Forums

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ   23 февраля – православный Валентинов день, а также в России День защитника отечества, по старому – День советской армии и военно-морского флота  Про Василья-солдата Русская народная сказка Раньше была служба солдатская, служили двадцать пять лет. Он служил далеко, примером так сказать, где-то на Бруцкой границе. Примером, отслужил службу, двадцать пять лет, и стал собираться к дому. Ему полковник за хорошую службу подарил двадцать пять рублей денег. Вот тогда еще дорог железных не было. Отправился он домой пешком. Вот он и шел день, шел два. Потом лес. Вот он лес и шел. День прошел — все лес, дальше - больше лес. Да, стало темно, а деревни нет. Вот он зашел в сторонку от дороге и сел под дерево, разжег огонечек, дров наносил, примером. Вот он сидел, примером, часов до одиннадцати вечера. Вот, знаешь, слышит разговор. Идут люди к нему. До двенадцати человек, разбойников. Подошли к нему, спрашивают у него: „Ты кто такой?“ Он отвечает, говорит: „Солдат, иду со службы на родину“. Один из них говорит: „У него деньги есть“. Спрашивает его: „Есть у тебя деньги?“ Он говорит: „Есть двадцать пять рублей“, говорит. Вот говорят: „Давай нам их“. Атаман шайке: „Товарищи, говорит, не нужно брать у солдата деньги“. Они не послушали, отобрали деньги и пошли. Вот прошли саженей десять. Атаман говорит: „Товарищи, не пойдет ли он с нам в одну шайку. Вернемтесь-ка, спросим его“. Вот они вернулись, спросили его: „Как вас звать?“ — „Василий“. — „Ну вот, Василий, не желаешь ли с нам в одну к нам партию — работать с нами“. Вот Василий раздумал, и что идти на родину — отец померши и мать. „Желаете, я пойду с вам работать“. Вот они и пошли. И шли они — там не знаю, куда вели его. Привели в лес: огромадные горы, и в горах понаделаны такие просто называется, как тебе сказать, чтобы проще писать: склепа. Вот они пришли, открыли, там горит огонь. Да навешено по стенам разные ружья, разные шашки, разные ривольверы, разная одежда хорошая, разные водки хорошие, разные закуски. Вот они сели. Ну вот, товарищи, давайте-ка выпьем, устали. Выпили, закусили, ну, легли спать. Вот они спали так что до двенадцати часов дня. Вот они встали, спрашивают у этого Василья-солдата: „Не можешь ли ты нам кушанье справлять?“ Василий говорить: „Могу!“ Ну, вот атаман говорит: „Мы тебя не будем брать с собой на работу, а ты только нам будешь перед нашим приходом кушанье справлять“. Да. Вот они провели время дня до девяти часов вечера. В девять часов отправляются; ему говорит атаман: „Что так — к двум часам ночи, чтобы был ужин готов“, и отдает ему девять ключей. Вот они отправились. Вот и Василий с этими ключами стал ходить по комнатам, к восьми ключам нашел замки, а от девятого ключа не найти замка. Вот он долго ходил, по стенам присматривался. Вот одно местечко нашел, будто неплотно обои приставши к стенке. Вот он отворотил немного обои, бумагу, аккурат тут ключ туда девятый пришелся.  Там оказалась царевна Маша, похищенная разбойниками во время катанья на лодке. Атаман принуждал ее выйти за него замуж и держал взаперти до получения согласия. Она научила Василия угостить разбойников вином с сонными каплями, которых у разбойников было много. Солдат напоил их вином с этими каплями. Они тотчас заснули. Он взял вострую шашку, отрубил всем головы. Потом вывел царевну. Она ухватила его за шею, обещала выйти за него замуж; дала ему свой именной перстень, от него взяла его простое колечко. Они взяли денег и ушли жить в один город, под именем брата и сестры. Там Василий купил дом, где раньше был магазин, и открыл торговлю. Раз в магазин пришел тот полковник, который отпускал Василия со службы, узнал его и царскую дочь и решил ей овладеть. Полковник позвал Василия с Машей к себе в гости. Они поехали морем — полковник жил недалеко от их города, приморского, на острове; он выслал за ними своих лошадей и свое судно. Когда они сели, у полковника уже были подговорены матросы — выбросить Василия в море. Царевна Маша стала плакать, уговаривать полковника не топить Василья, а хотя заколотить его в ящик и бросить в воду. Его раздели, посадили в сколоченный из досок ящик, бросили ему рогожку и опустили в воду. Ящик принесло к берегу. Василий уперся ногами и головой, разломал ящик и побежал голый берегом. Там был лес, пилили мужики дрова, подошли к нему. Он им сказал, что с ним было. Они дали ему прикрыться рваную верхнюю одежду и сказали, чтобы он шел в город; там есть трактир на окраине, где принимают всех рваных, пьяных, босяков. Хозяин трактира призрел Василия, одел его, дал ему приют и пищу. Василий рассказал ему свое приключение и показал оставшийся на руке перстень царевны. Город этот был столица, где жил царь — отец Маши. В это время пришли афиши, что на царской дочери будет жениться полковник, который ее спас от разбойников и едет с ней в этот город. Василий выпросил у трактирщика денег и устроил свой полк из босяков. На них мундиры, кепки, все было рогожное. С этим полком он вышел на встречу царевны. Он велел своим солдатам идти впереди всех и занять первое место при встрече царской дочери. Она узнала Василия и решила выйти за него, а не за полковника. Маша потребовала, чтобы отец позвал на свадьбу рогожный полк. По приглашению царя — причем Василий не пошел по зову посланных и министров, а потребовал, чтобы царь пригласил его лично — он приходит на свадьбу с двумя подчиненными ему товарищами. Они входят во время пира, подходят к царскому месту — Василий выдергивает стул из-под полковника, а его товарищи из-под сидящих с ним рядом министров. Царь гневается, но царевна объясняет, что это ее настоящий жених, а полковник — ее злодей, овладевший ею обманом. Полковника выбрасывают в окно с верхнего этажа — пир продолжается с настоящим женихом Василием.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ  17 февраля - День спонтанного проявления доброты  Кудрявая девочка  Чукотская народная сказка Ловили однажды медведь с лисой рыбу. Подошла к ним девочка. - Здравствуйте, говорит. - Хорошо ли ловится рыбка? А лиса посмотрела на девочку и закричала: - Уходи, уходи отсюда! Ты нечёсаная, лохматая! Ты нам всю рыбу распугаешь! Вступился медведь за девочку: - И совсем она не лохматая, а кудрявенькая. Хорошая девочка. Вдруг подул ветер, набежала туча, повалил снег. Стало девочке холодно. Медведь снял свою кухлянку и отдал ей. - Смотри не замёрзни! Надела девочка медвежью кухлянку. Тепло в ней! - Ой,- говорит медведь, какая ты красивая девочка! Как моя дочка! Пришла девочка домой. Подивилась мать, откуда у дочери такая длинная и тёплая кухлянка, а девочка говорит: - Это мне медведь дал! - Позови доброго медведя в гости, - говорит мать. Привела девочка медведя в ярангу, напоила его сладким чаем, угостила жареной рыбой, а на прощанье целую связку больших рыбин подарила для медвежат. Тащит медведь рыбу, а навстречу ему лиса: - Где это ты таких больших рыб наловил? - А я их не ловил,- отвечает медведь,- мне кудрявая девочка дала! Побежала лиса к девочке. - Пусти в ярангу, кудрявенькая! Я тоже рыбки хочу! Молчит девочка и полог не открывает. Заговорила лиса сладким голоском: - Какая ты красивая! Какая ты кудрявая! Откинула девочка полог и бросила лисе рыбий хвост. Ушла лиса ни с чем. Идёт домой и думает: «Ну и хитрец этот медведь! Похвалил лохматую девочку - она и дала ему целую связку рыбин». А медведь был совсем не хитрый, просто он был добрый.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ  14 февраля - Католический День святого Валентина (День всех влюблённых)  Автор под ником Svengaly  14 февраля для дракона — Девица! Накрывай, дракон пришёл! — Дракон добавил в кучу несколько брусков золота, маску фараона Тутанхамона и бронзовую статую писца. — Далеко летал? — спросил бес из своего уголка. — В Каир. Там сегодня ночь музеев, дают всякое. — Прямо дают? — Дают не дают, а брать не мешают! — огрызнулся дракон. — У нас сегодня баранина или оленина? Жрать хочу!  Дракон потянул носом. Съестным не пахло. — А где девица? — Гуляет, — тоненько протянул бес. — По полям, по лугам. Подумывает, не уйти ли жить к маме.  Дракон так и сел. — Что у нас случилось?! — Случился день святого Валентина, — бес попытался принять скорбный вид, но не сумел. — Кого? — дракон был не силён в святцах. — День всех влюблённых, — произнёс бес по слогам. — И кто тут у нас влюблённый? — гоготнул дракон. — Кто хочет сытный ужин, ласковый взгляд и почесать за ушком, тот и влюблённый, — популярно разъяснил бес. — А кто не влюблённый, от того уходят к маме.  Дракон выругался и сплюнул огнём. Куча золота закоптилась, перестав блестеть. Дракон представил, как пещера стремительно зарастает копотью, пылью и паутиной, отвычные уже трапезы из овец (на гарнир руно) и долгие зимние вечера в глумливой компании беса… — Не надо! — застонал он. — Я согласен быть влюблённым! А что делать-то?  Бес оживился, потёр лапки и вспрыгнул дракону на шею, поближе к ушной раковине. — Чем влюблённый отличается от нормальных людей? — спросил он лекторским тоном и заглянул дракону в левый глаз. — Эээ… жар, лихорадка, потеря сна и аппетита, бред, галлюцинации, покраснение кожного покрова… вплоть до высыпаний… — Кто ж тебя так просветил? — бес хихикнул. — Нахватался по верхам, — уклончиво сказал дракон.  Он любил подслушивать у принцессиных башен: сначала куртуазная поэзия, потом — песни и пляски, а потом — самое интересное. — Это не любовь, а сифилис! — гаркнул бес. — Не путай причину со следствием! Запомни, салага: влюблённый должен иметь вид лихой и придурковатый, готовый на подвиги! В руках — букет цветов, бутылка шампанского и коробка конфет! А в кармане — колечко! — Всевластья? — робко спросил деморализованный дракон. — Какое достанешь. Можно просто с бриллиантом. Другой подарок тоже сойдёт. Как говорится, дорого внимание. А дорогое внимание особенно дорого. — Бес спрыгнул на пол. — Ну, чего уставился? Девица ждёт! Мыкается там одна, в лугах… а то, может, уже и у мамы.  Хлопая крыльями, дракон выбежал из пещеры и штопором взвился в поднебесье. *** — Обернись и сразись со мной, чудовищное чудовище! — Отвали, Гавейн, — мрачно сказал дракон. — Не видишь, занят? Горе у меня. День святого Валентина. — Цветочки рвёшь? — рыцарь опустил копьё. — Ну. — А какие цветочки твоя девица любит, знаешь? — А какая разница? — дракон осмотрел собранное. — Цветочки и цветочки. Главное — много! — Вижу, что много. Вот Моргана обрадуется, когда увидит, как её цветник ободрали. — Я Морганы не боюсь, если надо, отобьюсь, — захохотал дракон. — Чхал я на Моргану. Своя девица ближе к телу. — В первый раз день святого Валентина отмечаешь, — рыцарь кивнул. — Ну. — Дракон насторожился. Кисло-горький вид рыцаря предвещал неприятные сюрпризы. — Сразу видно, что букетом по морде тебя ещё не били. — За что? — опешил дракон. — За то, что ты подарил ЖЁЛТЫЕ цветы! А тебе сто раз было говорено, что она не любит жёлтые, а любит КРАСНЫЕ! И вообще не любит лилии, а любит РОЗЫ! А ты, глухая, бессердечная скотина, всё пропустил мимо ушей, только и думаешь, что о пиве и турнирах!  Гавейн махнул рукой и пришпорил коня. Дракон растерянно посмотрел ему вслед, перевёл взгляд на собранные цветы. Разложил их на земле и принялся сортировать. *** — Д-д-ды, — заикался трактирщик. — Не трясись, не за тобой, — сказал дракон благодушно. — Моя девица покупает шоколадки у тебя? — Н-не-не… — Да знаю, что у тебя. Тащи сюда самую большую коробку самых её любимых. И перевяжи красиво. Бантики там, ленточки — ну, ты понял. — Я и говорю, — ожил трактирщик, — д-д-ды-дыва золотых. — Что? — завопил дракон. — Да это грабёж! — Н-не-не-не… это предпринимательство. *** — Мне нужен самый лучший подарок для моей девицы, — сказал дракон строго. — День святого Валентина, чё. — Подарите ей колечко, — посоветовала златокудрая менеджерица. — Вся пещера в колечках, — отмахнулся дракон. — Надоели, поди. — Тогда шубу. — Зачем ей шуба? — удивился дракон. — У нас жарко. — Медведя плюшевого. — Не любит она медведей. Я ей приносил из леса; не надо, говорит, неси откуда взял. И тигра не захотела, и жирафа. — Вы совершенно правы, — вкрадчиво промолвил владелец лавки, делая менеджерице страшные глаза. — Мы подберём вам самый лучший подарок. Вы его долго не забудете. И девица ваша тоже.  *** — Ты где был? — грозно спросила девица, уперев руки в бока. — Так это… день святого Валентина… всех влюблённых… вот! — дракон высыпал букеты к ногам девицы. — А почему их столько? — Девица подозрительно прищурилась. — А! Я поняла! Ты хотел подарить их нескольким девицам! Но они не взяли! И ты их принёс мне! Потому что надо же их куда-то девать! — Это всё для тебя, дорогая! — дракон ударил себя лапой в грудь. — Я просто не знал, какие цветы ты любишь больше. — Я не люблю садовые цветы, — горько прошептала девица. — И вообще не люблю цветы срезанные! Я люблю ромашки в горшочке! — И ты мне сто раз об этом говорила, — пробормотал дракон. — А я всё пропустил мимо ушей. Только и думаю, что о золоте и сражениях! — Да, — удивилась девица. — Не такой уж ты и глухой. — Ну вот видишь! Не сердись, — дракон протянул ей бутылку и конфеты. — Я вкусненькое принёс… — Как ты мог?! — Глаза девицы наполнились слезами. — Что опять не так?! — взревел дракон. — Не кричи на меня! — девица зарыдала. — Я на диете! Уже второй месяц! А ты даже не заметил! Или заметил? — она сверкнула заплаканными глазами. — Точно, заметил и специально принёс мои любимые! Чтоб поиздеваться! — Срочно скажи ей, какая она красивая, — просуфлировал бес. — Скажи, что ей не надо худеть. — Тебе не надо худеть! — радостно заорал дракон. — Это ты раньше была тощая, а теперь бочки наела — самое оно. Кругленькая, сладенькая, пампушечка моя!  Бес присел и накрылся хвостом. — Не надо так, милая! — взывал дракон, пятясь под градом предметов, выхваченных из золотой кучи. — Нет! Нет! Только не писцом! Лучше посмотри, какой подарок я тебе купил!  Девица опустила статуэтку писца. — Подарок? — Вот! — дракон развернул крыло.  Подарок со звоном выпал на пол. Глаза девицы округлились. — Это?! — Нравится? — радостно спросил дракон. — Видишь, всё для тебя! Ты столько раз жаловалась на дурацкое дно, к которому всё прилипает и пригорает. Мол, если бы не оно, ты бы готовила, как богиня… Так вот она — самая большая сковорода с самым антипригарным покрытием, какую я только сумел найти! Владей, любимая!  Девица взяла сковороду как теннисную ракетку и улыбнулась.  Бес лёг на пузо и пополз в тень. *** Дракон рискнул вернуться только к рассвету.  По всей пещере были расставлены цветы в красивых вазах. Девица спала на своей тахте, разметав косы и сладко посапывая. Рядом валялась пустая коробка из-под конфет. Дракон подошёл к ней на цыпочках, укрыл одеялом. — Ты, конечно, ужасный, — прошептала девица, приоткрыв один глаз. — Грубый, невоспитанный и нечуткий. Но я тебя всё равно люблю, хоть ты и чудовище. Сама не знаю за что. Уж такие мы, женщины — всё прощаем!  Она свернулась клубочком и засопела дальше. Прощённый дракон обернулся кольцом вокруг тахты и заснул счастливым сном. — Зачем влюблённому мозги, когда у него такое большое сердце? — прошептал никогда не спящий бес. — Спи, дракон, набирайся сил. Восьмое марта не за горами. 

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 12 февраля наступает год Быка (или коровы) Татьяна Старицева Вишня Рассказ написан на основе реальных событий.          Старик вернулся из хлева, вытирая мокрые от слёз глаза.      "Всё," - подумала она, - "вот и Вишни больше нет."      - Не смог я, Анна...      - Что не смог? - не поняла жена.      - Не смог я Вишню...      - Ты что, сдурел, что ли? - опешила старуха.      - Не знаю. Не смог, и всё.      - Что это вдруг?      - Не могу я её... - старик вытер мокрый лоб и тяжело опустился на табурет, - не знаю, может старый стал, а может, потому что Вишня...      Старуха поняла, что объяснять бесполезно, и от этого разозлилась.      - А мне что прикажешь, соседей нанимать на разделку?!      - Не знаю, мать. Но сам не могу. Ты ж её сейчас не видела... Глаза не видела...      Анна застыла в замешательстве. Что такое коровьи глаза перед смертью она сама прекрасно знала, - сама не раз видела, как плачут коровы перед убоем.      - Петь, - выключив конфорку с кипящей на плите водой, начала, было, она, - думаешь, мне не жалко? У самой сердце обливается кровью от жалости, но ведь недойная же Вишня, а недойная корова - это ж не просто корова, её ж кормить надо, сено на всю зиму заготавливать, а на сенокос сил уже нет, дети не ...      - Да что ты мне объясняешь?! - оборвал её старик, - Я что, сам не знаю?! - И тыча с силой себя в грудь, почти закричал, - Просто не могу я Вишню, понимаешь ты это или нет?!?!      Семья Камышей в Даниловке не даром пользовалась уважением - работящие серьёзные люди. Давным-давно, будучи совсем молодыми, они приехали на заработки в этот рабочий северный посёлок из тёплой и солнечной южной полосы. Обосновались. Родили трёх сыновей, с южным размахом завели подсобное хозяйство. Соседям казалось даже, что для Камышей их хозяйство было самым важным делом в жизни - всю свою жизнь они посвятили быкам, коровам, поросятам, курам и прочей дворовой мелюзге. Пётр, среднего роста кряжистый мужик, с широкими плечами и огромными кулаками был похож на кузнеца. Для общей картины не доставало только бороды. Анна - не уступающая мужу ни в росте, ни в комплекции, крепкая женщина, красивая, однако, внешне, с огромным шмаком теперь уже убелённых сединой густых каштановых волос на голове. Такая должна была народить Петру ребятишек с десяток... Но им нечего было пенять на судьбу - все трое их сыновей вышли хорошие да ладные - один красивее другого, - высокие, плечистые, одним словом, родителям гордость, девкам - ночи без сна! Пётр в прошлом сплавщик, а, выйдя на пенсию, ставший пастухом, и Анна, до пенсии работавшая заведующей продуктовым магазином, - понятно, гордились сыновьями. Двое старших стали лётчиками, а младший возил какого-то большого начальника. Все были устроены в жизни, были женаты и имели детей. Именно коровы позволили родителям поставить детей на ноги, выучить, купить дома и квартиры. Но старость брала своё, и сил на содержание трёх-четырёх коров уже не было, да и сыновья всё реже могли помочь с сенокосом. Так постепенно с годами в хозяйстве осталась одна Вишня, любимица старика. Любимицей она стала у Петра с рождения, завоевав его любовь самозабвенной своей любовью и преданностью. Порой такая коровья любовь вызывала умиление, а порой и злость...      Тёлочка Вишня родилась слабенькой. Роды были затяжными и тяжёлыми. Потом у Зорьки случился послеродовой парез, и местный ветеринар от Бога Павел Афанасьевич попросту перебрался жить в камышевский хлев. Он спал рядом с Зорькой, чем только не лечил её, сам кормил... Анна тоже целыми днями была рядом, и Петру ничто не оставалось делать, как взять заботу о Вишне на себя. Зорьку пришлось зарезать, - она так и не оправилась, и для Вишни Пётр стал и мамой, и хозяйкой. Он, и только он, мог подоить молодую корову. И даже, когда он заходил в хлев не к ней, она не пропускала его мимо - прижимала несильно рогом к стене, и только после того, как получала достаточную порцию ласки, ослабляла нажим, отпускала хозяина в следующее стойло. Странно, но к Анне она не испытывала и сотой доли тех нежных чувств, которыми сполна одаривала Петра...      Пришло лето, и вместе с летом пришла пора выгонять коров на выпас. Это был первый Вишнин выпас. Рано поутру, старик Камыш вывел Вишню и ещё двух коров из хлева и повёл в сторону луга. Взрослые коровы знали дорогу и сами побрели в сторону реки, оглядываясь и недовольно мыча на Вишню, которая то и дело прижималась к Петру, не желая отойти от него ни на шаг.      - Ну, иди, иди! Я же тут, рядом! - подталкивая Вишню в упругий бок, улыбался Камыш. Так тихонько и добрели они до пастбища. Пётр прикурил "Приму", угостил разговорчивого местного пастуха, "познакомил" его с проказницей Вишней, и за разговором попросил быть с ней начеку:      - Молодая она ещё, глупая, потеряется, не дай Бог - с любовью в голосе, выпуская струйку дыма, с улыбкой тихо проговорил он.      Пастух понимающе улыбнулся и кивнул:      - Будет сделано, не переживайте. Будьте здоровы!      Пётр направился в сторону дома и тут же услышал за спиной укоризненный голос пастуха:      - Вишня! Вишня, ты куда?      А Вишня ни мало не обращающая внимание ни на стадо, ни на его окрик, ни на молодую травку, которая манила всех коров, пошла обратно за хозяином. Ну, а как же иначе? Куда хозяин, - туда и она!      Пётр улыбнулся:      - Ну уж нет, Вишенка, ты тут оставайся, а я вечером приду за тобой! - улыбка Петра стала растерянной, так как Вишня даже ухом не повела, - как шла в сторону дома, так и шла...      - Вишня! Я кому сказал? А ну-ка! - Пётр положил руку тёлочке на хребет и стал направлять её в обратную сторону. Вишня повиновалась. Но не надолго. Как только хозяин пошёл домой, она тут же пошла за ним.      - Да что ж это такое?! Я ж не могу тут с тобой целый день торчать, мне на работу надо!!!      В этот день Пётр пробыл около коров до обеда, и они с Вишней пошли домой.      Всю дорогу он недовольно ворчал:      - Что, думаешь, я каждый день так с тобой торчать на лугу буду? Я не пастух, я - сплавщик!!! Давай-ка, привыкай оставаться с Милкой и Мусей... Мать нам с тобой сегодня задаст... И пошевеливайся, я, между прочим, на смену опаздываю!      Вишня, словно поняв, что её торопят, прибавила шагу...      ... На следующий день Пётр, как посоветовала Анна, попробовал Вишню обмануть. Когда они с коровами пришли на луг, и Вишня замешкалась на лужайке, он опустился на колени и ползком по тропинке стал удаляться от стада.      - Это надо же! Дожил! Кто-нить из наших увидит - на смех поднимут на весь посёлок, скажут, что Камыш так нализался, что идти не может... - чертыхался про себя старик. Убедившись, что пропал из виду у стада, кряхтя, поднялся, и, отряхнувшись, оглядываясь, потрусил в сторону дома, довольный тем, что на этот раз трюк удался.      Но радоваться пришлось недолго. Когда он вошёл во двор дома, от увиденного у него отвисла челюсть. На лужайке двора преспокойно паслась Вишня! Увидев хозяина, она укоризненно промычала, что на её коровьем языке определённо означало: "Где ты ходишь? Я уже заждалась тут тебя!" Вот тут Пётр разозлился.      - Ты что, в самом деле?! Издеваешься?! Мне тебя что, к дереву что ли привязывать?!      На его шум в окно кухни выглянула улыбающаяся жена:      - Ну, что, Петь, придётся тебе пастухом стать. Её теперь не обманешь - она теперь дорогу домой знает!      - Ещё чего! - Заорал Пётр. - Я хоть и на пенсии, пока пастухом быть не собираюсь! Тоже мне удумала!!! Я рабочий человек! Не бывать этому!!!...      ... Так Пётр Камыш стал пастухом. Радости Вишни не было предела, - она почти целый день проводила с хозяином, вечером он её доил, и она не могла в стойле дождаться следующего утра...      Так прошли девятнадцать лет... И теперь, когда Вишня состарилась, перестала телиться, а, значит, и доиться, Анна, несмотря на сопротивление мужа, настаивала на убое. Об этом около коров вообще не говорили, знали, что те всё понимают. Старик наотрез отказался от помощи сыновей. Он давно для себя решил, что в последние минуты жизни Вишни рядом с ней должен быть только он один. Чтобы не стесняться своих слёз, чтобы никто не помешал прощаться. Но он не подозревал, что прощание со в сущности простой коровой может быть таким мучительным. Он заходил в хлев, подолгу стоял, плакал, уткнувшись в проваленный костлявый бок старой коровы, потом выходил, курил, снова возвращался. Потом для решительности выпил стакан водки. Но это не помогло...      Вишня смотрела на него долгим взглядом и даже не мычала. Ждала.      И вот, старик, набравшись мужества, перевернул ещё стакан, и, молча, вывел Вишню к месту забоя. Он взял в руки топор, и тут... Вишня подняла голову. Он старался не смотреть в её большие и добрые чёрные глаза, которые были наполнены слезами. Сердце то останавливалось, то бешено колотилось от невыносимой душевной боли. А Вишня ... Вишня сама заглянула ему в глаза, моргнув огромными ресницами, от чего слёзы в глазах не удержались и потекли по морде...      - Не смотри ты так на меня! Не смотри... - старик положил ладонь на глаза коровы, пытаясь укрыться от этого доброго всепрощающего взгляда. Вишня, увернувшись от руки, неловко лизнула старику подбородок своим шершавым языком и ... покорно склонила перед топором голову. Старик выронил из рук топор, и, спотыкаясь, держась за стену сарая, пошёл домой...           ***         - Она ж сама, сама голову мне склонила под топор!...      - Как?!      - В общем, - заключил старик, - хоть меня самого режь, а Вишню... Вишню не могу, Ань...      "Не дай Бог, сам ещё сляжет!" - подумалось ей. - "Исхудал весь, осунулся, есть перестал, как узнал, что в этом году будем Вишню резать. Да и Вишня уже три дня от еды отказывается... Как они, коровы, всё чувствуют?"      - Ладно, что с вами сделаешь, - вздохнув, нехотя согласилась жена, - поживём-увидим...      Но тут же на её лице промелькнула лукавая улыбка, и она пригрозила мужу пальцем:      - Но сено для своего ребёнка сей год, как хочешь, заготавливать будешь сам! Вот ни грамма тебе не помогу!!!      Старик счастливо улыбнулся...         август 2009г. (Взято здесь: http://samlib.ru/s/staricewa_t_n/story.shtml )

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 11 февраля -  Всемирный день больного А. П. Чехов Беглец Это была длинная процедура. Сначала Пашка шел с матерью под дождем то по скошенному полю, то по лесным тропинкам, где к его сапогам липли желтые листья, шел до тех пор, пока не рассвело. Потом он часа два стоял в темных сенях и ждал, когда отопрут дверь. В сенях было не так холодно и сыро, как на дворе, по при ветре и сюда залетали дождевые брызги. Когда сени мало-помалу битком набились народом, стиснутый Пашка припал лицом к чьему-то тулупу, от которого сильно пахло соленой рыбой, и вздремнул. Но вот щелкнула задвижка, дверь распахнулась, и Пашка с матерью вошел в приемную. Тут опять пришлось долго ждать. Все больные сидели на скамьях, не шевелились и молчали. Пашка оглядывал их и тоже молчал, хотя видел много странного и смешного. Раз только, когда в приемную, подпрыгивая на одной ноге, вошел какой-то парень, Пашке самому захотелось также попрыгать; он толкнул мать под локоть, прыснул в рукав и сказал: — Мама, гляди: воробей! — Молчи, детка, молчи! — сказала мать. В маленьком окошечке показался заспанный фельдшер. — Подходи записываться! — пробасил он. Все, в том числе и смешной подпрыгивающий парень, потянулись к окошечку. У каждого фельдшер спрашивал имя и отчество, лета, местожительство, давно ли болен и проч. Из ответов своей матери Пашка узнал, что зовут его не Пашкой, а Павлом Галактионовым, что ему семь лет, что он неграмотен и болен с самой Пасхи. Вскоре после записывания нужно было ненадолго встать; через приемную прошел доктор в белом фартуке и подпоясанный полотенцем. Проходя мимо подпрыгивающего парня, он пожал плечами и сказал певучим тенором: — Ну и дурак! Что ж, разве не дурак? Я велел тебе прийти в понедельник, а ты приходишь в пятницу. По мне хоть вовсе не ходи, но ведь, дурак этакой, нога пропадет! Парень сделал такое жалостное лицо, как будто собрался просить милостыню, заморгал и сказал: — Сделайте такую милость, Иван Миколаич! — Тут нечего — Иван Миколаич! — передразнил доктор. — Сказано в понедельник, и надо слушаться. Дурак, вот и всё... Началась приемка. Доктор сидел у себя в комнатке и выкликал больных по очереди. То и дело из комнатки слышались пронзительные вопли, детский плач или сердитые возгласы доктора: — Ну, что орешь? Режу я тебя, что ли? Сиди смирно! Настала очередь Пашки. — Павел Галактионов! — крикнул доктор. Мать обомлела, точно не ждала этого вызова, и, взяв Пашку за руку, повела его в комнатку. Доктор сидел у стола и машинально стучал по толстой книге молоточком. — Что болит? — спросил он, не глядя на вошедших. — У парнишки болячка на локте, батюшка, — ответила мать, и лицо ее приняло такое выражение, как будто она в самом деле ужасно опечалена Пашкиной болячкой. — Раздень его! Пашка, пыхтя, распутал на шее платок, потом вытер рукавом нос и стал не спеша стаскивать тулупчик. — Баба, не в гости пришла! — сказал сердито доктор. — Что возишься? Ведь ты у меня не одна тут. Пашка торопливо сбросил тулупчик на землю и с помощью матери снял рубаху... Доктор лениво поглядел на него и похлопал его по голому животу. — Важное, брат Пашка, ты себе пузо отрастил, — сказал он и вздохнул. — Ну, показывай свой локоть. Пашка покосился на таз с кровяными помоями, поглядел на докторский фартук и заплакал. — Ме-е! — передразнил доктор. — Женить пора баловника, а он ревет! Бессовестный. Стараясь не плакать, Пашка поглядел на мать, и в этом его взгляде была написана просьба: «Ты же не рассказывай дома, что я в больнице плакал!» Доктор осмотрел его локоть, подавил, вздохнул, чмокнул губами, потом опять подавил. — Бить тебя, баба, да некому, — сказал он. — Отчего ты раньше его не приводила? Рука-то ведь пропащая! Гляди-кась, дура, ведь это сустав болит! — Вам лучше знать, батюшка... — вздохнула баба. — Батюшка... Сгноила парню руку, да теперь и батюшка. Какой он работник без руки? Вот век целый и будешь с ним нянчиться. Небось как у самой прыщ на носу вскочит, так сейчас же в больницу бежишь, а мальчишку полгода гноила. Все вы такие. Доктор закурил папироску. Пока папироска дымила, он распекал бабу и покачивал головой в такт песни, которую напевал мысленно, и всё думал о чем-то. Голый Пашка стоял перед ним, слушал и глядел на дым. Когда же папироса потухла, доктор встрепенулся и заговорил тоном ниже: — Ну, слушай, баба. Мазями да каплями тут не поможешь. Надо его в больнице оставить. — Ежели нужно, батюшка, то почему не оставить? — Мы ему операцию сделаем. А ты, Пашка, оставайся, — сказал доктор, хлопая Пашку по плечу. — Пусть мать едет, а мы с тобой, брат, тут останемся. У меня, брат, хорошо, разлюли малина! Мы с тобой, Пашка, вот как управимся, чижей пойдем ловить, я тебе лисицу покажу! В гости вместе поедем! А? Хочешь? А мать за тобой завтра приедет! А? Пашка вопросительно поглядел на мать. — Оставайся, детка! — сказала та. — Остается, остается! — весело закричал доктор. — И толковать нечего! Я ему живую лисицу покажу! Поедем вместе на ярмарку леденцы покупать! Марья Денисовна, сведите его наверх! Доктор, по-видимому, веселый и покладистый малый, рад был компании; Пашка захотел уважить его, тем более что отродясь не бывал на ярмарке и охотно бы поглядел на живую лисицу, но как обойтись без матери? Подумав немного, он решил попросить доктора оставить в больнице и мать, но не успел он раскрыть рта, как фельдшерица уже вела его вверх по лестнице. Шел он и, разинув рот, глядел по сторонам. Лестница, полы и косяки — всё громадное, прямое и яркое — были выкрашены в великолепную желтую краску и издавали вкусный запах постного масла. Всюду висели лампы, тянулись половики, торчали в стенах медные краны. Но больше всего Пашке понравилась кровать, на которую его посадили, и серое шершавое одеяло. Он потрогал руками подушки и одеяло, оглядел палату и решил, что доктору живется очень недурно. Палата была невелика и состояла только из трех кроватей. Одна кровать стояла пустой, другая была занята Пашкой, а на третьей сидел какой-то старик с кислыми глазами, который всё время кашлял и плевал в кружку. С Паншиной кровати видна была в дверь часть другой палаты с двумя кроватями: на одной спал какой-то очень бледный, тощий человек с каучуковым пузырем на голове; на другой, расставив руки, сидел мужик с повязанной головой, очень похожий на бабу. Фельдшерица, усадив Пашку, вышла и немного погодя вернулась, держа в охапке кучу одежи. — Это тебе, — сказала она. — Одевайся. Пашка разделся и не без удовольствия стал облачаться в новое платье. Надевши рубаху, штаны и серый халатик, он самодовольно оглядел себя и подумал, что в таком костюме недурно бы пройтись по деревне. Его воображение нарисовало, как мать посылает его на огород к реке нарвать для поросенка капустных листьев; он идет, а мальчишки и девчонки окружили его и с завистью глядят на его халатик. В палату вошла сиделка, держа в руках две оловянных миски, ложки и два куска хлеба. Одну миску она поставила перед стариком, другую — перед Пашкой. — Ешь! — сказала она. Взглянув в миску, Пашка увидел жирные щи, а в щах кусок мяса, и опять подумал, что доктору живется очень недурно и что доктор вовсе не так сердит, каким показался сначала. Долго он ел щи, облизывая после каждого хлебка ложку, потом, когда, кроме мяса, в миске ничего не осталось, покосился на старика и позавидовал, что тот всё еще хлебает. Со вздохом он принялся за мясо, стараясь есть его возможно дольше, но старания его ни к чему не привели: скоро исчезло и мясо. Остался только кусок хлеба. Невкусно есть один хлеб без приправы, но делать было нечего, Пашка подумал и съел хлеб. В это время вошла сиделка с новыми мисками. На этот раз в мисках было жаркое с картофелем. — А где же хлеб-то? — спросила сиделка. Вместо ответа Пашка надул щеки и выдыхнул воздух. — Ну, зачем сожрал? — сказала укоризненно сиделка. — А с чем же ты жаркое есть будешь? Она вышла и принесла новый кусок хлеба. Пашка отродясь не ел жареного мяса и, испробовав его теперь, нашел, что оно очень вкусно. Исчезло оно быстро, и после него остался кусок хлеба больше, чем после щей. Старик, пообедав, спрятал свой оставшийся хлеб в столик; Пашка хотел сделать то же самое, но подумал и съел свой кусок. Наевшись, он пошел прогуляться. В соседней палате, кроме тех, которых он видел в дверь, находилось еще четыре человека. Из них только один обратил на себя его внимание. Это был высокий, крайне исхудалый мужик с угрюмым волосатым лицом; он сидел на кровати и всё время, как маятником, кивал головой и махал правой рукой. Пашка долго не отрывал от него глаз. Сначала маятникообразные, мерные кивания мужика казались ему курьезными, производимыми для всеобщей потехи, но когда он вгляделся в лицо мужика, ему стало жутко, и он понял, что этот мужик нестерпимо болен. Пройдя в третью палату, он увидел двух мужиков с темно-красными лицами, точно вымазанными глиной. Они неподвижно сидели на кроватях и со своими странными лицами, на которых трудно было различить черты, походили на языческих божков. — Тетка, зачем они такие? — спросил Пашка у сиделки. — У них, парнишка, воспа. Вернувшись к себе в палату, Пашка сел на кровать и стал дожидаться доктора, чтобы идти с ним ловить чижей или ехать на ярмарку. Но доктор не шел. В дверях соседней палаты мелькнул ненадолго фельдшер. Он нагнулся к тому больному, у которого на голове лежал мешок со льдом, и крикнул: — Михайло! Спавший Михайло не шевельнулся. Фельдшер махнул рукой и ушел. В ожидании доктора Пашка осматривал своего соседа-старика. Старик не переставая кашлял и плевал в кружку; кашель у него был протяжный, скрипучий. Пашке понравилась одна особенность старика: когда он, кашляя, вдыхал в себя воздух, то в груди его что-то свистело и пело на разные голоса. — Дед, что это у тебя свистит? — спросил Пашка. Старик ничего не ответил. Пашка подождал немного и спросил: — Дед, а где лисица? — Какая лисица? — Живая. — Где ж ей быть? В лесу! Прошло много времени, но доктор всё еще не являлся. Сиделка принесла чай и побранила Пашку за то, что он не оставил себе хлеба к чаю; приходил еще раз фельдшер и принимался будить Михайлу; за окнами посинело, в палатах зажглись огни, а доктор не показывался. Было уже поздно ехать на ярмарку и ловить чижей; Пашка растянулся на постели и стал думать. Вспомнил он леденцы, обещанные доктором, лицо и голос матери, потемки в своей избе, печку, ворчливую бабку Егоровну... и ему стало вдруг скучно и грустно. Вспомнил он, что завтра мать придет за ним, улыбнулся и закрыл глаза. Его разбудил шорох. В соседней палате кто-то шагал и говорил полушёпотом. При тусклом свете ночников и лампад возле кровати Михайлы двигались три фигуры. — Понесем с кроватью аль так? — спросила одна из них. — Так. Не пройдешь с кроватью. Эка, помер не вовремя, царство небесное! Один взял Михайлу за плечи, другой — за ноги и приподняли: руки Михайлы и полы его халата слабо повисли в воздухе. Третий — это был мужик, похожий на бабу, — закрестился, и все трое, беспорядочно стуча ногами и ступая на полы Михайлы, пошли из палаты. В груди спавшего старика раздавались свист и разноголосое пение. Пашка прислушался, взглянул на темные окна и в ужасе вскочил с кровати. — Ма-а-ма! — простонал он басом. И, не дожидаясь ответа, он бросился в соседнюю палату. Тут свет лампадки и ночника еле-еле прояснял потемки; больные, потревоженные смертью Михайлы, сидели на своих кроватях; мешаясь с тенями, всклоченные, они представлялись шире, выше ростом и, казалось, становились всё больше и больше; на крайней кровати в углу, где было темнее, сидел мужик и кивал головой и рукой. Пашка, не разбирая дверей, бросился в палату оспенных, оттуда в коридор, из коридора влетел в большую комнату, где лежали и сидели на кроватях чудовища с длинными волосами и со старушечьими лицами. Пробежав через женское отделение, он опять очутился в коридоре, увидел перила знакомой лестницы и побежал вниз. Тут он узнал приемную, в которой сидел утром, и стал искать выходной двери. Задвижка щелкнула, пахнул холодный ветер, и Пашка, спотыкаясь, выбежал на двор. У него была одна мысль — бежать и бежать! Дороги он не знал, но был уверен, что если побежит, то непременно очутится дома у матери. Ночь была пасмурная, но за облаками светила луна. Пашка побежал от крыльца прямо вперед, обогнул сарай и наткнулся на пустые кусты; постояв немного и подумав, он бросился назад к больнице, обежал ее и опять остановился в нерешимости: за больничным корпусом белели могильные кресты. — Ма-амка! — закричал он и бросился назад. Пробегая мимо темных, суровых строений, он увидел одно освещенное окно. Яркое красное пятно в потемках казалось страшным, но Пашка, обезумевший от страха, не знавший, куда бежать, повернул к нему. Рядом с окном было крыльцо со ступенями и парадная дверь с белой дощечкой; Пашка взбежал на ступени, взглянул в окно, и острая, захватывающая радость вдруг овладела им. В окно он увидел веселого, покладистого доктора, который сидел за столом и читал книгу. Смеясь от счастья, Пашка протянул к знакомому лицу руки, хотел крикнуть, но неведомая сила сжала его дыхание, ударила по ногам; он покачнулся и без чувств повалился на ступени. Когда он пришел в себя, было уже светло, и очень знакомый голос, обещавший вчера ярмарку, чижей и лисицу, говорил возле него: — Ну и дурак, Пашка! Разве не дурак? Бить бы тебя, да некому.