Форумы

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
16 октября - Всемирный день продовольствия   История о Великом Рестораторе В один прекрасный день в столице открылся новый ресторан. Казалось бы заурядное событие: к тысяче ресторанов, кофеен, кондитерских, трактиров прибавилось еще одно место, где люди едят и пьют. Однако общий интерес вызывала личность хозяина – бывшего Управляющего Королевской Кухни. 
Накопив изрядную сумму денег, он решил достичь трех своих заветных целей: стать владельцем собственного дела, в течение года пятикратно умножить свой капитал, а главное – создать нечто необыкновенное и доселе небывалое. Желая войти в историю в качестве Великого Ресторатора, для своего девиза он выбрал одно слово: «Удивлять!»
И он удивил!
Меню из двухсот блюд, богатейший винный погреб, великолепный оркестр, составленный из лучших музыкантов королевства, вышколенные официанты, которые обслуживали посетителей так, что каждый из них ощущал себя по меньшей мере наследным принцем – все это была только небольшая часть нового волшебного мира.
Ресторан приобрел славу заведения, в котором надо было побывать во что бы то ни стало. Но это было трудно, если не сказать – почти невозможно. Многим горожанам пришлось затянуть пояса, чтобы скопить деньги хотя бы на одно посещение самого дорогого ресторана в стране, а может быть, и во всем свете. 
Ну, а те, кто не мог позволить себе потратить месячное жалованье за удовольствие видеть за соседними столами министров, вельмож, богатых торговцев, модных певцов и актеров, довольствовались рассказами счастливцев.
В ресторане можно было попробовать экзотические блюда практически из всех частей света. Здесь даже имелся врач, который делал промывание посетителям, чью желудки не справлялись с любимой едой готтентотов, эскимосов и дикарей с недавно открытых островов.
В вольерах и клетках содержались медведи, кабаны, олени, зайцы и всевозможная дичь – рябчики, фазаны, перепелки и даже гигантская птица дронт, считавшаяся вымершей. По желанию клиентов все это великолепие можно было тут же приготовить и подать на стол.
Великий Ресторатор хорошо понимал, что мода преходяща и ему необходимо все время предлагать что-то новое.
Поэтому сегодня посетителей встречал швейцар, наряженный ассирийским воином. Завтра дверь открывал император Нерон, через неделю – король Фридрих Великий. 
Шотландский хаггис разрезал бравый молодец в килте (другой в это время играл на волынке), японские кушанья разносили грозные самураи, а турецкий кофе подавал официант в красной феске.
Стены украшали копии картин Снайдерса. Под каждым натюрмортом стоял стол с дичью, фруктами – точная копия картины. Даже рисунок скатерти был точно таким же!
Много говорили о блюде, приготовленном из самых редких грибов на свете, которые специально обученные собаки находили где-то высоко в горах. По странной прихоти природы, каждый десятый гриб содержал смертельный яд. Желавшие попробовать соус из удивительных грибов, должны были подписывать документ об отказе от претензий в случае печального исхода. И желающих было немало! 
Каждые два месяца ресторан закрывался на неделю, за это короткое время полностью менялась внутренняя обстановка. Все с нетерпением ждали, чем удивит Ресторатор. И посетители не только восхищались, но порой негодовали, ведь не каждому понравится ужинать в зале, расписанном изображениями ада или, напротив, ликами святых. Это было кощунством, это было скандалом, а что лучше скандала привлекает публику?
Все шло просто великолепно. Заведение превратилось в главную столичную достопримечательность, журналисты из влиятельного «Вестника гурмана» привычно восторгались, столики надо было заказывать за полгода. Но никто не догадывался, что ресторан был обречен.
Кроме Великого Ресторатора. Он почувствовал, что его воображение почти иссякло. Если еще недавно он был буквально переполнен блестящими идеями, то сейчас ему приходилось подолгу ломать голову даже над пустяковым нововведением.
И он уже несколько раз слышал убийственные для репутации слова: «Ну, это мы уже пробовали! Разве вам больше нечем нас удивить?».
А конкуренты! Теперь каждую неделю открывались рестораны с претензией на оригинальность, все рестораторы старались поражать и изумлять. И чтобы уцелеть, он должен был поражать и изумлять лучше всех. 
- Что за злой гений подсказал мне открыть этот ресторан? – печально размышлял он. – Публика ненасытна. Она требует не просто зрелищ, она требует непременно новых зрелищ. Но ведь невозможно удивлять постоянно!
Его жизнь превращалась в кошмар. Утром он с трепетом открывал свежий номер «Вестника гурмана», страшась обнаружить разгромную статью или брюзжание критиков. Он шел в ресторан и боялся, что увидит полупустой зал и скучающие лица посетителей.
Но не это было самое худшее. Слава самого модного, самого оригинального ресторана никак не желала материализоваться в деньги. Частые перемены мебели, драпировок, посуды, высокое жалованье метрдотелю, поварам, официантам, музыкантам, гонорары знаменитым артистам, доставка из-за моря редких продуктов, содержание зверинца, пополнение винного погреба – все это стоило огромных денег и не окупалось. А цены повышать было нельзя, они и без того были немыслимо высокими.
Убытки росли, последние остатки капитала должны были растаять в течение месяца, а дальше… А дальше надо было что-то делать! 
И вот тут Великий Ресторатор удивил даже тех, кто давно отвык удивляться. Он предложил совершенно новое меню – с простой и дешевой едой. 
Это был чрезвычайно рискованный поступок. Вокруг было множество дешевых заведений, а его избалованные клиенты такие места не посещали. К тому же он ожидал обвинений критиков в потакании низким вкусам и отказе от поиска новых идей.
Но неминуемый провал обернулся очередным триумфом. И критики, и постоянные клиенты решили, что это очередной эпатаж ресторанного гения и с удовольствием подыграли ему.
Все столики были по-прежнему заняты, посетители с удовольствием заказывали большие тарелки с жареным мясом, большие тарелки с жареной картошкой, большие тарелки макарон с сыром – и много-много пива и недорогого вина. Все это было просто, знакомо каждому с детства и очень, очень вкусно.
Но, читая панегирики, в которых критики называли его ресторан «аристократической харчевней» и «изысканной забегаловкой», Ресторатор думал о том, что теперь он окончательно выдохся. У него нет ни одной идеи. Если самое позднее через месяц он не предложит ничего нового, посетители уйдут к конкурентам, а его ресторан (и его самого) будут вспоминать лишь словами: «А как хорошо все начиналось…». 
Он думал день, думал неделю, думал месяц – но ничего стоящего в голову так и не пришло. Но когда он свел расходы с доходами, он неожиданно обнаружил, что как раз в этом месяце его ресторан впервые принес прибыль. 
Теперь к нему приходили все – аристократы, купцы, крупные и мелкие чиновники, офицеры, мещане. И всем нравилась новая непринужденная атмосфера, где можно было забыть о статусах, титулах и чинах и весело провести время в компании приятелей.
Чтобы ресторан мог вместить всех желающих, пришлось спешно пристроить большую веранду на сотню мест. Это помогло, но ненадолго. И тогда он купил ресторан у одного из своих конкурентов. Тот привлекал публику огромным аквариумом с диковинными морскими обитателями, но первый интерес быстро прошел и хозяин разорился. 
В своем новом заведении Ресторатор предлагал то же самое – большие порции вкусной и недорогой еды, которая обходилась лишь немногим дороже той, что готовили дома.
Еще спустя полгода у него было уже пять ресторанов. И мест в них по-прежнему не хватало. ________________________________________________________________________ Выслушав эту историю, мудрец сказал:
- Давно известно: все исключительное привлекает исключительных людей. Все обыкновенное – обыкновенных. Обыкновенных намного больше, чем исключительных. Поэтому желающий преуспеть должен предложить обыкновенное обыкновенным людям.
И помолчав, добавил:
- А поскольку исключительные люди в девяти случаях из десяти хотят того же, что и обыкновенные, пуще всего на свете бойтесь оригинальных идей. СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
16 октября - День Шефа    Сергей Климкович 
Сказка про Большого Начальника
Начальник Жуев потерял сон задолго до назначения на Большую Должность. И переживать, кажется, уж не о чем — дело решенное. Вот-вот должен выйти Указ. Да и новенькая форма в ателье ждала последней примерки.
Жена все наблюдала за ним и усмехалась:
— Вася, что ж ты так извертелся-то весь? Аппетит пропал! Прямо сам не свой!
— Шутка ли? Такая Большая Должность! Такая ответственность! — отмахивался Жуев.
— Сдюжишь! — бескомпромиссно уверяла супруга. — Не впервой!
С первых шагов по службе Жуев делал карьеру старательностью и умением. Шел к Большой Должности увереннее и быстрее бывших сокурсников. Да как-то все крупными шагами, оставляя позади города, сослуживцев, друзей. Раньше компаний не чурался, под гитарку даже что-то такое душевное бряцал. Праздники — так праздники. Служба — так служба. В курилках вместе со всеми анекдотцы травил и смеялся искренно. А нынче ушло все куда-то…
Люди уже не виделись ему просто людьми, а стали казаться чем-то вроде говорящих манекенов. «Да, мы, начальники на Большой Должности, не то, что другие, — думал он, оглядывая благоговейную пустоту вокруг себя. — На нас такая ответственность за людей». 
Большому Начальнику Жуеву стало казаться, что исключительность его положения обязывает вести себя не так, как другие. Дома в ванной он репетировал «выражения» перед зеркалом. У него легко получалось хмурить брови и саркастично улыбаться, но тяжело давалось выражение сурово;отстраненной надменности. Его добродушная мимика никак не желала подчиняться волевым усилиям. В конечном итоге взгляд Жуева не приобрел признаки суровости, а стал рассеянно-трагическим, что ли, как у актера, которого в пьесе вот-вот должен был задавить трамвай.
Пытаясь досконально изучить то, как вели себя на Большой Должности другие великие люди, он принялся читать Гая Светония Транквилла «Жизнь двенадцати цезарей», но там герои все время с кем-то воевали и являли миру пример действенной решительности и образцы подвига духа. Когорты и центурии двигались мановением пальцев. В распоряжении Жуева, конечно, тоже были подчиненные, и много, но использовать их для демонстрации собственного величия не представлялось возможным. Большой Начальник Василий Жуев начал испытывать что-то вроде презрения к ним, этим странным людям, которые предпочитали теперь не появляться ему на глаза без особой на то надобности. Выходя из своего кабинета, Жуев ощущал эту трепещущую перед ним пустоту, в которой прятались подчиненные.
Встречая кого-то из них на улице, он искажал лицо странным выражением гадливого любопытства, словно спрашивал: «Это что такое? Зачем?». Подчиненный никогда не знал правильного ответа на эти вопросы и всегда получал взыскание. Даже здороваться с нижестоящими Большой Начальник Жуев считал теперь ниже своего достоинства. А кому, собственно, мог желать здоровья? Муравьям? «Здравия желаем, Василий Иванович!» — слышал он краем уха, но у него не хватало сил преодолеть в себе надменно-чванливое чувство и что-то сказать в ответ. Не то чтобы ему нравилось такое положение вещей, но Большая Должность, как ему казалось, требовала от него беспримерной суровости, которой должна быть подчинена отныне его служебная жизнь.
Однажды он шел к своему Большому Кабинету, привычно ощущая вокруг себя молчаливую почтительность.
— Добрый день! — раздалось где-то рядом.
Жуев прошествовал мимо, не удостоив говорившего даже кивком.
— Эх, Вася, Вася… Здороваться надо хоть иногда, — грустно сказал тот же голос, в котором Жуев наконец узнал бывшего однокашника, а теперь Самого Большого Начальника. Тот стоял со своей свитой и наблюдал за Жуевым со снисходительной усмешкой. Жуев похолодел и сразу съежился, словно некий хулиган дал ему подзатыльник. Свита Самого Большого Начальника тоже снисходительно улыбалась. И улыбки эти были для Василия Ивановича горше всего на свете… Читалось в них то, что он сам так долго репетировал перед зеркалом.
Он был смешон. 

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
 14 октября - Покров Анна Корун
Легенда о самом первом снеге  Когда-то давно зимы бели бесснежные — просто очень холодные. Замерзшая земля мирно ждала лета, чтобы вновь дать жизнь растениям, готовым в любой момент потянуться к ласковым солнечным лучам…
 А Зима смотрела на свои владения из высокого замка, наслаждаясь безмятежным спокойствием, замороженным воздухом и спящими деревьями.
 Был у Зимы сын, которого звали Снегом. Мальчик был непослушный и любопытный. Однажды, когда Осень уходила, чтобы отдать власть его матери, Снег увидел, что где-то далеко внизу горит в замерзающей пустыне небольшой огонек.
 Не получив разрешения, мальчик убежал из замка матери, чтобы увидеть, что же там, далеко внизу, светится так ярко и необычно.
 Когда он пришел туда, где увидел яркий свет, Снег понял — в поле замерзают цветы, бутоны которых еще горят красивыми бутонами. Он спросил их: «Почему вы не прячетесь?» Цветы в ответ лишь покачали яркими головами и ответили, что их судьба — замерзнуть вместе с первыми морозами… А весной на их место придут новые цветы, которым предстоит вновь украсить землю…
 Снегу стало очень обидно, что такие красивые создания вынуждены погибать, страдая от морозов. Но поделать мальчик ничего не мог. Возвратился он домой и рассказал о том матери, но она лишь ответила сыну, что таков порядок — и много веков растения засыпают навсегда, чтобы дать жизнь другим…
 Мальчик сел на пороге своего холодного замка и заплакал. А слезинки его, подхваченные ветром, замерзали на холоде и падали на землю снегом, накрывавшим травы и цветы теплым белоснежным одеялом.
 С тех пор каждую зиму выпадает снег, спасающий цветы от лютых заморозков, а весной, когда застывшие слезинки мальчика тают, из-под уютного  одеяла просыпаются первые цветы, своими чистыми колокольчиками кланяющиеся мальчику за заботу, а зовут их подснежниками.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
10 октября - Всемирный день психического здоровья    Хюльдра
Норвежская сказка         Не печалится хюльдра, нет! Сидит себе на пеньке да на лангелейке играет. Глаза её горят, она так и стреляет ими во все стороны – не идет ли пригожий паренек, над которым можно подшутить. А сама она красавица, вот если б только не этот жуткий коровий хвост! Но его-то хюльдра прятать умеет — от обычной женщины и не отличишь!
       Красавчик был Йене Клейва. И сам знал, что красавчик. Вбил себе в голову, что все женщины в него по уши влюбляются, едва увидят. Вот и поклялся, что не женится, пока все девчонки в округе по нему сохнуть не будут. Сейчас он водил за нос шестерых, так-то.
       «А седьмой будет Маргит Бротен», — решил он и принялся, как был, в одной рубахе, вырезать большую ивовую свирель.
       Вдруг как треснет что-то над ухом: «Трах!»
       Йене вскочил. А перед ним — девушка. Красоты несказанной, в жизни таких не видывал.
       «Что это ты строгаешь, Йене?» — спрашивает.
       «Да вот свирель. Хочу попытать, не выйдет ли из неё какого мотивчика».
       «Попытка не пытка, Йене. А тебе и вовсе плёвое дело».
       Давай, Йене, будь достойным кавалером! Да не тут-то было, чёрт возьми! Красавица так на него смотрит, прямо пожирает глазами. Он покраснел, губы его не слушаются. Всё, что он смог выжать из свирели, было жалкое: «Пф-пфи-пфи-ти-ти!»
       «Да уж, — сказала она, — много поту, да мало проку. Дай-ка я теперь попробую». И тут свирель будто сама по себе запела. Йене и размяк как хлебный мякиш. Играла девушка так, что и свирель, и Йене плакали.
       Йенсу страсть как захотелось взять красавицу в жены, да и она вроде бы не прочь. На том и порешили.
       Только поставила она три условия. Коли Йене их выполнит, будет она принадлежать ему со всеми своими угодьями. Первое: до свадьбы не спрашивать, как её зовут, второе: не рассказывать никому о том, что с ним случилось, ни одной живой душе. Третье же условие было: встретятся они через год, не раньше, и он слово даст, что её дождётся.
       «Хорошо, — сказал Йене, — уговор есть уговор».
       Вытащила красавица что-то из кармана и смазала свирель. «Если любишь меня, принесёшь с собой эту свирель, когда свидимся в следующий раз».
       «В этом можешь не сомневаться», — обещал он.
       Не успела девушка уйти, как Йене побежал по округе с хутора на хутор. Хвастался да хвалился без зазрения совести. Мол, берёт за себя девушку, да не какую попало, а самую настоящую богачку. У неё и хутор, и земли, и большие леса, а уж коров без счёта. В их долине ни одна ей в подмётки не годится. Да и плевал он теперь на всех!
       Такой Йене стал важный, ходит руки в карманы, только о свадьбе и думает каждый божий день. Уж об этой свадьбе заговорят! Перед свадебным поездом — шесть музыкантов, два с барабанами, четыре — со скрипками. Четыре здоровяка в модных шляпах всю дорогу палят из пистолетов, а шестеро прислужников подают пива и браги без меры. Потом он и невеста садятся на холёных коней, а на головах у них подвенечные короны сверкают. Народу за ними видимо-невидимо: все собрались подивиться, вся округа, и стар и млад...
       Вот так Йене сдержал своё обещание. Настал заветный день, год истёк. Взял он свирель и пошёл на то же место, где встретил красавицу. Сел и ну дуть.
       А свирель-то пересохла. Тьфу, что за напасть! Только шипит да хрипит. Ни одной ноты не взять, даже жалкое «фью-фью» не выходит. Одно старушечье сипение: «Йенс-хвастун! Йенс-дурак! Йенс-пустобрёх! Йене — телячий потрох!»
       «Бу!» — раздалось у самого его уха. Девушка тут как тут. Глаза сияют, провела руками по темечку, золотую копну волос надвое разделила, на грудь себе положила, — так и сверкают волосы на солнце.
       «Ну, теперь-то я могу узнать твоё имя?» — спросил Йене.
       «Зовусь я хюльдрой, ответила она. – И вот что, Йенс, я тебе скажу. Такого разгильдяя и болтуна, как ты, я себе в мужья брать не хочу, зря ты мной хвастал. И сам ты — как твоя растрескавшаяся свирель!»
       «Ах так! — закричал Йене. — Не очень-то и хотелось! Да у меня таких, как ты, на каждом пальце по дюжине. И все без хвостов!»
       «Да я-то не такая! Вот я тебе покажу!» — рассердилась хюльдра.
       Подхватила она руками свой хвост да как огреет Йенса по ушам — он и с ног долой.
       Эту оплеуху Йене на всю жизнь запомнил. Глухой, полоумный, ходит он с сумой по хуторам, побирается. А девичья любовь так его и колет. Куда бы бедняга ни пришёл, везде находится одна воструха, которая непременно спросит: «Что, Йене, много красоток в твоей деревне?» И Йене аж весь просияет: «О да, они там такие ладные да статные!..»
 

Некая местность. Досадные артефакты портят весь вид. Пустили корни после посадки деревьев 

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
 5 октября, также, - Международный день врача  Сказка об умном враче
Арабская сказка Один из иранских шахов был таким толстым и грузным, что это, как говорят, было во вред его здоровью. Он собрал всех врачей и потребовал, чтобы они его вылечили. Но что те ни делали, шах продолжал толстеть.
И вот однажды пришел к нему один умный врач.
— Я тебя вылечу, о шах,- сказал он.- Но дай мне три дня сроку, чтобы подумать, какое лекарство выбрать.
Когда прошло три дня, врач сказал:
— О шах! Я изучил твою судьбу и установил, что тебе осталось жить всего лишь сорок дней. Если ты мне не веришь, заключи меня в темницу и отомсти мне.
Шах приказал посадить врача в тюрьму, а сам, охваченный тоскливыми думами о близкой смерти, отказался от развлечений и верховой езды. Забота и грусть овладели им. Шах стал избегать людей. С каждым днем увеличивалась его тоска, и он худел.
Когда же прошло сорок дней, он приказал привести из тюрьмы врача и спросил его, почему он, шах, еще жив.
— О шах! — ответил врач.- Я пошел на хитрость, чтобы заставить тебя похудеть. Иного полезного для тебя лекарства я не нашел.
И шах щедро отблагодарил его.
  СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ И наконец, 5 октября - Всемирный день архитектора   Кельнский зодчий.
Из рейнских сказаний
(перевод В. Авенариуса) В ХIII веке от Рождества Христова в городе Кельне на Рейне жил некий искусный зодчий. Своим редким уменьем строить всякие здания древних и новых стилей заслужил он себе почетную известность не только в своем родном городе, но и далеко по течению Рейна. Но для его ненасытного честолюбия этого было мало. Ему хотелось создать такой памятник зодчества, чтобы имя его прогремело по целому свету и прославлялось затем из века в век в потомстве. И вот, судьба, казалось, сжалилась над честолюбцем и послала ему желанный случай. 
Однажды его потребовал к себе высокопреосвященный Конрад, архиепископ Кельнский. 
-- Мы пришли к решению, -- молвил владыка, -- дать богоспасаемому граду Кельну такой храм, коему равного по величине и благолепию не имеется еще во всем христианском мире. Первой лептой на то я отдаю все мое собственное, немалое достояние. Не сомневаюсь, что на столь богоугодное дело доброхотные приношения потекут к нам обильно как от наших добрых горожан, так и из иных мест, близких и дальних. Остается лишь найти строителя. Но о тебе, мой сын, как о таковом, я давно уже наслышан. Возьмешься ли ты начертать нам на пергаменте подходящий план для такого собора? 
От лестного предложения у зодчего дух в груди заняло, голова закружилась. Но в безмерной самонадеянности он ни минуты не задумался над ответом. 
-- Берусь, владыка, -- сказал он с поклоном. -- А какой срок даете вы мне на изготовление плана? 
-- От сего дня и часа годичный срок. Тем временем соберутся и деньги, подвезут материал. Это -- моя забота. Твое дело пока -- план. Так что же, сын мой, берешься? 
-- Берусь, -- повторил зодчий. 
Приняв благословение святителя, он с победоносным видом пошел восвояси. Итак, заветная мечта его сбывалась: он мог создать теперь на общее удивление нечто небывалое по величию, красоте и блеску. Ничто другое не должно было вперед отвлекать его от великого дела. И, отказавшись от всяких других, самых выгодных работ, он весь отдался этому единственному делу. Наяву и во сне мерещился ему новый собор. Но над ним тяготела точно какая-то враждебная сила: то, что так ярко и отчетливо рисовалось перед его духовным взором, тотчас расплывалось в воздухе обманчивым маревом, как только он брался за карандаш и бумагу. Тогда он напрягал всю свою память, чтобы насильно вызвать опять перед собою забытое. Отчасти ему это, действительно, удавалось, и в конце концов, после многих переделок, из-под умелой руки его выходило нечто очень красивое, даже величественное. Но самого его оно все-таки не удовлетворяло, и, окончив план, он всякий раз опять разрывал его на мелкие клочки. 
Тем временем по распоряжению архиепископа с Драконова утеса свозились уже каменные глыбы к месту, отведенному для будущего собора. У горожан же только и разговору было, что о новом храме Божьем и о его строителе. Уж если он, этот славный мастер, взялся его построить, то храм будет красоты неописанной. И когда, случалось, наш зодчий выходил на улицу, все встречные ему низко кланялись и почтительно давали ему дорогу. Он же, поникнув головой, приходил мимо, никого не замечая и никому не отвечая на поклоны. 
-- Весь, небось, до макушки ушел в свою великую думу, -- говорили прохожие, глядя ему вслед. -- Где уж ему до нас, грешных! 
А он, в искусство которого все так слепо верили, все более терзался сомнениями, терял уже веру в самого себя! 
Так подошел данный ему владыкой годичный срок; оставалось до срока всего три дня. 
На дворе с утра еще шумела непогода. Ветер завывал в печной трубе, хлопал ставнями окон. От этого воя и грохота наш зодчий не мог связать двух мыслей. Наконец он не выдержал, схватил с гвоздя шляпу и выбежал из дому. Но на улице он был на виду у всех, а он был бы рад убежать от самого себя. Так очутился он за городом, в лесу, в горах. Небо давно обложило тучами, от чего в лесной чаще было еще темнее. Вот и смерклось, а он забирался все глубже в чащу, все дальше в горы. 
Наконец наступила и ночь, черная, непроглядная. Куда же теперь? 
Тут собиравшаяся весь день гроза внезапно разразилась. Сверкнула молния, загремел гром, и полил дождь как из ведра. Укрывшись под густолиственным дубом, зодчий стоял точно околдованный: при вспышках молний окружающие вековые деревья представлялись ему грозными великанами, махавшими своими мохнатыми руками, чтобы схватить его, дерзнувшего проникнуть в их таинственное царство. 
Вдруг молния разрядилась над самой головой его с таким оглушительным треском, что его отбросило в сторону. От нестерпимого блеска он невольно зажмурился. Когда же раскрыл глаза, то увидел, что молния ударила в тот самый дуб, под которым перед тем стоял он, и весь ствол дерева пылает, как громадная лучина. 
Тут, казалось, из самого пламени выступил какой-то человек в красном плаще и с красным пером на широкополой шляпе. 
-- Славная погодка, чудесная погодка! -- заговорил он, подходя к зодчему слегка прихрамывая на одну ногу. -- Гулять тоже изволите? 
-- Вам молнией, никак, повредило ногу? -- спросил зодчий. 
-- Пустяки! -- отвечал незнакомец, усаживаясь под ближайшим деревом на старый пень и запахивая ногу плащом. -- Не присядете ли вы тоже? Тут сухо. 
Присев на соседний пень, зодчий внимательнее вгляделся в лицо незнакомца: из-под нависших полей шляпы светились точно два горящих угля, а на тонких губах змеилась загадочная усмешка. 
-- Вы как будто расстроены? -- начал опять незнакомец. -- Уж не горе ли у вас какое? смею спросить. 
Зодчий не сейчас ответил; но вырвавшийся у него невольный вздох был самым красноречивым ответом. 
-- Всякое горе можно залить добрым питьем, -- продолжал незнакомец, доставая из-под плаща дорожную флягу. -- Отхлебните глоточек, -- как рукою снимет. 
Принял зодчий от него флягу, отхлебнул, -- и словно огонь разлился по его жилам. 
-- Ну, что, -- спросил незнакомец, -- каков напиток? 
-- Напиток дивный, -- отвечал зодчий. -- На душе сразу стало легче... 
-- Так что вы тотчас, пожалуй, начертали бы весь план? 
-- Какой план? 
-- Да нового собора. Неужели вы думаете, что я не узнал с первого взгляда знаменитого мастера, которому поручено сделать этот план? Но одному вам все же никогда с ним не справиться, поверьте моему слову. 
"Да кто же мне поможет?" -- хотел было спросить зодчий. Но из насмешливых глаз незнакомца посыпались такие зловещие искры, что он должен был потупить взор, и тут заметил снова прикрытую плащом хромую ногу незнакомца. 
"Да ведь у нечистого, говорят, лошадиное копыто!" -- вспомнилось ему вдруг, и волоса на голове у него стали дыбом, зубы во рту защелкали. 
Незнакомец рассмеялся. 
-- Чего вы испугались? Ученому человеку пугаться, право, не пристало. Я кое-что смыслю также по вашей части. 
-- Но мне остается до срока всего два дня, -- возразил зодчий, -- а составить такой сложный план -- план целого собора-- в два дня и думать нечего. 
-- Как кому -- отвечал незнакомец, приподнимаясь и вынимая из-под плаща пергаментный сверток. -- Вот, например, не угодно ли посмотреть. 
Зодчий также встал, чтобы ближе разглядеть развернутый незнакомцем свиток, да как взглянул, так в глазах у него зарябило: на пергаменте оказалось мастерски выполненным именно то, о чем он постоянно мечтал, но что самому ему ни за что не давалось. 
-- Да ведь это мой собственный план! -- воскликнул он и хотел выхватить пергамент из рук незнакомца. 
-- Не торопитесь, любезнейший, -- сказал незнакомец. -- Пока он мой; но я не прочь уступить его вам, если вы подпишете небольшой договор... Но вас опять, я вижу, трясет лихорадка! Выпейте-ка еще для храбрости. 
Зодчий сделал еще глоток из фляги незнакомца, и от волшебного зелья его бросило из озноба в жар и храбрости в груди, в самом деле, прибавилось. 
-- О чем договор ваш? -- спросил он. 
-- Да вот прочитайте сами! 
Незнакомец подал ему дощечку, на которой было написано огненными буквами всего несколько строк. Но, прочитав их, зодчий затрепетал всем телом. 
-- Чтобы я продал свою душу? Ни за что! 
-- Ну, так распроститесь и с планом. Таких договоров у меня несчетное число; одним больше или меньше -- для меня мало значит. Для вас же впереди или почет, или позор. 
-- Да ведь у нас нет ни пера, ни чернил... -- пробормотал зодчий. 
-- Вот перо, -- сказал незнакомец, снимая большое красное перо с своей шляпы. -- А чернила -- ваши собственные. 
Царапнув руку зодчего до крови длинным когтем своего указательного пальца, он окунул перо в свежую ранку. 
-- Распишитесь внизу; кроме вашей подписи, ничего мне не требуется. 
Зодчий расписался и, взамен расписки, принял сверток. В тот же миг над самой головой его грянул гром, как из тысячи орудий, а в землю перед ним ударила молния. Земля треснула, и из трещины взвился огненный столб с смрадным дымом и охватил незнакомца. Ослепленный пламенем и едким дымом, зодчий закрыл глаза рукой. Когда же он отнял руку, ни незнакомца, ни пламени уже не было. Кругом стояла прежняя тьма кромешная, да в воздухе пахло серой. 
После долгого плутания по густому лесу, зодчий, до смерти усталый, выбрался наконец под утро к берегу Рейна. 
Укрывшийся здесь от ночной бури в заводи рыбак принял его в свою ладью и благополучно доставил в город. Когда зодчий доплелся до своего дома, то, не раздеваясь, повалился на постель и заснул тотчас, как убитый. 
Проспал он так беспросыпно двое суток, да и тогда еще не проснулся бы сам, не растолкай его посланец архиепископа со словами: 
-- Вставайте, ваша милость, вставайте: владыка зовет вас к себе. 
-- Владыка? -- пробормотал зодчий с трудом собираясь с мыслями. -- Да разве уже срок? 
-- Надо быть что так: "скажи, -- говорит, -- что я жду план собора". 
Зодчий огляделся: на столе лежал столь памятный ему пергаментный сверток. Значит, все это был не сон, а правда! 
Приведя в порядок свой наряд, он отправился к архиепископу с неразвернутым свертком: у него недостало духу еще раз взглянуть на план; будь, что будет! 
Высокопреосвященный, при виде свертка в руке зодчего, принял его еще милостивее прежнего. 
-- Ты, вижу, тверд в своем слове, -- молвил он. -- Но что с тобой, сын мой? Как ты бледен, как печален! Или сам ты недоволен своей работой? 
-- Мастеру, владыка, трудно судить о своей работе, -- уклончиво отвечал зодчий. 
-- Так дай посудить другим. 
Зодчий развернул свой сверток. Владыка ахнул от изумления. 
-- Ты -- великий мастер! Такого храма еще нигде не бывало, где поклоняются святому кресту. Ты себя обессмертил, сын мой, и мы увековечим твое имя на особой доске в самом храме. С завтрашнего же дня можешь приступить к его постройке. 
И точно, со следующего же дня постройка началась. Тысячи землекопов, каменщиков и плотников закопошились на отведенном под собор месте. Как по волшебству, в короткое время был заложен фундамент; а когда стали затем возводить стены, в одну из них вделали большую медную доску с вырезанным на ней именем славного строителя. 
Но самого его это не утешало; не утешал и успешный ход работ. Ведь чем скорее шли они, тем неизбежнее подходил и роковой час расплаты. Зодчий совсем упал духом и бродил вокруг своего создания рассеянный и хмурый, как осужденный к смерти. Наконец, чтобы облегчить свою совесть, он покаялся во всем своему духовнику. 
-- Злосчастный! -- ужаснулся духовник. -- Твое прегрешение так вопиюще, что все мои молитвы тебе не помогут. 
-- Но что же мне делать, что мне делать?! -- в отчаяньи вскричал зодчий. 
-- Если кто может еще вырвать тебя из когтей дьявольских, так некий старец-пустынник святого жития. Полвека уже спасается он в горах; многократно изгонял он злых духов из грешников. Сходи к нему, попытайся. 
И собрался зодчий к святому старцу. Возложил на него старец тяжелую епитимию, строгий пост и жестокие истязания; сам молился с ним денно и нощно в власянице и веригах. Шли так недели, шли месяцы; зодчий им и счет потерял. От вечных бдений и всяких лишений остались на нем одни кости да кожа, и весь оброс он волосами, как дикий зверь лесной. 
-- Теперь, сын мой, вернись к своему делу, -- сказал ему тут пустынник. -- Веди и впредь такой же покаянный образ жизни. Быть может, тогда враг рода человеческого утратит свою власть над тобою. 
-- Вернулся зодчий к своему делу. Но в его отсутствие между архиепископом и городскими властями возникли крупные несогласия, и постройка собора была приостановлена. Хотя с возвращением строителя, работы и возобновились, но не прекращавшиеся неурядицы тормозили их на каждом шагу. А надломленное уже здоровье зодчего от постоянных новых огорчений еще более подрывалось. Он слабел, слабел, пока не мог уже сделать и шагу из дому. Но об нем уже не заботились, и угас он, всеми покинутый и никем не оплаканный. 
Как только его не стало, из стены недостроенного храма исчезла и доска с его именем. Постройка же собора с тех пор шла крайне -- туго, прерываясь иногда на целые годы. Прошли столетия, а начатое с помощью нечистой силы величественное здание все еще не достроено... 
-- Так гласит народное предание; так повторялось оно в народе еще и в первой половине XIX века. Но благочестивые люди по-прежнему не забывали неоконченного храма своими лептами. Благодаря усиленному притоку их, в 1842 году решено было, во что бы то ни стало, достроить храм. И вот, 15 октября 1880г. состоялось наконец торжество освящения готового уже собора, одного из гениальнейших созданий зодческого искусства. Тут, спустя 600 лет слишком, вспомнили и о его первом зодчем; в старинной хронике было отыскано его забытое имя: Meister Gerard - Мастер Герард --, имя, которое отныне навсегда уже связано с постройкою Кельнского собора.
Авенариус В.П. 
Сборник "Лепестки и листья". 
Санкт-Петербург, 1905.