Chanda

Вот и готова синица:

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 14 февраля - Католический День святого Валентина (День всех влюблённых) Как Тристан нашел Изольду Валлийская легенда После охоты на кабана Турх Труйта и прочих важных событий, как то: сражение с Черной Ведьмой, свадьба Килуха Прекрасного с дочерью Великана-из-Великанов - Олвен и гибель Великана-из-Великанов, на острове Британском настали мир и покой. Король Артур отдыхал от славных подвигов и ратных дел, когда до него дошла весть, что Тристан, сын Тралуха, и Изольда - Лебединая Шея, жена Марка, сына Майрхьока, убежали на Север, в дубовые рощи Келидонские, как какие-нибудь безродные изгнанники. Вместо крыши над головой у них густые ветви деревьев, вместо мягкой постели - зеленые листья. На завтрак, на обед и на ужин у них дичь лесная, а винный погреб - прозрачный ручей. Но нет для них ничего дороже их нежной любви, и год им кажется неделей, а неделя - вечным летом. Следом за вестниками Марк и сам поспешил к королю Артуру с жалобой на Тристана. - Мой господин,- сказал Марк королю,- мне неизвестно, на чьей ты стороне, но вспомни, что я тебе ближе по родству, чем Тристан, ибо я сын твоей сестры, а следовательно, твой родной племянник. И, стало быть, мне, а не ему пристало ждать от тебя помощи. Я оскорблен и требую отмщения! Выполни свой долг, мой повелитель! - Это нетрудно сделать! - сказал король Артур.- Однако следует помнить, что Тристан - один из трех самых славных героев нашего острова. - Мой господин,- возразил Марк,- этот позор пятнает не только мою честь, но и твою. Тристан - твой рыцарь, так неужто ты хочешь, чтобы все говорили, будто он выказывает тебе пренебреженье? - Ну, это мы еще посмотрим! - сказал Артур. В тот же день он созвал своих рыцарей, и они поскакали вместе с Марком на Север. Темной ночью они окружили со всех четырех сторон дубовые Келидонские рощи. Тристан сладко спал, обнимая свою Изольду, и ничего не слыхал. А Изольда, как все женщины, была беспокойней и услышала лязг оружия и шепот бойцов, прятавшихся за каждым кустом, за каждым деревом. Она так задрожала в объятьях Тристана, что он проснулся. Проснулся и спросил: - Моя милая госпожа, отчего ты дрожишь, ведь я рядом с тобой? - Не за себя боюсь,- отвечала Изольда,- но за тебя. Я слышу голоса со всех сторон. Наверное, эти люди пришли, чтобы тебя погубить. - Разве ты не знаешь, моя госпожа,- громко сказал Тристан,- что судьбой предначертана смерть всякому, кто прольет хоть каплю моей крови? А кроме того, среди этих людей много моих верных друзей - и честный Кай, и свирепый Бедуйр, и обходительный Гвалхмай, и мои названые братья, которые, как и я, служат нашему королю Артуру. И Тристан с нежной заботой спрятал Изольду в дупле старого дуба, а вечнозеленые листья плюща, падуба и растущего рядом тиса надежно укрыли ее от чужих глаз. Потом он взял в руки свой молнии подобный меч, надел на спину щит, подобный тяжелой грозовой туче, и кинулся туда, откуда громче раздавались голоса и лязг оружия. Ветви раздвинулись, и перед Тристаном предстал сам Марк, окруженный своими рыцарями. - Достойный муж,- сказал ему Тристан,- мы, кажется, с тобою в ссоре. Бери свой меч, и мы сейчас решим, кто прав, кто виноват. Не тут-то было. Марк кликнул своих людей и велел им схватить Тристана, связать и доставить ко двору короля Артура. Но рыцари возмутились. - Позор на наши бороды,-сказали они,-если мы станем биться за господина, который сам отказался от битвы! И они отпустили Тристана с миром. И опять пришел Марк к королю Артуру с жалобой на Тристана. - Что ж,- сказал Артур,- я так и думал, что это случится. Остается одно: наслать на Тристана наших лучших арфистов, чтобы смягчить его сердце. А следом отправить к нему поэтов и менестрелей, чтобы от их похвал и славословий Тристан сменил гнев на милость. Вот тогда мы с ним и поговорим. Так и сделали. Когда чудесные звуки арфы наполнили Келидонские рощи, и смолкли птицы, и замерли деревья, ее заслушавшись, сердце Тристана смягчилось. Он кликнул музыкантов и щедро наградил их золотом и серебром. Следом за арфами Тристан услышал прекраснейших поэтов и менестрелей. Их песни и слова пленили Тристана и Изольду. Тристан снял с шеи золотую цепь, украшенную рубинами и жемчугами, и подарил ее главному певцу-поэту, а остальных щедро наградил золотом и серебром. Так был укрощен его гнев, так пробудились в нем восторг и восхищение. И тогда пред ним предстал Гвалхмай с посланием от короля Артура. Речи Гвалхмайя были столь обходительны, что Тристан им внял и поехал следом за Гвалхмайем ко двору короля. Тристан и Марк поклялись хранить мир, пока справедливый королевский суд не рассудит их,- так повелел король Артур. Но сначала Артур с каждым из них завел беседу, чтобы спросить, не откажется ли тот или другой от леди Изольды по своей воле. Нет, ни тот, ни другой отказываться не хотели. И тогда король Артур сказал им свое последнее слово: - Пока зеленеют на деревьях листья, Изольда будет принадлежать одному из вас, а когда опадут листья - другому. Первым выбирать будет Марк, сын Майрхьона! - Благодарю тебя, господин мой, - обрадовался Марк. - Выбрать нетрудно! И он сказал, что пусть Изольда будет ему женой, когда нет листьев на деревьях: ведь зимой время тянется дольше, дни короче, зато ночи длинней. Король Артур поехал со своими рыцарями в Келидонские рощи и сообщил Изольде свое решение и выбор Марка. - Мой господин и повелитель! - воскликнула Изольда. - Благослови господь твой справедливый суд! - Как так? - удивился король. В ответ Изольда пропела: Три дерева в нашем растут лесу: Плющ, падуб и красный тис. Листвы не теряют они зимой - Теперь Тристан навсегда будет мой! Вот как Марк потерял, а Тристан нашел свою Изольду.

Синичка почти готова. Осталось сделать желтоватый затылок, привалять под хвост белый пух и приклеить клюв, глаза и лапки, слепленные из полимерной глины.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 11 февраля - Всемирный день больного О'Генри Последний лист В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза два. Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы. Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента по счету! И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж в поисках окон, выходящих на север, кровель ХVIII столетия, голландских мансард и дешевой квартирной платы. Затем они перевезли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали «колонию». Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома. Джонси — уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэйн, другая из Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Вольмой улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава вполне совпадают. В результате и возникла общая студия. Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами. По Восточной стороне этот душегуб шагал смело, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мохом переулков, он плелся нога за ногу. Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными кулачищами и одышкой. Однако он свалил ее с ног, и Джонси лежала неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома. Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей вызвал Сью в коридор. — У нее один шанс… ну, скажем, против десяти, — сказал он, стряхивая ртуть в термометре. — И то, если она сама захочет жить. Вся наша фармакопея теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чем она думает? — Ей… ей хотелось написать красками Неаполитанский залив. — Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем действительно стоило бы думать, например, мужчины? — Мужчины? — переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как губная гармоника. — Неужели мужчина стоит… Да нет, доктор, ничего подобного нет. — Ну, тогда она просто ослабла, — решил доктор. — Я сделаю все, что буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой пациент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств. Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у нее будет один шанс из пяти, вместо одного из десяти. После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно. Потом она храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая рэгтайм. Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами. Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула. Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Для молодых художников путь в Искусство бывает вымощен иллюстрациями к журнальным рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в Литературу. Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз. Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она смотрела в окно и считала — считала в обратном порядке. — Двенадцать, — произнесла она, и немного погодя: — одиннадцать, — а потом: — «десять» и «девять», а потом: — «восемь» и «семь» — почти одновременно. Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи. — Что там такое, милая? — спросила Сью. — Шесть, — едва слышно ответила Джонси. — Теперь они облетают гораздо быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять. — Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди. — Листьев. На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня. Разве доктор не сказал тебе? — Первый раз слышу такую глупость! — с великолепным презрением отпарировала Сью. — Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься? А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой. Да ведь еще сегодня доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь… позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять шансов против одного. А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идешь мимо нового дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя. — Вина тебе покупать больше не надо, — отвечала Джонси, пристально глядя в окно. — Вот и еще один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остается всего четыре. Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я. — Джонси, милая, — сказала Сью, наклоняясь над ней, — обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать иллюстрацию завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору. — Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? — холодно спросила Джонси. — Мне бы хотелось посидеть с тобой, — сказала Сью. — А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья. — Скажи мне, когда кончишь, — закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная и неподвижная, как поверженная статуя, — потому что мне хочется видеть, как упадет последний лист. Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, — лететь, лететь все ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев. — Постарайся уснуть, — сказала Сью. — Мне надо позвать Бермана, я хочу писать с него золотоискателя-отшельника. Я самое большее на минутку. Смотри же, не шевелись, пока я не приду. Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже под их студией. Ему было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, как у Моисея Микеланджело, спускалась у него с головы сатира на тело гнома. В искусстве Берман был неудачником. Он все собирался написать шедевр, но даже и не начал его. Уже несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни ради куска хлеба. Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не по карману. Он пил запоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре. А в остальном это был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц. Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу двадцать пять лет стояло на мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра. Сью рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчет того, как бы она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет ее непрочная связь с миром. Старик Берман, чьи красные глаза очень заметно слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями. — Что! — кричал он. — Возможна ли такая глупость — умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси! — Она очень больна и слаба, — сказала Сью, — и от лихорадки ей приходят в голову разные болезненные фантазии. Очень хорошо, мистер Берман, — если вы не хотите мне позировать, то и не надо. А я все-таки думаю, что вы противный старик… противный старый болтунишка. — Вот настоящая женщина! — закричал Берман. — Кто сказал, что я не хочу позировать? Идем. Я иду с вами. Полчаса я говорю, что хочу позировать. Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси. Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда. Да, да! Джонси дремала, когда они поднялись наверх. Сью спустила штору до самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они подошли к окну и со страхом посмотрели на старый плющ. Потом переглянулись, не говоря ни слова. Шел холодный, упорный дождь пополам со снегом. Берман в старой синей рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо скалы. На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зеленой шторы. — Подними ее, я хочу посмотреть, — шепотом скомандовала Джонси. Сью устало повиновалась. И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща — последний! Все еще темнозеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землей. — Это последний, — сказала Джонси. — Я думала, что он непременно упадет ночью. Я слышала ветер. Он упадет сегодня, тогда умру и я. — Да бог с тобой! — сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке. — Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной? Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный, далекий путь, становится чуждой всему на свете. Болезненная фантазия завладевала Джонси все сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие ее с жизнью и людьми. День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своем стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь с низкой голландской кровли. Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору. Лист плюща все еще оставался на месте. Джонси долго лежала, глядя на него. Потом позвала Сью, которая разогревала для нее куриный бульон на газовой горелке. — Я была скверной девчонкой, Сьюди, — сказала Джонси. — Должно быть, этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была гадкая. Грешно желать себе смерти. Теперь ты можешь дать мне немного бульона, а потом молока с портвейном… Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь. Часом позже она сказала: — Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив. Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую. — Шансы равные, — сказал доктор, пожимая худенькую, дрожащую руку Сью. — При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен навестить еще одного больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. Тоже воспаление легких. Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжелая. Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее. На другой день доктор сказал Сью: — Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход — и больше ничего не нужно. В тот же вечер Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием довязывая ярко-синий, совершенно бесполезный шарф, и обняла ее одной рукой — вместе с подушкой. — Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, — начала она. — Мистер Берман умер сегодня в больнице от воспаления легких. Он болел всего только два дня. Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лед. Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь. Потом нашли фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой красками. Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана — он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист.

Уплотнила верхнюю часть крыльев. Приваляла чёрную "шапочку" и "галстук".

Крылья и хвост готовы. Прикрепила хвост, поверх - зелёную шерсть - это будет спинка. Уваляла поплотнее и приделала крылышки. Потом опять зелёная шерсть.

Работа над крылышками... ...и хвостом.

И снова я с синичкой. Те, кто ещё застал предыдущий вип, помнит, что голову я валяла отдельно. Теперь решила попробовать привалять просто так:

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 5 февраля наступает Год Свиньи Заколдованный кабан Румынская народная сказка Шил-был однажды… а может, и вовсе не жил… Так вот, жил-был царь, и было у него три дочери. Пришлось ему отправиться на войну. Собрал царь дочерей и говорит им: — Вот, дорогие мои дочки, привелось мне идти воевать. Поднялся на нас враг с несметным войском. Покидаю вас с большой печалью. Без меня будьте благоразумны, ведите себя пристойно и рассудительно, следите, чтобы в доме было всё в порядке. Разрешаю вам гулять в саду и входить во все горницы в доме. Лишь в одну заднюю горницу, за углом направо, нельзя входить, не то плохо вам придётся. — Будь спокоен, батюшка, — отвечали дочки. — Никогда из твоей воли мы не выходим. Поезжай себе, не тревожься, и да пошлёт тебе господь полную победу. Изготовившись в поход, царь доверил дочерям ключи от всех горниц, снова напомнил своё наставление и с тем распрощался. Царские дочери со слезами на глазах поцеловали отцову руку и пожелали ему удачи. Старшая дочь приняла от отца ключи. Затосковали, запечалились девушки, оставшись одни. Когда же немного порассеялась грусть-тоска, решили они часть дня работать, другую часть — читать, а третью — гулять по саду. Так они и поступили, и всё поначалу шло хорошо. Позавидовал нечистый девичьему покою и сунул-таки свой хвост в их дела. — Сестрицы, — сказала однажды старшая дочь. — Какой уж день мы прядём, шьём да читаем. Давненько остались мы одни-одинёшеньки, и нет такого уголка в саду, где бы мы ни побывали. Входили мы во все горницы батюшкиного дворца, видели, сколь богато и красиво они убраны. Почему б не войти нам и в ту горницу, которую батюшка запретил отпирать? — Что ты, что ты, сестрица, — отвечает младшая, — дивлюсь я, как пришло тебе на ум такое! Ведь ты нас подбиваешь нарушить батюшкину волю. Если уж отец запретил нам входить туда, значит он знал, что говорит и почему нам надобно так поступать. — Невелика беда, если мы туда и войдём, — говорит средняя дочь. — Ведь не выскочит оттуда ни змей, ни другое какое чудовище, и нас не проглотит. Да и откуда батюшка узнает, входили мы туда или нет? Так говорили они между собой, советовались и дошли как раз до той горницы. Старшая сестра, ей-то и были доверены ключи, вложила в замок заветный ключ, повернула его легонько — щёлк! — дверь и распахнулась. Девушки вошли. Что ж они там увидели? Да ничего особенного, горница, как горница. Только посередине стоит покрытый дорогим ковром большой стол, а на нём лежит большая раскрытая книга. Разобрало девушек любопытство, и захотелось им почитать ту книгу. Старшая подошла к столу первой и вот что прочитала: — Старшая царская дочь выйдет замуж за царевича из восточной страны. Подошла средняя, повернула страницу и прочитала: — Средняя царская дочь выйдет замуж за царевича из закатной страны. Девушки обрадовались и стали шутить и пересмеиваться. А младшая дочка ни за что не хотела попытать свою судьбу. Но старшие сёстры не давали ей покою; в конце концов, нехотя, подошла и она к столу, перевернула нерешительно страничку и прочитала: — Младшая царская дочь выйдет замуж за кабана. Даже молния с неба не сразила бы так бедную девушку, как эти слова. Чуть не умерла она с горя и, не подхвати её сёстры, разбила бы себе голову, упав без памяти. А когда бедняжка очнулась, сёстры стали её утешать и уговаривать. — Да полно, — говорила одна, — неужто ты веришь всему этому? Да слыханное ли дело, чтоб царская дочь вышла замуж за свинью? — Глупышка ты, — говорила другая — разве нет у батюшки войска, чтоб уберечь тебя, если даже к тебе и посватается эдакая грязная скотина?! Младшая дочь и сама бы рада была поверить сестриным уговорам, да никак не могла успокоиться. Все её мысли то и дело возвращались к книге; ведь предсказала же она сёстрам такую счастливую судьбу, и лишь ей напророчила такое несчастье, какого доселе никто на свете и не слыхивал. Да к тому же мучилась она ещё и тем, что преступила отцовский запрет. Стала младшая сестра чахнуть. За несколько дней изменилась так, что её и не узнать. Была румяной и весёлой, а тут поблёкла и увяла, и ничего-то ей больше не хотелось. Перестала она играть с сёстрами в саду, собирать цветы, вить венки, перестала петь за прялкой и за шитьём. А тем временем царь-отец одержал такую победу, какой и сам не ждал, — побил и прогнал супостатов. Всей душой стремился он к своим дочерям и потому поспешил вернуться домой. Народ вышел к нему навстречу с барабанами и трубами, радуясь, что царь возвращается с победой и славой. Вернулся царь и, не переступив ещё порога, воздал хвалу господу за то, что он помог ему одолеть противников. Вошёл он в дом, дочери кинулись ему навстречу. Ещё больше обрадовался царь, как увидел, что дочки его в добром здоровье. Младшая старалась, как могла, скрывать свою печаль. Но прошло немного времени, и царь стал примечать, что младшая дочь всё грустит и худеет. Его как ножом по сердцу резануло: заподозрил он, что дочери нарушили его запрет. Как в воду глядел. И чтоб убедиться наверняка, призвал он дочерей и приказал им говорить только правду. Признались девушки во всём, побоялись лишь сказать царю, кто из них подстрекнул сестёр его ослушаться. Как услыхал это царь, загрустил и загоревал, и совсем было одолела его тоска. Но не поддался он горю, а попытался утешить дочь, понимая, что и она погибает от тоски. Что сделано, то сделано; увидел он, что теперь никакими словами не поможешь. Шло время, и стала эта беда забываться. Однажды явился сын одного царя из восточной страны и попросил себе в жёны старшую из сестёр. Царь с радостью согласился. Справили пышную свадьбу, и через три дня проводили молодых с большой честью до самой границы. Спустя немного вышла замуж и средняя дочь, — высватал её царевич из закатной страны. Увидела младшая сестра, что сбывается написанное в книге, ещё больше закручинилась. Не хотела есть, не стала наряжаться и в сад не ходила гулять. Уж лучше ей умереть, чем жить всем на посмешище. Но царь берёг её от злой погибели и успокаивал как мог своими уговорами. Шёл день за днём, и вот однажды является во дворец к царю большой кабан и говорит человечьим голосом: — Здравствуй, царь! Да будешь ты бодр и весел, как восход солнца в ясный день! — Добро пожаловать, друг! Каким ветром тебя к нам принесло? — Я пришёл посвататься, — отвечает кабан. Изумился царь, услышав от кабана этакую складную речь, и сразу решил, что тут дело нечисто. Не хотелось ему отдавать кабану дочь в жёны, но как узнал он, что все дворы и улицы полны свиней и что пришли все они вслед за женихом, не стал спорить и согласился. Но кабану мало было одного обещания, и он настоял на том, чтоб свадьбу сыграли через неделю. Только после твёрдого царского обещания кабан ушёл. Так ли, сяк ли, но царь уговорил дочку покориться судьбе: видно, такова воля божья. А потом сказал: — Дочь моя, умом и речью своей этот кабан — необычное животное. Даю голову на отсечение, что не от свиней он на свет родился. Тут какое-то колдовство или другая, что ли, чертовщина замешалась. Так ты его слушай, из его воли не выходи, и думаю — недолго придётся тебе мучиться. — Коли ты так думаешь, батюшка, — отвечает дочь, — подчинюсь я тебе и понадеюсь на господа бога. Тяжко мне это, да делать нечего. Вот настал и день свадьбы. Поженили их втихомолку, сел потом кабан с молодой женой в царскую карету и отправился к себе домой. По дороге пришлось им переехать через большую лужу. Кабан велел остановить карету, вылез, да и вывалялся по уши в грязи, а потом вошёл обратно в карету и попросил царевну поцеловать его. Что было делать бедной девушке?! Вынула она платочек, обтёрла кое-как кабану рыло, да и поцеловала, помня отцовские наставления. Добрались они до кабаньего дома, а стоял он в большом лесу. Отдохнули немного с дороги, поужинали вместе и легли спать. Среди ночи почувствовала царская дочь, что рядом с ней не кабан, а человек. Подивилась она, а потом вспомнила отцовы слова, и отлегло у неё немного от сердца. Вечером кабан сбрасывал свиную шкуру так, чтоб жена не заметила, а утром, пока ещё она не просыпалась, снова надевал шкуру. Прошла ночь, другая, третья, много ночей прошло, а молодая никак не могла взять в толк, как это муж её по ночам — человек, а днём — кабан-кабаном. Видно, околдован он, коли так оборачиваться умеет. А когда почувствовала она, что носит дитя во чреве, то крепко полюбила своего мужа; теперь только и было у неё заботы — гадать, кого родит она через несколько месяцев. Тут-то и явилась к ней старая карга-колдунья. Царская дочь давно уж никого не видела, обрадовалась старухе и позвала её к себе поболтать о том, о сём. И колдунья рассказала ей, что умеет гадать, врачевать и что всякие чудеса ей ведомы. — Вот и хорошо, бабушка, — говорит ей царская дочь, — растолкуй ты мне такое чудо: кто ж такой мой муж, если днём он — кабан, а ночью, чувствую я, спит со мной рядом человек. — Знала я раньше, дитятко, про то, что ты мне поведала. Недаром я гадалка. Хочешь, дам тебе средство снять с него колдовство? — Дай, дай, милая бабушка, заплачу я тебе, сколько попросишь, а то тяжко мне так жить. — Вот возьми, доченька, эту нитку. Да пусть муж об этом ничего не знает, а то не поможет средство. Встань ночью потихонечку, когда он, бедняжка, спит, обвяжи ему левую ногу как можно туже и увидишь, дитятко, что и утром останется он человеком. А денег мне не нужно. Уж и то будет для меня награда, что избавлю вас обоих от такой напасти. У меня вся душа изныла за тебя, моя красавица, так я жалею, что не смогла раньше помочь тебе в несчастье. Ушла чёртова старуха, а царская дочь заботливо спрятала нитку. И вот среди ночи встала она тихонько и с бьющимся сердцем перевязала ниткой ногу своего мужа. А как стала затягивать узел, — трах, — нитка и лопнула: была она гнилая. Проснулся муж в испуге и говорит: — Что ты наделала, несчастная! Три денька всего-навсего оставалось подождать, и избавился бы я от этого мерзкого колдовства. А теперь, кто знает, сколько придётся мне ещё носить шкуру этой грязной скотины! И увидишь ты теперь меня только, если износишь три пары железных постолов да сотрёшь стальной посох, пока будешь искать меня по свету. А теперь я расстаюсь с тобой. Сказал и исчез с глаз долой. Как увидела несчастная царевна, что осталась она одна-одинёшенька, застонала и зарыдала так, что вот-вот сердце разорвётся. Прокляла она злую ведьму-гадалку, призвала на её голову адское пламя, горючий огонь. Да что толку! Увидела она, что слезами горю не поможешь, и собралась в далёкий путь — туда, куда приведёт её милость божия и любовь к мужу. Добралась она до города, приказала выковать себе три пары железных постолов и стальной посох, изготовилась в дорогу и отправилась искать мужа. Шла она и шла, миновала девять морей, девять земель, пробиралась вековыми дремучими лесами, спотыкалась о пни и коряги, сколько раз падала, столько подымалась. Ветви хлестали её по лицу, кустарники в кровь раздирали руки, но она всё шла вперёд и не оглядывалась. Наконец, полумёртвая от усталости и горя, но с надеждой в душе, добралась она до одного домика. Глядь, а в нём живёт Луна. Постучала царевна в двери и попросила впустить её отдохнуть немного; да к тому же пришло ей время родить. Мать Луны сжалилась над бедной женщиной, приютила и позаботилась о ней. А потом спросила: — Как добралась ты сюда, молодушка, из чужих краёв? Несчастная царевна рассказала ей о всех своих бедах и под конец молвила: — Поначалу возблагодарю я господа, что он направил сюда мои шаги, а потом и тебя, что не оставила ты меня и не дала погибнуть в час рождения моего дитяти. А теперь скажи мне, не знает ли твоя дочка, Луна, где мне искать моего мужа? — Нет, не может она того знать, милая, — отвечает ей мать Луны. — Иди-ка ты на восток, пока не доберёшься до самого Солнца. Может, оно что-нибудь и знает. Хозяйка накормила странницу жареной курицей и велела сберечь все косточки, ни одной не потерять — ей, мол, от них большая будет польза. Ещё раз поблагодарила царевна за приют и за добрый совет, скинула железные постолы — они уже поистёрлись, — обула другие, положила косточки в узелок и с младенцем на левой руке, а с посохом — в правой, снова пустилась в путь. Пришлось ей теперь переходить через песчаную пустыню. Так труден был путь, что шла она — два шага вперёд, один назад. Билась, билась и вышла наконец из тех песков, да только попала в высокие зубчатые да овражистые горы. Карабкалась она с утёса на утёс, со скалы на скалу, и, когда добралась до плоскогорья, показалось ей, будто она в рай попала. Отдохнула немного — и снова в путь, всё выше и выше. Острые камни и кремнистые глыбы в кровь изодрали ей колени и локти. А горы были такие высокие, до самых облаков. Меж высоких вершин пролегали глубокие пропасти: через них перебиралась царевна, цепляясь руками и помогая себе посохом. Но вот, в конце концов совсем измученная, добралась она до светлых чертогов. Там жило Солнце. Постучала царевна в дверь и попросила приюта. Мать Солнца приняла её и подивилась на женщину из дальних стран. Заплакала она от жалости, услыхав горестный рассказ странницы, обещала спросить Солнце, сына своего, о заколдованном кабане, а потом спрятала царевну в погреб, чтоб не почуяло Солнце, что она здесь, когда придёт домой, — сердитым возвращалось оно по вечерам. На следующий день узнала царевна, что чуть не попала в беду: Солнце и вправду почуяло человека с того света. Да только мать успокоила сына, сказала, что ему почудилось. Царевна приободрилась, увидев, как добра к ней мать Солнца, и спросила: — Скажи, матушка, отчего же гневается красное Солнышко? Ведь оно такое светлое и ясное, столько добра людям делает. — А вот почему, — ответила мать Солнца, — поутру мой сын стоит у врат рая, потому весел он и улыбается всему свету. Среди дня приходит к нему скорбь и печаль: видит он все прегрешенья людские, потому и пылает он таким жаром и зноем. А к вечеру гневен и сумрачен, потому что подходит к адским вратам. Таков уж его обычный путь, и лишь потом он возвращается домой. Мать Солнца сказала царевне, что спрашивала сына о её муже, а Солнышко ответило, — ничего, мол, о нём не знает. Живёт он в большом густом лесу, так что Солнце не может заглянуть в чащи и заросли. Остаётся одна надежда — спросить у Ветра. Накормила хозяйка царевну жареной курицей и тоже велела беречь куриные косточки. Сменила странница вторую пару износившихся до дыр постолов, взяла узелок с косточками, ребёнка на одну руку, посох в другую и отправилась к Ветру. На атом пути пришлось ей ещё труднее. Проходила она по высоким горам, из которых вылетали языки пламени, через нехоженые леса, через ледяные поля и снежные сугробы. Чуть было не погибла несчастная. Но упорством своим поборола она все препятствия и добралась до горного ущелья, такого большого, что в нём семь городов могли бы уместиться. Там жил Ветер. Странница постучала в калитку и попросила приюта. Мать Ветра сжалилась над ней, впустила и приютила. А потом, как и в доме у Солнышка, спрятала, чтоб не почуял её Ветер. На другой день сказала хозяйка царской дочери, что муж её живёт в тёмном лесу, куда ещё топор не добирался. Построил он там себе дом, навалил стволы один на другой, переплёл их прутьями и живёт там один-одинёшенек, злых людей боится. Накормила она царевну жареной курицей и велела сохранить косточки, а потом посоветовала идти за Млечным Путём, что ночью на небе сияет. Коли пойдёт она так следом, то и доберётся до своего мужа. Царевна со слезами радости поблагодарила за добрый совет и радостную весть и отправилась в путь. Теперь бедняжка ни днём, ни ночью не отдыхала, даже поесть не останавливалась, так жаждала она найти мужа, посланного ей судьбой. Шла она до тех пор, пока не истёрлись и последние постолы. Сбросила она их и пошла босиком. Не боялась ни грязи, ни колючек, не смотрела ни на занозы, ни на ушибы, когда падала или спотыкалась о камни. И вот наконец вышла царевна на прекрасную зелёную поляну у самого леса. Душа её радовалась на цвет и на мягкую траву. Посидела она тут немного, но как увидела птиц, сидящих парочками на ветвях деревьев, её взяла такая тоска по мужу, что горько заплакала, вскочила и побрела дальше с ребёнком на руках да с узелочком с костями через плечо. Вступила она в лес. Зелёная трава ласкала ей ноги, но она на траву уже не смотрела, не слушала звонко щебетавших птиц, не рвала цветов по зарослям, а шла напрямик через чащу. По приметам, какие указала ей мать Ветра, она поняла, что это должен быть тот самый лес, где живёт её муж. Три дня и три ночи блуждала она наудачу по лесу, но ничего найти не могла. Наконец, выбившись из сил, упала она на землю и пролежала неподвижно целый день и целую ночь, ничего не пила и не ела. А потом снова собрала бедняжка все свои силы, поднялась и, шатаясь, побрела дальше, опираясь на свой посох, хоть от него проку было мало, так он источился. Только и держалась на ногах из жалости к младенцу, хоть и груди уже не могла ему дать, — молока не было, — да из любви к мужу, которого искала. И вот не сделала царевна и десяти шагов, как увидела дом в чаще, как раз такой, как говорила мать Ветра. Насилу добралась до него. В доме не было ни окон, ни дверей. Видно, вход был сверху. Обошла царская дочь кругом; лестницы нигде нет. Как тут быть? Ведь войти-то нужно! Призадумалась странница; пыталась было вскарабкаться наверх, да напрасно. Совсем было пришла она в отчаяние, не зная, как же выйти ей из беды?! И тут пришли ей на ум те куриные косточки, какие она несла с собой всю долгую дорогу: «Ведь недаром говорили мне, чтобы берегла я эти косточки и что пригодятся мне они в нужде». Вынула она косточки из узелка, подумала немножко, взяла две косточки, да и приложила их концами одну к другой. Глядь, а они крепко-накрепко прилипли друг к другу. Вот чудеса! Приложила она ещё одну, потом ещё, смотрит — и эти тоже прилипли. Тогда сделала она из этих косточек два шеста высотой в дом и прислонила их к стене на ладонь друг от друга. А потом стала складывать концами другие косточки, и вышли из них маленькие палочки; наложила их поперёк длинных шестов — получились ступеньки лестницы. Эти ступеньки тоже крепко к шестам прилепились. Положит она ступеньку и взбирается на неё, а там кладёт и дальше. Всё выше да выше росла лестница, вот уж царская дочь добралась почти до верху, а тут одной ступеньки и не хватило… Что сейчас делать? Без этой ступеньки до верху не доберёшься. Видно, потеряла странница одну косточку. Оставаться снаружи у ней уж сил не было. И так стало царевне досадно что не может она войти! Отрезала она себе тут мизинец, приложила его к лестнице — он и прилип. Подхватила царевна ребёнка, полезла выше и вошла в дом. Подивилась она, как всё внутри было заботливо прибрано. Взялась и она наводить порядок. Потом передохнула немножко. Увидела корытце, положила в него ребёнка и стала баюкать. Муж её, воротившись домой, испугался. Сперва глазам своим не поверил, как увидел лестницу из косточек и отрубленный мизинец вместо верхней ступеньки. Подумал, нет ли тут опять какого злого колдовства, и чуть было не бросил свой дом, да послал ему господь добрую мысль войти. Превратился он в голубка, чтоб не пристало к нему колдовство, взлетел, да и впорхнул в дом без всякой лестницы. Влетел — и видит: женщина ребёнка укачивает. Тогда вспомнил он, что жена его должна была родить, когда он с ней расставался. Как подумал, сколько пришлось ей испытать, пока она добралась до него, сердце его наполнилось любовью и жалостью. И тут он сразу превратился в человека. Жену и узнать-то трудно было, так сильно она изменилась от бедствий и страданий. А царевна, как увидела мужа, так и подскочила от радости, потому что никогда днём его не видела. Но чуть только признала его, сразу же забыла о всех своих страданиях и не раскаялась в том, что совершила. Муж её был статный, пригожий молодец. Стали они беседовать. Рассказала царская дочь мужу всё что с ней приключилось, — и он заплакал от жалости. А потом сам стал рассказывать. — Я, — сказал он, — царский сын. Отец мой пошёл биться со змеями, — они жили по-соседству и разоряли наши владения. Отец убил младшего из них, а он должен был взять тебя в жёны. Тогда змеюка-мать, злая колдунья, которая может и воду обратить в камень, превратила меня в кабана и наколдовала мне носить эту грязную шкуру, чтобы не женился я на тебе. Только господь бог помог мне, и я всё-таки взял тебя в жёны. Старуха, что дала тебе нитку, была та самая колдунья. Ведь тогда мне оставалось только три дня до избавления от волшебства, а так пришлось мне ещё три года прожить в кабаньей шкуре. А теперь, когда ты столько за меня выстрадала, а я за тебя, вернёмся к нашим родителям. Я без тебя решил жить отшельником, потому и выбрал это дикое место и построил здесь дом, чтобы ни один человек до меня добраться не мог. Обнялись они радостно, поцеловались и обещали друг другу забыть пережитые несчастья. На другое утро отправились они в путь, сначала — к царю, отцу заколдованного царевича. Как разнёсся слух о возвращении его с молодой женой, весь народ плакал от радости. Крепко обняли его отец с матерью и устроили праздник на три дня и три ночи. Потом отправились молодые к отцу жены. И там веселью конца-края не было, когда их увидели. Выслушал царь повесть об их злоключениях и сказал дочери: — Говорил же я тебе, что не верю, будто родился кабаном тот кабан, что просил тебя в жёны?! Хорошо сделала ты, дочь моя, что меня послушалась. А так как был он стар, а наследников у него не оставалось, сошёл он со своего царского трона и посадил на него зятя. И правили они, как правят цари, познавшие нужду, несчастья и всяческие испытания. И если бы не померли они, то и сейчас жили бы в мире да царствовали. А я коня оседлал и сказку вам рассказал…

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ 2 февраля - Всемирный день водных и болотных угодий Болотник Болотник - это леший, который живёт в лесу на болоте. В России, наверное, не найти человека, который хоть раз в жизни не ездил в поезде. Поезд для нас - это не просто средство передвижения, это уже своеобразный набор ритуальных действий, таких как: 1. Сварить яички вкрутую, чтоб дольше продержались. 2. Пожарить курицу, причём целую. Или цыплёнка табака, так ещё лучше! 3. Яблочки-грушки для лёгкого перекуса. 4. Печенье, конфеты, сушки - без них никак, "чайную церемонию" у нас ещё никто не отменял. 5. Горячительные напитки. Да-да, знаю, у нас никто не пьёт, это так, на всякий случай, компанию поддержать. Да, и самое главное - не забудьте позаботиться об укромном местечке для своих сбережений. Ну, про девочек всё понятно, куда они денежку прячут - туда, куда обычно смотрят мальчики. Нет-нет, не в глаза они смотрят, а чуть ниже. А про мальчиков лучше не буду уточнять. Поезд тронулся, господа! Рассказ начинается. В этот раз предстояло мне ехать в поезде 3 дня. Это просто шикарно! 3 дня можно бесконечно слушать разные истории, есть, спать и ничего не делать. Второй день пути. За окном красуются Уральские горы. Поезд постоянно останавливается на каких-то полустанках на 2-3 минуты. Вот на одной такой остановке и вошла эта тётенька - настоящая, деревенская, кровь с молоком. Она быстро раскидала свои вещи и уже через полчаса вела беседу с новой подругой. Под стук колёс и монотонную беседу о козах-«падлюках», курах и хряке Борьке, который только жрёт даром, я начала дремать. Из этого состояния меня вывел её громкий выкрик: - Ииииии! Чё щас расскажу! Ни в жисть не поверишь! Мой сон как рукой сняло, когда, прищурившись, страшным голосом тётя Нюра начала рассказ. «Ездила я, значит, в том году к тётке своей, в Костромскую область. Деревенька их маленькая, с нашей и не сравнить. А вокруг леса бесконечные и болота. Я-то лес страшно люблю, грибы там, ягоды собрать всякие. А тут как одной пойти, болото же, человек знающий нужен. Стала я тётку просить, чтоб вместе пойти, а она упёрлась и ни в какую! Еле уговорила. Стали собираться, а она хлеб и молоко в горшочке с собой в корзинку складывает. - Это ты для кого стараешься? - спрашиваю я. - Для Хозяина, откуп это. - Для какого такого Хозяина? - А для того, что в лесу на болоте живёт. - Для лешего, штоль? Так сказки же это. - Леший - это в лесу, а на болоте - Болотник. Хошь верь, хошь нет, а только в нашей деревне его, почитай, все встречали. И если не по нраву ему человек, так и до смерти запугать может иль в трясину заманить. Не любит он неуважения и тех, кто лес портит. Много тут историй приключилось. Да вот хотя бы эта, лет 5 назад, что с Петровой дочкой случилась. Пошли девки деревенские в лес за грибами да за ягодами, и дочка соседская, Дашка, с ними. Ягод в тот год много было, да за ними к болоту идти надо. Вот девки и пошли. А Дарья позади маленько была, ступила неловко, вот в трясину и угодила. Стала она тонуть, засасывает всё глубже и глубже. Она кричать начала, да её не услышали, девки-то болтают да смеются громко. Вдруг какой-то мужик к Дашке склонился и смотрит на неё. Страшный, весь волосатый, даже морда как у зверя шерстью покрыта. Рубище на нем, а не одежда, и воняет - жуть. Дашке хоть и страшно, а утонуть неохота, стала она просить мужика: - Дяденька, помогите, пожалуйста, дайте руку. - А ты замуж пойдешь за меня, если руку тебе подам да от смерти спасу? Согласилась Дарья. Вытащил её мужик, и договорились они на завтра, что в лес она придет. Тут он и пропал. Пришла Дашка домой, да всё и рассказала родителям. А бабка-то её и говорит: - Не мужик это был, а Болотник. Ему ты женой стать пообещала. - Так я и не пойду, - сказала Даша. - Ну нет, идти надо, всё равно житья не даст. Как пойдешь - возьми с собой овечку и Болотнику-то отдай. Скажи, мол, ведунья сказала тебе, что как станешь на болоте жить, так разговаривать нельзя будет, только «бее-бее». Болотник-то слепой, может, и не заметит. Дашка всё так и сделала. Первое время всё нормально было, а где-то через месяц стала девка сохнуть прямо на глазах, и по врачам водили её, да всё без толку. Так она и умерла. А в деревне старики говорили, что Болотник её извёл, понял он, что его обманули. Тётя Нюра в лес так и не пошла после тёткиных рассказов. Погостила ещё маленько и домой отчалила.» Разговор двух женщин перекинулся на что-то другое, но я уже ничего не слышала, я думала. В памяти возник вечный герой русского народа Иван Сусанин. Именно в Костромской области завел он поляков в болото. Может, он знал, что они все обречены и нет никому спасенья от Хозяина лесных болот - Болотника. Взято отсюда: https://4stor.ru/histori-for-life/92899-bolotnik.html СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ 2 февраля - День сурка О старике Луне и сурке Сказка народов Сибири Когда люди покинули пещеру – они начали умирать. И первым умер старик по имени Луна. Все сказали: – О-о, наш старик умер! Кто будет заботиться о нас теперь, когда этот старик умер? Итак, они жили там себе, жили, но в конце концов откочевали. Там было маленькое озерцо, из которого они пили воду, и они жили поблизости от него. А когда вода высохла, они ушли и стали жить у реки. Они устроили на новом месте становище. А на их покинутой стоянке созрели ягоды малины. Когда они созрели, люди ушли из своего нового становища, они вернулись, чтобы собирать малину. Он приходили и собирали их, а потом относили их домой. И вот однажды женщины пошли собирать малину. И с ними пошёл сурок. Сурки жили тогда вместе с людьми. Они рыли свои норы вокруг стойбищ. Они приходили в стойбища, и люди не гнали их, люди давали им кусочки еды, а маленькие дети играли с ними. Когда они пришли в заросли кустов малины, женщины начали собирать ягоду. А сурок был маленький, он не мог достать спелые ягоды. Женщины сказали ему: – Видишь, мы собираем красные ягоды, а едим белые. Ешь и ты белые! И сурок ел белые ягоды. Неспелые, невкусные белые ягоды. Когда их мешки наполнились, женщины отнесли свою ношу к маленькому озерцу и сели на берегу. Потом они сказали: – Сурок, попробуй-ка красные ягоды. Сурок попробовал и закричал: – Вы, зачем вы меня обманули? – Ой-ой, – закричал сурок, – ой-ой, как у меня болит живот! – И он убежал. А все женщины засмеялись и ушли в стойбище. Сурок бежал – у него болел живот. А неподалеку был погребён старик Луна. И сурок услышал удары палки. Старику Луне удалось где-то раздобыть дубинку, и теперь он сидел у выхода из своей могилы, где его похоронили. Он расширял отверстие. Он сидел там и бил своей палкой: «Ца! Ца! Ца! Ца!» «Кто это?» – спросил себя сурок. Он оглядывался вокруг в поисках того, кто стучит, но не находил. Он чуть было не прошёл мимо, но старик Луна позвал: – Эй! Сурок обернулся. Старик Луна сказал: – Подойди сюда! Сурок замер от страха, а старик Луна крикнул оттуда, где он сидел: – Быстрее иди сюда! Сурок подумал: – Кто бы это мог быть? Ведь этот человек давно умер! Но он подошёл ближе. Старик Луна сказал: – Подойди поближе, я ничего тебе не сделаю. Да и что я могу тебе сделать?! Но сурок не подходил. Старик Луна долго звал его, сурок осмелел и шагнул вперёд. А старик Луна ухватился за корень и втянул сурка в отверстие вместе с корнем. Старик сказал: – Ты что, боишься меня? Я ведь живой, я тот же, кого ты прежде знал. Я не причиню тебе вреда, я просто хочу сказать тебе кое-что. Передай же мои слова остальным. Если отправлю тебя своим посыльным, ты сделаешь это для меня? Сурок ответил: – Да, конечно. Тогда старик Луна сказал: – Беги к людям и скажи, что тот, кто умрёт, так же как и я, вернётся к жизни. Он умрёт и возродится. Он не умрёт навсегда, нет, он умрёт и снова вернётся к жизни. Так люди будут жить вечно и никогда не умрут. Сурок ответил: – Я передам твои слова. – Всё ли ты понял правильно то, что я говорил? – Да, я всё понял, – ответил сурок. И вот он побежал, догнал людей, идущих на новое стойбище и крикнул, чтобы они остановились. Затем он сказал: – Старик Луна говорит, что когда вы умрёте, то вы умрёте навсегда и никогда больше не оживёте снова! И он говорит, что останки умерших будут разлагаться и скверно пахнуть. Люди спрашивали себя: – Откуда он взялся, тот, что говорит подобные вещи? Сурок сказал: – Вот что старик Луна велел мне передать вам: он сказал, что вы будете умирать, не смейте возвращаться к жизни! И сурок повернулся и ушёл. Он был очень обижен на людей, и потому обманул их. Люди спрашивали друг друга: – Кто это такой, что принёс нам такую весть? Тем временем сурок побежал к старику Луне. Он хотел поскорее вернуться и сказать ему, что передал людям. Он вошёл в нору и подошёл к старику Луне. – Что ты сказал людям? – спросил старик Луна. – Я передал им, что они умрут и не вернутся, и что останки умерших будут скверно пахнуть. Тогда старик Луна страшно рассердился, схватил топор и рассёк сурку губу топором. С тех пор у сурков губа рассечена. А старик Луна сказал: – Ты обманул меня и людей, теперь люди будут умирать! За это ты всегда будешь жить в таких норах, как эта, и всегда будешь бояться людей, а они будут всегда охотиться на твоих потомков и убивать их, чтобы съесть. У сурка очень болел живот. Он испугался того, что сказал ему старик Луна, и обрызгал его лицо калом. Луна вытер лицо, но пятна на нём остались. А сурок убежал. Старик Луна же вышел из норы и поднялся на небо. И теперь луна умирает и оживает снова, а люди не оживают. А сурок прячется в норе или в тени, когда выходит луна, или когда идут люди.

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 25 января - Татьянин день Танюша и мачеха Казачья сказка Жил старик со старухой. Была у них дочка. Жили-поживали, старуха помирать собралась. Перед смертью позвала дочку и наказала ей: - Когда я умру, отец, может, на другой женится, а у ней будет своя дочь. Мачеха не захочет тебя держать, скажет отцу, чтобы он тебя в лес отвез. Ты, доченька, набери себе камушков и, как поедете с отцом в лес, кидай камушки на дорогу. По ним домой путь найдешь. Померла старуха, а старик женился. Взял в жены женщину-вдову, а у нее была дочь. Невзлюбила мачеха старикову дочку Танюшку. Дня не было, чтоб она ее не ругала. Возьмет три яичка, сварит, а четвертое не варит. Дочери даст яичко, а Танюшке и ее отцу по половинке. Сегодня так, завтра так, послезавтра так. Таня и говорит: - Что это ты, мама, сегодня три яичка варишь и на другой день три яичка? Мачеха разобиделась, легла в постель и лежит. Приходит с работы отец, она ему гутарит: - Твоя дочь меня в могилу сведет. Отведи ее в лес. Повез старик дочку в лес, а она камушков набрала и кидает на дорогу. Приехали в лес. Старик посадил Танюшку на дерево и сказал: - Сиди и не слезай с дерева, а я пойду дрова рубить, услышишь стук, то я. Отошел он, привязал к дубу большой корец. От ветру корец шатается, стучит об дуб и гудит. Корец об дуб стучит, а Танюшка думает: «Отец дрова рубит». Ночь пришла, а Танюшка сидит на дереве. Приходит бес, превратился в Танюшкиного отца и говорит: - Слазь, дочка, домой поедем. А корец знай себе стучит. Танюшка отвечает: - Нет, ты не мой батюшка. Мой дрова рубит. Слышишь, как он топором стучит? Побежал бес отца искать. Искал, искал — нигде не нашел. Приходит до стариковой дочки и говорит: - Девка, девка, пойдешь за меня замуж? Она отвечает: - Не пойду. А ночью мороз большой стал, вот бес и гутарит: - Девка, девка, мороз. - Бог его нанес, - отвечает Танюшка. Бес обратно к ней: - Девка, девка, пойдешь за меня замуж? - Пойду. - Слазь! - Не могу, я не убратая. Принеси мне рубаху узорчатую, балахон шелковый, завеску с махрами, кокошник с каменьями. Побежал бес и принес все. Спрашивает: - Девка, девка, пойдешь за меня? - Пойду. - Ну, слазь. - Да как же! Молодых везут в золотой повозке под венец, а мы что, пешие пойдем? Побежал бес, привез золотую повозку. Спрашивает: - Девка, девка, пойдешь за меня замуж? - Пойду. - Тогда слезай. - Да я же убираюсь. Косу надо расчесать, а гребешка нет. Принес бес гребень, а сам торопит: - Ну, слезай, девка, я все принес. Она ему говорит: - Все-то все, да где же махор? Монисты? Бес и это принес. Ему не терпится: ночь-то уходит, а девка разное придумывает. Он говорит: - Слазь, пойдем венчаться. А в это время рассветать стало, кочеты закукарекали - бес и пропал. Слезла с дерева Танюшка, положила в золотую повозку добро, села и поехала. Едет по дороге, а сама смотрит на камушки. Стала к дому приближаться, а собачка выбежала и залаяла: - Тинь-тинь, гав-гав! Старикова дочка едет, Едет, как панка, А старухина дочь - цыганка. Мачеха выскочила во двор и ну ругать собаку: - Ах ты, такая-сякая! Старикову дочку бесы взяли! А собака знай кричит: - Тинь-тинь, гав-гав! Старикова дочка едет, Золото везет, Богатая, как панка, А старухина дочь - цыганка. Мачеха взяла палку - да за собакой. Собака бежит и кричит: - Тинь-тинь, гав-гав! Старикова дочка едет, Золото везет, Богатая, как панка, А старухина дочь — цыганка. Подъехала Танюшка к воротам и говорит: - Батюшка родимый, отворяй широкие ворота, расстилай зеленые ковры. Отворил старик ворота. Танюшка вылезла из повозки, отец стал добро в хату носить. Увидала это богатство мачеха и не знает, как Танюшке угодить. На другой день она приказ старику дает: - Вези в лес мою дочь, пускай и она богатство привезет. Отвез старик падчерицу в лес, посадил на дерево, а сам уехал. Время идет, а никого нет. К утру пришел бес и говорит: - Девка, девка, пойдешь за меня замуж? Она отвечает: - Пойду. Он обратно гутарит: - Девка, девка, мороз. - Бес его нанес. - Девка, девка, пойдешь за меня замуж? Она отвечает: - Пойду. Бес гутарит: - Слезай с дерева, пойдем венчаться. Мачехина дочь слезла. В это время кочеты закукарекали, бес пропал. Стоит она и не знает, куда ей идти. Шла, шла по дороге, а навстречу ей волки. Загрызли они ее. А мачеха и теперь еще ждет свою дочь. Геннадий Максимович Связной Иногда я жалею, что их уронил. Не было б тогда ничего - часы по-прежнему исправно показывали бы время, а я был бы совершенно спокоен и ничего не знал. А потом перестаю жалеть: ведь только из-за этой неосторожности мне - именно мне - выпало на долю то, с чем сталкивались пока лишь очень немногие, считанные единицы... из всех людей на Земле. Вот сейчас я ни о чем не жалею и, замирая, смотрю на циферблат. Но он пуст, электронные часы безжизненны. Так что же случилось? Все больше мне кажется, что этого теперь никогда не узнать. Ведь сегодня уже 24 января, вернее, ночь с 24 на 25, значит, остался всего один день... Зимняя ночь за окном густеет. Часы лежат передо мной на столе. Я вглядываюсь в темно-синий циферблат и вспоминаю, как все произошло. ...Началось все просто. Дядя-ученый полгода назад подарил мне электронные часы. Он привез их из заграничной командировки - был на каком-то научном симпозиуме, - и, конечно, часы тут же вызвали зависть всех приятелей. Ведь ни у кого из них таких не было. Слегка шероховатая поверхность корпуса рассыпала вокруг себя мириады светящихся искр. Овальный циферблат, семигранный корпус, на нем маленькая кнопочка. Браслет, казалось, сам застегивался, стоило только надеть часы. Я даже не успел поблагодарить, сразу же нажал на кнопку. На циферблате зажглось - "27. 5. 1982. 21. 31. 47". Для небольшого циферблата информации было, пожалуй, слишком много: вверху - число, месяц и год, под ними - время. Долго еще, не отрываясь, я с восторгом смотрел на слабое мерцание быстро меняющихся цифр, показывающих секунды и минуты. И только потом догадался все-таки поблагодарить дядю, который смотрел на меня с улыбкой. А вскоре я настолько привык к своим новым часам, словно других у меня и не могло быть. Не снимал их даже, когда играл в волейбол. Привык-то, привык, но иной раз меня так и подмывало разобрать подарок, посмотреть, что там внутри. Обычные часы мне случалось разбирать и даже ремонтировать. Но электронные часы легко испортить, дядя не простил бы легкомысленного отношения к своему подарку. И все-таки настал день, когда пришлось их разобрать. Я уронил часы на пол в ванной. Звук удара был таким, что сердце у меня упало. Внешне часы нисколько не изменились, даже стекло не разбилось, но больше они не работали. Увы, в мастерской их не смогли починить. Мастер сокрушенно объявил, что впервые видит часы такой конструкции и что вряд ли их вообще кто-нибудь починит. В тот день, придя домой, я решительно снял с часов крышку, чтобы посмотреть, как они устроены. Терять было нечего. Крышка сначала не поддавалась, потом с легким щелчком снялась. Под ней оказалась еще одна блестящая металлическая крышка с небольшим, размером с маленькую таблетку, пазом для батарейки. Я снял вторую крышку и увидел какие-то мелкие детали, кажется, их называют интегральными схемами. Я долго всматривался в тончайшую мозаику, с отчаянием сознавая, что ничего не понимаю. Теперь трудно сказать, показалось мне это тогда или так и было на самом деле, но один из крохотных проводков вроде бы сместился в сторону. Взяв тонкую иглу, я осторожно попытался вернуть его на место. Рука вдруг дрогнула, игла сорвалась, острие угодило прямо в хитросплетение линий, каждая тоньше волоса. А дальше... Дальше мне оставалось только убрать часы в стол. Теперь, должно быть, я испортил их окончательно. Конечно, я даже и не подозревал в тот момент, что стою на пороге невероятных, фантастических событий. Несколько дней я старался даже не вспоминать о часах. Но как-то вечером все-таки не выдержал и снова, надеясь на чудо, стал нажимать на кнопку. И вдруг циферблат засветился. Стало твориться что-то невероятное... Сначала в бешеном темпе замелькали цифры - не только секунды, но даже цифры, показывающие годы. Потом ни с того ни с сего они сменились буквами. Затем опять пошли цифры. Чуть позже - какая-то совершенно непонятная смесь из букв и цифр. Потом появились почему-то одни семерки. Оторопев от неожиданности, я отпустил кнопку, но семерки становились все ярче. Потом так же неожиданно циферблат вновь засветился. Сначала на циферблате по порядку промелькнули цифры от 0 до 9. Потом пошли буквы - весь алфавит, который завершился знаками препинания. Наконец циферблат снова погас, но я смотрел на него, как завороженный: происходило то, чего не может быть на самом деле. Минут через пять циферблат опять засветился. Прежде всего появились те же семерки, вслед за ними стали выстраиваться буквы. Они складывались в слоги, слоги в слова. И, не веря глазам своим, я прочитал: "Здравствуй. Нам еще не совсем ясно, как ты вышел с нами на связь..." Помню, в тот момент я оторопело, растерянно подумал: "Наверное, сдвинул или замкнул какие-то схемы. Вот и получился из них... приемник чьих-то сигналов..." "...теперь ты стал связным между землянами и нами, - прочитал я дальше. - Мы давно наблюдаем за вашей планетой, изучаем ее. Но в широкий контакт с Землей пока не вступаем..." Наверное, я все еще не осознал до конца, что происходит. Не знаю, как вели бы себя на моем месте другие люди. Я смотрел на циферблат испуганно и завороженно. "Правда, иногда мы считаем нужным вступать в кратковременные контакты с некоторыми из землян. Но это не противоречило нашему Уставу, так как, насколько нам стало ясно, локальность и кратковременность таких контактов не позволяли лотом их участникам-землянам привести хотя бы какие-то вещественные доказательства того, что это было на самом деле. Когда ты вышел на нашу волну, по сигналам было ясно, что произошло это случайно. Мы решили использовать эту возможность, потому что сейчас нужна дополнительная информация о Земле. Жди связи завтра в это же время". "Так, значит, схема теперь работает и как передатчик!!!" - изумился я. Циферблат погас. Какое-то время я не мог пошевелиться, продолжая всматриваться в него. О чем я тогда думал? Плохо помню. То, что произошло, словно бы лишило меня всяких мыслей, я просто сидел и смотрел на темный циферблат. Помню, как весь следующий день я не находил себе места. Что же произошло накануне? Было ли все это на самом деле? А быть может, все это только приснилось, потому что моим любимым чтением была научная фантастика? Если же было на самом деле, почему все это случилось именно со мной? Неужели все дело в цепочке случайностей: сначала уронил часы, потом стал чинить и невероятным образом и превратил их во что-то удивительное?! Вечером я снова достал часы из стола и с замирающим сердцем стал ждать. Все повторилось, как и в первый раз. Сначала замелькали цифры и буквы, потом семерки, и только после этого началась новая передача. В тот вечер ОНИ рассказали мне, как изучали Землю, что им известно о ее происхождении, природе. И вновь мне казалось, что это происходит не со мной, а с кем-то, кого я наблюдаю со стороны... И на этот раз казалось, будто кто-то помешал ИМ. ОНИ наскоро попрощались, даже не закончив предыдущей фразы, и попросили меня выйти на связь на следующий день в то же самое время. А третья передача на несколько часов задержалась. Она была самой короткой и... последней. ОНИ сообщили, что вскоре, между 11 и 25 января, пришлют ко мне связного. Для того чтобы он мог найти меня, мне надлежало в эти дни как можно чаще нажимать на кнопку - давать позывные. Начиная с 11 января я так и поступал, но связной все еще не пришел. А ведь завтра уже 25 января... Вот о чем я думаю, не отрывая взгляда от темно-синего циферблата. Может быть, и не было никакой связи? Может быть, все это причудилось - ведь каждый раз я видел слова на циферблате поздно вечером, когда уже глаза слипались... Но в это мне не хочется верить. Может быть, случайно соединившиеся детали микросхем снова разошлись, и мой удивительный аппарат снова стал просто испорченными часами. А может быть, что-то случилось у НИХ, у тех, кто уже столько времени наблюдает за нашей Землей? Почему я до сих пор никому не рассказывал о том, что со мной произошло? Да потому, что мне просто могли не поверить. И вот теперь я не знаю, что делать. Быть может, пройдут годы, прежде чем связной придет ко мне, и сбудется то, о чем мечтали поколения людей. Должен ли я ждать? Я смотрю на циферблат. Но на нем ни единого блика. А я все равно терпеливо жду, и буду ждать связного. А пока, в эту ночь с 24 на 25 января, я решил записать все, что было. Я не хочу ставить точку и закрывать тетрадку. Я жду...

Антон Чехов Мороз На Крещение в губернском городе N. было устроено с благотворительной целью «народное» гулянье. Выбрали широкую часть реки между рынком и архиерейским двором, огородили её канатом, ёлками и флагами и соорудили всё, что нужно для катанья на коньках, на санях и с гор. Праздник предполагался в возможно широких размерах. Выпущенные афиши были громадны и обещали немало удовольствий: каток, оркестр военной музыки, беспроигрышную лотерею, электрическое солнце и проч. Но всё это едва не рушилось благодаря сильному морозу. На Крещенье с самого кануна стоял мороз градусов в 28 с ветром; и гулянье хотели отложить, но не сделали этого только потому, что публика, долго и нетерпеливо ожидавшая гулянья, не соглашалась ни на какие отсрочки. — Помилуйте, на то теперь и зима, чтоб был мороз! — убеждали дамы губернатора, который стоял за то, чтобы гулянье было отложено.— Если кому будет холодно, тот может где-нибудь погреться! От мороза побелели деревья, лошади, бороды; казалось даже, сам воздух трещал, не вынося холода, но, несмотря на это, тотчас же после водосвятия озябшая полиция была уже на катке, и ровно в час дня начал играть военный оркестр. В самый разгар гулянья, часу в четвёртом, в губернаторском павильоне, построенном на берегу реки, собралось греться местное отборное общество. Тут были старик губернатор с женой, архиерей, председатель суда, директор гимназии и многие другие. Дамы сидели в креслах, а мужчины толпились около широкой стеклянной двери и глядели на каток. — Ай, батюшки,— изумлялся архиерей,— ногами-то, ногами какие ноты выводят! Ей-же-ей, иной певец голосом того не выведет, что эти головорезы ногами… Ай, убьётся! — Это Смирнов… Это Груздев,— говорил директор, называя по фамилии гимназистов, летавших мимо павильона. — Ба, жив курилка! — засмеялся губернатор.— Господа, поглядите, наша городская голова идёт… Сюда идёт. Ну, беда: заговорит он нас теперь! С другого берега, сторонясь от конькобежцев, шёл к павильону маленький, худенький старик в лисьей шубе нараспашку и в большом картузе. Это был городской голова, купец Еремеев, миллионер, N—ский старожил. Растопырив руки и пожимаясь от холода, он подпрыгивал, стучал калошей о калошу и, видимо, спешил убраться от ветра. На полдороге он вдруг согнулся, подкрался сзади к какой-то даме и дернул её за рукав. Когда та оглянулась, он отскочил и, вероятно, довольный тем, что сумел испугать, разразился громким старческим смехом. — Живой старикашка! — сказал губернатор.— Удивительно, как это он ещё на коньках не катается. Подходя к павильону, голова засеменил мелкой рысцой, замахал руками и, разбежавшись, подполз по льду на своих громадных калошах к самой двери. — Егор Иваныч, коньки вам надо купить! — встретил его губернатор. — Я и сам-то думаю! — ответил он крикливым, немного гнусавый тенорком, снимая шапку.— Здравия желаю, ваше превосходительство! Ваше преосвященство, владыко святый! Всем прочим господам — многая лета! Вот так мороз! Ну, да и мороз же, бог с ним! Смерть! Мигая красными, озябшими глазами, Егор Иваныч застучал по полу калошами и захлопал руками, как озябший извозчик. — Такой проклятущий мороз, что хуже собаки всякой! — продолжал он говорить, улыбаясь во всё лицо.— Сущая казнь! — Это здорово,— сказал губернатор.— Мороз укрепляет человека, бодрит. — Хоть и здорово, но лучше б его вовсе не было,— сказал голова, утирая красным платком свою клиновидную бородку.— Бог с ним! Я так понимаю, ваше превосходительство, господь в наказание нам его посылает, мороз-то. Летом грешим, а зимою казнимся… да! Егор Иваныч быстро огляделся и всплеснул руками. — А где же это самое… чем греться-то? — спросил он, испуганно глядя то на губернатора, то на архиерея.— Ваше превосходительство! Владыко святый! Чай, и мадамы озябли! Надо что-нибудь! Так невозможно! Все замахали руками, стали говорить, что они приехали на каток не за тем, чтобы греться, но голова, никого не слушая, отворил дверь и закивал кому-то согнутым в крючок пальцем. К нему подбежали артельщик и пожарный. — Вот что, бегите к Саватину,— забормотал он,— и скажите, чтоб как можно скорей прислал сюда того… Как его? Чего бы такое? Стало быть, скажи, чтоб десять стаканов прислал… десять стаканов глинтвейнцу… самого горячего, или пуншу, что ли… В павильоне засмеялись. — Нашёл, чем угощать! — Ничего, выпьем…— бормотал голова.— Стало быть, десять стаканов… Ну, ещё бенедиктинцу, что ли… красненького вели согреть бутылки две… Ну, а мадамам чего? Ну, скажешь там, чтоб пряников, орешков… конфетов каких там, что ли… Ну, ступай! Живо! Голова минуту помолчал, а потом опять стал бранить мороз, хлопая руками и стуча калошами. — Нет, Егор Иваныч,— убеждал его губернатор,— не грешите, русский мороз имеет свои прелести. Я недавно читал, что многие хорошие качества русского народа обусловливаются громадным пространством земли и климатом, жестокой борьбой за существование… Это совершенно справедливо! — Может, и справедливо, ваше превосходительство, но лучше б его вовсе не было. Оно, конечно, мороз и французов выгнал, и всякие кушанья заморозить можно, и деточки на коньках катаются… всё это верно! Сытому и одетому мороз — одно удовольствие, а для человека рабочего, нищего, странника, блаженного — он первейшее зло и напасть. Горе, горе, владыко святый! При таком морозе и бедность вдвое, и вор хитрее, и злодей лютее. Что и говорить! Мне теперь седьмой десяток пошёл, у меня теперь вот шуба есть, а дома печка, всякие ромы и пунши. Теперь мне мороз нипочём, я без всякого внимания, знать его не хочу. Но прежде-то что было, мать пречистая! Вспомнить страшно! Память у меня с летами отшибло, и я всё позабыл; и врагов, и грехи свои, и напасти всякие — всё позабыл, но мороз — ух как помню! Остался я после маменьки вот этаким махоньким бесёнком, бесприютным сиротою… Ни родных, ни ближних, одежонка рваная, кушать хочется, ночевать негде, одним словом, не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем.2 Довелось мне тогда за пятачок в день водить по городу одну старушку слепую… Морозы были жестокие, злющие. Выйдешь, бывало, со старушкой и начинаешь мучиться. Создатель мой! Спервоначалу задаёшь дрожака, как в лихорадке, жмёшься и прыгаешь, потом начинают у тебя уши, пальцы и ноги болеть. Болят, словно кто их клещами жмёт. Но это всё бы ничего, пустое дело, не суть важное. Беда, когда всё тело стынет. Часика три походишь по морозу, владыко святый, и потеряешь всякое подобие. Ноги сводит, грудь давит, живот втягивает, главное, в сердце такая боль, что хуже и быть не может. Болит сердце, нет мочи терпеть, а во всём теле тоска, словно ты ведёшь за руку не старуху, а саму смерть. Весь онемеешь, одеревенеешь, как статуй, идёшь, и кажется тебе, что не ты это идёшь, а кто-то другой заместо тебя ногами двигает. Как застыла душа, то уж себя не помнишь: норовишь или старуху без водителя оставить, или горячий калач с лотка стащить, или подраться с кем. А придёшь с мороза на ночлег в тепло, тоже мало радости! Почитай, до полночи не спишь и плачешь, а отчего плачешь, и сам не знаешь… — Пока ещё не стемнело, нужно по катку пройтись,— сказала губернаторша, которой скучно стало слушать.— Кто со мной? Губернаторша вышла, и за нею повалила из павильона вся публика. Остались только губернатор, архиерей и голова. — Царица небесная! А что было, когда меня в сидельцы в рыбную лавку отдали! — продолжал Егор Иваныч, поднимая вверх руки, причём лисья шуба его распахнулась.— Бывало, выходишь в лавку чуть свет… к девятому часу я уж совсем озябши, рожа посинела, пальцы растопырены, так что пуговицы не застегнёшь и денег не сосчитаешь. Стоишь на холоде, костенеешь и думаешь: «Господи, ведь до самого вечера так стоять придётся!» К обеду уж у меня живот втянуло и сердце болит… да-с! Когда потом сам хозяином был, не легче жилось. Морозы до чрезвычайности, а лавка, словно мышеловка, со всех сторон её продувает; шубёнка на мне, извините, паршивая, на рыбьем меху, сквозная… Застынешь весь, обалдеешь и сам станешь жесточее мороза: одного за ухо дёрнешь, так что чуть ухо не оторвёшь, другого по затылку хватишь, на покупателя злодеем этаким глядишь, зверем, и норовишь с него кожу содрать, а домой ввечеру придёшь, надо бы спать ложиться, но ты не в духах и начинаешь своё семейство куском хлеба попрекать, шуметь и так разойдёшься, что пяти городовых мало. От морозу и зол становишься и водку пьёшь не в меру. Егор Иваныч всплеснул руками и продолжал: — А что было, когда мы зимой в Москву рыбу возили! Мать пречистая! И он, захлёбываясь, стал описывать ужасы, которые переживал со своими приказчиками, когда возил в Москву рыбу… — Н-да,— вздохнул губернатор,— удивительно вынослив человек! Вы, Егор Иваныч, рыбу в Москву возили, а я в своё время на войну ходил. Припоминается мне один необыкновенный случай… И губернатор рассказал, как во время последней русско-турецкой войны, в одну морозную ночь отряд, в котором он находился, стоял неподвижно тринадцать часов в снегу под пронзительным ветром; из страха быть замеченным, отряд не разводил огня, молчал, не двигался; запрещено было курить… Начались воспоминания. Губернатор и голова оживились, повеселели и, перебивая друг друга, стали припоминать пережитое. И архиерей рассказал, как он, служа в Сибири, ездил на собаках, как он однажды сонный, во время сильного мороза, вывалился из возка и едва не замёрз; когда тунгузы вернулись и нашли его, то он был едва жив. Потом, словно сговорившись, старики вдруг умолкли, сели рядышком и задумались. — Эх! — прошептал голова.— Кажется, пора бы забыть, но как взглянешь на водовозов, на школьников, на арестантиков в халатишках, всё припомнишь! Да взять хоть этих музыкантов, что играют сейчас. Небось уж и сердце болит у них, и животы втянуло, и трубы к губам примёрзли… Играют и думают: «Мать пречистая, а ведь нам ещё три часа тут на холоде сидеть!» Старики задумались. Думали они о том, что в человеке выше происхождения, выше сана, богатства и знаний, что последнего нищего приближает к богу: о немощи человека, о его боли, о терпении… Между тем воздух синел… Отворилась дверь, и в павильон вошли два лакея от Саватина, внося подносы и большой окутанный чайник. Когда стаканы наполнились и в воздухе сильно запахло корицей и гвоздикой, опять отворилась дверь и в павильон вошёл молодой, безусый околоточный с багровым носом и весь покрытый инеем. Он подошёл к губернатору и, делая под козырёк, сказал: — Её превосходительство приказали доложить, что они уехали домой. Глядя, как околоточный делал озябшими, растопыренными пальцами под козырёк, глядя на его нос, мутные глаза и башлык, покрытый около рта белым инеем, все почему-то почувствовали, что у этого околоточного должно болеть сердце, что у него втянут живот и онемела душа… — Послушайте,— сказал нерешительно губернатор,— выпейте глинтвейну! — Ничего, ничего… выпей! — замахал голова.— Не стесняйся! Околоточный взял в обе руки стакан, отошёл в сторону и, стараясь не издавать звуков, стал чинно отхлёбывать из стакана. Он пил и конфузился, а старики молча глядели на него, и всем казалось, что у молодого околоточного от сердца отходит боль, мякнет душа. Губернатор вздохнул. — Пора по домам! — сказал он, поднимаясь.— Прощайте! Послушайте,— обратился он к околоточному,— скажите там музыкантам, чтобы они… перестали играть, и попросите от моего имени Павла Семёновича, чтобы он распорядился дать им… пива или водки. Губернатор и архиерей простились с «городской головой» и вышли из павильона. Егор Иваныч принялся за глинтвейн и, пока околоточный допивал свой стакан, успел рассказать ему очень много интересного. Молчать он не умел. 1887

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ Со Старым Новым годом! Автора не знаю. Взято отсюда: https://solncesvet.ru/skazki-pro-vremena-goda/ Ребятишки, садитесь поудобнее и слушайте сказку. Я расскажу вам о четырех сестричках – временах года и о том, как они договорились менять друг друга. Все мы знаем, что за зимой приходит весна, за ней – лето, потом осень, и снова зима. Почему же так происходит? Как времена года смогли договориться между собой? Поначалу, им это не удавалось. Каждая из сестричек старалась перетянуть одеяло на себя, а люди страдали, не зная, то ли завтра пойдет снег, то ли расцветет акация, а может, полезут из-под земли грибы. И постоянно гибли урожаи, потому что ни с того ни с сего в середине лета мог ударить лютый мороз – и все, молодые посевы замерзали. И вот однажды случилось то, что и должно было случиться: людям надоел этот беспорядок в мире. Они выбрали одного самого умного и послали его поговорить со временами года и решить, кто за кем будет идти. И этим самым умным оказался молодой и очень красивый парень, но его имя, к сожалению, за давностью лет забылось. Итак, парня попросили спасти все человечество, и он, взвалив на себя этот тяжкий груз, пошел искать жилище всех времен года. Искал долго: шел по горам и полям, переплывал реки, переходил топкие болота. Очень устал, истоптал пятьдесят пар обуви, износил сто одежд, но нашел все-таки дом, в котором обитали времена года, тогда еще безымянные и совершенно дикие. Детки, а ведь вы и не знаете, что у нас, у людей, есть самое лучшее качество: мы умеем говорить. Правильно сказанное слово способно весь мир привести в порядок. Умные речи – это верное средство все исправить. И наш парень, хоть и был еще молод, но прекрасно все это понимал. Первая, кого он встретил, была Зима, но тогда она еще не носила этого имени. Это была самая старая и самая суровая сестрица, и с ней договориться оказалось сложнее всего. Никак не хотела слушать она юношу, а все норовила заморозить, обратить в лед. — Послушай, — сказал наш герой, — но ведь ты самая почтенная, самая старшая, а значит, и уважения тебе больше всего! Становись-ка ты самой первой, открывай год. Пусть твои метели завывают в самом начале, пусть леденеют сосульки и мерзнут руки. Мы, люди, не боимся трудностей, и встречать их будем сразу! В честь уважения к твоим почтенным сединам – открывай год и зовись Зимой! Понравились Зиме такие лестные слова, пуще прежнего она завыла и шагнула в самое начало года. И до сих пор там стоит, и гордится очень своим почетным первым местом. А второй юноше встретилась Весна – молодая веселая девчонка, чей смех звучал, как ранние ручейки. Раскидала она свои длинные шелковые волосы – и словно светлее вокруг стало, теплом повеяло. Даже наш герой согрелся, и щеки его порозовели, и руки зябнуть перестали. Но не хотела будущая Весна слушать парня. Смеялась, бегала по полям, и под каждым ее шагом все зеленело, цветы распускались. Ласково заговорил наш герой: — Ты – самая красивая, от тебя теплом веет, согреваешь все вокруг. Становись-ка после зимы, ведь когда пройдут ее морозные дни и длинные вечера, каждому захочется тепла и шелковой травы под ногами; каждому захочется проснуться, стряхнуть с себя зимнее оцепенение. Вот тогда и придешь ты, чтобы отогреть и пробудить все живое на земле! А назовем мы тебя ласково – Весною. Лестными показались молодой сестрице эти слова, и шагнула она следом за старшей, и так до сих пор и стоит сразу за Зимой. Приходит, чтобы отогреть нас, и всю землю, и снова вдохнуть жизнь. А потом юноша встретил совсем маленькую девочку, из рук которой вылетали птенцы, а следом за ней гремел гром и всходил, зрел урожай. Озорная эта девчонка – конечно же, будущее Лето, пока еще дикое и неуправляемое. Зарылось Лето в душистые травы, вскочило, побежало по полю, а вокруг него так и порхают бабочки, и деревья шумят роскошной листвой. Еле-еле догнал его уже порядком уставший юноша. Поймал, взял на руки и говорит: — А ты, дитя, ты не пробуждаешь жизнь, ты и есть эта самая жизнь – во всей ее буйной красе, во всех ее многочисленных проявлениях. Следуй-ка сразу за красивой своей сестрицей: вам вдвоем так весело будет, и нам, людям, удобно. Сначала природа наша пробудится от зимнего сна, а потом сразу начнет цвести и урожай приносить, и все правильно будет! А мы тебя почитать станем, и ухаживать за дарами твоими, и ценить каждый тобой подаренный денек! А назовем тебя совсем просто – Лето, во все цвета одето! Понравились Лету такие ласковые слова. Согласилось оно встать следом за юной своей сестричкой. Так до сих пор за Весной и стоит, и греет нас своими лучами, и дарит нам плоды и ягоды. Ну а последней встретилась юноше будущая Осень – хмурая, в годах уже женщина, но иногда, когда она улыбалась, в ее глазах прокатывались отблески былой молодости. Тогда листья на деревьях сияли всеми красками: желтой, красной, оранжевой, коричневой, багровой, зеленой, даже золотой. Очень красивой в эти моменты становилась четвертая сестра! — А тебя мы назовем красиво – Осень, — так сказал парень, — и будешь ты к нам приходить, когда уже устанем мы от беспечности Весны и буйства Лета, когда придет пора собирать урожай и готовиться к долгому зимнему отдыху. И как только наступишь ты, мы обрадуемся, и встретим тебя со всеми почестями. Осень была самой сговорчивой из сестер, и не стала спорить, и замкнула она год. И по сей день стоит там и никуда с места не сдвинется. Так с тех стародавних пор и повелось: Зима год открывает, Весна за ней приходит, следом Лето прибегает, а за ним приходит постепенно Осень, которая с каждым днем хмурится все больше и больше.

Железный мужик Словацкая сказка Был у матери единственный сын. А всего богатства у них – сливовый сад да пара волов. Пришла зима и, чтобы хоть как-то обогреться, вырубили они свой сад. А весной запряг сын волов, вспахал землю и посеял маку. Надо же как-то кормиться. Стал мак созревать, птицы его облепили, так бы весь и поклевали, если бы сын не достал из дальнего угла ружье, что от отца осталось. Стал он мак стеречь. Сидит как-то, вокруг смотрит, вдруг видит – опускается на мак ястребенок, прицелился Янко – трах! подбил ему крыло. – Эй, караульщик, ты почему мне подбил крыло? – кричит ему ястреб. – А почему ты клевал мой мак? – Янко в ответ. – Почему клевал, потому клевал! Голодный был! – опять кричит ястреб. – Знай! Мой отец – король всех ястребов! Коли не наладишь мне крыло, слетятся все ястребы, твой мак поклюют и глаза тебе выклюют. – Видать, плохи мои дела! Подожди я тебя к своей матушке отнесу. И отнес его к своей матушке. Пришлось той похлопотать, пока она лечебные травки насобирала да то крыло обложила. Пока столяра нашла и он палочками крыло укрепил, чтоб срасталось. Едва-едва ястреба подлечили. Да еще обоих волов ему скормили, потому что прожорливый ястреб всё мяса требовал. И опять же беда – не стал сын мак стеречь, вот птицы его весь и поклевали. Остались мать с сыном безо всего. – Ох, братец, видать, нам так не прожить, – сказал ястреб, когда уже летать смог. – А как прожить? – спрашивает Янко. – А пойдем мы вместе с тобой к моему отцу. Пускай он тебе возместит убытки. Ведь я твоих волов съел. А твою матушку покамест в замок к королю печи топить определим. Вот и прокормится! Ладно. Осталась мать в королевском замке печи топить, а эти двое отправились в путь. Ястребок впереди летит, Янко следом шагает. Подошли они к морю. Ястреб перемахнул через море, а Янко стоит на берегу, хнычет. Ведь он-то перелететь не может. – Не хнычь, не хнычь, – кричит ему ястребок с того берега. – Мой отец знает, как человека через море перенести! Улетел и возвратился с красным полотенцем. Расстелил полотенце на воде и вот уже они оба на другом берегу оказались. Тут ястребок и говорит: – Ну, браток, все в порядке. Для начала дарю тебе это полотенце. Сможешь через все моря перебираться. А сейчас пойдем на ту гору к моему отцу. Уж он-то тебя с пустыми руками не отпустит. Отведет в три подземных чулана. В первом будут одни червонцы, во втором – серебро, в третьем – золото. Станет сокровища предлагать, но ты не бери! В третьем чулане за дверью стоит старый сундук. Попроси сундук и поскорее домой отправляйся. Заживешь, как тебе доселе и во сне не снилось! Старый ястреб обрадовался, увидав сына живым-здоровым. Они с Янко все ему рассказали. Повел он Янко по своим чуланам, стал сокровища предлагать несметные. Но Янко ото всего отказывается, только старый сундучок просит. Тот, что за дверьми в третьем чулане примостился. – Ишь, братец, какой ты умник, – говорит король. – Бери что хочешь, только сундучок не тронь! Но Янко стоит на своем, подавай ему сундук, да и только. Делать нечего, пришлось ястребу сундук отдать и Янко домой проводить. Спешит Янко к дому. Море ему не помеха, перебрался на свой берег на красном полотенце. Решил передохнуть. Растянулся на широком лугу, есть захотел. И вдруг будто кто-то ему на ушко шепчет: в том сундучке и съедобное найдется . Открыл верхнюю крышку, а оттуда великое множество волов, коней, овец, коз, гусей, кур, уток повалило. Не видать стадам конца краю. – На такой пирог не мал ли роток! – думает Янко. Открывает другую переборку. Оттуда повалили войска несметные, аж страх берет. Да еще, говорят, трети нету. «Как я такую ораву прокормлю , – подумал Янко и заглянул за третью переборку. А здесь золотые монеты блестят. Сколько ни возьми, их еще больше становится. Пошел Янко дальше, купил кой-какой еды, наелся. – Ну, парень, пора отсюда убираться! – говорит Янко сам себе, потому что ему больше и побеседовать не с кем. – Да только как мне быть? Скот, птицу, войско тут оставить или обратно в сундучок загнать? А как? Сидит, думами мается, совсем голову повесил. Вдруг подсаживается к нему страшный великан, с гору величиной, черный, как уголь. А был это Железный мужик. – Никак хочешь загнать войска обратно в сундук? – спрашивает. – Хотеть-то хочу, да не знаю как. Может, ты знаешь? – молвит Янко. – Как не знать! Для того я к тебе и явился! – Загоню, коли ты передо мной на колени встанешь и поклянешься, что не женишься на королевской дочери. На том и порешили. Янко пока что о женитьбе не помышлял. Обежал Железный мужик вокруг скота и войска, и они тут же убрались обратно в сундучок. Разошлись Янко с Железным мужиком каждый в свою сторону, только Железный мужик ему в след крикнул: – Смотри, не забудь, что обещал! Коли нарушишь слово, поймаю и на куски разорву! Вернулся Янко домой, показал матушке сундучок. А она давай смеяться: – На что, – говорит, – тебе такой хлам, я – говорит, – его и за двери бы не сунула. Зачем тебе сундук, коли класть в него нечего! Но Янко велит матушке пастухов искать, в том сундучке, мол, целые стада. Мать упирается, но он до тех пор приставал, пока она не пошла за пастухами. А люди хохочут, где же, говорят, задаток! Кого пасти, коли у вас скотины нету? Были два бычка, да и тех проели. – Осрамилась я совсем, – говорит матушка Янке. – Не беда, – отвечает Янко, – а скоту так и так на выгон надобно. И выпустил свои стада из сундучка. Ринулась скотина и птица на волю, вокруг черным-черно стало. И пастухов не надо. Откуда ни возьмись сами появились. Стали пастись стада на королевских лугах. Но как-то раз, когда мать пришла топить в замке печи, накинулся на нее король и строго спрашивает: – Чьи, мол, это стада на моих лугах пасутся? А коли ее сын такой богатый, – говорит король, – то пусть к утру готовится к бою с моими семью ротами! Перепугалась мать, домой поспешила. – Да не бойтесь, милая матушка, – говорит Янко. – У короля семь рот, а у меня их семьдесят семь! Утром выпустил Янко свое войско в поле. И спрашивает: – Сколько вас против семи рот ставить! – Одного меня хватит! – выскакивает из рядов шустрый такой солдатик. Как схватились войска, и вправду этот шустрый все семь королевских рот одним мизинчиком уложил. Настал теперь черед Янко распоряжаться. Приказывает он королю: ежели не отдаст свою дочь ему в жены, придется ему вместе с принцессой в Янкином доме печи топить, как матушка в его дворце топила. Приказал Янко себе замок построить и великолепное платье купил. Увидал король такое дело, не колеблясь посулил ему свою дочь в жены. Все, мол, лучше, чем печи топить. Вот едут они в богатой карете на свадьбу. Вдруг откуда ни возьмись Железный мужик! И прямо к Янко! А сундук-то дома. Значит и войска при Янко нету. Что ему оставалось делать? Пустился бежать, только пятки сверкают. Железный мужик хохочет и вслед ему кричит: – Беги, беги! У меня хватит времени и войско из твоего сундучка выпустить и принцессу увести, и тебя догнать! Спасается Янко, мчится через темные леса, через высокие горы, нехожеными тропами и добирается, наконец, до избушки-развалюшки. А там Баба-Яга живет. Постучался, входит: – Добрый день, матушка! – И тебе день добрый, сыночек! Знаю от кого бежишь-спасаешься. Ничего не бойся. Садись, похлебай супу да мяса поешь. Отоспись! Вот мой песик – Далекогляд. Когда Железный мужик подойдет на три версты, он залает в первый раз. На две – во второй, а на одну – залает в третий раз. Тогда я тебя разбужу. Поел Янко и спать улегся. Залаял пес в третий раз, старуха Янко разбудила, дала в дорогу лепешку и велела бежать. Бежит Янко дремучими лесами, нехожеными тропами. Перед ним вторая избушка. И в ней Баба-Яга живет. Постучался, вошел: – Добрый день, матушка! – И тебе доброго денечка, сыночек! Знаю от кого спасаешься, но ты никого не бойся. У меня пес – Далекослух. Когда Железный мужик будет в трех верстах, он залает в первый раз. Когда будет в двух верстах, залает во второй раз, когда будет за версту, залает в третий раз. Тогда я тебя разбужу. Сел Янко, поел, потом спать лег. Когда пес в третий раз залаял, старуха его подняла, сунула в дорогу лепешки и велела бежать. Бежит Янко густыми лесами, нехожеными тропами. Прибегает к третьей избушке. Там тоже Баба-Яга живет. Постучался. Вошел: – Добрый день, матушка! – И тебе добрый день, сынок! Знаю от кого спасаешься! Но ты его не бойся! Садись, поешь супа и мяса. Поспи. Мой пес – Сильный. Когда Железный мужик будет в трех верстах отсюда, он залает в первый раз. Когда будет в двух верстах, залает во второй раз, а как приблизится на версту, залает в третий раз. Тогда я тебя разбужу. Сел Янко, подкрепился, спать лег. Как залаял пес в третий раз, старуха разбудила Янко, сунула в мешок лепешку и велела убегать. Домчался Янко до самого моря, а Железный мужик по пятам бежит, вот-вот схватит и на куски разорвет. Но Янко всегда носил свое красное полотенце вместо пояса. Снял его, раскинул и вот он уже на другом берегу. Не может Железный мужик через море перебраться. Сел и стал ждать. Да и Янко уже из сил выбился. Свалился и проспал целых три дня! На третий день проснулся, голову поднял и чуть со страху не помер! Три пса, величиной с корову, рядом лежат! Ему и с места не сдвинуться. Сунулся в мешок, кину им по лепешке, может пропустят. А там ни крошки. Лепешки-то собаками обернулись! И были это Далекогляд, Далекослух и Сильный. Старухи Янко собак в помощь дали. Увидали псы, что Янко проснулся, завертели хвостами, стали ластиться. Понял Янко, что псы обижать его не станут. Отправился Янко дальше. Собаки следом. Ни на шаг не отстают. Шли они шли, видят замок, а в нем принцесса, одинешенька как перст. Стал Янко у нее служить. Ведь не было у принцессы никого, кто мог бы охранять замок и необозримые леса вокруг. Янко каждый день охотился в этих лесах со своими псами, а в замок возвращался только на ночь. А принцесса каждую ночь уходила на берег моря и кого-то там поджидала. А поджидала она Железного мужика. Вот вернется он к ней, когда догонит Янко да разорвет его на куски. Однажды увидал Железный мужик принцессу с другого берега и окликнул. Она его тут же узнала. Ответила. Вот они и договорились, как с Янко расправиться. А Янко о том ничего не знает-не ведает. Вечером вернулся, как обычно из лесу, отужинал и пошел в обход по замку. Все тихо, он и лег спать, а под утро сморил его крепкий сон. Тут принцесса подкралась к нему на цыпочках, отвязала красное полотенце с пояса, и точно таким же обвязала. Только Янко из замка – она к морю! Переправилась на полотенце к Железному мужику и назад в замок вместе с ним воротилась. Показала, в какой комнате Янко спит, а где его псы. Ведь Железный мужик не смел псам даже на глаза показываться. Вырыл он яму под дверью, где Янко ночует. Сидит, ждет. Вечером Янко возвратился с охоты, а Далекогляд куда-то запропастился. Очень удивился Янко, ведь три пса ни на шаг от него не отходят. Вдруг видит – лежит Далекогляд у дверей поверх Железного мужика! А Янко-то думал, мужик еще за морем! Стал Янко пса звать а тот не идет! Два других вокруг стола скачут, что ни кинет, все сразу же заглатывают. А Далекогляд целую ночь с места не двинулся. На другой день Железный мужик под очагом яму выкопал и туда забрался. Но вечером первым с охоты примчался Далекослух и вцепился в мужика. Янко его и кличет и наказывает, но тот ни с места. Так и пролежал поверх мужика до самого утра. На третий день Железный мужик выкопал себе яму под самым столом. Решил, что за ужином, хоть за ногу да ухватит Янко. Но вечером на него Сильный навалился, так он до утра и с места сдвинуться не смог. Пришлось им с принцессой крепко подумать, чтобы что-нибудь придумать. Стала принцесса Янко обхаживать, так мол и так, небось те псы хворые, коли есть не хотят и даже с места не сходят. Надо бы их дома хоть раз оставить, пускай, мол, отдохнут, а она за ними присмотрит. Янко на уговоры поддался, изловил псов и в комнате каждого на цепь посадил, чтобы за ним не увязались. Псы на цепях воют, пока Янко один по лесам бродит. А Железный мужик на комнату три замка навешивает, чтобы собаки ненароком не выскочили. Ходил-ходил Янко, никакой дичи не попадается. Одна лишь мышка все время под ногами вертится. Он ее было ногой отшвырнул. – Ох, Янко, не тронь меня! – молвит вдруг мышка. – Разве не знаешь, как дорого тебе твоя клятва обошлась? А еще дороже ты расплатишься, коли сейчас не поспешишь! Там Железный мужик твоих псов под замок сажает, как посадит, кинется следом за тобой и на куски разорвет. Поспеши, пока он те замки не запер. Но если не поспеешь, полезай на высокую вербу у воды. Станет тебя Железный мужик вниз звать, скидывай с себя все, что только сможешь. Потом увидишь, что дальше будет. Послушался Янко мышку и помчался, что было духу в замок. Прибежал, а Железный мужик последний замок прилаживает. Янко поскорее на вербу вскарабкался. Железный мужик из дворца выскочил, как бешеный, и кричит ему: – Слезай, не то тебя вместе с вербой на мелкие кусочки расшибу! Янко сбросил ему шапку. И тут же от шапки одни лоскуты остались. Железный мужик опять опускаться велит, а Янко с себя одежки одну за другой скидывает. Все, что мог, изорвал Железный мужик, нитки не оставил. Нечего больше Янко вниз кидать. Разогнался тут Железный мужик и на вербу с разбегу бросился. Но в этот миг сорвался с цепи Далекогляд и на Железного мужика кинулся! Мужик его разок ударил, тут псу и конец пришел! Опять на вербу налетел и так ее тряхнул, чуть Янко вниз не сбросил. Но сорвался с цепи Далекослух и сцепился с Железным мужиком. Железный треснул его оземь, тут псу и конец пришел. Снова на вербу накинулся и вот уже с корнем ее вырывает, да Сильный помешал. Он последним с цепи сорвался и бился с Железным мужиком до полудня. И одолел! Так хряснул мужика, лишь куча земли осталась! И стало этой земли все прибывать, прибывать, пока не выросла целая гора. Но земля-то была с самого верху, а внутри – железо да руда. С тех пор и называют гору Железной и добывают из нее железную руду. Сильный поднял своих двух товарищей и все три пса принялись за неверную принцессу. Разорвали ее на мелкие клочья. А когда кара свершилась, обернулись людьми. И замок ожил и дремучие леса наполнились людьми. Янко нашел свой сундучок и выпустил из него стада. Стали они на его лугах пастись. И войско выпустил. Теперь ему никто не был страшен. Денег у него стало, сколько душе угодно. Разбогател Янко, послал за матушкой, и женился на самой красивой девушке в их крае.