаясь убедить собеседника.

— Итак, он положил книгу на стол, рядом с ятаганом. Я стоял у входа в палатку, спиной к нему, и смотрел в лес. А он стоял у стола и ругался — дескать, стыдно в двадцатом веке бояться каких-то книг. «Какого черта! — говорит. — Возьму и открою». Мне как-то стало не по себе, и я сказал, что лучше б вернуть ее как есть доктору Хэнки. Но он не мог успокоиться: «А что тут плохого?» Я ответил: «Как — что? Вспомните про пароход». Он молчит. Я думал, ему нечего ответить, и пристал к нему из чистого тщеславия: «Как вы это объясните? Что там произошло?» А он молчит и молчит. Я обернулся — и вижу: его нет.

В палатке никого не было. Открытая книга — на столе, переплетом кверху. Ятаган — на полу, а в холсте — дыра, как будто ее проткнули клинком. Через дыру виден только лес. Я подошел, посмотрел, и мне показалось, знаете, что растения не то примяты, не то поломаны. С тех пор я Уэйлса не видел и ничего о нем не слыхал.

Книгу я с опаской взял, завернул и повез в Англию. Сперва я думал отдать ее доктору Хэнки. Но тут я прочитал в вашей газете про ваши исследования и решил пойти к вам. Говорят, вы человек объективный, вас не проведешь…

Профессор Опеншоу отложил карандаш и пристально посмотрел на человека, сидевшего по другую сторону стола. В этом долгом взгляде он сконцентрировал весь свой опыт общения с самыми разными типами мошенников и даже с наиболее редкими типами честных людей. В любом другом случае он решил бы сразу, что все это — сплошная ложь. Он хотел решить так и сейчас. Но рассказчик мешал ему — такие люди если лгут, лгут иначе. В отличие от шарлатанов Прингл совсем не старался казаться честным, и, как ни странно, казалось, что он действительно честен, хотя что-то внешнее, постороннее припуталось тут. Может быть, хороший человек просто помешался невинным образом? Нет, и тут симптомы не те. Он спокоен и как-то безразличен; в сущности, он и не настаивает на своем пунктике, если это вообще пунктик.

— Мистер Прингл, — сказал профессор резко, как юрист, задающий свидетелю каверзный вопрос. — Где сейчас эта книга?

Из бороды снова вынырнула улыбка и осветила лицо, столь серьезное во время рассказа.

— Я оставил ее в соседней комнате, — сказал Прингл. — Конечно, это опасно. Но я выбрал из двух зол меньшее.

— О чем вы говорите? — спросил профессор. — Почему вы не принесли ее сюда?

— Я боялся, что вы ее откроете, — ответил миссионер. — Я думал, надо вам сперва рассказать. — Он помолчал, потом добавил: — Там был только ваш секретарь. Кажется, он довольно тихий — что-то пишет, считает.

— Ну, за Бэббеджа можно не беспокоиться! Ваша книга в полной безопасности. Его фамилия — Бэрридж, но я часто зову его Бэббедж. Не такой он человек, чтобы заглядывать в чужие пакеты. Его и человеком не назовешь — настоящая счетная машина. Пойдемте возьмем книгу. Я подумаю, как с ней быть. Скажу вам откровенно, — и он пристально взглянул на собеседника, — я еще не знаю, стоит ли ее открыть или лучше отослать этому доктору Хэнки.

Они вышли в проходную комнату. Но не успела закрыться дверь, как профессор вскрикнул и кинулся к столу секретаря. Стол был на месте — секретаря не было. Среди обрывков оберточной бумаги лежала книга в кожаном переплете; она была закрыта, но почему-то чувствовалось, что закрылась она только что. В широком окне, выходившем на улицу, зияла дыра, словно сквозь нее пролетел человек. Больше ничего не осталось от мистера Бэрриджа.

И Прингл и профессор словно окаменели; наконец профессор очнулся, медленно обернулся к Принглу и протянул ему руку. Сейчас он еще больше походил на судью.

— Мистер Прингл, — сказал он, — простите меня. Простите мне вольные и невольные мысли. Настоящий ученый обязан считаться с такими фактами.

— Мне кажется, — неуверенно сказал Прингл, — нам надо бы кое-что уточнить. Может, вы позвоните ему? А вдруг он дома.

— Я не знаю номера, — рассеянно ответил Опеншоу. — Кажется, он живет где-то в Хэмстеде. Если он не вернется, его друзья или родные позвонят сюда.

— А могли бы мы, — спросил Прингл, — описать его приметы для полиции?

— Для полиции! — встрепенулся профессор. — Приметы… Да вроде бы у него нет примет. Вот разве только очки. Знаете, такой бритый молодой человек… Полиция… м-да… Послушайте, что же нам делать? Какая дурацкая история!

— Я знаю, что мне делать, — решительно сказал преподобный Прингл. — Сейчас же отнесу книгу доктору Хэнки и спрошу его обо всем. Он живет недалеко. Потом я вернусь и скажу, что он ответил.

— Хорошо, хорошо… — проговорил профессор, устало опускаясь в кресло; кажется, он был рад, что другой взял на себя ответственность. Шаги беспокойного миссионера простучали по лестнице, а профессор все сидел не двигаясь и смотрел в пустоту, словно впал в транс.

Он еще не очнулся, когда быстрые шаги снова простучали по ступенькам и в контору вошел Прингл. Профессор сразу увидел, что книги с ним нет.

— Хэнки ее взял, — серьезно сказал Прингл. — Обещал ею заняться. Он просит нас прийти через час. Он специально повторил, профессор, что просит вас прийти вместе со мной.

Опеншоу молча смотрел в пространство. Потом спросил:

— Кто этот чертов доктор Хэнки?

— Вы так это сказали, как будто он и вправду сам черт, — улыбнулся Прингл. — Наверное, многие о нем так думают. Он занимается тем же, что и вы. Только он известен в Индии — он изучал там магию и все эти штуки. А здесь его мало знают. Он маленький, желтый, хромой и очень сердитый. Кажется, в Лондоне он просто врач, и ничего плохого о нем не скажешь, разве только что он один слышал хоть немного об этом проклятом деле.

Профессор Опеншоу тяжело поднялся и подошел к телефону. Он позвонил Брауну и сказал, что завтрак заменяется обедом, потому что ему надо посетить ученого из Индии. Потом он снова опустился в кресло, закурил сигару и погрузился в неизвестные нам размышления.

Отец Браун ждал профессора в вестибюле ресторана, где они условились пообедать, среди зеркал и пальм. Он знал о сегодняшнем свидании Опеншоу и, когда хмурые сумерки смягчили блеск стекла и зелени, решил, что непредвиденные осложнения задержали его друга. Он уже начал было сомневаться, придет ли профессор. Но профессор пришел, и с первого взгляда стало ясно, что подтвердились худшие подозрения: взор его блуждал, волосы были всклокочены — они с Принглом добрались все-таки до северных окраин, где жилые кварталы перемежаются пустошами, особенно мрачными в непогоду, разыскали дом — он стоял немного в стороне — и прочитали на медной дверной табличке: «Дж.-И. Хэнки, доктор медицины, член Королевского научного общества». Но они не увидели Дж.-И. Хэнки, доктора медицины. Они увидели только то, о чем им говорило жуткое предчувствие. В самой обычной гостиной лежала на столе проклятая книга — казалось, кто-то только что открыл ее. Дверь в сад была распахнута настежь, и нечеткий след уходил вверх по крутой садовой дорожке. Трудно было представить себе, что хромой человек взбежал по ней, и все же бежал хромой — отпечаток одной ноги был неправильной формы. Затем шел только неправильный след, словно кто-то прыгал на одной ноге; затем следы обрывались. Больше нечего было узнавать о докторе Хэнки. Несомненно, он занялся книгой. Он нарушил запрет и пал жертвой рока.

Они вошли в ресторан, и Прингл немедленно положил книгу на столик, словно она жгла ему пальцы. Священник с интересом взглянул на нее; на переплете были вытиснены строки:

 

Кто в книгу эту заглянуть дерзнет,

Того Крылатый Ужас унесет…

Дальше шло то же самое по-гречески, по-латыни и по-французски.

Принглу и Опеншоу хотелось пить — они еще не успокоились. Профессор кликнул лакея и заказал коктейль.

— Надеюсь, вы с нами пообедаете, — обратился он к миссионеру. Но Прингл вежливо отказался.

— Вы уж простите, — сказал он. — Я хочу сразиться с этой книгой один на один. Не разрешите ли воспользоваться вашей конторой часа на два?

— Боюсь, что она заперта, — ответил Опеншоу.

— Вы забыли, что там разбито окно. — И преподобный Льюк Прингл, улыбнувшись еще шире, чем обычно, исчез в темноте.

— Странный он все-таки, — сказал профессор, озабоченно хмурясь.

Он обернулся и с удивлением увидел, что Браун беседует с лакеем, который принес коктейль. Насколько он понял, речь шла о сугубо частных делах, — священник упоминал о каком-то ребенке и выражал надежду, что опасность миновала. Профессор спросил, откуда он знает лакея. Священник ответил просто:

— Я тут обедаю каждые два-три месяца, и мы иногда разговариваем.

Профессор обедал здесь пять раз в неделю, но ему ни разу и в голову не пришло поговорить с лакеем. Он задумался, но размышления его прервал звонок, и его позвали к телефону. Голос был глухой, — быть может, в трубку попадала борода. Но слова доказывали ясно, что говорит Прингл.

— Профессор! — сказал голос. — Я больше не могу. Я загляну в нее. Сейчас я у вас в конторе, книга лежит передо мной. Мне хочется с вами попрощаться на всякий случай. Нет, не стоит меня отговаривать. Вы все равно не успеете. Вот я открываю книгу. Я…

Профессору показалось, что он слышит что-то — может быть, резкий, хотя и почти беззвучный толчок.

— Прингл! Прингл! — закричал он в трубку, но никто не ответил.

Он повесил трубку и, обретя снова академическое спокойствие (а может, спокойствие отчаяния), вернулся и тихо сел к столику. Потом — бесстрастно, словно речь шла о провале какого-нибудь дурацкого трюка на спиритическом сеансе, — рассказал во всех подробностях таинственное дело.

— Так исчезло пять человек, — закончил он. — Все эти случаи поразительны. Но поразительней всего случай с Бэрриджем. Он такой тихоня, работяга. Как это могло с ним случиться?

— Да, — ответил Браун. — Странно, что он так поступил. Человек он на редкость добросовестный. Шутки для него шутками, а дело делом. Почти никто не знал, как он любит шутки и розыгрыши.

— Бэрридж! — воскликнул профессор. — Ничего не понимаю! Разве вы с ним знакомы?

— Как вам сказать… — беззаботно ответил Браун. — Не больше, чем с этим лакеем. Понимаете, мне часто приходилось дожидаться вас в конторе, и мы с ним, конечно, разговаривали. Он человек занятный. Помню, он как-то говорил, что собирает ненужные вещи. Ну, коллекционеры ведь тоже собирают всякий хлам. Помните старый рассказ о женщине, которая собирала ненужные вещи?

— Я не совсем вас понимаю, — сказал Опеншоу. — Хорошо, пускай он шутник (вот уж никогда бы не подумал!). Но это не объясняет того, что случилось с ним и с другими.

— С какими другими? — спросил Браун.

Профессор уставился на него и сказал отчетливо, как ребенку:

— Дорогой мой отец Браун, исчезло пять человек.

— Дорогой мой профессор Опеншоу, никто не исчез.

Браун смотрел на него приветливо и говорил четко, и все же профессор не понял. Священнику пришлось сказать еще отчетливей:

— Я повторяю: никто не исчез. — Он немного помолчал, потом прибавил: — Мне кажется, самое трудное — убедить человека, что ноль плюс ноль плюс ноль равняется нулю. Люди верят в самые невероятные вещи, если они повторяются. Вот почему Макбет поверил предсказаниям трех ведьм, хотя первая сказала то, что он и сам знал, а третья — то, что зависело только от него. Но в вашем случае промежуточное звено — самое слабое.

— О чем вы говорите?

— Вы сами ничего не видели. Вы не видели, как человек исчез за бортом. Вы не видели, как человек исчез из палатки. Вы все это знаете со слов Прингла, которые я сейчас обсуждать не буду. Но вы никогда бы ему не поверили, если б не исчез ваш секретарь. Совсем как Макбет: он не поверил бы, что будет королем, если бы не сбылось предсказание и он не стал бы кавдорским таном.

— Возможно, вы правы, — сказал профессор, медленно кивая. — Но когда он исчез, я понял, что Прингл не лжет. Вы говорите, я сам ничего не видел. Это не так, я видел — Бэрридж действительно исчез.

— Бэрридж не исчезал, — сказал отец Браун. — Наоборот.

— Что значит «наоборот»?

— То значит, что он, скорее, появился, — сказал священник. — В вашем кабинете появился рыжий бородатый человек и назвался Принглом. Вы его не узнали потому, что ни разу в жизни не удосужились взглянуть на собственного секретаря. Вас сбил с толку незатейливый маскарад.

— Постойте… — начал профессор.

— Могли бы вы назвать его приметы? — спросил Браун. — Нет, не могли бы. Вы знали, что он гладко выбрит и носит темные очки. Он их снял — и все, даже грима не понадобилось. Вы никогда не видели его глаз и не видели его души. А у него очень хорошие, веселые глаза. Он приготовил дурацкую книгу и всю эту бутафорию, спокойно разбил окно, нацепил бороду, надел плащ и вошел в ваш кабинет. Он знал, что вы на него не взглянули ни разу в жизни.

— Почему же он решил меня разыграть? — спросил Опеншоу.

— Ну, именно потому, что вы на него не смотрели, — сказал Браун, и рука его сжалась, словно он был готов стукнуть кулаком об стол, если бы разрешал себе столь резкие жесты. — Вы его называли счетной машиной. Ведь вам от него нужны были только подсчеты. Вы не заметили того, что мог заметить случайный посетитель за пять минут: что он умный; что он любит шутки; что у него есть своя точка зрения на вас, и на ваши теории, и на ваше умение видеть человека насквозь. Как вы не понимаете? Ему хотелось доказать, что вы не узнаете даже собственного секретаря! У него было много забавных замыслов. Например, он решил собирать ненужные вещи. Слышали вы когда-нибудь рассказ о женщине, которая купила две самые ненужные вещи — медную табличку врача и деревянную ногу? Из них ваш изобретательный секретарь и создал достопочтенного Хэнки — это было не трудней, чем создать Уэйлса. Он поселил доктора у себя…

— Вы хотите сказать, что он повел меня к себе домой? — спросил Опеншоу.

— А разве вы знали, где он живет? — сказал священник. — Не думайте, я совсем не хочу принижать вас и ваше дело. Вы — настоящий искатель истины, а вы знаете, как я это ценю. Вы разоблачили многих обманщиков. Но не надо присматриваться только к обманщикам. Взгляните, хотя бы между делом, на честных людей — ну, хотя бы на того лакея.

— Где теперь Бэрридж? — спросил профессор не сразу.

— Я уверен, что он вернулся в контору, — ответил Браун. — В сущности, он вернулся, когда Прингл открыл книгу и исчез.

Они опять помолчали. Потом профессор рассмеялся. Так смеются люди, достаточно умные, чтобы не бояться унижений. Наконец он сказал:

— Я это заслужил. Действительно, я не замечал самых близких своих помощников. Но согласитесь — было чего испугаться! Признайтесь, неужели вам ни разу не стало жутко от этой книги?

— Ну что вы! — сказал Браун. — Я открыл ее, как только увидел. Там одни чистые страницы. Понимаете, я не суеверен.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

В этом году 26 апреля - Пасха.

Фёдор Сологуб

Белая мама

 

I.

 

Приближалась Пасха. Эспер Константинович Саксаулов был в смутном, томительном настроении. Началось это, кажется, с того, что у Городищевых его спросили:

- Где вы встречаете праздник?

Саксаулов почему-то замедлил ответом.

Хозяйка, полная дама, близорукая, суетливая, сказала:

- Приходите к нам.

Саксаулову стало досадно, - не на барышню ли, которая, при словах матери, быстро глянула на него и сейчас же опять отвела глаза, продолжая разговор с молодым приват-доцентом?

В Саксаулове маменьки взрослых дочек ещё видели жениха, что его раздражало. Он считал себя старым холостяком, - а ему было всего тридцать семь лет. Он резко ответил:

- Благодарю вас. Я всегда провожу эту ночь дома.

Барышня взглянула на него, улыбнулась и спросила:

- С кем?

- Один, - с оттенком удивления в голосе ответил ей Саксаулов.

- Вы – мизантроп, - сказала госпожа Городищева, как-то кисло улыбаясь.

Саксаулов дорожил своею свободой. Порою ему казалось странным, что и он когда-то был близок к женитьбе. Теперь он обжился в своей небольшой, со строгим вкусом убранной квартире, привык к своему камердинеру, пожилому, степенному Федоту, и к его не менее степенной жене Христине, готовившей Саксаулову обед, - и убедил себя, что не женится из верности к своей первой любви. На самом же деле, сердце его холодело от равнодушия, порождённого одинокой, рассеянной жизнью.

У него было независимое состояние, отец и мать его давно умерли, близких родных не было. Он жил уверенно и спокойно, числился при каком-то ведомстве, был близко знаком со всем современным в литературе и искусстве, и эпикурейски пользовался благами жизни, - а сама жизнь казалась ему пустою, бесцельной. Если бы не одна светлая, чистая мечта, порой навещавшая его, он стал бы и совсем холоден, как многие.

 

II.

 

Его первая и единственная любовь, закончившаяся до расцвета, заставляла его по вечерам иногда грустно и сладостно размечтаться. Лет пять тому назад встретился он с молодой девушкой, которая произвела на него неизгладимое впечатление. Бледная, нежная, с тонким станом, голубоглазая, светлокудрая, она казалась ему почти неземным созданием, порождением воздуха и тумана, случайно и ненадолго занесённым судьбой в городской шум. Её движения были медленны; нежный, ясный голос её звучал слабо, как ропот ручья, плещущего на камни тихие струи.

Саксаулов, - случайно ли это было, или нет, - всегда видел её в белом платье. Впечатление белого сделалось в нём нераздельным с мыслью об ней. Само имя её, Тамара, всегда казалось ему белым, как снег на горных вершинах.

Он стал бывать у родителей Тамары. Не раз уже решался он сказать ей те слова, которыми связываются людские судьбы. Но она всегда уклонялась: в глазах отразятся страх и тоска, она встаёт и уходит. Но что её страшило? Саксаулов читал на её лице признаки девственной любви: глаза её оживлялись, когда он входил, и лёгкий румянец разливался по её щекам.

Но вот в один, вечно памятный для него, вечер она выслушала его. Была ранняя весна. Ещё недавно вскрылись реки, и нежным зелёным пухом одевались деревья. В городской квартире Тамара и Саксаулов сидели у открытого окна над Невой. Не заботясь о том, что и как скажет, он говорил нежные, страшные ей слова. Она побледнела, как-то неопределённо и слабо улыбнулась, и встала. Её тонкая рука трепетала на резной спинке стула.

- Завтра, - тихо сказала Тамара, и вышла.

Саксаулов долго, с напряжённым ожиданием, смотрел на дверь, за которой скрылась Тамара. Голова у него кружилась. Ветка белой сирени бросилась ему в глаза, - он зачем-то взял её с собой, и ушёл, не простившись с хозяевами.

Ночью он не мог заснуть. Он стоял у окна, смотрел в тёмные, потом опять к утру просветлевшие, уличные дали, улыбался, и сжимал белую ветку сирени. Когда стало светло, он заметил, что пол в его комнате усеян белыми лепестками сирени. Это показалось Саксаулову смешным и наивным. На его ночные волнения пахнуло холодком. Он принял ванну, почувствовал себя почти уравновешенным, и поехал к Тамаре.

Ему сказали, что она больна, - где-то простудилась. И уже никогда больше Саксаулов не видел её: через две недели она умерла. Он не пошёл на её погребение. Её смерть оставила его почти спокойным, - и уже не мог он понять, любил ли её, или то было краткое, преходящее обаяние.

Иногда по вечерам он мечтал о ней, потом она стала забываться; и портрета её у Саксаулова не было. Только через несколько лет, в прошлом году, весной, ему напомнила Тамару ветка белой сирени в окне гастрономического магазина, грустно бесприютная среди обжорной роскоши. И с этой поры полюбил он снова вспоминать по вечерам Тамару.

Теперь, уходя от Городищевых, он робко подумал:

«Она придёт христосоваться.»

Чувство страха и одиночества так больно охватило его, что он подумал:

«Не жениться ли, чтобы не быть одному в святые, таинственные ночи?»

Валерия Михайловна, - так звали барышню Городищевых, - вспомнилась. Она не красавица, но одета всегда удивительно к лицу. К Саксаулову она, по-видимому, расположена, и вряд ли откажет ему, если он посватается.

На улице шум и толпа рассеяли его, и мысли о девице Городищевой приняли обычный иронический оттенок. И может ли он для кого-нибудь изменить памяти Тамары? Всё в мире представилось ему столь пошлым и мелким, что ему захотелось, чтобы Тамара, - и только она одна, - пришла к нему христосоваться.

«Но, - подумал он, - она опять будет смотреть с ожиданием. Белая, нежная Тамара, чего же она хочет? Её нежные губы поцелуют ли меня?»

 

III.

 

Тоскливо мечтая о Тамаре, Саксаулов бродил по улицам, смотрел на лица прохожих, - и неприятны ему были грубые лица взрослых. Он припомнил, что ему не с кем будет радостно и любовно похристосоваться. Будет много поцелуев в первый день, - грубые губы, колючие бороды, винный запах.

Уж если целовать кого-нибудь, так это детей. Детские лица стали милы Саксаулову.

Он долго ходил, устал, и вошёл в церковную ограду на шумной улице. Бледный мальчик, сидевший на скамейке, испуганно глянул на Саксаулова, и тотчас же опять принялся неподвижно смотреть перед собой. Его голубые глаза были печальны и нежны, как у Тамары. Он был такой маленький, что ноги его торчали вперёд со скамейки.

Саксаулов сел рядом с ним, и с жалостливым любопытством стал его рассматривать. Было в этом одиноком мальчугане что-то радостно напоминающее и волнующее. А на взгляд это был самый обыкновенный мальчишка: отрёпанная одежда, белая меховая шапчонка на светловолосой голове, на ногах изношенные грязные сапоги.

Он долго сидел на скамейке, и вдруг встал, и тоскливо пискнул. Он побежал из ворот по улице, потом остановился, метнулся в другую сторону, и опять остановился. Видно было, что он не знает, куда идти. Он заплакал, тихо, без крика, роняя крупные слёзы. Собралась толпа. Пришёл городовой. Мальчика стали расспрашивать, где он живёт.

- Глюхов дом, - лепетал мальчуган, ещё не ясно, по младенчески, произнося слова.

Но улицы мальчик не знал, и только повторял:

- Глюхов дом.

Городовой, молодой и весёлый, подумал, и решил, что такого дома поблизости нет.

- Ну, а у кого ты живёшь? – спросил угрюмый мастеровой, - отец-то у тебя кто?

- Отца нет, - отвечал мальчик, обводя толпу заплаканными глазами.

- Отца нет, такое дело, - серьёзно сказал мастеровой, и покачал головою. – Ну, а мать кто?

- Мама есть, - сказал мальчик.

- Как же её зовут?

- Мама, - сказал мальчик, подумал и прибавил: - чёрная мама.

Кто-то в толпе засмеялся.

- Чёрная? Что ж, фамилия такая? – догадывался угрюмый мастеровой.

- Прежде белая была мама, а теперь чёрная, - рассказывал мальчик.

- Ну, брат, тебя не разберёшь, - решил городовой. – Надо в участок свести. Там справятся по телефону.

Он подошёл к воротам, и позвонил. В это время, завидев городового, дворник с метлой в руках уже выходил из ворот. Городовой велел ему вести мальчика в участок. Но мальчик вдруг словно надумал что-то, и крикнул:

- Ну, пустите, сам найду!

Он, может быть, испугался дворниковой метлы, может быть, и в самом деле что-то припомнил, - только так побежал, что Саксаулов чуть не потерял его из вида. Но скоро мальчик пошёл тише. Он колесил по улицам, перебегая с одной стороны на другую, отыскивая и не находя своего дома. Саксаулов шёл за ним молча. Он не умел разговаривать с детьми.

Наконец мальчик устал. Он остановился у фонаря, прислонясь плечом к столбу. На глазах его сверкали слезинки.

- Милый мальчик, - заговорил Саксаулов, - что же ты, ещё не нашёл?

Мальчик молча посмотрел на него грустными, кроткими глазами, - и вдруг Саксаулов понял, что заставляло его так неотступно следить за мальчиком. Во взоре и в лице маленького скитальца было что-то, придававшее ему необычайное сходство с Тамарой.

- Милый, как тебя зовут? – взволнованно и нежно спросил Саксаулов.

- Лёша, - сказал мальчик.

- Что же ты, милый Лёша, живёшь с мамой?

- С мамой. Только это – чёрная мама, а прежде белая мама была.

Саксаулов догадался, что чёрная была мачеха.

- Как же это ты заблудился? – спросил он.

- А мы шли с мамой, всё шли. Она велела сидеть и ждать, а сама пошла. А мне стало страшно.

- Кто же твоя мама?

- Мама? Она – такая чёрная и сердитая.

- А чем она занимается?

Мальчик подумал.

- Кофей пьёт, - сказал он.

- Ну, а ещё что?

- Ещё с жильцами ругается, - подумав, ответил Лёша.

- А белая мама где?

- Её унесли. Положили в гроб, и унесли. И папу унесли.

Мальчик показал рукой куда-то вдаль, и заплакал.

«Что же с ним делать?» - подумал Саксаулов.

Но вдруг мальчуган опять побежал. Через несколько поворотов он пошёл потише. Саксаулов опять догнал его. Лицо мальчика изображало странную смесь радости и боязни.

- Вот Глюхов дом, - сказал он Саксаулову, показывая на пятиэтажную уродливую громадину.

В это время из ворот «Глюхова дома» показалась черноволосая, черноглазая баба в чёрном платье и чёрном платке с белыми горошинами. Мальчик боязливо сжался.

- Мама, - шепнул он.

Мачеха увидела его, и удивилась.

- Ты зачем здесь, пострелёнок! – закричала она. – Велено тебе было сидеть на скамейке. Зачем сошёл?

Кажется, она собиралась тут же прибить мальчика. Но, заметив, что на них смотрит какой-то барин, очень строгий и важный с виду, она заговорила помягче:

- Я только отошла на полчаса, а он и побежал. С ног сбилась, искавши, пострел этакий! Сердце не на месте!

Она захватила в свою широкую лапищу крохотную ручонку ребёнка, и потащила его во двор. Саксаулов заметил номер дома и название улицы, и пошёл домой.

 

IV.

 

Саксаулов любил слушать рассудительные речи Федота. Вернувшись домой, он рассказал ему про Лёшу.

- Это она его нарочно, - решил Федот. – Ведь який яд – баба! Экую даль от дома отвела!

- Зачем же ей это? – спросил Саксаулов.

- Как сказать! Известно, глупая баба, - думает: заблудится мальчонка на улице, всячески, не оставят, - может, кто и возьмёт. Известно, мачеха. Что ей, нежалимое дитятко.

Саксаулову не верилось. Он сказал:

- Да ведь полиция нашла бы её!

- Известно, нашла бы, - ну, а между прочим, она, может быть, и совсем из города уедет, ищи тогда.

Саксаулов усмехнулся.

«Положительно, - подумал он, - моему бы Федоту быть судебным следователем».

Вечером, сидя перед лампою за книгой, он задремал. Пригрезилась Тамара, - нежная, белая, - пришла и села рядом. Лицо её было удивительно похоже на Лёшино лицо. Она смотрела неотступно, настоятельно, и чего-то ждала. Томительно было Саксаулову видеть её светлые, молящие глаза, и не знать, чего она хочет. Он быстро поднялся, и подошёл к тому креслу, где показалось ему, что сидит Тамара. Остановясь перед нею, он громко и страстно спросил:

- Чего же ты хочешь? Скажи.

Но её уже не было.

«Только приснилась», - грустно подумал Саксаулов.

 

V.

 

На другой день, выходя с академической выставки, Саксаулов встретил Городищевых. Он рассказал барышне о Лёше.

- Бедный мальчик, - тихо сказала Валерия Михайловна, - мачеха его просто сбыть с рук хочет.

- Это ещё не доказано, - ответил Саксаулов.

Ему было досадно, что все, и Федот, и барышня, так трагически смотрят на этот простой случай.

- Это очевидно, - горячо говорила Валерия Михайловна. – Отца нет, мальчик у мачехи, он её стесняет. Не сбудет добром – совсем изведёт.

- Вы слишком мрачно смотрите, - с усмешкой сказал Саксаулов.

- Вот вам бы взять его к себе, - посоветовала Валерия Михайловна.

- Мне? – с удивлением переспросил Саксаулов.

- Живёте вы один, - настойчиво продолжала Валерия Михайловна, - никого у вас нет. Сделайте доброе дело на Пасху! Хоть похристосоваться с кем будет.

- Помилуйте, Валерия Михайловна, где же мне возиться с ребёнком?

- Возьмите бонну. Сама судьба вам его посылает.

Саксаулов с удивлением и невольной нежностью смотрел на раскрасневшееся, оживлённое лицо барышни.

Когда вечером ему опять пригрезилась Тамара, ему уже казалось, что он знает её волю. И вот в тишине его комнаты словно прозвучали тихие слова:

«Сделай, как она сказала!»

Саксаулов радостно встал, и провёл рукой по дремотным глазам. Он увидел на столе ветку белой сирени, и удивился. Откуда она? Или Тамара оставила её, как знак своей воли?

И он подумал вдруг, что, женившись на барышне Городищевой и взяв к себе Лёшу, он исполнит желание Тамары. Он радостно вдыхал нежный аромат сирени.

Вдруг вспомнил он, что сам купил сегодня эту ветку. Но сейчас же подумал:

«Это ничего не значит, что сам: и в том, что захотел её купить, и в том, что теперь забыл об этом, есть указание».

 

VI.

 

Наутро он отправился за Лёшей. Мальчик встретился ему в воротах, и показал свою квартиру. Лёшина чёрная мама пила кофе, и ругалась со своим красноносым жильцом. От неё вот что узнал Саксаулов о Лёше.

Мальчик остался от матери по третьему году. Отец женился на этой чёрной бабе, а через год и сам умер. У чёрной, Ирины Ивановны, есть свой годовалый сын. Она собирается замуж. Свадьба на днях, и сейчас же после венца уедут «в провинцию». Лёша ей чужой, и совсем не нужен.

- Отдайте его мне, - предложил Саксаулов.

- Сделайте ваше одолжение, - со злобной радостью сказала Ирина Ивановна.

Потом, помолчав, прибавила:

- Только за одежду заплатите.

И вот Лёша водворился у Саксаулова. Барышня Городищева принимала участие в поисках бонны и вдругих подробностях в устройстве Лёши. Пришлось ей побывать и в квартире Саксаулова. В этих заботах она показалась Саксаулову совсем иной. Словно ему открылась дверь в её душу. Глаза её стали лучисты и нежны, и вся она прониклась почти той же тихостью, какой веяло от Тамары.

 

VII.

 

Лёшины рассказы о белой маме умилили Федота и его жену. В страстную субботу, укладывая его спать, они повесили над его изголовьем белое сахарное яичко.

- Это от белой мамы – сказала Христина, - только ты, голубчик, его не трогай! Его нельзя трогать, пока Боженька не воскреснет, и в колокола не зазвонят.

Лёша послушно улёгся. Долго смотрел он на радостное яичко, - наконец заснул.

А Саксаулов в этот вечер сидел дома один. Незадолго до полуночи непобедимая дрёма опять сомкнула его глаза, - и он обрадовался, что увидит сейчас Тамару.

И вот она пришла, вся белая, радостная, принося с собой далёкие радостные звуки благовеста. Нежно улыбаясь, она склонилась над ним, и – несказанная радость! – на губах своих почувствовал Саксаулов нежное прикосновение. Нежный голос тихо сказал:

- Христос воскресе!

Не открывая глаз, Саксаулов протянул руки, и обнял нежное, тонкое тело. Это Лёша взобрался к нему на колени и христосовался.

Благовест разбудил мальчика. Он схватил белое яйцо и побежал к Саксаулову.

Саксаулов проснулся. Лёша смеялся и показывал белое яйцо.

- Белая мама прислала, - лепетал он, - а я тебе даю, а ты дай тёте Валерии.

- Хорошо, милый, так я и сделаю, - сказал Саксаулов.

Он уложил Лёшу спать, а сам поехал к Валерии Михайловне с Лёшиным белым яичком, - подарком от белой мамы, который казался ему в эти минуты Тамариным даром.

[Chanda 14]

Сказка для Alex Wer Graf

Храбрый рыцарь - миру защита

Словацкая сказка

 

Жил-был престарелый король и было у него три сына. Как и подобает хорошему отцу, хотел король, чтоб выросли они настоящими людьми. Созвал он со всего королевства мудрецов, велел королевичей всяким наукам обучать. Да только, как ни бились учителя, так ни с чем и разъехались. Уж очень королевичи бестолковыми оказались. Закручинился отец: таким сыновьям и целое королевство по ветру пустить нипочем!

Долго горевал старый король, долго невеселые деньки тянулись. Как вдруг однажды раздался страшный грохот, задрожал королевский дворец! Выбежал король поглядеть, что там такое — видит, посреди двора в полном рыцарском облаченьи красавец-рыцарь на коне гарцует. Соскочил рыцарь с коня — и прямо к королю идет. Король его принял милостиво, спрашивает зачем пожаловал.

Рыцарь не мешкая объясняет:

- Слыхал я, — говорит, — что есть у вас три сына и все три бестолковы не в меру. Коли будет на то ваша воля, пускай один из них, хоть бы и старший, со мной отправится. Поглядим, может из него толк будет.

Обрадовался король и сразу согласился, в надежде, что у такого прекрасного рыцаря сын хоть чему-нибудь да обучится. Одно только ему досадно было

— почему он не младшего выбрал, тот вроде бы пошустрее. Попрощался рыцарь с королем, королевского сына взял за руку, во двор вывел, а там крылатый конь ждет. Вскочили оба на коня, рыцарь пришпорил крылатого и крикнул на прощанье:

— Через год привезу сына обратно! Конь помчался — весь дворец задрожал.

Так летели они, пока не попали в рыцарский замок. Замок тот золотом, серебром, драгоценными камнями сверкает. Рыцарь водит королевича из одних покоев в другие, все ему показывает и при этом говорит:

— Все это отныне твое, можешь делать, что пожелаешь. Ничего с тебя спрашивать не стану, играй, забавляйся. Вот тебе игрушки-забавушки. Не скучай. Но только, как году конец придет, ты мне такой ужин приготовь, чтоб я его запах за полверсты учуял. А я отправлюсь по белу свету бродить, ты меня целый год не увидишь. Но через год — жди! Исполнишь, что я велел

— не пожалеешь, я тебя щедро одарю. А теперь прощай, будь здоров! Сказал рыцарь и исчез. Остался королевич во дворце, стал из комнаты

в комнату похаживать, драгоценные вещи перебирать, в играх да забавах время коротать. Год пролетел, он и не заметил. Слуга ему напоминает: „Завтра рыцаря домой жди! Времени в обрез!”

Принц старается, ужин стряпает.

Вдруг задрожал дворец, рыцарь примчался, с коня соскочил и прямо к королевичу:

— Ты, я вижу, парень, — не промах, — говорит он. — Я за полверсты от вкусного духа чихать начал!

Снял с себя доспехи, сел к накрытому столу и принялся за вкусный ужин. Когда все золотые и серебряные блюда опустели, рыцарь поднялся и говорит:

— Ну, сын мой, потрудился ты на славу, бери из моего добра все, что пожелаешь. Я тебя сейчас к отцу повезу, а по дороге еще одарю!

Стал королевич мешки золотом-серебром набивать, хватает, что подороже. Тут во дворе конь затопал, рыцарь королевича зовет:

— Иди, садись. О мешках не беспокойся, я их сам в батюшкин дворец переправлю!

Уселись они на коня и полетели. Прилетают на красивую лужайку. Остановился конь. Рыцарь с королевичем спешились, рыцарь приказывает:

— Встань на колени, приложи ухо к земле! Послушался королевич.

— Что видишь, что слышишь? — спрашивает его рыцарь.

Королевич с радостью отвечает:

— Все повидал, что на белом свете творится; и отца с братьями видал, они в моих мешках роются!

- Добро! Станешь ты рыцарем-Всевидом, будешь видеть все, что на белом свете происходит! Получай этот дар от меня на память! А теперь едем к отцу.

Взлетел конь в облака и до тех пор летел, пока перед королевским дворцом не опустился. Отец и братья приняли их с радостью. Отец рыцаря благодарит, погостить приглашает.

- Времени нету, — отвествовал рыцарь, — но если пожелаете, можете отпустить со мной среднего сына.

Король охотно согласился. Взял рыцарь среднего сына за руку, посадил позади себя на крылатого коня и полетели они в рыцарский замок. Рыцарь провел принца по всем покоям, все показал, велел целый год вволю играться-забавляться. Но в конце года приказал такой ужин готовить, чтоб за версту вкусный запах в нос бил! Коли исполнит хозяйский приказ — получит щедрую награду.

Подал на прощанье рыцарь королевичу руку, сел на коня и улетел.

Средний брат, как и старший, себя ничем не утруждал, только все из покоев в покои похаживал, редкостные вещи перебирал да в играх и забавах время проводил. В конце года спохватился и давай ужин стряпать. Удался ужин на славу, за версту заманчивый дух можно было учуять.

Явился рыцарь, разделся, сел к столу, все съел. Покончил с ужином, поднялся и говорит королевичу:

— Ну, сын мой, я тобой доволен. Ты заслужил мою награду. Будет от меня тебе добрая память на всю жизнь! А потом к отцу отвезу.

Вскочили оба на крылатого коня и летели долго-долго, до самого моря. На берегу конь остановился и рыцарь с королевичем спешились. Достает рыцарь три дуката и бросает в море, а королевичу велит за ними прыгнуть и принести дукаты обратно. Королевич глядит на рыцаря, уж не насмехается ли тот над ним, не шутку ли шутит? Нет, рыцарь не шутил. Увидал, что королевич колеблется, выхватил меч из ножен, над головой королевича крутит, вот-вот голова с плеч слетит! В море ли королевичу тонуть, от меча ли погибать, не все ль одно?

Пришлось королевичу в море кидаться. Только воды коснулся, вода перед ним расступилась. Вокруг волна бушует, а где королевич шаг шагнет, там море расступается. Нашел он три дуката, на берег вынес.

— Вот видишь, — хвалит его рыцарь, — а ты боялся! С этого часа станешь ты рыцарем — Воды повелителем. Где бы ты с врагом не бился, ты сквозь воду пройдешь, а враг в воде погибнет. Это тебе мой дар на память! А теперь поедем к твоему отцу.

Прибыли они в королевский дворец, все им навстречу бегут, радуются, король не знает, как его за сыновей благодарить.

— Не велика заслуга, — отвечает рыцарь скромно, — а если угодно, дай мне, король, и младшего на год в ученье.

— Берите, берите, — отвечает король, — с превеликой радостью отдам вам негодника, может, вы из него человека сделаете!

Не стал рыцарь вникать, чем младший сын отцу не угодил, а сказал про себя: — Может, он мне больше подойдет, чем те два.

Вскочили они с королевичем на крылатого коня, не успел королевич оглянуться, а они уже во дворе рыцарского замка!

Рыцарь повел королевича в замок, стал по богатым покоям водить, красоту да богатство показывать.

— А теперь, сын мой, — говорит королевичу рыцарь, — можешь ничего не делать, только любуйся этой красотой, да забавляйся. Одно лишь велю: к концу года готовь такой ужин, чтоб я его за две версты учуял. Коли мое повеленье исполнишь, награжу тебя — не чета твоим братьям!

Сказал, вскочил на коня и исчез.

Год пролетел, как один денек, вот он и на исходе. Засучил королевич рукава и принялся ужин стряпать.

Рыцарь во дворе доспехами громыхает, а стол уже для ужина накрыт. Входит рыцарь в покои, еще в дверях королевича нахваливает, — в двух с половиной верстах, — говорит, — добрым ужином пахло!

Уселся рыцарь за стол и подобрал все до последней крошки! Маковой росинки не оставил! А после ужина сказал королевичу:

— Ну, такого ужина я еще не едал! Награжу тебя за него по заслугам! Память тебе от меня будет вечная!

Вскочили они оба на коня и полетели в ту сторону, откуда год назад явились.

Летели, летели и остановились на той самой лужайке, где когда-то старший брат останавливался.

Крылатый конь стоит печально, он-то знал, что сейчас произойдет! Рыцарь с трудом опустился на землю, велел и королевичу спешиться. Тот соскочил, а рыцарь ему и говорит:

- Сын мой, дорогой! Стал я немощен, силы оставляют меня, я умираю и нет у меня никого, кому б я мог оставить свой замок да богатство, да верного моего коня! Все это я отдаю тебе, владей, будь всему хозяином и господином.

Рыцарь повернулся к коню, похлопал по спине, велел новому хозяину так же верно служить, как ему служил. И королевичу наказал:

— С этим конем да с моим мечом, (с ним я ни днем, ни ночью не расставался) станешь ты самым славным рыцарем, будешь всему миру защитой и все тебе подчиняться. Но смотри, коли у тебя этот меч с пояса снимут, ты сразу в камень обратишься. Помни и будь осторожен!

Договорил рыцарь, отстегнул меч и королевичу подал. Только подал, как рухнул на землю и тут же дух испустил.

Что мне делать? — отчаялся молодой рыцарь, — как его похоронить, коли нет никакой помощи?

Не хотелось ему домой в печали возвращаться, не хотелось горькую весть нести. Вскочил он на коня и поехал обратно в рыцарский замок. Привел людей и с их помощью похоронил старого рыцаря на красивом лугу под раскидистым деревом, что росло посредине. Потом молодой рыцарь отправил людей назад и приказал замок в добром порядке содержать до той поры, пока он не вернется.

А сам домой, к отцу, полетел. Опустился во дворе — дворец от грохота вздрогнул! Отец и старшие братья выбегают. Поначалу отец испугался,

подумал, что старый рыцарь один воротился. Поближе подошел, сына увидал, стал спрашивать, где старый рыцарь, почему не явился? Сын отцу все рассказал. Старик опечалился. И братья тоже. Но потом, когда узнали, что богатый замок к младшему брату перешел, озлились старшие братья. Старый король поставил всех трех сыновей перед собой и молвил:

— А теперь, дети мои, покажите, чему вы у рыцаря за год научились? Старшие-то не хотели показывать, пока меньшой не вернется. Братья стали

отговариваться, никому не охота первому начинать. Те двое на младшего кивают.

— Нет, — отвечает младший, — есть такое присловье — вперед старшего не суйся, — я уж лучше напоследок.

Хочешь -не хочешь, пришлось самому старшему начинать:

— Я — рыцарь-Всевид, приложу ухо к земле и все слышу, все вижу, что где творится.

Средний говорит:

— А я рыцарь - Воды укротитель, — сквозь воду пройду, вода расступится, а я посуху проберусь.

И воскликнул тут меньшой:

— Только-то и всего! А я — рыцарь Миру защита!

Услыхали братья, еще пуще озлились! Готовы его на куски разорвать!

Стали все три брата под отцовской крышей жить.

Да только отцу младший сын всех милей. Старшие не могли того стерпеть, стали разрешенья просить, пойти по свету, своего счастья искать. Попрощались с отцом-матерью, а на брата зло затаили. С тем и ушли.

Поначалу только и было у них разговору, что про младшего брата. Все судили да рядили, как бы ему радость и счастье испортить. Шли они, шли, подданные отцовские их встречали приветливо, и, как подобает, оказывали королевские почести, а как стали братья к границе отцовских владений подходить, взяли с собой несколько здоровенных парней, чтоб на чужой земле не бояться.

Что ж, все вроде было хорошо, да не больно!

Как попали они на чужие земли, вообразили, что коли они рыцари, им все нипочем, стали людей грабить да обижать. Идут, а за ними пепелища остаются, нищие да сироты плачут.

Долго ли, коротко творили они разбой, а дошла жалоба до короля, что этими землями владел. Просят подданные себе защиты, а разбойникам — наказанья. Король отдал приказ: готовить войско и разбойников схватить!

Услыхали братья, что король на них большое войско посылает. Средний брат старшего к реке ведет, велит на берегу стоять. А тут и королевское войско подоспело. Солдаты думают: „Куда им против нашей силы, мы их сейчас в воду покидаем!”

Но как до дела дошло, все иначе обернулось: братья с разбойниками в реку спрыгнули и перешли ее, словно посуху, солдаты увидали и за ними, но вода стояла глубокая и все утонули.

А братья на берегу стоят потешаются. Да счастье-то ведь переменчиво!

Шлет король другое войско. Стали братья деревню разорять. А солдаты ее со всех сторон окружили, всех разбойников похватали, ни один не ушел. К королю ведут, а братьев впереди всех толкают.

Увидал их король, спрашивает, кто такие, да откуда. Они отвечают: „Такого-то, мол, короля, сыновья, ходим счастье ищем”.

— Таким манером счастья не сыщешь! — вскричал разгневанный король. — Не верю я, чтоб королевские дети такие безобразия творили! На вас поглядеть — сразу видно — разбойники вы и душегубы! — В заточенье их!

- приказал король. — А потом, когда свершим над ними суд, — казним! В ту ночь, после того дня, приснился к утру их отцу страшный сон. Все, что наяву с его детьми стало, все ему во сне привиделось. Вскочил он на ноги и к младшему сыну побежал. Младший еще крепким сном спал. Подходит король к его постели, а тот во сне зубами скрипит. Разбудил его отец, стал сон рассказывать, а сын говорит:

— И я, батюшка, тот же сон видел, сомненья нет, все правда. Значит, пора мне в путь собираться и несчастных братьев вызволять!

Жалко отцу последнего сына от себя отпускать, тревожится, как бы с ним беды не стряслось. Но тот на своем стоит, велит крылатого коня седлать, сам в дорогу собирается.

Послышался во дворе конский топот. Отец заплакал, стал с сыном прощаться.

— Отец, дорогой, — успокаивал его сын, — вы за меня не тревожьтесь. Пока этот меч на моем поясе звенит, никто меня и пальцем не тронет.

Сказал, вскочил на коня и полетел, как стрела из лука. Без задержки добрался до тех земель, где его братья в башне сидели.

В город въехал, видит на площади народу тьма-тьмущая, посредине король восседает, по бокам — братья стоят, возле них — палач. „Плохо дело”, — подумал он, — пришпорил коня и, словно с неба свалился, — предстал пред королевские очи. Братья его сразу узнали, веселее глядят.

Молодой рыцарь учтиво королю поклонился, стал за братьев просить, чтоб простил их король и жизнь даровал.

— Кабы пришли твои братья ко мне по-рыцарски да по-королевски, как ты, я б их по-иному принял. Да только они у меня столько людей побили, такой разбой учинили, что лишь смерти и заслуживают! — ответствовал король.

— Твои потери втрое возместятся, только даруй моим братьям жизнь! — говорит рыцарь.

— Нет, — кричит разгневавшись король, — не можешь ты меня принудить, а за твою дерзость, велю я их казнить немедля!

Услыхал такую речь молодой рыцарь, повернул коня и взмахнул мечом. Полетели тут солдатские головы, одна за другой и никто не осмелился против него пойти.

— Хватит, хватит! — вскричал перепуганный король.

Отпустил братьев, а молодого рыцаря любезно в свой дворец пригласил на богатый пир да забаву. Старшие братья позабыли про страх и веселились напропалую.

Кончилось веселье и братья, распростившись с королем, покинули город. Стал младший у старших спрашивать, хотят ли они его во всем слушаться и его советы принимать? Желают ли дальше под его охраной вместе идти и счастье искать? Братья, побывав в переделке, поумнели. Бросились на колени, клянутся почитать его, как отца родного и его добрым советам вечно следовать.

— Быть по сему! — отвечал младший брат. — Идите со мной!

Собрались они и все вместе отправились по славным городам и королевствам. Идут, никому обиды не чинят, и везде их с почетом встречают. Творят братья людям добро, а особенно младший старается, где пройдет, всюду по себе добрую память оставляет, славными и геройскими делами.

Обошли они немало земель и попали, наконец, в королевскую столицу. Глядят, диву даются! Весь город черным обтянут. Добрались до постоялого двора, у хозяина спрашивают, почему это весь город в трауре? Хозяин отвечает, что неподалеку от города поселился дракон о трех головах и каждую неделю отдают ему на съедение то юношу, то девушку. А нынче утром подошла очередь королевской дочери, которую все любят за ее красоту и доброту. Вот почему повсюду траур.

— Коли так, — говорит на это молодой рыцарь, — ступайте к королю и доложите, что сидит, де, у вас молодец и берется он избавить королевскую дочь от дракона-людоеда!

— Не хвались, — послышался тут из толпы голос, — были у нас рыцари не

хуже тебя, бились с драконом, чтоб принцессу в жены заполучить, да никто живым не вернулся, все там остались!

- Ступайте, ступайте, — говорит рыцарь, — скажите, что нашелся еще один и рад бы за принцессу голову сложить, да смерти не боится, знает, что победа у него в руках!

Нашлись за приличное вознаграждение желающие и сообщили королю эту новость, а вскоре возвратились с ответом, что король и его дочь рады приветствовать в своем дворце храброго рыцаря. Просят, мол, пожаловать.

Молодой рыцарь вскочил на коня и полетел во дворец. Король с дочерью и придворные вышли ему навстречу. Все и даже сам король любовались красотой и статью рыцаря, и его платьем, что сидело на нем, как влитое. Король потчевал его добрыми блюдами, ублажал как мог и оставил ночевать.

Как солнышко взошло, стали принцессу в карету сажать, а она от великого страха без памяти свалилась!

Рыцарь впереди несется на своем верном коне, король с народом за ним идет. Около часовенки карета остановилась. Принцесса в часовню вошла, отважный рыцарь рядом прохаживается, король с народом издали глядит, что-то будет.

И вдруг послышался страшный рев. Откуда ни возьмись дракон летит прямо к часовне, пламя из пасти вырывается. Летит принюхивается, на рыцаря и не смотрит. Огляделся дракон, взмыл под облака, сорвал с часовенки крышу, вот-вот внутрь ринется. Тут рыцарь как закричит громовым голосом:

— Эй, тебе что тут надобно!?

— Это тебе что надобно, земной червь! — взревел дракон, — я беру свое, что мне положено, а тебе до того дела нет.

- Нет здесь ничего твоего и не будет! — отвечает рыцарь. — А коли хочешь получить — давай бороться!

Обхватил дракон рыцаря и по щиколотку в землю вогнал, но рыцарь выскочил, достал свой меч и снес дракону одну голову. Рассвирепел дракон, стал огнем плеваться. Принцесса рыцарю снадобьем раны лечит. Видит дракон, что рыцарю огонь не страшен, хватает его и по колено в землю вгоняет. Рыцарь выскочил, за меч схватился и вторую голову дракону снес.

Все вокруг ликуют, многие рыцарю свою помощь предлагают, но он отказывается. Усталый дракон хотел немного отдохнуть, но рыцарь решил не ждать, пока тот в себя придет и силы к нему вернутся. Схватил меч и снес третью драконью голову, а самого изрубил на мелкие части!

Прибежал король и все остальные, победителя приветствуют, а принцесса, сама не своя от радости, из часовни выходит и благодарит спасителя.

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Храбрый рыцарь - миру защита

Словацкая сказка

(окончание)

 

С великими почестями вернулся рыцарь в город. Там уже вместо траура на домах цветы и гирлянды красуются. Всюду только и разговору что о рыцаре. Люди теснятся, чтобы на рыцаря хоть одним глазком взглянуть. Во дворце пир готовят. Гости за стол усаживаются. Во главе стола короля с рыцарем сажают, а рядом с рыцарем — принцессу в розовом платье. Все пьют да едят, а король поднимается и говорит:

— Дорогие гости! Нет того на свете, чем бы мы храброго рыцаря отблагодарить могли. И я тоже не в силах воздать ему по заслугам. Нету у меня сына и некому мне свое королевство оставить. От всей души желаю, чтоб рыцарь, коли он того пожелает, сел на мой трон, дочь мою в жены взял и счастливо правил страной. Я знаю, он-то избавит страну от любой напасти!

Рыцарь об этом уже думал и советовался со своим конем, как быть, потому что хотел наш рыцарь себе в жены такую девицу взять, чтоб не было у неё никакого изъяна. Эта принцесса была собой очень мила: глазки черненькие, как вишенки, щечки, словно две розы цветут, но углядел рыцарь у ней бородавочку на правой руке! И решил, что принцесса подойдет в жены разве что его старшему брату.

Поднимается он и говорит королю с поклоном:

— Я бы с радостью вашу королевскую волю исполнил, да молод еще. Надобно мне по белу свету погулять, чтоб честь такую добрыми делами заслужить. Но есть у меня два старших брата, вместе со мной путями-дорогами ходят, счастья ищут. Если король не против, хоть один, хоть другой могут здесь свое счастье найти.

Король охотно согласился, велел братьев звать. Старший брат свое согласье дал и вскоре во дворце сыграли богатую свадьбу.

После свадьбы отводит рыцарь своего старшего брата в сторонку и совет дает, как дальше жить, чтоб счастья добиться. Тот выслушал и пообещал все исполнить. И еще напомнил младший старшему — коль услышит он, что младшему опасность грозит, чтоб немедля на помощь спешил.

Стали средний с младшим в путь собираться, распростились с королем и принцессой. Она их со слезами проводила. Вскочили на быстрых коней и пустились в путь-дорогу.

Добрались до чужой страны и не задерживаясь поскакали в королевскую столицу. Еще издалека увидали они высокие башни и королевский дворец. Только странно — на башнях и на стенах — черные полотнища висят.

— Что за напасть? — спрашивают они у трактирщика, — почему весь город в трауре?

— Ах, беда у нас великая! — отвечает трактирщик. — Возле города шестиглавый дракон поселился, — каждую неделю отдает ему город на

съедение молодых людей, то юношу, то девушку. Подошла нынче очередь королевской дочери, завтра ее к дракону поведут. Вот почему в городе траур.

Говорит тут младший брат трактирщику, чтоб бежал немедля к королю и передал, что явился, мол, рыцарь и берется его дочь из беды вызволить.

Эх, господин, — махнул рукой трактирщик, — не ты первый, не ты последний! Много тут рыцарей побывало, много их билось с чудовищем, да никто живым не вернулся! Но коли такова твоя воля, я охотно королю доложу!

Услыхал король — велит рыцаря поскорее к себе звать. Кидается к нему на шею, как родного сына обнимает, во дворце остаться просит. Принцесса тоже повеселела, когда рыцарь обещал, что ни один волосок с её головы не упадет.

Только забрезжил рассвет, как отвезли принцессу в часовенку. Рыцарь перед часовней ходит. Поодаль народ толпится, смотрит, чем дело кончится.

Тут со страшным ревом дракон прилетел, сорвал с часовни крышу и в сторону отшвырнул.

А рыцарь ему кричит:

— Чего тебе там надобно? Дракон оборачивается и ревет:

— Свое беру!

- Нет, не твое и твоим вовеки не будет! — отвечает рыцарь. Завязалась между ними драка великая. Рыцарь выхватывает меч и одним ударом три головы с дракона снимает. Разозлился дракон, как швырнет рыцаря, тот в землю по колено вошел. Но тут же выбрался и отсек дракону остальные три головы.

Народ ликует, с песнями провожает рыцаря с принцессой в город. Добрались до дворца, а король-отец ума не приложит, как храбреца благодарить! Велит застолье собирать, гостей со всех краев звать. Попили-поели, тут король со своего места поднимается и говорит:

— Гости дорогие! Нету у меня таких сокровищ, чтоб отблагодарить рыцаря за его отвагу. Я уже стар, самое дорогое мое сокровище, дочь моя единственная. За великое счастье сочту, коли рыцарь на дочери моей женится и мое место на троне займет.

Рыцарь почтительно королю поклонился и, отговорившись молодостью да неопытностью, да дорогой дальней, предложил королю, коль тот не против, в зятья своего брата.

- Коли не ты, то пускай твой брат! Одна кровь, один род! — ответствовал король.

Позвали среднего брата. И отдал старый король свою дочь ему в жены да королевскую корону впридачу.

Отшумела свадьба и наш рыцарь снова в путь-дорогу собрался, распростившись с королем и принцессой. Брату напоследок совет дал, что да как делать. Тот не перечил, со всем согласился. Вскочил рыцарь на быстрого коня и один-одинешенек полетел дальше.

Прибыл он в третье королевство. Остановился верный конь, велит рыцарю королевскую дочь в жены взять:

— Нету, — говорит, — в целом мире принцессы прекраснее, ищи не ищи нигде не найдешь!

Добрались они до королевской столицы, а в столице всё, как и в других столицах, где они побывали, всё в трауре. Узнал рыцарь, что поселился по соседству девятиголовый дракон, молодых людей пожирает, нынче дошел черед и до королевской дочери.

Рыцарь немедля велит о себе королю доложить и тот его тут же к себе требует. Рыцарь ему все про себя рассказал и надежду высказал, что и это чудовище он одолеет.

На другое утро, еще и солнце не взошло, отвезли принцессу в часовню. Рыцарь неподалеку прохаживается. Народ издали глядит.

Вдруг дракон со страшным ревом налетает, вот-вот на принцессу накинется. Но тут рыцарь к нему подоспел, одним махом шесть голов снес. Дракон взвыл и всадил рыцаря по самый пояс в землю. Рыцарь из земли выкарабкивается, а дракон его огнем из пасти поливает. Рыцарь, недолго думая, снес чудовищу последние три головы. Народ ему славу кричит, король обнимает и от великой радости не знает, как благодарить. После пира сказал король, что готов отдать ему и дочь и королевство! Рыцарь обрадовался, он знал, что краше принцессы нет в целом свете, и сказал, что согласен.

Король без промедленья со своей головы корону снял и на голову рыцаря надел. Свадьбу сыграли такую, что и описать невозможно!

Прибыли в гости к младшему и старшие братья. Они его счастью радовались и обещали во всем слушаться.

Отгуляли свадьбу, гости по домам разъехались и рыцарь с молодой женой зажили в радости и согласии.

Но недолго длились счастливые денечки. Затаил один старый колдун на принцессу зло — сватался он к ней, а она отказала. И вот, гуляла как-то принцесса одна по садику, колдун подкрался, схватил ее и к себе уволок.

Ждут принцессу с прогулки, а она все нейдет да нейдет. Зовут, ищут, а принцесса исчезла, словно никогда ее и не было.

Загрустил рыцарь, побрел к своему коню, жалуется. А конь уже все знает и говорит хозяину:

— Не горюй, постараемся ее вызволить!

Объявил рыцарь старому королю, что едет принцессу искать и до тех пор не вернется, покуда не найдет, пусть ему это хоть жизни стоит.

Старый король его сначала отговаривал, коли дочери нет, пусть хоть зять с ним останется. Но рыцарь время зря терять не стал, собрался в дорогу, простился со старым королем и с народом. Подданные, прослышав, что рыцарь их покидает, плакали, как дети, ибо любили его и уважали. Сел рыцарь на своего крылатого коня и пустился, куда глаза глядят.

Едет он, молчаливый да печальный. А конь ему и говорит: — Коли будешь моих советов слушаться, счастье к тебе возвратится и жену свою вернешь!

- Ах, — вздохнул рыцарь, — мне ведь только того и надо, ради нее я на любые испытания готов.

- Ну коли так, — отвечает конь, — слушай: поедем мы сейчас через большой луг, на лугу том одно-разъединое грушевое дерево стоит с душистыми плодами. Но не вздумай до тех плодов дотрагиваться, и не груша это вовсе, а старая ведьма. Как только ты к плоду притронешься, сам немедля грушей станешь. Потом мы подъедем к душистой яблоне, яблоки тоже не тронь. Это вторая ведьма, она тебя тут же в яблоко превратит. Перетерпи, не ешь с этих деревьев плодов. Наконец, доберемся мы до колодца, ты пить захочешь, но не вздумай из колодца пить, а возьми свой меч да изруби колодец! Это не колодец, а всем ведьмам ведьма, тех двух — родная мать. Коли все исполнишь, мы счастливо своей цели достигнем, коли нет — навеки в несчастьи останешься.

Ладно, едут они дальше. Добрались до большого-пребольшого того луга, где груша стоит. Сладкий запах так рыцарю в нос и бьет. У рыцаря слюнки текут, но он спелых груш не трогает. Ехали-ехали. Вот и яблоня перед ними, аромат от нее еще слаще. Рыцарь к яблокам тянется, еле сдерживается, вот-вот сорвет яблочко невиданной красоты! Да, к счастью, вспомнил, что конь наказывал, и дальше поехал.

Таким ты мне нравишься, — похвалил его конь, — еще одно искушенье преодолеешь, как я сказал, — и все будет хорошо!

Но тут пришла беда. Рыцарь еще по дороге жаловался, что жажда его сморила, чуть не насмерть. Только они к колодцу приблизились, рыцарь с коня соскочил и прямо к воде, вот-вот напьется. Увидал это конь, бросил рыцаря и прочь помчался.

Рыцарь увидал такое дело, на ноги вскочил, кричит, зовет. Вернулся конь, стал ему выговаривать, почему колодец по его веленью мечом не изрубил.

Сел рыцарь на коня и печально продолжал свой путь. Оглянулся назад - нет больше ни груши, ни яблони, ни колодца. Ведьмы снова ведьмами стали, путников преследуют, шепчут в спину:

— Мы — мудрые ведьмы, но у рыцаря советчик помудрее нас! Пошушукались и пропали!

Поблагодарил рыцарь коня, что от беды спас и впредь обещал его во всем слушаться.

Миновали они большой луг и приехали в зеленый лес, там росли лесные плоды и текла чистая вода. Поели, напились ключевой воды и снова в путь.

Вскоре добрались наши путники до высоких скалистых гор с глубокими расселинами. Жутко им стало, ведь кругом ни одной живой души.

Подъезжает рыцарь к отвесной скале. До чего ж огромная! Поднимает голову, а на самой вершине — могучая крепость стоит. „Что там? — думает рыцарь. — Уж не ведьмы ль поселились? Будь что будет! Все равно туда поеду.”

Нашли дорогу. Добрались до вершины, вот уже у ворот стоят. Стоят, диву даются: вокруг гробовая тишина, никто их не встречает, нигде никого не видать. Конь прямо в конюшню побежал, а рыцарь огляделся и вверх по лестнице пошел. Отворяет одни двери — тишина, отворяет другие, третьи

— никого. Дошел до одиннадцатой — нигде никого. Решил было, рыцарь, что попали они к ведьмам в гнездо, да отворил двенадцатую дверь — видит седой старичок сидит, рыцаря такими словами встречает:

— Я тебе рад! Наконец-то человек появился. Теперь я могу умереть спокойно.

Стал старичок у рыцаря спрашивать, кто да откуда, да зачем явился. Тот ему все по порядку рассказал и про свою беду и почему по свету бродит.

— Зря ищешь, — закручинился старичок, — все напрасно! Твоя жена так запрятана, что ты ее никогда не найдешь. Я тебе хороший совет дам: оставайся у меня! Будешь жить спокойно и замок тебе останется. Я долго ждал отважного человека, чтобы оставить ему все мои сокровища!

— Нет, не по душе мне такое безлюдье, — ответствовал ему рыцарь. — Не могу я в одиночестве жить, я к людям привык. Что задумал — того добьюсь, и покуда есть у меня силы, стану искать свою любимую жену. Коли найду

— мое счастье, коли нет — будь что будет! А ты лучше собери меня в дорогу, чтобы я попал поскорее туда, где ее скрывают!

— Ну, воля твоя, — молвил старичок, — но я могу наперед сказать, что тебя ожидает в будущем: спустишься в долину, там лужайку найдешь, на той лужайке одни только гады ползучие. Два самых больших на тебя кинутся, остальные не тронут. Иди на них смело и своим мечом разруби тех больших, остальных только острием коснись и увидишь, что станет. Минуешь лужайку, выйдешь ко второй долине. Пройдешь долиной, увидишь горы — езжай дальше, не останавливайся! Дойдешь до высокой скалы, остановись и постарайся внутрь забраться, там твоя жена живет. Только знай, тут тебя смерть ожидает! А теперь давай простимся, я хочу умереть на твоих руках, ведь больше сюда ни один человек не доберется!

Сказал и дух испустил.

Взял рыцарь недвижимое тело, положил посреди самой большой комнаты, вокруг свечи зажег и саблю сбоку пристроил. А сам отправился к своему коню. Все ему доложил. Выслушал конь его рассказ и снова пустились они дальний путь. Миновали долину, оказались на лужайке, про которую старичок говорил. Тут на них два гада накинулись. Рыцарь рассек их своим мечом, а салом себя и коня натер. Не успел закончить, как два гада в двух принцев превратились, и вскричали:

— Слава храброму рыцарю, мира защитнику! Слава!

Чем дальше они ехали, тем больше гадов на них нападало, но едва рыцарь к ним прикасался, они превращались в людей, так и ожила заклятая долина. Тут подходят к нему два принца со своими подданными и клятву дают верой и правдой ему вечно служить.

И вторую долину рыцарь счастливо миновал и попали они, наконец, к той скале, где жила в заточеньи его жена.

Посмотрел рыцарь на скалу и головой поник! Невозможно на эту вершину взобраться. Ждал-ждал он до самого вечера, не выглянет ли его милая! Но напрасно!

Тут ему конь говорит:

- У этой скалы заночуем, я буду всю ночь пастись, а тебе дам в руки свою уздечку, коли я тебе понадоблюсь, дёрни за уздечку, я тотчас же явлюсь! А ты спать ложись и все, что во сне увидишь — запоминай! Приснится тебе, что в руке у тебя мушиное крыло. Держи его крепко, а как проснешься, скажи: „Хочу стать маленьким, как муха, пусть у меня вырастут крылья!” Превратишься в муху и лети на эту скалу! Там найдешь лаз, через этот лаз проберешься к дверям, сквозь замочную скважину проникнешь в первые, а потом во вторые покои, но тут смотри будь на чеку!

Как конь говорил, так и случилось. Конь стал пастись, а рыцарь спать лег. Чуть свет проснулся, вспомнил свой сон, взглянул на руку, а в ней крылышко! Рыцарь крылышко крепко держит и говорит:

Хочу стать с муху величиной, да чтоб крылья у меня выросли!

И сразу же стал с муху величиной! Полетел он вверх, пробрался к дверям и через замочную скважину проник в покои, а там ведьмы толпятся видимо-невидимо! Он над их головами к другим дверям пролетел и в замочную скважину юркнул. Услыхали ведьмы шум, начали между собой переговариваться:

— Мы, великие ведьмы, но у этого рыцаря есть советчик сильнее и хитрее нас! Что-то зашумело, вроде муха пролетела, мы такой никогда не видали, не слыхали. Лучше нам, сестры, по добру, по здорову восвояси убраться, как бы чего не вышло!

Собрались и поспешили прочь.

Рыцарь тут же из мухи в человека превратился и встал перед женой! А та его сына нянчит. Увидела мужа, глазам своим не верит. Стали они радоваться, обниматься-целоваться, а потом жена мужа спрашивает, как он жил-поживал, и как сюда попал.

Рыцарь ей все про себя рассказал.

— Это все хорошо, — говорит жена, но теперь тебе грозит страшная опасность. Скоро явится колдун и тебя уничтожит!

— Ну, мы еще поглядим, кто - кого! — успокоил ее рыцарь. — Ведь мы теперь вместе! А как тебя из беды вызволить — это уже моя забота!

Но нелегка была задача! Сам-то рыцарь, превратившись в муху, вниз спустится, а вот жена с младенцем на руках — они-то как? Стал он ступени в скале прорубать, вдруг видит — девушка сидит, горько плачет и просит ее, сироту, на службу взять. Рыцарь у жены спрашивает, не нужна ль няня к ребенку.

— Нужна-то нужна, — отвечает жена, — да эту девицу брать не вздумай, ведь это ведьма, она тебя погубит.

Но рыцарь жену не послушал, подхватил девушку и наверх отнес. Жена мужу говорит, чтоб был осторожней, не миновать, мол, теперь беды. А рыцарь ее речам не внемлет, свое дело делает, надеется поскорее домой вернуться.

Он-то надеялся, но все по-другому было! Уснул рыцарь после тяжкой работы молодецким сном. Выстрели над ухом, не проснется! А ведьма увидала, что все спят, подкралась к рыцарю, меч его отвязала и рыцарь тут же окаменел!

Только ведьме ее злодейство удалось, она прочь кинулась, тут к ней и остальные ведьмы собрались. Радуются, визжат.

— Наконец-то! — кричит самая старшая. — Теперь, что захотим, то и будем делать, пока старик не вернется. А потом дальше полетим! Сестры — за мной!

— Нет, постойте, погодите немножко, — говорит младшая, — куда меч девать? Надо так его запрятать, чтоб он никогда больше человеку в руки не попал!

И решили ведьмы волшебный меч в море бросить, чтобы навеки от людских глаз скрыть. Зашвырнули его в море прямо со скалы.

Вот и пришел конец храброму рыцарю. Кто теперь будет добро творить? За бедных заступаться?

А старший брат тем временем тревожится, то и дело ухо к земле прикладывает, знать хочет, где младший, что с ним, не стряслась ли какая беда ?

Приложил он в последний раз ухо к земле и загоревал, увидал-услыхал, что брат его на скале мертвый лежит, а меч его в море сброшен. Он все рассказал своей жене и придворным и велел готовиться в путь: „Пойдем к брату на помощь!”

Только рассвело, а старший брат с войском уже коней веселит. Дорогой решил старший брат к среднему заглянуть, с собой позвать, ведь без среднего им моря не одолеть! Средний не заставил себя долго просить, вскочил на коня и поскакали они к младшему на помощь.

Вскоре добрались они до моря, где меч лежал, море было красным, как кровь от того меча, что столько крови пролил. Средний брат в воду кинулся, вода перед ним расступилась, стал он меч искать. Долго искал, наконец, нашел и на берег вынес.

— Теперь скорее к брату, — сказал старший.

Прискакали они к скале, впереди два брата, за ними войско. Братья совет держат, как ведьмам отомстить. Ринулись они в покои и давай ненавистных злодеек волшебным мечом рубить. Покончили с нечистью и в следующие покои пошли, а там молодая жена сидит, над окаменевшим мужем плачет. Средний брат младшему меч к поясу пристегнул, тот очнулся и говорит:

— Ох, как долго я спал!

— Нет, брат, ты не спал, и кабы не мы, спать бы тебе вечным сном! Обнял рыцарь братьев, стал благодарить, что они его не позабыли. Потом

потянул за уздечку и его окаменевший конь ожил, и с веселым ржаньем появился перед хозяином. Рыцарь вскочил на коня, посадил на него и жену с сыном. Братья на своих коней взобрались. Вдруг летит старый колдун и ревет страшным голосом:

— Как вы посмели сюда явиться? Стойте! Снимите принцессу с коня!

— Вот я тебе сейчас покажу! — отвечает ему рыцарь.

Спрыгнул с коня, выхватил из-за пояса свой меч и одним махом снес колдуну голову!

И отправились братья все вместе домой. Созвали гостей и закатили такой пир, какого еще не было и уже не будет. Прибыл на пир их родной отец, радостный и счастливый. Понаехали короли, князья и рыцари со всего света и все славили храброго рыцаря. А он поклялся, что всегда будет править справедливо.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

27 апреля - Мартын-Лисогон и Вороний праздник

Ворона и лиса

Персидская сказка

 

Было ли так или не было, а свила себе ворона гнездо на вязе в лесу. Решила она вывести птенцов, выкормить, вырастить и научить их летать.

Прошло немного времени, и ворона снесла не то пять, не то шесть яиц. Двадцать один день она высиживала и согревала яйца, а на двадцать второй вылупились птенцы.

Стало у вороны дел по горло: что ни день - надо ей лететь пищу птенцам доставать. Скоро воронята подросли, покрылись пушком и научились щебетать.

А неподалеку обитала лиса-плутовка. Услышала она писк птенцов и решила: "Вот и корм для меня!" И стала придумывать всякие хитрости, как бы сожрать птенцов. Достать до гнезда она не могла - высоко. Порыскала лиса кругом и нашла за селом старую войлочную шапку, а у садовника украла тупую пилу.

И вот как-то утром, пока ворона еще не вылетела из гнезда, подошла лиса к дереву и давай его пилить. Ворона еще издали увидела лису, а как раздался скрип пилы, высунулась она из гнезда и спрашивает:

- Что все это значит?

- Да ничего. Я лесник и хочу свалить это дерево.

- Да ведь на этом дереве мое гнездо, - говорит ворона, - а в нем птенцы.

А лиса отвечает:

- Ты провинилась, раз свила без спросу гнездо на моем дереве и высидела птенцов. Сейчас свалю дерево, будешь впредь знать, что везде есть хозяин. Стала ворона умолять лису:

- Подожди несколько денечков, пока птенцы вырастут.

- И часу ждать не стану!

Вороне ничего другого не оставалось, как просить и упрашивать:

- Не делай меня несчастной, лесник! Некуда мне деваться. Дай отсрочку на два-три дня, пока птенцы научатся летать, тогда я оставлю дерево.

- Этими речами ты меня не разжалобишь, - говорит лиса. - Мое дерево! Когда захочу, тогда и свалю.

Препирались они, препирались и порешили наконец, что за отсрочку на два-три дня сбросит ворона лисе одного птенца.

Горько оплакивала свою судьбу ворона, но все-таки сбросила птенца. Сожрала лиса-плутовка вороненка и пошла домой - довольна, что уловка удалась. Думает лиса, что эдак она всех птиц лесных изловчится съесть.

На другой день прилетела к вороне в гости соседка-сорока. Увидела, что ворона пригорюнилась, и спрашивает, что случилось. Рассказала ей ворона обо всем. - Ну и глупа ты! - рассудила сорока. - Никогда лесник не будет валить цветущее дерево. Как придет он в следующий раз, покажи мне его. Посмотрю-ка я, что это за лесник!

А лиса на другой день опять взяла пилу, надела войлочную шапку и отправилась к дереву. Кликнула ворона сороку. Посмотрела та с дерева, оглядела лесника хорошенько и говорит:

- Эх, глупая! Ведь это лиса. Не бойся войлочной шапки и тупой пилы, это не лесник. Лети к себе и, если будет она грозиться свалить дерево, отвечай: "Что ж, пили!" Разве под силу лисе свалить такое крепкое дерево?!

Вернулась ворона в гнездо, а лиса уж приставила пилу к стволу. Посмотрела ворона вниз и спрашивает:

- Что это ты делаешь?

- Я лесник. Хочу свалить это дерево. А ты поживей отправляйся-ка отсюда вон.

- Мое гнездо здесь, и никуда я не пойду, - отвечала ворона. - Никакой ты не лесник и ничего не сможешь сделать. А хочешь свалить дерево - что ж, пили!

Видит лиса, переменилась ворона со вчерашнего дня. Вчера плакала и умоляла, а сегодня дерзит! Поняла лиса, что кто-то научил ворону, и говорит:

- Ладно, оставлю тебя в покое. Скажи только, кто тебе сказал, что я не лесник и не смогу перепилить дерево?

Ворона сглупила и выдала сороку. "Уж покажу я этой сороке, - рассердилась лиса, - так покажу, что сказки об этом сложат".

Прошло несколько дней. Влезла лиса в лужу и вымазалась вся в тине, а потом отправилась к дереву, где было гнездо сороки, и растянулась неподалеку, как неживая.

Несколько раз пролетала сорока над ней, лиса не шелохнется. Вот сорока и подумала: "Видно, сдохла лиса". Подлетела она к лисе, клюнула ее сначала в бок. Лиса и глазом не моргнула. Села сорока ей на голову, а лиса ее цап! Видит сорока, плохо дело, и говорит:

- Не тронь меня, лиса, я ведь учу птиц лесных уму-разуму. Хочешь, и тебя научу. Будешь ловить каждый день по две птицы. Так научу, что заживешь припеваючи.

Подумала лиса: "Что ж, неплохо, если я начну каждый день ловить по паре ворон". А сорока продолжала:

- Ладно, думай. А если надумаешь, поклянись ясным солнцем, светлой луной и владыкой леса, что не тронешь меня.

Раскрыла лиса пасть, чтобы поклясться, а сорока порх на дерево!

Так сорока посмеялась над глупой лисой.

На другой день созвала сорока всех птиц в лесу, и сговорились они уничтожить злодейку лису. Увидели ее на берегу озера, налетели стаей и давай клевать. Растерялась лиса, свалилась в озеро и пошла ко дну. И поныне, говорят, еще не выбралась из воды.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

29 апреля - Международный день танца

Константин Георгиевич Паустовский

Растрепанный воробей

 

На старых стенных часах железный кузнец ростом с игрушечного солдатика поднял молот. Часы щелкнули, и кузнец ударил с оттяжкой молотом по маленькой медной наковальне. Торопливый звон посыпался по комнате, закатился под книжный шкаф и затих.

Кузнец ударил по наковальне восемь раз, хотел ударить в девятый, но рука у него вздрогнула и повисла в воздухе. Так, с поднятой рукой, он и простоял целый час, пока не пришел срок пробить по наковальне девять ударов.

Маша стояла у окна и не оглядывалась. Если оглянешься, то нянюшка Петровна непременно проснется и погонит спать.

Петровна дремала на диване, а мама, как всегда, ушла в театр. Она танцевала в театре, но никогда не брала с собой туда Машу.

Театр был огромный, с каменными колоннами. На крыше его взвивались на дыбы чугунные лошади. Их сдерживал человек с венком на голове - должно быть, сильный и храбрый. Ему удалось остановить горячих лошадей у самого края крыши. Копыта лошадей висели над площадью. Маша представляла себе, какой был бы переполох, если бы человек не сдержал чугунных лошадей: они сорвались бы с крыши на площадь и промчались с громом и звоном мимо милиционеров.

Все последние дни мама волновалась. Она готовилась впервые танцевать Золушку и обещала взять на первый же спектакль Петровну и Машу. За два дня до спектакля мама вынула из сундука сделанный из тонкого стекла маленький букет цветов. Его подарил маме Машин отец. Он был моряком и привез этот букетик из какой-то далекой страны.

Потом Машин отец ушел на войну, потопил несколько фашистских кораблей, два раза тонул, был ранен, но остался жив. А теперь он опять далеко, в стране со странным названием "Камчатка", и вернется не скоро, только весной.

Мама вынула стеклянный букет и тихо сказала ему несколько слов. Это было удивительно, потому что раньше мама никогда не разговаривала с вещами.

- Вот, - прошептала мама, - ты и дождался.

- Чего дождался? - спросила Маша.

- Ты маленькая, ничего еще не понимаешь, - ответила мама. - Папа подарил мне этот букет и сказал: "Когда ты будешь в первый раз танцевать Золушку, обязательно приколи его к платью после бала во дворце. Тогда я буду знать, что ты в это время вспомнила обо мне".

- А вот я и поняла, - сказала сердито Маша.

- Что ты поняла?

- Все! - ответила Маша и покраснела: она не любила, когда ей не верили.

Мама положила стеклянный букетик к себе на стол и сказала, чтобы Маша не смела дотрагиваться до него даже мизинцем, потому что он очень хрупкий.

В этот вечер букет лежал за спиной у Маши на столе и поблескивал. Было так тихо, что казалось, все спит кругом: весь дом, и сад за окнами, и каменный лев, что сидел внизу у ворот и все сильнее белел от снега. Не спали только Маша, отопление и зима. Маша смотрела за окно, отопление тихонько пищало свою теплую песню, а зима все сыпала и сыпала с неба тихий снег. Он летел мимо фонарей и ложился на землю. И было непонятно, как с такого черного неба может слетать такой белый снег. И еще было непонятно, почему среди зимы и морозов распустились у мамы на столе в корзине красные большие цветы. Но непонятнее всего была седая ворона. Она сидела на ветке за окном и смотрела, не моргая, на Машу.

Ворона ждала, когда Петровна откроет форточку, чтобы проветрить на ночь комнату, и уведет Машу умываться.

Как только Петровна и Маша уходили, ворона взлетала на форточку, протискивалась в комнату, хватала первое, что попадалось на глаза, и удирала.

Она торопилась, забывала вытереть лапы о ковер и оставляла на столе мокрые следы. Петровна каждый раз, возвратившись в комнату, всплескивала руками и кричала:

- Разбойница! Опять чего-нибудь уволокла!

Маша тоже всплескивала руками и вместе с Петровной начинала торопливо искать, что на этот раз утащила ворона. Чаще всего ворона таскала сахар, печенье и колбасу.

Жила ворона в заколоченном на зиму ларьке, где летом продавали мороженое.

Ворона была скупая, сварливая. Она забивала клювом в щели ларька все свои богатства, чтобы их не разворовали воробьи.

Иной раз по ночам ей снилось, будто воробьи прокрались в ларек и выдалбливают из щелей кусочки замерзшей колбасы, яблочную кожуру и серебряную обертку от конфет. Тогда ворона сердито каркала во сне, а милиционер на соседнем углу оглядывался и прислушивался. Он уже давно слышал по ночам карканье из ларька и удивлялся. Несколько раз он подходил к ларьку и, загородившись ладонями от света уличного фонаря, всматривался внутрь. Но в ларьке было темно, и только на полу белел поломанный ящик.

Однажды ворона застала в ларьке маленького растрепанного воробья по имени Пашка.

Жизнь для воробьев пришла трудная. Маловато было овса, потому что лошадей в городе почти не осталось. В прежние времена - их иногда вспоминал Пашкин дед, старый воробей по прозвищу Чичкин, - воробьиное племя все дни толкалось около извозчичьих стоянок, где овес высыпался из лошадиных торб на мостовую.

А теперь в городе одни машины. Они овсом не кормятся, не жуют его с хрупом, как добродушные лошади, а пьют какую-то ядовитую воду с едким запахом. Воробьиное племя поредело.

Иные воробьи подались в деревню, поближе к лошадям, а иные - в приморские города, где грузят на пароходы зерно, и потому там воробьиная жизнь сытая и веселая.

"Раньше, - рассказывал Чичкин, - воробьи собирались стаями по две-три тысячи штук. Бывало, как вспорхнут, как рванут воздух, так не то что люди, а даже извозчичьи лошади шарахались и бормотали: "Господи, спаси и помилуй! Неужто нету на этих сорванцов управы?"

А какие были воробьиные драки на базарах! Пух летал облаками. Теперь таких драк нипочем не допустят..."

Ворона застала Пашку, как только он юркнул в ларек и не успел еще ничего выковырять из щели. Она стукнула Пашку клювом по голове. Пашка упал и завел глаза: прикинулся мертвым.

Ворона выбросила его из ларька и напоследок каркнула - выбранилась на все воробьиное вороватое племя.

Милиционер оглянулся и подошел к ларьку. Пашка лежал на снегу: умирал от боли в голове и только тихонько открывал клюв.

- Эх ты, беспризорник! - сказал милиционер, снял варежку, засунул в нее Пашку и спрятал варежку с Пашкой в карман шинели. - Невеселой жизни ты воробей!

Пашка лежал в кармане, моргал глазами и плакал от обиды и голода. Хоть бы склюнуть какую ни на есть крошку! Но у милиционера хлебных крошек в кармане не было, а валялись только бесполезные крошки табаку.

Утром Петровна с Машей пошли гулять в парк. Милиционер подозвал Машу и строго спросил:

- Вам, гражданочка, воробей не требуется? На воспитание?

Маша ответила, что воробей ей требуется, и даже очень. Тогда красное, обветренное лицо милиционера вдруг собралось морщинками. Он засмеялся и вытащил варежку с Пашкой:

- Берите! С варежкой. А то удерет. Варежку мне потом принесете. Я с поста сменяюсь не раньше чем в двенадцать часов.

Маша принесла Пашку домой, пригладила ему перья щеткой, накормила и выпустила. Пашка сел на блюдечко, попил из него чаю, потом посидел на голове у кузнеца, даже начал было дремать, но кузнец в конце концов рассердился, замахнулся молотком, хотел ударить Пашку. Пашка с шумом перелетел на голову баснописцу Крылову. Крылов был бронзовый, скользкий - Пашка едва на нем удержался. А кузнец, осердясь, начал колотить по наковальне - и наколотил одиннадцать раз.

Пашка прожил в комнате у Маши целые сутки и видел вечером, как влетела в форточку старая ворона и украла со стола копченую рыбью голову. Пашка спрятался за корзину с красными цветами и сидел там тихо.

С тех пор Пашка каждый день прилетал к Маше, поклевывал крошки и соображал, чем бы Машу отблагодарить. Один раз он принес ей замерзшую рогатую гусеницу - нашел ее на дереве в парке. Но Маша гусеницу есть не стала, и Петровна, бранясь, выбросила гусеницу за окно.

Тогда Пашка, назло старой вороне, начал ловко утаскивать из ларька ворованные вещи и приносить их обратно к Маше. То притащит засохшую пастилу, то окаменелый кусочек пирога, то красную конфетную бумажку.

Должно быть, ворона воровала не только у Маши, но и в других домах, потому что Пашка иногда ошибался и притаскивал чужие вещи: расческу, игральную карту - трефовую даму - и золотое перо от "вечной" ручки.

Пашка влетал с этими вещами в комнату, бросал их на пол, делал по комнате несколько петель и стремительно, как маленький пушистый снаряд, исчезал за окном.

В этот вечер Петровна что-то долго не просыпалась. Маше было любопытно посмотреть, как ворона протискивается в форточку. Она этого ни разу не видела.

Маша влезла на стул, открыла форточку и спряталась за шкафом. Сначала в форточку летел крупный снег и таял на полу, а потом вдруг что-то заскрипело. Ворона влезла в комнату, прыгнула на мамин стол, посмотрелась в зеркало, взъерошилась, увидев там такую же злую ворону, потом каркнула, воровато схватила стеклянный букет и вылетела за окно. Маша вскрикнула. Петровна проснулась, заохала и заругалась. А мама, когда возвратилась из театра, так долго плакала, что вместе с ней заплакала и Маша. А Петровна говорила, что не надо убиваться, может, и найдется стеклянный букетик - если, конечно, дура ворона не обронила его в снег.

Утром прилетел Пашка. Он сел отдохнуть на баснописца Крылова, услышал рассказ об украденном букете, нахохлился и задумался. Потом, когда мама пошла на репетицию в театр, Пашка увязался за ней. Он перелетал с вывесок на фонарные столбы, с них - на деревья, пока не долетел до театра. Там он посидел немного на морде у чугунной лошади, почистил клюв, смахнул лапой слезинку, чирикнул и скрылся.

Вечером мама надела на Машу праздничный белый фартучек, а Петровна накинула на плечи коричневую атласную шаль, и все вместе поехали в театр. А в этот самый час Пашка по приказу Чичкина собрал всех воробьев, какие жили поблизости, и воробьи всей стаей напали на вороний ларек, где был спрятан стеклянный букет.

Сразу воробьи не решились, конечно, напасть на ларек, а расселись на соседних крышах и часа два дразнили ворону. Они думали, что она разозлится и вылетит из ларька. Тогда можно будет устроить бой на улице, где не так тесно, как в ларьке, и где на ворону можно навалиться всем сразу. Но ворона была ученая, знала воробьиные хитрости и из ларька не вылезала.

Тогда воробьи наконец собрались с духом и начали один за другим проскакивать в ларек. Там поднялся такой писк, шум и трепыхание, что вокруг ларька тотчас собралась толпа. Прибежал милиционер. Он заглянул в ларек и отшатнулся: воробьиный пух летал по всему ларьку, и в этом пуху ничего нельзя было разобрать.

- Вот это да! - сказал милиционер. - Вот это рукопашный бой по уставу!

Милиционер начал отдирать доски, чтобы открыть заколоченную дверь в ларек и прекратить драку.

В это время все струны на скрипках и виолончелях в театральном оркестре тихонько вздрогнули. Высокий человек взмахнул бледной рукой, медленно повел ею, и под нарастающий гром музыки тяжелый бархатный занавес качнулся, легко поплыл в сторону, и Маша увидела большую нарядную комнату, залитую желтым солнцем, и богатых уродок-сестер, и злую мачеху, и свою маму - худенькую и красивую, в стареньком сером платье.

- Золушка! - тихо вскрикнула Маша и уже не могла оторваться от сцены.

Там, в сиянии голубого, розового, золотого и лунного света, появился дворец. И мама, убегая из него, потеряла на лестнице хрустальную туфельку.

Было очень хорошо, что музыка все время только то и делала, что печалилась и радовалась за маму, как будто все эти скрипки, гобои, флейты и тромбоны были живыми добрыми существами. Они всячески старались помочь маме вместе с высоким дирижером. Он так был занят тем, чтобы помочь Золушке, что даже ни разу не оглянулся на зрительный зал.

И это очень жаль, потому что в зале было много детей с пылающими от восторга щеками.

Даже старые капельдинеры, которые никогда не смотрят спектакли, а стоят в коридорах у дверей с пучками программок в руках и большими черными биноклями, - даже эти старые капельдинеры бесшумно вошли в зал, прикрыли за спиной двери и смотрели на Машину маму. А один даже вытирал глаза. Да и как ему было не прослезиться, если так хорошо танцевала дочь его умершего товарища, такого же капельдинера, как и он.

И вот, когда кончился спектакль и музыка так громко и весело запела о счастье, что люди улыбнулись про себя и только недоумевали, почему у счастливой Золушки на глазах слезы, - вот в это самое время в зрительный зал ворвался, поносившись и поплутав по театральным лестницам, маленький растрепанный воробей. Было сразу видно, что он выскочил из жестокой драки.

Он закружился над сценой, ослепленный сотнями огней, и все заметили, что в клюве у него что-то нестерпимо блестит, как будто хрустальная веточка.

Зал зашумел и стих. Дирижер поднял руку и остановил оркестр. В задних рядах люди начали вставать, чтобы увидеть, что происходит на сцене. Воробей подлетел к Золушке. Она протянула к нему руки, и воробей на лету бросил ей на ладони маленький хрустальный букет. Золушка дрожащими пальцами приколола его к своему платью. Дирижер взмахнул палочкой, оркестр загремел. Театральные огни задрожали от рукоплесканий. Воробей вспорхнул под купол зала, сел на люстру и начал чистить растрепанные в драке перья.

Золушка кланялась и смеялась, и Маша, если бы не знала наверное, никогда бы не догадалась, что эта Золушка - ее мама.

А потом, у себя в доме, когда погасили свет и поздняя ночь вошла в комнату и приказала всем спать, Маша сквозь сон спросила маму:

- Когда ты прикалывала букет, ты вспомнила о папе?

- Да, - ответила, помолчав, мама.

- А почему ты плачешь?

- Потому что радуюсь, что такие люди, как твой папа, бывают на свете.

- Вот и неправда! - пробормотала Маша. - От радости смеются.

- От маленькой радости смеются, - ответила мама, - а от большой - плачут. А теперь спи!

Маша уснула. Уснула и Петровна. Мама подошла к окну. На ветке за окном спал Пашка. Тихо было в мире, и крупный снег, что падал и падал с неба, все прибавлял тишины. И мама подумала, что вот так же, как снег, сыплются на людей счастливые сны и сказки.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

В ночь с 30 апреля на 1 мая – Вальпургиева ночь

Автор под ником IKTORN

Вальпургиева ночь

 

 

В квартире было чисто и светло. Пахло свечами и какими-то травами, но запах не раздражал, а напротив, создавал какую-то атмосферу тепла и уюта. Довольно упитанный кот без малейших признаков страха подошел и потерся об ногу Антона. Тот наклонился и погладил кота.

- Ну что, будем знакомы. Тебя Митькой зовут, мне хозяйка твоя рассказывала.

Митька довольно зажмурился, будто был доволен услышанным. Антон прошел в комнату. "Мебель поменяю со временем, - подумал он, - а так, очень даже ничего".

На журнальном столике лежало несколько фотоальбомов, Антон подошел и открыл один из них.

"Надо же, такая красивая была в молодости," - удивился он, рассматривая пожелтевшие от времени бабушкины снимки.

С бабкой своей он практически не был знаком. Хотя они и жили в одном городе, но виделись очень редко. Мать ездила иногда ее проведать и на вопросы о визитах все чаще отмахивалась, говоря: "Совсем из ума выжила, ничего не поделаешь. Целыми днями в церкви молится. Грехи свои какие-то замаливает. Старость..."

Ну и Антону было вполне достаточно того, что они виделись раз или два в год, когда та заходила к ним в гости "посмотреть, как внучек вырос". А вот пару недель назад она к ним не зашла. Антон встретил ее неподалеку от дома, где он жил.

- Здравствуй, внучек, - окликнула его бабка, когда он вышел в магазин за хлебом.

- Здравствуй, - он был удивлен, встретив ее здесь, - Ты к нам в гости идешь?

- Нет, к вам подниматься не буду, а вот с тобой поговорить хотела. В магазин идешь? - спросила она и, не дожидаясь ответа, добавила, - Ну и я с тобой прогуляюсь.

Они не спеша пошли вместе.

- Как жизнь-то? Мать говорит, в этом году институт заканчиваешь, - начала она разговор. Антон отметил, что несмотря на почтенный возраст, бабка хорошо выглядит и двигается с завидной легкостью.

- Да, бабушка, сессия скоро. А ты как?

- Дело у меня к тебе есть, - проигнорировала она его вопрос, - Держи вот, - она сунула ему в руку какие-то ключи.

- Что это?

- Ключи запасные, от квартиры моей. Я тебе ее завещала.

Это было довольно неожиданно.

- Зайдешь ко мне 25 апреля, утром, - продолжила она, - я как раз в эту ночь умру. Дверь откроешь ключом, а сам соседке напротив в двери позвони. У нее можно будет и "скорую" вызвать, и с похоронами она поможет.

Антон недоверчиво посмотрел на бабку. Та выглядела абсолютно здоровой. Потом вспомнились слова матери, что бабка не совсем в своем уме.

- Знаю, о чем думаешь, но заглянуть-то ко мне двадцать пятого тебе никто не мешает, - усмехнулась она, - Вот и проверишь заодно, насколько я из ума выжила.

Антону стало неудобно, будто его поймали с поличным.

- Порученьице у меня тебе есть, - невозмутимо продолжала бабка, - за котом моим присмотри. Старый он у меня, но с полгодика еще поживет. А потом сам уйдет...

- Как "уйдет"?

- Коты тоже знают, когда им время. Вот и уходят из квартиры, - казалось, бабка больше грустит о том, что ее коту скоро умирать время, - Да, еще, книги у меня там, записи. Тебе поначалу могут странными показаться, но ты уж уважь старушку, не выбрасывай их. Кто его знает, как оно в жизни сложится...

Она остановилась, помолчала еще немного, потом взглянула строго на внука:

- Не забудь, 25 апреля. Сделаешь?

Антону стало не по себе от ее взгляда:

- Конечно.

 

Две недели пролетели очень быстро. Антон никому не сказал о странном визите. Скорее всего и дату забыл бы, если бы двадцать пятого апреля не проснулся среди ночи. Пару минут он лежал, пытаясь понять причину своего пробуждения, а потом вдруг отчетливо услышал звук в тишине, будто лопнула туго натянутая струна.

"Бабушка," - пронеслось у него в голове.

 

* * *

 

К смерти ее он отнесся как относятся к смерти постороннего человека. Жалко было плачущую мать, не более. Теперь же, когда он листал страницу за страницей, просматривая всю бабушкину жизнь, она стала ему как-то роднее, сердце сжалось и к горлу подступил ком. Антон отложил фотоальбомы и пошел на кухню.

"Интересно, чай на кухне есть?"

На кухне нашлись и чай, и сахар. Бабка, как оказалось, была очень хозяйственной.

Антон поставил чайник на плиту и пошел дальше обследовать квартиру. Спальня была чисто прибрана. В углу висела икона с погасшей лампадкой. Книжный шкаф был заставлен книгами. Кроме стандартного набора, в глаза сразу же бросились три толстые книги. Сразу было видно, что они очень старые. Антон взял их с полки и понес на кухню.

Обложки книг были обтянуты натуральной кожей и очень богато украшены. Первые две, без каких-либо надписей на обложках, были напечатаны еще церковно-славянским шрифтом. Антон бережно отложил их в сторону. Третья же, судя по шрифту, была издана в дореволюционное время.

"Подробный анализ практической магии" - гласила надпись на обложке. И ниже мелким шрифтом - "Составилъ докторъ Папюсъ".

Введение оказалось сухим и неинтересным. Пролистав несколько страниц, Антон нашел подробное описание анатомии человека. "Прямо медицинский справочник какой-то", - подумал он. Следующий раздел был посвящен обрядам и заговорам. Читался он легко и интересно, как старинная сказка. Сами заговоры, конечно, нет, но описания и пояснения к ним были очень увлекательны.

"Интересно, бабка просто их берегла как антиквариат или верила во все это?"

Антон осмотрелся еще раз по сторонам. Запах трав и свечей, ящик в углу, с аккуратно сложенными осиновыми дровами, лежащий сверху нож с деревянной рукояткой дали ответ на вопрос. Все в квартире вдруг приобрело смысл и сделалось логичным, насколько могут быть логичными абсолютно невероятные вещи. Антон усмехнулся про себя и открыл новую главу.

"Обряд для присутствия на шабаше". "Сам автор, по некоторым причинам, не участвовал в шабаше, но попытался собрать все известные факты и проанализировать это явление", - было написано в начале. Ниже автор приводил рецепт мази, которой надо было натереться для попадания на шабаш и, как еще один способ, рецепт зелья. В конце главы было небольшое заклинание, на латинском языке. Его необходимо было прочитать после использования мази или напитка.

"Ну конечно, многие составляющие зелья были Антону неизвестны, но "pinque Cannabis indica" и "Hyosciamus niger" (белена) вызвали улыбку, - так и без заклинания на шабаше окажешься!"

О траве он был наслышан от однокурсников. Курить пробовал пару раз, но ничего, кроме легкого расслабления, не почувствовал. Знакомые говорили, что это с непривычки. Решил лучше не "привыкать". А вот рецепт зелья его почему-то заинтересовал. "Попробовал бы, вот честное слово, рискнул бы," - подумал он, понимая, что все равно не знает, где взять и половину ингридиентов. Свисток чайника отвлек его от чтения. Антон полез за заваркой и замер на месте. На полочке, рядом с заваркой, стояло множество баночек, еще пятнадцать минут назад он не обратил на них никакого внимания. Сейчас же перед глазами замелькали знакомые надписи и стало ясно, что это далеко не запас специй. Антон прикрыл дверце шкафа и задумался. В голове всплыла еще одна фраза из книги "Вальпургиева ночь".

"Сегодня как раз 30 апреля", - мелькнула мысль, он взглянул еще раз на книгу, лежащую на столе, и принял решение.

 

* * *

 

Зелье оказалось терпким на вкус, сильно пахнущим травами. К его удивлению, после глотка ничего не произошло. Он постоял еще немного, прислушиваясь к реакции организма. Нет, ничего.

"Да ну, поверил бреду, - он допил остаток и, чтобы окончательно убедиться, что это вымысел, прочел короткое заклинание, - Бред." Дальше читать книгу не хотелось. "Пойду-ка я фотоалбомы лучше досмотрю", - он встал, убедился еще раз, что зелье никак не действует, пошел в комнату и застыл на месте уже на пороге.

Среди комнаты, спокойно переминаясь с ноги на ногу, стоял... черный козел.

"А он откуда здесь взялся?" - Антон несколько раз закрыл и открыл глаза. Нет, это не было видением. Прямо среди комнаты стоял самый натуральный козел, в меру упитанный, с черной, местами свалявшейся, шерстью и характерным для всех козлов запахом.

- Ну о коте мне бабушка говорила, а вот с тобой что делать прикажешь? - он подошел поближе к козлу, соображая, есть ли у бабки в запасах качан капусты или пара яблок. Вдруг какая-то сила подбросила Антона вверх и он оказался сидящим на спине у козла. От неожиданности пришлось схватится за первое, что попалось под руки, за козлиные рога.

Нет, они не вылетели в окно, хотя Антон уже был готов ко всему. Просто исчезла обстанока бабушкиной квартиры, темнота воцарилась вокруг, в лицо ударила прохладный свежий воздух. Козел же пропал, растворившись в воздухе.

"Чтобы глаза привыкли к темноте, надо сильно зажмуриться и резко открыть глаза," - вспомнилось Антону. В самом деле это немного помогло. Рассмотреть что-нибудь было все равно нереально, но стало хотя бы ясно, что находится он где-то в лесу. Лес был полон шорохов и звуков, легкий ветерок заставил поежиться от ночной прохлады. Надо было что-то делать, идти наощупь оказалось нереальной задачей. Он попробовал напрячь зрение и хоть что-то рассмотреть вокруг. Между деревьями вдруг мелькнула пара маленьких огоньков, затем появилось еще несколько, еще и еще...

- Ой, как ты меня испугал! - женский голос, прямо за спиной, заставил Антона вздрогнуть и повернуться.

Прямо перед ним стояла молодая девушка с распущенными волосами. На ладони у нее горела небольшая искра, которая давала немного света.

- А где твой светлячoк? - спросила она.

- К..какой светлячoк? - переспросил Антон.

- Так ты в первый раз здесь, - улыбнулась она, - давай руку, выведу.

Она взяла его за руку и повела через лес, держа перед собой светлячка, свет которого немного освещал путь.

- А я смотрю, стоишь как столб, пошевелиться боишься. Меня Русей зовут, только Русланой не называй, терпеть не могу эту певицу, - его новая знакомая говорила так, будто они были давно знакомы, и как будто это было абсолютно нормальным встретить кого-то в ночном лесу.

- А меня Антоном зовут.

- Знаю, ты внук бабы Кати.

"А это она откуда знает?" - удивился Антон.

- А ты не удивляйся, мне достаточно за руку тебя взять, чтобы узнать и как зовут тебя, и чьего ты роду, - опередила она его вопрос, - И вообще, что неясно - спрашивай, а удивляться не стоит. Тебя же никто силой не заставлял обряд делать.

Лес неожиданно закончился. Судя по всему, они вышли на большую поляну. Она была вся усыпана светлячками, которые медленно двигались к костру, горевшему вдали.

- Это все люди? - Антон был поражен количеством светлячков.

- Их еще больше будет, смотри не потеряйся в толпе, - улыбнулась ему Руся.

Огонь в центре поляны оказался не костром, а горящим факелом. Старуха с распущенными волосами сидела на корточках и держала его в руке.

- Нам повезло, мы в первых рядах, - шепнула Руся и знаком предложила ему сесть прямо на землю шагах в семи от старухи, - ближе не надо, опасно, - пояснила она.

Вновьприбывшие подходили и присаживались рядом, образуя своеобразный полукруг. Старуха, казалось, никого не замечает. Перед ней стоял массивный золотой кубок и она беспрестанно что-то бормотала, не отрывая от него взгляда.

- Что это? - спросил Антон, но Руся положила палец ему на губы.

- Тс-с-с...

Старухино бормотание набирало силу и темп. В глубине кубка появилось свечение. Очень маленькое, оно набирало силу и росло, по мере того, как нарастал темп, с которым она читала заклинание.

- Айе-Сарайе! Айе-Сарайе! - ее голос уже гремел над равниной.

Из чаши выпрыгнуло маленькое существо, размером с белку. Собравшиеся как один, вскочили на ноги и замерли в поклоне.

- Мэтр Леонард! Мэтр Леонард! - пронесся восторженный шепот.

Существо росло в размерах, менялся и его облик. Из маленькой белки оно превратилось в козла, стоящего на задних ногах. Затем спина его выравнялась, конечности удлинились, фигура стала подобной человеческой. Между огромными его рогами заиграло синее пламя, образуя еврейскую букву "шин".

Мэтр Леонард свысока окинул взглядом собравшихся. Две ведьмы подбежали к нему, одна, став на колено, подняла с земли золотой кубок, другая наполнила кубок густой красной жидкостью. Мэтр Леонард принял чашу и поднял ее высоко над головой.

- Ваше здоровье! - от его негромкого голоса поднялся ветер и заставил зашуметь лес поблизости. Мэтр начал пить, синие молнии спиралями заиграли вокруг его тела. Месяц с тысячами ярких звезд вспыхнули на небе и озарили поляну своим светом. За спиной метра возникла дорожка, выложенная мраморной плиткой. Она вела на большую площадку, окруженную колонами. В центре площадки возвышался огромный золотой алтарь.

- Харь, харь, шабаш! - закричала толпа.

Мэтр допил и отнял кубок от лица. Молнии, обвивавшие его тело, исчезли.. Лик его полностью преобразился. Перед гостями стоял высокий мужчина лет тридцати пяти. Огромный рубин сверкал в золотой застежке его плаща, высокие кавалерийские сапоги были украшены золотыми шпорами с изумрудной россыпью. Еврейская буква "шин" теперь играла на его груди.

- Сейчас прибудет Царица шабаша, - шепнула Руся на ухо изумленному Антону.

Не успела она это сказать, как с севера, со свистом рассекая воздух, прилетел огромный черный баран, неся на себе обезумевшую от страха обнаженную девушку. В ее глазах читался неподдельный ужас. Как только баран приземлился, две старухи подскочили к нему и крепко схватили за руки будущую Царицу. Та безрезультатно пыталась вырваться, ее лицо было искажено от страха и стыда.

- Что вы творите?!! - чуть не закричал Антон, но Руся вовремя сжала его безымянный палец и его тело будто онемело.

- Молчи, так надо, - быстро зашептала она, - на каждом шабаше есть своя царица. Всегда новая. Прекрасная и обязательно невинная. Но выбрана она всегда не случайно. Ее душа, пусть и юная, черна как ночь, когда на небе нет ни единой звезды.

Вокруг девушки уже суетились несколько старух, они поспешно натирали ее тело мазями. Она уже не пыталась вырваться, ее тело начало светиться мягким бархатным светом. Затем она расправила плечи, встряхнула головой, отбрасывая волосы с лица и обвела властным взглядом гостей. Старухи, державшие девушку за руки, отпустили ее и кланяясь поспешили прочь. Мэтр Леонард подошел к ней и предложил взять его под руку.

- Сейчас, на золотом алтаре, она станет женщиной, - пояснила Руся.

- Неужели на глазах у всех?

- Не совсем, духи воздуха спустят с неба полупрозрачную занавесь, она закроет их от взглядов собравшихся.

Царица шабаша держала под руку мэтра Леонарда и смотрела на него с нескрываеммым обожанием.

- Начните праздник! - обронил мэтр и они направились по мраморной дорожке к алтарю.

- Харь, харь, шабаш!!! - закричала толпа в очередной раз. Заиграл невидимый оркестр и небо озарилось тысячей разноцветных феерверков.

 

 

* * *

 

Праздник был в самом разгаре. Невозможно было себе преставить, что всего несколько часов назад эта поляна была абсолютно пуста. Невесть откуда взявшиеся дубовые столы были уставлены блюдами и самой различной выпивкой. Неподалеку образовался огромный бассейн, выложенный серебряной плиткой. В бассейне плескалось множество народа.

- Идем купаться! - предложил Антон.

- Не стоит, ближайшие лет тридцать уж точно! - рассмеялась в ответ Руся и показала ему на колдуна лет шестидесяти, который с разбега прыгнул в воду. Когда тот вынырнул, его волосы на голове и борода были черны как смоль, сам же он помолодел лет на двадцать.

- Ты же не хочешь выйти из бассейна десятилетним ребенком, - сказала она, - к тому же это можно сделать только один раз в жизни.

Они пошли дальше. Колдуны и ведьмы постарше с удовольствием демонстрировали секреты мастерства. Одна из них, например, показывала в тазе, полном воды, вещи, находящиеся за много сотен километров. Потом рыла ямку, втыкала в нее кол и читала заклинание. Из ямки начинало сочиться молоко. А в тазе был виден хлев, корова, и было заметно, как уменьшается ее вымя. Запомнился ему старик, который разбил шатер на поляне и заставлял в нем по очереди меняться четыре времени года. Прямо на глазах у Антона землю замело снегом, затем снег растаял и показалась первая молодая трава. Когда появились одуванчики, старик быстро сорвал несколько штук, ловко сплел из них венок и протянул Антону:

- Для Вашей спутницы, - одуванчики были живые, а в шатре у него уже была поздняя осень.

Руся надела венок на голову и увлекла Антона за собой. Они присоединились к хороводу у костра, который больше напоминал шаманскую пляску под бешеный стук бубна. Натанцевавшись вдоволь, они взяли с собой бутылку вина, несколько шампуров свежайшего шашлыка и сели на опушке леса, подальше от шумной толпы. Антон разлил по бокалам вино:

- Харь, харь, шабаш! - весело крикнул он, - За самую сумасшедшую ночь в моей жизни!

Они чокнулись и пригубили вино.

- Так моя бабка колдуньей была? - его безумно веселила эта мысль.

- Скорее ведьмой, - ответила Руся, - а ведьма от слова "ведать". Была, причем очень сильной. Я от нее очень многому научилась.

- Чему же, например? - весело спросил Антон.

- Ну, например, - Руся слегка задумалась, - могу сказать, что ты до сих пор уверен, что все вокруг, и шабаш, и лес, и я - просто наркотический бред, который вызван напитком.

- Не хочу сейчас об этом говорить, - улыбнулся Антон, любуясь ее лицом в отблесках пламени, - мне хорошо сейчас, вот и все...

- А в то же время, - пропустив мимо ушей его замечание, продолжила Руся, - хоть ты и не веришь ни во что происходящее, ты уже целых два часа не решаешься поцеловать меня, - она склонила голову набок, - А вот логику между первым и вторым она советовала мне не искать.

Антон приблизился к ней и осторожно поцеловал в губы.

- Может, я боюсь?

- Чего? Влюбиться в ведьму?

- Нет, боялся, что исчезнешь также неожиданно, как и пришла, - он поцеловал ее еще раз, понимая, что окончательно теряет голову.

 

* * *

 

Антон проснулся и долго не мог понять где он находится и почему спит одетым. Взгляд упал на книгу. "Ничего себе," - он понял, что уснул прямо сидя за столом у бабки на кухне. События вчерашнего вечера всплыли в его памяти.

"Ничего себе, вот это приход был! Вот тебе и "pinque Cannabis indica" с беленой вперемешку!"

Он поднялся, разминая затекшие мышцы и поставил воду для кофе.

"Да, ну и рецептик. Хотя... Шерлок Холмс тоже гашишем баловался еще в конце XIX века," - Антон вернулся к обеденному столу, книга была открыта на той же странице, что и вчера. Он провел рукой по странице и зачем то перелистнул дальше. На следующей странице лежал лист бумаги исписанный от руки. Почерк был красивый и разборчивый.

 

"Дорогой внучек!

Как видишь, не такая я уж и сумасшедшая. Все случилось, как я и предсказывала. И ты сидишь у меня на кухне, кипятишь воду для кофе, а кот мой, скорее всего, умывается сидя на подоконнике.

Я знала, что ты решишь попробовать рецепт. Ну вот теперь ты немного лучше знаком со своей бабкой. Не жалей, что так мало общался со мной до моей смерти. Хоть мы и мало виделись, но поверь мне, я знала о всех твоих успехах и старалась помочь по мере своих сил, когда у тебя были неприятности.

Не забывай смотреть за котом, он и в самом деле уйдет через полгода. Я его заговорила незадолго до своей смерти. Так что не пугайся, перед тем как уходить, он прыгнет тебе на грудь. Так надо. Тем самым он передаст тебе в нужный час мой талант и силу. Остальное найдешь в книгах.

 

Целую крепко. Твоя баба Катя.

 

P.S.

 

Номер телефона Руси найдешь в моей записной книжке. Зеленая такая, на полке возле телевизора.

Позвони ей.

Вы прекрасная пара, ты уж поверь старой ведьме."

 

Антон отложил письмо, посмотрел на сидящего на подоконнике кота. Тот тоже глянул на Антона, лениво спрыгнул вниз и, мурча что-то себе под нос, пошел показывать новому хозяину, где стоит телевизор.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 мая - Праздник весны и труда

Братья Гримм

Ленивый Хайнц

 

Хайнц был ленив, и хоть у него не было никакого другого дела, кроме того, что он гонял свою козу на пастбище, однако же он все-таки вздыхал, когда, закончив свой рабочий день, возвращался вечером домой.

"Тяжелая эта работа, - говаривал он, - и тягость немалая, так-то вот из году в год гонять козу в поле до поздней осени! И еще если было бы можно при этом прилечь да приуснуть! А то нет, смотри-ка в оба, чтобы она молодые деревца не повредила, либо через изгородь в сад не пробралась, либо с поля не убежала. Не успокоишься тут, на жизнь не порадуешься!"

Он присел, стараясь собраться с мыслями, и все соображал, как бы ему эту тягость со своих плеч сбросить.

Долго все эти соображения ни к чему не приводили, и вдруг у него словно пелена с глаз упала.

"Я знаю, что сделать! - воскликнул он. - Женюсь на толстой Трине; у той тоже есть коза, так она, может, и мою со своею гонять станет, тогда мне не придется себя мучить".

Итак, Хайнц поднялся, привел свои усталые члены в движение, перешел через улицу (дальше ему идти и не было нужно!) в тот дом, где жили родители Трины, и стал свататься за их работящую и добродетельную дочку.

Родители недолго раздумывали: "Ровня ровнюшке пара", - подумали они и согласились.

Вот толстая Трина и стала женою Хайнца и стала гонять обеих коз в поле.

Наступили для Хайнца красные деньки, и не надобно было ему ни от какой работы отдыхать, кроме своей собственной лени. Лишь изредка и он выходил из дома вместе с женою и говорил: "Только за тем и выхожу, чтобы мне потом покой слаще показался; а то уж начинаешь к нему терять всякий вкус".

Однако же и толстая Трина была не менее своего супруга ленива. "Милый Хайнц, - сказала она ему однажды, - зачем станем мы без всякой нужды жизнь себе портить да еще в лучшие годы? Ведь козы-то наши каждое утро нарушают нам самый сладкий сон. Так не лучше ли будет, если мы их отдадим соседу, а себе возьмем от него взамен пчелиный улей? Ведь улей-то поставим мы на солнышке позади дома, да уж о нем и заботиться не станем. Пчел ни кормить, ни в поле гонять не надо: они сами и вылетают из улья, и прилетают обратно, и мед собирают, не требуя от нас никакой затраты труда". - "Ты это, женушка, разумно надумала! - похвалил Хайнц. - И мы твое предложение выполним немедля; да к тому же мед и вкуснее, и питательнее козьего молока, и сохраняется дольше".

Сосед, конечно, весьма охотно дал за двух коз колоду пчел. Пчелы неутомимо летали из колоды туда и обратно с утра до позднего вечера и наполнили соты прекраснейшим медом, так что по осени Хайнц добыл его целую кружку.

Эту кружку они поставили на полку в своей спальне, вероятно, из опасения, что мед могут украсть, и чтобы предохранить его от мышей. Трина припасла палочку около своей кровати, чтобы, не вставая, отгонять от меда палкой непрошеных гостей.

Ленивый Хайнц неохотно покидал постель ранее полудня. "Кто рано встает, - говаривал он, - тот себя не жалеет".

Однажды, среди бела дня лежа в постели и отдыхая от долгого сна, он сказал своей жене: "Все бабы - сластены, и ты мед подлизываешь; пока ты его не съела, не лучше ли нам выменять его на гуся с гусенком?" - "Пожалуй, - отвечала Трина, - только уж не раньше, как после рождения ребенка, который бы нам этого гуся с гусенком стал пасти! Не мне же за гусятами ухаживать да силы свои на это тратить!" - "А ты думаешь, - сказал Хайнц, - что твой ребенок станет гусей пасти? Нынче дети-то родителей не очень слушают: все больше по своей воле делают, потому что умнее родителей себя считают". - "О! Пусть только попробует меня не послушать, так и не порадуется! Я тогда возьму палку, да и устрою ему хорошую баню. Вот как его учить стану!" - воскликнула Трина и в своем усердии, схватив палку, приготовленную для мышей, так взмахнула, что задела кружку с медом на полке.

Кружка ударилась о стену и, упав с полки, разбилась вдребезги, а чудный мед разлился по полу.

"Вот тебе и гусь с гусенком! - сказал Хайнц. - Теперь его и пасти не придется. А все же ведь счастье, что кружка-то мне на голову не упала! Право, нельзя нам на свою судьбу пожаловаться".

И, увидев в одном из черепков немного меду, он протянул к нему руку и сказал с видимым удовольствием: "Остаточком, женушка, полакомимся, а потом с перепугу-то и отдохнем еще; ну, что за важность, если мы и попозже обычного времени встанем: ведь день и так велик". - "Да, голубчик, еще успеется. Недаром об улитке говорят, что она была на, свадьбу приглашена и, пустившись в путь, поспела только на крестины. Ведь тише-то едешь дальше будешь!"

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 мая, также, празднуется Бельтайн

Ганс Христиан Андерсен

Волшебный холм

 

Юркие ящерицы так и сновали по растрескавшейся коре старого дерева. Они прекрасно понимали друг дружку - ведь разговор-то они вели по-ящеричьи.

- Нет, вы только послушайте, как гремит и гудит внутри волшебного холма, - сказала одна ящерица. - Из-за их возни я вторую ночь глаз не смыкаю. Уж лучше бы зубы болели, все равно ведь не спишь.

- Там что-то затевается! - сказала вторая ящерица. - На ночь, до первых петухов, они поднимают холм на четыре красных столба, он как следует проветривается, а лесные девы разучивают новые танцы с притопыванием. Что-то там затевается!

- Да, да, - подтвердила третья. - Я говорила со знакомым дождевым червем, он как раз вылез из холма, копался там день и ночь в земле и много чего понаслушался. Видеть-то он не видит, бедняга, а вот подкрасться да подслушать - это он мастер. Там ждут гостей, знатных гостей, иностранцев, а вот кого - этого червь не захотел сказать, а может, и сам не знает. Всем блуждающим огонькам приказано готовиться к факельному шествию. Так, что ли, это у них называется? Все столовое серебро и золото - а этого там полно - чистят и выставляют на лунный свет.

- Что же это за гости такие? - спросили разом все ящерицы. - И что же это такое там затевается? Вы только послушайте, как гудит, как гремит!

В эту минуту волшебный холм раскрылся, и оттуда, семеня, вышла старая лесная дева. Спина у нее была голая, но в остальном она была одета вполне прилично. Она была дальней родственницей старого лесного царя, служила у него экономкой и носила на лбу янтарное сердце. Ноги ее так и мелькали - раз-два, раз-два! Ишь как засеменила - и прямо в болото, где жил козодой.

- Вы приглашены к лесному царю на праздник нынче ночью, - сказала она. - Только сначала мы бы хотели попросить вас об одной услуге: не согласитесь ли вы разнести приглашения? Ведь вы у себя приемов не устраиваете, так не мешало бы помочь другим. Мы ждем к себе знатных иностранцев - троллей, если это вам что-нибудь говорит. И старый лесной царь не хочет ударить лицом в грязь.

- Кого приглашать? - спросил козодой.

- Ну, на большой бал мы зовем всех подряд, даже людей, если только они умеют разговаривать во сне или занимаются еще хоть чем-нибудь по нашей части. Но к первому блюду решено приглашать с большим выбором, только самую знать. Сколько я спорила с лесным царем! По-моему, привидения и то звать не стоит. Прежде всего надо пригласить морского царя с дочками. Они, правда, не очень любят бывать на суше, но мы посадим их на мокрые камни, а то и еще что получше придумаем. Авось на этот раз они не откажутся. Потом нужно пригласить всех старых троллей первого разряда, из тех, что с хвостами. Потом - водяного и домовых, а кроме того, я считаю, нельзя обойти могильную свинью, трехногую лошадь без головы и гнома-церквушника. Правда, они вроде бы относятся к духовенству, а это народ не нашего толка, но, в конце концов, это только их работа, а по родству-то они ближе к нам и постоянно нас навещают.

- Хорошо! - сказал козодой и полетел созывать гостей.

А лесные девы уже кружились на волшебном холме. Они разучивали танец с покрывалом, сотканным из тумана и лунного света, и тем, кто находит вкус в таких вещах, танец показался бы красивым.

Большой зал внутри холма был прибран на совесть. Пол вымыли лунным светом, а стены протерли ведьминым салом, так что они сияли, точно тюльпаны на солнце. Кухня ломилась от припасов; жарили на вертелах лягушек, начиняли репейником шкурки ужей, готовили салаты из поганок с лягушатиной, мочеными мышиными мордами и цикутой. Пиво привезли от болотницы, а игристое вино с селитрой доставили прямо из кладбищенских склепов. Все готовилось по лучшим рецептам. На десерт собирались подать ржавые гвозди и битое стекло от церковных окон.

Старый лесной царь велел почистить свою корону толченым грифелем, да не простым, а тем, которым писал первый ученик. Раздобыть такой грифель даже для лесного царя задача не из легких. В спальне вешали занавеси и приклеивали их змеиной слюной. Словом, дым стоял коромыслом.

- Ну теперь еще покурить конским волосом и свиной щетиной, и я считаю - мое дело сделано! - сказала старая лесная дева.

- Папочка, милый! - приставала к лесному царю младшая дочь. - Ну скажи, кто такие эти знатные иностранцы?

- Что ж! - ответил царь. - Пожалуй, можно и сказать. Две мои дочки сегодня станут невестами. Двум из вас придется уехать в чужие края. Сегодня к нам пожалует старый норвежский тролль, тот, что живет на нагорье Доврефьель. Сколько каменных замков у него на утесах! А еще у него есть золотой рудник, лучше, чем многие полагают. С ним едут два его сына, они должны присмотреть себе жен. Старый тролль - настоящий честный норвежец, прямой и веселый. Мы с ним давно знакомы, пили когда-то на брудершафт. Он приезжал сюда за женой, теперь ее уже нет в живых. Она была дочерью короля меловых утесов с острова Мё. Ох и соскучился же я по старику троллю! Правда, про сыновей идет слух, будто они неважно воспитаны и большие задиры. Но, может, это все одни наговоры, уделить им побольше внимания - и они выправятся. Надеюсь, вы сумеете привить им хорошие манеры!

- Когда же они приедут? - спросила одна из дочерей.

- Все зависит от погоды и ветра! - отвечал лесной царь. - Они хотят сэкономить на дорожных расходах, едут с попутным кораблем. Я советовал им ехать сушей через Швецию, но старик и слушать об этом не хочет. Отстает он от жизни, вот что мне в нем не нравится.

Тут прибежали вприпрыжку два блуждающих огонька, один старался обогнать другого и потому прибежал первым.

- Едут! Едут! - закричали они.

- Дайте-ка я надену корону, - сказал лесной царь, - да стану там, где луна светит поярче.

Дочки подобрали свои длинные покрывала и отвесили земной поклон.

Перед ними стоял Доврефьельский тролль в короне из ледяных сосулек и полированных еловых шишек. Он был закутан в медвежью шубу, на ногах теплые сапоги. Сыновья же его ходили без подтяжек и головных уборов - они мнили себя здоровяками.

- И это холм? - спросил младший и ткнул пальцем в волшебный холм. - У нас в Норвегии это назвали бы ямой.

- Дети! - сказал старик. - Яма уходит вниз, холм уходит вверх. У вас что, глаз нет?

Сыновья заявили, что удивляет их тут только одно: как это они сразу, без подготовки, понимают здешний язык.

- Не представляйтесь! - сказал старик. - А то еще подумают, что вы совсем неучи.

Все вошли в волшебный холм. Там уже собралось изысканное общество, да так быстро, будто гостей ветром надуло. Все было устроено к удобству и полному довольству гостей. Морской народ сидел за столом в больших кадках с водой и чувствовал себя как дома. Все вели себя за столом как положено, только молодые норвежские тролли задрали ноги на стол: они думали, что все, что бы они ни делали, выглядит очень мило.

- А ну, ноги из тарелок! - прикрикнул Доврефьельский тролль, и братья нехотя, но послушались.

Карманы их были набиты еловыми шишками, и они щекотали ими соседок. А потом стащили с ног сапоги, чтобы чувствовать себя привольнее, и дали держать их дамам.

Зато их отец, Доврефьельский тролль, был совсем другой. Он так интересно рассказывал о величественных горах Норвегии, о водопадах, которые в белой пене срываются со скал и то грохочут, как гром, то поют, как орган. Он рассказывал, как выпрыгивают из воды встречь рушащемуся с высоты потоку лососи, чуть только заиграет на золотой арфе водяной, как в светлые зимние ночи звенят бубенцы саней и мальчишки с горящими факелами носятся по льду, такому прозрачному, что видно рыб, которые в страхе бросаются врассыпную у них из-под ног. Да, старик был мастер рассказывать! Все прямо-таки видели и слышали все, о чем он говорил. Вот шумит лесопильня, вот парни и девушки поют песни и отплясывают халлинг-гопля! И вдруг старик тролль ни с того ни с сего чмокнул, будто бы как дядюшка, старую лесную деву. а ведь на самом-то деле никаким родственником он ей не приходился; поцелуй вышел самый взаправдашний.

Настал черед лесных дев показать, как они танцуют, и они исполнили и простые танцы, и с притопыванием, и так это ловко у них получалось! Ну, а потом пошел художественный танец, тут полагалось “забываться в вихре пляски”. Ух, ты, как они вскидывали ноги! Тут уж не разобрать было, где начало, где конец, где руки, где ноги, - все разлеталось, словно щепки, так что трехногой лошади без головы стало дурно, и ей пришлось выйти из-за стола.

- Н-да! - сказал старый тролль. - Ногами-то вертеть - это у них лихо получается. Ну, а что они еще умеют, кроме как плясать, задирать ноги да крутиться волчком?

- Сейчас увидишь, - сказал лесной царь и вызвал свою младшую дочь.

Она была самая красивая из сестер, нежная и прозрачная, словно лунный свет. Она положила в рот белую щепочку и стала невидимой - вот что она умела делать!

Однако старый тролль сказал, что не хотел бы иметь жену, умеющую проделывать такие фокусы, и его сыновьям это вряд ли по душе.

Вторая сестра умела ходить рядом сама с собою, будто была собственной тенью, - ведь тени-то у троллей нет.

У третьей были совсем иные наклонности - она обучалась варить пиво у самой болотницы. Это она так искусно нашпиговала ольховые коряги светляками.

- Будет хорошей хозяйкой! - сказал старик тролль и подмигнул ей, но пива пить не стал - он не хотел пить слишком много.

Вышла вперед четвертая лесная дева, в руках у нее была большая золотая арфа. Она ударила по струнам раз - и почетные гости подняли левую ногу, ведь все тролли - левши. Ударила второй, и все готовы были делать то, что она прикажет.

- Опасная женщина! - сказал старик тролль, а сыновья его повернулись и пошли вон из холма: им все это уже надоело.

- А что умеет следующая? - спросил старый тролль.

- Я научилась любить все норвежское, - сказала пятая дочь. - И выйду замуж только за норвежца. Мечтаю попасть в Норвегию.

Но младшая сестра шепнула троллю на ухо:

- Просто она узнала из одной норвежской песни, что норвежские скалы выстоят, даже когда придет конец света. Вот она и хочет забраться на них - ужасно боится погибнуть.

- Хо-хо! - сказал старый тролль. - И только-то? Ну, а что умеет седьмая, и последняя?

- Сначала шестая, - сказал лесной царь, уж он-то умел считать.

Но шестая ни за что не хотела показаться.

- Я только и умею, что говорить правду в глаза, - твердила она, - а этого никто не любит. Уж лучше буду шить себе саван.

И вот дошла очередь до седьмой, последней дочери. Что же умела она? О, эта умела рассказывать сказки, да к тому же сколько душе угодно.

- Вот мои пять пальцев, - сказал Доврефьельский тролль. - Расскажи мне сказку о каждом.

Лесная дева взяла его руку и начала рассказывать, да так, что он только со смеху покатывался. А когда пришел черед безымянного пальца, который носил на талии золотое кольцо, будто знал, что не миновать помолвки, старый тролль заявил:

- Держи мою руку покрепче. Она твоя. Я сам беру тебя в жены.

Но лесная дева ответила, что она еще не рассказала про безымянный палец и про мизинец.

- А про них мы послушаем зимой, - ответил старый тролль, - про все послушаем: и про елку, и про березу, и про подарки злой феи-хульдры, и как трещит мороз, послушаем. Для того я и беру тебя с собой, чтобы ты рассказывала мне сказки, у нас там никто этого не умеет. Будем сидеть в пещере перед пылающим костром из сосновых дров да попивать мед из древнего золотого рога норвежских королей. Водяной подарил мне несколько таких рогов. Будем сидеть у огня, а к нам наведается Гарбу - добрый дух пастбищ. Он споет тебе песни, которые поют норвежские девушки, когда пасут скот в горах. То-то весело будет! Лосось запляшет в водопаде, начнет биться о каменные стены, но к нам ему не попасть. Да уж, поверь мне, ничего нет лучше доброй старой Норвегии... А где же мальчики?

И правда, где же мальчики? Они носились по полю и тушили блуждающие огоньки, которые чинно построились и готовы были начать факельное шествие.

- Хватит лоботрясничать! Я нашел для вас мать, а вы можете жениться на своих тетках!

Но сыновья ответили, что им больше по душе произносить речи и пить на брудершафт, а жениться им неохота. И они произносили речи, пили на брудершафт и опрокидывали бокалы вверх дном, чтобы показать, что все выпито до дна. Потом они стащили с себя одежду и улеглись спать прямо на стол - стеснительностью они не отличались. А старый тролль отплясывал со своей молодой невестой и даже обменялся с ней башмаками, ведь это куда интереснее, чем меняться кольцами.

- Петух прокричал, - сказала старая лесная дева, которая была за хозяйку. - Пора закрывать ставни, а то мы тут сгорим от солнца.

И холм закрылся.

А по растрескавшемуся старому дереву сновали вверх и вниз ящерицы, и одна сказала другой:

- Ах, мне так понравился старый норвежский тролль!

- А мне больше понравились сыновья, - сказал дождевой червь, только ведь он был совсем слепой, бедняга.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё, 1 мая - День гитариста

Езков В.В

Гитарист. (Неформальная сказка)

 

На далекой необитаемой планете сейчас стоит гитарист. Он проводит руками по струнам и смотрит в пустоту космического мира. Какая же эта планета необитаемая, - возмутитесь Вы, - если на ней находится гитарист. Все просто. Он не местный. Когда-то гитарист достиг высшей точки вдохновения, он играл так, что не мог остановиться.

Музыка захватила его настолько, что гитарист даже не думал записать ее. Она схватила его, подняла в небеса и унесла от конфликтного мира далеко-далеко. Но в тот момент творческого полета, кто-то вошел в комнату и тем самым прервал процесс. Музыка исчезла, а гитарист упал на необитаемую планету, где его никто и никогда не найдет. Но он продолжает играть, даже не подозревая о том, что находится в другом мире. Ему не нужно ни еды, ни комфортного дома, ни других мирских необходимостей. Он играет-играет-играет. Гитарист закончил песню, которую начал в начале сказки. Сейчас он играет грустную композицию. В нашем мире начинается дождь. Все становится серым и темным. Люди опускают головы и смотрят себе под ноги. Уныние. Только счастливые готы выходят на улицу и слушают дождливое соло. Но следующая музыка вернула солнце. Люди подняли к нему головы. Их глаза стали добрыми и счастливыми. Такая она сила творчества. Такое оно творческое вдохновение, которое не может замолчать, но на далекой необитаемой планете. И его может услышать не каждый.

Музыкальная иллюстрация - Rainbow - Vielleicht Das Nachste Mal (Maybe Next Time)

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

2 мая - Международный день астрономии

Звездочёт

Непальская народная сказка

 

Жил-был звездочёт. В тех краях, где он жил, случилась в один год сильная засуха, никак дождь не шёл. Земля высохла так, что люди не могли посадить рис на полях. Небо давно уже должно было затянуться тучами и пролить влагу, но солнце по-прежнему немилосердно палило. Страх охватил землепашцев. Тогда-то звездочёт положил перед собой доску, посыпал её сверху песком и начертил расположение звёзд и созвездий. Он старался определить время, когда, наконец, пойдёт дождь.

Долго звездочёт прикидывал да подсчитывал, пока понял, что дождь прольётся как раз сегодня. Отложил он сразу свою доску, взял мотыгу в руки и отправился в поле. Мотыжит звездочёт своё поле, а царь богов Индра обернулся человеком и спустился на землю - решил узнать, как людям живётся. Смотрит Индра, звездочёт в поте лица работает в поле.

- Что ты здесь делаешь? - спрашивает.

- Да вот землю рыхлю, хочу посадить рисовую рассаду, - ответил звездочёт.

- А чего ты так торопишься? Когда ещё небо затянется тучами... - молвил Индра.

- А я звездочёт и потому знаю, когда должен пролиться дождь. Высчитал я, что сегодня вечером, вот и тороплюсь, чтобы не упустить время.

- Ишь ты, какой знаток! Не быть сегодня дождю! - рассвирепел Индра и тут же вернулся на небеса.

"Вся вода принадлежит мне, - подумал он, - а какой-то жалкий человек, называющий себя звездочётом, решает, когда быть дождю. Посмотрим, как посадит он рис, если я не пошлю дождя на землю. А я вот возьму да прикажу, чтобы всю воду спрятали в моём подземном дворце!"

Тут же кликнул Индра своих слуг и повелел им перетаскать во дворец всю воду, да так, чтобы ни одна капля не пролилась на землю. Начали слуги Индры таскать воду в больших вёдрах, да нечаянно одно ведро опрокинули - полилась вода на землю.

Тут звездочёт и посадил рис на своём поле...

Как ни хотелось Индре взять верх, а всё-таки человек оказался прав.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

3 мая - День солнца

Сказка про Солнце Золотое - Нежный. Мотылёк - Прекрасную Юкейден.

Якутская сказка.

 

Есть, говорят, такая земля — с восточных склонов реки текут, серебряными нитями переплетаются, с западных склонов зелёного шёлка луга сбегают, на южной стороне поля колышутся, на северной стороне кудрявые леса шумят. Даль неоглядная, простор бескрайний — вот какая эта страна!

Там озёра стоят светлые — тени не видно, зелёная осока там по чёлку доброму коню будет, а тальник всего коня с головой скроет.

Там кукушка не смолкая кукует, горлинка дни и ночи воркует, лысуха вьёт гнёзда круглый год. Нет зимы там, а всё тянется лето — такая страна! Ночей нет, а всё тянется светлый день—такая земля! Там небо высокое-высокое — на девяти подпорах стоит, на десяти перекладинах лежит, а под ним, говорят, живёт сказка.

Вот какая сказка.

Была, говорят, на свете маленькая старушка. Одной беличьей шкурки хватало ей на всю одёжу: из брюшка — рубаха была, из спинки — доха, из задних лапок — торбаса, из передних лапок — рукавицы, из хвоста — шапка. У старушки этой, говорят, пять коров было. Как-то раз пошла старушка на зелёный луг за своими коровами, чтобы домой их пригнать, и по дороге вырвала кустик хвощ-травы. Ни одного отросточка не сломала, ни одного корешка не повредила. Принесла хвощ-траву домой и положила на прилавок, — а прилавок тот в девять рядов резьбою украшен, мехом зимней рыси покрыт.

Положила — и пошла в сарай доить коров. Вдруг слышит старушка: зазвенели бубенцы, звякнуло, стукнуло в доме, словно железный нож упал.

Вскочила старушка, побежала в дом, — по дороге молоко опрокинула. Смотрит направо, смотрит налево: всё в доме по-прежнему — как было, так и есть. И хвощ-трава лежит, как лежала. Снова пошла старушка к своим коровам. Не успела надоить полкувшина, опять слышит: сильнее прежнего зазвенело-забренчало в доме.«Как будто в бубен кто ударил, — думает старушка. — Как будто серебряную тарелку кто уронил».Вскочила она и опять побежала в дом — опять по дороге молоко опрокинула. Распахнула старушка дверь и видит: в левой стороне, на прилавке, в девять рядов резьбою украшенном, мехом зимней рыси покрытым, сидит девушка несказанной красоты. Глаза у неё, как два халцедона, блестят. Брови — будто два чёрных соболя бегут друг к другу. Тонкая кожа её так и светится, а сквозь кожу видно, как течёт по голубым жилкам алая кровь, как дрожит натянутой стрункой её горло. Солнце на небе взойдёт и обрадуется, на её красоту глянув. Тёмный дом светлым станет, светлый дом сиять будет от её красоты. Это хвощ-трава обернулась такой красавицей.— Как зовут тебя?—спрашивает её старушка.— Нет у меня имени,—отвечает красавица.

— Солнце Золотое — Нежный Мотылёк — Прекрасная Юкейден, вот какое имя я тебе дам, — сказала старушка.—Оставайся в моём доме, будешь мне вместо дочери. Так было, говорят. И ещё говорят, в это самое время сын почтенного Хан-Харах-хана, молодой охотник Харжит-Бергень отправился в тёмный лес промышлять зверя. Видит Харжит-Бергень, прыгает перед ним с дерева на дерево белка. Спустил охотник стрелу — мимо пролетела стрела. Натянул свой лук ешё раз — опять не попал. А белка всё дальше и дальше прыгает. Весь день выслеживал её Харжит-Бергень, и привела его белка к дому маленькой старушки с пятью коровами. Села белка на кудрявое дерево возле дома, будто дразнит охотника. Достал он последнюю стрелу, в последний раз натянул лук. И снова промахнулся. А стрела ударилась в печную трубу и в дом провалилась.— Эй, кто там! — закричал юноша. — Верните мне стрелу! Не отвечает никто в доме. Рассердился юноша. Закипела его кровь, заторопилась по жилам. Задымились, затрещали волосы, вспыхнул румянец на щеках, налетела сбоку дерзкая мысль, прискакала сзади удалая мысль, толкнулась в лоб гордая мысль. Вбежал он в дом.

Вбежал да так и замер на месте, увидев красавицу. Смотрит на неё Харжит-Бергень, глаз отвести не может. Ни дерзкой мысли нет, ни удалой мысли нет, ни гордой мысли нет. Наконец очнулся он и говорит:— Ты, зрачок глаз моих, белизна зубов моих, владычица сердца моего, как зовут тебя?— Зовут меня Солнце Золотое — Нежный Мотылёк — Прекрасная Юкейден, — отвечает красавица.— Нет, — говорит юноша, — моей женой будут тебя звать. И выбежал из дому. Вскочил на коня, во весь опор помчался через тёмный лес. Прискакал Харжит-Бергень в своё селение, коня бросил нерассёдланного, непривязанного, вбежал к отцу-матери, как безумный. Один — а будто пятьдесят человек в дом ворвалось. Один ведь — а шуму-гаму на восемьдесят человек хватит. Один как есть — а кричит, словно девяносто человек разом заговорили.— Отец! Мать! — кричит. — Я нашёл себе невесту! Солнце Золотое — Нежный Мотылёк — Прекрасная Юкейден её зовут. Никого в жёны не возьму, только её возьму. Пойдёт за меня — возьму, и не пойдёт за меня — всё равно возьму. Снаряжайте скорее людей, посылайте сватов, не то разорвётся моё сердце.

На девяти конях девять лучших людей поехали сватами к маленькой старушке с пятью коровами. Приехали. Вошли в дом. И сразу точно ослепли все, будто онемели, слова сказать не могут. Стоят как неживые. Может быть, сверкающий круг солнца сошёл с неба и опалил им глаза, сжёг их сердца? Нет, это увидели они красавицу Юкейден. Наконец самый старший вышел вперёд и говорит:— Старуха! Отдашь ли свою дочь за сына Хан-Харах-хана, за молодого Харжит-Бергеня?— Отдам, — говорит старушка, — если она сама за него пойдёт.— Красавица, — говорит старший, — пойдёшь ли за сына почтенного Хан-Харах-хана, за молодого Харжит-Бергеня?

— Пойду, — отвечает красавица.— Старуха,—опять спрашивает старший, — говори, какой калым за дочь хочешь?— Хочу коров и коней много-много. Соберите, пригоните, приведите мне столько скота, чтобы под ним земли не было видно. Тогда отдам за сына Хан-Харах-хана свою дочь Солнце Золотое — Нежный Мотылёк — Прекрасную Юкейден.— Хорошо. Будет по-твоему, — сказал старший. Уехали люди Хан-Харах-хана. На другое утро вышла старушка из дому, а зелёного луга и не видать — до самого леса круторогие коровы ходят, до серебряных озёр стада пасутся.

И Харжит-Бергень уже прискакал. Сам — верхом на коне и для невесты чубарого коня привёл. Чубарый конь весь серебром убран, сбруя на нём серебряная, и узда серебряная, и чепрак серебряный, и седло серебряное, и плётка серебряная. Взял Харжит-Бергень невесту за руку, вывел из дому и посадил на чубарого коня. Поехали. Вдруг летит навстречу им Чёрный ворон и так говорит:— Кар-кар-кар! Раскрой свои круглые чуткие уши, Харжит-Бергень! Зоркими глазами своими пристально гляди! Умом, словно озеро глубоким, вникай в мои слова! Ждёт-поджидает тебя на пути Железный Джессин. Он задумал отнять у тебя твою невесту. Хочет он женить тебя на своей девятигорбой дочке. Перед сильным не споткнись! Перед могучим. не сробей! Злому в обиду себя не дай! Прокаркал — и полетел прочь. Закипела кровь в жилах Харжит-Бергеня, задымились от гнева волосы, толкнулась в лоб гордая мысль. Придержал он коня и говорит своей невесте:— Солнце Золотое — Нежный Мотылёк — Прекрасная Юкейден!

- Должен я сразиться с Железным Джессином, побороть сильного, одолеть могучего, покарать злого. А ты поезжай дальше одна. Доедешь ты до места, где дороги сходятся, сближаются, в разные стороны разбегаются. Там, где соболья шкурка висит, по той дороге и поверни коня. А по той дороге, где медвежья шкура висит,— шагу не делай! Да смотри не забудь моих слов!

—Если уж ты говоришь так, неужели я тебя не послушаю? —сказала Прекрасная Юкейден. А сама думает: « Ах, знаю я, что иду на несчастье, еду на мученье. Не отходит беда от беды...» Вздохнула она тяжело и повернула коня в густой, тёмный лес.

А Харжит-Бергень поехал дальше прямой дорогой. Вдруг видит: стоит посреди дороги высоченная гора, до самого неба достигающая. И снизу на неё не подняться, и сбоку её не объехать. Посмотрел Харжит-Бергень, а перед горой будто ещё гора высится — это Железный Джессин стоит.

Из живота у него растёт, как пест, одна железная нога. Из груди тянется одна железная рука, — словно железная змея извивается. На макушке у него семь волосков — семь железных игл, железный язык его до самого пояса свешивается, железные зубы у него, как острые ножи, торчат. На нём кафтан железный, и шапка железная, и штаны железные, и торбаса железные.— Здравствуй, человек! — сказал он Харжит-Бергеню, и железные зубы его лязгнули.—Давно я не раскрывал рта, не размыкал губ, не шевелил языком. Слушай теперь, что говорю: наряд на тебе — смертное твоё одеянье, конь под тобой — похоронным шагом идёт, дорога твоя — прощальная твоя дорога. Сейчас уведу я тебя в свой утёс. Хочешь — уведу, и не хочешь — уведу. Высокое имя твоё я унижу, твою жизнь — разорву, твои кости—искрошу. Потом повернулся к скале и запел, завыл, заговорил:— Я, хозяин этой чёрной скалы, заклинаю — отворись! Приказываю - пропусти! Рассердился Харжит-Бергень. Лицо его стало красным, как обожжённая глина, золотые волосы поднялись дыбом.— Ты, обман обмана, мимо проходящего, слушай теперь ты меня! Не такой я человек, чтобы тебя испугаться! Посмотрим, чья сила верх возьмёт, чья удача одолеет! Вскинул он свой лук, блестящий что излучина реки, выхватил свою меткую верную стрелу, натянул тетиву до самых ушей.

— Стрела моя! — говорит.— Пусть не остановят тебя горы! Не помешают деревья! Не потеряйся в глубоких ущельях! Порази насмерть Железного Джессина! И словно гром грянул — так щёлкнул его большой палец, спуская стрелу.

Полетела стрела и ударилась прямо в грудь Железного Джессина. Расколола чудовище пополам, рассекла каменную гору, до самого неба доходящую. На две стороны расступилась каменная гора, и следом за стрелой пронёсся на своём коне Харжит-Бергень. И пока не успела его быстрая стрела упасть на землю, подхватил её Харжит-Бергень на лету и вложил в колчан. Потом оглянулся назад и крикнул: Джессин, чья сила верх взяла? Больше не раскроешь ты свой поганый рот, не разомкнёшь губ, не пошевелишь языком. Похоронной стала твоя одежда, прощальными были твои слова. Сказал так и повернул коня туда, где был его дом. А невеста его Солнце Золотое — Нежный Мотылёк — Прекрасная Юкейден ехала тёмным лесом на чубаром свадебном коне. Доехала она до места, где сходятся, сближаются, разбегаются две дороги, не посмотрела, где висит шкурка соболя, не поглядела, где висит медвежья шкура, забыла всё, чему учил её Харжит-Бергень. и направила коня по медвежьей тропе. К железной юрте привела её медвежья тропа. Трава около юрты железная, деревья кругом железные, а возле входа в юрту сидит женщина. Страшнее страшного она, такого и не увидеть, про такое и не услышать. На спине у неё девять железных горбов, лицо — словно неотёсанная каменная глыба, во лбу, как слюдяное оконце, один глаз тускло поблёскивает. Подошла хозяйка железной юрты к Прекрасной Юкейден и железной рукой сбросила красавицу с коня. Только косточки бедной невесты остались лежать на земле. А железная, одноглазая, девятигорбая обернулась Прекрасной Юкейден, красоту лица её себе взяла, свадебный наряд её на себя надела, вскочила на чубарого коня и отправилась в путь. Свадебной дорогой едет. Там, где лес кончается, догнал её Харжит-Бергень. Вместе к дому подъехали. Отец с матерью, сестры с братьями, домочадцы и прислужники— все вышли встречать жениха и невесту. Слуги зелёной травой двор выстлали, чтобы мягко было ступать невесте по земле. Девять братьев, девять журавлей одной стаи, наготовили столько стрел, что кожа с пальцев у них сошла. Думали: где ступит невеста — там из-под ног её побегут соболи. Настреляют они соболя и новой своей сестре в подарок поднесут. Семь сестёр, семь горлинок из одного гнезда, насучили столько ниток, что глаза у них от работы покраснели. Думали: скажет невеста слово — и посыплются с её губ золотые бусины. Нанижут они из бусин ожерелье и своей новой сестре поднесут. А невеста сошла с коня — всю траву потоптала. Ступила шаг — тощие волки из-под ног её разбежались. Слово сказала—железный град изо рта её посыпался. Увидели это отец с матерью и сильно загоревали, братья с сестрами вполовину опечалились, слуги-прислужники в четверть огорчились. Ведь не знают, что невеста — не невеста, а оборотень. Повели невесту в дом, дали ей развести огонь тремя ветками молодых лиственниц — и пошёл свадебный пир. Песни на этой свадьбе ветер пел, пляски — ураган водил. Невесёлая была свадьба. Так говорят-рассказывают. Тем временем маленькая старушка пошла в поле за своими коровами — домой их гнать — и опять увидела кустик хвощ-травы.

Такой красивый кустик, что не удержалась старушка и выдернула его из земли. Принесла домой, положила на прилавок, — тот, что в девять рядов резьбою украшен, мехом зимней рыси покрыт, — и пошла доить коров. Вдруг слышит: стукнуло-брякнуло что-то в доме, со звоном упало на пол. Вбежала старушка в дом, а там, в левой стороне, на прилавке, в девять рядов резьбою украшенном, мехом зимней рыси покрытом, сидит её Солнце Золотое — Нежный Мотылёк — Прекрасная Юкейден.— Дочь! — говорит старушка. — Почему ты здесь, а не в доме твоего мужа?— Мать!—отвечает красавица.—Нет у меня мужа. Он бросил меня в лесу одну, чтобы сразиться с Железным Джессином. А меня подстерегла девятигорбая дочь Железного Джессина, вынула из меня жизнь, красоту мою себе взяла, мною обернулась и поехала моей свадебной дорогой, на моём свадебном коне, в дом моего жениха. А я снова стала хвощ-травой. Не выдернула бы ты этот кустик — никогда бы со мной не свиделась. Говорит — и точно богатый жемчуг, словно белый град катятся слёзы из её глаз. Так, говорят, было. А Харжит-Бергень живёт в своём доме со своей молодой женой. В светлом доме темно становится, в тёмном доме тьма сгущается, если она войдёт. Взглянет она — и холод до самого сердца заледенит. Слово скажет — будто железным осколком ударит.

Однажды бродил Харжит-Бергень по полю, а в поле пасся чубарый конь. Подошёл к нему конь, тряхнул головой и вдруг заговорил. Конь ведь не простой был — с человеческим разговором, с людской речью!— Слушай меня, хозяин, — сказал чубарый конь. — Двумя круглыми, как полная луна, ушами слушай. Умом, словно озеро глубоким, вникай! Ты кого взял себе в жены? Кого привёл в свой дом? Разве это Солнце Золотое — Нежный Мотылёк — Прекрасная Юкейден? Разве это моя хозяйка? Это дочь Железного Джессина. Она мою хозяйку погубила, красоту её себе взяла, в наряд её нарядилась, оборотнем в дом твой проникла. Привяжи её к ноге дикого коня и пусти коня в поле, чтобы и косточки от дочери дьявола не осталось! А потом ступай туда, где нашёл свою невесту. Может, и теперь найдёшь её. Может, вернётся она к тебе. Услыхал это Харжит-Бергень, и задымились от гнева его мысли, заторопилась вверх и вниз по жилам его кровь. Вбежал он в свой дом. Один — а словно целое войско ворвалось. Один — а закричал, и будто горы обрушились. Один — а взглянул, и высокое небо от страху содрогнулось. Схватил-привязал он дьявольскую дочь к ноге дикого коня и пустил коня в поле. Была она — и не стало её. Как пыль по земле развеялась.

А Харжит-Бергень вскочил на своего коня и отправился туда, где жила маленькая старушка, где увидел он в первый раз свою невесту Солнце Золотое — Нежный Мотылёк — Прекрасную Юкейден. Едет он тёмным лесом и зовёт её:— Если ты далеко - приблизься! Если ты высоко — опустись! Если ты внизу — поднимись! Наконец увидел он дом маленькой старушки. Остановил .коня. Позвал хозяйку. Вышла к нему маленькая старушка.— Зачем приехал?—спрашивает.— За дочкой твоей приехал, за невестой своей приехал, — отвечает Харжит-Бергень. — Дашь — возьму, и не дашь — возьму. Миром не уеду. Дом твой разорю, дни твои омрачу, а её увезу. Веди меня в дом, не задерживай путника, не томи дорожного человека. Повела его маленькая старушка в дом. Глазами, что у чёрного жеребёнка, взглянула на него Прекрасная Юкейден. Дрогнуло горло её, как серебряная натянутая струнка.— Зачем ты пришёл ко мне? — говорит.—Ты бросил меня одну в лесу, ты послал меня навстречу лютой смерти, ты оставил меня на растерзание дьявольской дочери. Кого же ты теперь ищешь здесь? Уходи! Не пойду с тобой!

Глядит на неё Харжит-Бергень нежно-нежно, говорит ей плача:— Солнце Золотое — Нежный Мотылёк — Прекрасная Юкейден! Разве я хотел твоей гибели? Разве посылал тебя на смерть? Я оставил тебя одну, чтобы с Железным Джессином сразиться, чтобы спасти тебя от него. А ты меня не послушалась, поехала по дороге, где медвежья шкура висит. Вот отчего случилась беда! Тут и маленькая старушка заплакала. Села она между ними, как между малыми детьми, слёзы из глаз в обе стороны отбросила и сказала им так:— Слушайте меня и слов моих не преступайте. Вы друг друга потеряли и снова нашли, от беды избавились, от гибели спаслись. Что же вы друг друга укоряете? Как же вы теперь не радуетесь, друг на друга глядя?— Твоя правда, — сказала Прекрасная Юкейден. —- Хорошие твои слова, — сказал Харжит-Бергень. Тут стали они плясать-прыгать, посмеялись вдоволь самым весёлым смехом, наговорились самыми добрыми словами и опять в путь собрались. Зиму по белой пороше узнавали, весну — по лёгкому ветерку, лето—по дождю, осень — по туману, — вот как долго ехали. Наконец приехали к дому Харжит-Бергеня. Ступила невеста по земле — и побежали из-под её ног золотистые соболи. Сказала слово — и посыпались с её губ золотые бусины. А в доме уже всё готово для свадебного пира.

Словно поле широкое раскинулось — такой стол стоит. На нём тарелки из блестящего серебра, будто круги ледяных озёр. Серебряные ложки — как лопаты, чтобы снег отбрасывать. А серебряными вилками хоть сено в стога смётывай. Жбаны с питьём, как густой лес, стоят. Заздравные кубки горой высятся. Говорят, из всех улусов собрались люди на этот пир. Были тут певцы. Были тут плясуны. Были тут прыгуны. Скороходы тут в беге состязались. Силачи тут силой мерились. Голодный тут насытился. Старый тут молодым стал. Девять дней, девять ночей пировали-играли. Песней далёких потомков, сказкою внуков стала эта свадьба. Так говорят.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

5 мая - День водолаза

Олег Туманов

Тишка

 

Шёл подъём самоходной баржи, затонувшей при освобождении Новороссийска. Баржа как баржа, подъём как подъём – ничего особенного. Единственным и приятным исключением была прекрасная видимость. Лежала баржа на глубине примерно около десяти метров. Грунт был каменисто-песчаный и только слегка дымился под водолазными «калошами», не замутняя воду. Лучи солнца, пробиваясь сквозь толщу воды, играли жёлто-фиолетовыми пятнами на металлическом, не успевшем обрасти водорослями корпусе. На золотистом песке то там, то тут малахитово зеленели камни…

Утром, поставив бот на якорь над самой баржой, мы начинали водолазные работы.

Ребята попеременно ходили под воду и «штопали» мелкие пробоины. Основная, крупная, от которой затонула баржа, уже была заделана. Оставалась мелочь, та самая мелочь, с которой больше всего приходилось возиться. Попробуй, обнаружь под водой даже при хорошей видимости пробоину величиной в два, а то и в один палец!

Рядом с баржей валялся неизвестно когда и кем потерянный заржавевший и покрытый водорослями якорь. В тот день вода была особенно прозрачной, и на зеленовато-коричневом фоне якоря я увидел рыбу.

Это был довольно крупный бычок с огромными, чуть золотистыми глазами – таких приморские мальчишки называют «чернорабочими». Из-за чёрной, как смоль окраски, он был похож на экзотическую игрушку. В выпуклых глазах его светилось любопытство. Я тут же окрестил бычка Тишкой, подмигнул ему и взялся за кувалду, чтобы выпрямить неровность одной из пробоин. Размахнулся, но… не ударил. Мне стало жалко, что Тишка исчезнет, и я никогда его больше не увижу, останусь один. Он мне почему-то стал дорогим и близким, будто мы уже провели вместе массу времени, как говорят на флоте, съели не один бочонок каши и износили не одни форменные брюки, делили хлеб да соль и не раз помогали друг другу в беде.

«Что это? – думал я. – Страх одиночества? Чепуха! Я провёл под водой пять с половиной тысяч часов и никогда не испытывал ничего подобного!».

Как бы то ни было, но мне до боли не хотелось расставаться с Тишкой. Положив кувалду на грунт, я руками и ногами, осторожно, чтобы не вызвать шума, начал выпрямлять искорёженные листы обшивки. Тишка наблюдал за мной с тем же любопытством. Если я начинал двигаться вдоль борта, бычок медленно разворачивался в моём направлении. Я глядел на него в боковой иллюминатор шлема, и трудно сказать, кто был любопытнее – человек или рыба!

Мне показалось, что Тишка совершенно меня не боится. Тогда, нарвав с борта баржи ракушек, я решил угостить ими своего новоиспечённого друга. Разбив о камень мидию и вынув из неё мякоть, я осторожно стал приближать её к Тишкиной мордочке. Рыжие глаза его цепко следили за моей рукой. Вот он насторожился, и когда моя рука приблизилась к носу Тишки, чёрной молнией блеснуло его тело и исчезло где-то под якорем, над основанием которого теперь осталось только лёгкое облачко ила и валялся от неожиданности выпущенный мною кусочек мидии.

Ночью мне приснился сон, как я кормлю его: он почему-то величиной с человека и жадно вырывает из моих рук ракушки, которые я еле успеваю отрывать от борта баржи. Я рву и рву, как автомат, а ненасытный Тишка кричит: «Давай, давай, давай!!!» Пот ручьями струится по моему телу, руки саднит от острых краёв мидий, и кажется, этому никогда не будет конца…

Открыв глаза, я увидел что-то чёрное, стоящее передо мной. Меня бросило к стенке! Тихий человеческий голос произнёс:

- Что с вами, старшина?

Вглядевшись, я узнал дневального, который опять спросил:

- Что с вами?

- Да ничего, - ответил я, - жарко.

- Вы же всю подушку изорвали.

В полумраке кубрика, словно огромные снежные хлопья, плавали в воздухе перья…

На следующий день, волнуясь, я опустился на грунт и тут же увидел Тишку. Как ни в чём не бывало, он лежал на якоре чёрной агатовой игрушкой, поблескивая золотисто-солнечными глазами.

Я сорвал ракушку, разбил и протянул ему. Прошло не меньше минуты, прежде чем он, легко вильнув хвостом, подплыл к моей руке и осторожно взял губами мидию. Прижав её челюстями, он вернулся на свою площадку, спокойно улёгся и только тогда проглотил угощение.

С этого дня Тишка перестал меня опасаться. Мне даже казалось, что он с нете5рпением ждёт встречи. Стоило мне опуститься на грунт, как он начинал нервно вилять хвостом, поднимая облако ила, и требовать гостинца. Сказать, что он был очень прожорлив, нельзя, но и отсутствием аппетита не страдал. В еде он был неприхотлив и с удовольствием принимал от меня мидий и морских червей, креветок и мясо рыб, пойманных мною на удочку, даже колбасу и сыр из моего водолазного пайка. Взамен я получал доверие и дружбу, увы! – не бескорыстную! В отношениях со мной Тишка приобрёл уверенность. Он стал ложиться на ладонь, а если я почему-либо не давал ему еды, требовательно покусывал меня за палец.

 

Я уже не мог обходиться без Тишки. Всякий раз я с волнением ждал очередного погружения. И каждый раз с ужасом думал, спускаясь на грунт, не случилось ли за время моего отсутствия чего-нибудь с моим другом. И если почему-либо его не оказывалось на старом якоре, я нервничал, и одиночество тысячами тонн воды наваливалось на меня. Тогда, взяв в руки два камня, я начинал постукивать ими друг о друга. Цук, цук, цук! – разносился вокруг мой набат, и Тишка незамедлительно появлялся, поблескивая рыжими глазами и, как мне казалось, радостно виляя хвостом.

Однажды, спустившись под воду и покормив друга, я приступил к работе. Работа клеилась, и я на какое-то время забыл о Тишке. Неожиданно я увидел в моём иллюминаторе маленькую тень. Она вертелась перед глазами, как назойливая муха, не давая сосредоточиться. Я поднял голову и ахнул: в пузырях стравливаемого мною воздуха барахтался Тишка! Натужно поднявшись вверх, он, резко развернувшись, бросался в поток бесчисленных пузырей, напоминая истребитель, выполняющий фигуры высшего пилотажа. Спикировав почти до самого шлема, он расправлял плавники и, используя пузыри как подъёмную силу, планируя, поднимался на них почти до самой поверхности. Сделав «бочку» или мёртвую петлю, он стремительно, закрутившись в штопор нёсся вниз. Тишка принимал послеобеденный воздушный душ! С того дня эта процедура стала обязательной в распорядке его жизни. В солнечные дни тело его, окутанное пузырьками воздуха, казалось посеребрённым. Глядя на эту картину, я чувствовал себя необычайно уютно, будто находился не на дне моря, а у себя дома…

Однажды я проснулся от шума ветра и ударов волн о борт катера. Швартовые канаты жалобно скрипели в клюзах и на кнехтах, резиновые кранцы, прижимаемые катером к причалу, тонко визжали; постанывали шпангоуты, жалуясь на свою нелёгкую судьбу. Начался очередной новороссийский норд-ост. Водолазные работы в отряде были временно прекращены.

Мы клеили порванные на подъёмах судов рубахи, промывали шланги, драили до блеска медные шлемы, перебирали помпы и компрессоры, чинили телефоны, которые связывают водолаза с надводным миром, продували понтоны. Это у нас называлось «отоспаться». В активные дни подъёмов ребята ложились в двенадцать ночи, а вставали в четыре утра.

Норд-ост дул две недели. Всё это время я непрестанно думал о Тишке. Наконец, ветер затих, с гор исчезла растрёпанная борода норд-оста. Несмотря на морозную погоду, солнце хорошо пригревало. Над морем стояло парящее седое марево: во время восхода оно розовело, а когда солнце начинало спускаться за Колдун-гору, вспыхивало багряным отсветом, разливаясь по горизонту фиолетовой дымкой.

Наш бот двинулся на последний штурм баржи. Через неделю мы должны были её поднять, и я понимал, что навсегда расстанусь с Тишкой.

Начался долгий процесс одевания, напоминающий обряд наряжания невесты. После множества манипуляций я подхожу к трапу, готовый к погружению. Такой же водолаз как и я, держит в руках мой шланг-сигнал, другой сидит на телефоне у компрессора, регулируя в зависимости от глубины погружения подачу воздуха. Стравливаю клапаном излишек воздуха и… пошёл!

Сердце, готовое выскочить наружу, отчаянно стучит. Ждёт ли меня Тишка? Как он? Что стало с ним во время шторма? Не случилось ли беды?

- Я на грунте, чувствую себя хорошо, - передаю наверх.

Вода после шторма слегка помутнела, словно её разбавили молоком. Видимость – на «тройку». Иду вдоль баржи, ощупывая места соприкосновения днища с грунтом. Слава богу, волны не сдвинули её с места и не бросили на якорь! Вот и он. Слегка колышутся ярко-зелёные водоросли, время от времени открывая рыжие от ржавчины проплешины. Пусто. Где же Тишка? Неужто?.. Не может быть! То ли удары моего сердца были настолько сильны, что Тишка их услышал, то ли колебания воды дали ему знать о моём появлении, но только, сверкнув чёрной молнией, он осторожно и плавно опустился на основание якоря.

- Тишка, дружище, жив?! – заорал я так, будто встретился с ним после светопреставления. В ответ из наушников зарокотал взволнованный голос водолаза, сидящего на телефоне:

- Что случилось? Отвечай, что с тобой? Как себя чувствуешь? Что с тобой? Отвечай! Почему молчишь?!

У меня от волнения перехватило горло, и единственное, что я мог, это с хрустом глотать слюну. Голос в наушниках срывался на фальцет:

- Что случилось? Отвечай!.. Отвечай!.. Готовим на помощь второго водолаза! Отвечай… Отвечай…

Сообщение, что наверху готовят к спуску второго водолаза, привело меня в чувство, и я с трудом выдавил:

- Всё в порядке, второй водолаз не нужен, чувствую себя хорошо.

В наушниках облегчённо вздохнули. «Видимо, паника наверху была изрядной», - подумал я.

Тишка продолжал как ни в чём не бывало возлежать на якоре с видом турецкого паши, не хватало только, чтобы он покуривал кальян, запивая чёрным кофе. Я рассмеялся.

- Ах, дружище, дружище! Если бы ты знал, как я за тебя волновался! А ты? Даже глазом не повёл, рыбья твоя кровь. Ну, да ладно, главное, что ты жив, что с тобой ничего не случилось. Да, я же тебе принёс гостинец… - и я вынул из-под манжета рукава сосиску, разломал её на мелкие кусочки и стал их укладывать рядом с Тишкиной мордочкой. Когда я положил на якорь последний кусочек, Тишка подплыл к лакомству, как бы обнюхал его и неожиданно, резко махнув хвостом, куда-то исчез. Я недоумевал: что стало с моим другом? Он, гурман и лакомка, отказался от такого угощения! Понять его было выше моих сил. Я решил ждать.

Не прошло и минуты, как вновь сверкнуло чёрное Тишкино тело и спокойно улеглось рядом с угощением, а ещё через минуту второе тело опустилось чуть-чуть позади моего друга.

«Она» была немного поменьше и поизящней Тишки. На меня смотрели золотистые, как и у моего друга, только настороженные глаза. На её жабрах, опускаясь под грудь, проходили параллельно друг другу золотая и белая полоски, придавая рыбке особую элегантность.

«Ай да «чернорабочий», ай да Тишка! – восторгался я. – Значит, пока на море бушевал шторм, ты не терял времени зря и нашёл себе подругу. А я, дурак, за тебя волновался!»

 

Тем временем Тишка и его подруга – я назвал её Машкой – уплели за милую душу угощение, и теперь он нежно ухаживал за своей избранницей, чистя ей пёрышки плавников и почёсывая губами бока. Я уж совсем собрался было осудить Тишку за такую несдержанность чувств, как он улёгся на бок, широко растопырив плавники – плёнка на них растянулась, став прозрачной. Машка осторожно и нежно начала приводить в порядок туалет Тишки. Без внимания не осталась ни одна иголочка плавника, ни одна загогулинка. При этом тело её грациозно изгибалось, а белая и золотая полоски, то и дело меняя форму, создавали впечатление небрежно спадающих на глаза волос.

Наконец, процедура была окончена. Мой друг перевернулся на брюшко, сверкнув мускулистым телом, Машка пристроилась рядом, и мне показалось, что Тишка чмокнул свою подругу в щёку, а та в ответ вильнула хвостом…

Через несколько дней баржа была поднята и отведена на ремонт. Нашу водолазную станцию перевели на подъём другого судна, и мне пришлось расстаться с Тишкой.

Прошло несколько месяцев. Как-то утром меня позвал к себе командир отряда.

- Слушай, старшина, помнишь, ты со своими ребятами поднимал баржу?

- Так точно, помню.

- Так вот, там, говорят, рядом с ней валялся якорь. Тогда не до него было, а сейчас… как говорится, пригодился бы. Сходи со своей станцией на это место, поищи его.

- Да, но ведь на том месте даже буя не оставили, - возразил я.

- В том-то и дело… - командир безнадёжно махнул рукой. Сам старый водолаз, он прекрасно понимал, что найти якорь на участке в квадратную милю всё равно, что иголку в стоге сена. Конечно, бывают чудеса…

- Потому и прошу, - обнимая меня по-отечески за плечи, сказал командир. – Попробуй, а?

- Есть, товарищ командир, попробовать! – сказал я с плохо скрываемой радостью и, лихо откозыряв, выскочил из кабинета.

Неужто мне всё-таки суждено снова увидеть Тишку? Не знаю, какое безотчётное чувство руководило мной, но ещё тогда, когда мы уводили поднятую баржу на ремонт, я оставил в том месте маленький, на тоненьком тросике, буй. Теперь по этому тросику я подходил к якорю.

Как и в памятный день нашей первой встречи с Тишкой, вода была на редкость прозрачной. «Хорошая примета», - подумал я. Лёгкой шелковистой шёрсткой покачиваются на якоре водоросли, солнечные блики золотят песчаный грунт, прозрачные креветки напоминают маленьких фей. Боком, боком – как бы чего не вышло – отползает краб. Пощипывая траву, то тут, то там проплывают толстогривые ленивые лобаны – точь-в-точь пасущиеся телята! Но где же Тишка? И тут я вспомнил про наш с Тишкой код, схватил два небольших камня и по всей акватории понеслось; цук-цук-цук, цук… Цук-цук… Цук-цук-цук…

Вдруг я увидел, как из-под лапы якоря брызнул фонтанчик песка. Тишка! Как и прежде, молнией сверкнуло его тело и плавно опустилось на основание якоря. Пытливо, как бы пытаясь разгадать, нет ли здесь подвоха, он стал меня разглядывать. От волнения я даже перестал дышать. Узнает или нет? Осторожно я протянул к нему руку, как делал это раньше. Тишка не шевельнулся. Узнал! Из-под манжета я достал угощение и положил на ладонь. Тишка взмыл вверх, сделал вираж и опустился ко мне на руку…

Вечером, придя на доклад к командиру отряда, я сказал, что якоря обнаружить не удалось.

 

…Теперь, спустя много лет, мне иногда кажется, что вся эта история была не чем иным, как прекрасным сном. И я сожалею, что этому сну не суждено повториться.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 мая - День Победы

Вениамин КАВЕРИН

 

О МИТЕ И МАШЕ, О ВЕСЕЛОМ ТРУБОЧИСТЕ И МАСТЕРЕ ЗОЛОТЫЕ РУКИ

 

 

МЛАДШИЙ КОЩЕЙ ПОХИЩАЕТ МАШУ

 

У Кощея Бессмертного умерла дочка. Ну что ж! Умерла так умерла! И он разослал своих братьев - у него ровно тысяча братьев - по всему свету. Они должны были найти ему такую же девочку, как его дочка. С таким же маленьким носом, с такими же длинными косами и большими глазами.

И вот самый младший Кощей - он был самый хитрый – приехал в Ленинград.

"В Ленинграде, - думал он, - много девочек. Авось найду такую же, как моя покойная племянница".

Не тут-то было! Никак не найти. У одной нос побольше, у другой коса покороче. Наконец он нашел девочку, которая как две капли воды была похожа на Кощееву дочку.

Девочка сидела в Летнем саду и рисовала. Трава у нее получалась синяя, небо - зеленое, а солнце - красное. Но все-таки это были настоящая трава, настоящее солнце и настоящее небо.

Вдруг кто-то сказал над ее ухом:

- Здравствуйте, девочка! Я знаю, как вас зовут, в котором вы классе, сколько вам лет, что вы любите и чего вы не любите.

Это было так неожиданно, что девочка от испуга положила кисточку в рот. Перед ней стоял рыжий толстяк в синих очках и клетчатом пальто. У его ног лежала большая собака.

- Вас зовут Маша, - продолжал толстяк, - вы в третьем классе, вам одиннадцать лет, вы любите рисовать и не любите супа.

Совершенно верно! Девочку звали Машей, ей было одиннадцать лет, она была в третьем классе, любила рисовать и не любила супа. Все это угадал, разузнал и подслушал рыжий толстяк с

собакой - на то он и был Кощеев брат, самый младший и самый хитрый.

- Да, - сказала Маша и вынула кисточку изо рта. - Я не люблю супа. А вы?

- Терпеть не могу! - отвечал толстяк. - И, как на грех, куда ни приеду, прежде всего угощают супом. На днях я случайно попал в Желтую страну, и, представьте себе, прежде всего меня накормили желтым гороховым супом.

- А что такое Желтая страна? - спросила Маша.

Толстяк сел подле нее на скамейку.

- Желтая страна, - сказал он, - это страна, в которой растут подсолнечники, одуванчики и куриная слепота. Жители этой страны едят гороховый суп и все до одного больны желтой лихорадкой. Теперь скажите мне, Маша, какой ваш самый любимый цвет?

- Синий, - не задумываясь, ответила Маша.

- Ну что ж, - сказал толстяк, - стоит только захотеть, и я отвезу вас в Синюю страну. Это одна из лучших стран в мире. Там можно гулять по синим дорогам между синими полями. Солнца там не бывает, зато днем и ночью светит луна. Там живет Синяя Борода. Это мой лучший друг, и я могу вас познакомить с ним. Ну как, Маша, поехали?

Маша задумалась.

Она всегда была вежливая и доверчивая, а этот дядя такой симпатичный! В синих очках, с большой собакой. Конечно, если бы она знала, что это Кощеев брат, она просто позвала бы милиционера. Но она не знала.

- Ладно, - сказала она. - А как туда ехать?

- Нужно надеть синие очки, - отвечал толстяк, - и сесть верхом на эту собаку.

Маша посмотрела на собаку. Это была довольно страшная собака, с длинной мордой и острыми белыми зубами. Шерсть у нее была серая, как у волка.

- Гм, - сказала Маша. Ей вдруг расхотелось ехать в Синюю страну.

Но, должно быть, толстяк понял ее иначе, потому что он в одну минуту надел на Машу свои очки, поднял ее и посадил на собаку.

- Вперед! - закричал он, и собака помчалась.

Ветер засвистел у Маши в ушах, она хотела спрыгнуть... Куда там! Уже давно остался за спиной Летний сад. Нева мелькнула и исчезла. Тут только Маша вспомнила, что, прежде чем отправиться в Синюю страну, нужно было спросить разрешения у мамы.

- Мамочка!

Но мама была далеко.

А страшная собака мчалась все быстрее и быстрее.

 

 

МИТЬКА ИЩЕТ ДОРОГУ В КОЩЕЕВУ СТРАНУ

 

Ни одна девочка не может исчезнуть из Летнего сада бесследно. И Маша, разумеется, тоже. Во-первых, на том месте, где она сидела, остались ее краски, ее кисточка и ее картина. Во-вторых, у нее был маленький брат, которого звали Митькой. Митька не очень расстроился, когда узнал, что у него пропала сестра.

Мама лежала на кушетке и плакала. Папа бегал по городу и у каждого милиционера спрашивал:

- Не видали ли вы мою дочку? Ее зовут Маша, она любит рисовать и не любит супа.

А Митька в это время думал и думал.

Он твердо решил найти сестру. Но как это сделать? И вдруг он вспомнил, что видел в цирке клоуна, о котором говорили, что он Любитель Необыкновенных Историй.

Все вздыхали:

- Девочка среди бела дня исчезла из Летнего сада. Небывалая вещь! Необыкновенная история!

Даже в газетах было напечатано:

 

НЕОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Среди бела дня девочка Маша Л. исчезла из Летнего сада

 

И вот Митька решил рассказать эту необыкновенную историю клоуну - Любителю Необыкновенных Историй.

Сказано - сделано! Он сел на трамвай и поехал на Васильевский остров.

В садике, перед маленьким домом, положив ногу на ногу, сидел клоун в колпаке, с трубкой в зубах и в разноцветном халате.

- Здравствуйте, - сказал ему Митька. - Не знаете ли вы, чем кончилась необыкновенная история, которая произошла с моей сестрой?

- Я думаю, - серьезно ответил клоун, - что ее унес Северный Ветер. Это уже случилось однажды с одной моей знакомой девочкой, которая любила носить огромные банты.

- Ну нет, - возразил Митька. - Это на Машу не похоже.

- Тогда вот тебе превосходный совет. Твоя сестра пропала из Летнего сада. Верно?

- Верно.

- Поезжай к Ученому Садоводу, - сказал клоун. - Он знает все, что происходит в садах всего мира. В крайнем случае, он поговорит по телефону с какими-нибудь Иваном-да-Марьей.

И Митька поехал к Ученому Садоводу.

Вот сад так сад! На рябине в этом саду росли вишни, а на яблоне - груши. Вишни были огромные, каждая с хорошее яблоко, а груши похожи на дыни. Здесь были даже персики, которые росли в саду из одного только уважения к Ученому Садоводу. И все эти деревья насадил он сам, своими руками. Это было удивительно - тем более, что он оказался таким стареньким, что Митька просто не знал, как к нему подступиться.

- В общем, так, - начал он, подойдя наконец к старичку, который сидел в кресле под голубой китайской вишней. – Не знаете ли вы, куда девалась Маша?

- Медвежье ухо слышало, как толстяк в синих очках уговаривал ее отправиться в Синюю страну, - отвечал Ученый Садовод. - Анютины глазки видели, как она мчалась по Летнему саду на огромной собаке.

- А где находится Синяя страна? - спросил Митька. - И как бы мне до нее добраться?

- Поезжай к Маленькой Парашютистке, - сказал Садовод. - Когда она опускается с неба на своем парашюте, она видит все страны мира. Кстати, передай ей, пожалуйста, что я назвал новый тюльпан Голубым Парашютом.

- Ладно.

И Митька сел на трамвай и поехал к Маленькой Парашютистке.

- Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, - сказал он Парашютистке, которая только что спрыгнула с неба на землю. - Позвольте доложить: Ученый Садовод назвал тюльпан Голубым Парашютом. Что касается меня, то у меня пропала сестра. Позвольте узнать, товарищ старший лейтенант, где находится Синяя страна? И как бы мне до нее добраться?

- Полно, Митя, в Синей ли стране? - отвечала Маленькая Парашютистка. - Я видела, как она мчалась верхом на собаке вдоль самого длинного в мире забора. Это дорога не в Синюю, а в Кощееву страну, за тридевять земель, в тридесятое царство. Знаешь, как говорится в сказках: долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли, иди вперед - не оглядывайся, колоти в доску - не задумывайся. Пропустишь доску - оглянешься, оглянешься - оступишься, оступишься - заблудишься. Счастливого пути, милый.

А маму спросил?

- Есть, спросить маму! - отвечал Митька.

И он вытянулся и отдал честь Маленькой Парашютистке.

 

 

СТАРАЯ ГАЛКА

 

Всем известно, что самый длинный в мире забор - это забор Ботанического сада. И Митька это, понятно, знал. Маму он, понятно, не спросил - все равно она бы его не пустила. Папину палку он, понятно, стащил - пригодится! Может быть, и сам Кощей еще получит по голове этой палкой.

И вот в один прекрасный день он отправился с этой палкой в руке вдоль самого длинного в мире забора. Трр! - как барабан! Как будто целый взвод идет с барабаном. Трр! – Митька барабанил по доскам на весь Аптекарский остров (всем известно, что Ботанический сад находится на Аптекарском острове). Трр! - берегись, Кощей! Трр! - берегись, Кощеев брат, самый младший и самый хитрый! Трр! - помни, Митя! Пропустишь доску - оглянешься! Оглянешься - оступишься! Оступишься - заблудишься! Раз-два, раз-два!

Все темнее становилось вокруг. Уже и не узнать стало знакомых мест, а Митька все шел и шел. Раз-два! Раз-два! Хлоп! Забор кончился, и он кубарем покатился в темную яму. Он не очень испугался, только зубы застучали. Он полежал немного - ничего. Стал на колени - тоже ничего. Открыл глаза - и увидел себя в незнакомом городе.

Это был большой и красивый город - широкие улицы, просторные сады, высокие дома. Но вот что странно! Все дома были коричневого цвета. В садах росла коричневая трава. По улицам маршировали солдаты в коричневых рубашках. Кошка кофейного цвета вылезла из водосточной трубы. Коричневая ворона сидела на пожарной каланче табачного цвета. Можно было подумать, что в этом городе день и ночь вместо снега идет корица и никто не убирает ее с улиц вот уже пять или десять лет.

У жителей этого города был такой цвет лица, как будто на завтрак они ели старую солому, на обед - пюре из пробки с горчицей, а на ужин снова солому. Все они были так заняты своими мыслями, так молчаливы, что Митька просто не знал, у кого спросить:

- Эй, послушайте, не знаете ли вы, где здесь живет некто Кощей Бессмертный?

Да, это было не очень веселое местечко! Посреди города, на большой площади, стояло в развалинах прекрасное здание.

Оно сгорело и было пусто и мрачно. Никто больше не жил в нем, только Старая Галка сидела на печной трубе и смотрела на Митьку своими старыми глазами.

- Эй, послушайте! - крикнул ей Митька. - Не знаете ли вы, где здесь живет некто Кощей Бессмертный?

Галка встрепенулась. Это была самая молчаливая Галка в Кощеевой стране. Ей было триста лет, и за триста лет она только один раз сказала "кррр", - когда подавилась щепкой, которую приняла за кусок голландского сыра. Но этот мальчик понравился ей с первого взгляда. Как смело он спросил ее о Кощее Бессмертном!

- Молчи, мальчишка, - проворчала она, - если ты не хочешь, чтобы тебя повесили на первом фонаре! Как ты смеешь говорить - "некто Кощей"? Ты должен был спросить: "Не знаете ли вы, где здесь живет Кощей? Да здравствует Кощей!"

- Ладно, бабушка, - отвечал Митька. - Я, знаешь, не для того сюда пришел, чтобы кричать "да здравствует Кощей". Лучше скажи, старая карга, где он живет, а то своих не узнаешь!

Галка снова посмотрела на него.

"Мальчишка как мальчишка, - подумала она. - Но чем-то он похож на моего Галчонка. Нужно помочь ему. Правда, если об этом узнает Кощей... Крр! Страшно! Ну, да ничего! Недаром я прожила на свете триста лет. Может быть, я и перехитрю его. Ведь, по правде говоря, я не думаю, что он бессмертный!"

- Я не знаю, где живет Кощей, - сказала она мрачно. – Но я знаю, что по его приказу моему Галчонку подрезали крылья. Всем птицам подрезали крылья в этой несчастной стране, даже нашим орлам! Я спаслась только потому, что гостила у своей племянницы в Альпах.

- Всем птицам подрезали крылья?! - вскричал Митька. - Зачем?

Галка оглянулась. Кажется, никто не подслушивал их.

- Дело, видишь ли, в том, - шепотом сказала она, - что у Кощея Бессмертного умерла дочка. Откуда-то из далеких стран ему привезли другую девочку, как две капли воды похожую на покойную Кощееву дочку. Она так же красива и умна и даже, говорят, еще умнее. Она умеет рисовать, прекрасно шьет и даже, говорят, играет на рояле. Но вот беда! У девочки - доброе сердце. У нее, видишь ли, доброе и мужественное сердце, а у Кощеевой дочки было трусливое и злое.

Галка закрыла глаза и умолкла. Никогда в жизни ей не приходилось говорить так много!

- Продолжай, бабушка! - вскричал Митька. - Ты даже не подозреваешь, как мне важно то, что ты говоришь!

- Да, у этой девочки оказалось доброе сердце, - продолжала Галка. - И вот Кощей и его тысяча братьев стараются ожесточить ее сердце и сделать его злым и трусливым. Ей, видишь ли, понравился мой Галчонок, и вот Кощей велел подрезать ему крылья. Она любит читать - и вот он велел сжечь ее любимые книги. Он ведет тайную войну с одним великодушным народом – и вот каждый день эту бедную девочку сажают на аэроплан, чтобы показать ей разрушенные города, детей, убитых бомбами, и матерей, умирающих от горя. Но ее сердце остается все таким же мужественным и добрым.

И Галка снова закрыла глаза и умолкла.

- Говори, говори, бабушка! - снова вскричал Митька. – Ты даже не подозреваешь, как мне важно то, что ты говоришь!

- Они держат ее взаперти в Кощеевом дворце, в темной комнате за тремя дверьми, - продолжала Галка. - Каждую ночь один из Кощеевых братьев рассказывает ей самые страшные истории в мире, чтобы запугать ее бедное сердце. Но она спокойно выслушивает эти истории и даже спрашивает иногда: "Может ли это быть? В самом деле?" Она боится только одного: ласково взглянуть на мышонка, который иногда прибегает к ней по ночам, - она знает, что Кощей убьет этого мышонка, если догадается, что она его полюбила.

Галка снова замолчала и спрятала голову под крыло – ей стало стыдно за Кощея, а кстати уж и за его тысячу братьев.

- Говори, говори, бабушка! - вскричал Митька. - Ты даже не подозреваешь, как мне важно все, что ты говоришь!

- Она сидит взаперти за тремя дверьми, - продолжала Галка, - и каждую дверь сторожит собака с большим ключом в зубах. Первая - собака-волк, которая ее притащила. Вторая – жирный пес, который сидит, положив голову на два столба застывшей ядовитой слюны, а третья, самая страшная, - просто тощая хромая собака. У них имена на одну букву - но никто не знает этой буквы. Никто в Кощеевой стране не знает, как их зовут. Спроси-ка меня - почему?

- Почему, бабушка? - спросил Митька.

- Потому что собака умрет, если кто-нибудь, кроме Кощея, громко произнесет ее имя. А если она умрет, тогда уж, понятно, ничего не стоит взять из ее пасти ключ, открыть дверь и выпустить Девочку Доброе Сердце.

- Понял, бабушка, - сказал Митька. - Теперь слушай меня. Знаешь ли, кто эта девочка? Моя сестра. И я очень рад, что у нее оказалось превосходное сердце. Я, представь себе, даже и не знал, что у нее такое доброе сердце.

 

(продолжение следует)

Изменено 9 мая 2011 пользователем NULL

[Chanda 14]

Вениамин КАВЕРИН

 

О МИТЕ И МАШЕ, О ВЕСЕЛОМ ТРУБОЧИСТЕ И МАСТЕРЕ ЗОЛОТЫЕ РУКИ

(продолжение)

 

МИТЬКА ВСТРЕЧАЕТСЯ С БЕДНЯГОЙ ГАЛЧОНКОМ И ИДЕТ НОЧЕВАТЬ К ПЕРЕПЛЕТЧИКУ ИЕРОНИМУСУ КАР

 

Галка не особенно удивилась. Слава богу, ей было не сто лет! Она давно ничему не удивлялась. Просто она подумала: "Жаль мне мальчика. Какой он милый! И как похож на моего Галчонка!"

- Ну что ж, сестра так сестра, - сказала она. - В таком случае знаешь, что ты должен сделать прежде всего? Спрятаться. Страшно подумать, что может сделать с тобой Кощей и его тысяча братьев.

Едва она произнесла эти слова, как толстяк в клетчатых штанах вышел из-за разрушенной печки и заорал:

- Галка и мальчик! Именем Кощея! Вы арестованы! Да здравствует Кощей!

Знаете, кто это был? Младший Кощеев брат - самый младший и самый хитрый. Знаете, что он делал за печкой? Он подслушивал их - Митьку и Галку.

- Мы погибли, - сказала Галка. - Беги!

- Как бы не так! - вскричал Митька и с размаху ударил толстяка головой в живот.

Раз! И толстяк сел на землю.

- Позвольте, позвольте, - сказал он.

Но в эту минуту Галка села ему на нос и закрыла крыльями его глаза.

- Беги, Митя! Беги, если ты хочешь спасти сестру!

И Митька побежал, хотя ему и очень хотелось ударить толстяка палкой по шее. Но еще больше ему хотелось спасти сестру! Он побежал со всех ног и, выбравшись из развалин, через несколько минут очутился в темном переулке - темном потому, что уже наступила ночь. Но долго еще слышал он за спиной отчаянные крики:

- Мальчик, вы арестованы! Именем Кощея! Да здравствует Кощей!

Однако нужно было подумать и о ночлеге. Постучаться, что ли, в первый попавшийся дом? Но дома были все какие-то мрачные, темно-коричневые, черствые, как черствая хлебная корка. Неохота стучаться в такие дома. И Митька уже решил было провести ночь на улице, как вдруг увидел, что навстречу ему ковыляет какая-то птичка - с большим носом и маленькими крыльями, которые висели по бокам как рыбьи хвосты. Это был бедняга Галчонок, тот самый, который, по мнению его старой мамы, был чем-то похож на Митю.

- Виноват, - сказал Галчонок. - Я видел, как вы разговаривали с мамой. Вы не знаете, случайно, скоро она прилетит домой? Очень хочется кушать.

- Вот что, малыш, - отвечал Митька. - Не можешь ли ты показать мне дом, в котором я мог бы провести эту ночь? Мне, понимаешь, не нравятся эти темно-коричневые дома, черствые, как черствая хлебная корка.

Галчонок задумался.

- Видите ли, - сказал он. - Мы с мамой живем на чердаке у одного Переплетчика. Возможно, что он позволит вам провести у него эту ночь. У него есть свободная комната - та, в которой жил его сын. Пойдемте, пожалуй. Я провожу вас. Но скажите, ведь мама скоро вернется домой? Я, понимаете, еще ничего не кушал с утра.

И Галчонок привел Митьку к переплетчику Иеронимусу Кар.

Это был высокий старик с большими черными бровями и косматой седой бородой. Он был такой высокий, а жил в таком низеньком домике, что по утрам, когда он вставал с постели и потягивался, ему приходилось вставлять свою голову в круглую дырку на потолке.

Впрочем, это было даже приятно: на чердаке, как вы знаете, жила старая, умная Галка и Галчонок, с которыми он любил поболтать по утрам.

- Виноват, - сказал ему Галчонок. - Этот мальчик – мамин знакомый. Кстати, вы не знаете, она еще не вернулась домой?

- Не знаю, - проворчал Переплетчик.

- Не сердитесь, пожалуйста, - снова сказал Галчонок. - Ведь вы же знаете, что, если вы даже очень рассердитесь, все равно я не могу от вас улететь. Этот мальчик остался без ночлега, и я сказал ему, что у вас есть свободная комната - та, в которой жил ваш уважаемый сын. Можно ему переночевать в этой комнате, хозяин?

- Нельзя, - проворчал Переплетчик.

- Почему, хозяин?

- Потому, что я очень сердитый, очень грустный и никого не хочу ни видеть, ни слышать!

- В общем, так, - сказал Митька. - Будем говорить начистоту. Тем более, вы уже такой старик, что я вам врать не стану. Но, возможно, с другой стороны, что сейчас я скажу необыкновенную вещь. Я приехал сюда за сестрой. Мою сестру похитил Кощей Бессмертный. Я прибыл, чтобы вернуть сестру. Кроме того, мы еще посмотрим, какой он бессмертный.

Очевидно, Митька сказал действительно необыкновенную вещь, потому что Переплетчик от неожиданности вытянулся во весь свой рост и как раз забыл вставить голову в дырку.

Хлоп! И он ударился головой о потолок.

Очень спокойно он снял со стены старый медный таз и положил его на затылок.

- Милый мальчик, - сказал он. - Я сочувствую вам от всей души, хотя ваша затея кажется мне безнадежной. Я очень сердитый, очень грустный, но все-таки я сердечно рад видеть такого милого гостя из милой далекой страны. Прошу вас пожаловать в комнату моего бедного сына. Вы должны знать, что он заключен в тюрьму по приказу Кощея.

 

 

ГАЛКА ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ И РАССКАЗЫВАЕТ

О ТОМ, ЧТО ВИДЕЛА И СЛЫШАЛА ЗА НОЧЬ

 

Вот когда можно было вволю поспать. Митька завалился и - фью-фью! - засвистел носом: заснул в одну минуту. Но не тут-то было! Только что он засвистел, как Галчонок постучал в его дверь.

- Мальчик, вы спите? Я просто не понимаю, куда могла деться мама!

- Придет, - сквозь сон пробормотал Митька.

- Да, придет! Вы все время говорите - придет да придет. Я беспокоюсь.

По правде говоря, и Митька уже начинал беспокоиться. Но ему так хотелось спать, что беспокоиться было некогда. "Фью-фью! - свистел он. - Фью-ю-ю! Как будто опять стучат? Да, стучат. Наверное, опять Галчонок".

- Кто там?

- Мальчик, вы спите? Как вы думаете, может быть, она нашла себе другого Галчонка?

- Ну вот еще, - отвечал Митька. - Ей, брат, хватит и с тобой хлопот. Иди-ка ты спать. Как ты заснешь, так она и прилетит - вот увидишь.

- Я не хочу спать. Как хотите, это очень странно. Знает, что я целый день не ел... Просто удивительно, честное слово.

Очень хотелось спать, но все-таки Митька позвал Галчонка и дал ему кусочек яблока. Он взял с собой яблоко на дорогу.

- Спасибо, мальчик. - Галчонок поел и задумался. - Главное, что меня беспокоит, - она мне ничего не сказала. Между тем в городе совершенно нет продуктов, и многие ловят и кушают галок, ворон и других несъедобных птиц. Я просто боюсь, что она попалась кому-нибудь на ужин. Как вы думаете, мальчик, - ведь нет?

- Ну конечно, нет, - отвечал Митька, и в это мгновение - стук, стук, стук! - кто-то постучал в окошко.

- Мама, мама! - закричал Галчонок. - Мамочка, это ты?

- Пришла? - басом спросил из своей комнаты старый Переплетчик.

Да, это была Галка.

- Фу, дайте отдышаться! - сказала она. - Вот так ночка! Хозяин, идите сюда. Я принесла вам привет от вашего сына.

Хлоп! Переплетчик вскочил с кровати и хлопнулся головой о потолок. Опять он забыл вставить голову в дырку. Опять пришлось снимать со стены старый медный таз и класть его на затылок.

- Я принесла вам привет от сына, - торжественно повторила Галка. - Вообще я проделала за эту ночь столько дел, что самой становится страшно. Во-первых, я клюнула младшего Кощея в глаз

и очень рассчитываю, что этот негодяй останется кривым на всю жизнь. Во-вторых, я слетала на речку Шпрот и принесла Галчонку на ужин дохлую рыбу.

- Спасибо, я уже поужинал, - обиженно отозвался Галчонок.

- В-третьих... О, в-третьих... Слушайте, хозяин! Слушай, Митя!

Вот что она рассказала:

- Когда я прилетела в тюрьму, ваш сын спал, хозяин. Я негромко каркнула: "Каррл", - и постучала клювом о решетку. Он открыл глаза и снова закрыл - должно быть, подумал, что это сон. "Проснитесь, Карл, это я - Старая Галка! Вы меня не узнали?" Он снова открыл глаза и пожелал мне доброго утра. "Сейчас поздняя ночь, Карл", - сказала я ему. "В самом деле? - ответил он. - К сожалению, я пробыл здесь так долго, что перестал отличать день от ночи".

"Карл, привет и привет, - сказала я. - Привет от вашего старого отца. Привет от ваших старых и новых друзей. Я прилетела к вам по важному делу. Речь идет, видите ли, об одном добром сердце. Нужно освободить от Кощея девочку из далекой страны - девочку с добрым и мужественным сердцем. Ее стерегут три собаки. У них имена на одну букву, но никто не знает этой буквы, и никто в Кощеевой стране не знает, как их зовут. Спросите-ка меня - почему?" - "Потому что собака умрет, - отвечал Карл, - если кто-нибудь, кроме Кощея, громко произнесет ее имя". Тут, сами понимаете, я стала говорить шепотом. "Карл, - сказала я шепотом, - вы один в Кощеевой стране знаете все тайны Кощея. Скажите, как зовут этих собак, и я передам их имена маленькому храброму брату храброй девочки с храбрым сердцем". И он сказал...

- Сказал?! - в один голос закричали Переплетчик, Галчонок и Митька.

- Да, - торжественно повторила Галка. - К сожалению, он успел назвать одно имя. Он сказал его шепотом, и я сейчас скажу его шепотом, и, если кто-нибудь из вас захочет его сказать, пускай говорит шепотом. А Галчонок пойдет спать. Доброй ночи!.. Гарт.

- Как? - в один голос спросили Переплетчик и Митька.

- Гарт, - повторила Галка. - Первую собаку зовут Гарт. Я крикнула ему: "Спасибо, Карл! А второе?" Он уже открыл рот, чтобы сказать второе имя, но в это время три Кощеевых брата вбежали в камеру, схватили его за руки и потащили куда-то. Он только успел крикнуть мне: "До свидания, милая Галка!" Так и сказал: "милая Галка..." Не плачьте, хозяин, уверяю вас, что он скоро вернется... "До свидания, милая Галка! - крикнул он. - Лети к тому, у кого черное лицо, но чистая душа. Он тебе поможет".

- Черное лицо и чистая душа? - повторил Митька. - Что это значит?

- Мама, а я знаю, - сказал за дверью Галчонок.

- Что ты знаешь?

- Это негр.

- Милый, милый, - растроганно сказала Галка. - Иди ко мне, я тебя поцелую! Удивительно умный ребенок. Почему ты до сих пор не спишь, негодяй?

- Какой там негр, - сказал старый Переплетчик, который давно уже стоял, засунув голову в дырку, чтобы никто не видел, что он плачет о сыне. - Это Веселый Трубочист, я его превосходно знаю.

- Мама, идут! - закричал за дверью Галчонок.

- Кто идет?

- Не знаю. Ай, мама, мне страшно!

Бум, бум, трах!

Весь дом затрясся, во все окна и двери застучали разом.

Бум, трах! Бум, бум, трах!

- Мальчик и Галка! - раздался на улице громкий голос. - Вы арестованы! Именем Кощея! Да здравствует Кощей!

 

 

ВЕСЕЛЫЙ ТРУБОЧИСТ

 

По-настоящему испугался только Галчонок.

- Мама, Кощей... - прошептал он и совсем уже собрался упасть в обморок, так что маме пришлось клюнуть его, чтобы привести в чувство.

Это был, конечно, не сам Кощей, а его младший брат! – самый младший и самый хитрый. Это он кричал:

- Мальчик и Галка, вы арестованы!

А полицейские, которых он захватил с собой, в это время кричали: "У-у-у! У-у - у!" - чтобы задать Галке и мальчику страху.

- Мы погибли, - сказала Галка.

- Как бы не так! - вскричал Митька. - Кто мне скажет, куда ведет эта дырка?

- На чердак, - в один голос сказали Переплетчик, Галчонок и Галка.

- Прекрасно!

И Митька подхватил Галчонка и сунул его себе за пазуху.

- Бабушка, вперед! - скомандовал он.

Раз и два! Он вскочил на стул, на стол, на комод и нырнул в дырку, сложив руки по швам, как деревянный солдатик.

- До свидания, - сказал он Переплетчику. - Кланяйтесь от меня младшему Кощею.

- Передайте ему, - прибавила Галка, - что даже Старую Галку нельзя арестовать, пока у нее не подрезаны крылья.

- Передайте ему... - запищал Галчонок, но в это время Митька переложил его в карман, и что именно Галчонок хотел передать младшему Кощею, так и осталось неизвестным.

Ну и чердак! Это был такой маленький чердак, что на нем и в самом деле впору было жить только галкам. Но зато на этом маленьком чердаке было окно, а из окна была видна крыша.

- Вперед, за мной! - скомандовал Митька, и они в одну минуту вылезли через окно и оказались на крыше.

А с крыши, как известно, можно перебраться на другую крышу, а с этой - на третью, а с третьей - на четвертую. Галка летела впереди и показывала дорогу. Еще бы! Она провела на этих крышах всю свою жизнь.

- Мама, скоро? - кричал из кармана Галчонок. - Мне темно! Почему меня посадили в карман? Тут лежит яблоко. Можно мне его скушать?

- Пожалуйста, спрячь подальше свой нос, - сказал ему Митька. - Он колется, как вязальная спица.

Начинало светать, когда они остановились на крыше высокого здания. Весь город был виден с этой крыши - коричневые улицы, по которым маршировали коричневые солдаты. На каждом фонаре - они еще горели - был нарисован Кощеев знак - две большие собачьи ноги крест-накрест.

- Несчастная страна... - пробормотала Галка.

И вдруг такая веселая песня донеслась до них, что они не поверили своим ушам.

Кто же пел ее?

Трубочист.

За плечами у него висели мешок и веревка, в руках он держал метлу и большую складную ложку. Вот что он пел:

 

Пять рыцарей отважных,

Сердец веселых пять,

Хотят у Старой Щуки

Печной горшок отнять.

 

- Печной горшок? - спросила Галка. - Гм, странно. Что он хочет этим сказать?

 

Пять рыцарей веселых,

Бесстрашных пять сердец,

Мы шею Кощею

Намылим наконец!

- Прекрасно, но что это за пять бесстрашных сердец? - сказал Галчонок. - Ну я, ну мама, ну, наконец, мальчик...

- Эй, дяденька! - закричал Митька. - Как вас зовут? Спойте-ка нам еще что-нибудь! Как бы нам до вас добраться?

- Эй, мальчик! - закричал в ответ Трубочист. - А тебя как зовут? Спой-ка мне что-нибудь! Как бы мне до тебя добраться?

- Эхо, - высунувшись из Митькиного кармана, испуганно пробормотал Галчонок.

- Послушайте, я вас серьезно спрашиваю! - снова закричал Митька. - Как вас зовут? Нам это нужно знать, потому что мы, понимаете, ищем одного дяденьку вроде вас.

- Если вы ищете Веселого Трубочиста, - возразил Трубочист, - стало быть, вы ищете меня, потому что я последний Веселый Трубочист в этой стране.

- Веселый Трубочист?! - закричал из Митькиного кармана Галчонок. - Не может быть! Какой необыкновенный случай!

Он так удивился, что чуть не выпал из кармана, и старой маме пришлось клюнуть его в лоб, чтобы немного привести в чувство.

- Веселый Трубочист, привет и привет! – торжественно сказал Митька. - Привет от вашего старого друга Карла. Привет от ваших новых друзей. Ну-ка, киньте мне вашу веревку! Благодарю вас!

И он на лету поймал веревку, которую бросил ему Веселый Трубочист.

Раз-два! Он привязал веревку к трубе и перебрался на соседнюю крышу. У него, как известно, было бесстрашное сердце. У Галчонка тоже было бесстрашное сердце, хотя он и дрожал в Митькином кармане как осиновый лист. А про Галку нечего и говорить, - ей ничего не стоило перелететь с крыши на крышу.

- В общем, так, - сказал Митька. - Как известно, мою сестренку похитил некто Кощей. Она сидит за тремя дверьми, и каждую ночь один из Кощеевых братьев рассказывает ей самые страшные истории в мире. Правда, она оказалась довольно храброй, но все-таки я очень боюсь, что в конце концов она просто сойдет с ума от страха. Все-таки она - девочка, этого, товарищи, нельзя забывать. Ее сторожат три собаки, которые подохнут, если назвать их по именам. Ваш друг Карл открыл нам первое имя. Теперь, Веселый Трубочист, дело за вами. Скажите нам, как зовут вторую и третью собаку.

Веселый Трубочист был действительно очень веселый. Больше всего на свете он любил посмеяться. Как-никак он был последний весельчак в Кощеевой стране, и его иногда за плату приглашали в богатые дома - просто послушать, как он смеется.

"Жалко мне эту девочку, - подумал он. - И мальчик очень милый. Как ловко он перебрался по моей веревке с крыши на крышу! Из него вышел бы превосходный трубочист. И подумать только, как он любит сестру. Помогу-ка я им. Правда, если я им помогу, меня, пожалуй, повесят. Но ведь, если я им не помогу, я все равно умру от стыда, что не помог двум прекрасным детям из прекрасной страны, которую я так уважаю".

- Ладно, - сказал он. - Слушайте!

Вот что он рассказал:

- Однажды я чистил печи в Кощеевом дворце. Я спустился по трубе в огромный камин и вдруг увидел Кощея. Вы думаете, я испугался? Ничуть! Он сидел перед зеркалом и красил усы. Вдруг он закричал: "Гнор!" И собака примчалась. Это был жирный пес, который сел у Кощеевых ног, положив голову на два столба застывшей ядовитой слюны. Вы понимаете, я выскребывал ложкой сажу в камине, а Кощей решил, что это скребется за дверью собака. Гнор - вот как ее зовут, не будь я Веселый Трубочист. Ее зовут Гнор!

- Спасибо, Веселый Трубочист. - Митька протянул ему руку. - Теперь нам осталось узнать только третье имя.

- А третье имя знает Щука, - сказал Трубочист.

- Скажите, пожалуйста! - закричал из кармана Галчонок. - Это та самая Старая Щука, о которой вы только что пели?

- Милый, милый, - растроганно сказала Галка. - Удивительно умный ребенок!.. Ну конечно, та самая. Она живет в речке Шпрот и сторожит печной горшок. Моя племянница рассказывала мне эту историю. В горшке лежит яйцо, а в яйце - уголек.

- Правильно! - сказал Трубочист. - Но если бы это был простой уголек, пожалуй, его и не стоило бы сторожить.

- Что же это за уголек? - спросил Митька.

- В этом угольке - Кощеева смерть.

 

Уголек горит -

И Кощей живет,

Погаси уголек -

И Кощей умрет.

- Где же находится речка Шпрот? - спросил Митька. - И как бы нам повидать эту Щуку?

- Друзья мои! - вскричал Трубочист. - Вы ничего от нее не узнаете. У нее ужасный характер. Недаром Кощей поручил ей такое важное дело. На днях он съел за обедом ее щуренка. Представьте себе, она не сказала ни слова!

- Она напишет нам третье имя хвостом на воде, - сказал Митька. - Не может быть, чтобы она любила Кощея!

 

(продолжение следует)

[Chanda 14]

Вениамин КАВЕРИН

 

О МИТЕ И МАШЕ, О ВЕСЕЛОМ ТРУБОЧИСТЕ И МАСТЕРЕ ЗОЛОТЫЕ РУКИ

(продолжение)

 

МИТЬКА В КОЩЕЕВОМ ДВОРЦЕ

 

Вы, может быть, думаете, что им пришлось очень долго искать Старую Щуку? Ничуть не бывало! Когда они пришли к речке Шпрот, Щука плавала у самого берега. К сожалению, она плавала брюхом вверх. Она подохла.

Это было так неожиданно, что Галка, которая за триста лет видела не одну дохлую щуку, не поверила глазам и подлетела к щуке поближе, чтобы взглянуть ей в лицо. Да, это была она!

"Все кончено", - подумала Галка. Она не сказала этого вслух, чтобы не особенно огорчать Митьку. Но все кончено, это совершенно ясно! Третье имя Щука унесла с собой в могилу, а печной горшок остался на дне реки.

- Спокойно, товарищи, - сказал Митька и вытащил из кармана Галчонка. - Щука, очевидно, подохла. Ну что ж! Попробуем обойтись без Щуки, тем более что она, как дохлая, нам уже не может помочь. А пока посидим на берегу и пообедаем вот этим яблоком. У меня есть яблоко, если Галчонок его еще не съел.

Он вынул яблоко и разделил его на четыре части. Ого, как это было вкусно!

"Гарт и Гнор, - думал Митька. - И третье имя на ту же букву. Может быть, просто Гав-Гав? Едва ли!"

Он доел яблоко и встал.

- Решено, - сказал он. - Веселый Трубочист, у меня к вам просьба. Возьмите из вашего мешка немного сажи и вымажьте мне лицо.

Вот так раз! Даже Веселый Трубочист удивился, хотя ему-то уж не в диковину были запачканные лица. Не удивилась только Старая Галка. Впрочем, ей некогда было удивляться, потому что Галчонок в эту минуту подавился мухой. Он разинул рот, услышав Митькину просьбу, и в рот влетела муха.

- Вымажьте мне лицо сажей, - твердо повторил Митька. – Я хочу быть похожим на вас. Понятно?

Веселый Трубочист засмеялся.

- Понятно, - сказал он и в одну минуту вымазал Митьку сажей.

Для большего сходства он насыпал сажи ему за шиворот, за пазуху и в штаны. Это было не очень приятно, но Митька не сказал ни слова. Недаром у него было отважное сердце.

- А теперь, - сказал он, - у меня к вам еще одна просьба. Дайте мне вашу метлу, веревку и большую ложку.

- Я все поняла, - сказала Галка. - Счастливого пути!

- Спасибо, бабушка, - отвечал Митька. - Не поминайте лихом.

- Мама, - с ужасом спросил Галчонок, - куда он идет? Зачем он намазался сажей?

Галка молчала. Она, разумеется, не плакала - хотя бы потому, что птицы вообще не плачут, но все-таки украдкой сморгнула слезу.

- Товарищи, без слез, - строго сказал Митька. – Желающие могут проводить меня один или два квартала. Веселый Трубочист, почему вы такой невеселый? Ведь вы, кажется, говорили, что вы - последний весельчак в этой стране! Ну-ка, на прощание, спойте нам вашу песню:

 

Пять рыцарей бесстрашных,

Веселых пять сердец,

Мы шею Кощею

Намылим наконец!

 

И Митька ушел. Это был уже не Митька - и родная сестра его бы теперь не узнала! Это был маленький трубочист, запачканный сажей, с черным лицом, с черными руками. За плечом у него

висели метла и веревка, в руке он держал мешок с сажей и большую складную ложку. Куда же он шел? В Кощеев дворец! Он решил узнать третье имя от самого Кощея...

Не так легко попасть в Кощеев дворец, если очень долго думать - кого бы спросить, да как бы пройти, пустят ли, да ведь, наверное, не пустят! А Митька долго не думал - он просто постучался на кухню и сказал:

- А вот кому трубы почистить!

- Пошел вон, бездельник! - заворчал на него повар. - Знаем мы, какие трубы ты чистишь! Ты чистишь карманы, негодяй! Да здравствует Кощей!

- Дяденька, напрасно вы так думаете, - спокойно отвечал Митька. - Вы не смотрите, что я такой маленький. Я, поверьте, не меньше труб вычистил на своем веку, чем вы испекли пирогов.

- Ваше превосходительство господин тайный советник, - сказал повару его помощник. - Осмелюсь заметить, что в левом дымоходе главной печки вашего превосходительства сегодня загорелась сажа. Может быть, вы позволите этому негодяю, как вы изволили выразиться, посмотреть, в чем там дело, а потом доложить вам?

Главный повар нехотя кивнул головой, и Митька был допущен на кухню. А из кухни, как известно, можно пройти в столовую, из столовой в другую столовую, а из другой столовой в третью. Из восьмой столовой в девятую, а из девятой в десятую. Митька шел и не оглядывался. Оглянешься - оступишься, оступишься - заблудишься! И вдруг "рр-ав, ав, ав!" - где-то зарычала собака. Раз! - Митька нырнул в камин. Вот так камин! Он был выложен мрамором, и на каждой плите высечен Кощеев знак – две собачьих ноги крест-накрест. Но Митька не стал особенно удивляться. Подумаешь, камин! Он спрятался в угол и стал ждать.

"Посмотрим, - думал он, - что будет дальше?"

И вот в столовую вошел - кто бы вы думали? Младший Кощеев брат. Он был все еще в клетчатых штанах, но уже без очков и с перевязанным глазом.

"Молодец бабушка, - подумал Митька. - Здорово угодила".

- Да здравствует Кощей! - сказал младший Кощей. – Позволь доложить, о великий Кощей! Поиски не привели ни к чему. Галка и мальчик исчезли бесследно.

"Вот так штука, - подумал Митька. - С самим Кощеем разговаривает? Да где же он?"

Он осторожно выглянул из камина. Под столом? Никого. Под буфетом? Тоже. Митька взглянул наверх - и обомлел. Кощей, как муха, ходил по потолку.

- Убить всех галок, - сказал с потолка Кощей. – А мальчишку найти, ослепить и сжечь.

"Вот спасибо, - подумал Митька. - Как бы не так!"

- Позволь доложить, о великий Кощей, - сказал младший Кощей. - Щука сдохла по твоему приказанию. Она, оказывается, действительно была недовольна тем, что ты изволил за обедом съесть ее щуренка. Печной горшок положен в ларец и доставлен сюда. Мастер Золотые Руки ждет твоих распоряжений.

- Позвать его сюда, - сказал Кощей.

Только что он это сказал, как за дверью раздались шаги, и высокий человек с добрым и смелым лицом вошел в комнату. У него была широкая грудь, широкие, сильные плечи, но больше всего Митьке понравилась его борода, короткая и кудрявая, как у папы. Это и был Мастер Золотые Руки.

Трах-тарарах! Кощей скатился с потолка на стол и сел, кряхтя и потирая спину.

- Мастер, - глухим голосом сказал он и уставился на Мастера мертвыми глазами, - это ты заковал ларец?

- Да.

- И никто, кроме тебя, об этом не знает?

- Никто.

- А ты знаешь, что находится в этом ларце?

- Мне сказали, что Девочка Доброе Сердце возвращается на родину, что ты подарил ей этот ларец с чудесными подарками - скатертью-самобранкой и семимильными сапогами. Я заковал ларец, чтобы в далекой дороге никто не украл эти драгоценные вещи!

Кощей задумался.

- Ты заковал мою смерть, - сказал он. - А теперь я прикажу навеки заковать тебя в цепи, чтобы ты никогда и никому не мог передать эту тайну. Ты будешь сидеть в цепях до тех пор, пока ты ее не забудешь. Что же ты не кричишь: "Да здравствует Кощей!"?

Но Мастер Золотые Руки молчал.

- Гаус! - закричал Кощей.

- Рррр-ав-ав! - И тощая хромая собака вбежала в комнату и встала на задние лапы перед Кощеем.

"Ага, вот и ты, голубушка, - подумал Митька. - Вот как тебя зовут. Гаус!"

И он стал твердить в уме это имя.

- Надеть на Мастера цепи, - приказал Кощей.

И страшная собака принялась за дело.

- Ррр-ав! - зарычала она.

И горн с мехами вдруг очутился в комнате, как будто упал с неба.

- Ррр-ав-ав!

И три Кощеевых брата вбежали и схватили Мастера за руки.

Да, это было действительно страшно! Огонь так и перебегал по раскаленным кольцам цепи, искры вспыхивали и гасли.

Опустив голову, мрачный Кощей сидел на столе и смотрел на Мастера мертвыми глазами.

- Прекрасно закован, - сказал он наконец. - Отлично, великолепно закован. Уведите его. А ты можешь остаться.

И собака встала на задние лапы и подняла к нему тощую морду.

- Ав-ав-ррау, - прорычала она. Вероятно, она хотела сказать "Да здравствует Кощей!" по-собачьи.

- Посадить Мастера в подвал, - сказал Кощей. – Ларец поставить ко мне под кровать. Пусть Мастера сторожит Гнор. Ты будешь спать у дверей моей спальни.

"Запомним", - подумал Митька.

- У девчонки пускай останется Гарт, - продолжал Кощей. - Мне кажется, что скоро - очень скоро - она станет как две капли воды похожа на мою покойную дочку. Прощай!

И собака скрестила перед ним свои лапы и ушла. А потом ушел и Кощей, потирая спину.

- Так, - сказал Митька и вылез из камина. - Ну что ж, пора приниматься за дело.

Только что он это сказал, только что собрался на цыпочках перейти из девятой столовой в десятую, как...

Трах!

Дверь перед ним захлопнулась, и кто-то запер ее с другой стороны на ключ.

- Ага, попался, - раздался за дверью знакомый голос. - Теперь ты от меня не уйдешь, негодяй!

 

 

ГАЛКА РАССКАЗЫВАЕТ МАШЕ ТО, ЧТО ЕЙ РАССКАЗАЛ ТРУБОЧИСТ

 

Интересно, что же в это время делала Маша? Давным-давно она поняла, что младший Кощей обманул ее и привез не в Синюю, а в Коричневую страну.

"Он бы попался, - думала она, - если бы я попросила его показать Синюю страну на карте".

С каждым днем она спала все хуже и хуже. Она слышала по ночам, как стучит ее сердце, и думала: "Кажется, оно еще не стало злым и трусливым?"

"Я ослепну, - думала она, - и тогда Кощей отпустит меня. Тогда я буду совсем не похожа на его покойную дочку. Как все-таки хорошо, что я на нее не похожа!"

Она не плакала. Только однажды мышонок, который прибегал к ней по ночам, почувствовал, как слеза капнула ему прямо на нос. Но это была единственная слеза. Никто не узнал о ней, кроме мышонка.

В ее комнате было маленькое окно. В ясный, солнечный день она видела крышу Кощеева дворца: ее комната находилась в башне, высоко поднимавшейся над крышей. И вот однажды она заметила, что по этой крыше опрометью бежит Трубочист. Он был без шапки, без метлы и веревки и даже без своей складной ложки. Он очень торопился. Разбежавшись, он нырнул в трубу вниз головой, как в воду.

"Какой смешной", - подумала Маша.

Она не знала, что это Веселый Трубочист.

Потом она увидела птицу - что за чудеса! – настоящую птицу.

"Должно быть, она прилетела от нас, - подумала Маша. - Ведь в Кощеевой стране всем птицам подрезаны крылья!"

Она не знала, что это была старая, умная Галка...

Вот, наконец, и Трубочист. Он вылез из трубы, и Галка сейчас же полетела к нему - можно было подумать, что она только его и дожидалась.

"Ручная", - подумала Маша. Она не знала, что Трубочист и Галка говорили о ней.

Но вот Галка сделала два больших медленных круга над крышей, как будто раздумывая о чем-то, и вдруг села у Машиного окошка.

- Милая девочка, привет и привет, - сказала она. – Привет от твоего брата. Привет от твоих новых друзей. Не удивляйся и не пугайся - Митька в Кощеевом дворце. Он пришел, чтобы освободить тебя, но его схватили, и теперь он сидит под стражей. Он мог бы убежать через камин, но младший Кощей следит за каждым его движением. Однако мы перехватили этого негодяя и узнали все, что нам нужно было узнать.

Митька в Кощеевом дворце! Маша удивилась, испугалась и обрадовалась, - право, можно было подумать, что она гордится таким храбрым братом.

- Бабушка, нужно ему помочь, - строго сказала она. - Может быть, вы узнали, как зовут собак, которые меня сторожат?

- Их зовут Гарт, Гнор и Гаус, - шепотом отвечала Галка. - А теперь слушай внимательно: каждое слово повторяй в уме, чтобы лучше запомнить. У твоей двери сидит Гарт. Повторила?

- Повторила, - сказала Маша.

- В подвале заперт Мастер Золотые Руки. Его сторожит Гнор.

- Повторила.

- Гаус сторожит ларец с Кощеевой смертью.

- Повторила.

- Ты постучишь в дверь и, как только собака вбежит, крикнешь ей: "Гарт!" И собака издохнет. Потом ты спустишься в подвал и освободишь Мастера Золотые Руки - он один знает, как открыть ларец с Кощеевой смертью. Потом ты убьешь третью собаку и вместе с Мастером унесешь ларец из Кощеевой спальни.

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Вениамин КАВЕРИН

 

О МИТЕ И МАШЕ, О ВЕСЕЛОМ ТРУБОЧИСТЕ И МАСТЕРЕ ЗОЛОТЫЕ РУКИ

(окончание)

 

ЧТО ПРЕДСКАЗАЛА ПЕСЕНКА, КОТОРУЮ ПЕЛ ТРУБОЧИСТ

 

"Ох, сколько дела! Справлюсь ли я?" - подумала Маша.

Но она не стала особенно долго думать, справится она или нет. Она была Митькина сестра, а храбрая девочка, как известно, нисколько не хуже храброго мальчика.

Когда Галка улетела, она завязала в носовой платок все, что у нее было, - зубную щетку, зеркальце и катушку ниток с иглой, простилась с мышонком и громко постучала в дверь.

Дверь распахнулась, и в комнату вбежала собака-волк.

- Гарт! - крикнула Маша.

У собаки подкосились ноги, и она грохнулась на пол, как мешок с картошкой.

"Прекрасно", - подумала Маша. На всякий случай она взяла из ее пасти ключ и заперла мертвую собаку, - пусть думают, что она просто ушла куда-нибудь по своим делам.

Потом Маша завязала этот ключ в платок вместе с зеркальцем, нитками и зубной щеткой и спустилась вниз. Она прошла одну лестницу, потом другую и третью. А с третьей лестницы можно попасть на четвертую, с четвертой на пятую. С десятой на одиннадцатую, а с одиннадцатой на ту, которая вела прямо в подвал.

Жирный пес сидел перед дверью подвала, положив свою жирную голову на два столба застывшей ядовитой слюны.

- Гнор! - крикнула ему Маша.

И пес издох. Он даже не успел сказать: "Ав-авррау".

Маша взяла из его пасти ключ и открыла подвал.

- Выходите, пожалуйста, - сказала она. - Я пришла за вами, Мастер Золотые Руки.

Они не стали тратить много времени на знакомство, а просто втащили собаку в подвал и заперли на ключ.

- Пускай думают, - сказала Маша, - что ей захотелось прогуляться.

Но дальше дела пошли не так гладко. Как вы знаете, Мастер был закован, и хотя цепи не мешали ему идти, но зато на каждом шагу оглушительно звенели. Этот звук донесся до младшего Кощея, который сидел на корточках перед замочной скважиной и следил за Митькой.

"Что за шум? - подумал младший Кощей. - Что за неприличный шум в такой неурочный час, когда сам Кощей спит после обеда?" Он хотел позвать кого-нибудь из тысячи братьев, но в это время Мастер Золотые Руки вошел в комнату и ударил его своими закованными руками.

- Позвольте! - закричал младший Кощей.

Это было его последнее слово. Мастер убил его своими цепями.

- Алло! - закричал Митька за дверью. - Кто там?

- Мы, - шепотом отвечала Маша.

Она хотела сказать, что они скоро увидятся. Но они увиделись скорее, чем она успела это сказать, потому что Мастер Золотые Руки ударил в дверь плечом, и она сорвалась с петель.

- Ах! - сказала Маша. Она не узнала Митьку. Еще бы! Он был так перемазан сажей, что его и родная сестра не узнала бы. А ведь Маша и была его родная сестра!

- Здравствуй, вот и ты, - только и сказал Митька.

Это было немного, но он, как все храбрые мальчишки, не любил целоваться. Да и некогда было: нужно было бежать в Кощееву спальню - доставать ларец с Кощеевой смертью.

Да, это было действительно очень трудно! Нужно было идти на цыпочках и не разговаривать, а ведь это почти невозможно – так долго просидеть взаперти и не поговорить с родным братом!

- А как па... - начинала Маша и вспоминала, что нельзя разговаривать. - А как мам... - но опять умолкала.

Вот, наконец, и Кощеева спальня. Тощая хромая собака сидела у дверей.

- Грр-ав, - зарычала она.

Но Митька крикнул ей:

- Молчи, Гаус!

И она сейчас же упала и издохла. Теперь ничего не стоило взять из ее пасти ключ и открыть Кощееву спальню.

Так они и сделали. Мастер остался за дверьми, чтобы не разбудить Кощея, а брат с сестрой на цыпочках пошли в спальню и вытащили из-под кровати ларец. Они сделали это как раз вовремя, потому что через несколько минут Кощея укусила блоха, и он проснулся.

- Гаус! - пробормотал он.

Но собака не явилась.

- Гаус! - сказал он громче.

Никого.

Он заглянул под кровать и чуть не упал в обморок от ужаса: ларца не было.

- Воры! - закричал он и спрыгнул с кровати.

В одно мгновение он разбудил весь свой двор.

- Ларец, мой ларец! - кричал он.

Он был в отчаянии - то метался по потолку, то падал на кровать, закрывая лицо руками. Девятьсот девяносто девять братьев толпились в его спальне и не смели сказать ни слова.

- Догнать! - кричал Кощей. - Растоптать!

В эту минуту главный повар вбежал в комнату и доложил, что в левом дымоходе седьмой запасной плиты он слышит страшный шум. Все бросились на кухню. Из плиты доносились голоса.

- Это они, - прохрипел Кощей.

Он объявил, что желает сам пуститься в погоню. Напрасно братья умоляли его, напрасно главный повар доказывал, что в дымоходе - нечисто. Кощей прыгнул в печь и полетел по трубам...

Он не ошибся - это были они. Веселый Трубочист спустился к ним навстречу, и они поднимались по старому дымоходу, а Трубочист шел впереди и фонариком освещал дорогу.

У того места, где дымоход соединяется с кухонной печью, они остановились, и Мастер Золотые Руки уже засучил рукава, чтобы открыть ларец, но в это время из кухни донесся голос Кощея.

- Вперед, или он догонит нас! - вскричал Трубочист.

И они пустились вперед.

- Стоп! - сказал Трубочист.

И Мастер Золотые Руки принялся за работу. Но только что он дотронулся до ларца, как... "Вж-ж-ж! Вж-ж-ж!" Как будто огромная муха летела за ними по трубам.

- Это он! - сказал Трубочист. - Вперед, или он догонит нас!

И они пустились вперед. Из третьего этажа в четвертый, из четвертого в пятый.

- Стоп! - снова сказал Трубочист.

И Мастер Золотые Руки снова принялся за работу. Но едва он дотронулся до ларца, как... "Вж-ж-ж! Вж-ж-ж!" Кощей летел за ними по трубам.

- Нужно остановить его! - вскричал Митька. - Я сделаю это, а вы, Мастер, тем временем откройте ларец. Вперед!

И они пустились вперед, а Митька остался ждать Кощея.

"Вж-ж-ж! Вж-ж-ж!" Все ближе страшное жужжание! Все ближе Кощей! "Вж-ж-ж!" Стой твердо, Митя! Вот он, как ветер, свистит в трубе, вот он гремит и кашляет! Все ближе и ближе!

А Мастер Золотые Руки тем временем открывал ларец. У него не было с собой ни молотка, ни стамески. Но он знал, что ларец непременно нужно открыть.

"А раз так, - подумал он, - откроем без молотка и стамески".

И он открыл ларец.

- Печной горшок, - сказал он.

И вынул печной горшок.

- Яйцо, - сказал он.

И вынул из печного горшка яйцо.

- Уголек.

Он разбил яйцо и вынул из него уголек...

Между тем Митька ждал Кощея. "Вж-ж-ж!" Не ветер свистит в трубе! Не зверь ревет в лесу! Берегись, Митя! Это летит Кощей!

- Я тебя не боюсь! - крикнул Митька. - Я еще отплачу тебе за сестру, за Мастера Золотые Руки, за всех птиц, у которых подрезаны крылья.

Вот и он! Как буря, он налетел на Митьку и схватил его лапой за горло. Ничего, Митя, держись! Но все крепче сжимается лапа Кощея, все труднее дышать. Держись, Митя! Потемнело в глазах...

Плохо пришлось бы бедному Митьке, но в эту минуту...

- Тьфу!

Мастер Золотые Руки плюнул на уголек. Уголек зашипел и погас. Кощей пошатнулся, задрожал. Лапа его разжалась, он упал на колени, вздохнул и издох.

В этом, разумеется, не было ничего особенного. Все случилось именно так, как предсказывала песенка, которую пел Трубочист. Всех удивило совсем другое. Только что погас уголек, как Мастер Золотые Руки почувствовал, что цепи сами собой упали с него и полетели по дымоходу обратно в Кощеев дворец. Очень странно! Во всяком случае, он был теперь совершенно свободен.

Галка встретила их на крыше и, торжественно хлопая крыльями, поздравила Митьку и Машу. Потом она предложила им посмотреть вниз - очень интересно!

Весь город был ярко освещен, и даже на тюрьме горели разноцветные фонарики - синие, красные и голубые!

- Это значит, что наш Карл свободен, - сказала Старая Галка.

Веселые голоса доносились снизу, и, хотя крыша была высоко над землей, все-таки можно было разглядеть, что у каждого прохожего была в руках газета. Разумеется, с такой высоты трудно было ее прочесть, но зато легко догадаться, что в ней помещены стихи, потому что эти стихи распевали на всех перекрестках:

 

Пять рыцарей бесстрашных,

Отважных пять сердец,

Вы шею Кощею

Свернули наконец!

 

- Это поют о нас! - сказала Старая Галка.

 

Мы славим тех, кто смело

Пробрался во дворец

И отнял у Кощея

Закованный ларец.

Да здравствует наш Мастер!

Но Мастер наш пропал,

Хоть мы и обыскали

Таинственный подвал.

Товарищ, если знаешь

Ты что-нибудь о нем,

Стучись смелее в первый,

Второй и третий дом!

 

- Ау! Я здесь! Иду! - закричал Мастер Золотые Руки.

На прощание он обнял Машу, а Мите сказал, что он - настоящий мужчина.

С крыши на крышу поднимались они - и вот уже пропали внизу огни, и только один красный фонарик светил им дольше других. На каждой крыше сидел трубочист с метлой, мешком и складной ложкой. Они тоже распевали стихи, помещенные в газете, - но на свой лад. Вот как начинались теперь эти стихи:

 

Весь в саже, черный, как сапог,

Зато душою чист.

Нам будет скучно без тебя,

Веселый Трубочист!

 

- Очевидно, без меня не могут обойтись, - сказал Веселый Трубочист. - Что ж! Придется вернуться. Впрочем, вы и без меня найдете дорогу. Вперед и выше - самый верный путь!

Машу он не стал обнимать, чтобы не запачкать сажей. Зато Митьку он расцеловал в обе щеки. Он подарил ему на память свою ложку, а Маше - метлу, чтобы она могла сама чистить трубы, когда выйдет замуж.

Потом он крикнул в отдушину:

- Эге! Иду!

И ушел.

Все выше и выше поднимались они, и вот вдалеке уже показались звезды. Это были звезды родной страны, отливавшие оранжевым светом...

Черные и веселые, ребята вылезли, наконец, на крышу самого высокого здания. Что за чудеса! Летний сад лежал перед ними, как на карте, со всеми своими деревьями и лужайками.

- А вот и мама! - крикнула Маша.

Вы можете не поверить, что с такой высоты она узнала маму! Но попробуйте хоть денек посидеть в Кощеевой стране, да в Кощеевом дворце, и вы с любой высоты узнаете маму!

Да, это была она! Очень грустная, она сидела на той самой скамейке, на которой в последний раз сидела и рисовала Маша.

- Мама, ура! - крикнул Митька...

Пожалуй, не стоит рассказывать, как они спустились к ней и как она плакала и смеялась. Это не шутка: потерять сразу всех детей, а потом вдруг найти - и тоже всех сразу.

Маша тоже всплакнула. Все-таки она была девочка, этого нельзя забывать!

Митька, понятно, не плакал, но высморкался – такие мальчики, как он, никогда не плачут.

Да, об этом не стоит рассказывать. Лучше спросите меня, куда делась Галка?

Оказывается, она проводила детей до самого Летнего сада.

Митька звал ее с собой, но она грустно покачала головой и отказалась.

- А Галчонок? - сказала она и подала детям лапку...

Вот и все!

Говорят, Веселый Трубочист поступил в институт и стал инженером-строителем, а Мастер Золотые Руки стал известным человеком в бывшей Кощеевой стране.

Я слышал также, что по выходным дням они приходят друг к другу в гости и вспоминают всю эту историю - ту, что вы прочитали. Что ж, может быть, и так! Чего не бывает в сказках.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

27 мая - Сидоров день. Выложу сказку про козла.

Резан-недорезан

Болгарская сказка

 

Был у деда козел хитрый. Послал дед его пастись с пастушонком. Тот пас его целый день в роще. Пригнал вечером поздним. Дед издали спрашивает Козла:

- Ну, как. Козлик? Как сегодня пасся?

- На белом камне траву ел, на сухом песке воду пил.

Дед ругнулся - пастушонка выгнал. С утра велел бабке пасти Козла лучше. Она его пасла в траве по колено. Поила его в родниках светлых. Вновь спросил Козла дед под вечер:

- Ну, как. Козлик? Как пасся нынче?

- На белом камне траву ел, на сухом песке воду пил.

Дед грозится - поколотит бабку.

Утром сам дед Козла вывел. Накормил его травушкой зеленой. Напоил его водицей студеной. Вечером пригнал, ласково спросил:

- Ну, сегодня. Козлик, славно ты попасся?

- На белом камне траву ел, на сухом песке воду пил.

- Ах, так? Ладно, я тебе покажу! - рявкнул дед и Взялся за ножик. - Пусти, бабка, я его прирежу.

Пилил, пилил шею - ножик не режет. Побежал дед с ножиком к точилу. Вскочил Козел, прыгнул, удрал в чащу. Завалился в зайкиной хибарке.

Пришел домой Зайчик - слышит голос.

- Резан-резан-недорезан! Зубы у меня как грабли, рога у меня как вилы. Где хвачу, мясо отхвачу! Где бодну, кровь пролью!

Рванул заяц, бежит без оглядки. Бежал, бежал, сел да заплакал. Куманек Волчок из лесу вышел.

- Что ты плачешь, Зайка-долгоушко?

- Зверь какой-то влез в мою хибарку.

- Не печалься, выгоню я зверя. Подошли они к Зайкиной норке. А оттуда гудит страшный голос:

- Резан-резан-недорезан! Зубы у меня как грабли, рога у меня как вилы. Где хвачу, мясо отхвачу! Где бодну, кровь пролью!

- Ой, кто это тут? Бежим-ка лучше! - крикнул куманек Волчок и давай бог ноги!

Медведь тоже Зайчика спросил:

- Что ты плачешь, Зайка-быстроножка?

- Зверь какой-то влез в мою хибарку.

- Не печалься, выгоню я зверя. Зверь по-прежнему играл в прятки. Зарычал - Медведь вдруг смазал пятки. Оставил Зайчика плакать. Жук Жужжало задержался тоже:

- Что ты плачешь, Зайчик-попрыгайчик?

- Ах, оставь ты! Горе пребольшое. Зверь какой-то влез в мою хибарку.

- Не печалься, выгоню я зверя.

- Мне, Жужжало, право, не до шуток. Зверь ведь это, не простая муха. Мясо рвет, кровь он проливает. Напугал и Волка и Медведя! Так тебя ль, Жука, ему бояться?

- Не смотри на Волка и Медведя. Есть мясо у них, да и кровишка. Потому-то и боятся, верно.

И не ждал Жужжало, вниз спустился. Он пробрался в Зайкину хибарку. Ж-ж - щипнул Козла под ногою. Ж-ж - куснул за башкою. Ж-ж - загудел под бородою.

Взвыл Козел, промчался мимо Зайки и пропал из вида под горою.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

31 мая - Всемирный день блондинок.

Автор под ником MIRINUSHka

Сказка взята отсюда: http://privet.ru/community/Ckaska

Публикуется с любезного разрешения автора.

Синевласка.

 

Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок.

Жила-была одна принцесса. И было у нее множество всякого добра: были у нее прекрасные дома в городе и за городом, золотая и серебряная посуда, шитые кресла и позолоченные кареты. Сеть супермаркетов и расчетные счета, открытые в банках Цюриха. Была она к тому же красоты необыкновенной. Высокая, стройная, как лань. Поступь легкая. Идет словно летит. Волосы у нее были золотистого цвета и тоже необыкновенно красивы. Когда она шла все оборачивались ей вслед и улыбались. И как то однажды на балу, данного в честь открытия очередного супермаркета, она встретила принца. Был этот принц красив, статен по сказочному. Только что-то у него бизнес не ладился. Желая узнать его покороче, пригласила она принца и его друзей в один из своих загородных домов. Принц с радостью принял ее предложение. На протяжении 3 недель гости гуляли, ездили на охоту, на рыбную ловлю; пляски и пиры не прекращались; сна по ночам и в помине не было; всякий потешался, придумывал забавные шалости и шутки; а когда принцесса оставалась наедине с принцем, он читал ей сонеты; словом, всем было так хорошо и весело, что принцесса скоро пришла к выводу , что бог с ним , что у принца бизнес не идет, зато он очень любезный и приятный кавалер .А самое главное что так любит ее. И как только все вернулись в город, свадьбу тотчас и сыграли.

По прошествии месяца Принцесса сказала своему мужу, что она вынуждена отлучиться, по меньшей мере на шесть недель, на переговоры в Цюрих. Она попросила его не скучать в ее отсутствие, а напротив, всячески стараться рассеяться, пригласить своих друзей, повести их за город, если вздумается, кушать и пить сладко, словом, жить в свое удовольствие.

- Вот, - прибавила она, - ключи от двух главных кладовых; вот ключи от золотой и серебряной посуды, которая не каждый день на стол ставится; вот от погребов с винами; вот, наконец, ключ, которым все комнаты отпереть можно. А вот этот маленький ключик отпирает маленькую комнату, которая находится внизу, на самом конце главной галереи. Можешь все отпирать, всюду входить; но запрещаю тебе входить в эту комнату. Запрещение мое на этот счет такое строгое и грозное, что если тебе случится - чего боже сохрани - ее отпереть, то нет такой беды, которой ты бы не должен был ожидать от моего гнева.

Расцеловав друг друга на прощание, принцесса села в карету и пустилась в путь.

А тем временем друзья принца не стали дожидаться его приглашения, а пришли все сами, и до того велико было их нетерпение увидать собственными глазами те несметные богатства, какие, по слухам, находились в замке принцессы .Но еще больше их одолевало желание устроить настоящий мальчишник .

И полилось вино рекой .Лучшие повара готовили яства и подавали их на стол. Лучшие музыканты услаждали слух принца и его друзей. Самые красивые жрицы любви танцевали танец живота для принца и его друзей. Но не радовали танцы жриц принца, так сильно было его любопытство, что, не сообразив того, как невежливо оставлять друзей, он вдруг бросился вниз по потайной лестнице, чуть шеи себе не сломал. Прибежав к дверям комнаты, он, однако, остановился на минутку. Запрещение и просьба принцессы пришло ему в голову. Но соблазн был слишком силен - он никак не мог с ним сладить. Взял ключ и, отпер комнату.

Сперва он ничего не разобрал: в комнате было темно, окна были закрыты. Но погодя немного он увидел, что это не просто комната, а сейфовая комната и стоят в ней сундуки с деньгами и с драгоценными камнями. Он так был счастлив, оттого, что женился на самой богатой принцессе, что от счастья выронил ключ.

Наконец он опомнился, поднял ключ, запер дверь и пошел к друзьям и к прекрасным жрицам, отдыхать и веселиться. Только на следующее утро он заметил, что ключ от комнаты запачкался в крови; он вытирал его раз, другой, третий, но кровь не сходила. Как он его ни мыл, как ни тер, даже песком и толченым кирпичом - три капли крови все равно оставались! Ключ этот был волшебный, и не было возможности его вычистить; кровь с одной стороны сходила, а выступала с другой.

В тот же вечер вернулась принцесса из своего путешествия. Она сказала принцу, что на дороге получила письма, из которых узнала, что переговоры не состояться, а будут перенесены на более поздний срок. Принц, как водится, всячески старался показать принцессе, что он очень обрадовался ее скорому возвращению.

На другое утро после ночи любви принцесса спросила у него ключи. Он подал их ей, но руки его так дрожали, что принцесса без труда догадалась обо всем, что произошло в ее отсутствие.

Она поняла, что принц не любил ее. Его не прельщала ни ее красота, ни ее щедрость, ни ее доброе сердце. Любил он всегда только ее богатства. И сверкнул нож, как молния, в руках принцессы и пронзила она подлое, коварное сердце принца. И в этот момент ее золотистые волосы, которыми все так восхищались, превратились в синие.

Через сорок дней принцесса , так как она была добрая, вытащив бутылочку с живой водой оживила принца и отпустила его с миром.

Но ее прекрасные золотистые кудри остались навсегда синими. С тех пор так и стали все звать принцессу Синевласка.

[FreeM@N90X 0]

Ну прям предыстория синий бороды. Она оказалась либо матерью либо бабкой выше упомянутого бороды.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 июня - Международный день защиты детей

Отчего гуси стали пестрыми?

Башкирская сказка

 

Это случилось очень давно, когда деды наших дедов были маленькими мальчиками, а бабушки наших бабушек – маленькими девочками. Прежде гуси были только белыми, и не было ни одного пёстрого гуся.

Появились пёстрые гуси после злодеяний одного человека по имени Котхоз-Кутуй (страшный, отвратительный Кутуй).

Котхоз-Кутуй похищал детей и продавал их за тридевять земель, за море-океан, страшным людоедам. Однажды он похитил девочку Халиму. Красивее Халимы никого не было, но она родилась несчастливой.

Похитил Халиму Котхоз-Кутуй, запер её в клеть, а сам ушёл похищать других детей. Когда уходил Котхоз-Кутуй, он клал у клети белые волшебные камни; эти камни стерегли клеть, и Котхоз-Кутуй, надеясь на них, спокойно уходил похищать других детей.

Белые камни лежали спокойно. Если какому-либо ребёнку как-нибудь и удавалось выйти из клети, то камни всё это видели. Они кидались к маленькому беглецу или беглянке, приклеивались к их ногам и никуда не пускали пленника. Беглецы не могли ни кричать, ни бежать, ни шагу шагнуть.

Котхоз-Кутуй уходил на недели, а иногда и на месяцы.

Дети, запертые в клети, питались только зёрнами, подбирая их с пола, и пили воду из поставленной тут же кадки.

Халима сидит неделю, сидит другую. И никто не знает, где она. Плачет бедняжка, горюет. Похудела Халима, стала, как щепка. Пожелтели её румяные щёчки. Думает и никак не может придумать, как убежать из тюрьмы Котхоз-Кутуя. Нет, не убежать отсюда бедной Халиме! Стены клети толстые, потолок высокий. Только под дверью есть узенькая щель, через которую проникает свет, но в эту щель может пролезть лишь маленький гусёнок.

Халима думает с тоской: «Эх, почему я не маленький гусёнок – пролезла бы я в эту щель!» Горько плачет Халима. И вдруг стала уменьшаться, становиться всё меньше и меньше и, наконец, стала не больше вылупившегося из яйца жёлтенького гусёнка. И тогда Халима превратилась в гусёнка: вместо ног у неё – лапки, а вместо рук – крылышки. Халима радостно помахала ещё не окрепшими коротенькими крылышками, заглянула в щель под дверью и вылезла из клети наружу.

Белые камни увидели маленького гусёнка, но ни один из них не знал, что это Халима. «Откуда этот гусёнок?»– удивились камни и стали смотреть за ним.

Дальше и дальше удаляется от клети гусёнок. Белые камни тоже превращаются в гусят и гонятся за гусёнком-Халимой.

Вот гусёнок-Халима добралась до реки. На берегу паслись гуси со своими выводками. Халима-гусёнок пристала к одной гусиной стае, но маленькие гусята из этой стаи начали клевать незнакомого гусёнка-Халиму. Халима не стала с ними драться и клевать их, а только старалась увертываться от них и убегать. Наконец она добежала до реки, кинулась в воду и поплыла от берега, а злые гусята остались на берегу у своей матери-гусыни.

Белые же камни-гусята потеряли Халиму из виду и вернулись к своему месту, обратившись опять в камни.

Но Халима не могла уже принять своего прежнего вида и навсегда осталась гусыней. Оперение на ней было не белое, а пёстрое. Те места на её теле, куда клевали её злые гусята, остались тёмными. Когда она сама стала гусыней-матерью, то и гусята у неё выросли пёстрыми.

С тех пор и развелись на свете пёстрые гуси.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

5 июня - Всемирный день охраны окружающей среды

Дина Ши

Хозяева Леса

 

Давным-давно, на границе Эпох, когда, как всегда в такие времена, перестали работать законы и рухнули всякие барьеры, случилось в северных лесах людям и зверям выживать вместе. Звери в критические времена часто начинают вести себя, словно люди, отказываются от своего звериного индивидуализма и создают что-то похожее на общины. Даже те звери, которым в стаи сбиваться совсем не свойственно. Такие, как медведи. А у людей, как известно, во всяких глобальных катаклизмах просыпаются звериные инстинкты, – иначе не выжить, – и всякие человеческие правила легко забываются.

На рубеже Эпох энергии пляшут безумный танец и многое в этом танце энергий становится не так, как обычно. Появляются странные мутации, рушатся барьеры между видами и на свет появляются гибриды, каких в спокойное время быть бы не могло. Так и в общине медведей и людей стали появляться дети-помеси. Покрытые коричневой шерстью с головы до пят, они были похожи на зверей, и как звери были чутки и опасливы. Но, подобно родителям-людям, ходили на двух ногах, обладали вполне человеческим разумом, речью и руками, способными пользоваться орудиями. Немного их, таких, было, но были. И, взрослея, пары создавали между собой, не с людьми, не со зверями. Когда же в природе утихли бури, люди и медведи вернулись на свои пути. Люди стали искать других выживших людей, звери ушли в лес в свою звериную жизнь, а полукровкам ни с людьми места не нашлось, ни звериная жизнь не подошла. Пришлось им прятаться в лесах, потому что люди рады были бы их уничтожить, чтоб никто другой не узнал о тех детях-помесях. По человечьим-то законам – неправильно это, таких детей рожать.

Поселились люди-медведи в лесах семьями, в самой глуши, в тайных местах. Скоро люди забыли о них, о том, кто это и откуда такие взялись. Лет сто всего-то прошло, а память стерлась, потому что те, кто знал, молчали до самой смерти, никому не рассказывали. Людей становилось больше, но и люди-медведи детей растили, их тоже не уменьшалось, хоть и не плодились они так, как сородичи-люди. Люди-медведи, поскольку наполовину зверями были, со звериным чутьем, в лесу чувствовали себя дома, лес знали, со зверьем в дружбе жили. И, считая лес своим домом, поглядывали за порядком.

В те времена не было у людей ружей, да и луки были редкостью в лесах. В лесу охотились больше, ставя ловушки, да с копьем и ножом. Вот лесные мохнатые жители следили, чтоб охота была честной, по нужде, и оберегали тех зверей, с которыми в дружбе были. Так однажды мужики из одной деревни решили убить медведицу, которая, медвежат защищая, покалечила одного из людей. Отследили, где она ходит, и вырыли яму-ловушку с кольями острыми на дне, да ветками прикрыли. Через несколько дней пошли проверить, а яма закопана, земля заровнена. Удивились сильно, но решили опять яму-ловушку сделать, в другом месте. Только заступами начали землю взрывать, появилось среди деревьев чудище огромное лохматое, закричало громко и страшно. Мужики опешили, струхнули. А чудище громким голосом и странной, но понятной речью говорит им:

- Не смейте на мать охотиться! Вправе она была дитя свое защищать, не за что ей мстить.

Один мужик, что смелей других был, расхрабрился и крикнул в ответ:

- А кто ты таков, чтоб нам указывать?

А чудище отвечает:

- Я этому лесу хозяин и хранитель, а вы тут – гости. Будете хорошими гостями, будет вам в лесу и охота на пропитание, и жен-детей ваших, когда по грибы-ягоды пойдут, никто не тронет. А станете озорничать, пущу лес на вашу деревню, и не станет вас тут.

Не стали мужики спорить, поверили. Да и как не поверить? Видом чудище на зверя похоже, а речь человечья, разумная. Ростом огромен, сила большая в нем чуется. По всему, не иначе, как лесу Хозяин. Собрали мужики свои манатки, ушли, про медведицу думать забыли. Дома рассказали своим, а те дальше разнесли.

Потом другая история случилась, в другом месте. Девушка от подруг в лесу отстала, заблудилась. Покричали подружки ее, поаукали, да так без нее домой и вернулись к вечеру, когда темнеть стало. Мать девушки плакать стала, а мужики той деревни решили поутру в лес идти, живую или мертвую искать.

Только с восходом, когда собрались они выступить, увидели, как девушка на опушку вышла из леса. А за ней среди деревьев им чья-то фигура звериная привиделась. Встретили девушку, стали расспрашивать. Она и рассказала, как, заблудившись, в чащу лесную зашла, устала, темнеть стало уже. Тут появился страшный зверь огромный. Она, бедная, совсем перепугалась, но зверь заговорил с ней человечьим голосом ласково, расспрашивать стал. А когда понял, откуда она, и что потерялась, с собой позвал. Страшно ей было, но больше побоялась она прогневить его отказом, пошла за ним. Привел он ее к землянке, а в землянке той была жена его, такого же вида страшного, и младенец у них был там. Когда девушка жену чудища, да ребеночка их увидела, страх меньше стал. Хозяйка ей меду, ягод и сладких корешков дала поесть, а потом в углу землянки ворох травы сухой и мха постелила, и девушка переночевала у них. Утром же чудище разбудило ее с рассветом, и к солнцу вывело к деревне.

И эту историю люди разнесли по деревням, и историй таких по окрестностям случалась не одна. Стали люди чтить, уважать Хозяина леса. Пусть видом он страшен, пусть строг, но добр и зла не чинит. Стали выбирать в лесу места особые и оставлять там Хозяину подношения всякие – сыр да масло в плошке, молока горшочек, лепешек свежих. Верили, что за это будет им удача в охоте и защита в лесу их детям.

Люди множились, но и людей-медведей больше становилось. Люди-медведи, от предков-зверей сохранив стремление к обособленности, расселялись по лесам, а там и на другой континент перебраться сумели. Так и жили – на большой территории одна семья. А дети, подрастая, уходили себе пару искать и новую территорию. И везде, где поселялись люди-медведи, люди чтили их, потому что мохнатые хозяева леса зла никогда не делали, за порядком в лесу следили и помогали людям, когда случалось.

Так и было веками. Но у людей росли города, совершенствовалось оружие, и терялась связь с лесом. Стали люди вырубать леса нещадно, а люди-медведи помешать этому не могли. Уходили лохматые все дальше, в леса, куда человек не добирался. А у людей только сказки остались про Хозяина леса – то ли человека волшебного в медвежьем обличье, то ли медведя с человечьим разумом, человеческим языком говорящего.

И сейчас живут люди-медведи семьями по глухим лесам, куда человечья нога не ступает. И сейчас иногда люди с ними встречаются. Только, теперь люди другую сказку себе сочиняют, про йети – лесного человека, и охотятся за хозяевами леса уже не от страха, а из любопытства.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 июня - Международный день друзей

Охотник Юлдыбай

Башкирская сказка

 

«Того, кто отделится от людей, растерзает медведь, того, кто отстанет, – съест волк», говорит старинная башкирская пословица. «Когда на дикого зверя идете, нужно идти в согласии между собой, быть дружными и выручать товарища», – так говорят старые охотники на Урале.

Не такими были товарищи Юлдыбая, поэтому-то чуть и не погиб молодой охотник.

Юлдыбай был сыном старого, опытного уральского охотника Янхары. Хозяин леса – косолапый медведь, любитель чужих телят – острозубый, толстохвостый волк, любительница уток и кур – хитрая лиса, длинноухий трусливый заяц, – все они были как послушные бараны в руках старого охотника Янхары.

Янхары жил на краю небольшого аула со своей женой; у них был единственный сын, которого звали Юлдыбай.

С малых лет Юлдыбай вместе с отцом ходил на охоту. Сколько бы они ни охотились, никогда не уставал молодой батыр. Какой бы зверь им ни повстречался, не трусил Юлдыбай, а смело помогал отцу.

– Ты – верный и надежный товарищ, – говорил своему сыну старый Янхары, и это очень радовало молодого охотника Юлдыбая.

Но не долго пришлось Юлдыбаю охотиться вместе с отцом. Умер старый охотник. Юлдыбай остался один со своей матерью. Жили они бедно.

Молодой Юлдыбай взял колчан и стрелу отца и стал один ходить на охоту. Этим он кормил себя и свою мать.

Однажды двое сверстников Юлдыбая попросились с ним на охоту. Юлдыбай согласился, и они втроем пошли в лес. Дело было летом. Охотники попали в малинник. Как красные бусы украшают шею девушки, так и малина красовалась на лесной опушке. Недалеко от охотников, возле старого вяза, кто-то грузно шагал. Это был медведь. Страшным голосом зарычал медведь при виде охотников.

– Вынимайте кинжалы, все, как один, нападем на косолапого!– сказал Юлдыбай своим товарищам.

Он выхватил кинжал и, как пущенная из лука стрела, бросился на медведя.

А спутники Юлдыбая струсили и побежали назад без оглядки. Они прибежали домой и сказали матери Юлдыбая, что сына ее растерзал медведь.

– Так не поступают друзья в беде! Сына моего оставили на растерзание медведю, а сами убежали, как зайцы!– закричала мать Юлдыбая.

Взяла она старый меч своего мужа и сказала:

– Где тело моего сына? Идемте вместе, покажите мне! Если и при мне будете трусить, то я брошусь не на медведя, а на вас!

Пошли они туда, где остался Юлдыбай с медведем. Прошли через малинник. Тихо подошли к огромному старому одинокому вязу.

Они услышали слабый, невнятный стон и тяжелые вздохи.

Под большим деревом лежал издыхающий медведь. В груди у него торчал глубоко всаженный кинжал. Около медведя лежал окровавленный Юлдыбай. Он был без памяти.

Втроем содрали они шкуру с медведя и завернули в нее ослабевшего Юлдыбая; раны ему смазали медвежьим салом и на руках понесли его домой.

Вскоре Юлдыбай выздоровел. С тех пор в ауле его стали звать батыром, а двух его товарищей – трусами.