Chanda

Антон Чехов Мороз На Крещение в губернском городе N. было устроено с благотворительной целью «народное» гулянье. Выбрали широкую часть реки между рынком и архиерейским двором, огородили её канатом, ёлками и флагами и соорудили всё, что нужно для катанья на коньках, на санях и с гор. Праздник предполагался в возможно широких размерах. Выпущенные афиши были громадны и обещали немало удовольствий: каток, оркестр военной музыки, беспроигрышную лотерею, электрическое солнце и проч. Но всё это едва не рушилось благодаря сильному морозу. На Крещенье с самого кануна стоял мороз градусов в 28 с ветром; и гулянье хотели отложить, но не сделали этого только потому, что публика, долго и нетерпеливо ожидавшая гулянья, не соглашалась ни на какие отсрочки. — Помилуйте, на то теперь и зима, чтоб был мороз! — убеждали дамы губернатора, который стоял за то, чтобы гулянье было отложено.— Если кому будет холодно, тот может где-нибудь погреться! От мороза побелели деревья, лошади, бороды; казалось даже, сам воздух трещал, не вынося холода, но, несмотря на это, тотчас же после водосвятия озябшая полиция была уже на катке, и ровно в час дня начал играть военный оркестр. В самый разгар гулянья, часу в четвёртом, в губернаторском павильоне, построенном на берегу реки, собралось греться местное отборное общество. Тут были старик губернатор с женой, архиерей, председатель суда, директор гимназии и многие другие. Дамы сидели в креслах, а мужчины толпились около широкой стеклянной двери и глядели на каток. — Ай, батюшки,— изумлялся архиерей,— ногами-то, ногами какие ноты выводят! Ей-же-ей, иной певец голосом того не выведет, что эти головорезы ногами… Ай, убьётся! — Это Смирнов… Это Груздев,— говорил директор, называя по фамилии гимназистов, летавших мимо павильона. — Ба, жив курилка! — засмеялся губернатор.— Господа, поглядите, наша городская голова идёт… Сюда идёт. Ну, беда: заговорит он нас теперь! С другого берега, сторонясь от конькобежцев, шёл к павильону маленький, худенький старик в лисьей шубе нараспашку и в большом картузе. Это был городской голова, купец Еремеев, миллионер, N—ский старожил. Растопырив руки и пожимаясь от холода, он подпрыгивал, стучал калошей о калошу и, видимо, спешил убраться от ветра. На полдороге он вдруг согнулся, подкрался сзади к какой-то даме и дернул её за рукав. Когда та оглянулась, он отскочил и, вероятно, довольный тем, что сумел испугать, разразился громким старческим смехом. — Живой старикашка! — сказал губернатор.— Удивительно, как это он ещё на коньках не катается. Подходя к павильону, голова засеменил мелкой рысцой, замахал руками и, разбежавшись, подполз по льду на своих громадных калошах к самой двери. — Егор Иваныч, коньки вам надо купить! — встретил его губернатор. — Я и сам-то думаю! — ответил он крикливым, немного гнусавый тенорком, снимая шапку.— Здравия желаю, ваше превосходительство! Ваше преосвященство, владыко святый! Всем прочим господам — многая лета! Вот так мороз! Ну, да и мороз же, бог с ним! Смерть! Мигая красными, озябшими глазами, Егор Иваныч застучал по полу калошами и захлопал руками, как озябший извозчик. — Такой проклятущий мороз, что хуже собаки всякой! — продолжал он говорить, улыбаясь во всё лицо.— Сущая казнь! — Это здорово,— сказал губернатор.— Мороз укрепляет человека, бодрит. — Хоть и здорово, но лучше б его вовсе не было,— сказал голова, утирая красным платком свою клиновидную бородку.— Бог с ним! Я так понимаю, ваше превосходительство, господь в наказание нам его посылает, мороз-то. Летом грешим, а зимою казнимся… да! Егор Иваныч быстро огляделся и всплеснул руками. — А где же это самое… чем греться-то? — спросил он, испуганно глядя то на губернатора, то на архиерея.— Ваше превосходительство! Владыко святый! Чай, и мадамы озябли! Надо что-нибудь! Так невозможно! Все замахали руками, стали говорить, что они приехали на каток не за тем, чтобы греться, но голова, никого не слушая, отворил дверь и закивал кому-то согнутым в крючок пальцем. К нему подбежали артельщик и пожарный. — Вот что, бегите к Саватину,— забормотал он,— и скажите, чтоб как можно скорей прислал сюда того… Как его? Чего бы такое? Стало быть, скажи, чтоб десять стаканов прислал… десять стаканов глинтвейнцу… самого горячего, или пуншу, что ли… В павильоне засмеялись. — Нашёл, чем угощать! — Ничего, выпьем…— бормотал голова.— Стало быть, десять стаканов… Ну, ещё бенедиктинцу, что ли… красненького вели согреть бутылки две… Ну, а мадамам чего? Ну, скажешь там, чтоб пряников, орешков… конфетов каких там, что ли… Ну, ступай! Живо! Голова минуту помолчал, а потом опять стал бранить мороз, хлопая руками и стуча калошами. — Нет, Егор Иваныч,— убеждал его губернатор,— не грешите, русский мороз имеет свои прелести. Я недавно читал, что многие хорошие качества русского народа обусловливаются громадным пространством земли и климатом, жестокой борьбой за существование… Это совершенно справедливо! — Может, и справедливо, ваше превосходительство, но лучше б его вовсе не было. Оно, конечно, мороз и французов выгнал, и всякие кушанья заморозить можно, и деточки на коньках катаются… всё это верно! Сытому и одетому мороз — одно удовольствие, а для человека рабочего, нищего, странника, блаженного — он первейшее зло и напасть. Горе, горе, владыко святый! При таком морозе и бедность вдвое, и вор хитрее, и злодей лютее. Что и говорить! Мне теперь седьмой десяток пошёл, у меня теперь вот шуба есть, а дома печка, всякие ромы и пунши. Теперь мне мороз нипочём, я без всякого внимания, знать его не хочу. Но прежде-то что было, мать пречистая! Вспомнить страшно! Память у меня с летами отшибло, и я всё позабыл; и врагов, и грехи свои, и напасти всякие — всё позабыл, но мороз — ух как помню! Остался я после маменьки вот этаким махоньким бесёнком, бесприютным сиротою… Ни родных, ни ближних, одежонка рваная, кушать хочется, ночевать негде, одним словом, не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем.2 Довелось мне тогда за пятачок в день водить по городу одну старушку слепую… Морозы были жестокие, злющие. Выйдешь, бывало, со старушкой и начинаешь мучиться. Создатель мой! Спервоначалу задаёшь дрожака, как в лихорадке, жмёшься и прыгаешь, потом начинают у тебя уши, пальцы и ноги болеть. Болят, словно кто их клещами жмёт. Но это всё бы ничего, пустое дело, не суть важное. Беда, когда всё тело стынет. Часика три походишь по морозу, владыко святый, и потеряешь всякое подобие. Ноги сводит, грудь давит, живот втягивает, главное, в сердце такая боль, что хуже и быть не может. Болит сердце, нет мочи терпеть, а во всём теле тоска, словно ты ведёшь за руку не старуху, а саму смерть. Весь онемеешь, одеревенеешь, как статуй, идёшь, и кажется тебе, что не ты это идёшь, а кто-то другой заместо тебя ногами двигает. Как застыла душа, то уж себя не помнишь: норовишь или старуху без водителя оставить, или горячий калач с лотка стащить, или подраться с кем. А придёшь с мороза на ночлег в тепло, тоже мало радости! Почитай, до полночи не спишь и плачешь, а отчего плачешь, и сам не знаешь… — Пока ещё не стемнело, нужно по катку пройтись,— сказала губернаторша, которой скучно стало слушать.— Кто со мной? Губернаторша вышла, и за нею повалила из павильона вся публика. Остались только губернатор, архиерей и голова. — Царица небесная! А что было, когда меня в сидельцы в рыбную лавку отдали! — продолжал Егор Иваныч, поднимая вверх руки, причём лисья шуба его распахнулась.— Бывало, выходишь в лавку чуть свет… к девятому часу я уж совсем озябши, рожа посинела, пальцы растопырены, так что пуговицы не застегнёшь и денег не сосчитаешь. Стоишь на холоде, костенеешь и думаешь: «Господи, ведь до самого вечера так стоять придётся!» К обеду уж у меня живот втянуло и сердце болит… да-с! Когда потом сам хозяином был, не легче жилось. Морозы до чрезвычайности, а лавка, словно мышеловка, со всех сторон её продувает; шубёнка на мне, извините, паршивая, на рыбьем меху, сквозная… Застынешь весь, обалдеешь и сам станешь жесточее мороза: одного за ухо дёрнешь, так что чуть ухо не оторвёшь, другого по затылку хватишь, на покупателя злодеем этаким глядишь, зверем, и норовишь с него кожу содрать, а домой ввечеру придёшь, надо бы спать ложиться, но ты не в духах и начинаешь своё семейство куском хлеба попрекать, шуметь и так разойдёшься, что пяти городовых мало. От морозу и зол становишься и водку пьёшь не в меру. Егор Иваныч всплеснул руками и продолжал: — А что было, когда мы зимой в Москву рыбу возили! Мать пречистая! И он, захлёбываясь, стал описывать ужасы, которые переживал со своими приказчиками, когда возил в Москву рыбу… — Н-да,— вздохнул губернатор,— удивительно вынослив человек! Вы, Егор Иваныч, рыбу в Москву возили, а я в своё время на войну ходил. Припоминается мне один необыкновенный случай… И губернатор рассказал, как во время последней русско-турецкой войны, в одну морозную ночь отряд, в котором он находился, стоял неподвижно тринадцать часов в снегу под пронзительным ветром; из страха быть замеченным, отряд не разводил огня, молчал, не двигался; запрещено было курить… Начались воспоминания. Губернатор и голова оживились, повеселели и, перебивая друг друга, стали припоминать пережитое. И архиерей рассказал, как он, служа в Сибири, ездил на собаках, как он однажды сонный, во время сильного мороза, вывалился из возка и едва не замёрз; когда тунгузы вернулись и нашли его, то он был едва жив. Потом, словно сговорившись, старики вдруг умолкли, сели рядышком и задумались. — Эх! — прошептал голова.— Кажется, пора бы забыть, но как взглянешь на водовозов, на школьников, на арестантиков в халатишках, всё припомнишь! Да взять хоть этих музыкантов, что играют сейчас. Небось уж и сердце болит у них, и животы втянуло, и трубы к губам примёрзли… Играют и думают: «Мать пречистая, а ведь нам ещё три часа тут на холоде сидеть!» Старики задумались. Думали они о том, что в человеке выше происхождения, выше сана, богатства и знаний, что последнего нищего приближает к богу: о немощи человека, о его боли, о терпении… Между тем воздух синел… Отворилась дверь, и в павильон вошли два лакея от Саватина, внося подносы и большой окутанный чайник. Когда стаканы наполнились и в воздухе сильно запахло корицей и гвоздикой, опять отворилась дверь и в павильон вошёл молодой, безусый околоточный с багровым носом и весь покрытый инеем. Он подошёл к губернатору и, делая под козырёк, сказал: — Её превосходительство приказали доложить, что они уехали домой. Глядя, как околоточный делал озябшими, растопыренными пальцами под козырёк, глядя на его нос, мутные глаза и башлык, покрытый около рта белым инеем, все почему-то почувствовали, что у этого околоточного должно болеть сердце, что у него втянут живот и онемела душа… — Послушайте,— сказал нерешительно губернатор,— выпейте глинтвейну! — Ничего, ничего… выпей! — замахал голова.— Не стесняйся! Околоточный взял в обе руки стакан, отошёл в сторону и, стараясь не издавать звуков, стал чинно отхлёбывать из стакана. Он пил и конфузился, а старики молча глядели на него, и всем казалось, что у молодого околоточного от сердца отходит боль, мякнет душа. Губернатор вздохнул. — Пора по домам! — сказал он, поднимаясь.— Прощайте! Послушайте,— обратился он к околоточному,— скажите там музыкантам, чтобы они… перестали играть, и попросите от моего имени Павла Семёновича, чтобы он распорядился дать им… пива или водки. Губернатор и архиерей простились с «городской головой» и вышли из павильона. Егор Иваныч принялся за глинтвейн и, пока околоточный допивал свой стакан, успел рассказать ему очень много интересного. Молчать он не умел. 1887

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ Со Старым Новым годом! Автора не знаю. Взято отсюда: https://solncesvet.ru/skazki-pro-vremena-goda/ Ребятишки, садитесь поудобнее и слушайте сказку. Я расскажу вам о четырех сестричках – временах года и о том, как они договорились менять друг друга. Все мы знаем, что за зимой приходит весна, за ней – лето, потом осень, и снова зима. Почему же так происходит? Как времена года смогли договориться между собой? Поначалу, им это не удавалось. Каждая из сестричек старалась перетянуть одеяло на себя, а люди страдали, не зная, то ли завтра пойдет снег, то ли расцветет акация, а может, полезут из-под земли грибы. И постоянно гибли урожаи, потому что ни с того ни с сего в середине лета мог ударить лютый мороз – и все, молодые посевы замерзали. И вот однажды случилось то, что и должно было случиться: людям надоел этот беспорядок в мире. Они выбрали одного самого умного и послали его поговорить со временами года и решить, кто за кем будет идти. И этим самым умным оказался молодой и очень красивый парень, но его имя, к сожалению, за давностью лет забылось. Итак, парня попросили спасти все человечество, и он, взвалив на себя этот тяжкий груз, пошел искать жилище всех времен года. Искал долго: шел по горам и полям, переплывал реки, переходил топкие болота. Очень устал, истоптал пятьдесят пар обуви, износил сто одежд, но нашел все-таки дом, в котором обитали времена года, тогда еще безымянные и совершенно дикие. Детки, а ведь вы и не знаете, что у нас, у людей, есть самое лучшее качество: мы умеем говорить. Правильно сказанное слово способно весь мир привести в порядок. Умные речи – это верное средство все исправить. И наш парень, хоть и был еще молод, но прекрасно все это понимал. Первая, кого он встретил, была Зима, но тогда она еще не носила этого имени. Это была самая старая и самая суровая сестрица, и с ней договориться оказалось сложнее всего. Никак не хотела слушать она юношу, а все норовила заморозить, обратить в лед. — Послушай, — сказал наш герой, — но ведь ты самая почтенная, самая старшая, а значит, и уважения тебе больше всего! Становись-ка ты самой первой, открывай год. Пусть твои метели завывают в самом начале, пусть леденеют сосульки и мерзнут руки. Мы, люди, не боимся трудностей, и встречать их будем сразу! В честь уважения к твоим почтенным сединам – открывай год и зовись Зимой! Понравились Зиме такие лестные слова, пуще прежнего она завыла и шагнула в самое начало года. И до сих пор там стоит, и гордится очень своим почетным первым местом. А второй юноше встретилась Весна – молодая веселая девчонка, чей смех звучал, как ранние ручейки. Раскидала она свои длинные шелковые волосы – и словно светлее вокруг стало, теплом повеяло. Даже наш герой согрелся, и щеки его порозовели, и руки зябнуть перестали. Но не хотела будущая Весна слушать парня. Смеялась, бегала по полям, и под каждым ее шагом все зеленело, цветы распускались. Ласково заговорил наш герой: — Ты – самая красивая, от тебя теплом веет, согреваешь все вокруг. Становись-ка после зимы, ведь когда пройдут ее морозные дни и длинные вечера, каждому захочется тепла и шелковой травы под ногами; каждому захочется проснуться, стряхнуть с себя зимнее оцепенение. Вот тогда и придешь ты, чтобы отогреть и пробудить все живое на земле! А назовем мы тебя ласково – Весною. Лестными показались молодой сестрице эти слова, и шагнула она следом за старшей, и так до сих пор и стоит сразу за Зимой. Приходит, чтобы отогреть нас, и всю землю, и снова вдохнуть жизнь. А потом юноша встретил совсем маленькую девочку, из рук которой вылетали птенцы, а следом за ней гремел гром и всходил, зрел урожай. Озорная эта девчонка – конечно же, будущее Лето, пока еще дикое и неуправляемое. Зарылось Лето в душистые травы, вскочило, побежало по полю, а вокруг него так и порхают бабочки, и деревья шумят роскошной листвой. Еле-еле догнал его уже порядком уставший юноша. Поймал, взял на руки и говорит: — А ты, дитя, ты не пробуждаешь жизнь, ты и есть эта самая жизнь – во всей ее буйной красе, во всех ее многочисленных проявлениях. Следуй-ка сразу за красивой своей сестрицей: вам вдвоем так весело будет, и нам, людям, удобно. Сначала природа наша пробудится от зимнего сна, а потом сразу начнет цвести и урожай приносить, и все правильно будет! А мы тебя почитать станем, и ухаживать за дарами твоими, и ценить каждый тобой подаренный денек! А назовем тебя совсем просто – Лето, во все цвета одето! Понравились Лету такие ласковые слова. Согласилось оно встать следом за юной своей сестричкой. Так до сих пор за Весной и стоит, и греет нас своими лучами, и дарит нам плоды и ягоды. Ну а последней встретилась юноше будущая Осень – хмурая, в годах уже женщина, но иногда, когда она улыбалась, в ее глазах прокатывались отблески былой молодости. Тогда листья на деревьях сияли всеми красками: желтой, красной, оранжевой, коричневой, багровой, зеленой, даже золотой. Очень красивой в эти моменты становилась четвертая сестра! — А тебя мы назовем красиво – Осень, — так сказал парень, — и будешь ты к нам приходить, когда уже устанем мы от беспечности Весны и буйства Лета, когда придет пора собирать урожай и готовиться к долгому зимнему отдыху. И как только наступишь ты, мы обрадуемся, и встретим тебя со всеми почестями. Осень была самой сговорчивой из сестер, и не стала спорить, и замкнула она год. И по сей день стоит там и никуда с места не сдвинется. Так с тех стародавних пор и повелось: Зима год открывает, Весна за ней приходит, следом Лето прибегает, а за ним приходит постепенно Осень, которая с каждым днем хмурится все больше и больше.

Железный мужик Словацкая сказка Был у матери единственный сын. А всего богатства у них – сливовый сад да пара волов. Пришла зима и, чтобы хоть как-то обогреться, вырубили они свой сад. А весной запряг сын волов, вспахал землю и посеял маку. Надо же как-то кормиться. Стал мак созревать, птицы его облепили, так бы весь и поклевали, если бы сын не достал из дальнего угла ружье, что от отца осталось. Стал он мак стеречь. Сидит как-то, вокруг смотрит, вдруг видит – опускается на мак ястребенок, прицелился Янко – трах! подбил ему крыло. – Эй, караульщик, ты почему мне подбил крыло? – кричит ему ястреб. – А почему ты клевал мой мак? – Янко в ответ. – Почему клевал, потому клевал! Голодный был! – опять кричит ястреб. – Знай! Мой отец – король всех ястребов! Коли не наладишь мне крыло, слетятся все ястребы, твой мак поклюют и глаза тебе выклюют. – Видать, плохи мои дела! Подожди я тебя к своей матушке отнесу. И отнес его к своей матушке. Пришлось той похлопотать, пока она лечебные травки насобирала да то крыло обложила. Пока столяра нашла и он палочками крыло укрепил, чтоб срасталось. Едва-едва ястреба подлечили. Да еще обоих волов ему скормили, потому что прожорливый ястреб всё мяса требовал. И опять же беда – не стал сын мак стеречь, вот птицы его весь и поклевали. Остались мать с сыном безо всего. – Ох, братец, видать, нам так не прожить, – сказал ястреб, когда уже летать смог. – А как прожить? – спрашивает Янко. – А пойдем мы вместе с тобой к моему отцу. Пускай он тебе возместит убытки. Ведь я твоих волов съел. А твою матушку покамест в замок к королю печи топить определим. Вот и прокормится! Ладно. Осталась мать в королевском замке печи топить, а эти двое отправились в путь. Ястребок впереди летит, Янко следом шагает. Подошли они к морю. Ястреб перемахнул через море, а Янко стоит на берегу, хнычет. Ведь он-то перелететь не может. – Не хнычь, не хнычь, – кричит ему ястребок с того берега. – Мой отец знает, как человека через море перенести! Улетел и возвратился с красным полотенцем. Расстелил полотенце на воде и вот уже они оба на другом берегу оказались. Тут ястребок и говорит: – Ну, браток, все в порядке. Для начала дарю тебе это полотенце. Сможешь через все моря перебираться. А сейчас пойдем на ту гору к моему отцу. Уж он-то тебя с пустыми руками не отпустит. Отведет в три подземных чулана. В первом будут одни червонцы, во втором – серебро, в третьем – золото. Станет сокровища предлагать, но ты не бери! В третьем чулане за дверью стоит старый сундук. Попроси сундук и поскорее домой отправляйся. Заживешь, как тебе доселе и во сне не снилось! Старый ястреб обрадовался, увидав сына живым-здоровым. Они с Янко все ему рассказали. Повел он Янко по своим чуланам, стал сокровища предлагать несметные. Но Янко ото всего отказывается, только старый сундучок просит. Тот, что за дверьми в третьем чулане примостился. – Ишь, братец, какой ты умник, – говорит король. – Бери что хочешь, только сундучок не тронь! Но Янко стоит на своем, подавай ему сундук, да и только. Делать нечего, пришлось ястребу сундук отдать и Янко домой проводить. Спешит Янко к дому. Море ему не помеха, перебрался на свой берег на красном полотенце. Решил передохнуть. Растянулся на широком лугу, есть захотел. И вдруг будто кто-то ему на ушко шепчет: в том сундучке и съедобное найдется . Открыл верхнюю крышку, а оттуда великое множество волов, коней, овец, коз, гусей, кур, уток повалило. Не видать стадам конца краю. – На такой пирог не мал ли роток! – думает Янко. Открывает другую переборку. Оттуда повалили войска несметные, аж страх берет. Да еще, говорят, трети нету. «Как я такую ораву прокормлю , – подумал Янко и заглянул за третью переборку. А здесь золотые монеты блестят. Сколько ни возьми, их еще больше становится. Пошел Янко дальше, купил кой-какой еды, наелся. – Ну, парень, пора отсюда убираться! – говорит Янко сам себе, потому что ему больше и побеседовать не с кем. – Да только как мне быть? Скот, птицу, войско тут оставить или обратно в сундучок загнать? А как? Сидит, думами мается, совсем голову повесил. Вдруг подсаживается к нему страшный великан, с гору величиной, черный, как уголь. А был это Железный мужик. – Никак хочешь загнать войска обратно в сундук? – спрашивает. – Хотеть-то хочу, да не знаю как. Может, ты знаешь? – молвит Янко. – Как не знать! Для того я к тебе и явился! – Загоню, коли ты передо мной на колени встанешь и поклянешься, что не женишься на королевской дочери. На том и порешили. Янко пока что о женитьбе не помышлял. Обежал Железный мужик вокруг скота и войска, и они тут же убрались обратно в сундучок. Разошлись Янко с Железным мужиком каждый в свою сторону, только Железный мужик ему в след крикнул: – Смотри, не забудь, что обещал! Коли нарушишь слово, поймаю и на куски разорву! Вернулся Янко домой, показал матушке сундучок. А она давай смеяться: – На что, – говорит, – тебе такой хлам, я – говорит, – его и за двери бы не сунула. Зачем тебе сундук, коли класть в него нечего! Но Янко велит матушке пастухов искать, в том сундучке, мол, целые стада. Мать упирается, но он до тех пор приставал, пока она не пошла за пастухами. А люди хохочут, где же, говорят, задаток! Кого пасти, коли у вас скотины нету? Были два бычка, да и тех проели. – Осрамилась я совсем, – говорит матушка Янке. – Не беда, – отвечает Янко, – а скоту так и так на выгон надобно. И выпустил свои стада из сундучка. Ринулась скотина и птица на волю, вокруг черным-черно стало. И пастухов не надо. Откуда ни возьмись сами появились. Стали пастись стада на королевских лугах. Но как-то раз, когда мать пришла топить в замке печи, накинулся на нее король и строго спрашивает: – Чьи, мол, это стада на моих лугах пасутся? А коли ее сын такой богатый, – говорит король, – то пусть к утру готовится к бою с моими семью ротами! Перепугалась мать, домой поспешила. – Да не бойтесь, милая матушка, – говорит Янко. – У короля семь рот, а у меня их семьдесят семь! Утром выпустил Янко свое войско в поле. И спрашивает: – Сколько вас против семи рот ставить! – Одного меня хватит! – выскакивает из рядов шустрый такой солдатик. Как схватились войска, и вправду этот шустрый все семь королевских рот одним мизинчиком уложил. Настал теперь черед Янко распоряжаться. Приказывает он королю: ежели не отдаст свою дочь ему в жены, придется ему вместе с принцессой в Янкином доме печи топить, как матушка в его дворце топила. Приказал Янко себе замок построить и великолепное платье купил. Увидал король такое дело, не колеблясь посулил ему свою дочь в жены. Все, мол, лучше, чем печи топить. Вот едут они в богатой карете на свадьбу. Вдруг откуда ни возьмись Железный мужик! И прямо к Янко! А сундук-то дома. Значит и войска при Янко нету. Что ему оставалось делать? Пустился бежать, только пятки сверкают. Железный мужик хохочет и вслед ему кричит: – Беги, беги! У меня хватит времени и войско из твоего сундучка выпустить и принцессу увести, и тебя догнать! Спасается Янко, мчится через темные леса, через высокие горы, нехожеными тропами и добирается, наконец, до избушки-развалюшки. А там Баба-Яга живет. Постучался, входит: – Добрый день, матушка! – И тебе день добрый, сыночек! Знаю от кого бежишь-спасаешься. Ничего не бойся. Садись, похлебай супу да мяса поешь. Отоспись! Вот мой песик – Далекогляд. Когда Железный мужик подойдет на три версты, он залает в первый раз. На две – во второй, а на одну – залает в третий раз. Тогда я тебя разбужу. Поел Янко и спать улегся. Залаял пес в третий раз, старуха Янко разбудила, дала в дорогу лепешку и велела бежать. Бежит Янко дремучими лесами, нехожеными тропами. Перед ним вторая избушка. И в ней Баба-Яга живет. Постучался, вошел: – Добрый день, матушка! – И тебе доброго денечка, сыночек! Знаю от кого спасаешься, но ты никого не бойся. У меня пес – Далекослух. Когда Железный мужик будет в трех верстах, он залает в первый раз. Когда будет в двух верстах, залает во второй раз, когда будет за версту, залает в третий раз. Тогда я тебя разбужу. Сел Янко, поел, потом спать лег. Когда пес в третий раз залаял, старуха его подняла, сунула в дорогу лепешки и велела бежать. Бежит Янко густыми лесами, нехожеными тропами. Прибегает к третьей избушке. Там тоже Баба-Яга живет. Постучался. Вошел: – Добрый день, матушка! – И тебе добрый день, сынок! Знаю от кого спасаешься! Но ты его не бойся! Садись, поешь супа и мяса. Поспи. Мой пес – Сильный. Когда Железный мужик будет в трех верстах отсюда, он залает в первый раз. Когда будет в двух верстах, залает во второй раз, а как приблизится на версту, залает в третий раз. Тогда я тебя разбужу. Сел Янко, подкрепился, спать лег. Как залаял пес в третий раз, старуха разбудила Янко, сунула в мешок лепешку и велела убегать. Домчался Янко до самого моря, а Железный мужик по пятам бежит, вот-вот схватит и на куски разорвет. Но Янко всегда носил свое красное полотенце вместо пояса. Снял его, раскинул и вот он уже на другом берегу. Не может Железный мужик через море перебраться. Сел и стал ждать. Да и Янко уже из сил выбился. Свалился и проспал целых три дня! На третий день проснулся, голову поднял и чуть со страху не помер! Три пса, величиной с корову, рядом лежат! Ему и с места не сдвинуться. Сунулся в мешок, кину им по лепешке, может пропустят. А там ни крошки. Лепешки-то собаками обернулись! И были это Далекогляд, Далекослух и Сильный. Старухи Янко собак в помощь дали. Увидали псы, что Янко проснулся, завертели хвостами, стали ластиться. Понял Янко, что псы обижать его не станут. Отправился Янко дальше. Собаки следом. Ни на шаг не отстают. Шли они шли, видят замок, а в нем принцесса, одинешенька как перст. Стал Янко у нее служить. Ведь не было у принцессы никого, кто мог бы охранять замок и необозримые леса вокруг. Янко каждый день охотился в этих лесах со своими псами, а в замок возвращался только на ночь. А принцесса каждую ночь уходила на берег моря и кого-то там поджидала. А поджидала она Железного мужика. Вот вернется он к ней, когда догонит Янко да разорвет его на куски. Однажды увидал Железный мужик принцессу с другого берега и окликнул. Она его тут же узнала. Ответила. Вот они и договорились, как с Янко расправиться. А Янко о том ничего не знает-не ведает. Вечером вернулся, как обычно из лесу, отужинал и пошел в обход по замку. Все тихо, он и лег спать, а под утро сморил его крепкий сон. Тут принцесса подкралась к нему на цыпочках, отвязала красное полотенце с пояса, и точно таким же обвязала. Только Янко из замка – она к морю! Переправилась на полотенце к Железному мужику и назад в замок вместе с ним воротилась. Показала, в какой комнате Янко спит, а где его псы. Ведь Железный мужик не смел псам даже на глаза показываться. Вырыл он яму под дверью, где Янко ночует. Сидит, ждет. Вечером Янко возвратился с охоты, а Далекогляд куда-то запропастился. Очень удивился Янко, ведь три пса ни на шаг от него не отходят. Вдруг видит – лежит Далекогляд у дверей поверх Железного мужика! А Янко-то думал, мужик еще за морем! Стал Янко пса звать а тот не идет! Два других вокруг стола скачут, что ни кинет, все сразу же заглатывают. А Далекогляд целую ночь с места не двинулся. На другой день Железный мужик под очагом яму выкопал и туда забрался. Но вечером первым с охоты примчался Далекослух и вцепился в мужика. Янко его и кличет и наказывает, но тот ни с места. Так и пролежал поверх мужика до самого утра. На третий день Железный мужик выкопал себе яму под самым столом. Решил, что за ужином, хоть за ногу да ухватит Янко. Но вечером на него Сильный навалился, так он до утра и с места сдвинуться не смог. Пришлось им с принцессой крепко подумать, чтобы что-нибудь придумать. Стала принцесса Янко обхаживать, так мол и так, небось те псы хворые, коли есть не хотят и даже с места не сходят. Надо бы их дома хоть раз оставить, пускай, мол, отдохнут, а она за ними присмотрит. Янко на уговоры поддался, изловил псов и в комнате каждого на цепь посадил, чтобы за ним не увязались. Псы на цепях воют, пока Янко один по лесам бродит. А Железный мужик на комнату три замка навешивает, чтобы собаки ненароком не выскочили. Ходил-ходил Янко, никакой дичи не попадается. Одна лишь мышка все время под ногами вертится. Он ее было ногой отшвырнул. – Ох, Янко, не тронь меня! – молвит вдруг мышка. – Разве не знаешь, как дорого тебе твоя клятва обошлась? А еще дороже ты расплатишься, коли сейчас не поспешишь! Там Железный мужик твоих псов под замок сажает, как посадит, кинется следом за тобой и на куски разорвет. Поспеши, пока он те замки не запер. Но если не поспеешь, полезай на высокую вербу у воды. Станет тебя Железный мужик вниз звать, скидывай с себя все, что только сможешь. Потом увидишь, что дальше будет. Послушался Янко мышку и помчался, что было духу в замок. Прибежал, а Железный мужик последний замок прилаживает. Янко поскорее на вербу вскарабкался. Железный мужик из дворца выскочил, как бешеный, и кричит ему: – Слезай, не то тебя вместе с вербой на мелкие кусочки расшибу! Янко сбросил ему шапку. И тут же от шапки одни лоскуты остались. Железный мужик опять опускаться велит, а Янко с себя одежки одну за другой скидывает. Все, что мог, изорвал Железный мужик, нитки не оставил. Нечего больше Янко вниз кидать. Разогнался тут Железный мужик и на вербу с разбегу бросился. Но в этот миг сорвался с цепи Далекогляд и на Железного мужика кинулся! Мужик его разок ударил, тут псу и конец пришел! Опять на вербу налетел и так ее тряхнул, чуть Янко вниз не сбросил. Но сорвался с цепи Далекослух и сцепился с Железным мужиком. Железный треснул его оземь, тут псу и конец пришел. Снова на вербу накинулся и вот уже с корнем ее вырывает, да Сильный помешал. Он последним с цепи сорвался и бился с Железным мужиком до полудня. И одолел! Так хряснул мужика, лишь куча земли осталась! И стало этой земли все прибывать, прибывать, пока не выросла целая гора. Но земля-то была с самого верху, а внутри – железо да руда. С тех пор и называют гору Железной и добывают из нее железную руду. Сильный поднял своих двух товарищей и все три пса принялись за неверную принцессу. Разорвали ее на мелкие клочья. А когда кара свершилась, обернулись людьми. И замок ожил и дремучие леса наполнились людьми. Янко нашел свой сундучок и выпустил из него стада. Стали они на его лугах пастись. И войско выпустил. Теперь ему никто не был страшен. Денег у него стало, сколько душе угодно. Разбогател Янко, послал за матушкой, и женился на самой красивой девушке в их крае.

Заключительные этапы: Ну, вот и всё. Пропитала мышиный хвостик клеем ПВА (так и не получилось увалять его как следует), приклеила носы и глазки, слепленные из запекаемой пластики, сделала тонировку.

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ 7 января - Рождество Христово по юлианскому календарю (Православное Рождество) А. П. Чехов ТО БЫЛА ОНА! - Расскажите нам что-нибудь, Петр Иванович! - сказали девицы. Полковник покрутил свой седой ус, крякнул и начал: "Это было в 1843 году, когда наш полк стоял под Ченстоховом. А надо вам заметить, сударыни мои, зима в том году стояла лютая, так что не проходило ни одного дня, чтобы часовые не отмораживали себе носов или вьюга не засыпала бы снегом дорог. Трескучий морозище как стал в конце октября, так и продержался вплоть до самого апреля. В те поры, надо вам заметить, я не выглядел таким старым, прокопченным чубуком, как теперь, а был, можете себе представить, молодец-молодцом, кровь с молоком, красавец-мужчина, одним словом. Франтил я, как павлин, сорил деньгами направо и налево и закручивал свои усы, как ни один прапорщик в свете. Бывало, стоило мне только моргнуть глазом, звякнуть шпорой и крутнуть ус - и самая гордая красавица обращалась в послушного ягненка. Жаден я был до женщин, как паук до мух, и если бы, сударыни мои, я стал сейчас перечислять вам полячек и жидовочек, которые в свое время висли на моей шее, то, смею вас уверить, в математике не хватило бы чисел... Прибавьте ко всему этому, что я состоял полковым адъютантом, отлично танцевал мазурку и был женат на прехорошенькой женщине, упокой господи ее душу. А какой я был сорванец, буйная головушка, вы и представить себе не можете. Если в уезде случалась какая-нибудь амурная кувырколлегия, если кто-нибудь вырывал жиду пейсы или бил по мордасам шляхтича, то так и знали, что это подпоручик Вывертов натворил. В качестве адъютанта мне много приходилось рыскать по уезду. То я ездил овес или сено покупать, то продавал жидам и панам бракованных лошадей, а чаще всего, сударыни мои, под видом службы, скакал к панночкам на рандеву или к богатым помещикам поиграть в картишки... В ночь под Рождество, как теперь помню, я ехал из Ченстохова в деревню Шевелки, куда послали меня по служебным надобностям. Погода была, я вам доложу, нестерпимая... Мороз трещал и сердился, так что даже лошади крякали, а я и мой возница в какие-нибудь полчаса обратились в две сосульки... С морозом еще можно мириться, куда ни шло, но представьте себе, на полдороге вдруг поднялась метель. Белый саван закружился, завертелся, как чёрт перед заутреней, ветер застонал, точно у него жену отняли, дорога исчезла... Не больше как в десять минут меня, возницу и лошадей облепило снегом. - Ваше благородие, мы с дороги сбились! - говорит возница. - Ах, чёрт возьми! Что же ты, болван, глядел? Ну, поезжай прямо, авось, наткнемся на жилье! Ну-с, ехали мы, ехали, кружились-кружились, и этак к полночи наши кони уперлись в ворота имения, как теперь помню, графа Боядловского, богатого поляка, Поляки и жиды для меня всё равно что хрен после обеда, но, надо правду сказать, шляхта гостеприимный народ и нет горячей женщин, как панночки... Нас впустили... Сам граф Боядловский жил в ту пору в Париже, и нас принял его управляющий, поляк Казимир Хапцинский. Помню, не прошло и часа, как я уже сидел во флигеле управляющего, миндальничал с его женой, пил и играл в карты. Выиграв пять червонцев и напившись, я попросился спать. За неимением места во флигеле, мне отвели комнату в графских хоромах. - Вы не боитесь привидений? - спросил управляющий, вводя меня в небольшую комнату, прилегающую к громадной пустой зале, полной холода и потемок. - А разве тут есть привидения? - спросил я, слушая, как глухое эхо повторяет мои слова и шаги. - Не знаю, - засмеялся поляк, - но мне кажется, что это место самое подходящее для привидений и нечистых духов. Я хорошо заложил за галстук и был пьян, как сорок тысяч сапожников, но, признаться, от таких слов меня обдало холодком. Чёрт побери, лучше сотня черкесов, чем одно привидение! Но делать было нечего, я разделся и лег... Моя свечка освещала стены еле-еле, а на стенах, можете себе представить, портреты предков, один страшнее другого, старинное оружие, охотничьи рога и прочая фантасмагория... Тишина стояла, как в могиле, только в соседней зале шуршали мыши и потрескивала рассохшаяся мебель. А за окном творилось что-то адское... Ветер отпевал кого-то, деревья гнулись с воем и плачем; какая-то чертовщинка, должно быть, ставня, жалобно скрипела и стучала по оконной раме. Прибавьте ко всему этому, что у меня кружилась голова, а с головой и весь мир... Когда я закрывал глаза, мне казалось, что моя кровать носилась по всему пустому дому и играла в чехарду с духами. Чтобы уменьшить свой страх, я первым долгом потушил свечу, так как пустующие комнаты при свете гораздо страшней, чем в потемках..." Три девицы, слушавшие полковника, придвинулись поближе к рассказчику и уставились на него неподвижными глазами. "Ну-с, - продолжал полковник, - как я ни старался уснуть, сон бежал от меня. То мне казалось, что воры лезут в окно, то слышался чей-то шёпот, то кто-то касался моего плеча - вообще чудилась чертовщина, какая знакома всякому, кто когда-нибудь находился в нервном напряжении. Но, можете себе представить, среди чертовщины и хаоса звуков я явственно различаю звук, похожий на шлепанье туфель. Прислушиваюсь - и что бы вы думали? - слышу я, кто-то подходит к моей двери, кашляет и отворяет ее... - Кто здесь? - спрашиваю я, поднимаясь. - Это я... не бойся! - отвечает женский голос. Я направился к двери... Прошло несколько секунд, и я почувствовал, как две женские ручки, мягкие, как гагачий пух, легли мне на плечи. - Я люблю тебя... Ты для меня дороже жизни, - сказал женский мелодический голосок. Горячее дыхание коснулось моей щеки... Забыв про метель, про духов, про всё на свете, я обхватил рукой талию... и какую талию! Такие талии природа может изготовлять только по особому заказу, раз в десять лет... Тонкая, точно выточенная, горячая, эфемерная, как дыхание младенца! Я не выдержал, крепко сжал ее в объятиях... Уста наши слились в крепкий, продолжительный поцелуй и... клянусь вам всеми женщинами в мире, я до могилы не забуду этого поцелуя". Полковник умолк, выпил полстакана воды и продолжал, понизив голос: "Когда на другой день я выглянул в окно, то увидел, что метель стала еще больше... Ехать не было никакой возможности. Пришлось весь день сидеть у управляющего, играть в карты и пить. Вечером я опять был в пустом доме, и ровно в полночь я опять обнимал знакомую талию... Да, барышни, если б не любовь, околел бы я тогда от скуки. Спился бы, пожалуй". Полковник вздохнул, поднялся и молча заходил по гостиной. - Но... что же дальше? - спросила одна из барышень, замирая от ожидания. - Ничего. На следующий день я был уже в дороге. - Но... кто же была та женщина? - спросили нерешительно барышни. - Понятно, кто! - Ничего не понятно... - Это была моя жена! Все три барышни вскочили, точно ужаленные. - То есть... как же так? - спросили они. - Ах, господи, что же тут непонятного? - сказал полковник с досадой и пожал плечами. - Ведь я, кажется, достаточно ясно выражался! Ехал я в Шевелки с женой... Ночевала она в пустом доме, в соседней комнате... Очень ясно! - Ммм... - проговорили барышни, разочарованно опуская руки. - Начали хорошо, а кончили бог знает как... Жена... Извините, но это даже не интересно и... нисколько не умно. - Странно! Значит, вам хотелось бы, чтоб это была не моя законная жена, а какая-нибудь посторонняя женщина! Ах, барышни, барышни! Если вы теперь так рассуждаете, то что же вы будете говорить, когда повыходите замуж? Барышни сконфузились и замолчали. Они надулись, нахмурились и, совсем разочарованные, стали громко зевать... За ужином они ничего не ели, катали из хлеба шарики и молчали. - Нет, это даже... бессовестно! - не выдержала одна из них. - Зачем же было рассказывать, если такой конец? Ничего хорошего в этом рассказе нет... Даже дико! - Начали так заманчиво и... вдруг оборвали... - добавила другая. - Насмешка, и больше ничего. - Ну, ну, ну... я пошутил... - сказал полковник. - Не сердитесь, барышни, я пошутил. То была не моя жена, а жена управляющего... - Да?! Барышни вдруг повеселели, глазки их засверкали... Они придвинулись к полковнику и, подливая ему вина, засыпали его вопросами. Скука исчезла, исчез скоро и ужин, так как барышни стали кушать с большим аппетитом.

Собираю кота. Приваляла голову. Доваляла ноги, и приделала их к коту. Подобным же образом изготовила руки и приваляла их. Сделала хвост.

Пальцы. Оказалось, сделала на два больше, пришлось отложить. Из оставшихся собрала ручки. Белые "валеночки" снабдила пальцами и нарядила в тёплые штаны. Затем придала форму.

Пока отложила мышонка в сторону, занялась котом.

Эльсе Бесков Как троллиха стирала королю белье Перевод: Н. Белякова Неуютно стало троллям в Большом лесу. Люди всё сильнее досаждали им. Когда папа тролль был молодым, на семь миль вокруг не было ни одного человеческого жилья, а теперь на краю леса вырастал один дом за другим, новоселы без устали рубили лес и очищали землю под пашню. Люди вконец осмелели и подходили все ближе к владениям троллей. Стук топора, дым угольных ям, запах жареной свинины и кофе сердили папу-тролля до боли в печенке. Правда, мама-троллиха про себя думала, что пахнет вовсе не дурно, но каждый раз, когда папа-тролль говорил про этот запах, она с возмущением восклицала: "Тви вале!", но в темноте частенько подкрадывалась к домам подышать вкусным запахом и поглядеть в маленькие оконца: что там делают люди. К тому же для троллей настала голодная пора. В доброе старое время в лесу было не перечесть волков, и медведей, и лисиц, и в троллиной горе каждый день угощались окороком из медвежатины, котлетами из волчатины, супом из лисьих хвостов. Теперь же звери в лесу повывелись. Хитрые людишки понаставляли капканы да ловушки. Когда мама-троллиха намедни подкралась к ближайшей овчарне поглядеть, нельзя ли тут запастись чем-нибудь к завтраку, то сама застряла в ловушке, которую люди называют "лисьими ножницами", и чуть не осталась без хвоста! Не мудрено, что звери подались отсюда - кому такое придется по вкусу! Если бы у людей не было собак, то еще можно было бы терпеть, ведь тогда папа-тролль мог бы без труда подобраться к вкусным овечкам, а попробуй тут подберись, когда презлющие псы лают, рычат, хватают тебя за пятки и кусают за хвост! Нет, этого стерпеть было никак нельзя! И тролли потихоньку стали подаваться на север. В конце концов в большой горе остался лишь папа-тролль со своей старухой и сынком, да и они не ушли лишь потому, что папа сильно ушиб спину. Мол, неужто он не может остаться в своей собственной горе, где его семья прожила три тысячи лет! Стоило его старухе завести речь о том, что пора уходить, он так свирепел, аж искры от шерсти летели. С годами тролль становился все злее и упрямее, под конец он вовсе не выходил из горы, и старухе с мальчонкой пришлось самим добывать еду где придется. А однажды случилось неслыханное: люди начали взрывать гору папы-тролля. Один парень, что жег дрова на уголь неподалеку от Большой горы, решил, что в горе есть медная руда; он позвал других парней, и они принялись сверлить гору. Когда прогремел первый взрыв, папа-тролль до того разъярился, что сам разорвался на мелкие кусочки, которые тут же превратились в кучу камней и хвороста. Остались мама-троллиха и ее сын одинокими и без крова, ведь в горной пещере они остаться не могли, раз люди задумали взрывать ее. - Пойдем-ка, матушка, в дальние дремучие леса, - предложил сын. Но троллиха и слышать о том не желала. У нее были свои задумки, давно она затаила мечту, да не смела и намекнуть о ней папе-троллю. Чем больше она принюхивалась к аппетитному запаху кофе и аромату вкусной свинины, чем дольше глядела в окна домов, тем сильнее одолевало ее желание жить так же, как люди. И постепенно в ее троллином мозгу созрел план. В полумиле от Большой горы, на берегу лесного озера, стояла заброшенная избушка. Уже шесть лет там никто не жил, с тех пор как умер старик, ее хозяин. Туда троллиха и решила перебраться с Друлле. Мол, они хорошенько подвяжут хвосты и наденут человеческую одежду. А такой одежды у нее скопилась целая куча - слоняясь в темноте возле домов, она таскала ее потихоньку у людей. А самое приятное, что она теперь станет варить кофе и жарить вкусную свинину, ну точно как люди. Но сперва им придется раздобыть блестящие кругляшки, которые люди называют деньгами, и как это сделать, троллиха знала. В двух милях к северу от хутора Каменистая Горушка жила женщина, которая зарабатывала на себя и детей, стирая людям белье. Троллиха часами глядела украдкой в окно поварни, где эта женщина стирала, и теперь ей было точно известно, как это делается. Она видела также, как женщина с хутора получала за стирку такие вот кругляшки, а после посылала детей в лавку обменять их на кофе, муку и свинину. Глаза у троллихи были зоркие! Она и в лавку заглядывала - подглядела, как там нужно себя вести. В большом троллином котле стирать будет куда как удобно, а если насыпать в него щепотку троллиного порошка, белье станет белее снега - трудиться не надо. Недаром она родилась троллихой. Ах как славно они заживут, теперь им не придется больше сидеть в троллиной горе да грызть тощую заячью лапу! Сын троллихи не привык думать обо всем сразу. Планы матери до того удивили его, что он обхватил голову обеими лапами, не зная, что делать. Но под конец желание есть жареную свинину победило и отогнало прочь все сомнения. И под вечер троллиха с сыном вышли из своей горы. Они надели троллиный котел на шест, чтобы было сподручнее нести его, взвалили на спину узлы с прочими пожитками и отправились к избушке на берегу озера, чтобы зажить, как настоящие люди. На другой день, в сумерках, кто-то постучал в кухонное окно на пасторском дворе, и на порог ступила старая, страшная на вид женщина. Платок она надвинула до самых бровей, а руки спрятала под передник. Она остано-вилась у дверей и поклонилась. - Я бедная женщина, - жалобно сказала она, - живу с сыном в лесной избушке, кормиться нам нечем. Не дадите ли мне, милостивая госпожа, белье постирать? Случилось, что на пасторском дворе как раз в эту пору была уйма хлопот - ждали гостей издалека, надо было в доме прибраться, варить пиво, жарить и печь, и пасторша просто не знала, как управиться с большой стиркой на этой неделе. Тут же порешили, что бедная женщина, которой нужно заработать, постирает белье с пасторской усадьбы и что пасторша сама назначит плату, когда получит белье и поглядит, хорошо ли оно постирано и не порвано ли. Тут троллиха, ног под собой не чуя от радости, воротилась домой, а на следующее утро, покуда еще не рассвело, привезла с сыном на пасторскую усадьбу выстиранное белье на старой тележке, которую они нашли в сарае возле дома старика. Благодаря троллиному порошку стирка удалась на славу, и пасторша сильно удивилась, получив так быстро все свое белье, белоснежное и сухое. Такая прачка была просто находкой! И как дешево брала за стирку! Хозяйка сама назначила цену - старуха не умела считать, и была, как видно, до смерти рада любым деньгам. Пасторша рассказала о такой выгодной прачке ленсманше, купчихе и хозяйкам богатых крестьянских домов, и скоро у троллихи от заказов отбою не было. Веселые денечки настали для троллей. Кофейник стоял на огне целыми днями, а на сковороде шипела свинина. Да и утруждаться троллихе сильно не приходилось. Надо было лишь налить воды в котел, бросить в нее порошок да развести огонь. Стоило только положить белье в котел, как оно тут же становилось белее снега, его сразу отжимали и вешали на просушку. Троллихе даже полоскать его не приходилось! Если погода не годилась для сушки, троллиха махала разок-другой своим троллиным передником, что остался у нее с добрых старых времен среди немногих прочих вещиц, и откуда ни возьмись поднимался теплый ветер, и через несколько часов белье становилось сухим. Они так разбогатели, что обзавелись лошадью и телегой - возить белье, и Друлле купил себе зеленый галстук в красную крапинку. Случилось так, что король повелел построить дворец в лесу, чтобы слабая здоровьем королева дышала прекрасным лесным воздухом, и, как настало лето, королева поселилась в нем с крошкой принцессой, которой было всего несколько месяцев от роду. В один прекрасный день пасторшу навестила гофмейстерша, и хозяйка завела речь о старухе с сыном, мол, они безобразны видом, нелюдимы и до смешного боятся собак, но стирают быстро и до того хорошо и дешево, что теперь дома затевать стирку вовсе ни к чему. Гофмейстершу слова пасторши сильно заинтересовали, ведь она вела все хозяйство короля, для чего ей на весь год выдавали деньги, и ей, ясное дело, хотелось сэкономить из них как можно больше для себя. И когда пасторша уверила ее, что этой удивительной прачке можно доверить самое лучшее, самое тонкое белье, что она его не порвет и не испортит, гофмейстерша милостиво заявила, что и она согласна дать бедной женщине заработать. Можно представить себе, до чего удивились тролли, когда им велели явиться во дворец. Молодой тролль вовсе не обрадовался, ведь он боялся королевских охотничьих собак, но делать было нечего, он надел новый галстук в крапинку, надвинул шапку поглубже на черные космы и поехал во дворец в своей дребезжащей телеге, а после благополучно, без всяких приключений, воротился домой с королевским бельем. Когда троллиха увидела прехорошенькие маленькие платьица принцессы, она чуть не помешалась от восторга. Никогда прежде она не видела таких премиленьких крошечных шелковых пеленочек, таких малюсеньких вышитых распашонок и рубашечек! Она долго стояла, повесив одежду маленькой принцессы на свой длинный крючковатый палец, а после кликнула сына, чтобы он пришел полюбоваться, но сын в таких вещах мало разбирался. - Послушай-ка, Друлле, такую крошечную одежду и твоему малышу надо будет носить, ну, когда ты женишься, - сказала троллиха, толкнув сына в бок. - Тви, - воскликнул с горькой иронией сын, - такая одежда как раз для троллят! - Неужто ты собираешься искать невесту троллиной породы, - завопила троллиха. - ведь мы теперь почти настоящие люди. Нет, у тебя будет красивая жена с золотыми волосами, и дети у вас народятся светловолосые и кудрявые! Баю-бай, баю-бай, - проскрипела старуха, баюкая принцессино белье, словно малое дитя. - Ах, не выдумывайте, матушка, - сердито прошипел молодой тролль и пнул лапой бочку с водой, - кто это захочет взять меня в мужья? Но раз троллиха задумала что-то, это крепко засело у нее в голове, и она припрятала несколько маленьких платьев принцессы в свой сундук. - Ты им отведи глаза-то, как только они станут считать белье, - велела она сыну, когда он собрался везти назад королевское белье, - ведь хоть немного троллиной смекалки у тебя, поди, еще осталось. И молодому троллю пришлось повторить заклинание, которое он должен был пробормотать, когда гофмейстерша станет считать белье. И все шло благополучно. Каждую неделю сын троллихи ездил за грязным бельем во дворец, и каждый раз его мать припрятывала что-нибудь из крошечной одежды принцессы, но, когда выстиранное белье возвращали, гофмейстерша ничего не замечала. Так прошло несколько недель, но вот няня принцессы заявила гофмейстерше, что дорогие маленькие платьица принцессы стали каким-то странным образом пропадать. Видно, их воровал кто-то из дворцовой прислуги, ведь прачки возвращали все в полном порядке. Подозрение пало на Ингу, совсем молоденькую сиротку, которая чинила белье принцессы, пришивала пуговицы и ленты на крошечную одежду. Как она ни уверяла, что ничего не брала, все было напрасно. Никто, кроме нее, одеждой принцессы не занимался, и когда в ее комнате нашли несколько рубашечек принцессы, которые Инга взяла починить, сочли, что она точно виновата, и девушку с позором выгнали из дворца. В полном отчаянии побрела девушка по дороге. Она шла куда глаза глядят, лишь бы подальше уйти от дворца и от этих людей, которые считали ее воровкой. Под конец, поздним вечером, пришла она к лесному озеру, где стоял домишко троллей. Она подошла к берегу наклонилась над зеркальной водной гладью. Как хотелось ей нырнуть в глубокую прохладную прозрачную воду и никогда больше не видеть людей! Тут она почувствовала, что кто-то тянет ее за юбку, она обернулась и увидела безобразную старуху в черном платке. Старуха широко улыбалась, и глаза ее глядели ласково на испуганную девушку. - Незачем тебе здесь стоять на холоде поздним вечером, - сказала она скрипучим голосом, - пошли ко мне в дом, там тебе будет уютно и тепло! Хотя девушка побаивалась этой старухи, она все же пошла за ней - как-никак приятно, что кто-то тебя ласково зовет к себе домой. Когда она вошла в дом и увидела парнишку с черными космами, то поняла, что это всего лишь прачка из леса, и перестала бояться. Когда старуха предложила Инге остаться у них и помогать понемножку по хозяйству, та с благодарностью согласилась - ведь больше идти ей было некуда. По правде говоря, старуха с сыном казались ей странными, но ведь они жили в такой глухомани и, видно, одичали, не видя людей, - решила она. Они были так добры к ней. Когда Инга хотела помочь старухе стирать, та ей не позволила, мол, руки у девушки слишком нежны и белы для такой работы. Пусть лучше готовит еду, такую, как варят в деревне, и они будут рады и довольны. И девушка стала варить кашу, крутую и размазню, пекла блины и булки, а старуха с сыном ели, не нарадовались. Инга, как могла, принарядила дом, прибрала в своей маленькой горнице и в кухне, где спали старуха и ее сын, так что у них и в самом деле стало уютнее. Лишь только старуха увидала тоненькую и светловолосую девушку возле блестящего, гладкого, словно зеркало, озера, так сразу решила, что это как раз подходящая невеста ее сыну, и сказала ему об этом. Молодой тролль и слушать ее не хотел, но чем дольше он глядел на Ингу, тем больше желал, чтобы слова матери сбылись. Целыми часами мог он сидеть в углу кухни и смотреть, как она хлопочет по хозяйству. Инге становилось не по себе, когда его черные глазки безотрывно следили за ней. Ей казалось, что он похож на безобразного пса, который привык к пинкам и скучает по ласке, но Инге было бы легче приласкать собаку, чем быть приветливой с этим парнем, к которому испытывала лишь отвращение, сама не зная почему. А он изо всех сил старался угодить ей. Не успеет она захотеть чего-либо, как он тут же кидается исполнять ее желание. Ей это даже было в тягость. Гуляя однажды по лесу, она задумалась над тем, что означают странные ужимки и подмигивания старухи. "Тяжко будет мне жить у них, долго я не выдержу, - решила она, - но куда мне податься?" И тут нежданно-негаданно повстречался ей на лесной тропинке молодой королевский охотник. Раньше, когда она сидела и шила во дворцовом саду, он заговаривал с ней так весело и обходительно, а теперь, верно, думает, что она воровка. Она отвела взгляд в сторону и свернула на другую тропинку. Но юноша нагнал ее. - Здравствуй, фрекен Инга, - сказал он, - я давно ищу тебя, чтобы сказать, что я никогда не верил в то, в чем тебя винили. Она остановилась, поглядела на него, и на глазах у нее выступили слезы. Стало быть, нашелся все же хоть один-то человек, который верил в ее невиновность. - Пойдем со мной, - продолжал он, - я отведу тебя к своей матушке, а через несколько лет, когда я стану на ноги, мы с тобой поженимся! Но Инга покачала головой. - Твоя мать не захочет такую невестку, - сказала она, - ведь я осрамлю тебя, коли ты женишься на мне. Но все же спасибо, что ты веришь в мою честность! Молодой охотник хотел удержать ее, просил, чтобы она хотя бы сказала, где живет, но Инга никак не согласилась. - Не ходи за мной, - сказала она и быстро исчезла в лесу. Молодой тролль, по привычке следивший за девушкой, спрятался поодаль за камнем и подслушал ее разговор с молодым охотником. Сильно опечаленный, побрел он назад к своему дому. Тем временем троллиха, любуясь, разглядывала платьице принцессы из дорогих кружев, тонких и нежных как паутинка. - Глянь-ка на это платьице, - радостно сказала она вошедшему в дом сыну. - Как ты думаешь, пойдет оно вашей с Ингой малышке? - Не смей мне говорить больше об этом, - сердито прошипел сын в ответ. - Неужто она захочет взять в мужья такого, как я? Нет, она выберет парня статного и осанистого, в зеленой бархатной шляпе с перьями. Погляди только на мои черные космы, широкую морду да большие, покрытые шерстью лапы! - закричал он и горестно уперся головой в стенку дома, да так сильно, что стена заскрипела. - Полно, полно, сынок, - сказала старуха. - Положись во всем на меня. А сейчас отправляйся-ка поскорее с бельем во дворец, да не забудь поколдовать, когда они станут его считать, ведь это платьице я им не собираюсь отдавать! Тут она положила платье в сундук и захлопнула крышку. Она слышала о том, что во дворце поднялась суматоха из-за пропавшей одежды принцессы, и теперь не смела оставить у себя несколько платьев зараз, но это, самое красивое, не могла не припрятать. Молодой тролль уехал, и вскоре воротилась Инга. - Послушай-ка, моя милая, - сказала старуха, умильно склонив голову набок, - не правда ли, из вас с Друлле вышла бы хорошая парочка? И, увидев, как испугалась при этом Инга, быстро продолжала: - Поди-ка сюда, погляди-ка на то, что я тебе покажу. С таинственным видом она подняла крышку сундука, решив, что уж теперь-то девушка станет сговорчивее. - Видала ли ты когда-нибудь такую красоту? Вот выйдешь за Друлле, и твои малышки станут носить эти платьица! - Да ведь это одежда принцессы! - в испуге закричала девушка. - Ну и что с того! - отвечала старуха, довольная-предовольная. - Как раз подойдет твоим детям. - Так разве вы не понимаете, матушка, что их нельзя брать, они же ворованные! - Ворованные! - разозлилась старуха. - Люди придумали такие странные слова! Надо брать то, что само идет в руки. - Да неужто вы не знаете, что красть скверно? - с ужасом спросила Инга. - И слышать не хочу, - прошипела старуха и, метнув на девушку злобный взгляд, вырвала у нее из рук платья и швырнула их в сундук. От сильного рывка подвязанный хвост выскользнул, и когда троллиха нагнулась над сундуком, девушка его заметила. Окаменев от страха, Инга опустилась на скамью. А старуха со злостью хлопнула крышкой сундука и пошла к двери, волоча за собой хвост. - Да смотри, чтобы кофе был готов, когда я ворочусь! - обернулась она в дверях. - Недосуг мне тут толковать с тобой, стирать надобно. Как только старуха ушла, Инга выскользнула из дома и убежала в лес. Прочь, прочь, подальше от троллей! - всхлипывала она. Как только она могла жить у них так долго! Она все еще дрожала от страха. И тут опять повстречался ей молодой охотник, который одиноко, в тоске и печали бродил по лесу, после того как Инга убежала от него. Девушка бросилась к нему, вся дрожа, склонила голову ему на плечо, бормоча что-то про страшных троллей. Он выхватил меч и спросил, где она видела этих троллей. - Нет, нет, не делай им худого, - опомнилась она. - Ведь они одни пожалели меня и были добры ко мне. Тогда он снова предложил отвести ее к своей матушке, и она на этот раз согласилась, уж слишком она устала. Мать молодого охотника была женщина умная и добрая. Она сразу поняла, что Ингу надо успокоить, и ни о чем её не расспрашивая, уложила в постель и стала ухаживать за девушкой, как за своей дочерью. Тем временем сын троллихи ехал во дворец в мрачном расположении духа, молодой охотник не выходил у него из головы, и когда считали белье, он позабыл пробормотать волшебное заклинание. Он лишь тогда очнулся от своих печальных дум, когда гофмейстерша сердито спросила, куда девалось нарядное платьице принцессы. - Не хватает? - спросил он, пытаясь пригладить свои космы. - Так я, верно, забыл его, придется ехать за ним домой. Когда молодой тролль воротился домой, то не застал там ни Инги, ни старой троллихи. Он открыл сундук и стал рыться в нем. - Кто их знает, - пробормотал тролль, - какой там вещицы они хватились из всего этого вороха! Пожалуй, на всякий случай, нужно взять несколько штук - и таких и сяких. И он выбрал несколько маленьких кофточек и платьев и отправился назад во дворец. Войдя в королевскую кухню, он достал одно платьице. - Этого, что ли, недостает? - спросил он, и когда повариха с удивлением уставилась на него, вытащил наугад еще несколько платьев. - Может, какое-нибудь из этих? Тут повариха подала незаметно знак поваренку, чтобы тот позвал гофмейстершу, которая немедленно явилась на кухню. Тролль ничего не замечал, покуда на его плечо не опустилась тяжелая рука. Это подоспела стража, чтобы схватить вора и посадить в башню. Тут только тролль понял, что он попался. Разъярившись, он пнул одного стража, ударил кулаком другого - так, что тот отлетел в сторону, потом прыгнул в телегу и покатил так быстро, что только искры летели из-под лошадиных копыт. Прежде чем стража опомнилась и бросилась догонять его, он уже исчез из виду, и когда всадники прискакали к избушке на берегу озера, она была пуста, лишь покосившаяся дверь скрипела, раскачиваясь на ржавых петлях, а висевшее на веревке непросохшее белье развевалось на ветру. Тем временем во дворце вспомнили про бедную девушку, которую выгнали ни за что ни про что. Королева раскаялась в своей жестокости и велела отыскать ее. Она очень обрадовалась, когда охотник сказал, что он знает, где находится Инга. Королева тут же повелела ему седлать лошадь и скакать за ней. Узнав, что вора нашли и что тролль с троллихой исчезли, Инга от радости тут же поправилась и поспешила отправиться вместе с охотником во дворец. Королева встретила ее с распростертыми объятиями и велела девушке рассказать обо всем, что с ней приключилось. Выслушав Ингу, она сказала: - Я думала взять тебя с собой в город и выучить на придворную даму. Но ты, верно, хочешь выйти замуж за моего охотника? Выбирай сама. И девушка ответила, что гораздо больше желает выйти за охотника. Тогда королева назначила его лесничим и велела построить для них уютный домик на берегу лесного озерца. А избушку троллей сровняли с землей. Прошло уже больше года, как Инга и охотник поженились. И вот однажды осенним вечером сидели они вдвоем в своем домике и смотрели на малыша, спавшего у Инги на коленях. Малыш был такой красивый! Счастливая Инга улыбнулась ему, и тут за окном послышался тяжкий вздох. Она повернула голову к окну и увидела, что сквозь стекло на нее таращатся мрачные глаза тролля. Инга в страхе закричала, и ее муж выбежал поглядеть, кто там на самом деле. - Кто тут? - крикнул он. Но в ответ ему раздалось лишь завывание ветра. Когда же он собирался войти назад в дом, то увидал: что-то белеет на крыльце. Это был узелок с маленькими выстиранными платьями принцессы! В последний раз дали тролли знать о себе в этих краях. Видно, они подались в дремучие леса, а Инга, вспоминая иногда троллиху и ее сына, все же желала им добра. Мол, пусть себе безбедно живут и поживают вместе с другими троллями.

Всех, кто заходит на наш небольшой огонёк, от всей души поздравляю с наступающим Новым годом! Благополучия нам всем, здоровья, удачи и вдохновения!

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ С наступающим Новым годом! Голявкин Виктор Владимирович Как я встречал новый год Новый год в двенадцать часов приходил, а я в это время всегда уже спал. Прошло столько Новых годов! А я ни одного не видел. И мама и тётя Вера встречали его, а я спал. Я всегда засыпал перед Новым годом. А просыпался утром, и мама мне дарила подарки и говорила: «Ну вот, Новый год!» Но я-то знал, что он ночью был. А сейчас его нету. Я спрашивал маму: — Ты его встретила? Мама мне говорила: — Встретила. — И ты его видела? Мама смеялась. — Конечно, видела! — И папа видел, и тётя Вера? Так мне обидно было! Я представлял себе Новый год в большой шапке-ушанке и в валенках. Как на новогодней открытке. В двенадцать часов он стучится в дверь. И его все встречают. Все обнимаются с ним, хлопают по плечу Новый год и говорят: «Наконец-то приехал!» Он вытаскивает из мешка подарки, всё дарит, кому что надо, и говорит: «Я спешу. Меня ждут в других квартирах». Все провожают его до угла, потом возвращаются и идут спать. Вот так представлял я себе Новый год. Как старался я не заснуть в Новый год! И каждый раз засыпал где попало. А просыпался всегда в кровати. И рядом были подарки. Мой брат раньше меня встретил Новый год. Несмотря на то, что он младше меня. Он вот что сделал. Чтоб не заснуть, он залез под стол. Сначала он там, конечно, заснул, а когда все сели за стол, стало шумно. И он моментально проснулся. И вы знаете, что он сказал мне? Он мне сказал: — Его не было. — Как так не было?! — сказал я. — Очень просто. — А ты там не спал под столом? — спросил я. — Вот ещё! — говорит Котька. — Бой часов был, это верно. А Нового года не было. Как только все стали кричать: «С Новым годом!» — я вылез. — Кого же тогда вы встречали? — Новый год, — говорит Котька. — Как же так вы его встречали? Разве так в жизни бывает? Если ты, например, меня встречаешь, то ты видишь, что ты меня встречаешь. А то как же ты меня встречаешь, если ты меня не встречаешь? — Сам увидишь, — говорит Котька. — На будущий год увидишь. Никакого там Нового года не будет. Бой часов будет. А Нового года не будет. — Наверно, ты спал под столом, — говорю, — и сквозь сон слышал бой часов. А Нового года не видел. — Я не спал, — говорит Котька. — Значит, спал, — говорю, — раз не видел. — Ты сам спал, — говорит Котька. — Я-то спал, — говорю, — но ты тоже спал. Только я спал в кровати, а ты — под столом. Лучше бы ты уж спал в кровати. — Я не спал, — говорит Котька. — Почему же тогда ты его не видел? — Его не было, — говорит Котька. — Ты просто спал, — говорю, — вот и всё! На этом наш спор закончился. Он обиделся и ушёл. И хотя он на меня обиделся, всё равно я думал, что он там спал и не видел Нового года с подарками. Вот так я себе представлял Новый год, когда был совсем ещё маленький.

Теперь ручки Пухлый животик, чёлочка, брови и хвост!

Продолжаю.

П. Бажов Голубая змейка Росли в нашем заводе два парнишечка, по близкому соседству: Ланко Пужанко да Лейко Шапочка. Кто и за что им такие прозвания придумал, это сказать не умею. Меж собой эти ребята дружно жили. Под стать подобрались. Умишком вровень, силенкой вровень, ростом и годами тоже. И в житье большой различки не было. У Ланка отец рудобоем был, у Лейка на золотых песках горевал, а матери, известно, по хозяйству мытарились. Ребятам нечем было друг перед дружкой погордиться. Одно у них не сходилось. Ланко свое прозвище за обиду считал, а Лейку лестно казалось, что его этак ласково зовут - Шапочка. Не раз у матери припрашивал: - Ты бы, мамонька, сшила мне новую шапку! Слышишь, - люди меня Шапочкой зовут, а у меня тятин малахай, да и тот старый. Дружбе ребячьей это не мешало. Лейко первый в драку лез, коли кто обзовет Ланка Пужанком. - Какой он тебе Пужанко? Кого испугался? Так вот и росли парнишечки рядком да ладком. Рассорки, понятно, случались, да ненадолго. Промигаться не успеют, опять вместе. И то у ребят вровень пришлось, что оба последними в семьях росли. Повольготнее таким-то. С малыми не водиться. От снегу до снегу домой только поесть да поспать прибегут. Мало ли в ту пору у ребят всякого дела: в бабки поиграть, в городки, шариком, порыбачить тоже, покупаться, за ягодами, за грибами сбегать, все горочки облазить, пенечки на одной ноге обскакать. Утянутся из дома с утра - ищи их! Только этих ребят не больно искали. Как вечером прибегут домой, так на них поварчивали: - Пришел наше шатало! Корми-ко его! Зимой по-другому приходилось. Зима, известно, всякому зверю хвост подожмет и людей не обойдет. Ланка с Лейком зима по избам загоняла. Одежонка, видишь, слабая, обувка жиденькая, - недалеко в них ускочишь. Только и хватало тепла из избы в избу перебежать. Чтоб большим под руку не подвертываться, забьются оба на полати да там и посиживают Двоим-то все-таки веселее. Когда и поиграют, когда про лето вспоминают, когда просто слушают, о чем большие говорят. Вот раз сидя.т этак-то, а к Лейковой сестре Марьюшке подружки набежали. Время к Новому году подвигалось, а по девичьему обряду в ту пору про женихов ворожат. Девчонки и затеяли такую ворожбу. Ребятам любопытно поглядеть, да разве подступишься. Близко не пускают, а Марьюшка по-свойски еще подзатыльников надавала. - Уходи на свое место! Она, видишь, эта Марьюшка, из сердитеньких была. Который год в невестах, а женихов не было. Девушка будто и вовсе хорошая, да маленько косоротенька. Изъян вроде и невелик, а парни все же браковали ее из-за этого. Ну, она и сердилась. Забились ребята на полати, пыхтят да помалкивают, а девчонкам весело. Золу сеют, муку по столешнице раскатывают, угли перекидывают, в воде брызгаются. Перемазались все, с визгом хохочут одна над другой, только Марьюшке невесело. Она, видно, изверилась во всякой ворожбе, говорит: - Пустяк это. Одна забава. Одна подружка на это и скажи: - По-доброму-то ворожить боязно. - А как? - спрашивает Марьюшка. Подружка и рассказала: - От бабушки слыхала, - самое правильное гадание будет такое. Надо вечером, как все уснут, свой гребешок на ниточке повесить на поветях, а на другой день, когда еще никто не пробудится, снять этот гребешок, - тут все и увидишь. Все любопытствуют - как? А девчонка объясняет: - Коли в гребешке волос окажется - в тот год замуж выйдешь. Не окажется волоса - нет твоей судьбы. И про то догадаться можно, какой волосом муж будет. Ланко с Лейком приметили этот разговор и то смекнули, что Марьюшка непременно так ворожить станет. А оба в обиде на нее за подзатыльники-то. Ребята и сговорились: - Подожди! Мы тебе припомним! Ланко в тот вечер домой ночевать не пошел, у Лейка на полатях остался. Лежат, будто похрапывают, а сами друг дружку кулачонками в бока подтыкают: гляди, не усни! Как большие все уснули, ребята слышат - Марьюшка в сенки вышла. Ребята за ней и углядели, как она на повети залезала и в котором месте там возилась. Углядели и поскорее в избу. За ними следом Марьюшка прибежала. Дрожит, зубами чакает. То ли ей холодно, то ли боязно. Потом легла, поежилась маленько и, слышно стало, - уснула. Ребятам того и надо. Слезли с полатей, оделись, как пришлось, и тихонько вышли из избы. Что делать, об этом они уж сговорились. У Лейка, видишь, мерин был, не то чалый, не то бурый, звали его Голубко. Ребята и придумали этого мерина Марьюшкиным гребешком вычесать. На поветях-то ночью боязно, только ребята один перед другим храбрятся. Нашли на поветях гребешок, начесали с Голубка шерсти и гребешок на место повесили. После этого в избу пробрались и крепко-накрепко заснули. Пробудились позднехонько. Из больших в избе одна Лейкова мать была - у печки топталась. Пока ребята спали, тут вот что случилось. Марьюшка утром поднялась раньше всех и достала свой гребешок. Видит - волосу много. Обрадовалась - жених кудрявый будет. Побежала к подружкам похвастаться. Те глядят - что-то не вовсе ладно. Дивятся, какой волос-то чудной. Ни у одного знакомого парня такого не видывали. Потом одна разглядела в гребешке силышко от конского хвоста. Подружки и давай хохотать над Марьюшкой. - У тебя, - говорят, - женихом-то Голубко оказался. Марьюшке это за большую обиду, она разругалась с подружками, а те, знай, хохочут. Кличку ей объявили: Голубкова невеста. Прибежала Марьюшка домой, жалуется матери - вот какое горе приключилось, а ребята помнят вчерашние подзатыльники и с полатей поддразнивают: - Голубкова невеста, Голубкова невеста! Марьюшка тут вовсе разревелась, а мать смекнула, чьих это рук дело, закричала на ребят: - Что вы, бесстыдники, наделали! Без того у нас девку женихи обходят, а вы ее на смех поставили. Ребята поняли - вовсе не ладно вышло, давай перекоряться: - Это ты придумал! - Нет, ты! Марьюшка из этих перекоров тоже поняла, что ребята ей такую штуку подстроили, кричит им: - Чтоб вам самим голубая змейка привиделась! Тут опять на Марьюшку мать напустилась: - Замолчи, дура! Разве можно такое говорить? На весь дом беду накличешь! Марьюшка в ответ на это свое говорит: - Мне что до этого! Не глядела бы на белый свет! Хлопнула дверью, выбежала в ограду и давай там снеговой лопатой Голубка гонять, будто он в чем провинился. Мать вышла, сперва пристрожила девку, потом в избу увела, уговаривать стала. Ребята видят - не до них тут, утянулись к Ланку. Забились там на полати и посиживают смирнехонько. Жалко им Марьюшку, а чем теперь поможешь? И голубая змейка в головенках застряла. Шепотом спрашивают один у другого: - Лейко, ты не слыхал про голубую змейку? - Нет, а ты? - Тоже не слыхивал. Шептали, шептали, решили у больших спросить, когда дело маленько призамнется. Так и сделали. Как Марьюшкина обида позабылась, ребята и давай разузнавать про голубую змейку. Кого ни спросят, те отмахиваются - не знаю, да еще грозятся: - Возьму вот прут да отвожу обоих! Забудете о таком спрашивать! Ребятам от этого еще любопытнее стало: что за змейка такая, про которую и спрашивать нельзя? Нашли-таки случай. По праздничному делу у Ланка отец пришел домой порядком выпивши и сел у избушки на завалинке. А ребята знали, что он в такое время поговорить больно охоч. Ланко и подкатился: - Тятя, ты видал голубую змейку? Отец, хотя сильно выпивши был, даже отшатнулся, потрезвел и заклятье сделал: - Чур, чур, чур! Не слушай, наша избушка-хороминка! Не тут слово сказано! Пристрожил ребят, чтоб напредки такого не говорили, а сам все-таки выпивши, поговорить-то ему охота. Посидел так, помолчал, потом и говорит: - Пойдемте на бережок. Там свободнее про всякое сказывать. Пришли на бережок, закурил Ланков отец трубку, оглянулся на все стороны и говорит: - Так и быть, скажу вам, а то еще беды наделаете своими разговорами. Вот слушайте! Есть в наших краях маленькая голубенькая змейка. Ростом не больше четверти, и до того легонькая, будто в ней вовсе никакого весу нет. По траве идет, так ни одна былинка не погнется. Змейка эта не ползает, как другие, а свернется колечком, головенку выставит, а хвостиком упирается и подскакивает, да так бойко, что не догонишь ее. Когда она этак-то бежит, вправо от нее золотая струя сыплется, а влево черная-пречерная. Одному увидеть голубую змейку прямое счастье: наверняка верховое золото окажется, где золотая струя прошла. И много его. Поверху большими кусками лежит. Только оно тоже с подводом. Если лишку захватишь да хоть капельку сбросишь, все в простой камень повернется. Второй раз тоже не придешь, потому место сразу забудешь. Ну, а когда змейка двоим-троим либо целой артелке покажется, тогда вовсе черная беда. Все перессорятся и такими ненавистниками друг дружке станут, что до смертоубийства дело дойдет. У меня отец на каторгу ушел из-за этой голубой змейки. Сидели как-то артелью и разговаривали, а она и покажись. Тут у них и пошла неразбериха. Двоих насмерть в драке убили, остальных пятерых на каторгу угнали. И золота никакого не оказалось. Потому вот про голубую змейку и не говорят: боятся, как бы она не показалась при двоих либо троих. А показаться она везде может: в лесу и в поле, в избе и на улице. Да еще сказывают, будто голубая змейка иной раз человеком прикидывается, только узнать ее все-таки можно. Как идет, так даже на самом мелком песке следов не оставляет. Трава и та под ней не гнется. Это первая примета, а вторая такая: из правого рукава золотая струя бежит, из левого - черная пыль сыплется. Наговорил этак-то Ланков отец и наказывает ребятам: - Смотрите, никому об этом не говорите и вдвоем про голубую змейку вовсе даже не поминайте. Когда в одиночку случится быть и кругом людей не видно, тогда хоть криком кричи. - А как ее звать? - спрашивают ребята. - Этого, - отвечает, - не знаю. А если бы знал, тоже бы не сказал, потому опасное это дело. На том разговор и кончился. Ланков отец еще раз настрого наказал ребятам помалкивать и вдвоем про голубую змейку даже не поминать. Ребята сперва сторожились, один другому напоминал: - Ты гляди, про эту штуку не говори и не думай, как со мной вместе. В одиночку надо. Только как быть, когда Лейко с Ланком всегда вместе и голубая змейка ни у того, ни у другого с ума не идет? Время к теплу подвинулось. Ручейки побежали. Первая весенняя забава около живой воды повозиться: лодочки пускать, запруды строить, меленки водой крутить. Улица, по которой ребята жили, крутиком к пруду спускалась. Весенние ручейки тут скоро сбежали, а ребята в эту игру не наигрались. Что делать? Они взяли по лопатке да и побежали за завод. Там, дескать, из лесу еще долго ручейки бежать будут, на любом поиграть можно. Так оно и было. Выбрали ребята подходящее место и давай запруду делать, да поспорили, кто лучше умеет. Решили на деле проверить: каждому в одиночку плотинку сделать. Вот и разошлись по ручью-то. Лейко пониже, Ланко повыше шагов, поди, на полсотни. Сперва перекликались: - У меня, смотри-ко! - А у меня! Хоть завод строй! Ну, все-таки работа. Оба крепко занялись, помалкивают, стараются, как лучше сделать. У Лейка привычка была что-нибудь припевать за работой. Он и подбирает разные слова, чтобы всклад вышло: Эй-ка, эй-ка, Голубая змейка! Объявись, покажись! Колеском покрутись! Только пропел, видит - на него с горки голубенькое колеско катится. До того легонькое, что сухие былинки и те под ним не сгибаются. Как ближе подкатилось, Лейко разглядел: это змейка колечком свернулась, головенку вперед уставила да на хвостике и подскакивает. От змейки в одну сторону золотые искры летят, в другую черные струйки брызжут. Глядит на это Лейко, а Ланко ему кричит: - Лейко, гляди-ко, вон она - голубая змейка! Оказалось, что Ланко это же самое видел, только змейка к нему из-под горки поднималась. Как Ланко закричал, так голубая змейка и потерялась куда-то. Сбежались ребята, рассказывают друг другу, хвалятся: - Я и глазки разглядел! - А я хвостик видел. Она им упрется и подскочит. - Думаешь, я не видел? Из колечка-то чуть высунулся. Лейко, как он все-таки поживее был, подбежал к своему прудику за лопаткой. - Сейчас, - кричит, - золота добудем! Прибежал с лопаткой и только хотел ковырнуть землю с той стороны, где золотая струя прошла, Ланко на него налетел: - Что ты делаешь! Загубишь себя! Тут, поди-ко черная беда рассыпана! Подбежал к Лейку и давай его отталкивать. Тот свое кричит, упирается. Ну, и раздрались ребята. Ланку с горки сподручнее, он и оттолкал Лейка подальше, а сам кричит: - Не допущу в том месте рыться! Себя загубишь. Надо с другой стороны. Тут опять Лейко набросился: - Никогда этого не будет! Загинешь там. Сам видел, как в ту сторону черная пыль сыпалась. Так вот и дрались. Один другого остерегает, а сами тумаки дают. До реву дрались. Потом разбираться стали, да и поняли, в чем штука: видели змейку с разных сторон, потому правая с левой и не сходятся. Подивились ребята. - Как она нам головы закружила! Обоим навстречу показалась. Насмеялась над нами, до драки довела, а к месту и не подступишься. В другой раз, не прогневайся, не позовем. Умеем, а не позовем! Решили так, а сами только о том и думают, чтобы еще раз поглядеть на голубую змейку. У каждого на уме и то было: не попытать ли в одиночку. Ну, боязно, да и перед дружком как-то нескладно. Недели две, а то и больше все-таки о голубой змейке не разговаривали. Лейко начал: - А что, если нам еще раз голубую змейку позвать? Только чтоб с одной стороны глядеть. Ланко добавил: - И чтоб не драться, а сперва разобрать, нет ли тут обмана какого! Сговорились так, захватили из дома по кусочку хлеба да по лопатке и пошли на старое место. Весна в том году дружная стояла. Прошлогоднюю ветошь всю зеленой травой закрыло. Весенние ручейки давно пересохли. Цветов много появилось. Пришли ребята к старым своим запрудам, остановились у Лейкиной и начали припевать: Эй-ка, эй-ка, Голубая змейка! Объявись, покажись! Колеском покрутись! Стоят, конечно, плечо в плечо, как уговорились. Оба босиком по теплому времени. Не успели кончить припевку, от Ланковой запруды показалась голубая змейка. По молодой-то траве скоренько поскакивает. Направо от нее густое облачко золотой искры, налево - такое же густое - черной пыли. Катит змейка прямо на ребят. Они уже разбегаться хотели, да Лейко смекнул, ухватил Ланка за пояс, поставил перед собой и шепчет: - Негоже на черной стороне оставаться! Змейка все же их перехитрила, - меж ног у ребят прокатила. У каждого одна штанина золоченой оказалась, другая как дегтем вымазана. Ребята этого не заметили, смотрят, что дальше будет. Голубая змейка докатила до большого пня и тут куда-то подевалась. Подбежали, видят: пень с одной стороны золотой стал, а с другой черным-чернехонек и тоже твердый как камень. Около пня дорожка из камней: направо желтые, налево черные. Ребята, конечно, не знали вескости золотых камней. Ланко сгоряча ухватил один и чует - ой, тяжело, не донести такой, а бросить боится. Помнит, что отец говорил: сбросишь хоть капельку, все в простой камень перекинется. Он и кричит Лейку: - Поменьше выбирай, поменьше! Этот тяжелый! Лейко послушался, взял поменьше, а он тоже тяжелым показался. Тут он понял, что у Ланка камень вовсе не под силу, и говорит: - Брось, а то надорвешься! Ланко отвечает: - Если брошу, все в простой камень обернется. - Брось, говорю! - кричит Лейко, а Ланко упирается: нельзя. Ну, опять дракой кончилось. Подрались, наревелись, подошли еще раз посмотреть на пенек да на каменную дорожку, а ничего не оказалось. Пень как пень, а никаких камней, ни золотых, ни простых, вовсе нет. Ребята и судят: - Обман один эта змейка. Никогда больше думать о ней не будем. Пришли домой, там им за штаны попало. Матери отмутузили того и другого, а сами дивятся: - Как-то им пособит и вымазаться на один лад! Одна штанина в глине, другая - в дегтю! Ухитриться тоже надо! Ребята после этого вовсе на голубую змейку сердились: - Не будем о ней говорить! И слово свое твердо держали! Ни разу с той поры у них и разговору о голубой змейке не было. Даже в то место, где ее видели, ходить перестали. Раз ребята ходили за ягодами. Набрали по полной корзиночке, вышли на покосное место и сели тут отдохнуть. Сидят в густой траве, разговаривают, у кого больше набрано да у кого ягода крупнее. Ни тот, ни другой о голубой змейке и не подумал. Только видят - прямо к ним через покосную лужайку идет женщина. Ребята сперва этого в примету не взяли. Мало ли женщин в лесу в эту пору: кто за ягодами, кто по покосным делам. Одно показалось им непривычным: идет, как плывет, совсем легко. Поближе подходить стала, ребята разглядели - ни один цветок, ни одна травинка под ней не согнутся. И то углядели, что с правой стороны от нее золотое облачко колышется, а с левой - черное. Ребята и уговорились: - Отвернемся. Не будем смотреть! А то опять до драки доведет. Так и сделали. Повернулись спинами к женщине, сидят и глаза зажмурили. Вдруг их подняло. Открыли глаза, видят - сидят на том же месте, только примятая трава поднялась, а кругом два широких обруча, один золотой, другой чернокаменный. Видно, женщина обошла их кругом да из рукавов и насыпала. Ребята кинулись бежать, да золотой обруч не пускает: как перешагивать - он поднимется, и поднырнуть тоже не дает. Женщина смеется: -Из моих кругов никто не выйдет, если сама не уберу. Тут Лейко с Ланком взмолились: - Тетенька, мы тебя не звали. - А я, - отвечает, - сама пришла поглядеть на охотников добыть золото без работы. Ребята просят: - Отпусти, тетенька, мы больше не будем. И без того два раза подрались из-за тебя! - Не всякая, - говорит, - драка человеку в покор, за иную и наградить можно. Вы по-хорошему дрались. Не из-за корысти либо жадности, а друг дружку охраняли. Недаром золотым обручем от черной беды вас отгородила. Хочу еще испытать. Насыпала из правого рукава золотого песку, из левого черной пыли, смешала на ладони, и стала у нее плитка черно-золотого камня. Женщина эту плитку прочертила ногтем, и она распалась на две ровнешенькие половинки. Женщина подала половинки ребятам и говорит: - Коли который хорошее другому задумает, у того плиточка золотой станет, коли пустяк - выйдет бросовый камешок. У ребят давно на совести лежало, что они Марьюшку сильно обидели. Она хоть с той поры ничего им не говаривала, а ребята видели: стала она вовсе невеселая. Теперь ребята про это и вспомнили, и каждый пожелал: - Хоть бы поскорее прозвище Голубкова невеста забылось и вышла бы Марьюшка замуж! Пожелали так, и плиточки у обоих стали золотые. Женщина улыбнулась: - Хорошо подумали. Вот вам за это награда. И подает им по маленькому кожаному кошельку с ременной завязкой. - Тут, - говорит, - золотой песок. Если большие станут спрашивать, где взяли, скажите прямо: "Голубая змейка дала, да больше ходить за этим не велела". Не посмеют дальше разузнавать. Поставила женщина обручи на ребро, облокотилась на золотой правой рукой, на черный - левой и покатила по покосной лужайке. Ребята глядят - не женщина это, а голубая змейка, и обручи в пыль перешли. Правый - в золотую, левый - в черную. Постояли ребята, запрятали свои золотые плиточки да кошелечки по карманам и пошли домой. Только Ланко промолвил: - Не жирно все-таки отвалила нам золотого песку. Лейко на это и говорит: - Столько, видно, заслужили. Дорогой Лейко чует - сильно потяжелело у него в кармане. Еле вытащил свой кошелек,- до того он вырос. Спрашивает у Ланка: - У тебя тоже кошелек вырос? - Нет, - отвечает, - такой же, как был. Лейку неловко показалось перед дружком, что песку у них не поровну, он и говорит: - Давай отсыплю тебе. - Ну что ж, - отвечает, - отсыпь, если не жалко. Сели ребята близ дороги, развязали свои кошельки, хотели выровнять, да не вышло. Возьмет Лейко из своего кошелька горсточку золотого песка, а он в черную пыль перекинется. Ланко тогда и говорит: - Может, все-то опять обман. Взял шепотку из своего кошелька. Песок как песок, настоящий золотой. Высыпал щепотку Лейку в кошелек - перемены не вышло. Тогда Ланко и понял: обделила его голубая змейка за то, что пожадничал на даровщину. Сказал об этом Лейку, и кошелек на глазах стал прибывать. Домой пришли оба с полнехонькими кошельками, отдали свой песок и золотые плиточки семейным и рассказали, как голубая змейка велела. Все, понятно, радуются, а у Лейка в доме еще новость: к Марьюшке приехали сваты из другого села. Марьюшка веселехонька бегает, и рот у нее в полной исправе. От радости, то ли? Жених верно какой-то чубарый волосом, а парень веселый, к ребятам ласковый. Скоренько с ним сдружились. Голубую змейку с той поры ребята никогда не вызывали. Поняли, что она сама наградой прикатит, если заслужишь, и оба удачливы в своих делах были. Видно, помнила их змейка и черный свой обруч от них золотым отделяла.