Chanda

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 14 ноября - День святых Косьмы и Дамиана. "Курячьи именины" Автор под ником Azia Сказка про рыжего цыпленка Цыплёнок родился. Вернее будет сказать в один прекрасный денек вылупился из яйца, которое мама-курица грела своим теплом. Он не подозревал, что в курятнике высиживается не он один, но и как оказалось, еще десяток таких же желтеньких миленьких цыпляток. Цыпленок никогда не играл с другими цыплятами. Он был знаком с набором дворовых игр для цыплят. И Цыпленок считал, стоит отдать ему должное, этот самый набор предельно однообразным и тупым. Да и каждая из начатых игр заканчивалась одинаково – победитель мог три раза клюнуть продувшего партию братца-цыпленка. Наш Цыпленок со всей ответственностью, которая только была возможна, как-то заявил своим сверстникам, что они глупостями тут занимаются и, как нонче, говорят фигней страдают. Стоит отметить, что Цыпленок абсолютно точно знал, что вещи надо говорить искренне и с большой - большой ответственностью. Знал он также, что чем глубже вдох он сделает, и чем больше воздуха вдохнет, тем больше станет его ответственность в тот момент. Так вот. Он сделал наиглубочайший вдох, на который в принципе был способен любой среднестатистический желтенький цыпленок в свои четыре неполных дня. И абсолютно искренне заявил, что дескать, он Цыпленок думает. Закончилась его проповедь громкими писками, клубами пыли, цыплячьей дракой и кучей грязных рваных штанин. На что благородные желтые мамаши-наседки сетовали всю следующую неделю. Правда, кроме кучи грязного белья всё осталось на своих местах. Дворовые цыплята заимели нового изгнанника, а изгнанник все также без энтузиазма глядел из-за запотевшего окна на дворовые игры цыплят. Дворовые цыплята, что посмелее частенько теперь пытались клюнуть его ненароком, а те, что потрусливее обходили десятой стороной. Так текла жизнь Цыпленка после этого маленького цыплячьего происшествия… Цыпленок забыл про дворовых цыплят и забил на них, они поступили аналогичным образом. Только вот он не переставал удивляться не тому, что целая стайка желтеньких цыплят не согласилась с ним, или не стала играть в другие игры, а тому, что они даже не поняли ни слова из того, что он сказал. Цыпленок очень любил задавать глупые вопросы всем, кого видел. Так что все дворовые обитатели знали этого неугомонного Цыпленка, которому все неймется. Частенько бывало так, что мама, устав от его расспросов, отсылала его к утке. Тетя Утка жила в соседнем сарае. Но все больше любила гулять, переваливаясь с боку на бок, кряхтя и ритмично подергивая уже несколько облезшим хвостом, и еще успевая ежесекундно поправлять свои тяжелые уже засалившиеся от времени и пыли очки. Она не показывала своего расположения к Цыпленку. Однако ей нравилось, неспешно прогуливаясь по саду, отвечать на его глуповатые вопросы, глядя затуманенным взором куда-то вдаль, да так, что невольно верилось в существование линии горизонта даже у грязноватой лужи. В компании еще одного жителя Цыпленок частенько проводил деньки. Это был Индюк Сэм, правда, все звали его Жук, что ему очень не нравилось. Он пытался приучить деревенскую элиту к другому названию, и поэтому, придумал себе кличку Поднебесный. И чатился под ней в сети по воскресеньям у себя в сарае за кружкой чая. Он вообще был чрезвычайно словоохотлив. Видимо, однобокого общения с деревенской публикой ему не хватало и он искал интернет слушателей, правда, для столь же однобокого общения. Поскольку говорил исключительно он, а «попутчик для общения» вставлял по паре-тройке междометий после его тирады. В его историях было столько правды, что казалось действительно... успехи союзников в 42м году объяснялись именно его геройской десантной деятельностью при высадке в Марокко; и всю информацию о проделках американских ученых по созданию водородной бомбы оперативненько сливал Советскому Союзу именно он. Рассказы же о многочисленных приключениях, когда жизнь его висела на волоске в Южной Африке, Калифорнии, а затем и в Юго-Восточной Азии стали для творческой фантазии Цыпленка батарейкой Энерджайзер. В те дни, когда маму-курицу отправляли поклевать сорнячков на новом месте, Цыпленок отправлялся к Тетке Мурке. Если он задавал вопросы Мурка давала ему ответ полуприщуренным кошачьим глазом и тембром своего благоговейного трещания. «Может быть слова из нее и не вытянуть, но берлога у нее, что надо!» - Думал Цыпленок, чуть ли не вываливаясь из деревянного домика, зажатого между ветками какого-то дерева. Как оказалось, Тетка Мурка запоем читала Карлоса Кастанеду, и в перерывах между двумя Малаховыми по телевизору варила кактус пейотль. Когда Цыпленку исполнилось две недели, Мурка решила приобщать его к практикам, которыми сама занималась с пяти месяцев. Теперь-то Цыпленок понял, отчего у нее всегда такие светящиеся в темноте глаза, которые она никогда не фокусирует... Ля-ля-ля (взято отсюда: https://artmisto.com/read/tales/5203-polunochno-poloumnye-skazki-ili-skazka-pro-ryzhego-cyplenka.html )

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 12 ноября - Зиновий-синичник, синичкин день Л. Б. Семаго Ополовнички Ночью из-за какого-то недосмотра в погодной кухне зимы вырвался на свободу удалой восточный ветер и с утра пошел гулять по полям, лесам и речным долинам. Раскачиваются стволы, перекрещиваются на снегу голубые тени, шумит лес. Этот шум не похож на летний, в нем много стука и скрипа. Кряхтит разорванный морозобоинами старый ясень, сухая осина, повиснув в развилке соседнего дерева, ерзает в ней с тележным скрипом и взвизгиванием, надломленный черноклен попискивает, как слепой котенок, постукивают друг о друга мерзлые сучья, трепещут пересохшие, жесткие листья дуба. На самом верху, балансируя завернутым набок хвостом, сидит и стрекочет сорока, но ветер уносит ее голос с собой. А в глубоком лесном овраге — царство первобытной тишины. Повисли на толстых ветках, на кустах снеговые шали, и любой звук, не рождая эха, тонет в заснеженных склонах. Здесь еще правит зима, хотя до того момента, когда чаши дня и ночи на весах времени уравновесят друг друга, не так уж далеко. И у лесных птиц, в первую очередь у самых малых, все больше свободных от поиска корма минут. Одни тратят их на пение, другие — на весенние птичьи игры, третьим уже пора подыскивать пару и место для гнезда, четвертым просто приятно посидеть на пригреве, наслаждаясь в полудреме забытым за долгую зиму теплом солнечных лучей. В развилках кленовых ветвей подтаивают комочки снега, и по серой коре расплываются, сползая вниз, темные потеки. А в одном из комочков словно черная бусинка поблескивает искоркой-зайчиком. Не бусинка, а птичий глаз, не снежок, а белоголовый ополовничек — махонький, пушистый шарик с длиннющим хвостиком. Позволив с двух шагов вдоволь налюбоваться собой, птица, словно очнувшись от полузабытья, встрепенулась, негромко пискнула; короткое, сдержанное чириканье раздалось в ответ, и тотчас в густом переплетении ветвей, не обгоняя друг друга, замелькали длиннохвостые силуэты. Перескакивая с прутика на прутик, с кустика на кустик, ополовнички исчезли на другой стороне оврага, не дав сосчитать, сколько их было. Кажется, не более десятка. Вся семья, неразлучная с прошлого лета, и, похоже, последние дни вместе. Весна разлучит их, чтобы создать новые пары, новые семьи, которые разлетятся в разные стороны. Начинается семейная жизнь пары ополовничков с птичьих игр, похожих на шутливую погоню друг за другом в безлистных кронах деревьев. Ополовнички то повисают на месте, разделенные одной-двумя веточками, то начинают носиться с такой скоростью, делать такие неожиданные повороты, падения и взлеты, не задевая при этом ни крылом, ни хвостом ни единого прутика, что по сравнению с ними черные стрижи, которые летом так свободно реют в густой паутине проводов на городских улицах, кажутся неповоротливыми. Игры ополовничков начинаются и обрываются внезапно, сменяясь отдыхом или поспешным поиском корма, но их участники уже не покидают друг друга. Никогда не приходилось встречать этих доверчивых и загадочных птиц ни большими стаями, как синиц, которые к весне собираются по нескольку сот вместе, кочуя к родным местам, ни в одиночку. И если попадался на глаза один ополовничек, то вскоре подлетал или подавал голос второй. С этими славными птахами у меня знакомство в основном зимнее. Не раз приходилось наблюдать, как быстро осматривают ополовнички чуть не каждый прутик. А чем могут кормить зимой таких крошек живые и здоровые деревья дуба или березки-подростки, или престарелый вяз? Набравшись терпения, я внимательно осмотрел однажды сто веточек прошлогоднего прироста, не толще спички каждая, и нашел на них одну живую щитовку и в коконах шесть куколок крошечных, похожих на мелкую моль бабочек-мешочниц, четыре яичка тли и одного паучонка. Сосна куда щедрее к своим зимним пернатым друзьям: у нее почти на каждой веточке есть что-то годное в птичью пищу. С толстых шершавых ветвей, с морщинистых и трещиноватых стволов коротеньким, короче, чем у всех других лесных птиц, клювиком много не возьмешь. В узенькую трещинку, под кору им не залезть, но зато, как щипчиками, удобно снимать с гладкой поверхности всякую приклеенную мелкоту, которую ничем иным не ухватить. Сытым ополовничкам не страшен холод: одеты теплее многих других зимующих птиц. Но зато для них не только гололед, а даже иней и слабенькая изморозь на деревьях почти катастрофа: ничего не увидеть на тонкой веточке, облепленной игольчатыми кристаллами льда. Радующая нас лесная красота — беда для ополовничков. У ополовничков пропорции крыльев и хвоста удивительно сходны с сорочьими. И так же, как сороке, длинный узкий руль позволяет со скоростью пикировать с большой высоты, на которую их заставляет подниматься опасность нападения врага номер один — перепелятника. Стремительно и круто поднимаются они за пределы видимости, когда приходится перелетать из одного леса в другой над чистым лугом или полем. У птенцов большинства птиц перья крыльев растут быстрее хвостовых, и даже из просторных гнезд они вылетают куцыми или почти куцыми «полухвостиками». Хвосты дорастают до нормы уже потом. А у ополовничков в их тесном и всегда переполненном закрытом гнезде хвосты ко времени вылета вырастают почти такой же длины, как у родителей, но только бывают замяты у кого направо, у кого налево и распрямляются уже потом. Ополовнички независимы, не ищут чужой компании, защиты или покровительства. Случай нередко сводит их со стайками синиц, но уже через несколько минут каждая следует своим путем. Долгие зимы скитаний по чужим краям ополовнички переживают почти без потерь. Ночами прячутся всей семьей под обрывчиками, в корнях больших выворотней, где сидят щека к щеке и где никому не придет в голову искать их. Все вместе весят едва больше ста граммов, и их выдерживает даже тонкий корешок. Но, пожалуй, самое трогательное впечатление оставляет совместная постройка парой гнезда. Вместе летят птицы за материалом, вместе возвращаются, и пока одна прилаживает то, что принесла в клюве, другая терпеливо сидит рядом, держа свою ношу. Потом они снова улетают вместе. Щеглы или дрозды-рябинники в дни строительства гнезда тоже неразлучны, но у них самец только сопровождает самку, сам ничего не беря в клюв. У ополовничков все, от основания до окончательной отделки, делается обеими птицами с одинаковым усердием и старанием, и гнездо у них получается ладное, прочное, теплое. Оно кажется не сплетенным, а слепленным или свалянным из пушинок, кусочков лишайников и паутины, а внутри выстлано перышками. Это одна из наиболее совершенных птичьих построек. Ее строительство занимает до двух недель непрерывной работы, за время которой маленьких мастеров не удается увидеть порознь. Зимой вся жизнь ополовничков на виду, но как только пара выбирает место для гнезда, становятся они самыми незаметными обитателями верхних этажей леса. До вылета птенцов даже голосом не выдадут они своего присутствия, и никто никогда не слышал их весенней песни. Видимо, для всех случаев жизни вполне достаточно им тех немногих тихих звуков, которыми родители обмениваются друг с другом, с птенцами, а потом и птенцы между собой. Служат те звуки только для того, чтобы не потерять друг друга в лесу и предупредить своих об опасности.

Валентин Рич Последний мутант Не приведи судьба пережить детей своих! Старик пережил не только своих детей. Он пережил все свое племя. Он забыл уже, как выглядел каждый из них, и только изредка, пролетая над водой и рассматривая свое отражение, вспоминал, как выглядели некогда все они. Вспоминал их могучие тела, их крепкие руки, их прекрасные головы. Когда это было? Сколько лун с той поры умерло и народилось вновь? Этого Старик давно уже не помнил. Как не помнил и того, сколько времени он живет. Ему казалось, что он жил всегда. Во всяком случае, все изменялось вокруг — приходила и уходила Большая Вода, вспучивались до неба и в песок рассыпались горы, благодатное тепло сменялось мертвой стужей, — а он, только он один, оставался неизменным. Ну, конечно, он тоже понемногу изменялся — слабели мускулы, мутнели глаза, сдавал слух. Если смолоду он спал месяцами, то теперь уходил во мрак на многие годы и, проснувшись, часто не узнавал мира. Зачем он жил — одинокий, дряхлеющий с каждой луной? Не лучше ли было бы подползти к обрыву и броситься вниз, подобно лавине? Или погрузиться в пучину вод? Или просто не проснуться однажды заснуть и не пытаться разомкнуть каменные веки? О как это было бы просто! Но Старик не мог поступить так. Не имел права. Настоящего дня не наступило еще — только налилось синью небо, и синь эта затопила звезды, оставив лишь самые яркие. Старик знал небо лучше, чем землю, много лучше. Он знал, почему одни звезды рождаются всегда на одном и том же месте, а другие беспокойно мечутся среди них. И что за искры вспыхивают по ночам, вспыхивают и гаснут, свершив свой быстрый путь между звездами. И что за камни валятся оттуда на землю. И отчего вспыхивают — правда, к счастью, очень редко — далекие, но коварные светила, сжигающие одних, рождающие других… Утренняя планета ярко пылала на востоке, почти розовом уже от близкого солнца. Пора! Старик дожевал лепешку и пополз к выходу из пещеры. Далеко внизу проступали из тумана темные вершины деревьев, а у самого горизонта светилась Большая Вода. Он оттолкнулся от края скалы, расправил крылья и медленными кругами стал приближаться к выступавшим из тумана вершинам деревьев. С каждым кругом они проступали все отчетливей. Каждый лист блестел по-своему, каждая ветка радовала безупречной логичностью формы. Но сегодня ему было не до ветвей, не до листьев, не до раздумий о красоте. Сегодня ему предстояло возобновить попытки контакта. Он разыскал реку и, держась над ней, чтобы не терять ориентира, полетел к Большой Воде — туда, где появились эти странные существа, вовсе не похожие на него, но с такими же, как у него, руками. Если не получится с ними — значит, напрасно жили все те, кого он пережил, значит, и сам он жил напрасно… Как всегда, внезапно выпрыгнуло из-за пылающего горизонта солнце. И сразу же тысячи солнц загорелись на морщинах волн, на острых перьях осоки, на мокрых стеблях тростника, на мясистых цветах лотоса, на прозрачных крыльях стрекоз. Мир был прекрасен, как всегда. Он был разумен, хоть и не имел разума. Никто в прекрасном и разумном мире не имел разума. И это казалось Старику чудовищным. И потому все долгие годы, с того часа, как он остался один, надежда не покидала его. Время шло — на суше появлялись все новые и новые существа. И на воде. И в воздухе. И такой же величины, как он сам. И больше. И меньше. Некоторые из них умели заботиться не только о собственном потомстве, но и о своих сородичах, умели строить жилища, умели разговаривать между собой, вместе охотиться, вместе ловить рыбу, да мало ли что они умели… Но ни у кого из них нельзя было обнаружить и проблеска разума. И только теперь, когда судьба отмеряла Старику последние порции жизни, счастье вроде бы улыбнулось ему. Солнечный столб плясал под ним в струях подернутой рябью воды, и он летел прямо к солнцу, полузакрыв тяжелые веки, изредка взмахивая крыльями. Завидев вздыбленный частокол из ошкуренных бревен и островерхие кровли жилищ, Старик залетел за облако, чтобы появиться за частоколом внезапно. Правда, раны в крыле почти зажили, но он не забыл еще жгучую боль от железных колючек, которые с трудом удавалось извлечь из сухожилий, поэтому следовало достигнуть жилищ незаметно. Облако плыло быстро, и вскоре в промоине показалась красная кровля обширного жилища, находившегося в центре поселения. Старик рванулся в промоину. Картина, представшая его глазам, когда он внезапно появился над площадью, ничем не походила на прошлую. Тогда кругом стоял грохот — теперь полное безмолвие. Тогда внизу бегали и суетились — теперь все лежали ничком, словно мертвые. Старик сложил крылья, опустился на площадь и принялся рассматривать лежащих. Они были без сознания — очевидно, от страха. Он уже собрался было ухватить покрепче плотного мужчину с рыжей бородой, как дверь в жилище с красной кровлей распахнулась и на площадь с воплем выбежала молоденькая девушка. Она бесстрашно подскочила к Старику, упала перед ним на колени и, протянув руки к мужчине с бородой, прижала их к своей груди, продолжая все время кричать. Из глаз ее бежали слезы. Похоже было на то, что она умоляет не брать этого мужчину, а взять ее. Такого самопожертвования Старик никогда еще не встречал: ведь мужчина с рыжей бородой был явно намного старше девушки, он не мог быть ее ребенком. — Хорошо! — сказал Старик. — Я согласен на замену. Бережно, чтобы не причинить девушке боли, он взял ее на руки, тяжело взмахнул крыльями и пустился в обратный путь. …На море, на окияне, на острове Буяне стоит бык печеный, возле него лук толченый. Шли три молодца, зашли да позавтракали, а дальше идут похваляются, сами собой забавляются: «Бывали мы, братцы, у Кощеева места, наедались пуще, чем деревенская баба теста!» Это присказка, а сказка будет впереди. В некотором царстве, в некотором государстве появился змей. Брал он с народа поборы немалые: с каждого двора по красной девке. Пришел черед идти к тому змею царской дочери. Схватил змей царевну и потащил к себе в берлогу… — Здесь я живу, — говорил Старик. — Да ты не бойся меня. Разумные существа не должны бояться друг друга. Пленница, скорчившись у каменной стены так, будто хотела уйти в эту стену, с ужасом глядела на него. Губы у нее беспрестанно шевелились, но произносила она при этом что-нибудь или не произносила, он не знал — слух почти совсем уже отказывал ему. — Разумные существа не должны бояться друг друга, — повторил Старик как можно ласковее. — Природа вылепила нас в разных формах, но этому следовало бы только радоваться… Девушка перестала шевелить губами, но глаза ее по-прежнему наполнял ужас. — Разнообразие — залог прогресса, — продолжал Старик. — Кто знает, как изменятся условия жизни? Чем более разнообразны ее формы, тем более разнообразные условия пригодны для нее. Ведь недаром у тебя множество соплеменников, а я остался один. Он достал лепешку, головку чеснока и протянул девушке. Девушка оставалась неподвижной. — Бери! — крикнул Старик. Девушка опасливо протянула тонкую белую руку, ухватила лепешку, ухватила чеснок, но есть не стала, а положила на подол. — Надо питаться! — строго сказал Старик. — Лепешка — это белки, жиры, углеводы. А чеснок — это витамины. И фитонциды. Понятно? Губы у девушки дрогнули, и она что-то быстро-быстро проговорила. Старик не расслышал, придвинулся к девушке поближе, поднял с ее подола лепешку. — Лепешка, — сказал он. — Еда. — Отломил кусочек, засунул в рот и стал жевать. Потом протянул остаток лепешки своей пленнице. Губы у нее снова дрогнули. — Ешь-ешь! — ласково сказал Старик. Девушка отломила кусочек лепешки, положила его в рот и судорожно глотнула. — Умница, — сказал Старик. — Вот ты уже и меньше боишься меня. Нет ничего хуже страха. Разумные существа не должны страшиться друг друга. Страшиться надо землетрясения, наступления льдов. А еще больше — излучения. И еще — однообразия. Если все будут одинаковые, то гибель неизбежна. Мои предки все были одинаковыми. Излучение погубило их всех. Быстро. За две луны. И возникли мы. Бессмертные. Но бессмертные — это значит неизменные. А ничто неизменное не может выжить в этом беспрерывно изменяющемся мире. Бессмертие — это и есть смерть. Смешно, не правда ли? Старик рассмеялся. Он старался смеяться совсем тихо, но глаза у пленницы снова округлились от ужаса. — Дура! — в сердцах сказал Старик. — Я же смеюсь, чего ж ты опять испугалась? Ладно, привыкнешь. Он отполз в глубь пещеры, вытянулся там и закрыл глаза. Его разбудило ощущение беды. Он огляделся — пленницы не было. Со всей доступной для него теперь быстротой Старик преодолел расстояние до выхода из пещеры и высунулся наружу. Рядом с отверстием на отвесной стене горы он вырубил когда-то узкий длинный выступ. Там он грелся на солнце, когда чувствовал себя особенно плохо. Вечерний полумрак сгустился между небом и землей, и слабое зрение мешало Старику различить, пуст ли выступ, нет ли. Ему показалось все же, что он заметил там девушку, прижавшуюся к стене. — Расшибешься! — испуганно крикнул он. — Смотри, какая тут пропасть. Ответа не последовало. Но глаза Старика, уже привыкшие к полумраку, отчетливо различали маленькую фигурку в самом конце выступа. — Не дури! — крикнул Старик. — Мне-то хорошо, у меня крылья, а тебе ничего не стоит оступиться! Он выбрался на выступ и, придерживаясь руками за каменную стену, пополз к девушке. Но едва он начал приближаться к ней, как девушка вскочила на ноги, закрыла глаза руками и бросилась вниз — в пропасть. Старик ринулся за ней. Давно уже не приходилось ему так работать крыльями. Он даже и сам от себя не ожидал такой прыти. И все же несчастье едва не произошло, лишь в последнем рывке у самой земли удалось ему подхватить легкое тело девушки. Еще бы мгновение — и она разбилась бы о скалы. …К девушке давно уже возвратилось сознание, а Старик все еще никак не мог отдышаться. Воздух с хрипом вырывался из легких. Судорожно вздымались мокрые от пота бока. Он лежал поперек пещеры, загораживая выход из нее. Пленница рыдала, бросившись ничком на пол в дальнем углу. Контакта не получалось! Всю ночь Старик бодрствовал у выхода, а едва начало светать, подхватил отяжелевшую от сна пленницу, выбрался из пещеры и, с трудом расправив одеревеневшие за ночь крылья, пустился в путь. Он летел к этим странным существам — и разумным, и лишенным разума в одно и то же время. Он нес им их бесстрашную и безумную в одно и то же время дочь. Может быть, она расскажет им о том, как он накормил ее? Как бережно с ней обращался? Как спас ее от верной гибели? И они увидят в нем не чудовище, а подобное им существо?.. Как всегда, внезапно выпрыгнуло из-за горизонта солнце, и сразу же тысячи солнц вспыхнули на земле, на воде, в воздухе. Мир был прекрасен… Старик летел сегодня особенно тяжело — вчера, во время броска за девушкой, он растянул жилу на правом крыле, и оно слушалось хуже, чем обычно. Когда светящаяся гладь Большой Воды приблизилась, Старик стал искать глазами подходящее облако, чтобы, укрывшись за ним, незаметно подлететь к поселению. Раны от железных колючек все еще саднили… Облаков было много. Раздув паруса, плыли они над отражавшей их рекой. Они плыли как раз туда, где белели очищенные от коры столбы частокола, где вздымались кровли жилищ, где гнулись от утреннего ветра сизые дымы очагов. Облаков было много. Но Старик не выбрал себе ни одного. Сегодня он полетит не таясь. Неужели она не поможет ему? С трудом взмахивая кожистыми крыльями, устремив вперед лысые, лобастые головы на дряблых, морщинистых шеях, он вглядывался слезящимися глазами в медленно наплывающее на него скопище острых кровель… …Вдруг туча надвинулась, ветер зашумел, море всколыхалося — уж змей летит. Поднял Добрыня свой меч-кладенец, взмахнул им и сшиб змею поганому все его головы. Собрал их. Сжег. А пепел по ветру развеял…

Грива светится.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 1 ноября - Международный день вегетарианца Ходячая тыквенная грядка Кубинская народная сказка Бакальяо разъезжал по деревням, где он рассказывал сказки да продавал овощи и яйца, чтобы заработать на жизнь. Однажды, вернувшись домой после одной из таких поездок, он заметил на спине своей лошади под седлом потертость. Бакальяо знал толк и в коновальстве. Взял он из очага горсть древесной золы, присыпал рану и выпустил лошадь на пастбище — пусть отдыхает, а там, глядишь, зола и время залечат рану. Через два воскресенья Бакальяо отправился на пастбище за своей лошадкой. Задумал он съездить в соседний город на петушиные бои, — авось его петух выйдет победителем и хозяину перепадёт несколько монеток. Обошёл Бакальяо всё пастбище, обшарил все закоулки, но лошади нет как нет. Вернулся он домой весь в грязи, с промокшими ногами, потому что уже целую неделю дождь лил как из ведра. Бакальяо уже решил, что его славная лошадка, не раз приносившая ему победу на скачках и возившая его к деревенским красоткам, потеряна навсегда. Но вот однажды вышел он на луг и видит — движется к нему что-то вроде грядки, сплошь покрытой великолепными спелыми тыквами. Не веря своим глазам, Бакальяо осторожно приблизился — как все крестьяне, он был любопытен, и ему хотелось поближе взглянуть на диковину. И как же он удивился, когда увидел, что это его лошадь. А тыквы на её спине выросли из семечек, которые вместе с золой попали в рану. Ведь у кубинских крестьян заведено хранить тыквенные семечки в золе, чтобы они равномерно подсыхали и не теряли всхожести до следующего сева...

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 31 октября - Хеллоуин Марк Розовский СТРАШНАЯ СКАЗКА Ох, Саша, сейчас будет страшная сказка. Вернее, страшненькая… Дети любят страшненькое, особенно перед сном. Не бойся, я сам боюсь. Но доктора говорят, что на детей страшное действует успокоительно – дети лучше спят, им потом снятся хорошие сны… Так что, оказывается, слушать страшненькие истории перед сном полезно. Значит, так. Жили-были три дружочка – Ужастик, Кошмарик и Катастрофик. Один лучше другого – то, что умел первый, то второй делал ещё отвратительней, а то, что творил третий, было вообще хуже некуда. И вот они поспорили, кто из них страшнее для людей. Объявили Конкурс на лучшее Чудовище. Ужастик сказал: – Я пойду в школу и там буду на всех уроках ужасы устраивать. Кошмарик сказал: – А я пойду в больницу – пусть там узнают, что такое настоящая боль, настоящие кошмары. А Катастрофик вообще ничего не стал говорить. Он молча спустился с небес и сделал в Москве наводнение. – Ой! – закричали люди. – Ой, и ещё раз ой! В школе Ужастик явился на урок химии и облил учащегося 8-го класса Игоря Дудкина азотной кислотой. Но весь ужас был в том, что учительница химии Вера Петровна поставила за этот опыт Дудкину пятёрку. – Это ужасно! – сказал Ужастик и прыгнул сзади на Веру Петровну, как на лошадь. Вера Петровна крикнула: – И-го-го! И понеслась по коридору. Ужастик сидел на ней верхом и ужасно хохотал. Затем Ужастик прорычал Вере Петровне: – Тпрру! И спрыгнул с её спины. Но тут химичка хлопнула Ужастика по попке и прошипела: – Я тебе не лошадь. – Ты лошадь, – сказал Ужастик и тем самым окончательно превратил учительницу в лошадь. – Это прекрасно! – сказал подоспевший к этому моменту учащийся 8-го класса Игорь Дудкин. Ужастик пожал ему руку, и с этого дня они стали друзьями. А в это время Кошмарик орудовал в больнице. Первым делом он надел белый халат и под видом главврача проник в палату, где лежали тяжело больные. – Всем встать! – скомандовал он. – У нас сегодня дискотека. Но больные даже не пошевелились. – Вы что?.. Не любите танцевать? – спросил Кошмарик строгим тоном. – Мы любим танцевать, но не сейчас! – простонали больные. – Нет, – сказал Кошмарик строгим голосом. – Всем сегодня прописаны танцы! А кто не встанет и не затанцует, тому не поздоровится! И включил принесённый с собой магнитофон. Взревела оглушительная музыка. Некоторые больные от неожиданности повскакивали с кроватей. – Танцуют все! – закричал Кошмарик. Двое больных упали в обморок. Трое забились в судорогах. Кто-то из парализованных застыл в положении «вприсядку». Кто-то вытянул вперёд руки, а кто-то протянул ноги. Тут в палату вбежал настоящий главврач в окружении медсестёр и нянечек. – Что происходит?.. Кто устроил это безобразие? Однако выяснить это не удалось. Кошмарик уже исчез. Улетел в открытую форточку, которая слегка болталась на окне от ветра. С того дня в этой больнице все форточки держат закрытыми, и когда больные просят их открыть, нянечки и медсёстры отвечают: – Нет. Не велено. И рассказывают новым больным о том, как в их больницу залетел какой-то Кошмарик и устроил кошмарную дискотеку. Что касается Катастрофика, то про него, Саша, я ничего хорошего тебе не сумею рассказать. Ведь он, несомненно, победитель Конкурса на лучшее Чудовище. Ты сама про его деяния знаешь. Ведь ты каждый день смотришь телевизор и сама всё видишь, всё понимаешь. А лучше бы не видела и не понимала. Лучше бы в нашей жизни не было ни Ужастика, ни Кошмарика, ни, тем более, этого злодея Катастрофика с его постоянными катастрофами, которые каждый день он показывает по телевизору. Лучше было бы, если все страшные и страшненькие сказки оставались сказками.

Григорий Горин Сказка про собаку, которая прожила триста лет Жила-была на свете собака по кличке Альма. И было ей три года. Вообще-то особы женского пола скрывают свой возраст, но Альма была молодой здоровой красивой сукой и этого скрывать не собиралась… Она гордо расхаживала перед домом, а соседские псы за забором изнывали от сердечной тоски. В доме, кроме Альмы, жили еще дед да бабка, сын да невестка, да еще внучка, в общем, целая семья, которую Альма считала своей и любила больше всего на свете! И дом свой любила, потому что стоял он на берегу реки, и реку любила, потому что текла она среди полей, и поле любила, потому что тянулось до самого горизонта… И горизонт любила, потому что там всходило солнце по утрам, а вечером садилось… И жила себе так Альма, горя-беды не знала, а горе с бедой, оказалось, жили там, за горизонтом. Однажды весенней ночью проснулась Альма от грохота и, выбежав на улицу, вдруг увидела, что поднялось на горизонте солнце… Странное какое-то солнце… Красное, дымное… Да и какому ему быть, ночному солнцу? Ему ночью спать положено, а не в небе сиять… Залаяла Альма, чувствуя беду, но никто не прикрикнул на нее, как обычно, и тогда смолкла Альма… И все собаки в селе смолкли в эту ночь… Люди спать не ложились, ходили друг к другу, громко разговаривали, собаки молчали… А утром начались и совсем странные вещи. Взошло утреннее солнце, а то – ночное – не зашло, и теперь на горизонте было два солнца… И Альма заскулила, поняв, что беда выглядит так. А потом вдруг приехали в село автобусы. И вышли из них странные люди в синих халатах и без лиц. Только глаза смотрели поверх масок, и такие это были строгие глаза, что лучше б они и их прикрыли. И все стали быстро садиться в автобусы, забывая взять еду, пожитки, а самое главное, собак… Альма крутилась в ногах, напоминая о себе, и внучка обняла ее за шею с криком: «Альму возьму!», но на нее сердито прикрикнул дед… «Цыц! Не до Альмы сейчас!…» И враз все уехали… Только к вечеру обиженная Альма вышла на улицу и с ужасом увидела, что все село – пусто… Никого – кроме собак и кошек, кур да гусей… Бесхозный скотный двор, а не село. И всю ночь по саду ходили обезумевшие звери и птицы, не обращая друг на друга внимания, не задираясь и не крича… Тихо ходили и только поглядывали на горизонт, где висело ночное солнце… И Альма поняла, что горе выглядит так… Под утро Альма вернулась в свой дом, легла на ступеньки и стала думать, что делать дальше? И сколько ни думала, ничего придумать не могла… И заснула от отчаяния. А проснувшись, впервые почувствовала жажду и голод, и этот голос подсказал ей, что делать дальше… Альма поняла, что надо есть, пить и охранять дом… Для этого она родилась на свет. А там, глядишь, и хозяева вернутся… Не сдурели же они, бросать такой дом?… И Альма занялась делом. Она доедала валявшиеся остатки еды, пила воду из луж и обходила забор, иногда потявкивая на всякий случай, чтобы никто чужой не подходил… Только, к ее ужасу, никто чужой и не подходил!… А через три дня вдруг села на плетень ворона. Наглая старая ворона, которую Альма давно знала и не любила за то, что та так и норовила чего-нибудь склевать в огороде… Она и на этот раз нацелилась глазом в огород, но Альма зарычала, предупреждая, мол, не дури, хвост выдеру! – Дура! – закаркала ворона. – Чего ты тут сидишь? – Стерегу! – сказала Альма. – Вот дура! – заорала ворона. – Чего стеречь? Хозяев нет… Теперь все общее!! – Я те дам, общее, – ответила Альма. – Хозяева вернутся, а огород разворован?… Что скажут? – Вернутся?! – захохотала ворона. – Да знаешь, когда они вернутся? Через триста лет. – Врешь! – ахнула Альма. – Сама слышала… Эти, что в масках приезжали, так и говорили: село непригодно для жизни в течение трехсот лет! – Ничего, – вздохнула Альма. – Подождем… – Что?!! – ворона аж подскочила на плетне. – Ты знаешь, дура, сколько это – триста лет? – Не так много, – сказала Альма. – Ну, совсем чокнутая! – сказала ворона и, потеряв интерес к Альме, почистила перья. – (Слово удалено системой) с тобой! Подыхай здесь на здоровье… И улетела. Альма легла на землю и стала соображать, сколько это будет – триста лет?… Она понимала нутром, что – долго… Но сколько именно?! И тут же вспомнила, что к ним в гости, к деду, часто приезжал кум из города. Встретившись, дед и кум всегда обнимались, хлопали друг друга по плечу и говорили: «Здорово! Где ж, кум, пропадал? Сто лет не виделись!…» Хотя Альма точно знала, что виделись они всего неделю назад и пили вместе тайком от бабки горилку… Значит, сто лет, думала Альма, это – от воскресенья до воскресенья… А триста?… Значит, три раза по столько… Это, конечно, было тоже много, но все-таки можно было выдержать… И Альма стала ждать… Первые сто лет ожидания прошли довольно сносно… Альма доедала остатки пищи, что валялись еще кое-где возле дома, ловила полевых мышей, щипала травку… Трава в это столетие разрослась как никогда буйно… Каждая травинка – целый салат… А потом вдруг созрела клубника. Здоровая уродилась клубника, каждая ягода в яблоко величиной… И хоть Альма недолюбливала клубнику, но есть что-то надо… Альма с отвращением жевала пахучую сладкую мякоть и только об одном жалела, что внучки нет… Вот уж она бы ягодкам порадовалась! В середине второго столетия вновь прилетела на плетень ворона. Вид у нее стал совсем мерзкий: перья кое-где повылазили, голова облысела… И глаза сделались какие-то безумные… – Ну что, Пенелопа? – закаркала ворона. – Все ждешь? – Жду? – сказала Альма. – Вот кретинка! – захохотала ворона. – Пойдем лучше по дворам… мы в одной хате ведро самогонки нашли! Насосались до чертиков… Аида с нами! – Кыш! – тявкнула на нее Альма. – Жулье проклятое… Вот хозяева вернутся, они вам покажут… – Нет, с тобой сдохнуть можно! – захохотала ворона. – Впрочем, без тебя тоже… Ведь конец света наступил! Пойми, убогая… Конец света! Неужели не видишь? – Не вижу, – сказала Альма и повертела головой. – Светло кругом, конца не видно… – Нет! С трезвыми дураками говорить, только нервы портить, – вздохнула ворона, тяжело махая крыльями и распевая что-то непристойное… Альма легла на ступеньки крыльца и продолжала спокойно ждать. Спокойствие пришло к ней не только потому, что осталось ждать уже половину назначенного срока… В последние дни спокойствие появилось в ней где-то внутри… Откуда оно взялось, Альма не понимала, но догадывалась, что это связано с Тишкой, забавным соседским псом, который давно ухаживал за ней, проводя все ночи у калитки ее двора и жалобно скуля. Месяца полтора назад она пожалела его и вышла за калитку… Они пробегали всю ночь, играя и нежничая, и теперь Тишкина нежность поселилась где-то в глубине ее тела, и росла, становясь чем-то бесконечно теплым и радостным… А еще через день в село въехали большие бронированные фургоны. Оттуда вышли люди в синих халатах и масках и стали собирать бродившую по селу живность… Собаки, кошки и куры нутром почувствовали опасность, но они так истосковались по людям, что доверчиво лезли в фургоны… Один из людей, подошел и к дому Альмы. Альма залаяла, зло и радостно, зло, потому что это был чужой, радостно, потому что ее верная служба приобретала, наконец, смысл… – Здорово, Альма! – сказал человек и спокойно пошел к ней. Тут Альма по голосу узнала знакомого парня, солдата, дружившего с сыном деда и бывавшего в их доме… Она перестала лаять, завиляла хвостом и доверчиво подошла к нему. – Здорово, землячка! – сказал солдат и погладил Альму по спине. – Дом бережешь? Молодец! А вот мы – не уберегли. Извини… Он еще раз погладил Альму по спине, по животу, потом заглянул ей в глаза и вдруг, точно испугавшись чего-то, отдернул руку. Потом сел на крыльцо и задумался… Тут к забору подошел другой человек в маске. Солдат вскочил, отдал честь. – Чего расселся? – строго спросил человек из-за забора. – Давай, забирай собаку! – Товарищ командир! – сказал солдат. – Это – Альма. Знакомых моих собака… Хорошая собака! – Тут нет плохих-хороших, – сказал командир. – Тут все – объекты! – Да она вроде со щенками, – сказал солдат. – Я подумал, может, не стоит ее в расход? Может, для науки интерес, товарищ командир? Тот, что за забором, куда-то ушел, а потом вернулся еще с одним человеком в халате и в маске. Только поверх маски у него были надеты очки, из чего Альма поняла, что он здесь главнее всех… Человек в очках подошел к Альме, погладил ее, потрогал живот, шерсть… Довольный пробормотал: «Любопытно, очень любопытно… – и добавил: – возьмем в институт…» Он даже хотел взять Альму за ошейник, но Альма сердито зарычала и оскалила зубы… – Не пойдет она, товарищ профессор, – сказал солдат. – Я ее знаю… Она так приучена – дом стеречь… Костьми ляжет, а не уйдет!… Уж так приучена. – Приучена, так приучена, – согласился ученый. – Пусть сторожит… Это даже лучше. Проведем эксперимент, так сказать, в естественных условиях… – и, подумав, заметил: – Вернее, в противоестественных!… С этого дня для Альмы началось третье столетие. Оно было совсем иным, не похожим на те два… К Альме стали часто приезжать люди в халатах. Ее кормили, поили, иногда кололи и брали кровь, что было, конечно, больно, но терпимо… А к концу третьего столетия Альма вдруг радостно обнаружила, что второе солнце на горизонте исчезло… Совсем исчезло… И ночью небо там стало чистым, только светили звезды и сияла луна… Альма почувствовала такую радость, что вновь полюбила горизонт. Она даже завизжала от радости и вдруг ощутила, что радость рванулась из ее нутра и пошла навстречу этому чистому небу, этим светлым звездам… Она стиснула зубы, чтобы не визжать слишком громко, а радость все увеличивалась, все шла из нее и шла… В эту ночь у Альмы родилось шестеро щенят. Она всех их вылизала, вычистила, как подсказывал ей неведомо откуда взявшийся опыт, потом накормила теплым молоком, и усталая, счастливая заснула, согревая теплом всех шестерых… А к вечеру подъехал неожиданно газик, и оттуда вышел дед. Альма сразу узнала, что это был именно он, дед, хотя он был, как все теперь, в халате и маске… Дед погладил ее рукой в резиновой перчатке, потрепал за ухом, тихо сказал: – Здорово, Альмуха! Дождалась… – Поразительная псина, однако, – сказал ученый, приехавший вместе с дедом. – В организме – никаких отклонений… У всех есть, а у этой – ничего… Ни малейшей патологии… И щенки выглядят нормально. Невероятно! Объясните этот феномен. – Бывает, – сказал дед, продолжая гладить Альму. – Все бывает… – Интересная версия, – согласился ученый. – Что ж, будем обследовать ее дальше… Кстати, нам надо заполнить на нее историю болезни… Как ее зовут? – Альма, – сказал дед. – Какая порода? – А (Слово удалено системой) ее знает… Обычная… Местная порода… – Возраст? – Три года… Альма заворчала и отошла к щенкам. Ей неинтересен стал этот разговор. Кроме того, она испытывала некую неловкость из-за того, что дед соврал… Она-то знала, что теперь ей не три, а триста три года, но интуитивно чувствовала, что таким возрастом уже хвастать не полагается…

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 16 октября - Всемирный день продовольствия История о Великом Рестораторе В один прекрасный день в столице открылся новый ресторан. Казалось бы заурядное событие: к тысяче ресторанов, кофеен, кондитерских, трактиров прибавилось еще одно место, где люди едят и пьют. Однако общий интерес вызывала личность хозяина – бывшего Управляющего Королевской Кухни. Накопив изрядную сумму денег, он решил достичь трех своих заветных целей: стать владельцем собственного дела, в течение года пятикратно умножить свой капитал, а главное – создать нечто необыкновенное и доселе небывалое. Желая войти в историю в качестве Великого Ресторатора, для своего девиза он выбрал одно слово: «Удивлять!» И он удивил! Меню из двухсот блюд, богатейший винный погреб, великолепный оркестр, составленный из лучших музыкантов королевства, вышколенные официанты, которые обслуживали посетителей так, что каждый из них ощущал себя по меньшей мере наследным принцем – все это была только небольшая часть нового волшебного мира. Ресторан приобрел славу заведения, в котором надо было побывать во что бы то ни стало. Но это было трудно, если не сказать – почти невозможно. Многим горожанам пришлось затянуть пояса, чтобы скопить деньги хотя бы на одно посещение самого дорогого ресторана в стране, а может быть, и во всем свете. Ну, а те, кто не мог позволить себе потратить месячное жалованье за удовольствие видеть за соседними столами министров, вельмож, богатых торговцев, модных певцов и актеров, довольствовались рассказами счастливцев. В ресторане можно было попробовать экзотические блюда практически из всех частей света. Здесь даже имелся врач, который делал промывание посетителям, чью желудки не справлялись с любимой едой готтентотов, эскимосов и дикарей с недавно открытых островов. В вольерах и клетках содержались медведи, кабаны, олени, зайцы и всевозможная дичь – рябчики, фазаны, перепелки и даже гигантская птица дронт, считавшаяся вымершей. По желанию клиентов все это великолепие можно было тут же приготовить и подать на стол. Великий Ресторатор хорошо понимал, что мода преходяща и ему необходимо все время предлагать что-то новое. Поэтому сегодня посетителей встречал швейцар, наряженный ассирийским воином. Завтра дверь открывал император Нерон, через неделю – король Фридрих Великий. Шотландский хаггис разрезал бравый молодец в килте (другой в это время играл на волынке), японские кушанья разносили грозные самураи, а турецкий кофе подавал официант в красной феске. Стены украшали копии картин Снайдерса. Под каждым натюрмортом стоял стол с дичью, фруктами – точная копия картины. Даже рисунок скатерти был точно таким же! Много говорили о блюде, приготовленном из самых редких грибов на свете, которые специально обученные собаки находили где-то высоко в горах. По странной прихоти природы, каждый десятый гриб содержал смертельный яд. Желавшие попробовать соус из удивительных грибов, должны были подписывать документ об отказе от претензий в случае печального исхода. И желающих было немало! Каждые два месяца ресторан закрывался на неделю, за это короткое время полностью менялась внутренняя обстановка. Все с нетерпением ждали, чем удивит Ресторатор. И посетители не только восхищались, но порой негодовали, ведь не каждому понравится ужинать в зале, расписанном изображениями ада или, напротив, ликами святых. Это было кощунством, это было скандалом, а что лучше скандала привлекает публику? Все шло просто великолепно. Заведение превратилось в главную столичную достопримечательность, журналисты из влиятельного «Вестника гурмана» привычно восторгались, столики надо было заказывать за полгода. Но никто не догадывался, что ресторан был обречен. Кроме Великого Ресторатора. Он почувствовал, что его воображение почти иссякло. Если еще недавно он был буквально переполнен блестящими идеями, то сейчас ему приходилось подолгу ломать голову даже над пустяковым нововведением. И он уже несколько раз слышал убийственные для репутации слова: «Ну, это мы уже пробовали! Разве вам больше нечем нас удивить?». А конкуренты! Теперь каждую неделю открывались рестораны с претензией на оригинальность, все рестораторы старались поражать и изумлять. И чтобы уцелеть, он должен был поражать и изумлять лучше всех. - Что за злой гений подсказал мне открыть этот ресторан? – печально размышлял он. – Публика ненасытна. Она требует не просто зрелищ, она требует непременно новых зрелищ. Но ведь невозможно удивлять постоянно! Его жизнь превращалась в кошмар. Утром он с трепетом открывал свежий номер «Вестника гурмана», страшась обнаружить разгромную статью или брюзжание критиков. Он шел в ресторан и боялся, что увидит полупустой зал и скучающие лица посетителей. Но не это было самое худшее. Слава самого модного, самого оригинального ресторана никак не желала материализоваться в деньги. Частые перемены мебели, драпировок, посуды, высокое жалованье метрдотелю, поварам, официантам, музыкантам, гонорары знаменитым артистам, доставка из-за моря редких продуктов, содержание зверинца, пополнение винного погреба – все это стоило огромных денег и не окупалось. А цены повышать было нельзя, они и без того были немыслимо высокими. Убытки росли, последние остатки капитала должны были растаять в течение месяца, а дальше… А дальше надо было что-то делать! И вот тут Великий Ресторатор удивил даже тех, кто давно отвык удивляться. Он предложил совершенно новое меню – с простой и дешевой едой. Это был чрезвычайно рискованный поступок. Вокруг было множество дешевых заведений, а его избалованные клиенты такие места не посещали. К тому же он ожидал обвинений критиков в потакании низким вкусам и отказе от поиска новых идей. Но неминуемый провал обернулся очередным триумфом. И критики, и постоянные клиенты решили, что это очередной эпатаж ресторанного гения и с удовольствием подыграли ему. Все столики были по-прежнему заняты, посетители с удовольствием заказывали большие тарелки с жареным мясом, большие тарелки с жареной картошкой, большие тарелки макарон с сыром – и много-много пива и недорогого вина. Все это было просто, знакомо каждому с детства и очень, очень вкусно. Но, читая панегирики, в которых критики называли его ресторан «аристократической харчевней» и «изысканной забегаловкой», Ресторатор думал о том, что теперь он окончательно выдохся. У него нет ни одной идеи. Если самое позднее через месяц он не предложит ничего нового, посетители уйдут к конкурентам, а его ресторан (и его самого) будут вспоминать лишь словами: «А как хорошо все начиналось…». Он думал день, думал неделю, думал месяц – но ничего стоящего в голову так и не пришло. Но когда он свел расходы с доходами, он неожиданно обнаружил, что как раз в этом месяце его ресторан впервые принес прибыль. Теперь к нему приходили все – аристократы, купцы, крупные и мелкие чиновники, офицеры, мещане. И всем нравилась новая непринужденная атмосфера, где можно было забыть о статусах, титулах и чинах и весело провести время в компании приятелей. Чтобы ресторан мог вместить всех желающих, пришлось спешно пристроить большую веранду на сотню мест. Это помогло, но ненадолго. И тогда он купил ресторан у одного из своих конкурентов. Тот привлекал публику огромным аквариумом с диковинными морскими обитателями, но первый интерес быстро прошел и хозяин разорился. В своем новом заведении Ресторатор предлагал то же самое – большие порции вкусной и недорогой еды, которая обходилась лишь немногим дороже той, что готовили дома. Еще спустя полгода у него было уже пять ресторанов. И мест в них по-прежнему не хватало. ________________________________________________________________________ Выслушав эту историю, мудрец сказал: - Давно известно: все исключительное привлекает исключительных людей. Все обыкновенное – обыкновенных. Обыкновенных намного больше, чем исключительных. Поэтому желающий преуспеть должен предложить обыкновенное обыкновенным людям. И помолчав, добавил: - А поскольку исключительные люди в девяти случаях из десяти хотят того же, что и обыкновенные, пуще всего на свете бойтесь оригинальных идей. СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 16 октября - День Шефа Сергей Климкович Сказка про Большого Начальника Начальник Жуев потерял сон задолго до назначения на Большую Должность. И переживать, кажется, уж не о чем — дело решенное. Вот-вот должен выйти Указ. Да и новенькая форма в ателье ждала последней примерки. Жена все наблюдала за ним и усмехалась: — Вася, что ж ты так извертелся-то весь? Аппетит пропал! Прямо сам не свой! — Шутка ли? Такая Большая Должность! Такая ответственность! — отмахивался Жуев. — Сдюжишь! — бескомпромиссно уверяла супруга. — Не впервой! С первых шагов по службе Жуев делал карьеру старательностью и умением. Шел к Большой Должности увереннее и быстрее бывших сокурсников. Да как-то все крупными шагами, оставляя позади города, сослуживцев, друзей. Раньше компаний не чурался, под гитарку даже что-то такое душевное бряцал. Праздники — так праздники. Служба — так служба. В курилках вместе со всеми анекдотцы травил и смеялся искренно. А нынче ушло все куда-то… Люди уже не виделись ему просто людьми, а стали казаться чем-то вроде говорящих манекенов. «Да, мы, начальники на Большой Должности, не то, что другие, — думал он, оглядывая благоговейную пустоту вокруг себя. — На нас такая ответственность за людей». Большому Начальнику Жуеву стало казаться, что исключительность его положения обязывает вести себя не так, как другие. Дома в ванной он репетировал «выражения» перед зеркалом. У него легко получалось хмурить брови и саркастично улыбаться, но тяжело давалось выражение сурово;отстраненной надменности. Его добродушная мимика никак не желала подчиняться волевым усилиям. В конечном итоге взгляд Жуева не приобрел признаки суровости, а стал рассеянно-трагическим, что ли, как у актера, которого в пьесе вот-вот должен был задавить трамвай. Пытаясь досконально изучить то, как вели себя на Большой Должности другие великие люди, он принялся читать Гая Светония Транквилла «Жизнь двенадцати цезарей», но там герои все время с кем-то воевали и являли миру пример действенной решительности и образцы подвига духа. Когорты и центурии двигались мановением пальцев. В распоряжении Жуева, конечно, тоже были подчиненные, и много, но использовать их для демонстрации собственного величия не представлялось возможным. Большой Начальник Василий Жуев начал испытывать что-то вроде презрения к ним, этим странным людям, которые предпочитали теперь не появляться ему на глаза без особой на то надобности. Выходя из своего кабинета, Жуев ощущал эту трепещущую перед ним пустоту, в которой прятались подчиненные. Встречая кого-то из них на улице, он искажал лицо странным выражением гадливого любопытства, словно спрашивал: «Это что такое? Зачем?». Подчиненный никогда не знал правильного ответа на эти вопросы и всегда получал взыскание. Даже здороваться с нижестоящими Большой Начальник Жуев считал теперь ниже своего достоинства. А кому, собственно, мог желать здоровья? Муравьям? «Здравия желаем, Василий Иванович!» — слышал он краем уха, но у него не хватало сил преодолеть в себе надменно-чванливое чувство и что-то сказать в ответ. Не то чтобы ему нравилось такое положение вещей, но Большая Должность, как ему казалось, требовала от него беспримерной суровости, которой должна быть подчинена отныне его служебная жизнь. Однажды он шел к своему Большому Кабинету, привычно ощущая вокруг себя молчаливую почтительность. — Добрый день! — раздалось где-то рядом. Жуев прошествовал мимо, не удостоив говорившего даже кивком. — Эх, Вася, Вася… Здороваться надо хоть иногда, — грустно сказал тот же голос, в котором Жуев наконец узнал бывшего однокашника, а теперь Самого Большого Начальника. Тот стоял со своей свитой и наблюдал за Жуевым со снисходительной усмешкой. Жуев похолодел и сразу съежился, словно некий хулиган дал ему подзатыльник. Свита Самого Большого Начальника тоже снисходительно улыбалась. И улыбки эти были для Василия Ивановича горше всего на свете… Читалось в них то, что он сам так долго репетировал перед зеркалом. Он был смешон.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 14 октября - Покров Анна Корун Легенда о самом первом снеге Когда-то давно зимы бели бесснежные — просто очень холодные. Замерзшая земля мирно ждала лета, чтобы вновь дать жизнь растениям, готовым в любой момент потянуться к ласковым солнечным лучам… А Зима смотрела на свои владения из высокого замка, наслаждаясь безмятежным спокойствием, замороженным воздухом и спящими деревьями. Был у Зимы сын, которого звали Снегом. Мальчик был непослушный и любопытный. Однажды, когда Осень уходила, чтобы отдать власть его матери, Снег увидел, что где-то далеко внизу горит в замерзающей пустыне небольшой огонек. Не получив разрешения, мальчик убежал из замка матери, чтобы увидеть, что же там, далеко внизу, светится так ярко и необычно. Когда он пришел туда, где увидел яркий свет, Снег понял — в поле замерзают цветы, бутоны которых еще горят красивыми бутонами. Он спросил их: «Почему вы не прячетесь?» Цветы в ответ лишь покачали яркими головами и ответили, что их судьба — замерзнуть вместе с первыми морозами… А весной на их место придут новые цветы, которым предстоит вновь украсить землю… Снегу стало очень обидно, что такие красивые создания вынуждены погибать, страдая от морозов. Но поделать мальчик ничего не мог. Возвратился он домой и рассказал о том матери, но она лишь ответила сыну, что таков порядок — и много веков растения засыпают навсегда, чтобы дать жизнь другим… Мальчик сел на пороге своего холодного замка и заплакал. А слезинки его, подхваченные ветром, замерзали на холоде и падали на землю снегом, накрывавшим травы и цветы теплым белоснежным одеялом. С тех пор каждую зиму выпадает снег, спасающий цветы от лютых заморозков, а весной, когда застывшие слезинки мальчика тают, из-под уютного одеяла просыпаются первые цветы, своими чистыми колокольчиками кланяющиеся мальчику за заботу, а зовут их подснежниками.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 10 октября - Всемирный день психического здоровья Хюльдра Норвежская сказка Не печалится хюльдра, нет! Сидит себе на пеньке да на лангелейке играет. Глаза её горят, она так и стреляет ими во все стороны – не идет ли пригожий паренек, над которым можно подшутить. А сама она красавица, вот если б только не этот жуткий коровий хвост! Но его-то хюльдра прятать умеет — от обычной женщины и не отличишь! Красавчик был Йене Клейва. И сам знал, что красавчик. Вбил себе в голову, что все женщины в него по уши влюбляются, едва увидят. Вот и поклялся, что не женится, пока все девчонки в округе по нему сохнуть не будут. Сейчас он водил за нос шестерых, так-то. «А седьмой будет Маргит Бротен», — решил он и принялся, как был, в одной рубахе, вырезать большую ивовую свирель. Вдруг как треснет что-то над ухом: «Трах!» Йене вскочил. А перед ним — девушка. Красоты несказанной, в жизни таких не видывал. «Что это ты строгаешь, Йене?» — спрашивает. «Да вот свирель. Хочу попытать, не выйдет ли из неё какого мотивчика». «Попытка не пытка, Йене. А тебе и вовсе плёвое дело». Давай, Йене, будь достойным кавалером! Да не тут-то было, чёрт возьми! Красавица так на него смотрит, прямо пожирает глазами. Он покраснел, губы его не слушаются. Всё, что он смог выжать из свирели, было жалкое: «Пф-пфи-пфи-ти-ти!» «Да уж, — сказала она, — много поту, да мало проку. Дай-ка я теперь попробую». И тут свирель будто сама по себе запела. Йене и размяк как хлебный мякиш. Играла девушка так, что и свирель, и Йене плакали. Йенсу страсть как захотелось взять красавицу в жены, да и она вроде бы не прочь. На том и порешили. Только поставила она три условия. Коли Йене их выполнит, будет она принадлежать ему со всеми своими угодьями. Первое: до свадьбы не спрашивать, как её зовут, второе: не рассказывать никому о том, что с ним случилось, ни одной живой душе. Третье же условие было: встретятся они через год, не раньше, и он слово даст, что её дождётся. «Хорошо, — сказал Йене, — уговор есть уговор». Вытащила красавица что-то из кармана и смазала свирель. «Если любишь меня, принесёшь с собой эту свирель, когда свидимся в следующий раз». «В этом можешь не сомневаться», — обещал он. Не успела девушка уйти, как Йене побежал по округе с хутора на хутор. Хвастался да хвалился без зазрения совести. Мол, берёт за себя девушку, да не какую попало, а самую настоящую богачку. У неё и хутор, и земли, и большие леса, а уж коров без счёта. В их долине ни одна ей в подмётки не годится. Да и плевал он теперь на всех! Такой Йене стал важный, ходит руки в карманы, только о свадьбе и думает каждый божий день. Уж об этой свадьбе заговорят! Перед свадебным поездом — шесть музыкантов, два с барабанами, четыре — со скрипками. Четыре здоровяка в модных шляпах всю дорогу палят из пистолетов, а шестеро прислужников подают пива и браги без меры. Потом он и невеста садятся на холёных коней, а на головах у них подвенечные короны сверкают. Народу за ними видимо-невидимо: все собрались подивиться, вся округа, и стар и млад... Вот так Йене сдержал своё обещание. Настал заветный день, год истёк. Взял он свирель и пошёл на то же место, где встретил красавицу. Сел и ну дуть. А свирель-то пересохла. Тьфу, что за напасть! Только шипит да хрипит. Ни одной ноты не взять, даже жалкое «фью-фью» не выходит. Одно старушечье сипение: «Йенс-хвастун! Йенс-дурак! Йенс-пустобрёх! Йене — телячий потрох!» «Бу!» — раздалось у самого его уха. Девушка тут как тут. Глаза сияют, провела руками по темечку, золотую копну волос надвое разделила, на грудь себе положила, — так и сверкают волосы на солнце. «Ну, теперь-то я могу узнать твоё имя?» — спросил Йене. «Зовусь я хюльдрой, ответила она. – И вот что, Йенс, я тебе скажу. Такого разгильдяя и болтуна, как ты, я себе в мужья брать не хочу, зря ты мной хвастал. И сам ты — как твоя растрескавшаяся свирель!» «Ах так! — закричал Йене. — Не очень-то и хотелось! Да у меня таких, как ты, на каждом пальце по дюжине. И все без хвостов!» «Да я-то не такая! Вот я тебе покажу!» — рассердилась хюльдра. Подхватила она руками свой хвост да как огреет Йенса по ушам — он и с ног долой. Эту оплеуху Йене на всю жизнь запомнил. Глухой, полоумный, ходит он с сумой по хуторам, побирается. А девичья любовь так его и колет. Куда бы бедняга ни пришёл, везде находится одна воструха, которая непременно спросит: «Что, Йене, много красоток в твоей деревне?» И Йене аж весь просияет: «О да, они там такие ладные да статные!..»

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 5 октября, также, - Международный день врача Сказка об умном враче Арабская сказка Один из иранских шахов был таким толстым и грузным, что это, как говорят, было во вред его здоровью. Он собрал всех врачей и потребовал, чтобы они его вылечили. Но что те ни делали, шах продолжал толстеть. И вот однажды пришел к нему один умный врач. — Я тебя вылечу, о шах,- сказал он.- Но дай мне три дня сроку, чтобы подумать, какое лекарство выбрать. Когда прошло три дня, врач сказал: — О шах! Я изучил твою судьбу и установил, что тебе осталось жить всего лишь сорок дней. Если ты мне не веришь, заключи меня в темницу и отомсти мне. Шах приказал посадить врача в тюрьму, а сам, охваченный тоскливыми думами о близкой смерти, отказался от развлечений и верховой езды. Забота и грусть овладели им. Шах стал избегать людей. С каждым днем увеличивалась его тоска, и он худел. Когда же прошло сорок дней, он приказал привести из тюрьмы врача и спросил его, почему он, шах, еще жив. — О шах! — ответил врач.- Я пошел на хитрость, чтобы заставить тебя похудеть. Иного полезного для тебя лекарства я не нашел. И шах щедро отблагодарил его. СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ И наконец, 5 октября - Всемирный день архитектора Кельнский зодчий. Из рейнских сказаний (перевод В. Авенариуса) В ХIII веке от Рождества Христова в городе Кельне на Рейне жил некий искусный зодчий. Своим редким уменьем строить всякие здания древних и новых стилей заслужил он себе почетную известность не только в своем родном городе, но и далеко по течению Рейна. Но для его ненасытного честолюбия этого было мало. Ему хотелось создать такой памятник зодчества, чтобы имя его прогремело по целому свету и прославлялось затем из века в век в потомстве. И вот, судьба, казалось, сжалилась над честолюбцем и послала ему желанный случай. Однажды его потребовал к себе высокопреосвященный Конрад, архиепископ Кельнский. -- Мы пришли к решению, -- молвил владыка, -- дать богоспасаемому граду Кельну такой храм, коему равного по величине и благолепию не имеется еще во всем христианском мире. Первой лептой на то я отдаю все мое собственное, немалое достояние. Не сомневаюсь, что на столь богоугодное дело доброхотные приношения потекут к нам обильно как от наших добрых горожан, так и из иных мест, близких и дальних. Остается лишь найти строителя. Но о тебе, мой сын, как о таковом, я давно уже наслышан. Возьмешься ли ты начертать нам на пергаменте подходящий план для такого собора? От лестного предложения у зодчего дух в груди заняло, голова закружилась. Но в безмерной самонадеянности он ни минуты не задумался над ответом. -- Берусь, владыка, -- сказал он с поклоном. -- А какой срок даете вы мне на изготовление плана? -- От сего дня и часа годичный срок. Тем временем соберутся и деньги, подвезут материал. Это -- моя забота. Твое дело пока -- план. Так что же, сын мой, берешься? -- Берусь, -- повторил зодчий. Приняв благословение святителя, он с победоносным видом пошел восвояси. Итак, заветная мечта его сбывалась: он мог создать теперь на общее удивление нечто небывалое по величию, красоте и блеску. Ничто другое не должно было вперед отвлекать его от великого дела. И, отказавшись от всяких других, самых выгодных работ, он весь отдался этому единственному делу. Наяву и во сне мерещился ему новый собор. Но над ним тяготела точно какая-то враждебная сила: то, что так ярко и отчетливо рисовалось перед его духовным взором, тотчас расплывалось в воздухе обманчивым маревом, как только он брался за карандаш и бумагу. Тогда он напрягал всю свою память, чтобы насильно вызвать опять перед собою забытое. Отчасти ему это, действительно, удавалось, и в конце концов, после многих переделок, из-под умелой руки его выходило нечто очень красивое, даже величественное. Но самого его оно все-таки не удовлетворяло, и, окончив план, он всякий раз опять разрывал его на мелкие клочки. Тем временем по распоряжению архиепископа с Драконова утеса свозились уже каменные глыбы к месту, отведенному для будущего собора. У горожан же только и разговору было, что о новом храме Божьем и о его строителе. Уж если он, этот славный мастер, взялся его построить, то храм будет красоты неописанной. И когда, случалось, наш зодчий выходил на улицу, все встречные ему низко кланялись и почтительно давали ему дорогу. Он же, поникнув головой, приходил мимо, никого не замечая и никому не отвечая на поклоны. -- Весь, небось, до макушки ушел в свою великую думу, -- говорили прохожие, глядя ему вслед. -- Где уж ему до нас, грешных! А он, в искусство которого все так слепо верили, все более терзался сомнениями, терял уже веру в самого себя! Так подошел данный ему владыкой годичный срок; оставалось до срока всего три дня. На дворе с утра еще шумела непогода. Ветер завывал в печной трубе, хлопал ставнями окон. От этого воя и грохота наш зодчий не мог связать двух мыслей. Наконец он не выдержал, схватил с гвоздя шляпу и выбежал из дому. Но на улице он был на виду у всех, а он был бы рад убежать от самого себя. Так очутился он за городом, в лесу, в горах. Небо давно обложило тучами, от чего в лесной чаще было еще темнее. Вот и смерклось, а он забирался все глубже в чащу, все дальше в горы. Наконец наступила и ночь, черная, непроглядная. Куда же теперь? Тут собиравшаяся весь день гроза внезапно разразилась. Сверкнула молния, загремел гром, и полил дождь как из ведра. Укрывшись под густолиственным дубом, зодчий стоял точно околдованный: при вспышках молний окружающие вековые деревья представлялись ему грозными великанами, махавшими своими мохнатыми руками, чтобы схватить его, дерзнувшего проникнуть в их таинственное царство. Вдруг молния разрядилась над самой головой его с таким оглушительным треском, что его отбросило в сторону. От нестерпимого блеска он невольно зажмурился. Когда же раскрыл глаза, то увидел, что молния ударила в тот самый дуб, под которым перед тем стоял он, и весь ствол дерева пылает, как громадная лучина. Тут, казалось, из самого пламени выступил какой-то человек в красном плаще и с красным пером на широкополой шляпе. -- Славная погодка, чудесная погодка! -- заговорил он, подходя к зодчему слегка прихрамывая на одну ногу. -- Гулять тоже изволите? -- Вам молнией, никак, повредило ногу? -- спросил зодчий. -- Пустяки! -- отвечал незнакомец, усаживаясь под ближайшим деревом на старый пень и запахивая ногу плащом. -- Не присядете ли вы тоже? Тут сухо. Присев на соседний пень, зодчий внимательнее вгляделся в лицо незнакомца: из-под нависших полей шляпы светились точно два горящих угля, а на тонких губах змеилась загадочная усмешка. -- Вы как будто расстроены? -- начал опять незнакомец. -- Уж не горе ли у вас какое? смею спросить. Зодчий не сейчас ответил; но вырвавшийся у него невольный вздох был самым красноречивым ответом. -- Всякое горе можно залить добрым питьем, -- продолжал незнакомец, доставая из-под плаща дорожную флягу. -- Отхлебните глоточек, -- как рукою снимет. Принял зодчий от него флягу, отхлебнул, -- и словно огонь разлился по его жилам. -- Ну, что, -- спросил незнакомец, -- каков напиток? -- Напиток дивный, -- отвечал зодчий. -- На душе сразу стало легче... -- Так что вы тотчас, пожалуй, начертали бы весь план? -- Какой план? -- Да нового собора. Неужели вы думаете, что я не узнал с первого взгляда знаменитого мастера, которому поручено сделать этот план? Но одному вам все же никогда с ним не справиться, поверьте моему слову. "Да кто же мне поможет?" -- хотел было спросить зодчий. Но из насмешливых глаз незнакомца посыпались такие зловещие искры, что он должен был потупить взор, и тут заметил снова прикрытую плащом хромую ногу незнакомца. "Да ведь у нечистого, говорят, лошадиное копыто!" -- вспомнилось ему вдруг, и волоса на голове у него стали дыбом, зубы во рту защелкали. Незнакомец рассмеялся. -- Чего вы испугались? Ученому человеку пугаться, право, не пристало. Я кое-что смыслю также по вашей части. -- Но мне остается до срока всего два дня, -- возразил зодчий, -- а составить такой сложный план -- план целого собора-- в два дня и думать нечего. -- Как кому -- отвечал незнакомец, приподнимаясь и вынимая из-под плаща пергаментный сверток. -- Вот, например, не угодно ли посмотреть. Зодчий также встал, чтобы ближе разглядеть развернутый незнакомцем свиток, да как взглянул, так в глазах у него зарябило: на пергаменте оказалось мастерски выполненным именно то, о чем он постоянно мечтал, но что самому ему ни за что не давалось. -- Да ведь это мой собственный план! -- воскликнул он и хотел выхватить пергамент из рук незнакомца. -- Не торопитесь, любезнейший, -- сказал незнакомец. -- Пока он мой; но я не прочь уступить его вам, если вы подпишете небольшой договор... Но вас опять, я вижу, трясет лихорадка! Выпейте-ка еще для храбрости. Зодчий сделал еще глоток из фляги незнакомца, и от волшебного зелья его бросило из озноба в жар и храбрости в груди, в самом деле, прибавилось. -- О чем договор ваш? -- спросил он. -- Да вот прочитайте сами! Незнакомец подал ему дощечку, на которой было написано огненными буквами всего несколько строк. Но, прочитав их, зодчий затрепетал всем телом. -- Чтобы я продал свою душу? Ни за что! -- Ну, так распроститесь и с планом. Таких договоров у меня несчетное число; одним больше или меньше -- для меня мало значит. Для вас же впереди или почет, или позор. -- Да ведь у нас нет ни пера, ни чернил... -- пробормотал зодчий. -- Вот перо, -- сказал незнакомец, снимая большое красное перо с своей шляпы. -- А чернила -- ваши собственные. Царапнув руку зодчего до крови длинным когтем своего указательного пальца, он окунул перо в свежую ранку. -- Распишитесь внизу; кроме вашей подписи, ничего мне не требуется. Зодчий расписался и, взамен расписки, принял сверток. В тот же миг над самой головой его грянул гром, как из тысячи орудий, а в землю перед ним ударила молния. Земля треснула, и из трещины взвился огненный столб с смрадным дымом и охватил незнакомца. Ослепленный пламенем и едким дымом, зодчий закрыл глаза рукой. Когда же он отнял руку, ни незнакомца, ни пламени уже не было. Кругом стояла прежняя тьма кромешная, да в воздухе пахло серой. После долгого плутания по густому лесу, зодчий, до смерти усталый, выбрался наконец под утро к берегу Рейна. Укрывшийся здесь от ночной бури в заводи рыбак принял его в свою ладью и благополучно доставил в город. Когда зодчий доплелся до своего дома, то, не раздеваясь, повалился на постель и заснул тотчас, как убитый. Проспал он так беспросыпно двое суток, да и тогда еще не проснулся бы сам, не растолкай его посланец архиепископа со словами: -- Вставайте, ваша милость, вставайте: владыка зовет вас к себе. -- Владыка? -- пробормотал зодчий с трудом собираясь с мыслями. -- Да разве уже срок? -- Надо быть что так: "скажи, -- говорит, -- что я жду план собора". Зодчий огляделся: на столе лежал столь памятный ему пергаментный сверток. Значит, все это был не сон, а правда! Приведя в порядок свой наряд, он отправился к архиепископу с неразвернутым свертком: у него недостало духу еще раз взглянуть на план; будь, что будет! Высокопреосвященный, при виде свертка в руке зодчего, принял его еще милостивее прежнего. -- Ты, вижу, тверд в своем слове, -- молвил он. -- Но что с тобой, сын мой? Как ты бледен, как печален! Или сам ты недоволен своей работой? -- Мастеру, владыка, трудно судить о своей работе, -- уклончиво отвечал зодчий. -- Так дай посудить другим. Зодчий развернул свой сверток. Владыка ахнул от изумления. -- Ты -- великий мастер! Такого храма еще нигде не бывало, где поклоняются святому кресту. Ты себя обессмертил, сын мой, и мы увековечим твое имя на особой доске в самом храме. С завтрашнего же дня можешь приступить к его постройке. И точно, со следующего же дня постройка началась. Тысячи землекопов, каменщиков и плотников закопошились на отведенном под собор месте. Как по волшебству, в короткое время был заложен фундамент; а когда стали затем возводить стены, в одну из них вделали большую медную доску с вырезанным на ней именем славного строителя. Но самого его это не утешало; не утешал и успешный ход работ. Ведь чем скорее шли они, тем неизбежнее подходил и роковой час расплаты. Зодчий совсем упал духом и бродил вокруг своего создания рассеянный и хмурый, как осужденный к смерти. Наконец, чтобы облегчить свою совесть, он покаялся во всем своему духовнику. -- Злосчастный! -- ужаснулся духовник. -- Твое прегрешение так вопиюще, что все мои молитвы тебе не помогут. -- Но что же мне делать, что мне делать?! -- в отчаяньи вскричал зодчий. -- Если кто может еще вырвать тебя из когтей дьявольских, так некий старец-пустынник святого жития. Полвека уже спасается он в горах; многократно изгонял он злых духов из грешников. Сходи к нему, попытайся. И собрался зодчий к святому старцу. Возложил на него старец тяжелую епитимию, строгий пост и жестокие истязания; сам молился с ним денно и нощно в власянице и веригах. Шли так недели, шли месяцы; зодчий им и счет потерял. От вечных бдений и всяких лишений остались на нем одни кости да кожа, и весь оброс он волосами, как дикий зверь лесной. -- Теперь, сын мой, вернись к своему делу, -- сказал ему тут пустынник. -- Веди и впредь такой же покаянный образ жизни. Быть может, тогда враг рода человеческого утратит свою власть над тобою. -- Вернулся зодчий к своему делу. Но в его отсутствие между архиепископом и городскими властями возникли крупные несогласия, и постройка собора была приостановлена. Хотя с возвращением строителя, работы и возобновились, но не прекращавшиеся неурядицы тормозили их на каждом шагу. А надломленное уже здоровье зодчего от постоянных новых огорчений еще более подрывалось. Он слабел, слабел, пока не мог уже сделать и шагу из дому. Но об нем уже не заботились, и угас он, всеми покинутый и никем не оплаканный. Как только его не стало, из стены недостроенного храма исчезла и доска с его именем. Постройка же собора с тех пор шла крайне -- туго, прерываясь иногда на целые годы. Прошли столетия, а начатое с помощью нечистой силы величественное здание все еще не достроено... -- Так гласит народное предание; так повторялось оно в народе еще и в первой половине XIX века. Но благочестивые люди по-прежнему не забывали неоконченного храма своими лептами. Благодаря усиленному притоку их, в 1842 году решено было, во что бы то ни стало, достроить храм. И вот, 15 октября 1880г. состоялось наконец торжество освящения готового уже собора, одного из гениальнейших созданий зодческого искусства. Тут, спустя 600 лет слишком, вспомнили и о его первом зодчем; в старинной хронике было отыскано его забытое имя: Meister Gerard - Мастер Герард --, имя, которое отныне навсегда уже связано с постройкою Кельнского собора. Авенариус В.П. Сборник "Лепестки и листья". Санкт-Петербург, 1905.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 5 октября - Всемирный день учителя Джу Джулия Сказка о волке и учительнице Жил-был Волк. Зачем-то ему понадобился английский язык, он нашел учительницу иностранного языка и записался к ней на уроки. - Проходите, присаживайтесь, - сказала учительница при первой встрече, показывая на место за столом. - Ууу, какая вкусная учительница! - прорычал себе под нос волк, - Если бы не этот английский, я бы ее... съел!!! - и, сверкнув глазами, он щелкнул зубами. - До свидания, до завтра, - мило сказала учительница, когда урок закончился, закрывая за волком дверь. А вечером с волком случилось что-то невообразимое. Он долго не мог уснуть, а ночью ворочался с боку на бок, не понимая, что это за разноцветные бабочки и цветные шарики летают у него в голове. И он сам, поднявшись над землей и обняв учительницу, парит в танце под нежную и прекрасную музыку. Утром, не выспавшись, волк собрался на урок английского. Всю дорогу мелодия и слова песни "Only You" преследовали его. Придя на урок и чувствуя себя некомфортно, волк обратился к учительнице: - Можно мне сегодня пропустить урок? Какие-то бабочки и шарики у меня в голове. - Я заметила, что с Вами что-то сегодня не то, - ответила учительница, - Конечно, идите домой и разберитесь с Вашими шариками. После этих слов учительница подошла к подоконнику и стала поливать цветы. Волк, потоптавшись в нерешительности на месте, вышел. Учительница повернулась, чтобы закрыть за ним дверь. Взгляд ее упал на стол - там лежала полевая ромашка.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 4 октября - Всемирный день защиты животных Ростислава Емельянова Сказка про волшебного щенка Жила-была в маленькой бедной семье девочка по имени Алиса. Однажды Алиса гуляла по берегу реки. И вот девочка увидела, что по быстрой воде плывет бревно, на котором сидит испуганный щенок. Она взяла длинную ветку и подтянула бревно к себе. Так Алиса помогла щенку выбраться на сушу. Щенок дрожал от холода и испуга. Его рыжая шерстка скаталась и повисла грязными сосульками. Большие грустные карие глаза смотрели на Алису, не отрываясь, и ей показалось, что из них катятся слезы. Девочка хотела пойти домой, но, видя бедное и уставшее животное, сжалилась и, взяв его в руки, понесла домой. Там Алиса помыла собачку, напоила молоком, завернула в теплое одеяло и уложила спать. В комнате было холодно. Девочка обняла собачку и заснула сама. «Спасибо за то, что спасла мне жизнь», - сказала собачка. «Ты – говорящая?» - удивилась Алиса. «Да, я – необычный щенок, а волшебный. Если меня гладит хороший человек, то я могу исполнить его желание. Что бы ты хотела?» - спросил щенок, виляя хвостиком. «Я бы хотела, чтобы сейчас на столе появилась вкусная еда, и мы смогли бы поесть с семьёй», - ответила девочка. Щенок сказал: «Погладь меня и скажи: «Делай добро, и добро к тебе вернется». Девочка так и сделала. И тут же на столе появился свежий душистый хлеб, ароматная запеченная курочка, разные фрукты и сладости. «Спасибо тебе», - сказала Алиса, подбегая радостно к столу. Собачка улыбнулась и сказала: «Теперь твоя семья никогда не будет голодать». И с того самого дня щенок стал жить в семье Алисы. Однажды девочка и собачка пошли гулять. К ним подошел человек и попросил продать щенка. Тогда пёсик прыгнул на руки Алисы и испуганно зашептал на ухо: «В злых руках я превращусь в ужасного монстра и не смогу творить добро. Не отдавай меня этому человеку!» Тогда девочка ответила: «Это – не просто собачка, а мой лучший друг. А друзей не продают!» И Алиса убежала домой, унося собачку с собой. Как только они зашли в дом, щенок сказал: «Ты была смелой и во второй раз спасла мне жизнь. За это я готов исполнить еще одно любое твоё желание». «Я хочу, чтобы у нас с семьёй был теплый и уютный дом», - ответила Алиса. Собачка сказала: «Произнеси заветные слова и погладь меня». Девочка сказала: «Делай добро, и добро к тебе вернётся», - и погладила щенка по гладкой рыжей шерстке. Не прошло и секунды, как они оказались в большом уютном доме. «Спасибо тебе, мой добрый друг», - радостно проговорила Алиса, осматриваясь вокруг. «Теперь вам никогда не будет холодно и тесно», - сказала собачка, глядя на радостную девочку. Но однажды, проснувшись, Алиса не нашла своей собачки дома. Она отправилась искать своего лучшего друга. Поиски продолжались несколько дней, но собачки нигде не было. И вот, как-то возвращаясь из школы, Алиса встретила того человека, который просил продать щенка. Рядом с ним на поводке шёл огромный пёс: черный и лохматый. Из его глаз сыпались искры, из пасти шёл дым. Прохожие в страхе разбегались, прячась от ужасного монстра. Алиса остолбенела от ужаса. Человек сказал: «Зря ты не продала мне щенка, мне пришлось забрать его так. Смотри, в кого превратилась твоя собачка. Теперь она исполняет только мои желания». Алиса заплакала, а человек злобно засмеялся и, погладив огромного пса, произнес: «Служи мне, служи злу и исполни мою волю: убей девочку». Грозный зверь с рёвом накинулся на Алису, свалив её с ног. И не успела девочка опомниться, как огромная пасть возникла рядом с её маленькой шеей. Еще миг, и собака разорвет ребенка на части. Девочка зажмурила от страха глаза и, глотая слезы, тихо произнесла, гладя жесткую шерсть пса: «Делай добро и, добро к тебе вернется, а огромный пес вновь в собачку обернется». И тут же ужасный пес засветился яркими, ослепительными лучами и снова превратился в маленькую собачку. А человек, корчась и грозя корявым пальцем, растворился в воздухе черным дымом. Собачка лизнула девочку в щеку и сказала: «Ты разрушила злые чары и спасла меня в третий раз. Но вместе с чарами я утратила свою волшебную силу и не смогу больше исполнять желания!» «Не нужно больше волшебства», - сказала Алиса, обнимая щенка: «Главное, что у меня есть ты – мой лучший друг!» «Чтобы больше никто не мог мной управлять – придумай мне имя», - попросила собачка. И девочка ответила, улыбнувшись: «Я буду звать тебя Огонек». Собачка радостно залаяла, и они весело зашагали домой. И больше никогда не расставались.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ А ещё, 1 октября - Международный день музыки Виталий Бианки Музыкант Старый медвежатник сидел на завалинке и пиликал на скрипке. Он очень любил музыку и старался сам научиться играть. Плохо у него выходило, но старик и тем был доволен, что у него своя музыка. Мимо проходил знакомый колхозник и говорит старику: — Брось-ка ты свою скрипку-то, берись за ружьё. Из ружья у тебя лучше выходит. Я сейчас медведя видел в лесу. Старик отложил скрипку, расспросил колхозника, где он видел медведя. Взял ружьё и пошёл в лес. В лесу старик долго искал медведя, но не нашёл даже и следа его. Устал старик и присел на пенёк отдохнуть. Тихо-тихо было в лесу. Ни сучок нигде не треснет, ни птица голосу не подаст. Вдруг старик услыхал: «Дзенн!..» Красивый такой звук, как струна пропела. Немного погодя опять: «Дзенн!..» Старик удивился: «Кто же это в лесу на струне играет?» А из лесу опять: «Дзенн!..» — да так звонко, ласково. Старик встал с пенька и осторожно пошёл туда, откуда слышался звук. Звук слышался с опушки. Старик подкрался из-за ёлочки и видит: на опушке разбитое грозой дерево, из него торчат длинные щепки. А под деревом сидит медведь, схватил одну щепку лапой. Медведь потянул к себе щепку и отпустил её. Щепка выпрямилась, задрожала, и в воздухе раздалось: «Дзенн!..» — как струна запела. Медведь наклонил голову и слушает. Старик тоже слушает: хорошо поёт щепка. Замолк звук, — медведь опять за своё: оттянул щепку и пустил. Вечером знакомый колхозник ещё раз проходил мимо избы медвежатника. Старик опять сидел на завалинке со скрипкой. Он пальцем дёргал одну струну, и струна тихонечко пела: «Дзинн!..» Колхозник спросил старика: — Ну что, убил медведя? — Нет, — ответил старик. — Что ж так? — Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я? И старик рассказал колхознику, как медведь играл на расщеплённом грозой дереве. СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ И наконец, 1 октября - Международный день пожилых людей Жили старик и старуха Нивхская сказка Старик со старухой жили. Бедной, голодной жизнью жили. Даже запаха хорошей пищи не знали. Когда мертвую рыбу на берег выбрасывало, и ту брали и ели. У старика со старухой дочь росла. Незаметно как-то красивой девушкой стала. Так втроем жили. Что земля даст, – ели, что вода даст, – ели. Весной однажды сильно голодали. Никакой пищи в доме не было. Старик к морю спустился, долго по берегу ходил: – Хотя бы мертвого морского зверя на песке увидеть! Долго ходил, искал, ничего не нашел. Камень большой на берегу лежал. На камень этот сел, голову руками обхватил: – Как пойду домой? Чем накормлю старуху и дочь? Так горевал, долго сидел. Потом на море посмотрел. Море страшное какое-то стало. Вода в нем как в огромное котле закипела. Вдруг на берег большого кита выбросило. За ним шесть морских хозяев – великанов-сивучей из моря выпрыгнули. Этого кита саблями изрубили, опять в море скрылись. Наш старик за камнем притаился, не дышал почти. Потом ползком к киту подкрался, видит – он мертвый, а рядом одна сабля лежит. – Ох, – обрадовался старик, – морское счастье ко мне пришло! Эту саблю взял, кусок мяса из кита вырезал, все домой принес: старухе отдал. Старуха саблю в большой ящик спрятала, потом огонь развела, китовое мясо сварила, своего старика, свою дочку накормила. Сытно поели, старик уснул, старуха тоже уснула, дочь куда-то из дома вышла. К рассвету уже старик со старухой проснулись, видят – дочери на постели нет. Друг на друга посмотрели, заплакали: – Куда ушло дитя наше? Только солнце взошло, вышли из дома, до самой ночи дочь напрасно искали. Когда обратно пришли, дочь их у порога сидит, печальными глазами на них смотрит. – О дитя, где же ты была? – спросила старуха. Дочь как немая стала, руки заломила, ничего не говорит. Потом втроем в дом вошли. Сна ни у кого нет, слов ни у кого нет, горе какое-то всех мучит. Вдруг дочь встала, к двери пошла, через порог переступила и сразу пропала. Больше в родное жилище не приходила она. Снова весна настала. Однажды старик промышлял на морском берегу рыбу и дошел до знакомого камня. Он смотрел на море и думал о дочери: Хотя бы со дна моря пришла к нам. Л море снова страшное какое-то стало. Вода в нем как в огромном котле закипела. Вдруг с волнами шесть морских хозяев поднялись. На одном из них дочь старика верхом сидит. Старик задрожал, заплакал: – О дитя, дитя, ты со дна моря пришла ко мне! Неужели опять молчать будешь? Тогда дочь сказала: – Нет, я буду говорить, слушай меня хорошенько. Отец, ты разгневал морских хозяев. Ты их саблю взял. За это я страдаю. Иди домой, матери все расскажи. Через год опять к этому камню приходи. Пошел домой старик, дома своей старухе сказал: – Дочь нашу морские хозяева заложницей взяли. Вернется ли к нам когда – не знаю. Через год только велела приходить. Вот опять весна настала. Старик опять к морю спустился, до знакомого камня дошел, долго-долго на море смотрел. – О, дитя, со дна моря, как ты обещала, приди ко мне! Огромная волна о берег ударилась. Вслед за ней его дочь, сидя верхом на морском хозяине, подплыла близко к берегу. Старик смотрит, сам себе не верит. Волосы у дочери еще длиннее стали, лицо еще красивее стало, а на руках маленький ребенок лежит, улыбается. Дочь ребенка к груди прижала и сказала: – Отец, больше сюда не приходи. Если и придешь, меня не увидишь. Я женой морского хозяина стала, это его сын. Матери моей скажи, что я хорошо живу, вели ей не скучать. Вы ни в чем теперь нуждаться не будете. Если мяса захотите, на берег спуститесь, всегда нерп посылать вам буду. Не бойтесь ничего, берите их, ешьте! Так сказала, на морского хозяина села и тихо от берега отплыла, потом погрузилась в море, исчезла. Старик заплакал, пошел домой. Дома сказал старухе: – Дочь нашу морской хозяин себе в жены взял. У нее уже сын родился. К нам она никогда не вернется. Велела тебе не скучать. Еще сказала, что мы с тобой теперь ни в чем нуждаться не будем. Что дочь сказала, все исполнилось. Еще долго старик со старухой жили. Море их кормило. Когда бы старик к морю не спустился, всегда на берегу нерп находил. Нерпичье мясо с жиром ели. Запах вкусной пищи наконец узнали. Дочь свою больше никогда не видали.