Chanda

Оформив окошко, перехожу к крыше. дальний скат - полоска ндебеле. В основе крыши - скошенные ряды. Домик готов, теперь делаю к нему сад. Подобия кустов (низки с петельками) и гроздья сирени по схеме винограда.

Фото, что не прикрепились в прошлый раз. ...И в этот раз тоже... Рамы, угол, дверь. Как не хотелось мне сделать обшивку домика стеклярусом, ничего не вышло - стеклярус благополучно режет и мононить, и леску. Пришлось делать бисером. Над дверью сделала основу... ...и козырёк для крыльца. У одной из бусин слегка сточила углы и пришила на крышу, будет слуховое окошко.

Оплела яйцо. Хоть оно и не маленькое, и провозилась с ним я долго, всё же, его размеров оказалось недостаточно, чтобы выплести наличники, Поэтому ограничиваюсь рамами.

Яйцо не маленькое, оплеталось долго. Там, где разместились окошки, сделала рисунок.

Давняя мечта - яйцо с домиком. Как сплести ободок, толком так и не придумалось, так что делаю из отдельных фрагментов. Фрагменты с бусинами-окошками сшила между собой. Дальше - обычным ндебеле.

В "окошках" яйца делаю подобия веточек с листиками. На них сажаю маленькие металлические розочки. Результат:

Теперь подставка. От узенького "пояска", сплела в обе стороны треугольники, такой же сеткой, как ромбы на яйце. Проложила по краю бисерную нить, и от неё сделала бортик. Два ряда в верхней части, один снизу. Затем стяжка леской. Между треугольниками - низки бисера и рубки.

...и заключила в эту оболочку деревянную заготовку. "Окошки" оплела белым бисером.

В этом году с яйцами будет не густо - обстоятельства... Первое , из рубки и крупного китайского бисера. Сплела ромбы сеточкой, соединила их попарно, бисерными низками сшила между собой...

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 17 февраля - День спонтанного проявления доброты Кир Булычев Можно попросить Нину? - Можно попросить Нину? - сказал я. - Это я, Нина. - Да? Почему у тебя такой странный голос? - Странный голос? - Не твой. Тонкий. Ты огорчена чем-нибудь? - Не знаю. - Может быть, мне не стоило звонить? - А кто говорит? - С каких пор ты перестала меня узнавать? - Кого узнавать? Голос был моложе Нины лет на двадцать. А на самом деле Нинин голос лишь лет на пять моложе хозяйки. Если человека не знаешь, по голосу его возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго остаются молодыми. - Ну ладно, - сказал я. - Послушай, я звоню тебе почти по делу. - Наверно, вы все-таки ошиблись номером, - сказала Нина. - Я вас не знаю. - Это я, Вадим, Вадик, Вадим Николаевич! Что с тобой? - Ну вот! - Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. - Я не знаю никакого Вадика и Вадима Николаевича. - Простите, - сказал я и повесил трубку. Я не сразу набрал номер снова. Конечно, я просто не туда попал. Мои пальцы не хотели звонить Нине. И набрали не тот номер. А почему они не хотели? Я отыскал в столе пачку кубинских сигарет. Крепких как сигары. Их, наверное, делают из обрезков сигар. Какое у меня может быть дело к Нине? Или почти дело? Никакого. Просто хотелось узнать, дома ли она. А если ее нет дома, это ничего не меняет. Она может быть, например, у мамы. Или в театре, потому что на тысячу лет не была в театре. Я позвонил Нине. - Нина? - сказал я. - Нет, Вадим Николаевич, - ответила Нина. - Вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете? - 149-40-89. - А у меня Арбат - один - тридцать два - пять три. - Конечно, - сказал я. - Арбат - это четыре? - Арбат - это Г. - Ничего общего, - сказал я. - Извините, Нина. - Пожалуйста, - сказала Нина. - Я все равно не занята. - Постараюсь к вам больше не попадать, - сказал я. - Где-то заклиналось, вот и попадаю к вам. Очень плохо телефон работает. - Да, - согласилась Нина. Я повесил трубку. Надо подождать. Или набрать сотню. Время. Что-то замкнется в перепутавшихся линиях на станции. И я дозвонюсь. "Двадцать два часа ровно", - сказала женщина по телефону "сто". Я вдруг подумал, что если ее голос записали давно, десять лет назад, то она набирает номер "сто", когда ей скучно, когда она одна дома, и слушает свой голос, свой молодой голос. А может быть, она умерла. И тогда ее сын или человек, который ее любил, набирает сотню и слушает ее голос. Я позвонил Нине. - Я вас слушаю, - сказала Нина молодым голосом. - Это опять вы, Вадим Николаевич? - Да, - сказал я. - Видно, наши телефоны соединились намертво. Вы только не сердитесь, не думайте что я шучу. Я очень тщательно набирал номер, который мне нужен. - Конечно, конечно, - быстро сказала Нина. - Я ни на минутку не подумала. А вы очень спешите, Вадим Николаевич? - Нет, - сказал я. - У вас важное дело к Нине? - Нет, я просто хотел узнать, дома ли она. - Соскучились? - Как вам сказать... - Я понимаю, ревнуете, - сказала Нина. - Вы смешной человек, - сказал я. - Сколько вам лет, Нина? - Тринадцать. А вам? - Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей. - И каждый кирпич - это месяц, правда? - Даже один день может быть кирпичом. - Да, - вздохнула Нина, - тогда это очень толстая стена. А о чем вы думаете сейчас? - Трудно ответить. В данную минуту ни о чем. Я же разговариваю с вами. - А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли бы познакомиться, - сказала Нина. - Это было бы очень смешно. Я бы сказала: приезжайте завтра вечером к памятнику Пушкину. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где встречаетесь с Ниной? - Как когда. - И у Пушкина? - Не совсем. Мы как-то встречались у "России". - Где? - У кинотеатра "Россия". - Не знаю. - Ну, на Пушкинской. - Все равно почему-то не знаю. Вы, наверное, шутите. Я хорошо знаю Пушкинскую площадь. - Неважно, - сказал я. - Почему? - Это давно было. - Когда? Девочке не хотелось вешать трубку. почему-то она упорно продолжала разговор. - Вы одна дома? - спросил я. - Да. Мама в вечернюю смену. Она медсестра в госпитале. Она на ночь останется. Она могла бы прийти и сегодня, но забыла дома пропуск. - Ага, - сказал я. - Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу. - Вы со мной заговорили как с ребенком. - Нет, что ты, говорю с тобой, как со взрослой. - Спасибо. Только сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов. До свидания. И больше не звоните своей Нине. А то опять ко мне попадете. И разбудите меня, маленькую девочку. Я повесил трубку. Потом включил телевизор и узнал о том, что луноход прошел за смену 337 метров. Луноход занимался делом, а я бездельничал. В последний раз я решил позвонить Нине уже часов в одиннадцать, целый час занимал себя пустяками. И решил, что, если опять попаду на девочку, повешу трубку сразу. - Я так и знала, что вы еще раз позвоните, - сказала Нина, подойдя к телефону. - Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно. И читать нечего. И спать еще рано. - Ладно, - сказал я. - Давайте разговаривать. А почему вы так поздно не спите? - Сейчас только восемь, - сказала Нина. - У вас часы отстают, - сказал я. - Уже двенадцатый час. Нина засмеялась. Смех у нее был хороший, мягкий. - Вам так хочется от меня отделаться, что просто ужас, - сказала она. - Сейчас октябрь, и потому стемнело. И вам кажется, что уже ночь. - Теперь ваша очередь шутить? - спросил я. - Нет, я не шучу. У вас не только часы врут, но и календарь врет. - Почему врет? - А вы сейчас мне скажете, что у вас вовсе не октябрь, а февраль. - Нет, декабрь, - сказал я. И почему-то, будто сам себе не поверил, посмотрел на газету, лежавшую рядом, на диване. "Двадцать третье декабря" - было написано под заголовком. Мы помолчали немного, я надеялся, что она сейчас скажет "до свидания". Но она вдруг спросила: - А вы ужинали? - Не помню, - сказал я искренне. - Значит, не голодный. - Нет, не голодный. - А я голодная. - А что, дома есть нечего? - Нечего! - сказала Нина. - Хоть шаром покати. Смешно, да? - Даже не знаю, как вам помочь, - сказал я. - И денег нет? - Есть, но совсем немножко. И все уже закрыто. А потом, что купишь? - Да, - согласился я. - Все закрыто. Хотите, я пошурую в холодильнике, посмотрю, что там есть? - У вас есть холодильник? - Старый, - сказал я. - "Север". Знаете такой? - Нет, - сказала Нина. - А если найдете, что потом? - Потом? Я схвачу такси и подвезу вам. А вы спуститесь к подъезду и возьмете. - А вы далеко живете? Я - на Сивцевом Вражке. Дом 15/25. - А я на Мосфильмовской. У Ленинских гор. За университетом. - Опять не знаю. Только это неважно. Вы хорошо придумали, и спасибо вам за это. А что у вас есть в холодильнике? Я просто так спрашиваю, не думайте. - Если бы я помнил, - сказал я. - Сейчас перенесу телефон на кухню, и мы с вами посмотрим. Я прошел на кухню, и провод тянулся за мной, как змея. - Итак, - сказал я, - открываем холодильник. - А вы можете телефон носить за собой? Никогда не слышала о таком. - Конечно, могу. А ваш телефон где стоит? - В коридоре. Он висит на стенке. И что у вас в холодильнике? - Значит, так... что тут, в пакете? Это яйца, неинтересно. - Яйца? - Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Пока вы ее сварите, совсем проголодаетесь. И мама придет с работы. Лучше мы вам возьмем колбасы. Или нет, нашел марокканские сардины, шестьдесят копеек банка. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите? - Да, - сказала Нина совсем тихо. - Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно. - Это еще почему? В самом деле так проголодались? - Нет, вы же знаете. - Что я знаю? - Знаете, - сказала Нина. Потом помолчала и добавила: - Ну и пусть! Скажите, а у вас есть красная икра? - Нет, - сказал я. - Зато есть филе палтуса. - Не надо, хватит, - сказала Нина твердо. - Давайте отвлечемся. Я же все поняла. - Что поняла? - Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно? - Из окна? Дома, копировальная фабрика. Как раз сейчас, полдвенадцатого, смена кончается. И много девушек выходит из проходной. И еще виден "Мосфильм". И пожарная команда. И железная дорога. Вот по ней сейчас идет электричка. - И вы все видите? - Электричка, правда, далеко идет. Только видна цепочка огоньков, окон! - Вот вы и врете! - Нельзя так со старшими разговаривать, - сказал я. - Я не могу врать. Я могу ошибаться. Так в чем же я ошибся? - Вы ошиблись в том, что видите электричку. Ее нельзя увидеть. - Что же она, невидимая, что ли? - Нет, видимая, только окна светиться не могут. Да вы вообще из окна не выглядывали. - Почему? Я стою перед самым окном. - А у вас в кухне свет горит? - конечно, а так как же я в темноте в холодильник бы лазил? У меня в нем перегорела лампочка. - Вот, видите, я вас уже в третий раз поймала. - Нина, милая, объясни мне, на чем ты меня поймала. - Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет. Правильно? - Неправильно. Зачем же мне затемнение? Война, что ли? - Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли? - Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток... Я не об этом. - И я не об этом... Постойте, а вы инвалид? - К счастью, все у меня на месте. - У вас бронь? - Какая бронь? - А почему вы тогда не на фронте? - Вот тут я в первый раз только заподозрил неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала. - На каком я должен быть фронте, Нина? - На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. Я серьезно говорю, я не шучу. А то вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врете о курице и яйцах? - Не вру, - сказал я. - И никакого фронта нет. Может быть, и в самом деле мне подъехать к вам? - Так и я в самом деле не шучу! - почти крикнула Нина. - П вы перестаньте. Мне сначала было интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду. - Честное слово, девочка, я говорю правду, - сказал я. - Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. Только коптилка. Сегодня электричества нет. И мне одной сидеть ой как не хочется. Я все теплые вещи на себя накутала. И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос: - Вы почему не на фронте? - На каком я могу быть фронте? - Уже и в само деле шутки зашли куда-то не туда. - Какой может быть фронт в семьдесят втором году! - Вы меня разыгрываете? Голос опять сменял тон, был он недоверчив, выл он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами - то, что было с мной, но много лет, тридцать или больше лет назад. когда мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла буржуйка. И я сижу не диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это было керосиновая лампа? И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах, хотя я тогда не думал о курице... - Вы почему замолчали? - спросила Нина. - Вы лучше говорите. - Нина, - сказал я. - Какой сейчас год? - Сорок второй, - сказала Нина. И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее словах. Она не знает кинотеатра "Россия". И телефон у нее только из шести номеров. И затемнение... - Ты не ошибаешься? - спросил я. - Нет, - сказала Нина. Она верила в то, что говорила. Может, голос обманул меня? Может, ей не тринадцать лет? Может, она, сорокалетняя женщина, заболела еще тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война? - Послушайте, - сказал я спокойно. Не вешать же трубку. - Сегодня двадцать третье декабря 1972 года. Война кончилась двадцать семь лет назад. Вы это знаете? - Нет, - сказала Нина. - Вы знаете это. Сейчас двенадцатый час... Ну как вам объяснить? - Ладно, - сказал Нина покорно. - Я тоже знаю, что вы не привезете мне курицу. Мне надо было догадаться, что французских куриц не бывает. - Почему? - Во Франции немцы. - Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы бывают и у нас. - Как так? Кто их пускает? - А почему не пускать? - Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы, наверно, просто вредитель или шпион? - Нет, я работаю в СЭВе, Совете Экономической Взаимопомощи. Занимаюсь венграми. - Вот и опять врете! В Венгрии фашисты. - Венгры давным-давно прогнали своих фашистов. Венгрия - социалистическая республика. - Ой, а я уж боялась, что вы и в самом деле вредитель. А вы все-таки все выдумываете. Нет, не возражайте. Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста. И извините меня, что я так с вами грубо разговаривала. Я просто не поняла. И я не стал больше спорить. Как объяснить это? Я опять представил себе, как сижу в этом самом сорок втором году, как не хочется узнать, когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера. И еще узнать, где я потерял хлебную карточку за октябрь. И сказал: - Мы победим фашистов 9 мая 1945 года. - Не может быть! Очень долго ждать. - Слушай, Нина, и не перебивай. Я знаю лучше. И Берлин мы возьмем второго мая. Даже будет такая медаль - "За взятие Берлина". А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор имперской канцелярии, и обольют бензином, и сожгут. Я рассказывал это не Нине. Я рассказывал это себе. И я послушно повторял факты, если Нина не верила или не понимала сразу, возвращался, когда она просила пояснить что-нибудь, и чуть было не потерял вновь ее доверия, когда сказал, что Сталин умрет. Но я потом вернул ее веру, поведав о Юрии Гагарине и о новом Арбате. И даже насмешил Нину, рассказав о том, что женщины будут носить брюки-клеш и совсем короткие юбки. И даже вспомнил, когда наши перейдут границу с Пруссией. Я потерял чувство реальности. Девочка Нина и мальчишка Вадик сидели передо мной на диване и слушали. Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже хуже, чем у Нины; хлебную карточку он потерял, и до конца месяца им с матерью придется жить на одну ее карточку, рабочую карточку, потому что Вадик посеял карточку где-то во дворе, и только через пятнадцать лет он вдруг вспомнит, как это было, и будет снова расстраиваться потому что карточку можно было найти даже через неделю; она, конечно, свалилась в подвал, когда он бросил на решетку пальто, собираясь погонять в футбол. И я сказал, уже потом, когда Нина устала слушать, то что полагала хорошей сказкой: - Ты знаешь Петровку? - Знаю, - сказала Нина. - А ее не переименуют? - Нет. Так вот... Я рассказал, как войти во двор под арку и где в глубине двора есть подвал, закрытый решеткой. И если это октябрь сорок второго года, середина месяца, то в подвале, вернее всего лежит хлебная карточка. Мы там, во дворе, играли в футбол, и я эту карточку потерял. - Какой ужас! - сказала Нина. - Я бы этого не пережила. Надо сейчас же ее отыскать. Сделайте это. Она тоже вошла во вкус игры, и где-то реальность ушла, и уже ни она, ни я не понимали, в каком году мы находимся, - мы были вне времен, ближе к ее сорок второму году. - Я не могу найти карточку, - сказал я. - Прошло много лет. Но если сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт. В крайнем случае скажешь, что карточку обронила ты. И в этот момент нас разъединили. Нины не было. Что-то затрещало в трубке. Женский голос сказал: - Это 148-18-15? Вас вызывает Орджоникидзе. - Вы ошиблись номером, - сказал я. - Извините, - сказал женский голос равнодушно. И были короткие гудки. Я сразу же набрал снова Нинин номер. Мне нужно было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с девочкой. Ведь получалась в общем чепуха... - Да, - сказал голос Нины. Другой Нины. - Это вы? - спросил я. - А, это ты, Вадим? Что тебе не спиться? - Извини, - сказал я. - Мне другая Нина нужна. - Что? Я повесил трубку и снова набрал номер. - Ты сума сошел? - спросила Нина. - Ты пил? - Извини, - сказал я и снова бросил трубку. Теперь звонить бесполезно. Звонок из Орджоникидзе все вернул на свои места. А какой у нее настоящий телефон? Арбат - три, нет, Арбат - один - тридцать два - тридцать... Нет, сорок... Взрослая Нина позвонила мне сама. - Я весь вечер сидела дома, - сказала она. - Думала, ты позвонишь, объяснишь, почему ты вчера так себя вел. Но ты, видно, совсем сошел с ума. - Наверно, - согласился я. Мне не хотелось рассказывать ей о длинных разговорах с другой Ниной. - Какая еще другая Нина? - спросила она. - Это образ? Ты хочешь заявить, что желал бы видеть меня иной? - Спокойной ночи, Ниночка, - сказал я. - Завтра все объясню. ...Самое интересное, что у этой странной истории был не менее странный конец. На следующий день утром я поехал к маме. И сказал, что разберу антресоли. Я три года обещал это сделать, а тут приехал сам. Я знаю, что мама ничего не выкидывает. Из того, что, как ей кажется, может пригодиться. Я копался часа полтора в старых журналах, учебниках, разрозненных томах приложений к "Ниве". Книги были не пыльными, но пахли старой, теплой пылью. Наконец я отыскал телефонную книгу за 1950 год. книга распухла от вложенных в нее записок и заложенных бумажками страниц, углы которых были обтрепаны и замусолены. Книга было настолько знакома, что казалось странным, как я мог ее забыть, - если бы не разговор с Ниной, так бы никогда и не вспомнил о ее существовании. И стало чуть стыдно, как перед честно отслужившим костюмом, который отдают старьевщику на верную смерть. Четыре первые цифры известны. Г-1-32... И еще я знал, что телефон, если никто из нас не притворялся, если надо мной не подшутили, стоял в переулке Сивцев Вражек, в доме 15/25. Никаких шансов найти тот телефон не было. Я уселся с книгой в коридоре, вытащив из ванной табуретку. Мама ничего не поняла, улыбнулась только проходя мимо, и сказала: - Ты всегда так. Начнешь разбирать книги, зачитаешься через десять минут. И уборке конец. Она не заметила, что я читаю телефонную книгу. Я нашел этот телефон. Двадцать лет назад он стоял в той же квартире, что и в сорок втором году. И записан был на Фролову К. Г. Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и быть не могло. Но вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они на моем месте, делали бы то же самое. и я поехал на Сивцев Вражек. Новые жильцы в квартире не знали, куда уехали Фроловы. Да и жала ли они здесь? Но мне повезло в домоуправлении. Старенькая бухгалтерша помнила Фроловых, с ее помощью я узнал все, что требовалось, через адресный стол. Уже стемнело. По новому району, среди одинаковых панельных башен гуляла поземка. В стандартном двухэтажном магазине продавали французских кур в покрытых инеем прозрачных пакетах. У меня появился соблазн купить курицу и принести ее, как обещал, хоть и с двадцатилетнем опозданием. Но я хорошо сделал, что не купил ее. В квартире никого не было. И по тому, как гулко разносился звонок, мне показалось, что здесь люди не живут. Уехали. Я хотел было уйти, но потом, раз уж забрался так далеко, позвонил в дверь рядом. - Скажите, Фролова Нина Сергеевна - ваша соседка? Парень в майке, с дымящимся паяльником в руке ответил равнодушно: - Они уехали. - Куда? - Месяц как уехали на Север. До весны не вернуться. И Нина Сергеевна, и муж ее. Я извинился, начал спускаться по лестнице. И думал, что в Москве, вполне вероятно, живет не одна Нина Сергеевна Фролова 1930 года рождения. И тут дверь сзади снова растворилась. - Погодите, - сказал тот же парень. - Мать что-то сказать хочет. Мать его тут же появилась в дверях, запахивая халат. - А вы кем ей будете? - Так просто, - сказал я. - Знакомый. - Не Вадим Николаевич? - Вадим Николаевич. - Ну вот, - обрадовалась женщина, - чуть было вас не упустила. Она бы мне никогда этого не простила. Нина так и сказала: не прощу. И записку на дверь приколола. Только записку, наверно, ребята сорвали. Месяц уже прошел. Она сказала, что вы в декабре придете. И даже сказала, что постарается вернуться, но далеко-то как... Женщина стояла в дверях, глядела на меня, словно ждала, что я сейчас открою какую-то тайну, расскажу ей о неудачной любви. Наверное, она и Нину пытала: кто он тебе? И Нина тоже сказала ей: "Просто знакомый". Женщина выдержала паузу, достала письмо из кармана халата. "Дорогой Вадим Николаевич! Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать..."

Приклеила застёжку и, как смогла уваляла. Вот, что получилось: Вышел щенок ротвейлера. На этом марафон закончился, но осталось ещё много идей. Надеюсь, что в этом году воплощу в жизнь хоть несколько. Процесс будет здесь.

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ 2 февраля — Всемирный день водных и болотных угодий. Владимир Германздерфер Сказка клюквенного болота. ( http://samlib.ru/g/germanzderfer_w_g/gr5.shtml ) Возле дремучего леса, в маленькой деревеньке, жил-был Иван. Молодец красивый, работящий. Весной пахал и сеял, летом косил да урожай собирал, а осенью в лес за грибами и шишками кедровыми ходил. Так бы и жил себе в удовольствие, а другим в радость, если бы однажды не захотелось ему сока клюквенного. Знал Иван, что в самой чаще лесной болото есть. На нём та ягода и растёт. Не долго думая, взял молодец корзинку, да и пошёл в лес. Идёт по тропинке заросшей, по сторонам смотрит. А деревья ему с высоты листвой шумят: - Не ходи, Иван, на болото гиблое. Сгинешь ты там. Позабудь про желание своё. Ягоды эти злой Болотяник сторожит. Попадёшься ему в руки, не выберешься. Загубит он тебя. Иван шёпот слушает, но не останавливается, с пути не сворачивает. Всё ближе и ближе к трясине подходит. Лес живой позади остался, началось царство болотное. Осока острая цветы душистые сменила. Вместо птичьего пения - воронье карканье слышится. Кругом деревья сухие, поломанные. Видит Иван: кочки по всему болоту торчат, а на них ягоды алые в росе купаются. Сорвал одну и в лукошко положил. Вторую, сладкую, в рот кинул, а третью увидал и не тронул, зелёная ещё. С кочки на кочку перепрыгивает, ягоды спелые собирает. Не заметил, как от твёрдой земли вглубь болота удалился. За одной красивой ягодой показалась другая, ещё красивее, ещё больше. Так Иван в самую топь и забрёл. Оглянулся, а куда назад идти не знает. Болото туманом заносит. Ничего уже не видать: ни дороги вперёд, ни дроги назад. В руках полная корзинка ягод, а в сердце страха ещё больше. Посмотрел Иван на небо, а там вороны чёрные кружат. Под ногами болото заклокотало, забулькало. Призадумался Иван: "Как быть?". Время к вечеру клонится, надо отсюда выбираться поскорее. Снял Иван лапоть и давай по трясине что есть силы лупить. Зашумела вода зловонная, разошлась в стороны тина гнилостная. Смотрит Иван, а перед ним в самой топи Болотяник стоит. Весь зелёный, скользкий, бородавками да пузырьками жёлтыми покрытый. Ноги как ласты жабьи. Руки толстые, как корни дубовые покручены, а на голове водоросли гнилые . Уши до самого пояса висят, из них мох коричневый торчит. Лицо широкое, плоское, будто лист прошлогодний сморщено. Глазами выпученными смотрит, и ртом с сотней зубов улыбается. - Ага, попался человечишка! Чего тебе надо, гость незваный? - Отпусти домой, хозяин болота. - Я бы отпустил, да ты полную корзину ягод нарвал, ещё и с горсточкой. Разрешения у меня не спрашивал, болоту не поклонился. За это хочу плату с тебя. - Да что ж с меня взять, чудо ты, болотное? Хочешь, накрою тебе стол знатный с урожая нового? Будешь за ним есть, пить и гостей своих угощать. - Не хочу, Иван, я твоего урожая. Раз пришёл за ягодами - будешь жизнью платить. - Да как же я могу жизнью платить, чудище болотное. Она у меня одна. Может, ещё какие желания есть? Я всё могу, всё умею. Только жизнь мне и самому нужна. - Ладно, Иван. Пожалею я тебя, а ты мне за это службу сослужишь. Иди поближе, на ухо шепну, что надобно. Иван корзинку поставил, и ухо к губам Болотяника приложил. - Есть у меня желание одно. Живёт в чаще лесной красна девица. Ты её из леса ко мне на болото замани. Пусть мне женой будет, а трясине нашей хозяйкой. - Так это разве желание? Я его в раз исполню. Показывай, Болотяник, куда идти. Засмеялся хозяин болота и пальцем пригрозил. - Ишь, какой шустрый! Погоди маленько, не всё сразу. Чтобы ты не убежал, Иван, вот тебе нить невидимая. Если из лесу выйдешь, да в деревню побежишь - тут же сердце твоё остановится. Упадёшь замертво и не отдышишься. А теперь ступай в чащу, и веди ко мне красну девицу. Как только Болотяник последнее слово сказал - сомкнулась тина зыбкая и появилась тропинка. Перестали над головой вороны каркать, беду кликать. Лес живой зашумел, птицы запели. Почувствовал Иван свободу и побежал прочь с болота. - Обману я тебя, Болотяник ужасный. Нечего красной девице на болоте делать. Нечего ей в трясине зловонной воронам песни петь. А лес вокруг Ивана листьями шумит, до дома провожает. - Повезло тебе, Иван. Пожалел тебя хозяин болотный. Беги скорей прочь и не оглядывайся. Иван в ответ засмеялся: - Да не боюсь я никого, лес дремучий. Ни Болотяника, ни сказок твоих страшных. Ты мне беду на болоте пророчил, а я целый и невредимый с полным лукошком ягод домой возвращаюсь. Замолчали деревья, перестали листвой шуметь. Смотрят ему в след, ветками с грустью качают. - Не знаешь ещё ты, Иван, какая беда тебя ждёт. Только Иван на опушку лесную вышел, только деревню увидел - как тут же сердце закололо. Одёрнула Ивана нить невидимая. Корзина из рук выпала и по земле рассыпалась. Закрыл молодец глаза и провалился в ночь чёрную. Ни рук, ни ног не чувствует, лежит как дерево поваленное: и жив как будто, да жизни нет. Тут, вдруг, голос чей-то сквозь мглу стал пробиваться, лучиком золотистым из небытия вытягивать. Очнулся Иван. Глядит: а он уже не на поляне лежит, а в доме чужом, на кровати высокой под одеялом пуховым. Испугался молодец. Вскочил с постели да без сил обратно рухнул. На грохот девица красная прибежала. Тоненькая, как берёзка юная. С косой русой до самого пола и глазами, как два небесных омута. Лицо красивое добротой и нежностью светится. Подсела она на край кровати, воды Ивану протянула и говорит: - Не бойся меня, Иван. Здесь тебе худого никто не сделает. Звери лесные тебя на опушке нашли и в дом ко мне принесли. Откинулся молодец на подушки мягкие, дух перевёл. - Как звать то тебя, девица-красавица? - Настенькой. - Откуда ведаешь, Настенька, что меня Иваном кличут? Ведь незнакомы мы вовсе? У Настеньки щёчки румянцем покрылись. Застеснялась, красна девица. - Я часто на опушку лесную выхожу. Стою и слушаю, как песни поешь весёлые да детишек шутками и прибаутками развлекаешь. - А почему, Настенька, из леса не выходишь, к людям не идёшь? Настенька в сторону болота глянула, и глаза вниз опустила. - От того, Иван, к людям не иду, что однажды ягод мне волшебных захотелось. Решила батеньке старенькому пирогов с клюквой испечь. Да только пожадничала, полное лукошко ягод набрала. Поймал меня на болоте Болотяник и нить невидимую к сердцу привязал. Сказа, что отпустит, если невестой его стану, да я не согласилась. Как только из леса выхожу - сердце болеть начинает. Вот, с тех пор, в лесу и живу. Уже и тятенька мой Богу душу отдал, а я всё со зверьми лесными и птицами дни коротаю. Иван голову вниз опустил и вздохнул горько: - Я тоже, Настенька, за ягодами на болото пошёл. Предупреждал меня лес, ветвями шумел, да я неразумный не послушал совета мудрого. Я тоже пожадничал и целую корзинку ягод набрал, даже с горсточкой. Привязал мне Болотяник к сердцу нить узлом невидимым. Привязал так крепко, что ни разорвать, ни ножом перерезать. Жизнь мне оставил с условием, что тебя к нему приведу. Настенька с кровати встала и платком голову повязала. - Теперь ты Иван за лесом присмотришь, а я на поклон к Болотянику пойду. Если женой его стану - отвяжет он нить от сердца твоего. Сможешь ты и дальше сказки деткам говаривать, радость малышам дарить. - Постой, Настенька! Не ходи на болото гиблое! Не нужна мне жизнь без тебя. Улыбнулась в ответ красна девица, сердце взглядом согрела. Ослабла нить невидимая. Но только Настенька к Ивану ближе подошла, как снова нить натянулась. Застонал Иван, за сердце схватился. Слёзы брызнули из глаз девичьих. Обернулась она, глянула на Ивана в последний раз и в дверь выскочила. Не успел молодец даже глазом моргнуть. - Иду, Болотяник, иду! Согласна я женой твоей стать. Только не натягивай нить невидимую. Выскочил Иван на крыльцо дома рубленного, да увидел только, как туман белым облаком Настеньку спрятал. Упал он без сил на лавочку и голову руками обхватил. Смотрит Иван на лукошко с ягодами и плачет. Не хочется ему больше сока сладкого, когда нет Настеньки, сердцу любой. Запел Иван песню грустную, а в ответ где-то на болоте запела Настенька. От грусти и боли человеческой Болотяник сильнее становится, а лес мрачнее. Сидит Иван на пороге и слушает песню. А со всех сторон туман молочный подбирается, лапами липкими всё в себя затягивает. Глядит Иван на пелену и думает, как бы это зло в добро обернуть. Не видно ему Настеньку за туманом, но и Болотянику его не видно. Можно в болото пробраться и Настеньку выкрасть. А по брошенным на землю ягодкам, обратную дорогу можно найти. Пусть не смогут они к людям больше выйти, зато будут в лесу вместе счастливыми жить, под самым боком у Болотяника. Встал Иван, взял лукошко и пошёл в сторону болота. Позади себя через каждый шаг ягоды красные бросает. Тихо-тихо ступает, веточки сухие обходит. Так, незамеченным, добрался до кочек болотных. Идёт в тумане вязком, песня Настенькина ему дорогу указывает. Всё ближе и ближе любимая, всё меньше и меньше ягод в лукошке. С последней ягодкой остановился Иван, стал сквозь марево смотреть. Изо всех сил глаза напрягает, да только ничего не видать. Куда ступить? Где земля твёрдая? Не знает молодец. Значит, пришёл он в самое логово Болотяника. Вдруг с неба птица в болото упала. Стала засасывать её трясина. Хочет птица взлететь - да силы нет. Жижа болотная чёрной грязью крылья залепила. Иван птице палку бросил. Схватилась птица лапками, удержалась на поверхности зыбкой. Тут на шум Болотяник из тумана вышел. Увидел Ивана, обрадовался: - Что, Иван? Всё равно ко мне вернулся? Забудь о птице. Всё равно ей не выбраться. Только силы свои на неё зря потратишь. Ты лучше посмотри, кто у меня есть. Болотяник туман руками развёл и пальцем корявым в просвет указал. - Вот она, твоя Настенька. Хозяин болота в ладоши хлопнул, и пелена белая совсем исчезла. Видит Иван: сидит Настенька на поляне, ягоды срывает и в лукошко кладёт. А сама словно спит и во сне говорит: - Иди ко мне, Ванечка. Будем в нашем счастье на болоте жить. Иван на птицу глянул и последнюю ягодку из корзинки ей в клюв положил. - Не быть по-твоему, Болотяник противный. Иван птицу от тины чёрной освободил и в небо выпустил. Как только она на свободе оказалась - Настенька сразу от сна очнулась и закричала: - Беги, Иванушка! Беги прочь отсюда! Сгубит тебя Болотяник проклятый. Хозяин болота от злости ластами топнул, и Настенька в тумане скрылась. - Раз противиться мне вздумал - блуждать тебе вечно в болоте этом, да песню Настенькину грустную слушать. Быть тебе, Иван, вечно у меня на привязи. Одёрнул Болотяник нить невидимую и упал Иван в болото. Сердце в комок сжалось, как птица раненная замерло. Отпустил Болотяник туман и снова увидел Иван Настенку. Не собирает она больше ягоды яркие, а сидит и плачет горько. Вьёт Болотяник из её боли нити волшебные, невидимые. Всё сильнее стягивает этими нитями сердце Иваново. Только Иван руку к любимой протянул - как туман снова всё белым облаком укутал. Вскочил молодец, побежал навстречу Настеньке, да в дымке вязкой запутался. Стал блуждать из стороны в сторону, искать дорогу к любимой. Всё тише и тиши слова песни становятся. Всё реже и реже бьётся сердце у Настеньки. Иван кричать стал - да туман не дал его словам пробиться. Упал молодец на кочку болотную. Смотрит на своё отражение в воде мутной. Хочет встать, да силы нет. Закрылись глаза от бессилия, как тут вдруг кто-то ягоду в воду бросил. Поднялся Иван - а это птица ягоду сорвала и ещё одну кинула. Дотянулся Иван до ягоды, съел её и силу почувствовал. А птица летать не перестаёт: всё новые ягоды в тумане срывает и Ивану приносит. Слышит Болотяник звон на болоте стоит. Чует, кто-то ягоды срывает да в воду бросает. А кто - увидеть не может. С каждой сорванной ягодой силу теряет хозяин болота. Из большого и ужасного сторожа трясинного - в маленького и сморщенного старичка превращается. Нет больше силы за нити невидимые дёргать. Нет больше силы плести клубочек из сердца Настеньки. Стал Болотяник кричать на весь лес: - Пощади, Иван! Не ешь мои ягоды! Отпущу тебя с Настенькой на все четыре стороны. Болотяник просит слёзно, а воронам втихаря рукой машет: - Поймайте птицу, что ягоды срывает. Стали вороны за птицей летать. Вот-вот заклюют. Да только, вдруг, лес начал слугам Болотяника мешать. Ветками машет, верхушками за крылья ловит, листьями глаза закрывает. Видит Иван: превратилась птица в хозяйку лесную. Вся такая лёгкая прозрачная, в платье из цветов и трав душистых. С золотыми волосами и глазами, как у лани ласковой. Хозяйка лесная махнула рукой на воронов и в шишки прошлогодние их превратила. Увидел это Болотяник, на колени в жижу болотную бухнулся: - Не губи меня, хозяйка леса. Посмотрела она на Болотяника, а потом на Ивана глянула. - Мир лесной должен в гармонии жить. Раз ты, Иван, на болото за любимой пришёл - то бери её и уходи. Доброе сердце твоё спало вас от беды неминуемой. А Настеньку я как дочь родную люблю, за то, что за лесом всегда ухаживала и зверей моих оберегала. Что ж до тебя, Болотяник, то ступай на дно болота, да там и сиди. Людей, за ягодами пришедших, не смей трогать. Хозяйничай на своей трясине ночью, да только меру знай. А если среди белого дня захочешь вылезти, то знай - придут за твоими ягодами Иван с Настенькой. Все до одной ягодки в лукошко соберут, ни одной тебе не оставят. Высохнешь весь и станешь былинкой невесомой. Исчезнет тогда вместе с тобой болото гиблое. Сказала всё это хозяйка лесная, превратилась обратно в птицу и в лес улетела. Болотяник тут же в болото плюхнулся, да когда падал, все нити волшебные оборвал. Вздохнули Иван с Настенькой свободно, и пошли по тропинке прочь из леса. До последнего своего дня сидел хозяин болотный на дне трясины. Только по ночам вылезал, и кочки в порядок приводил, цветами болотными украшал. А Настенька с Иваном свадьбу в деревне справили. Жили долго и счастливо, про тайну ягод клюквенных никому не говорили. Каждую осень ягоды на болоте собирали, но никогда все не срывали. Самые спелые Болотянику в подарок оставляли потому, что сердца у них были добрые. СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ 2 февраля — не только Всемирный день водных и болотных угодий, но и День сурка. А. Комаров Сурок Мне подарили сурка, толстого, неуклюжего. На его родине, в степях, он зовется байбаком, за его удивительную способность долго спать. Он спит всю зиму, весной, когда зазеленеют травы, байбак выходит из норы и усиленно питается молодой зеленью. Потом наступает жара, травы высыхают, и байбак снова залезает в нору и спит. Спит до осени. Когда пройдут дожди и зазеленеет трава, байбак вторично просыпается и бодрствует до зимы. Наш байбак был ручной, позволял брать себя на руки, гладить его и кормить вкусными вещами. Он любил морковь, печенье, фрукты и молоко. В углу, в сарае с сетчатой дверью, было положено сено; байбак устроил себе там логово и почти все время проводил в спячке. Один раз моя жена, принеся ему еду, не могла его добудиться. Она подошла к логову и стала трепать его по шкурке и уговаривала проснуться. Байбак выскочил из логова страшно рассерженный. Он встал на задние лапы и свирепо заскрежетал зубами. Он был возмущен до глубины души, и эту обиду он простить не смог. Жена всячески задабривала его, давала самые любимые кушанья, но он на нее бросался, скрежетал зубами и норовил вцепиться в руку. Он не простил ее до конца своей жизни. К другим же был по-прежнему ласков и брал из рук еду.

Продолжаю. Сделала широкий лоб и рыжеватые пятнышки над глазами.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 1 февраля наступает Год Тигра Семь страхов Нанайская сказка Это ещё тогда было, когда удэ, на камень глядя, каменного человека видел; на медведя глядя, думал — таёжного человека видит; на рыбу глядя, думай — водяного человека видит; на дерево глядя, думал — древесного человека видит. Тогда с людьми всякие вещи случались. Такие вещи случались, каких теперь не бывает. Жили два брата — Соломдига и Индига — в верховьях реки Коппи жили. Умер у них отец. Перед смертью наказал: — Друг за друга держитесь! Одному плохо станет — пусть другой поможет! В одну сторону оба глядите! Вот как сказал — делайте! Умер отец. Братья белую тесьму в косы вплели. Положили отца в гроб. Гроб ногами на восток поставили, чтобы и после смерти отец восход солнца видел. Семь дней отцу пищу носили, душу его кормили. Потом на охоту пошли.тигр прыгнул на Индигу «В одну сторону оба глядите», — говорил отец братьям. А младший брат Индига вслед брату ступает да всё по сторонам глазеет: очень Индига быстроглазый был, в одно место смотреть не любил. Шли, шли братья… Индига по сторонам смотрит. Вдруг какой-то шум слышит… Повернулся… А на старшего брата из-за валежины тигр прыгает! Тот и копья не наставил, и нож вынуть не успел. Индига дальше был. Ему бы копьё в тигра бросить! А у Индиги заячье сердце сделалось: испугался младший брат. На землю упал, руки сложил, тигра просит мимо идти, их с братом не трогать! Долго так лежал Индига. Потом голову поднял, смотрит — ни тигра, ни брата нет. Оба пропали. Никаких следов не видно… Защемило у Индиги сердце. Стал он брата звать. Кричал, кричал, да никто не отзывается, только сопки его крик передразнивают: — Со-ло-ом! Ди-ди! Га-га! А-а-а! Заплакал парень. Как без брата теперь жить? Что сородичам скажешь? Как с лица стыд утрёшь? Плакал Индига, плакал, а делать нечего, дома мать ждёт, надо охотиться. Стал Индига капканы смотреть. В одном колонок сидит. Чуть завидел Индигу, как закричит на него: — Уходи прочь, брата потерявший! Перегрыз зажатую в капкан ногу и ускакал на трёх ногах. Стал Индига ловушки смотреть. В одной петле хорёк сидит. Увидел хорёк Индигу, давай кричать. — Противно такому в руки даться! Ты брата потерял! Петлю разорвал, в тайгу ушёл. Выстрелил Индига в гуся. Полетела стрела, ударила гуся под крыло. Вырвал гусь клювом стрелу, бросил Индиге обратно, кричит парню: — Как такому добычей стать? Брата потерял. Инди-га-га! На середину реки вылетел гусь, в воду бросился, утонул. Не даются парню с заячьим сердцем ни звери, ни птицы. Сел Индига. Стал думать. Долго думал: весь табак искурил, весь мох вокруг искурил. Болит у него сердце. Думает Индига: «Вот брата потерял. Плохое дело это — брата потерять! Сердце болит… Трубку потеряешь и то не успокоишься, пока не найдёшь! А я брата потерял… Однако, пойду Соломдигу искать. Найду — сердце болеть перестанет. Сам пропаду — сердце болеть перестанет!» К матери Индига пошёл. На колени встал. Всё рассказал. Как у него заячье сердце стало — рассказал. Поцеловала его мать. Говорит ему, плача: — Отец учил вас вперёд смотреть. Не послушался ты — брата потерял, заячье сердце нашёл. Сердце мужчины иди искать! Брата иди искать! Из-за твоего страха пропал он. Только смелостью теперь вернёшь его! Взял Индига трубку, огниво, нож и копьё. Пошёл. А куда идти? Не знает Индига. Пошёл на закат… Ползущего ужа встретил, спросил — где брата искать. Не знает уж. Пошёл дальше. Бегающую по земле мышь повстречал. Спросил, не видала ли Соломдигу? Не видала мышь. Дальше Индига пошёл. Лазающую по деревьям белку увидел. Спросил. Нет, не видала белка брата. К реке подошёл, плавающих рыб увидел. Спросил рыб — не видали ли Соломдигу? Не видали рыбы. Пошёл Индига дальше. Прыгающую жабу спросил. Не видала жаба. Летающую пеночку увидел, спросил. Отвечает пеночка, что не видела Соломдигу — низко летает. Журавля, выше летающего, спросил. Не видел журавль. Говорит: — У орла, выше всех летающего, спроси! Стал орла Индига спрашивать — не видал ли орёл, куда его брата Соломдигу тигр унёс. Говорит орёл: — Далеко твой брат. Найти его можно, если семь страхов перетерпишь! Теперь у тебя сердце зайца. Когда будет у тебя сердце храбреца, тогда ты брата найдёшь! — Обронил орёл одно перо, говорит: — Помогу я тебе! Куда полетит моё перо, туда иди! Полетело перо на закат. Индига за ним пошёл. Долго ли шёл — не знаю. Через три ручья перешёл. Летит перо впереди. Смотрит Индига вперёд, как отец учил. Шагает Индига, брата потерявший. Вот дошёл парень до реки. Перо орлиное через реку перелетело. Сделал Индига лодку, на воду бросил. Вспенилась река, забурлила, зашумела, закипела. Как в котле, вода бурлит. Пар от воды поднялся. Туман по долинам пошёл. Сморщилась лодка Индиги, покоробилась, утонула. Рыбы в той реке сварились, плавают кверху брюхом, белыми глазами на Индигу смотрят. Страшно парню стало, но дело делать надо, а то навсегда у него заячье сердце останется. Сам себе говорит: «Это ещё не страх! Страх ещё впереди!»стойбище тигров Уставил свой лук меж двух деревьев Индига. Тетиву натянул, сучком зацепил. Стрелу наложил на лук. Сам одной рукой за стрелу взялся, другой — сучок сломал. Отскочил сучок. Сорвалась тетива. Разогнулся лук. Полетела стрела. Через реку кипящую полетела. Клубится пар вокруг Индиги, обжигает… Терпит Индига… Широкая река была. Пока летел парень, весь обжёгся. «Ничего, — говорит, — заживёт!» На другом берегу опустилась стрела. Стал Индига на ноги. Видит — орлиное перо его дожидается. Только ступил парень на землю — полетело перо дальше. Индига — за ним! Шёл, шёл… Через три ручья перепрыгнул, через три сопки перелез. Видит — между двумя горами — каменная поляна! К той поляне узенькая тропинка ведёт. Та тропинка костями усеяна да черепами огорожена. Страшно стало Индиге. А орлиное перо вдоль той дорожки летит, прямо на каменную поляну. Видит Индига — на той поляне тигриное стойбище. Тигров — как пчёл в дупле!.. Добычу терзают. Друг к другу ластятся. Друг с другом дерутся. Ревут тигры так, словно над стойбищем Агды — гром — гремит. Орлиное перо через стойбище летит. Бьётся сердце у Индиги. «Съедят меня!» — думает парень. Трубку напоследок выкурил. Про огниво вспомнил. Из трутницы сухую траву вытащил, жгутом скрутил. Тот жгут себе на голову надел. Высек огонь, зажёг жгут. Пылает сухая трава на голове у Индиги, будто костёр. Кинулся Индига через тигриное стойбище. Шарахнулись тигры в разные стороны. Ничего, кроме огня, не видят, Индигу не видят! Ревут тигры, хвостами по земле колотят, пасти красные разевают. А Индига — мимо них. Сам себе говорит: «Это ещё, видно, не страх! Страх-то ещё впереди!» Стойбище пробежал. Тигра одного убил, крови напился, мяса с собой взял, шкуру с собой взял. А орлиное перо — уже над Индигой опять. Только справился он с делом — полетело перо дальше. Дорог не выбирает, летит напрямик. Три ручья перепрыгнул, три сопки перешёл, три реки Индига миновал. За последней рекой лес начинается. В том лесу — деревья до неба. Густо растут. Через ветки луч солнца не пробьётся. Через ветки ветер не продерётся. в шкуре тиграСтоят деревья, лианами переплетены. Сучья, словно руки, извиваются, хватают. Зверя пропустят, человека — нет. Видит Индига, чьи-то кости уже на ветках тех деревьев белеют. Страшно стало Индиге: колотится у него сердце, руки дрожат, а он сам себе говорит: «Это ещё, видно, не страх! Страх-то впереди!» Тигриную шкуру на себя натянул, мясо на куски порезал, на копьё вздел. В тот лес Индига вошёл. Тянутся к Индиге деревья, запах мяса слышат. Руками — ветками — ощупывают Индигу. Как ветка к нему — Индига кусок мяса ей кидает. Деревья друг у друга мясо вырывают. Драться из-за мяса начали. Так и хлещут сучьями друг друга, только кора да щепа в разные стороны летят. А Индига — всё дальше и дальше, через лес идёт за орлиным пером. С собой веток от тех деревьев набрал, думает, пригодятся обсушиться: «Разведу костёр, когда можно будет!» Летит орлиное перо. Шесть ручьёв перепрыгнул, шесть сопок перелез, шесть рек перешёл Индига. Вот вышел он на болото. Летит перо напрямик. Как Индиге быть? Стал он те ветки на болото бросать. Стал по тем веткам ступать. Погружаются ветки в болотную воду. Пузырится болото. Синие огоньки по нему порхают. Дошёл Индига до середины болота. На дороге у него горбатый маленький человек стоит: одна нога у того человека, одна рука у него. Испугался Индига: сердце у него забилось, руки-ноги задрожали. Узнал того человека Индига, хоть ни разу не видал до сих пор. Того человека Боко звать. Только вред он людям делает. По болоту водит, пока трясина не засосёт! Говорит Боко: — Куда идёшь, парень? — Тебя ищу! — отвечает Индига. (Что ему терять!) — Вот я! — говорит Боко. — Зачем я тебе нужен? — От людей я слыхал, — говорит тогда Индига, — что твоя одна нога сильнее двух… Не могу я этому поверить! Вот пришёл посмотреть. Давай испытаем, кто выше прыгнет? Лучше меня у нас в деревне никто не прыгает! — Прыгни ты! — говорит Боко. Прыгнул Индига. Выше дерева прыгнул. Вниз полетел — ноги растопырил, на сучки встал. До пояса в болото ушёл. Те сучки не дали ему утонуть. Засмеялся Боко. — Разве так прыгают! — говорит. — Вот как надо! — Присел он на своей одной ноге, разогнулся, да как подпрыгнет! До облаков долетел! Вниз головой перевернулся, обратно полетел. А Индига давай дальше сучья перекладывать, из болота выбираться… Упал Боко, весь в трясину ушёл. Пока выбирался да глаза протирал — Индига на твёрдую землю вышел. На ровном месте стоит. Теперь Боко ему не страшен — не заплутает. Сам себе Индига говорит: «Это ещё не страх был. Страх-то, видно, впереди!» Кричит ему Боко: — Эй, парень! Видал, как надо прыгать? Иди сюда! — Некогда! — кричит Индига. — Дело у меня есть! А перо орла дальше летит. Не успел Индига обсушиться. Весь облепленный грязью дальше пошёл. Девять ручьёв перепрыгнул, через девять сопок перелез, унты совсем изорвал Индига, босой идёт, ноги бьёт. Девять озёр перешёл… Из последнего озера большой змей выполз, кольцами вьётся. Каменная чешуя на нём блестит, звенит на нём чешуя. Из пасти пламя пышет. Под змеем земля, трава горит. Дохнул на Индигу змей — одежду на нём сжёг, брови опалил. Страшно стало Индиге. Побледнел он, сердце бьётся, руки-ноги дрожат, на лбу пот выступил. Утешает сам себя парень: «Это, видно, ещё не страх. Страх-то впереди!» Набрался духу, кричит змею: — Эй, коли ты меня съесть хочешь, так возьми сначала кусок сала с меня! Может, хватит с тебя и куска?каменный человек Камень с земли подобрал, болотную грязь с себя соскоблил, тот камень вымазал, змею в пасть бросил. Подавился змей, не может камень проглотить, не может на Индигу огнём дохнуть. Давай Индига бежать, пока змей с камнем не справился. А перо орлиное вперёд летит, пути не разбирая. Девять ручьёв Индига перепрыгнул, девять сопок перешёл, девять озёр, девять лесов прошёл. Идёт босой, до мяса ноги о камни стёр. И вышел он в каменное ущелье… Тут ему всего страшнее стало: живые камни вокруг! Поворачиваются, вслед ему глядят, раскачиваются, друг с другом на каменном языке говорят. А перо дальше летит. Индига за ним. Видит вдруг Индига, среди камней человек стоит. Не простой тот человек: голова — редькой, ноги кривые, ростом тот человек такой, что голову задрать вверх надо, чтобы лицо его увидеть. Не встречался с таким раньше Индига, а сразу узнал, кто перед ним стоит, — Какзаму, злой горный человек. Стал белый Индига, сердце у него бьётся, руки-ноги трясутся, волосы от страха дыбом встали. Однако говорит парень сам себе: «Это ещё не страх! Страх-то впереди!» Поклонился он Какзаму. Спрашивает тот: — Тебе чего здесь надо, козявка? Говорит ему Индига, себя пропавшим уже считая: — Эй, сосед! Ты, говорят, силу большую имеешь? — Правду говорят! — отвечает Какзаму. — Видишь, вокруг камни лежат? Всё это люди были, да я их в камни обратил. Пусть мои утёсы и всё, что под ними, сторожат! И тебя сейчас в камень обращу! — Тронул он Индигу за руку. Стала каменная рука у Индиги. Пошевельнуть Индига рукой не может, поднять её не может. Чёрная рука стала. Чуть не умер от страха Индига. Но духу набрался, говорит: — Э-э! Это ещё дед мой умел делать! Только не велика это сила — из живого мяса камень сделать. Вот ты из камня живое мясо сделай! Мой дед умел, да давно умер. Теперь никто не умеет! Рассмеялся Какзаму — пошло в горах грохотать, обвалы пошли, лавины в ущелья скатились, камни все зашевелились. Отвечает он Индиге: — Моя сила, моя власть: что хочу, то и сделаю! Тронул он руку Индиги. Опять стала рука живая. Побежала по ней горячая кровь, стала рука шевелиться. — Э-э! Это ещё не всё! — кричит Индига. — Ну-ка, нагнись ко мне, на ухо скажу то, что дед мой знал, да с собой унёс! Нагнулся горный человек к Индиге. Ухо подставил. Глазами ворочает. Ноздри такие, что целый кулак влезет. Вытащил Индига из-за пояса кисет с табаком да весь табак и высыпал Какзаму в нос! Принялся Какзаму чихать. Чихал, чихал… Вся сила у него через нос вышла. Когда ещё сила придёт — время пройдёт… А Индига — бежать, пока не поздно! Убежал от Какзаму! Идёт за орлиным пером опять. Один ручей перепрыгнул, три сопки перешёл, шесть озёр обежал, девять лесов прошёл. Ноги свои до костей стёр. Шёл, шёл Индига — каменная стена стоит. Ту стену не обойдёшь! Через ту стену не перелезешь! Влево, вправо — стена через всю землю тянется; верх её облака закрывают. Ударилось орлиное перо о ту стену и в пыль разлетелось, будто и не было его никогда! Вот уж тут стало Индиге страшно. Так страшно, что и слов таких нет, чтобы рассказать. Ту стену силой не возьмёшь! Ту стену хитростью не возьмёшь! Заплакал Индига, посмотрев на себя. Ноги до костей стёрты. Руки обожжены. Одёжка — в клочьях. Живот от голода к спине прилип. Много страху перетерпел Индига, а брата не видать! Вынул нож Индига, говорит: — Назад не пойду — никто из сородичей моих назад не ходил… Сердце своё заячье вырежу! Стыд с лица утру… Нож к груди приставил. Вдруг видит, в стене дверь показалась. А какой за ней ещё страх стоит? Себя пересилил Индига. «Как могу бояться? Мужчина я!» Слышит вдруг, забилось у него в груди сердце мужчины. Взял он копьё в руку. Ударил что есть силы копьём. Распахнулась дверь. Ко всему готовый, прыгнул Индига в ту дверь… — Что такое? Видит парень — на том месте он стоит, где брата своего потерял! И стены никакой нет!Семь страхов Вокруг сарана — цветок — красным пламенем цветёт, птицы щебечут… А прямо перед Индигой стоит его брат Соломдига. Стоит брат, красивую девушку за руку держит. Такой красивой не видал ещё Индига. Ресницы у девушки — как камыш, глаза — жёлтые, как солнце сияют. Жёлтый халат свадебный на девушке надет. На халате — чёрные полосы, будто на тигровой шкуре. Говорит Соломдига: — Спасибо тебе, брат! Не побоялся ты ничего ради меня! Улыбается девушка Индиге. Говорит: — Я тигриного рода человек! Полюбила я твоего брата. Потому и унесла его к себе. Только вижу — ты без брата жить не можешь. Отпросилась я у тигриного хозяина к простым людям. Буду теперь с вами жить! С вами жить можно — смелые люди вы! Взялись они за руки и пошли вместе. Мать обрадовали. Соломдига с девушкой мужем и женой стали. А Индига научился вперёд смотреть, и заячьего сердца у него никогда больше не было.

А последняя буква марафона была "Р". Валяю брошь-ротвейлера. Для того, чтобы сделать более-менее плавный переход цвета, сначала распушила обратной иглой, а затем проваляла обычной.