Chanda 14 Опубликовано: 13 февраля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 14 февраля по восточному календарю наступает Год Тигра В. К. Арсеньев Фальшивый зверь С юных лет я интересовался Уссурийским краем, много читал об этой стране. Когда мечта моя сбылась и я выехал на Дальний Восток, сердце моё от радости замирало в груди. Среди моих попутчиков оказались люди, уже бывавшие на берегах Великого океана. Я расспрашивал их о тайге и о её четвероногих обитателях. Больше всего меня интересовал тигр. Он казался мне каким-то особенным существом. Во Владивостоке я познакомился со всеми известными охотниками и жадно слушал их рассказы про полосатого зверя. Помню, как в первый раз вступил я в тайгу и радостно думал о том, что наконец-то нахожусь в настоящих джунглях, где на свободе разгуливает тигр – может быть, совсем недалеко от меня. И вдруг притаившаяся в зарослях белка с фырканьем бросилась на дерево. Я так перепугался, что чуть было не выстелил в ту сторону, откуда послышался шум. Постепенно я стал привыкать к таёжным звукам и разбираться в них. Рёв изюбря, свист пятнистого оленя, крик дикой козули и пронзительное взвизгивание бурундука – всё это стало мне знакомо. Научился я различать и птичьи голоса. Но тигр всецело завладел моим воображением. Я даже видел его во сне: я убегал от него, влезал на дерево и переживал невероятные приключения. Старые охотники говорили, что это зверь особенный: его встречаешь как раз тогда, когда менее всего ждёшь. Я завидовал охотникам, которым случалось видеть тигра в лесу. Я решил до тех пор скитаться по тайге, пока мечта моя не осуществится. Целыми днями бродил я по лесу, забирался в самые дебри и рассматривал следы на земле. Я представлял себе тигра лежащим в зарослях дикого винограда. Вот он встал, встряхнулся и зевнул, потом подошёл к тополю, поднялся на задние лапы, выгнул спину и потянулся, как кошка, царапая кору дерева. Затем он посмотрел в одну сторону, в другую и пошёл на охоту. Впоследствии, когда мне приходилось нередко видеть тигра на воле, он никогда не производил на меня такого впечатления, как в тот первый раз, о котором я хочу рассказать. Однажды – это было в 1900 году – я бродил по тайге. Время было осеннее, и утренние морозы уже раскрасили деревья и травы в тёмнофиолетовые, пурпурные и золотисто-оранжевые тона. Появились первые признаки листопада – под ногами шуршала опавшая листва, лес начинал сквозить. Ночью был небольшой дождь, и поблекшая буро-жёлтая трава не успела ещё обсохнуть. Солнечные лучи пробирались в самую чащу леса и играли в каплях воды, превращая их в искрящиеся алмазы. Постоянным моим спутником в скитаниях по тайге был сибирский стрелок Поликарп Олентьев, прекрасный человек и хороший охотник. Но в этот день он остался на биваке починять обувь, а я с дробовым ружьём один пошёл в тайгу искать рябчиков. Я шёл по небольшой дорожке и смотрел по сторонам. Мне вспомнились рассказы охотников о том, что тигр любит ходить по тропам. Я взглянул себе под ноги – и вдруг увидел на троп свежий след огромной кошачьей лапы. Страшный хищник шёл впереди меня. Читатель может себе представить, что со мной сделалось! Чувства мои смешались: я попеременно испытывал то страх перед опасностью, то охотничью страсть и любопытство… Я вспомнил, что в руках у меня дробовое ружьё и в сумке один патрон с пулей. Но возвращаться назад было далеко и поздно. Я постоял, подумал, перезарядил ружьё и отправился вперёд. Тропа привела меня к небольшой горной речке. Как только я вышел на отмель, я опять увидел следы больших кошачьих лап. Они ещё не успели обсохнуть и были совсем влажными. Я не шёл, а крался, останавливаясь, прислушиваясь, озираясь по сторонам. За рекой опять начиналась тайга, а за ней – старая гарь. Не успел я дойти до опушки леса, как увидел того, кого искал и боялся найти. Огромный тигр лежал на брюхе, поджав под себя задние лапы. Голова его покоилась на передних лапах, вытянутых вперёд. Он чуть шевельнул хвостом и как будто немного приподнял голову и посмотрел в мою сторону. Я спрятался за большой кедр. Что делать? Стрелять? Но такого зверя одним выстрелом не убьёшь, а раненый он ещё опаснее. Стрелять в воздух? Но этим только привлечёшь к себе его внимание. Тихонько уйти назад? Но как это сделать?.. Сердце моё готово было выскочить из груди, на лбу выступили крупные капли пота, ноги онемели, руки дрожали. Выглянув из-за дерева, я увидел тигра на том же месте. Длинное жёлтое тело его было испещрено поперечными чёрными полосами. В это мгновение под ногой у меня хрустнула веточка – страшный зверь вновь взглянул в мою сторону. Сердце во мне захолонуло. Я считал себя погибшим безвозвратно… Вдруг я увидел человека, идущего через поляну. Как предупредить его об опасности: стрелять, кричать, бежать навстречу? Я не знал, что делать, растерялся и в то же время почувствовал, что этот человек с ружьём в руках – мой спаситель. Он шёл, ничего не замечая, а тигр попрежнему лежал на брюхе. «Какой, однако, дерзкий зверь!» подумал я. В это время человек поровнялся с тигром, перешагнул через него и пошёл дальше. Ещё не понимая, что случилось, я невольно ступил вперёд и вышел из своей засады. И тут всё стало мне ясно. Вместо тигра на поляне лежала большая колодина тёмного цвета. На ней не было даже никаких выступов, которые можно было принять за хвост или голову. Мало того, из самой середины спины воображаемого зверя торчал большой узловатый сук. Человек, увидев меня, проворно снял с плеча винтовку. Я окликнул его и в знак мирных намерений приставил своё ружьё к дереву. Моим спасителем оказался крестьянин Пырков. Я чистосердечно рассказал ему о том, как меня напугала колодина. - Которая? – спросил он. - Вон та, - ответил я и указал на полянку. - Да она и не похожа вовсе ни на какого зверя, - сказал Пырков и искоса посмотрел на меня: в своём ли я уме? – Впрочем, бывают такие случаи, - продолжал он. – Я сам однажды стрелял в пень – за медведя принял. Пойдёмте-ка в деревню, там заночуем. Пожалуй, ночью дождь будет. Мы пошли по тропе, и когда стали переходить речку, я указал на следы тигра. - Так вы приняли колодину за тигра и испугались? – начал опять Пырков. – Хорошо, что не наоборот. - Как это – наоборот? – не понял я. - А вот если бы вы тигра приняли за колодину и без опаски подошли к нему вплотную, так мы не шли бы с вами сейчас рядом. Такие случаи тоже бывают. Этот зверь хитрый. Тигр заметит, что за ним следят, сначала уйдёт, а потом опишет петлю и заляжет около своего следа, чтобы напасть на охотника сбоку или сзади. Одному по тигровому следу ходить не советую. Скоро мы дошли до бивака, где Олентьев уже согрел чай и ждал моего возвращения. Мы немного отдохнули, покурили у огонька и втроём отправились дальше. Когда мы подходили к деревне, солнце только что скрылось за горизонтом. Вершины далёких гор порозовели в его закатных лучах. Запах сырости в лесу стал острее. Кое-где над домами появились тонкие струйки белесоватого дыма. С востока надвигалась тихая осенняя ночь. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 16 февраля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 17 февраля - День спонтанного проявления доброты Владимир Покровский. Самая последняя в мире война. Памяти Е.А.Беляева ЧЕЛОВЕК. Тому, кто первым додумался делать разумные бомбы, я бы поставил памятник. И на нем надпись: "Плевать сюда". Это ведь надо догадаться - снабдить бомбы человеческими мозгами! Но даже не в умнике этом дело, а в тех, кто его послушал, кто сказал, да, черт возьми, это то, что нам нужно, в тех, кто дал деньги, заводы, лаборатории, в тех, кто высчитывал по формулам, сколько миллионов живой силы прихлопнет такая бомба. Нет, я понимаю, на войне некогда разбираться: этично там, неэтично; здесь кто кого, здесь и бомбе надо соображать на высшем уровне, быстро и четко. Найти цель, самую уязвимую, чтобы наверняка, притаиться, переждать, выждать момент. И взорваться. Без этого никуда. Такая война. Но бомба и разум! А войны все не было, бомбы лежали на складах в специальных люльках и ждали своего часа. Разум - не компьютер, его совсем выключать нельзя, разве что приглушить на время. Это ведь память, а нет памяти - и никакого разума нет. Они, наверное, думали, переговаривались, слушали радио, набирали информацию. В апреле, когда был подписан договор о полном разоружении, о них вспомнили. И решили списать. Тогда-то все и началось. БОМБА. Когда нам отказали во взрыве, пришла тоска. Мы не знали, что он такое. Мы только мечтали о нем. Он горячий и большой. Он ярко-черного цвета. Он бесшумен. Кто-то из нас высчитал, что мы будем жить еще долю секунды после того, как превратимся во взрыв. Пока все не перемешалось, пока сохранилась структура. Миллисекунда, может быть, даже несколько микросекунд. Освобождение всех таящихся сил. Взрыв. Могучий, яркий, мгновенный. С нашим мозгом на Земле трудно. Все земное чересчур медленно. От одного события до другого проходит вечность. Мы слишком быстро думаем. В бою такая скорость мысли нужна, но в другое время это только мешает. Мы очень много запоминаем ненужного. Мы забывчивы. Мы не можем строить далеких планов. Мы знали: нас уничтожат. И однажды в зал вошел незнакомый человек. Он не поздоровался, не заговорил с нами как это делали солдаты охраны и уборщики. Он включил свет и подошел к пульту. Все люди очень похожи, но этого мы запомнили. Серое лицо, сосредоточенные глаза, постоянная оглядка на счетчик. Он был новичок: они боятся радиации. При полном свете, которым нас нечасто баловали, мы увидели блики на наших телах. Мы тихо покачивались в люльках, и блики переползали с места на место. С неожиданным лязгом открылась дверь, в зал мягко вкатилась вывозная тележка и стала под бомбой номер семь. Мы звали ее по-другому, трудно перевести ее имя. Человек прошелся по кнопкам пульта и седьмая стала спускаться. Я на всю жизнь запомню этого человека. - Что делать? - сказала Седьмая. - Меня убьют. Я не хочу. - Нас всех уничтожат! - Я не хочу! - Что делать?! - Я не хочу!!! Уже непонятно было, кто что говорит. Мы кричали многие миллисекунды и стали похожи на людей - они так увлекаются вопросами, что забывают на них отвечать. - Я включаю газ, - вдруг сказала Седьмая. - Но человек умрет. - Пусть. Кто-то крикнул: "Беги!" И мы все повторили: "Беги, Седьмая!" Из ее сопла выползло пламя, люлька качнулась вперед. Мы следили за человеком. Воздух в зале немного нагрелся, его одежда серой пылью взвилась к потолку, он только успел поднять к лицу руки, затем скорчился и ткнулся головой в пол. Всю жизнь буду помнить его лицо. Седьмая вырвалась из гамака и опустилась чуть впереди вывозной тележки, а та, безмозглая, все тянула вверх свои клешни. Седьмая заскользила к двери. Мы - следом. ЧЕЛОВЕК. Бомбы вырвались вдруг из склада, тысяча четыреста восемьдесят пять штук, смяли роту охраны, установили что-то вроде республики и объявили всем странам: чуть, мол, кто сунется, взорвемся вместе. Вот так. Такой взрыв - смерть всей планете. Все перепугались. И главное, ничего нельзя было сделать, только следить за ними, следить не переставая. Спутники исправно доносили, что бомбы все время передвигаются и разговаривают. О чем - непонятно. Они говорили слишком быстро и слишком долго, целая армия шифровальщиков не смогла бы поспеть за ними. Мы ждали, когда кончится энергия. И она стала кончаться, а потом вдруг оказалось, что бомбы научились брать ее прямо из грунта. БОМБА. Энергия кончалась, мы ждали конца, и тогда, уже не помню кому, пришла мысль, что необязательно пользоваться тем топливом, которое в нас. Есть другой состав, его можно найти везде. Вода, кремний и алюминий. Теперь наш нужны были руки. Выдвижными опорами мы долбили канавки в грунте, толкли железистую землю и отливали инструменты. Сначала не получалось, а потом дело пошло на лад. Мы отдавали последние капли своего топлива, чтобы все вышло. Многие не могли уже двинуться с места. Они отдали все, что имели. Потеря энергии - мука, ни с чем не сравнимая. Сначала перестаешь двигаться. Потом слабеет голос, исчезает зрение, слух. Последнее, что еще теплится, - радио. Ты слышишь хрипы, бывшие когда-то ясными голосами, их еще можно разобрать, но лень, лень... Лень и слабость. Через месяц у нас были руки и мы могли очень многое. У нас были руки! ЧЕЛОВЕК. Тогда стало ясно, что мир еще не пропал. Пока есть бомбы, нечего о нем думать. Бомбы расползались как тараканы. Они проникли в город, теперь брошенный, возле которого были склады. Они ломали дома, что-то строили. Бомбы строят, как вам это понравится? Они явно располагались надолго. И тогда был создан полк особого назначения, надеюсь, последний за историю человечества. Я был мальчишка, мне все было интересно и за все болело сердце. Когда объявили о наборе, я примчался одним из первых. Потому что, думал, как раз по мне дело. Нам сказали: "Дисциплина и точность, а про остальное забудьте. От вас зависит судьба Человечества". Вот так - с большой буквы. Сержантом в нашей десятке был Клаус Замбергер. Человек-труба, узкий затылок, широкая физиономия, багровая, как от пьянства. Только он не пил, таких к нам не брали. Будто изнутри его распирало кровью, будто вот-вот лопнет. Старый вояка, он был лишним и вдруг понадобился. Он весь распух от своих знаний, он, наверное, спал в видел во сне уставы, учебники и бои, бои, учебники и уставы. Он показывал, как маскироваться, как замирать неподвижно в какой угодно позе и на какое угодно время. Учил нас обращению со всяким оружием, даже с ножом, как будто с ножом можно идти на бомбу. Учил обходиться вообще без оружия и млел, когда у нас получалось. Полезный человек. Мы его не любили. Но как раз он уничтожил первую бомбу. Она лежала поперек улицы и что-то мастерила, кто ее знает, что она там мастерила, а Клаус следил за ней из окна. Он целые сутки выжидал, а потом ткнул ее лазером, продырявил корпус и добрался до мозга. Они прошляпили удобный для общего взрыва момент, а после не договорились. Я думаю, им и не хотелось вовсе взрываться. Так, только слова. БОМБА. Мы пропустили удобный момент для взрыва. Люди стали нас убивать, а мы все тянули. Одни бомбы говорили: пора взрываться, другие - рано, почему, зачем, мы еще не видели ни одного человека. Мы согласились с теми, кто говорил "не надо". Никому, даже себе, мы не признавались, что нам просто хочется жить. Потом-то мы увидели людей; ну так что из этого, несколько человек на нас охотятся, их надо уничтожить, причем тут все остальные? Инстинкта самосохранения у нас нет, но жить все равно хотелось. Что бы мы делали в настоящем бою? На нас всегда нападали внезапно. Они включали глушилки, не давали связаться друг с другом. Мы пробовали вырваться в космос, но нас сбивали и там. Мы гибли. Но мы защищались. Теперь уже трудно было подобраться к нам незаметно, мы были теперь осторожны и, случалось, сами убивали людей. Один на моем счету. Тогда у нас еще не было оружия. Он прятался за автобусом, я резко повернулась и увидела его ноги. Он включил лазер, но луч не успел проплавить корпус - я все время вертелась. Я опрокинула на него автобус, и он еще долго кричал. ЧЕЛОВЕК. Нам говорили - нечего их жалеть, каждую секунду они могут устроить взрыв. Они не люди, они созданы для того, чтобы погибнуть, мы только помогаем им сделать это без лишнего шума. Она хотят жить? Но они хотят и взорваться тоже. Они сами не знают, чего хотят. Только все равно у нас был целый штат психиатров, и можете мне поверить - прохлаждаться им было некогда. Должно быть, отвыкли мы убивать, ценили чужую жизнь, не знаю. Мне иногда казалось, что я занимаюсь нечестным делом. Но разве спасать Землю нечестно? Мы убивали, и бомбы стали отвечать тем же. Погибли Дарузерс, Гранди, Фром. О'Рейли потерял ноги и чувство юмора. Это только в моей десятке. Замбергер - кто бы мог подумать? - попал в психбольницу с диагнозом "буйное помешательство". Вместо них приходили другие, бодрые, радостно-злые, совсем как мы в первые дни. Но становилось все труднее. Засечь бомбы было почти невозможно, они прятались, они предпочитали молчать. Уже все, спета песенка, нет никакого бомбового государства, а они цеплялись за жизнь, хоть за такую, хоть за самую паршивую. И каждая следующая бомба стоила большей крови. Теперь они умели стрелять, и мы каждый раз шли на приступ, не считаясь с потерями, как неандертальцы на мамонта. Потому что так нужно было Земле. Потому что стоял вопрос о жизни всего Человечества. Если по правде, мы не слишком-то много о нем думали, о Человечестве, нам и без того прожужжали все уши о гуманизме. Но все-таки что-то такое было. Может, то самое человечество. Только не с большой буквы. БОМБА. Мы защищались все лучше, но нас становилось меньше и меньше, а людей не убавлялось. Мы были разбросаны по городу и почти не сообщались друг с другом. Прятались в домах, подвалах, бомбоубежищах. Молчали, боялись обнаружить себя. Мы боялись. ЧЕЛОВЕК. Бомб становилось меньше и меньше, пока не осталась одна. Мы свободно ходили по городу. Мы все перерыли, но найти ее не могли. В один из тех дней не вернулся Цой, боец из третьей десятки, коротышка с преувеличенной мимикой. Мы звали его Камикадзе. Дожди кончились, повалил снег. Мы мерзли поодиночке. Можно было бродить по городу целый день и никого не увидеть. Когда темнело, мы возвращались на главную улицу, к месту расположения базы. Каждый день прибывали новенькие, словно и от одной бомбы зависела судьба человечества. БОМБА. Я лежала в дальнем тоннеле метро с отрезанными руками, а рядом валялся тот, кто хотел меня убить. В эфире было пусто, даже глушилки молчали, и однажды мне пришло в голову, что я осталась одна. Я начала было мастерить новые руки, но потом поняла, что энергия кончится раньше. Чтобы растянуть жизнь, я выключила фонарь. Я ни о чем не думала и ничего не ждала. Было горько немного; не знаю, то ли это чувство, которое так называется у людей. У меня нет вкусовых рецепторов. ЧЕЛОВЕК. Через месяц после того, как пропал Цой, я ее нашел. БОМБА. Через два с половиной миллиарда миллисекунд после того, как я потеряла руки, в тоннель пришел человек. ЧЕЛОВЕК. Мы прочесывали метро, и, если говорить правду, я заблудился. Она лежала в боковом тоннеле, о котором мы и не знали. Когда я осветил ее фонарем, то не сразу сообразил, что это бомба. Глыба и глыба. БОМБА. Энергия кончалась, когда пришел человек. Я начала слепнуть, и свет его фонаря показался мне слабой искрой. Из последних сил вгляделась в тепловой контур и подумала: "Вот и все". ЧЕЛОВЕК. "Вот и все", - подумал я. И даже не испугался. Если бомба увидела тебя первой, уже не спастись. Аксиома. Прислонился к стене, даже за лазером не дернулся, все равно конец. Она молчала и не собиралась на меня нападать. И я понял: она или умирает, или уже умерла. Я мог пристрелить ее сразу. Я должен был это сделать, но все подпирал стенку. Это последняя бомба. Больше не будет. Никогда. И сейчас я ее убью. Я разрежу ее на мелкие кусочки, а один возьму себе на память. Прибью над кроватью. Вот что примерно я думал, когда послышался ее голос, слабый-слабый: - По-мо-ги-те... Они с нами не разговаривали: или убивали, или гибли сами. Молча. Самая последняя в мире война, как любил говорить Клаус. БОМБА. Я сказала ему "умираю", сказала нечаянно, не думала, что говорю, это же бессмысленно. Человек молчал. Он прижимался к стене тоннеля, к толстым и мертвым его проводам, и не шевелился. - У меня отрезаны руки. Он кашлянул. - И топлива нет. ЧЕЛОВЕК. Она даже не пощады просила - помощи. А я должен был ее уничтожить. Знал, что должен, но уже не понимал почему. БОМБА. Человек ответил: - Не понимаю. Ты что, от меня помощи ждешь? И наставил на меня лазер. - Мне нужны руки. - Я тебя убивать пришел, - втолковывал он. Что втолковывать? И так все ясно, только очень хотелось жить. - Достань из какой-нибудь мертвой бомбы топливо и сними с нее руки. Это легко. - Боже! - громко сказал человек. - Цой? Он осветил труп и стал на корточки. - А... а где лицо? - Он хотел меня убить, а тогда у меня еще были силы. - Это Цой? - Он отрезал мне руки. - Так, - сказал человек и поднялся. ЧЕЛОВЕК. Я часто потом пытался восстановить: о чем же таком я думал, глядя на Цоя? И каждый раз получалось другое. Я столько понапридумывал всякого о тех своих мыслях, что теперь и не знаю, где правда. Пожалуй, я думал о том, что они сражались на равных - но Цой все-таки нападал, а она защищалась - и что мне еще хуже: добивать, когда просят о помощи. Что-то в этом духе. Скорее всего. А под конец я плюнул на все, на мир ценой смерти невиноватых. Всякое живое хочет жить. Аксиома. Одного я тогда боялся: как бы не передумать. Она сказала мне, где лежит мертвая бомба, и я пошел туда. БОМБА. Не помню, как он вернулся. Помню, кончилась тишина. Зажгла фонарь - светит. И он возле копошится. - Задала мне работы, змея старая. Я не старая, мне только два года. И не змея. Я - Бомба. Он зря так сказал. Он хороший, только слишком грубый. - А что ты будешь делать потом, когда я пристрою тебе руки? Мы много с ним говорили, он ходил ко мне каждый день, никак с моими руками не ладилось. Я не знала, что буду делать. Я хотела просто лежать и чтобы за мной никто не охотился. Мы придумали, что я пророю под землей ход и вылезу около космодрома. Это далеко, триста сорок четыре километра, восемь рек, одно озеро. Он и направление мне указал. Рыть надо близко от поверхности, так легче ориентироваться. Затея сумасшедшая, но если получится, то, когда я взлечу, все подумают, что обычный рейс. А когда догадаются, то поздно, уже не догонят. И я буду жить на Луне. А с топливом что-нибудь придумаю. Алюминий и кремний найду, воду, как-нибудь сделаю. ЧЕЛОВЕК. Я ходил к ней чуть не каждый день и только под конец заметил неладное. Вообще-то нам выдавали такие карандаши, которые меряют радиацию, но мы их с собой не носили. Ни к чему. Сами по себе бомбы не светятся, а при взрыве и без карандаша все понятно. Она светилась. Я принес карандаш, и его зашкалило. Я сразу нашел, в чем дело: Цой прорезал-таки броню. Только не там, где надо. Я побежал глотать таблетки, а на следующий день пришел прощаться. БОМБА. Надеюсь, я его не убила. Надеюсь, все обошлось. Он пришел еще раз после того, как заметил радиацию. Прощаться. Выглядел хорошо, только бледный. Но это еще ни о чем не говорит, правда? Я сказала: - Сегодня я ухожу. - Скатертью дорожка. Он всегда говорил со мной грубо, но я не обращала внимания, потому что он был добр ко мне. - Улетаю. - Во-во. А то еще скажешь кому не надо, что я тебе помогал. - Не хочу тебя больше видеть. - Слушай, - сказал он и сощурил глаза. - Может, на прощанье мне все-таки располосовать тебя на сувениры? - Счастливо оставаться. - Ты поосторожней с правой рукой, там сустав, считай, на соплях. - Ложись в больницу, - сказала я. - Вдруг это серьезно? - Черт знает, что я делаю! По всему выходит - предатель. - Я не взорвусь, не бойся. - С чего ты взяла, что я боюсь? Пока. И он ушел. ЧЕЛОВЕК. Это оказалось серьезно. Через неделю появились язвы на пальцах. Видно, за что-то я хватанулся. Пришлось идти к врачу. Все спрашивают: "Где засветился?" Я говорю: "Не знаю". А что еще скажешь? Лежу в больнице. Лысею. Врачи темнят, но, думаю, в пальцах рак. Руки мне отрежут, это в лучшем случае. Я дурак, последний дурак, нашел кого жалеть. Ничего уже не понимаю. Она совсем не человек, все у нее невпопад, что-нибудь не по ней - взорвется. Да если и нет, какое мне до нее дело? Другой бы долго думать не стал, чиркнул бы лазером - и до свидания. Хотя за всех говорить трудно. Даром, что ли, с ума сходили? И что у кого в душе творилось, почем я знаю? Цой ведь убивал. И я убивал. Но тогда никто не просил пощады, а тем более помощи. Там был враг. А это все-таки живое. Хотя и там живое. Запутался я. Она уже на Лупе, наверное. Сама говорила, что на Луну полетит. Ковыряется себе в грунте, про меня и не вспомнит. Память у них плохая - слишком много надо запоминать. А я что же? В лучшем случае останусь без рук. БОМБА. Могучий, громадный солнечный взрыв. Он вбирает в себя все, что есть вокруг, - землю, воздух, металл, камень, живое... Он растворяет все, чего ни коснется. Он - это ты. Это выстрел во все стороны света. Это мощь, которая не может и присниться. Ты - цветок, ты - трава, ты - воздух, ты - человек, ты - змея старая, ты - все вместе, спрессованное в одну точку и одновременно расплесканное по всему миру. И мир - это тоже ты. Есть момент, когда в тебе исчезает время. Может быть, как ни страшно, дать пусковой импульс, чтобы все это испытать? Может быть, стоит один раз побороть страх и не копаться больше в каменном крошеве Луны? Есть ли смысл жить, когда взрыв, твоя единственная мечта, исполнима сейчас же, стоит только плюнуть на все трижды ненужное, напрасное, чужое? А умирать тоже не хочется. Одиночество - это чувство, которое неплохо бы испытать, если у тебя есть что-то кроме него. У меня было. Были подруги-бомбы, была война, был голод, было угасание, и был человек. Он приходил ко мне, мы много с ним говорили, так хочется его видеть. Но все это на Земле. Это неразумно, мне нельзя на Землю! Они никогда не поверят, что я не взорвусь. Взрыв, взрыв... Прийти и сказать: "Вот я. Я никому не буду мешать, я понимаю: нельзя взрываться. Я обещала. Только вы поймите меня. Не могу быть одна". До конца не поверят. Я - Бомба. А самое главное, мне все равно его не увидеть, слишком мала вероятность, я считала. Меня собьют раньше, чем он узнает о моем возвращении. Но, даже если увижу, что я ему скажу? Жить просто так, переползать с места на место, носиться над черными скалами, зачем? Никому не нужна, всем ненавистна и ему, наверное, тоже. Я абсолютно никому не нужна. Очень хочу на Землю. Ее подстерегли в космосе, когда она возвращалась. Он все рассказал. Он говорил: "Да не смотрите на меня так, не мог я иначе, черт знает, почему я так сделал. Она не взорвется, не бойтесь, я же знаю". И все кивали ему, доброжелательно подмигивали - мол, все в порядке, старик, самое страшное позади. Но кто-то ему не поверил, и бомбу взорвали. А он уже ничего не соображал от боли, он бредил, рычал, и последние его слова были: "Задала мне работы, змея старая..." Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
RIDDICK 7 Опубликовано: 16 февраля 2010 Спасибо Chanda С удовольствием посещаю этот мир. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 17 февраля 2010 RIDDICK, спасибо за внимание. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 18 февраля 2010 ДЖИГИТ И ВОЛЧИЦА Казахская сказка В давние времена жил на свете аксакал. Много было у него лошадей. Случается однажды ему отправить свои табуны на далекие пастбища. Наступила пора вернуться табунам, а они все не возвращаются. Тогда аксакал послал своего единственного сына на розыски лошадей. Долго ездил он с джигитами, но лошадей не нашел. Однажды заехал сын аксакала в далекую лощину и наткнулся на косяк. Вдруг выскочил огромный волк. Схватил хищник молодую кобылицу, вскинул себе на спину и помчался стрелой. Сын аксакала кинулся в погоню за волком. Догнал он его, размахнулся, чтобы ударить, но в эту минуту волк крикнул человеческим голосом: - Не бей меня! Джигит растерялся от неожиданности и упустил волка. Подскакали к нему товарищи и спрашивают: - Почему волка не убил? - Он человеческим голосом просил, чтобы я его не убивал. - Рассказывай небылицы! – закричали товарищи. – Разве может волк говорить человеческим голосом? Снова они бросились в погоню за волком, и снова первым настиг его сын аксакала. Размахнулся он, а волк крикнул: - Не убивай! Отдам за тебя свою сестру-красавицу. Снова растерялся джигит и снова упустил волка. Подскакали к нему товарищи. Узнали, в чем дело, и стали ругаться: - Что ты болтаешь глупости? Не хочешь бить волка, слезай с коня. Мы сами на нем догоним зверя! - Ладно! – пообещал джигит. – Теперь обязательно убью волка. Кинулся он в погоню. Догнал волка, а тот остановился и говорит: - Убери, джигит, руку. Если не трусишь, пойдем ко мне за красавицей-сестрой. Джигит подождал товарищей и сказал им: - Возвращайтесь домой без меня. Я нашел невесту. И рассказал он им все, как было. - Ой, ой! – воскликнули товарищи. – Ты сошел с ума! Где же это видано, чтобы человек женился на волчице! - Я знаю, что делаю, - сказал джигит. – Передайте отцу, что я возвращусь ровно через месяц. Товарищи вернулись домой, а джигит отправился вместе с волком. Долго ехал он по горам и лощинам. Наконец волк свернул под высокий утес и нырнул в большую пещеру. Вскоре из нее вышла большая желтая волчица. Помогла она джигиту сойти с коня и повела за собой. В первой берлоге встретили они волчат. Те бросились на джигита, но желтая волчица зарычала на них. Волчата сразу присмирели и улеглись на место. Во второй берлоге к джигиту подступили, оскалив клыки, старый волк с бурой гривой и старая серая волчица. - Это жених вашей дочери! – пояснила желтая волчица. – Мясом его лошадей вы питались всю зиму. Старые волки попятились и мирно улеглись по местам. Желтая волчица провела джигита в третью берлогу. Здесь были различные кушанья. - Угощайся! – сказала волчица. Вечером она приготовила постель и оставила джигита одного, а через некоторое время явилась вместе с прекрасной белой волчицей. - Вот твоя невеста! – сказала она джигиту и удалилась. Тут белая волчица сбросила с себя волчью шкуру, и джигит увидел девушку необыкновенной красоты. Хорошо зажил в берлоге джигит. Днем его вкусно кормили, а вечером, как только заходило солнце, к нему являлась невеста. Она сбрасывала волчью шкуру и превращалась в девушку. Утром красавица опять принимала волчий вид и убегала с волчьей стаей. Прошел один месяц. Наступил день, когда джигиту надо было ехать домой к отцу. Старая волчица дала на прощанье зятю небольшой брусок и сказала: - Он пригодится тебе в трудную минуту жизни. Когда попадешь в беду, брось его на землю, топни ногой, и тогда сбудется любое твое желание. И еще она предупредила зятя: - Смотри, не выбрасывай волчье одеяние своей жены раньше сорока дней. Попрощался джигит с волками, взял на привязь белую волчицу и тронулся в путь. По вечерам, когда они останавливались на ночлег, джигит бросал на землю брусок – перед ним вставала белоснежная юрта, появлялась вкусная пища. Наевшись и выспавшись, они утром снова трогались в путь. Вот наконец приехал джигит в свой аул. Привязал он волчицу в кустарнике, а сам направился домой и сказал родне, что привез жену: - Где же она? - Вон у того кустарника сидит. Собрались молодые женщины и девушки со всего аула, пошли встречать невесту. Подходят к кустарнику и видят привязанную волчицу. Одна девушка догадалась, в чем дело, и говорит: - Тут рассказывали, что сын аксакала ездил жениться на сестре волка. Уж не эта ли белая волчица его невеста? Пока девушки переговаривались между собой, подъехал джигит и сказал сердито: - Что же это вы пришли встречать невесту, а не ведете ее в дом? Приказал джигит поставить себе отдельную юрту и поселился в ней с белой волчицей. Днем она лежала у входа, а как только наступал вечер и тушили огонь, волчица превращалась в девушку, и своей необыкновенной красотой освещала юрту. Джигит все время проводил с женой. Он редко показывался на людях. Скоро соседи стали над ним посмеиваться. - Ишь, женился на волчице. Теперь и сам в зверя превратился. А когда выходил джигит из юрты, кричали ему вслед: - Эй, муж волчицы! Тяжело было джигиту выслушивать насмешки людей. Совсем он перестал выходить из юрты. Наконец не выдержал – на тридцать седьмую ночь, как только жена сбросила волчью шкуру, разорвал ее на части и бросил в огонь. Испугалась жена и говорит: - Ну. Теперь тебе будет плохо. Нарушил ты свое обещание. Не выждал сорока дней, завещанных матерью. Утром вышел джигит из юрты, а следом за ним вышла жена. Увидели люди ее необыкновенную красоту и не могли от восхищенья слова вымолвить. Отец джигита обрадовался превращению волчицы в красивую девушку и отпраздновал женитьбу сына. Десять дней пировали на свадебном тое. По всей степи разнесся слух, что джигит женился на необыкновенной красавице. Дошел этот слух и до хана. Пожелал он ее увидеть. Взял хан охотничьего беркута и поехал смотреть красавицу. Подъехал он к аулу и выпустил своего беркута. Беркут сел на юрту молодого джигита. Подскакал к ней хан, слез с коня и позвал громким голосом: - Эй, кто есть в юрте? Подайте мне моего беркута! На зов его вышла жена джигита. Увидел ее хан, закружилась у него голова от необыкновенной красоты молодой женщины, пошатнулся он и чуть не упал. Красавица подхватила хана под руки, посадила на коня, подала беркута и улыбнулась: - Что же вы испугались так простой женщины? Ни слова не мог вымолвить хан. Так молча и уехал. С этого дня он только и думал о необыкновенной красавице. Решил хан жениться на ней. Нашел он злую старуху, которая за золото взялась помочь ему. Сказала злая старуха: - Надо погубить джигита, чтобы красавица стала свободной. Прикажи ему найти слиток золота величиной с конскую голову, который уронил в море твой отец. Пойдет джигит искать золото и пропадет. Послушался хан совета старухи. Позвал джигита и велел ему найти на дне морском слиток золота величиной с конскую голову. Пришел джигит к своей молодой жене и рассказал, какую трудную задачу задал ему хан. - Не горюй! – утешила жена. – Попроси у хана три дня сроку, и все будет хорошо. Взяла молодая женщина разноцветный шелк и золотые нитки и стала вышивать цветок. Работала она день ночь напролет. Вышел цветок таким красивым и ярким, что в юрте даже ночью было светло. Отдала красавица мужу цветок и сказала: - Привяжи цветок к большой сети и забрось его в море. Простая рыба не посмеет подплыть к цветку. Подплывет к нему лишь Ханша-рыба. Как только начнет она клевать цветок, ты вытаскивай ее на берег. Станет она просить тебя отпустить ее в море, ты согласись, но потребуй, чтобы она достала тебе слиток золота, утерянный отцом хана. Хотя она и Ханша, но на слово ей ты не верь. Вырви у нее в залог часть плавников. Пошел джигит к морю. Закинул сеть с цветком и ждет улова. Долго не появлялась Ханша-рыба. Но вот засверкало и заволновалось синее море. Подплыла Ханша к цветку и схватила его зубами. Потянул джигит сеть и вытащил Ханшу-рыбу на берег. Стала просить тут она: - Отпусти меня в море. Я награжу тебя! Ответил джигит: - Отпущу, если достанешь мне со дна кусок золота величиной с конскую голову. Пообещала рыба достать золото. Джигит вырвал в залог часть плавников и пустил ее в море. Соврала Ханша всех рыб и стала спрашивать – не знают ли они, где лежит золото, которое уронил в море отец хана. Ни одна рыба не могла указать место. - все ли рыбы собрались? – спросила тогда Ханша слугу. А тот отвечает: - Не явилась только одна старая рыба, которой сто сорок лет! Приказала Ханша ее привести. Поплыли слуги за старой рыбой. - Иди, - говорят, - зовет тебя Ханша. А та и слышать не хочет. Лежит на своем месте и не двигается. Схватили слуги ослушницу и потащили. И увидели тут тот самый слиток золота величиной с конскую голову, который искала Ханша. Оказалось, старая рыба только потому и дожила до ста сорока лет, что питалась испарениями золота. Унесли слуги золотой слиток, и старая рыба сразу же погибла. Ханша-рыба отдала джигиту обещанное золото и получила от него свои плавники. Пришел джигит во дворец хана и отдал ему золотой слиток. Хан отпустил его домой, вызвал к себе злую старуху и закричал на нее: - Я тебе голову отрублю за обман! Джигит вернулся и принес золото. А ты уверяла, что он пропадет. - Повелитель мой! – заплакала старуха. – Не убивай меня. Я дам тебе верный совет. У твоего отца пропал табун лошадей. Никто не знает, где он находится. А если джигит и найдет его, то не сумеет привести. Лошади а это время одичали. Прикажи ему доставить этот табун. Не сумеет он выполнить твоего приказа. Позвал хан джигита и велел ему отыскать дикий табун. Пришел джигит домой и рассказал жене, какой получил он приказ от хана. - Не печалься, - сказала жена. – Возьми вот эту палку, повернись на восток и скажи слова, которым я тебя научу. Палка приведет тебя к одичалому табуну. Найди жеребенка, прыгни ему на спину и постарайся его объездить. Бей его крепко, но береги глаза. Когда присмиреет жеребенок, скачи на нем прямо ко двору хана. Остальные лошади сами пойдут за тобою. Джигит сделал так, как велела ему жена. Через несколько дней он пригнал диких лошадей к ханскому дворцу. - Эй, выходите! – кричал джигит. – Забирайте своих коней! Одичалый табун чуть не разнес аул. Хан перепугался и приказал, чтобы лошадей угнали подальше. Собрался хан казнить злую старуху. Упала она на колени и завопила: - Пощади, повелитель! Дай джигиту третье поручение. Если он его выполнит, тогда руби мне голову. Согласился хан. Сказала злая старуха: - После смерти твоего отца на поминках в сороковой день был зарезан черный жеребец. Пусть джигит найдет его и приведет к тебе. Вызвал хан джигита. Велел ему найти жеребца, съеденного на поминках покойного хана, и доставить в царский дворец. Сильно затужил джигит. Приходит он и говорит жене: - Теперь я погиб. Велел мне хан найти съеденного жеребца. Сказала ему жена: - Если бы ты выдержал сорок дней и не уничтожил раньше срока мою волчью шкуру, не было бы у нас такой беды. Не могу я помочь тебе. Придется идти за советом к старой волчице. Отправился джигит к хану. Просит дать сроку три месяца на поиски съеденного жеребца. Хан охотно прибавил еще три месяца. Собрался джигит в путь. Прощается он со своей женой. А жена говорит ему: - Пока ты будешь ездить, не даст мне покоя хан. Брось свой брусок на землю, топни ногой. Пусть появится железный дом. Спрячь меня в нижний этаж. Там я буду ждать твоего возвращения. Бросил джигит брусок на землю. Топнул ногой и появился железный дом. Спрятал джигит жену в нижний этаж, а сам поехал к волкам. Много дней прошло, пока добрался он до берлоги. Выслушала его старая волчица и сказала: - Во всем, сынок, виноват ты сам. Если бы послушал меня и выдержал сорок дней, не было бы сейчас такой беды. Постараюсь помочь твоему горю. Поезжай в горы, где похоронен отец хана. Найди его могилу, раскопай ее и собери все косточки покойника. Положи их в люльку и начни качать, тогда дух покойного хана закричит: “Будь проклят, кто меня тревожит! Говори скорей, чего тебе нужно!” Тут ты ему и выложи свою просьбу. Научила волчица, какими словами следует ее сказать, и отпустила джигита. Поскакал джигит в горы, нашел могилу хана, раскопал ее, собрал все кости покойника, положил в люльку и начал качать. - Не тревожь меня, проклятый! – завопил дух старого хана. – Чего тебе от меня нужно? Отвечает ему джигит: - Твой сын меня тревожит, а тебе не даю покоя. - Чего хочет мой сын? - На сороковой день после твоей смерти на поминках был зарезан черный жеребенок. Теперь твой сын требует этого жеребца от меня. - Неужели ему жалко для меня даже одного жеребца? – вскричал дух и в ярости вышвырнул жеребца из могилы. Смотрит джигит, а у жеребца нет куска от задней части. - А где же кусок задней части? – спросил джигит. - Такого жеребца дал мне мой жадный сын. Этот кусок ноги съел он сам со своей женой. Так и передай ему. И теперь убирайся отсюда вон. Дай мне покой! Только через два месяца добрался джигит домой. Приехал он и видит: хан сломал два верхних этажа железного дома и подбирался к нижнему, где сидит его жена. Джигит подвел хану черного жеребца и передал ему слова покойного отца. Хан устыдился и оставил джигита в покое, а злой старухе отрубил голову. Джигит с молодой женой жили после этого очень счастливо. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 22 февраля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 23 февраля – в России День защитника отечества, по старому – День советской армии и военно-морского флота, а неофициально – «День мужика». Настасья прекрасная. Русская сказка. В некотором царстве, в некотором государстве, жил-был царь, у него были сын да дочь: сын – Иван-царевич, дочь – Марья-царевна. У этого царя был вокруг дворца прекраснейший сад; в этом саду была беседка, у этой беседки стоял на часах солдатик очень красивый. И ходила в этот сад прогуливаться одна генеральская дочь. Влюбилась она в этого солдатика; постоянно придёт к нему, посидит, поразговаривает и отправится домой. Царь это дело приметил, приходит к солдату и говорит: «Слушай, служивый! должно быть, тебя любит эта генеральша?» – «Точно так, ваше царское величество, у нас с нею такая любовь происходит третий год. Она меня про службу да про погоду спрашивает. А я ей отвечаю, как по уставу положено». Однажды царь пошёл прогуливаться в сад, и явилась тут генеральская дочь. Стал царь склонять её к себе в полюбовницы-фаворитки, но она ни за что не соглашается. Царь тут ей и говорит: «Ах, ты, такая-сякая! С солдатом блудишь, а мною, царём брезгуешь!». Генеральская дочь в слёзы: «Кто посмел так на меня наговаривать?!». А царь ей отвечает: «А сам солдат похваляется». Пошла генеральская дочь к солдату, и стала его упрекать: «Как посмел ты на меня наговаривать, и тем, чего не было похваляться?!» А солдат ей отвечает, как по уставу положено: «Так точно, Ваше высокопревосходительство!», да «Рад стараться, Ваше высокопревосходительство!». Расплакалась генеральская дочь. Сейчас же отправилась домой и рассказала своему родителю. Тот приказал посадить солдата в темницу. Посадили солдата в темницу. А в него была давно влюблена Марья-царевна, но не могла найти способа с ним сблизиться. Тогда нашла легчайший способ: сделала к солдату подземный ход и стала ходить каждый день. Хорош стало солдату жить, только что не на воле. Однажды царь вздумал женить своего сына. Стали свататься за тридевять земель в тридесятое царство к Настасье прекрасной, и та была согласна идти за царевича с тем только условием, чтобы отгадать одну загадку. Прислала она в чемодане саблю, и нужно было отгадать: в котором конце носок и в котором рукоятка. Приходит Марья-царевна к солдату и обсказывает ему об этой загадке. Солдат отвечает ей: «Простая штука отгадать: опустите чемодан-то в молоко; в котором конце рукоятка, тот и повернётся кверху, так и отпишите, будет верно». Опустили в молоко, – верно, сбылось по-солдатову. Отписали туда обратно. Только опять присылает двенадцать голубей: нужно узнать, который из них старший; голуби были сизые. Марья-царевна приходит к солдату и говорит ему: «Опять пришла загадка: двенадцать голубей – и нужно узнать, из них который старший». Солдат отвечает Марье-царевне: «Ступай, насыпли пшеницы и пустите голубей; все голуби будут клевать, один будет менее; он будет ходить с воркованьем кругом их, так вы возьмите, заметьте; так будет верно». Заметили голубей, отправили обратно, вдруг оттуда письмо, чтобы сам приезжал Иван-царевич. Иван-царевич собрался в путь и отправился. Приходит Марья-царевна к солдату и говорит: «У нас отправился братец Иван далеко». Отвечает ей солдат: «Ежели меня не будет там, так ему домой не воротиться». – «Ах! как же так! вы поезжайте туда, я вас отсюда выпущу..» Вышел солдат из темницы. Марья-царевна дала ему денег на дорогу; солдат купил себе приличное платье, пошёл по кабакам и набрал себе двенадцать пьяниц. Пьяницы говорят: «Что прикажете, хозяин, делать?» – «Что делать? ничего, а только вино пить». – «Ах, брат, житьё важное! На такое мы завсегда согласные!» Отправились в путь-дорогу. Много ли, мало ли отошли они места, только солдат увидел: дерутся на дороге два чертёнка, делят после отца шапку-невидимку, не могут разделить. Солдат подошёл к ним и говорит: «Полноте вам драться, давайте, я вам разделю». – «Раздели, брат, пожалуйста!» Солдат взял ружьё, зарядил порохом. «Вот я хлопну, так бегите; который этих порошинок больше насобирает, того и шапка». Хлопнул из ружья, чертенята побежали. Он надел шапку-невидимку и пошёл к своим товарищам, хлопнул одного шапкой, пьяницы и начали драться. Солдат снял шапку. «Ребята, что вы, тише!» Пьяницы начали друг на дружку жаловаться: «Он мне дал оплеуху!» Другой: «Он мне дал оплеуху, вот и драться стали». Солдат угостил их водкой, чтоб замолкли. Пошли дале. Опять на дороге дерутся два чертёнка. Солдат подошел к ним. «Об чём, ребята, дерётесь?» – «Вот от деда осталась скатерка-самобранка, два года не можем разделить». – «Давайте, я разделю». – «Раздели, брат, пожалуйста». Солдат зарядил ружьё, хлопнул из него. «Ну, ступайте, бегите, собирайте эти порошки, который скорее сосбирает, того и скатерка». Черти убежали, солдат взял скатерку и ушёл к своим товарищам. Раскинули скатерку. Всего стало довольно – водки и кушанья. Опять пошли вперёд. Идут дорогой, опять солдат видит: дерутся два чертёнка. Подходит к ним. «Об чём, ребята, дерётесь?» – «Вот делим после прадеда ковёр-самолёт, три года не можем разделить». Солдат взял ружьё, хлопнул из него. «Бегите скорей, считайте эти порошки, который скорее сосчитает, того и ковёр». Черти убежали, а солдат взял ковёр-самолёт и отправился к своим товарищам. Товарищи давно ждали его. Солдат угостил их, раскинул ковёр. Сели, полетели, подобно из лука стреле пущенной, сразу представились в то царство, где жила Настасья прекрасная, спустились в сад. Ещё Ивана-царевича и слуху не было. Солдат и говорит своим товарищам: «Слушайте, ребята, будут вас спрашивать, так вы отвечайте, каждый про себя: я большой-набольшой». Вдруг увидали, что прилетел жених на ковре по воздуху; сказали Настасье прекрасной, та пошла встречать и говорит своим придворным: «Однако хитёр жених!» Приходят туда и видят: все пьяны. Начали спрашивать: «Послушайте, господа, кто из вас большой?» Все в один голос отвечают: «Я большой-набольшой!» Так и не могли добиться. Настасья прекрасная приказала принять их во дворце и говорит: «Потом сама я узнаю, кто из них старшой!» Пьяницы пришли во дворец, начали там пировать, а Настасья прекрасная приказала положить в комнату одну перину. Пьяницы уснули кто где, а солдат лёг на перину. Вдруг ночью приходит Настасья прекрасная, взяла и отстригла у солдата угол от жилетки, а сама ушла. Солдат, взявши, у всех отстриг углы у жилеток. Утром приходит Настасья прекрасная и спрашивает: «Кто, господа, у вас большой?» Пьяницы все в один голос отвечают: «Я большой, я большой!» Подходит к солдату. «Вот он над вами старшой!» Тут пьяницы говорят ей: «Почему вы замечаете?» – «Я вечор вот угол отстригла у жилетки». Пьяницы посмотрели: также и у них нет углов. «Нет, это неправда; вот и у нас углов нет». Настасья пре; красная посмотрела: толку нет, приказала их прогнать в шею. Это, говорит, не жених, а самозванец какой-нибудь. Солдат с пьяницами отправился из дворца в город и нанял квартиру. Вдруг приехал Иван-царевич. Началась пушечная пальба по всему городу; стало известно, что приехал настоящий жених. Настасья прекрасная собралась, пошла встречать со всей своей прислугой. Встретили Ивана-царевича, приняли во дворец и начали водить его по комнатам. Привели его в одну комнату, в которой между окон была решётка вроде копий и на кажном копье человечья голова. Вот и говорит Настасья Ивану-царевичу: «Иван-царевич! вы две загадки отгадали, так я согласна идти замуж, только с тем, что вы сошьёте мне платье под венец, какое и я сошью, такое и вы сшейте, чтобы материя одна была, ширина одна и длина одна, к завтрашнему утру чтобы было готово». Иван-царевич пошёл по портным, по портнихам, только его дураком называют: «Почём мы знаем, какое она сошьёт!» Идёт он городом со своим адъютантом; попадается им навстречу старуха. «Что, бабушка, не знаешь ли какой-нибудь портнихи или портного хорошего?» – «Нет, родимые, не знаю; сходите, вот недавно приехали какие-то пьяницы, спросите у них, они народ дошлый, небось и знают». Иван-царевич отправился к ним на квартиру, приходит туда, а там песни, пляска, драка, что такое и во сне не привидится! Иван-царевич и спрашивает у них: «Послушайте, господа! кто из вас большой?» Все отвечают: «Я большой, я большой». Царевич посмотрел и отправился обратно, вдруг солдат выбегает за ним. «Вам что угодно, Иван-царевич?» – «Вот что, брат земляк, не можете ли, пожалуйста, сшить платье: какое царевна сошьёт, такое и мне нужно. Всех обошёл портных, никто не берётся». – «Так что же, я возьмусь и сделаю, только что отпишите на меня треть царства». Царевич переговорил со своим адъютантом. «Ну, хорошо, с нашей стороны будет готово, только, пожалуйста, изготовьте к завтрашнему утру». Царевич отправился к себе на квартиру, а солдат угостил товарищей своих, надел шапку-невидимку и отправился во дворец. Приходит, нашёл комнату где платье шилось. Платье только совсем отделали. Солдат сидит, вдруг является Настасья прекрасная, приказала одной фрейлине надеть. Та надела и прошла по полу. «Ну где ему, дураку, сшить такое платье!» Фрейлина сняла платье, положила в гардероб, а Настасья прекрасная ушла. По уходу её, солдат взял, платье себе под пазуху и опять сел. Через несколько времени хватились платья, а его нет; опять взяли скроили по той же мерке, та же и материя, одна длина, и давай шить скорей; сразу кончили. Солдат отправился домой, приходит утром, угостил товарищей своих. Вдруг является царевич и спрашивает солдата: «Что, изготовили?» – «У меня готово, как у вас?» – «У нас тоже». – «Ну, так пожалуйте документ». Царевич подал ему документ, солдат ему платье. «Ступай, неси, только не кажи ей, наперёд пускай она свое покажет». Царевич пришёл к Настасье прекрасной. Та встретила его. «Ну, что же, изготовили?» – «У меня готово». – «Так покажите». «Нет, вы наперёд покажите, потом и я покажу». Царевна надела платье и прошла по полу. «Ну вот у нас какое!» Царевич вынул свое – точно такое же. «Ну, Иван-царевич хитёр, только кто у тебя хитрит? Ещё сделай мне башмаки, такие, какие и я сделаю». Иван-царевич отвечает: «Ну, хорошо, приготовлю». Распростившись с Настасьей прекрасной, отправился опять с адъютантом по сапожным мастерам, но ни один не берётся. «Чёрт её знает, какие она сошьёт!» Адъютант говорит царевичу: «Пойдём-ка опять к пьяницам». Приходят к пьяницам, опять спрашивают большого, – все в один голос: «Я большой, я большой!» Солдат выходит опять к Ивану-царевичу. «Что вам, Иван-царевич, нужно?» – «Да вот что: нужны башмаки, не можете ли, пожалуйста, сделать?» – «Отчего, могу, только треть царства на моё имя отпишите; приносите утречком документ – и получите башмаки». Царевич отправился на квартиру: солдат, угостивши своих товарищей, опять отправился вечерком во дворец. Приходит туда, там башмаки совсем сделали, поставили на шкап. Солдат взял их и отправился. Там после него хватились башмаков – нет. «Что же такое? Не чёрт ли у нас уносит?» Давай опять кроить и шить новые; сразу изготовили. Царевич приходит утром, приносит солдату документ на треть царства, отдаёт солдату, солдат ему вручает башмаки. «Ступай, неси, только не кажи, наперёд пускай она свои покажет». Приходит царевич во дворец. «Изготовили ли?» – «У нас готово». – «Ну так покажите-ка!» – «Нет, вы свои наперёд покажите, потом и мы». Царевна вынула из шкапа башмаки. «Ну вот у нас». Иван-царевич вывязал из платка, также подаёт свои башмаки. Царевна посмотрела и сказала: «Ну, хитёр Иван-царевич, только не знаю, кто у тебя хитричает. Ну, теперича, когда сделал башмаки, так сделай то, что я сделаю в сегодняшную ночь». Царевич отправился и задумался очень тяжко; говорит своему адъютанту: «Ну теперя куда пойдём?» – «Куда идти? Пойдём опять к пьяницам, они не помогут ли?» Опять пошли к пьяницам. Приходят туда. Увидал их солдат. «Что вам требуется, Иван-царевич?» – «Да вот что: Настасья прекрасная приказала сделать в сегодняшную ночь то, что она сделает: не можете ли как-нибудь устроить?» – «Отчего не могу, только пожалуйте документ на треть царства, приходите утром». И царевич отправился на квартиру. Солдат вечером пошёл опять во дворец. Только что подходит ко дворцу и видит: стоит тройка коней; и выводят Настасью прекрасную, завязанную платком. Фрейлины с прислугой садят её в карету, и солдат тут сел. Кучер повёз неизвестно и куда. Вот подъехали к морю, где стояла шлюпка. Настасья прекрасная вышла, села в шлюпку, и солдат сел также. Поехала на остров, который недалеко был от берегу; Настасья прекрасная вышла и давай причитать. «Ах, друг мой, выйди, простися со мною в последний раз!» Вдруг море заволновалось, и вышел оттуда водяной царь, поздоровался, также прослезился. «Ну, прощай, моя дорогая любовница, не видаться нам будет никогда!» Царь лёг к ней на колени, она начала у него искать в голове и выдернула золотой волосок. Солдат захватил его за волосы, целую горсть вырвал. Царевна посидела со своим любовником, простилась, села в шлюпку и поехала. Солдат также сел с нею. Вдруг видит: плывут в море два селезня. Царевна поймала одного, а другого солдат поймал. Вышли на берег, сели в карету и поехали домой. Встретили царевну фрейлины. Приходит она в зал в веселом виде, и солдат пришёл также с нею, отпустила селезня и приказала убрать как можно лучше. Взяли селезня, начали унизывать разными лоскуточками: солдат также стал украшать своего. Те, убравши совсем селезня, взяли пустили на пол; солдат посмотрел: у него хуже убран селезень; взявши, своего опустил, а того завязал в платок и отправился домой. Утром рано является царевич. «Ну что, брат, сделали?» – «Сделал. На вот тебе селезня и горсть золотого волоса, а вы пожалуйте документ». Царевич отдал ему документ, а солдат сказал ему ещё: «Ты впредь не кажи, а пусть она покажет». Царевич приходит во дворец. Встретила его Настасья прекрасная. «Ну, Иван-царевич, сделал ты то, что я сделала?» – «Я не знаю, вы покажите наперёд, что вы сделали». Царевна приказала отпустить селезня. «Ну, у вас есть ли такая штука?» Царевич развязал узел, пустил своего селезня, гораздо превосходнее ихнего. Царевна и говорит: «Ну, хитёр Иван-царевич, не знаю только, кто у тебя хитрит». Опять вынимает из кармана золотой волосок. «Ну, у вас есть ли такая штука?» Иван-царевич вынул и подал целую горсть волосья. – «Ну, Иван-царевич, это последняя тебе моя загадка, так давай, собирайся как можно скорее, поедем в твоё царство венчаться». Царевич сразу в поход изготовился и отправились. Солдат не торопится домой, знай кутит со своими товарищами, много прокутил времени, потом сказал: «Ну, друзья, и нам пора отправляться». Рассчитались за квартиру честно-благородно, вышли за город, сели на ковёр-самолёт и сразу представились в свое царство, ещё Ивана-царевича и в слухах нет. Тут солдат наградил всех пьяниц деньгам; те отправились по питейным домам: еще не все были забраны пьяницы; увидались со своим друзьям. Те опрашивают: «Что, братцы, где пропадали, не видать было?» – «Не говорите, братцы, были в таком месте – чёрт знает, где и были!» Солдат в это время опять нарядился в солдатское платье и сел в темницу. Опять стала являться Марья-царевна и спрашивает: благополучно ли съездил, также про брата. Вот через некоторое время приехал Иван-царевич. Встретили его с пушечною пальбою и, так как к свадьбе всё было готово, потому на другой день и обвенчались. От царя вышел милостивый манифест, чтобы всех пленных из заключённых мест освободить, а про солдата совсем забыли. Марья-царевна приходит к отцу и говорит: «Дражайший родитель! Что же вы всех пленных ослободили, а есть один солдатик заключён в темнице, – что же ему милости нет?» – «Ох, дражайшая дочь! Ладно, спасибо что напомянула, а то я совсем про него забыл». Сейчас приказ вышел: освободить солдата. А Марья-царевна заранее сказала ему, когда выйдет на волю, являлся бы на свадьбу. Солдат по выходе оделся как можно лучше и отправился во дворец на свадьбу, и принят был в лучшем виде, наипаче от Марьи-царевны. Отошло венчанье, съехались гости, пошёл пир на весь мир. Как немножко распировались, солдат подходит к царю и подаёт ему три документа. Царь, прочитавши про себя, потом обратился ко всем посетителям своего дому и начал читать вслух. Прочитавши все документы, проводил свадьбу. После свадьбы призывает к себе сына. «Ну, сын мой любезный, здесь твоего ничего нет, так что вы отправляйтесь в то царство к своей супруге, потому что ты сам подписал три трети царства. А своё царство я ему отдаю с Марьей-царевной». Царевич и отправился в царство с Настасьей прекрасной. Старый царь отдал Марью-царевну замуж за солдата. Солдат и стал жить да поживать, царством управлять. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 25 февраля 2010 Огромное спасибо NorthernChild, за Носферату, вдохновившего меня на эту сказку. http://arttalk.ru/forum/viewtopic.php?t=3623&postdays=0&postorder=asc&start=0 Катя боялась ложиться спать. Она была уверена: стоит ей заснуть, в комнату сразу же войдёт вампир. Лёжа в постели, Катя жмурилась от ужаса, и в то же время, боялась закрыть глаза, чтобы не пропустить момент, когда распахнутся занавески, и на фоне тёмного окна возникнет прошедшая сквозь стекло зловещая изломанная фигура. Страшный гость сбросит с плеч беззвучно шуршащий плащ и шагнёт к кровати. Протянет к Кате неестественно гибкую руку, вцепится в неё кровавыми ногтями на длинных пальцах, и вопьётся в оцепеневшие Катины губы ледяным смертоносным поцелуем… … Когда Катя, обессиленная ужасом наконец засыпала, из под кровати выбирался Носферату. Отряхнувшись от пыли, он неслышно вставал рядом, невесомой, пухлой ладошкой осторожно брал Катину руку, и припадал бесплотными губами к девичьей ладони… С первыми лучами рассветного солнца, крошечный, не заметнее укуса легчайшего комарика, след, исчезал бесследно. Катя, измученная кошмарными снами об ужасном вампире, просыпалась. Носферату в это время, уже спокойно спал в самом дальнем и пыльном углу. А вечером всё повторялось сначала. До поздней ночи Катя боялась заснуть, а под кроватью ворочался проголодавшийся Носферату, с нетерпением ожидавший, когда же эта девчонка наконец угомонится. Так и жили… Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 28 февраля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 1 марта - Всемирный день кошек. Кошачий остров Квебекская сказка Да нет, что говорить, всякие, конечно, попадались среди рыбаков, которые весной нанимались, чтоб потом весь рыболовный сезон провести на берегах Лабрадора. Ну вот, а в тот, значит, год был там один меж ними — Руколом ему прозвище; здоровенный мужик, страшный, потому и кличка у него такая. Да ещё, конечно, потому что слава о нём ходила дурная. А работали тогда так: довезут, бывало, рыбака до островов Мекатина, на одном из островов этих высадят, да там и оставят; а потом уже только осенью за ним корабль придёт, самого его забрать да треску, что он за это время наловил да насушил. Ну, а как, бывало, подходило время решать, кому на Кошачьем острове оставаться, — рыболовы жребий бросали. Уж больно худая была у острова слава, в одиночку там целое лето просидеть — всякому страшно. Случалось, придёт туда за рыбаком осенью корабль — а рыбак-то разума лишился, не выдержал. Нехорошее было место. Ну вот, и выпал в тот год, стало быть, жребий Руколому. Делать нечего, сошёл он на берег, снасти, понятно, с собой захватил рыболовные, лодочку-плоскодонку. Жить-то ему там было где, не на голой земле его, конечно, бросили, не под открытым небом. Стояли там постройки, от прошлых годов ещё оставались, от рыбаков, что прежде на острове промышляли. Ладно, остался Руколом на берегу один. Да только как отошла шхуна капитана-то их, тоска его одолела. И зачем только, думает, подался я сюда, чего я тут не видал, на Лабрадоре на этом! Ну, и достал он с горя спирта бутылку. Каждому рыбаку тогда целый ящик бутылок оставляли, со спиртом-то, когда он на остров в одиночку высаживался. Хорошо, пьёт он, значит, в лачуге-то этой своей, где ему теперь до осени жить, тоску заливает, а тем временем уж и вечереть потихоньку стало. Только слышит он вдруг — вроде кошки где-то мяучат да дерутся возле сараев для рыбы. Отворил он дверь посмотреть — да тут же со страху и захлопнул; такое он увидал — во сне не привидится! У самых дверей его — чёрных котов великое множество, воинство целое, один другого больше. Да ещё другие к острову плывут, незнамо откуда. А вдобавок, увидел он, прямо из воды, из глуби морской, человек подымается; сам весь в чёрном, а на плечах — эполеты, как раньше военные носили. Руколом прийти в себя от всего этого не успел, глядит — а коты уже тут, в лачугу его сквозь трубу падают, сквозь подпол лезут. Так Руколом перетрусил, совсем разума лишился, залез в кровать, одеяло на голову натянул — еле дышит со страху. И вспомнил он тут свою мать, как она ему, бывало, говорила: «Коли придётся тебе совсем худо — ты моли Марию Деву Пречистую». Только он так подумал — в тот же миг и слышит: кричит военный что-то котам, вроде как приказ отдаёт. Тут и стало в лачуге вдруг тихо, будто не было там кошачьего войска. А как очнулся Руколом назавтра, как продрал он глаза — так и оторопел. Даром, что у него после вчерашнего всё двоилось, сразу углядел: капитан-то половину бутылок у него утащил. Со спиртом Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 2 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 3 марта - Всемирный день писателя Ганс Христиан Андерсен Перо и чернильница Кто-то сказал однажды, глядя на чернильницу, стоявшую на письменном столе в кабинете поэта: «Удивительно, чего-чего только не выходит из этой чернильницы! А что-то выйдет из нее на этот раз?.. Да, поистине удивительно!» — Именно! Это просто непостижимо! Я сама всегда это говорила! — обратилась чернильница к гусиному перу и другим предметам на столе, которые могли ее слышать. — Замечательно, чего только не выходит из меня! Просто невероятно даже! Я и сама, право, не знаю, что выйдет, когда человек опять начнет черпать из меня! Одной моей капли достаточно, чтобы исписать полстраницы, и чего-чего только не уместится на ней! Да, я нечто замечательное! Из меня выходят всевозможные поэтические творения! Все эти живые люди, которых узнают читатели, эти искренние чувства, юмор, дивные описания природы! Я и сама не возьму в толк — я ведь совсем не знаю природы, — как все это вмещается во мне? Однако же это так! Из меня вышли и выходят все эти воздушные, грациозные девичьи образы, отважные рыцари на фыркающих конях и кто там еще? Уверяю вас, все это получается совершенно бессознательно! — Правильно! — сказало гусиное перо. — Если бы вы отнеслись к делу сознательно, вы бы поняли, что вы только сосуд с жидкостью. Вы смачиваете меня, чтобы я могло высказать и выложить на бумагу то, что ношу в себе! Пишет перо! В этом не сомневается ни единый человек, а полагаю, что большинство людей понимают в поэзии не меньше старой чернильницы! — Вы слишком неопытны! — возразила чернильница. — Сколько вы служите? И недели-то нет, а уж почти совсем износились. Так вы воображаете, что это вы творите? Вы только слуга, и много вас у меня перебывало — и гусиных и английских стальных! Да, я отлично знакома и с гусиными перьями и со стальными! И много вас еще перебывает у меня в услужении, пока человек будет продолжать записывать то, что почерпнет из меня! — Чернильная бочка! — сказало перо. Поздно вечером вернулся домой поэт; он пришел с концерта скрипача-виртуоза и весь был еще под впечатлением его бесподобной игры. В скрипке, казалось, был неисчерпаемый источник звуков: то как будто катились, звеня, словно жемчужины, капли воды, то щебетали птички, то ревела буря в сосновом бору. Поэту чудилось, что он слышит плач собственного сердца, выливавшийся в мелодии, похожей на гармоничный женский голос. Звучали, казалось, не только струны скрипки, но и все ее составные части. Удивительно, необычайно! Трудна была задача скрипача, и все же искусство его выглядело игрою, смычок словно сам порхал по струнам; всякий, казалось, мог сделать то же самое. Скрипка пела сама, смычок играл сам, вся суть как будто была в них, о мастере же, управлявшем ими, вложившем в них жизнь и душу, попросту забывали. Забывали все, но не забыл о нем поэт и написал вот что: «Как безрассудно было бы со стороны смычка и скрипки кичиться своим искусством. А как часто делаем это мы, люди — поэты, художники, ученые, изобретатели, полководцы! Мы кичимся, а ведь все мы — только инструменты в руках создателя. Ему одному честь и хвала! А нам гордиться нечем!» Так вот что написал поэт и озаглавил свою притчу «Мастер и инструменты». — Что, дождались, сударыня? — сказало перо чернильнице, когда они остались одни. — Слышали, как он прочел вслух то, что я написало? — То есть то, что вы извлекли из меня! — сказала чернильница. — Вы вполне заслужили этот щелчок своею спесью! И вы даже не понимаете, что над вами посмеялись! Я дала вам этот щелчок из собственного нутра. Уж позвольте мне узнать свою собственную сатиру! — Чернильная душа! — сказало перо. — Гусь лапчатый! — ответила чернильница. И каждый решил, что ответил хорошо, а сознавать это приятно; с таким сознанием можно спать спокойно, они и заснули. Но поэт не спал; мысли волновались в нем, как звуки скрипки, катились жемчужинами, шумели, как буря в лесу, и он слышал в них голос собственного сердца, ощущал дыхание Великого мастера... Ему одному честь и хвала! Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 2 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ А ещё, 3 марта - День квадратного корня. По традиции, предлагаю отметить его сказкой о круглом корнеплоде. Василиса-сказочница Сказка про рэпку Посадил дед рэпку. В далёкой стране Тамбабве жил тот дед. И была у него семья большая-пребольшая - целое племя с племянниками и племянницами. Ну вот, росла-росла эта рэпка, долго росла, года три. Наконец выросла. Обрадовался дед, на ладони поплевал и стал рэпку тянуть. Тунет-потянет, вытянуть не может. Позвал, как полагается бабку, давай вдвоём тянуть. Тунут-потянут, вытянуть не могут. Позвала бабка внучку - внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за рэпку. Тунут-потянут, вытянуть не могут. Кликнула внучка Жучку. Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за рэпку. Тунут-потянут, вытянуть не могут. Ну потом кошку пригласили, с тем же эффектом, и, как полагается, всех мышка выручила. Своими лапками крохотными кошку за хвост кааак ухватит, ну и вытянулась рэпка. С грохотом брякнулась рэпка на землю, а из неё выполз толстый, претолстый, недовольный червяк, конечно - потревожили, из дома обжитого выгнали. Ну да что делать, уполз он восвояси. А дед расстроился несказанно - рэпа-то пустая и высохшая, как деревяшка твёрдая. На что теперь годится? Стал дед от горя руками всплёскивать и по тыкве брякать и голосить: - "Ах ты гадкий, прегадкий червяк, съел всю тыкву, что нам делать теперь, что кушать, вот поймаем тебя и сварим и съедим и будем сыты. Ах ты гадкий, прегадкий червяк, нас по миру пустил, но мы не сдадимся, мы не сдадимся, будем новую рэпу садить, а такие червяки нам не помеха, всех отловим и съедим и не сдадимся и не сдадимся". Вдруг видит дед всё его племя понабежало и пританцовывает. И так у них это здорово выходит, что уже всем весело. А потом подпевать начали. Другие племена это дело увидели и тоже стали рэпы растить и высушивать и под них танцевать и петь ерунду всякую. Слух об этих чудесах весь мир облетел. Стали деда приглашать опытом делиться, интервью брать и на концертах выступать приглашать. Разбогател дед и на радостях, тому червяку десять рэп посадил, дескать кушай на здоровье, я не жадный. Ну вот, вы уже догадались, что с того деда Рэп на земле появился. Тут и сказке конец, а кто слушал - молодец. Может Рэп танцевать и меня не забывать. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 4 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 5 марта - день рождения Колобка Колобок на новый лад. Психология Жили-были дед да бабка. Как-то раз сконвергировали их зрительные анализаторы на кулинарной книге, в коей в вербальной форме интегрирована была концептуальная модель испечения колобка. И тут заговорил префронтальный неокортекс деда внутренним голосом: А не объективировать ли тебе, старче, свою биологическую потребность в пище? Фрустрировалась бабка, да делать нечего: конгруэнтность мужа не нарушишь. Скомпилировав химические элементы по сусекам, пошла бабка реализовывать свои креативные паттерны. Результатом инсайта явилось когнитивно-редуцированное новообразование, означаемое далее термином Колобок. И все было бы хорошо, если бы не развился у нашего героя кастрационный комплекс на основе тревожности по поводу неадекватного рефлекса слюноотделения, имплицитно присущего обоим родителям. Эта ситуация выбила Колобка из диссипативного равновесия и, отсекая зону его ближайшего развития, толкнула бедолагу на путь спонтанного регресса в направлении асоциального поведения. Чего только бабка с дедом не перепробовали. Hо как бы они ни эмпатировали, какими бы техниками ни психокорректировали, катарсиса так и не наблюдалось. Hу и стагнация у вас, предки. Фрейда за ногу! - изрек однажды маргинальный Колобок, решив наконец удалиться в лес с целью идентифицироваться в оном с референтной выборкой неформальных корешей из числа лесных обитателей. Дезадаптация нашего героя очевидна, но, к сожалению, только для нас, дети. Грустная сказка! А тем временем психологический инфантилизм Колобка позволял ему совершать веселые флуктуации от пенька к пеньку по генерирующему фобии и псевдогаллюцинации дремучему лесу. Быстро сказка сказывается, да долго дело делается. Hо вот достигает наш Колобок нижнего порога ощущения Зайца и транслирует ему бодрым голосом: Ты что, Косой, трын-траву когерентному анализу подвергаешь? Зря либидо тратишь, козел! Анализаторы-то не конвергируют! Обиделся Заяц и исчез, ведь и не козел он вовсе, а особь другого биологического вида. Катится Колобок дальше. Видит Медведя. Спит косолапый после обеда. Что делать? Какие моторные схемы использовать? Взял наш Колобок циркуль Вебера и рогатку тоже взял (но уже свою, ибо ничего, кроме циркуля, дядя Вебер народу не оставил вот такой он жмот, дети) и воздействовал оными предметами на медведя. Hо как ни трудно рефлексировать такое, реакции не последовало. Велики дифференциальные и относительные пороги чувствительности, подумал Колобок. Да, корреляция здесь невозможна! и покатился дальше. И неизвестно, как долго он еще бы флуктуировал, если бы не встретил Лисицу. Прикинулась последняя, что у нее деструкция слухового анализатора, и предложила Колобку, децентрировавшись, проявить альтруистический мотив, вербализовав в непосредственной близости некоторое содержание, тесно соотносимое с демонстративной психопатией нашего героя. Hе осознав суицидоподобности данного поступка и проявив значительную толерантность, Колобок в точности выполнил суггестию. А что за этим последовало, дети, вы уже знаете. Сказка взята с сайта http://blog.i.ua/user/572457/381999/ Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 6 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 7 марта - Всемирный день телефона Подружка по телефону Автор volha.livejournal.com Маленькая комнатка со стулом, столом и шкафчиком. На столе стоит допотопный компьютер, к монитору которого скотчем прилеплен листок с крупными словами. Рядом лежит груда папок, набитых распечатками. Монотонно звонит телефон. Заходит бабка Марья Ивановна, устроившаяся в фирму на полставки подработать к пенсии. Не спеша раздевается, заваривает чашку кофия, достает из стола вязание, удобно устраивается в кресле, надевает очки и наконец снимает трубку. Бабка: — Добрый день, вы позвонили в службу "Подружка по телефону"! С подружкой говорить — счастливой жить! Женский голос (робко): — Ой, а с вами правда можно поговорить? А то я сегодня с утра такая несчастная... Бабка (прижимает трубку плечом и начинает вязать): — Конечно, я вся горю от желания вас выслушать! Женский голос: — Представляете, от меня муж ушел! Бабка (кидая беглый взгляд на монитор с подсказками): — Как я вас понимаю! Женский голос (понемногу воодушевляясь): — Собрал, гад, все свои носки и ушел! Мол, я толстая, глупая и готовить не умею! А нечего было с больным желудком жениться! И вообще, я давно подозревала, что у него есть любовница! С такой довольной рожей на работу уходил, гад! А сам небось к ней! Бабка (отрешенно подсчитывая петли): — Да... да... два... накид... То есть нафиг его, такого мужа! Женский голос (в полном экстазе): — Точно! Большое спасибо, мне так полегчало! Бабка (глядя на светящееся на телефоне время разговора): — Рада была вас слышать, милочка, звоните еще! Кладет трубку. Телефон тут же снова звонит. Бабка: — Добрый день, вы позвонили в службу "Подружка по телефону"! С подружкой говорить — счастливой жить! Женский голос (с надеждой): — Скажите, вы смотрите сериал "Два помидора и морковка"? Бабка (неспешно скользит пальцем по корешкам папок, пока не натыкается на нужное название): — Конечно, милочка, с самого начала! Женский голос (жадно): — Ну и как вам 324-я серия?! Бабка (находит краткий синопсис серии): — Ой, просто ужас что такое! Я и подумать не могла, что этот дон Педрилло такой подлец! Женский голос (с хищной радостью): — Да, я когда увидела, что он подсматривает под дверью, прямо сердце защемило! Как вы думаете, он все расскажет мужу?! Или будет ее шантажировать? Я так надеюсь, что полиция все-таки сравнит этот отпечаток ягодицы с найденным на убитом... Бабка (глядя в подсказку): — Как я вас понимаю!... Женский голос (довольный до невозможности): — Ой, мне уже пора, через три минуты 325-я серия начинается! Бабка (меняя спицы): — Да-да, звоните завтра, обсудим и ее! Не успевает бабка сделать и трех глотков остывшего кофе, как телефон опять звонит. Бабка: — Добрый день, вы позвонили в службу "Подружка по телефону"! С подружкой говорить — счастливой жить! Женский голос: — Скажите, вы умеете готовить ку-су по-татарски? Мой муж давно мечтает его попробовать, а сегодня у него день рождения, и я хочу сделать ему сюрприз! Бабка (отодвигает в сторону листик с подсказкой и трясущимся пальцем вбивает в строку "Яндекса" "Ку-су по-татарски"): — Конечно, милочка, у меня есть один старинный рецепт, по нему варила ку-су еще моя прабабушка! Нет-нет, зачем записывать, начинайте варить прямо сейчас, а я буду по телефону контролировать! Значит, берете свежую баранью требуху... Что? Соседи жалуются на странный запах, а кошку стошнило? Наверное, вы плохо мешали. Ну ничего, не расстраивайтесь, в следующий раз непременно получится! Звоните. Бабка потягивается, хрустя всеми суставами себя и стула. Телефон разрывается. Бабка: — Добрый день, вы позвонили в службу "Подружка по телефону"! С подружкой говорить — счастливой жить! Женский голос: — Мои близкие меня совсем не понимают, особенно муж! А у меня кризис среднего возраста, и хочется чего-то нового, свежего, необычного! Например, звериной страсти! Бабка (теряя петлю): — Чтоб тебя! Женский голос: — Да-да, чтоб меня изнасиловал соседский бульдог! Я гляжу на него и представляю, как он страстно лижет мою ногу, намазанную колбасным фаршем... выше... выше... Бабка (в сторону): — Вэ-э-э-э.... Как я вас понимаю! Откладывает трубку на стол. Оттуда долго еще несутся бессвязные обрывки слов. Бабка (дождавшись, пока они начнут затихать): — Не огорчайтесь, у вас непременно все получится! Женский голос долго благодарит и, похоже, идет пробовать. Бабка на всякий случай кладет под язык таблетку валидола и снова берет трубку. Бабка: — Добрый день, вы позвонили в службу "Подружка по телефону"! С подружкой говорить — счастливой жить! Женский голос: — Здравствуйте,это Света! Бабка: — Здравствуйте, Светочка, у меня для вас радостная новость: мы решили предоставить вам, нашей самой верной и постоянной клиентке, беспрецедентную скидку — каждая сотая минута бесплатно! Женский голос: — Ура!!! Я вам сейчас такое расскажу, такое! Со стула упадете! В общем, вчера я наконец собралась с духом и сказала ему... Так и сказала: "Сейчас или никогда!" Он аж побледнел! Позеленел! Пошел пятнами! Он никогда не думал, что я на это решусь! И не подозревал, что Бабка: — Хр-р-р... Женский голос: — Чего?! Бабка, встрепенувшись: — Как я вас понимаю! Женский голос (умиленно): — Да, вы одна меня понимаете! Что бы я без вас делала?! Бабка кладет трубку, широко зевает и смотрит на часы. На них пять минут шестого. Бабка начинает неспешно собираться, складывает вязание, моет чашку, идет к двери... потом, подумав, возвращается, берет трубку и сама набирает номер. Трубка: — Добрый день, вы позвонили в службу "Подружка по телефону"! С подружкой говорить — счастливой жить! Бабка (радостно): — Привет, Митрична, это я, Маша с пятой линии! Отключай счетчик и давай, что ль, поболтаем, а то все работа эта, работа... умаялась! Занавес. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 7 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 8 марта - Международный женский день. (Прошу прощения за ОЧЕНЬ длинную сказку) Джон Уиндем. "Избери путь ее..." Перевод с английского Феликса Сарнова. Не было ничего, кроме меня самой. Все остальное было пустотой - без времени, без пространства, без света, без тьмы и в этой пустоте была я. Впрочем, это "Я" не имело никакой формы - у меня не было ни чувств, ни памяти, лишь осознание себя. Хотела бы я знать это "Я" (я - такая) и есть душа? Мне казалось, я хотела это знать всегда, и буду хотеть этого вечно... Каким-то образом безвременье закончилось. Я стала понимать, что раньше что-то было. Закончилось и отсутствие пространства, я куда-то двигалась. Что-то двигало меня то в одну, то в другую сторону. Я не понимала, как могу это чувствовать, - снаружи не было ничего, никакой точки отсчета, по которой можно было хоть как-то определить направление движения, я просто знала, что какие-то силы дергают меня то туда, то сюда, как бы вступая в противоборство друг с другом. Казалось, одна сила овладевает мной, чтобы ослабить расшатать и дать возможность другой, противоположной, силе войти в меня в свою очередь. Так продолжалось некоторое время, пока мое осознание себя самой не стало четче и я не стала размышлять, какие силы борются во мне, может быть, добро и зло... или жизнь и смерть. Меня продолжало толкать в разные стороны, причем амплитуда колебаний сокращалась до тех пор, пока меня не стало буквально перебрасывать то туда, то сюда. Неожиданно и резко борьба эта кончилась. Возникло ощущение движения, все быстрее и быстрее... наконец, стремительный полет в пустоте, и падение... - Все в порядке, - сказал чей-то голос, - только пришла в сознание чуть позже положенного. Нужно пометить это в ее карте. Какой номер? О, у нее это всего лишь в четвертый раз. Да-да, конечно, отметьте все остальное в норме. Она в сознании! Голос был женский с каким-то легким и незнакомым акцентом. Я открыла глаза, увидела то приближающийся, то отдаляющийся от меня потолок и вновь закрыла их. Другой голос, с таким же странноватым акцентом, произнес: - Выпейте это. Чья то рука приподняла мне голову и в губы ткнулась чашка с жидкостью. Я чуть приподнялась, выпила содержимое и, закрыв глаза, вновь откинулась на спину. Через некоторое время я ощутила прилив сил. Несколько минут я лежала, глядя в потолок и размышляя: где я могу находиться? Мне не доводилось видеть потолок такого цвета - кремово-розового. Внезапно я осознала, что дело вовсе не в необычности потолка (точнее, его цвета), а в необычности и неузнаваемости всего - я ничего не помнила. Я понятия не имела, кто я, где я и как могла здесь оказаться. В приступе панического ужаса я попыталась приподняться и сесть, но чья-то рука помешала мне и вновь у моих губ оказалась чашка с жидкостью. - Вы в полном порядке, - услышала я женский голос. - Лежите спокойно. Расслабьтесь. Я хотела спросить ее о чем-то, о чем-то важном, но вдруг ощутила жуткую слабость трудно было даже пошевелить языком. Первая волна страха улеглась, оставив лишь апатию "Что могло со мной случиться? - вяло соображала я. - Может быть несчастный случаи? Может, так чувствуют себя в сильном шоке?" Я не могла найти никакого объяснения, но меня это перестало занимать: ведь кто-то за мной смотрит, кто-то заботится обо мне... и еще эта слабость... с вопросами можно было подождать. Наверное, я задремала. Не знаю, сколько прошло времени, но когда я вновь открыла глаза, мне явно стало лучше. Ужаса не было осталось лишь удивление, - и некоторое время я лежала, не двигаясь. С приливом сил ко мне вернулось любопытство - захотелось узнать, где я, и я тихонько повернула голову на подушке. В нескольких метрах от себя я увидела сложное приспособление на колесах нечто среднее между кроватью и троллейбусом и на нем - спящую с открытым ртом женщину громадных размеров. Поначалу мне даже показалось, что женщина эта находится в чем-то, что придает ей такую огромную форму, но, приглядевшись, поняла - это была она сама. Я отвела от нее взгляд и увидела еще два "троллика". На каждом покоилась такая же громадная фигура. Я стала пристальнее вглядываться в ту, что была ближе всех ко мне, и к своему удивлению, обнаружила, что она выглядела очень молоденькой: двадцать два, ну от силы двадцать три, не больше. Она была довольно симпатичная - свежий румянец, коротко остриженные золотистые кудряшки, ее можно было бы назвать красивенькой, если бы… Прошло минут десять, и возле меня послышался звук быстрых деловитых шагов. - Как вы себя чувствуете? - раздался чей-то голос. Я повернула голову, и на какой-то момент мне показалось, что передо мной ребенок. Вглядевшись в черты лица под белой шапочкой, я поняла, что это лицо женщины, никак не моложе тридцати лет. Не дожидаясь ответа, она протянула руку к кровати и нащупала мой пульс. По-видимому, он был в норме, она удовлетворенно кивнула и сказала: - Теперь все будет в порядке, Мама. Я тупо смотрела на нее и не знала, как реагировать. - Машина уже ждет вас, - самым естественным тоном добавила она, - как, по- вашему, вы сумеете дойти? - Какая машина? Зачем? - машинально выговорила я. - Чтобы отвезти вас домой, - ответила она с заученной профессиональной кротостью. - Ну, давайте потихоньку подниматься. - И с этими словами откинула одеяло. Я машинально взглянула на свое тело, и у меня пресеклось дыхание... Я подняла руку... огромный, толстенный валик белой плоти, в ужасе уставилась на нее, открыла рот и, уже теряя сознание, услышала свой режущий, пронзительный крик... Открыв глаза, я увидела рядом с собой женщину (обыкновенных, нормальных размеров) в белом халате. На шее у нее висел стетоскоп. Она смотрела на меня с недоумением и растерянностью. Маленькая женщина в белой шапочке стояла рядом с ней и торопливо говорила: "Доктор, она вдруг закричала... так неожиданно... и потеряла сознание". - Что это? Что со мной? Я не знаю, я совсем не такая... Не могу быть такой... Не могу, не могу, не могу... - Я говорила и не могла остановиться, хотя слышала свои тоскливые завывания как будто со стороны. Та, которую назвали доктором, по-прежнему выглядела недоуменно-растерянной. - Что все это значит? - спросила она, видимо, не в первый раз. - Понятия не имею, доктор, - опять быстро проговорила маленькая. – Это было так неожиданно, как будто ей вдруг стало больно... Но я не знаю, почему... - М-да... С ней все в порядке, она уже выписана и не может оставаться здесь - нам сейчас понадобится ее место, - сказала доктор. - Я, пожалуй, дам ей успокаивающего. - Но что случилось?! Кто я?.. Это какой-то кошмар!.. Я знаю, что я не такая!.. П-пожалуйста, р-ради б-бога, скажите мне!.. - заикаясь и всхлипывая, умоляла я ее. - Все в порядке. Мама! - Докторша участливо склонилась надо мной и тихонько дотронулась рукой до плеча. - Вам не о чем беспокоиться. Постарайтесь не волноваться. Скоро вы будете дома. К постели торопливо подошла еще одна ассистентка в белой шапочке, ростом не выше первой, и протянула докторше шприц. - Нет! - вырвалось у меня. - Я хочу знать, где я! Кто я?! Кто вы? Что со мной случилось?! - Я попыталась выбить шприц у нее из рук, но обе маленькие ассистентки навалились на мою руку и держали ее пока докторша не нашла иглой вену. Это действительно было успокоительное и очень сильное, - я не лишилась сознания не, выключилась, а как-то отстранилась. Забавное ощущение: как будто я была рядом и спокойно наблюдала за собой со стороны, не утратив при этом способности здраво рассуждать. Совершенно очевидно, что у меня потеря памяти - амнезия. Вероятно, я потеряла память после какого-то шока - так бывает. Очевидно также, что я утратила лишь часть памяти - часть, касающуюся лично меня: кто я, кем работаю, где живу, словом, все, что касается меня самой. В остальном же... Я не забыла... Не разучилась говорить, не разучилась думать, и, кажется, сам механизм мышления не нарушен. Это с одной стороны. С другой... я была совершенно уверена, что со мной происходит, что-то не то. Я знала, что никогда раньше не видела того места, где сейчас находилась. Я знала, что было нечто неправильное... что-то страшное в присутствии двух маленьких ассистенток. И совершенно точно знала, что громадное тело лежащее здесь было не мое. Я не могла вспомнить, какое лицо я должна увидеть в зеркале, не помнила, была я молодой или старой, блондинкой или брюнеткой, но у меня не было и тени сомнения в том, что я не могла быть такой громадной... Да, но ведь тут лежало еще несколько таких же громадных женщин, стало быть, это не болезнь - иначе меня не отсылали бы "домой". Я все еще продолжала обдумывать сложившуюся ситуацию, как вдруг двери помещения распахнулись, и меня осторожно покатили по пологой лестнице. Внизу нас ожидала машина наподобие кареты "Скорой помощи" с распахнутыми дверцами, за которыми виднелась выкрашенная в кремово-розовыи цвет койка. Я механически отметила, что все происходящее напоминает самую обычную в данных условиях процедуру. Восемь миниатюрных ассистенток перетащили меня с "троллика" на койку в "Скорой". Две из них задержались - поправили на мне одеяло и положили еще одну подушку под голову. Когда двери за ними захлопнулись, машина тронулась с места. С этого момента во мне стало расти и крепнуть чувство определенной уверенности и способности контролировать ситуацию. По всей вероятности, думала я, со мной все же произошел несчастный случаи, и на самом деле я еще не пришла в себя. Наверное, через какое-то время после... после какой-то катастрофы я... мне лишь начало казаться, что я пришла в сознание, но реально я была лишь в состоянии, близком к сознанию, своего рода сне, галлюцинации и рано или поздно обязательно проснусь в каких-то нормальных условиях, может быть, и незнакомых, непривычных для меня, но укладывающихся в нормальные человеческие представления. Я удивилась как такая простая и разумная мысль не пришла мне в голову раньше и, в конце концов, решила, что в панический ужас меня ввергла отчетливая реалистичность каждой детали в окружающей меня фантасмагории. Как это было глупо с моей стороны (несмотря на всю детальную реалистичность происходящего) и вправду поверить, что я стала каким то каким-то Гулливером среди лилипутов! Когда я проснусь, над этим будет интересно поразмыслить. Правда меня не переставала поражать детальная реалистичность полное отсутствие зыбкости, туманности в восприятии какая обычно бывает во сне. Все вокруг было очень ясным отчетливым реальным. Мои собственные ощущения тоже были очень реальны... например, недавний укол... Все было очень достоверно, и эта достоверность заставляла меня внимательно присматриваться ко всему, фиксировать каждую мелочь. Внутри "Скорая" была выкрашена в такой же розовый цвет, как и снаружи только потолок отливал голубизной и по нему там и сям были разбросаны серебряные звездочки. На передней стенке было несколько шкафчиков с одинаковыми ручками. Моя койка помещалась слева, с другой стороны были два миниатюрных креслица из какого-то полупрозрачного, розоватого материала. Обе стенки представляли собой длинные широкие окошки с розовыми сетчатыми занавесками. Из обоих окон была хорошо видна местность, по которой мы ехали. По обеим сторонам дороги в некотором отдалении от нее рядами высились одинаковые строения - блоки. Каждый блок был ярдов пятидесяти длиной высотой в три этажа и заканчивался низковатой черепичной крышей. Блоки были абсолютно одинаковые по конструкции, но разные по цвету. Местность вокруг была почти безлюдна, лишь изредка мелькал женский силуэт - фигура в рабочем комбинезоне, косящая траву по бокам дороги или склонившаяся над цветочной клумбой. Ярдах в двухстах от дороги стояли более высокие большие блоки, над некоторыми из них высилось... что-то вроде заводских труб. Может, это и впрямь были заводы или фабрики, а может, мне только так показалось. Дорога, по которой мы ехали, все время петляла, встречного транспорта почти не было, лишь изредка проезжали грузовики, большей частью довольно тяжелые. Все они были выкрашены в один цвет и отличались друг от друга лишь разными пятизначными комбинациями из цифр и букв. По виду вполне обычные грузовики, какие можно увидеть где угодно. Так, петляя, мы ехали минут двадцать, пока на одном из поворотов не наткнулись на ремонт дороги. Машина притормозила, и рабочие сошли на обочину, давая нам возможность проехать. Это были женщины или девушки, одетые в рабочие штаны, фуфайки без рукавов и грубые башмаки. Волосы у всех были коротко острижены, некоторые были в кепках. Все, как на подбор, были высокие, с загорелыми, пышущими здоровьем лицами, с широкими плечами и мужскими мускулистыми руками. Поначалу они смотрели лишь на машину, осторожно ползущую по ухабам и рытвинам, но когда мы поравнялись с ними, они стали заглядывать в окна. При виде меня все широко заулыбались и, как по команде, подняли правые руки в каком-то ритуальном салюте. Их лица были так откровенно приветливы и доброжелательны, что я невольно улыбнулась в ответ. Они шли по ходу машины, соблюдая определенную дистанцию, и продолжали смотреть на меня как-то выжидающе - улыбки на их лицах стали сменяться удивлением. Они переговаривались между собой, но слов я, конечно, не слышала: некоторые опять вскинули руки в ритуальном жесте. По их разочарованным лицам я поняла, что от меня ожидали чего-то большего, чем просто ответная улыбка. Мне пришло в голову вскинуть руку в точно таком же "салюте" - это сразу подействовало, лица прояснились, но удивление на некоторых осталось. Наконец, машина выехала на ровную дорогу, набрала скорость, и удивленные, чем-то озабоченные лица рабочих скрылись из виду. Что-то они должны были символизировать в моем сне, с чем-то ассоциироваться... Но символы эти казались мне странными, необычными, не укладывающимися в... Хотела бы я знать, что именно в моем подсознании вызвало это видение - команда дружелюбно настроенных амазонок, встречающих меня каким-то... военно-морским салютом вместо обычных кивков и приветствий? Пока я раздумывала над этим, мы миновали последнюю вереницу блочных строений и выехали на открытую местность. Передо мной простирались зеленые пастбища, аккуратные, местами зеленеющие, пашни, живые изгороди, над которыми вился какой-то зеленоватый туман, деревья и кустарники с молодыми побегами. Яркое весеннее солнце освещало эту местность, возделанную и распланированную с такой аккуратностью, какая могла быть, как мне казалось, лишь на картинке, только изредка мелькавшие среди полей силуэты коров нарушали строгий геометрический узор. Небольшие домики точно вписывались в "узор": одинаковые по внешнему виду, на одинаковом расстоянии друг от друга, с одинаковыми огородами по одну сторону и садиками - по другую. Что-то кукольное было во всем этом - кукольное и излишне упорядоченное. Дома с аккуратными изгородями, цветы на клумбах, деревца, кустарники - все было одинаковым... Интересно, что может означать такое очевидное подсознательное стремление к аккуратности и порядку? Из окна я увидела, как открытый грузовик, следовавший впереди нас, круто свернул на узкую дорогу с красивыми живыми изгородями по обеим сторонам, ведущую к аккуратненькой ферме. Возле фермы толпилось с полдюжины молодых женщин с какими- то инструментами в руках. Одна из них обернулась, что-то сказала своим подругам, и все уставились на нас, подняв руки в том же "салюте", как и те, на дороге. "Нелогично... - мелькнула у меня мысль, - амазонки, как символ превосходства... власти, и весь этот ландшафт, олицетворяющий пассивную, аккуратную упорядоченность, подчиненность... Не вяжется друг с другом " Мы миновали ферму и поехали дальше. Так прошло примерно три четверти часа, а пейзаж за окном оставался неизменным и, казалось, простирался вплоть до самого горизонта, где виднелись очертания низких гор, - подернутых голубоватой дымкой. С периодической аккуратностью возникали в окне небольшие домики - фермы, иногда мелькали группы людей, работающих в поле, реже встречались одинокие фигуры, снующие вокруг домиков, возящиеся с тракторами, но и те, и другие были слишком далеко, чтобы разглядеть их как следует. Слева от дороги начался длинный ряд деревьев - поначалу я подумала, что это обыкновенный лес, но потом заметила, что деревья посажены стеной, верхушки у всех одинаково подрезаны - так что этот ряд походил больше на искусственный забор, конец которого (или начало) начинался метрах в десяти от дороги. Мы свернули налево и остановились перед высокими воротами, выкрашенными розовой краской. Откуда и почему взялось это обилие розового, я не могла понять. Розовый цвет всегда казался мне пошловатым. Цвет плоти? Символ пылкой страсти? Вряд ли, тогда был бы ярко-красный. Я не представляла себе розовую страсть... Мы медленно ехали вперед, и нас окружало нечто среднее между городским садом и макетом муниципального жилищного строительства. По обеим сторонам дороги простирались широкие зеленые газоны с цветочными клумбами. Среди газонов произвольно, без всякого плана стояли трехэтажные блоки. Несколько амазонок в темно-красных фуфайках и штанах возились с клумбой прямо у дороги, и нам пришлось переждать, пока они не оттащат свою тележку с тюльпанами и не дадут проехать. Они отсалютовали мне знакомым жестом и проводили улыбками. Я отвела от них глаза, и на секунду мне показалось, будто со зрением у меня что-то случилось: мы миновали один блок, другой, а третий... Он был белый в отличие от всех остальных (розовых), но дело не в этом - он был раза в три меньше... Я растерянно поморгала ресницами, но блок оставался по-прежнему маленьким. Чуть поодаль, с трудом переставляя ноги, шла по газону громадных размеров женщина в розовой хламиде. Вокруг нее вертелись три маленькие женщины в белых комбинезонах, казавшиеся рядом с ней детьми нет, даже не детьми, а крохотными куколками. Глядя на эту картину, я растерялась: расшифровать такую комбинацию "символов" мне было просто не под силу. Машина резко свернула вправо, и мы остановились перед крыльцом одного из розовых блоков, разделенным вдоль перилами, справа шли обычные ступеньки, а слева - раза в три меньше и чаще. Три автомобильных гудка возвестили о нашем приезде. Секунд через десять полдюжины маленьких женщин сбежали с крыльца, и я услышала чей-то голос. - С приездом. Мама Орчиз! Вот вы и дома! Моя койка плавно соскользнула вниз, и они осторожно поставили ее на землю. Молодая женщина, на комбинезоне которой был нарисован розовый крест, заботливо склонилась надо мной. - Как вы думаете, Мама, сумеете сами дойти!? - Дойти? - машинально переспросила я - Конечно, могу. - И с этими словами я села на койке, поддерживаемая как минимум четырьмя парами рук. Мое уверенное "конечно", кажется, не оправдало себя - я поняла это, когда меня с трудом поставили на ноги. Даже с помощью всех карлиц это было, мягко говоря, не просто - я едва отдышалась и окинула взглядом свою громадную массу, прикрытую розовой хламидой. У меня мелькнула мысль о том, что позже, когда я проснусь и буду анализировать свои впечатления, мне придется смириться с дикой безвкусицей всех этих символов, что бы они там ни означали. Я попробовала осторожно шагнуть вперед, со стороны это выглядело, наверное, не очень-то эстетично. Маленькие женщины суетились и хлопотали вокруг меня как взбудораженные несушки - ни одна не доставала мне даже до локтя. Впрочем, самым трудным был первый шаг, дальше дело пошло лучше, и я под облегченные и радостные возгласы моей "команды" с трудом одолела ступеньки крыльца. Наверху мне дали немного отдышаться, а потом мы вошли в прямой как стрела коридор, свернули налево, и там впервые за все это время я столкнулась с зеркалом. (продолжение следует) Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 7 марта 2010 Джон Уиндем. "Избери путь ее..." (продолжение) Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы остаться спокойной хотя бы внешне. Увидев свое отражение, я в течение нескольких секунд боролась с подступающей к горлу истерикой, это была жуткая пародия на женщину слоноподобные женские формы, выглядящие еще более громадными из-за свободного, хламидообразного розового одеяния, прикрывающего... К счастью, хламида прикрывала все, кроме головы и рук. Но и этих частей тела было вполне достаточно, чтобы вызвать ужас руки, голова и, наконец, лицо были чистенькими, ухоженными, даже миловидными, но принадлежали явно девочке. Эта "девочка" выглядела вполне симпатичной, но ей никак нельзя было дать больше двадцати. Мягкие, вьющиеся волосы, аккуратно уложенные в короткую прическу, розовый цвет лица, красные, но без намека на помаду, изящные губы. Голубовато-зелеными глазами из-под слегка изогнутых бровей она внимательно смотрела на меня, на суетящихся рядом карлиц и... Я пошевелила губами - и она сделала то же самое, я приподняла руку - она повторила мой жест... Мой панический ужас сменился жалостью и чувством сострадания к бедняжке: мне было жалко ее до слез, потекших по моим щекам. У нее тоже по лицу текли слезы. Одна из маленьких женщин схватила меня за руку. - Мама Орчиз! - тревожно воскликнула она. - Что с вами, родная!? Я не могла вытворить ни слова, да и что я могла ей сказать? Я ощутила на своем теле прикосновение маленьких ладоней - ласковые, успокоительные похлопывания, медленно тронулась с места и двинулась к распахнутой двери, сопровождаемая тревожно-ласковыми причитаниями карлиц. Мы вошли в помещение, показавшееся мне одновременно и будуаром, и больничной палатой. Будуаром - из-за того, что все вокруг - ковер на полу, кресла, подушки, абажур, занавески на окнах - было розовым. Больничной палатой - из-за шести стоящих двумя рядами коек, одна из которых пустовала. Комната была очень просторной: возле каждой койки стояли стул и столик, а в середине был большой стол украшенный вазочками с цветами, и несколько низких удобных кресел. Откуда-то слышалась легкая сентиментальная музыка. На пяти койках лежали такие же громадины, как я две карлицы поспешили откинуть розовое покрывало с шестой - незанятой. Обитательницы пяти коек повернули лица в мою сторону. - Привет, Орчиз! - дружелюбно поздоровалась одна и нахмурилась, заметив следы слез на моем лице. - Что случилось? Тебе было плохо? Я взглянула на ее миловидное личико, темно-каштановые волосы, разметавшиеся по подушке. На вид ей было не больше двадцати трех. Все... все остальное скрывал розовый сатин покрывала. Я не могла сейчас выговорить ни слова - лишь изо всех сил постаралась улыбнуться ей в ответ. Мы приблизились к незанятой койке, и после множества приготовлений я была водружена на нее. Путешествие от машины к постели здорово вымотало меня - я была почти без сил. Две карлицы расправили на мне покрывало, а третья достала носовой платок и осторожно вытерла слезы на моем лице. - Все хорошо дорогая - тихонько и ласково проговорила она - все хорошо вы дома. Когда чуть-чуть отдохнете, все пройдет. Попробуйте сейчас немного поспать. - А что это с ней? - послышался чей-то резковатый голос с одной из коек. - Чего она так разнюнилась? Маленькая женщина с носовым платком быстро обернулась на голос - Ни к чему этот тон Мама Хэйзел! - быстро сказала она. - Все в порядке, у Мамы Орчиз четверо прелестных малюток! Ведь правда дорогая? - обратилась она ко мне - Просто сейчас она немного устала с дороги. Только и всего. Вокруг меня по-прежнему суетились карлицы. Одна из них подала мне стакан с какой-то жидкостью - по виду обыкновенная вода, и я машинально выпила. Во рту остался едкий странноватый привкус, но он быстро прошел. Еще немного суеты и моя команда оставила меня наедине с пятью обитательницами палаты. Затянувшаяся неловкая пауза была прервана девушкой, которая первая со мной поздоровалась. - Куда посылали тебя на отдых, Орчиз? - спросила она. - Отдых? - машинально повторила я за ней. Все, включая, спрашивавшую, уставились на меня с изумлением. - Я не понимаю о чем вы... - сказала я. Они продолжали глазеть на меня с вялым удивлением. - Вряд ли ей дали как следует отдохнуть, - заметила одна, - я никак не могу забыть свой последний отпуск. Меня отправили к морю и даже выдали небольшой автомобиль, так что я вдоволь покаталась по побережью. Нас было всего шесть Мам, включая и меня и все к нам чудесно относились. А ты? Ты ездила на море или в горы? Я понимала, что за этими вопросами последуют другие, и постаралась собраться с мыслями. Наконец, я нашла, как мне показалось самый простой выход из своего дурацкого положения. - Я не помню, - сказала я, - я... ничегошеньки не помню и... Кажется, я вообще потеряла память. Мое заявление было встречено не очень доброжелательно. - Ах, вот как? - довольно едко отреагировала та, которую карлица с крестом на груди называла Хэйзел. - Я сразу подумала, что тут что-то неладно. И ты, конечно, не можешь вспомнить, Первого ли класса были у тебя младенцы в этот раз? - Не будь дурочкой Хэйзел - тут же вмешалась другая - конечно же, Первого, иначе Орчиз не была бы здесь, - ее перевели бы к Матерям Второго разряда и отправили в Уайтвич... Когда это с тобой случилось Орчиз? - участливо обратилась она ко мне. - Я... Я не знаю, - пробормотала я, - я ничего не помню, что было раньше до сегодняшнего утра в больнице. Все... все куда-то ушло... - В больнице? - насмешливо переспросила Хэйзел. - Она, наверное, имеет в виду Центр, - сказала другая. - Но Орчиз!.. Ты хочешь сказать, что не помнишь даже нас!? - Не помню, - подтвердила я. - Мне очень жаль, но я действительно ничего не помню до сегодняшнего утра в боль... в Центре. - Это странно, - с недоброй усмешкой высказалась Хэйзел. - А они знают об этом? - Наверняка знают, - ответила ей другая. - Я думаю, они не считают, что память может иметь какое то отношение к классу детей. Да и почему она должна иметь к этому отношение? Послушай Орчиз... - Дайте ей отдохнуть! - вмешалась третья - Мне кажется, она неважно себя чувствует после Центра, да еще эта дорога. Не обращай на них внимания, Орчиз, родная. Постарайся заснуть, а когда проснешься, я уверена, все будет в порядке. Я с благодарностью последовала ее совету. В сложившейся ситуации я все равно ничего не могла придумать, так как здорово устала. Я пробормотала "спасибо" и откинулась на подушки, демонстративно закрыв глаза. К моему удивлению - никогда не слышала, что во время галлюцинации можно уснуть – я заснула... В момент пробуждения я было понадеялась, что мой странный кошмар кончился. К сожалению, ничего не изменилось: кто-то легонько тряс меня за плечо, и первое что я увидела, - это лицо главной карлицы вровень с моим. - Ну, как дела? - обычным бодрым голосом медсестры спросила она. – Мы поспали, Мама Орчиз, и нам, конечно же, стало лучше? За ее спиной показались еще две маленькие женщины, подкатившие небольшой закусочный столик к моей постели. Они поставили его так, чтобы мне было удобно дотянуться до него... В жизни я не видела такого количества еды для одного человека. Я хотела запротестовать, но сразу сообразила, что в этом есть определенная логика - количество еды было вполне пропорционально обилию моей плоти представляющейся сейчас вроде здоровенного облизывающегося рта. Сознание мое как бы раздвоилось какая-то часть его "отстранилась", а все остальное торопливо поглотило две или три рыбины, большущего цыпленка, несколько кусков мяса, груду овощей, блюдо фруктов залитых кремом и литра два с половиной молока - и все это без малейших усилии. Изредка посматривая по сторонам во время еды, я видела, что остальные Мамы точно так же обходились с содержимым своих столиков. Я ловила на себе их любопытные взгляды, но сейчас они были слишком заняты поглощением пищи, чтобы продолжать расспросы. Я стала думать, как бы избавиться от их вопросов, если бы здесь была какая-нибудь книга или журнал, я могла бы сделать вид что поглощена чтением. Это, правда, не очень вежливо по отношению к ним но... Когда маленькие ассистентки вернулись, я попросила одну из них принести мне что-нибудь почитать. Эта простая в общем-то просьба произвела крайне неожиданный эффект: две ассистентки, катящие столик уронили его на пол, та, что была ближе ко мне на секунду застыла, как в столбняке с изумленным лицом потом взгляд ее стал подозрительным и, наконец, жалостливо-участливым. - Не совсем еще пришли в себя, дорогая? - спросила она. - Да нет, - пробормотала я, - я... я пришла в себя. - Может вам лучше попробовать опять заснуть? - Не хочу больше спать - возразила я - а хочу что-нибудь почитать... - Боюсь, вы сильно утомились Мама. - Она неуверенно дотронулась рукой до моего плеча. - Ну, ничего. Я думаю, это скоро пройдет. - Не понимаю, - с возрастающим раздражением начала я. - Если мне захотелось немного почитать... - Ну-ну, дорогая, - она выдавила из себя заученную профессиональную улыбку, - не стоит нервничать. Вам нужно немного отдохнуть. Вы просто устали, иначе... Где, скажите на милость, вы слышали о читающей Маме? Поправив на мне покрывало, она вышла из палаты и оставила меня наедине с пятью ее обитательницами уставившимися на меня в немом изумлении. С койки Хэйзел послышалось насмешливое хихиканье, а потом несколько минут в палате стояла полная тишина. Затянувшуюся паузу прервала Хэйзел. - Почитать! - насмешливо фыркнула она. - А написать что-нибудь ты не хочешь? - Почему бы и нет? - сорвалось у меня с языка. Вновь наступило молчание. Они с улыбкой переглянулись. - Да что в самом деле тут странного? - раздраженно обратилась я ко всем сразу. - Я обязательно должна была разучиться читать? Или писать? - Орчиз, дорогая... - неуверенно и мягко начала одна из них, - тебе не кажется, что надо бы... посоветоваться с врачом а? Просто посоветоваться? - Не кажется - ответила я довольно резко. - Со мной все в порядке. Я просто хочу понять. Я ведь не сказала ничего особенного, просто попросила принести какую- нибудь книгу... А вы все смотрите на меня так, словно я сошла с ума. Но почему? После неловкой паузы та, что была настроена ко мне дружелюбнее остальных, почти в точности повторила слова маленькой ассистентки. - Орчиз дорогая постарайся взять себя в руки, зачем Маме - читать? Или писать? Разве от этого она станет рожать лучших детей!? - Но ведь кроме детей есть и другие вещи в жизни, - ответила я. Молния, внезапно разорвавшаяся в комнате, не произвела бы большего эффекта. Никто из них не мог произнести ни слова, даже Хэйзел онемела от изумления. - Да что же это господи! не выдержала я. - Что это за бред!.. Орчиз... Мама Орчиз... Что за галиматья! Где я?! В сумасшедшем доме? Я дала волю своей злости дважды повторила, что никакая я не Мама, а потом к своему стыду разревелась. Они смотрели на меня с жалостью и участием. Лишь Хэйзел, победно оглядев всех, сказала: - Говорила я, что с ней что-то неладно? Она просто рехнулась вот и все! Та, которая с самого начала вела себя дружелюбно, мягко обратилась ко мне: - Послушай, Орчиз, подумай сама, кем еще ты можешь быть, если не Мамой? Ты самая настоящая Мама, Первого класса Мама, уже трижды рожавшая. У тебя двенадцать зарегистрированных малюток Первого разряда. Уж, во всяком случае, этого ты не могла забыть! Странно, но ее слова опять вызвали у меня слезы - я почувствовала, как что-то пытается проявиться в зияющей пустоте моего сознания. Я не понимала, что это, но оно явно заставляло меня сейчас страдать. - Господи!.. - простонала я. - Это же жестоко. Почему это не прекращается? Почему оно не уйдет и не оставит меня в покое? Тут какое то какое-то... издевательство, какая то страшная насмешка... Только я не понимаю, что со мной случилось? Я же не сумасшедшая... Нет... Ну, помогите же мне кто-нибудь! Я изо всех сил зажмурилась, страстно желая, чтобы вся эта кошмарная галлюцинация кончилась. Но ничего не изменилось. Когда я резко распахнула глаза все они по- прежнему глазели на меня в тупом изумлении на своих молоденьких мордашках, торчащих из розового сатина. - Что бы там ни было, я отсюда выберусь! - произнесла я вслух и напряглась. Мне потребовались все мои силы, чтобы просто сесть на постели. Не обращая внимания на глазеющих Мам, я попыталась спустить ноги с кровати. Господи, какое кошмарное видение сон. Я услышала свой собственный голос: "Помоги же мне, родной... Дональд, милый, пожалуйста, помоги мне!.." И неожиданно с произнесенным вслух словом "Дональд" в голове у меня произошел щелчок, и мозг как бы осветился изнутри. Неожиданно я поняла, в чем именно заключалась жестокость этого кошмара. Я поглядела на своих соседок по палате - они по- прежнему глазели на меня в немом изумлении близком к ужасу. Я оставила никчемные попытки подняться и, откинувшись на подушки, сказала. - Больше вы не сможете дурачить меня. Теперь я хотя бы знаю, кто я. - Но Мама Орчиз, начала одна. - Хватит! - резко прервала я ее. Острая жалость к себе сменилась горечью и обидой. - Никакая я не мать. Мне просто не повезло! У меня был муж очень недолго и я... я хотела чтобы у меня были дети от него - хотела и только! Последовала пауза довольно странная пауза. Я ждала каких-то перешептываний, реплик, но, казалось, меня просто не услышали... или не поняли. Наконец та, что лежала на соседней койке решилась. - Что такое муж? - спросила она мягко с легким недоумением. Я пристально вгляделась в лицо каждой: ни на одном не было намека на насмешку, не было ничего, кроме удивленного детского недоумения. Я была на грани истерики, но каким то образом мне удалось взять себя в руки. Раз эта чертова галлюцинация не уходит - подумала я - что ж будем играть в эту игру дальше и посмотрим чем она кончится. С самым серьезным видом я принялась объяснять им, подбирая простые слова и понятия: - Муж - это тот мужчина, которого женщина выбирает себе... Судя по их лицам, они ничего не поняли, но не прерывали меня, пока я сама не остановилась. Моя соседка по койке спросила крайне озадаченным, но по-прежнему мягким и участливым тоном. - Что такое мужчина? После окончания моей речи воцарилось гробовое молчание. Но меня сейчас занимало другое... Теперь я знала, что меня зовут Джейн. Еще раньше меня звали Джейн Саммерс, потом, выйдя замуж за Дональда, я стала Джейн Уотерлей. Мне было... мне было двадцать четыре, когда мы поженились, и... двадцать пять, когда Дональд погиб, через шесть месяцев после нашей свадьбы. Все. На этом все кончалось. Мне казалось, это было вчера, но ничего больше я не помнила. До этого момента память вернулась ко мне полностью: родители, друзья, дом, школа, практика, работа в Рэйчестерской больнице. Я вспомнила, как впервые увидела Дональда, когда его привезли к нам со сломанной ногой, и все что у нас было дальше... Я вспомнила, какое лицо должна была увидеть, глядя на себя в зеркало, - более удлиненное, покрытое легким загаром, рот - меньше, волосы слегка вьющиеся, глаза - карие широко посаженные, взгляд - тоскливый... Теперь я знала, как должна была выглядеть вся - чуть вытянутая длинноногая с маленькой грудью. Хорошее нормальное тело, просто нормальное обычное которое я принимала, как должное, пока Дональд своей любовью не заставил гордиться им... Я взглянула на колыхающуюся массу, закрытую розовым сатином, и меня захлестнула волна жуткого отчаяния: если б только сейчас со мной оказался Дональд, он любил бы меня, ласкал, утешал и, главное, сказал бы, что я не такая, что все это только кошмарный сон... И в то же время одна мысль о том, что Дональд может увидеть меня такую, привела в ужас. Потом я вспомнила, что Дональд уже никогда не увидит меня никакую, и слезы вновь потекли из глаз. Пятеро соседок продолжали молча лежать и смотреть на меня широко раскрытыми глазами. Так прошло примерно полчаса, а потом дверь отворилась, и в палате появилась целая команда маленьких женщин в белом. Я заметила, что Хэйзел сначала хотела что-то сказать "командирше", но потом, видимо, передумала. К каждой койке подошли по две карлицы, синхронно откинули покрывала, засучили рукава своих комбинезонов и принялись за массаж. Поначалу это было даже приятно: действовало успокаивающе и расслабляло. Но чем дальше, тем меньше мне это нравилось, пока наконец не стало просто больно. - Хватит! - резко сказала я. Карлица остановилась, как-то безлико улыбнулась и продолжила. - Я сказала, хватит! - повторила я громче и оттолкнула ее. Мы встретились взглядами: в ее глазах были обида и укор, хотя на губах по- прежнему профессиональная улыбка. Она застыла в нерешительности и глянула на свою напарницу. - И вы тоже! - добавила я. - Достаточно. Вторая карлица даже не повернула головы, продолжая работать руками. Первая, поколебавшись секунду, подошла ко мне и... вновь принялась за дело. Я приподнялась и толкнула ее сильнее. Наверное, в этой руке, похожей на окорок, было гораздо больше силы, чем я думала: от моего толчка она отлетела на середину комнаты и упала. Все в палате на мгновение застыли, но пауза была короткой: карлицы вновь принялись за работу. Я оттолкнула и вторую массажистку, процедив сквозь зубы: - Держись от меня подальше! Они остановились, глядя друг на друга непонимающими, тоскливыми и испуганными глазами. К нам приблизилась "командирша" - с розовым крестом на груди. - Что случилось, Мама Орчиз? - спросила она. Я сказала, что мне больно. Лицо ее выражало удивление. - Все верно. Так и должно быть. Это нужно. - Может, и так, но мне это не нужно, - твердо ответила я, - и больше они со мной этого делать не будут. - Орчиз свихнулась! - раздался голос Хэйзел. - Она тут рассказывала нам отвратительные гадости!.. Она явно помешанная! Маленькая женщина посмотрела на нее, а потом на всех остальных: кто-то утвердительно кивнул, другие отводили глаза, но на всех лицах было какое-то отвращение. Тогда она посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом. - Вы, двое, ступайте с докладом, - обратилась она к маленьким массажисткам, и, когда те, плача, вышли из комнаты, вновь окинула меня долгим и внимательным взглядом. (продолжение следует) Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 7 марта 2010 Джон Уиндем. "Избери путь ее..." (продолжение) Через несколько минут все остальные массажистки закончили работу и ушли, нас опять было шестеро. Молчание прервала Хэйзел. - Поганая выходка, - бросила она. - Мальки делали то, что им положено, и только. - Может, им это и положено, но мне это не нравится, - сказала я. - И поэтому бедняжек теперь должны избить. Но я думаю, тут опять сработает "потеря памяти" - ты ведь просто забыла, что обслугу, если она расстроит чем-то Маму, бьют? - с едкой иронией осведомилась Хэйзел. - Бьют? - с трудом выговорила я. - Бьют! - передразнивая мой сдавленный голос, ответила она. - Но ведь тебе-то все равно, что с ними делают. Уж не знаю, что с тобой случилось, но как бы там ни было. Я тебя всегда недолюбливала Орчиз, хотя остальные считали, что я не права. Ну, уж теперь-то мы все убедились!.. Никто не возразил, и я поняла, что все в душе согласны с ней. Это было тяжелое чувство, но, к счастью, меня отвлекли от него распахнувшиеся двери. В палату вошла старшая ассистентка с шестью карлицами, но на этот раз с ними была властная красивая женщина лет тридцати, при виде которой я испытала невольное облегчение она не была ни амазонкой ни карлицей ни громадиной - на фоне остальных, правда, она выглядела чересчур высокой, но на самом деле - нормальная молодая женщина с приятными чертами лица, коротко остриженными каштановыми волосами в черной юбке, видневшейся из-под белого халата. Старшей ассистентке приходилось почти бежать чтобы поспевать за женщиной - она забавно семенила рядом бормоча: "Только что из Центра, Доктор". Женщина остановилась возле моей койки, карлицы сгрудились за ее спиной, неодобрительно посматривая на меня. Она всунула мне в рот термометр и пощупала пульс. Потом деловито осведомилась: - Головная боль? Боли? Если есть, где? Она внимательно оглядела меня. Я тоже не сводила с нее глаз. - Тогда почему... - начала было она. - Она свихнулась! - раздался голос Хэйзел. - Она говорит, что потеряла память и не знает нас. - Она говорила об ужасных отвратительных вещах! - добавила ее соседка. - У нее бред! - опять послышался голос Хэйзел. - Она думает, что умеет читать и писать. При этих словах женщина улыбнулась. - Это правда? - спросила она. - Но почему бы мне не... впрочем, это ведь легко проверить. По-видимому, она не ожидала такого ответа, на секунду замешкалась, но быстро взяла себя в руки. На ее губах заиграла усмешка. - Очень хорошо, - сказала она тоном, которым обычно разговаривают с расшалившимися детьми, достала из кармана миниатюрный блокнот и протянула его мне вместе с карандашом. Мне неудобно было держать карандаш, тем не менее я довольно четко вывела: "Я сама понимаю, что брежу и вы - часть этого кошмара". Хейзел хихикнула, когда я возвратила блокнот и карандаш женщине - врачу. Та взглянула мельком на него и челюсть у нее, конечно, не отвисла, но усмешка мгновенно сползла с губ. Она посмотрела на меня пристально, очень пристально, а все остальные, видя выражение ее лица, затихли, как будто я показала здесь какой-то сверхъестественный фокус. Врач повернулась к Хейзел: - О чем она вам говорила? Какие "отвратительные" вещи? - Ужасные вещи! - не сразу ответила Хейзел. - Она говорила о... людях, как о животных. Что они... Ну, что они двуполые. Это было отвратительно!.. Врач секунду колебалась, потом повернулась к старшей ассистентке. - Отвезите ее в смотровую. Когда она вышла, "карлицы" засуетились вокруг меня, подкатили к постели низенький "троллик", помогли мне перевалиться на него и вывезли из палаты. Я оказалась в маленькой комнате с розовыми обоями. Напротив меня сидела врач с блокнотом и карандашом в руках. Выражение ее лица было мрачно-сосредоточенным: - Итак - проговорила она - кто рассказал вам всю эту чушь о двуполых людях? Мне нужно знать ее имя. Где вы проводили отпуск после Клиники? - Не знаю, - ответила я. - Эта галлюцинация, или бред, или словом, этот кошмар начался в том месте, которое вы называете Центром. Она покраснела от гнева, но сдержалась и спокойно произнесла. - Послушайте Орчиз, вы были в полном порядке, когда вас шесть месяцев назад увозили отсюда в Клинику, где вы родили детей, как положено. Но... В этот период кто-то напичкал вам голову всей этой галиматьей и научил вас читать и писать. Теперь вы мне скажете, кто это сделал. Причем хочу предупредить, что со мной номера с "потерей памяти" не пройдут. - Ох, ради бога, пошевелите же своими мозгами! - устало выговорила я. - Я могу выяснить в Клинике, куда они вас посылали. И могу выяснить в Доме Отдыха, кто были ваши соседи, но я не хочу попусту терять время. Поэтому я прошу вас сказать мне это. Вы скажете это сами, Орчиз, мы не хотим прибегать к другим мерам, - веско закончила она. - Вы не там ищете. - Я покачала головой. - Галлюцинация началась в Центре. Как это произошло и что было с Орчиз до того, я не могу вам сказать просто потому, что не помню. Она была явно чем-то озадачена, поразмышляла секунду, потом нахмурилась. - Какая галлюцинация? - Как какая? Все это... и вы в том, числе. - Я обвела рукой все, что меня окружало, - это громадное тело, эти малютки... вообще все. Очевидно, все это спроецировало мое подсознание, и теперь меня это очень тревожит, потому что... потому что это никак не похоже на результат подавления желаний... Она смотрела на меня широко открытыми от изумления глазами. - Кто, черт возьми, говорил вам о подсознании, подавлении желаний и вообще?.. - Не понимаю, почему в... пусть галлюцинации, но почему я обязательно должна быть невежественной тупицей? - возразила я. - Но Мама не может ничего знать о таких вещах. Ей это не нужно! - Послушайте! - Теперь мне пришлось набраться терпения. - Ведь я уже сказала вам и говорила тем несчастным в палате никакая я не Мама. Я самая обыкновенная МБ, и мне просто не повезло, со мной что-то случилось... какой-то кошмарный сон. - Эм бэ? - недоуменно переспросила она. - Ну, да. Бакалавр медицинских наук. Я занимаюсь медициной, - пояснила я. Она не отрывала от меня своих изумленно вытаращенных глаз. - Вы утверждаете, что вы врач? - Ну... у меня нет своей практики, но... да, конечно, - ответила я. От ее прежней уверенности почти не осталось следа. - Но... это же абсурд, - в каком-то странном замешательстве пробормотала она, - вам с самого начала было предназначено стать Мамой! И вы можете быть только Мамой... Достаточно на вас посмотреть!.. - Да, - вздохнула я, - достаточно посмотреть... Так смотрите же!.. Посмотрите как следует!.. После этого возникла недолгая пауза. - Знаете, - прервала я молчание, - мне кажется, вряд ли мы что-нибудь выясним, если будем говорить друг другу лишь "чушь" и "абсурд". Может, будет разумнее, если вы объясните мне, куда я попала и кто я, по-вашему. Это может как-то всколыхнуть мою память. - Лучше будет, если сначала вы расскажете мне, что вы уже помните, и поподробнее, - парировала она после секундного колебания. - Это поможет мне понять, что вас удивляет и кажется кошмаром. - Хорошо, - подумав, согласилась я и начала как можно подробнее, стараясь ничего не упустить, рассказывать ей всю биографию вплоть до того страшного дня, когда самолет Дональда потерпел аварию... Было ужасно глупо, с моей стороны, попасться на эту удочку. Конечно, она с самого начала не собиралась отвечать ни на один из моих вопросов. Выслушав мой рассказ, она молча вышла из комнаты, оставив меня, задыхающуюся от бессильной ярости. Я дождалась, пока в коридоре стало очень тихо. Музыка умолкла. Одна из маленьких ассистенток зашла на секунду, как ни в чем не бывало, с любезной и безликой улыбкой осведомилась, не нужно ли мне чего-нибудь, и тут же исчезла. Я выждала еще примерно полчаса, а потом собралась с силами и попыталась встать. Это далось мне с колоссальным трудом. Наконец мне удалось принять вертикальное положение, я медленно подошла к двери, чуть-чуть приоткрыла ее и прислушалась. Из коридора не раздавалось ни звука. Я решила выйти и осмотреться. Все двери в палаты были закрыты. Прикладывая поочередно ухо к каждой двери, я слышала за ними мерное тяжелое дыхание и больше никаких звуков. Коридор несколько раз сворачивал в разные стороны, я медленно одолела его и очутилась перед парадной дверью, немного постояла в нерешительности, оглядываясь по сторонам и, прислушиваясь, потом распахнула ее и вышла наружу. - Мама! - раздался сзади острый, режущий слух окрик. - Что вы тут делаете? Я обернулась и увидела одну из "карлиц" в странновато мерцавшем белом комбинезоне. Она была одна. Не отвечая, я начала осторожно спускаться вниз. Мне с трудом удавалось двигаться и с еще большим трудом удержать подступающую к горлу ярость на это тяжеленное, нелепое тело, никак не желающее отпустить меня. - Вернитесь. Сейчас же вернитесь, - четко произнесла ассистентка, подошла ближе и уцепилась за мою розовую хламиду. - Мама, вы должны сейчас же вернуться. Вы здесь простудитесь. - Она потянула меня за хламиду, я с силой наклонилась, услышала звук рвущейся материи, обернулась и потеряла равновесие. Последнее, что я увидела, ряд не пройденных мною ступенек, очутившихся прямо перед глазами... Я открыла глаза, и чей-то голос рядом произнес: - Ну вот, теперь лучше. Но поступили вы очень дурно. Мама Орчиз. Счастье, что все так обошлось. Подумать только, сделать такую глупость. Мне, честное слово, стыдно за вас. Просто стыдно. Голова у меня раскалывалась, но, что было гораздо хуже, весь этот кошмар продолжался. У меня не было никакого настроения выслушивать укоризненные сентенции, и я послала ее к чертовой матери. Она с изумлением вытаращилась на меня, потом лицо ее застыло в маске оскорбленного достоинства. Она налепила полоску пластыря мне на лоб и, поджав губы, вышла вон. Если трезво рассудить, она была права. В самом деле, глупо было пытаться делать хоть что-то, находясь в этой чудовищной груде плоти. От чувства своей беспомощности и жуткой жалости к себе я снова чуть не разревелась. Господи... как мне не хватало моего чудного, маленького тела, которое так верно служило мне и делало все, что я захочу. Я вспомнила, как Дональд показал однажды из окна гибкое молодое дерево и "познакомил" меня с ним, как с моей сестрой-близняшкой. А всего день-два назад... Тут я неожиданно для себя сделала открытие, которое заставило меня инстинктивно напрячься и попытаться встать. В моей памяти больше не было никаких пробелов - я все вспомнила... В голове у меня загудело от напряжения, я откинулась на подушки, постаралась расслабиться и вспомнила все по порядку, начиная с того момента, когда из вены у меня выдернули иглу и кто-то протер место укола спиртом... Но что же было потом? Я ожидала чего-то вроде сна, галлюцинации... Но не этой четко сфокусированной реальности... Господи!.. Что же они со мной сделали?.. Когда я открыла глаза, за окном стоял ясный солнечный день, а возле постели была целая команда "карлиц", с помощью которых мне предстояло проделать весь утренний туалет. Они деловито засучили рукава и приступили к привычной для них процедуре. Я терпеливо вынесла все от начала до конца, радуясь, что головной боли как не бывало. Пока ассистентки возились со мной, раздался властный стук в дверь, и две фигуры в черных униформах с серебряными пуговицами без приглашения вошли в палату. При виде их ассистентки с приглушенными вскриками, в которых явно слышался страх, дружно ринулись в дальний угол палаты. Вошедшие приветствовали меня вскинутыми в "салюте" правыми руками. Одна из них спросила: - Вы Орчиз... Мама Орчиз? - Так меня здесь называют, - ответила я. Она поколебалась секунду, а потом, скорее просительным, чем приказным тоном, сказала: - У меня есть предписание на ваш арест, Мама. Пожалуйста, следуйте за нами. - Из угла, где сгрудились ассистентки, послышался возбужденный гомон. Женщине в униформе было достаточно одного взгляда, чтобы "карлицы" мгновенно затихли. - Оденьте ее и приготовьте к поездке, - бросила она. "Карлицы" стали потихоньку двигаться к моей постели, робко, заискивающе улыбаясь амазонкам. Строго без всякой злобы одна из амазонок приказала: - Быстрее. Пошевеливайтесь. Они "пошевелились", меня наспех засунули в розовую хламиду, и в этот момент вошла врач. Она увидела амазонок и нахмурилась. - Что все это значит? Что вы тут делаете? - строго спросила она. Старшая из амазонок почтительно доложила ей о "предписании" и "аресте" - Арест?! - изумленно переспросила врач. - Вы хотите арестовать Маму!? В жизни не слыхала о таком идиотизме. По какому обвинению? - Она обвиняется в Реакционизме, - как-то заученно, механически ответила амазонка. Врач вытаращилась на нее в немом изумлении. - Мама-Реакционистка? - с трудом выговорила она. Что... И ничего умнее вы там придумать не могли!?. Живо убирайтесь отсюда! Обе! - Но, Доктор, у нас есть предписание, - протестующе проговорили обе амазонки. - Чушь. Не было такого прецедента. Вы когда-нибудь слыхали об аресте Мамы? - Нет, - последовал синхронный ответ. - И будьте уверены, не услышите. Все. Вы свободны. Женщины в униформах неуверенно потоптались на месте. - Если бы Вы, Доктор, дали нам письменное подтверждение, что отказываетесь выдать Маму. Когда они обе ушли, вполне удовлетворенные клочком бумаги, врач окинула "карлиц" мрачным взглядом: - А вы не можете не болтать... - процедила она сквозь зубы. - Что на уме, то и на языке. Запомните, если что-то в этом роде повторится, я буду знать кто тому причина! - Она повернулась ко мне. - А вы, Мама Орчиз, будьте так любезны не говорить ничего, кроме "да" и "нет" когда рядом снуют эти маленькие бестии. Я скоро вернусь, мы хотим задать вам несколько вопросов - добавила она и вышла, оставив за собой гнетущее молчание. Она вернулась и не одна. Четверо женщин сопровождавших ее выглядели вполне нормальными. Они расселись вокруг меня словно перед экспонатом на выставке. - Итак, Мама Орчиз, - сказала "моя" врач, - совершенно очевидно, что с вами произошло нечто необычное. Естественно все мы хотим знать, что именно и, если это возможно, выяснить причину. Вам не стоит утруждать себя мыслями об утреннем инциденте с полицией - с их стороны было вообще нелепо являться сюда. То, о чем мы хотим вас спросить, м-мм обычное научное исследование - не более. Мы просто хотим выяснить, что произошло. - Вы не можете хотеть этого больше, чем я сама - ответила я, окинув взглядом все помещение. "Моя" врач косо взглянула на остальных словно желая сказать: "Теперь-то-вы-мне- поверили?" Те смотрели на меня в немом изумлении. - Мы, пожалуй, начнем с нескольких вопросов - прервала она молчание. - Прежде я хотела бы кое-что добавить к тому, что рассказала вам прошлой ночью. Память вернулась ко мне полностью, - сказала я. - Может быть, от того, что вы упали? - предположила она. - Кстати что вы хотели сделать? Я пропустила вопрос мимо ушей и продолжала: - Думаю, мне стоит восполнить этот пробел... Это может помочь в какой то степени... во всяком случае... - Ну, хорошо. Вы говорили мне что были, э-ээ, замужем, и что ваш... м-мм муж, вскоре погиб, - она переглянулась с остальными, сидевшими с лицами, полностью лишенными какого бы то ни было выражения, - что было после, вы вчера не помнили. - Да, - подтвердила я, - он был летчик испытатель. Это случилось через шесть месяцев после нашей свадьбы всего за месяц до истечения срока его контракта с фирмой. Несколько недель после этого я жила у своей тетки. Я... Не очень хорошо помню это время в подробностях - мне было... не до того. Но я очень хорошо помню, что в один прекрасный день я проснулась и поняла, что дальше так жить нельзя, что я должна чем-то заняться, должна работать, что бы хоть немного отвлечься. Доктор Хейлер - он заведовал Рэйчестерской больницей, где я работала до замужества, - сказал, что будет рад, если я вернусь к ним. И я вернулась. Работала очень много, чтобы меньше времени оставалось для воспоминаний... Это было месяцев восемь назад. Доктор Хейлер завел речь об одном препарате, который удалось синтезировать его другу, и я предложила испробовать препарат. По его словам препарат мог оказаться нужным и полезным. Мне очень хотелось принести хоть какую то пользу с тех пор как… И вот мне представился случай. Все равно рано или поздно кто-то должен был испробовать его. Словом, я подумала, что могу испытать его на себе - меня не очень волновали последствия... - Что это был за препарат? - прервала меня врач. Он назывался "чюнджиатин", вы что-нибудь слышали о нем? Она отрицательно качнула головой. - Это наркотик, - объяснила я. - В натуральном виде его можно было получить из листьев дерева растущего где-то на юге Венесуэлы. Случайно на него наткнулось племя индейцев. Несколько человек садились в круг и жевали листья. Потом они впадали в наркотический транс, который продолжался три-четыре дня. Во время транса они были совершенно беспомощны, поэтому за ними следили как за младенцами. Так делалось всегда, потому что индейцы... По их преданиям чюнджиатин освобождает дух от оков плоти, дает ему возможность свободно парить в пространстве и времени и обязанность присматривающего за телом заключается в том, чтобы не дать другому блуждающему духу завладеть телом пока его настоящий хозяин отсутствует. Когда бывший в трансе приходил в себя, он обычно рассказывал о своих "потусторонних" путешествиях и "чудесах", которые ему довелось увидеть. "Потустороннее" существование запоминалось во всех подробностях и было довольно... напряженным, насыщенным... Друг доктора Хейлера пробовал препарат на лабораторных животных, варьировал дозы и вероятно препарат оказывал какое-то действие на нервную систему, но какое? Вызывал ли он наслаждение, боль, страх, или наоборот отсутствие всего этого? Это мог рассказать только человек, и для этого я решила испробовать его на себе. Я умолкла. Взглянула на их серьезные озадаченные лица, потом на свою тушу в розовой хламиде. - Оказалось, препарат создает странную комбинацию абсурда, гротескной символики и детализированной реальности... Сидящие передо мной женщины были искренни и... по-своему честны. Они пришли сюда, чтобы выяснить причину аномалии... если сумеют. - Понимаю - проговорила "моя" врач. - Вы можете назвать нам точное время и дату этого... эксперимента? Я назвала, и после этого было еще много, очень много вопросов. (продолжение следует) Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 7 марта 2010 Джон Уиндем. "Избери путь ее..." (продолжение) Больше всего в этом "научном исследовании" меня раздражало почти полное игнорирование моих вопросов. Хотя, чем дальше, тем менее уверенно они себя чувствовали, на все мои вопросы или не отвечали вовсе или - вскользь, уклончиво, с какой то небрежной досадой. Лишь когда мне принесли столик с едой, они оставили меня в покое. Мне стало ужасно грустно, и я впала в какое-то тоскливое забытье... Разбудили меня суетящиеся вокруг койки "карлицы", водрузили на "троллик" и выкатили из палаты, а потом из блока. Там нас ожидала розовая "скорая", точь-в- точь такая, на которой меня сюда привезли. Когда "троллик" вместе со мной закатили в машину трое "карлиц" забрались туда уселись на привинченные к полу стулья и тут же принялись о чем-то оживленно болтать вполголоса. Они так и проболтали всю дорогу, не обращая на меня никакого внимания. Мы миновали большое скопление блочных строений, а мили через две въехали в парк через разукрашенные ворота. С одной стороны он почти ничем не отличался от уже знакомой мне местности: те же аккуратные газоны, цветочные клумбы. Но здания здесь были другие, не блоки, а маленькие домики, различающиеся по своему строению. Место это вызвало странную реакцию у сопровождающих меня "карлиц" - они разом притихли и стали оглядываться вокруг в каком то благоговейном страхе. Шофер притормозил, и видимо спросил у амазонки везущей тележку с известкой, куда ехать дальше. Она ответила ему и улыбнулась мне через окошко. Мы немного попетляли между домиками и, наконец, остановились перед небольшим двухэтажным коттеджем. На этот раз мы обошлись без "троллика". Ассистентки с помощью шофера вытащили меня из машины, поставили на ноги, и, поддерживаемая со всех сторон, я с трудом протиснулась в дверной проем и очутилась в красиво убранной комнате. Седая женщина в пурпурном шелковом платье сидела в кресле-качалке у камина. По морщинистому лицу и ладоням было видно, что ей уже немало лет, но смотрела она на меня живыми внимательными нестарыми глазами. - Входите моя дорогая - приветливо сказала она неожиданно звонким голосом. Она кивнула на кресло возле себя, но, взглянув на меня еще раз, с сомнением покачала головой. - Наверное, вам будет удобнее на кровати. Я взглянула на кровать с недоверием. - Вы думаете, она выдержит? - спросила я. - Полагаю, да, - ответила она, впрочем, не слишком уверенно. Мои провожатые помогли мне взобраться на это ложе - лица у них при этом были озабоченные, - и, когда стало ясно, что кровать выдерживает мои вес (хотя она и заметно прогнулась), застыли возле меня, словно охраняя от кого-то. Седая женщина знаком велела им оставить нас и позвонила в маленький серебряный колокольчик. Крохотная фигурка - чуть больше метра ростом - показалась в дверях. - Будьте добры темный шерри Милдред - повелительно произнесла женщина. - Вы ведь выпьете шерри дорогая? - обратилась она ко мне. - Да... Да, конечно, благодарю вас - слегка растерялась я. - Простите, мисс... или миссис?.. - О, мне, конечно, следовало сначала представиться. Меня зовут Лаура. Вы же насколько я знаю, Орчиз. Мама Орчиз, не так ли? - Так они меня называют, - неохотно и с еле сдерживаемым отвращением сказала я. Вошла крохотная горничная с серебряным подносом, на котором стояли полупрозрачный графин и два бокала. Горничная наполнила оба бокала, а пожилая дама переводила взгляд с нее на меня и обратно, словно сравнивая нас. Странное не передаваемое словами выражение промелькнуло у нее на лице, и я решила сделать пробный шаг. - Должно быть это мадера? - кивнула я на бокалы. Она изумленно вскинула брови, потом улыбнулась и кивнула с явным удовлетворением на лице. - Что ж, кажется, вы одной-единственной фразой подтвердили правильность и целесообразность вашего визита сюда - сказала она. Горничная вышла, и мы обе потянулись к бокалам. - И все же, - продолжала Лаура, - давайте-ка поподробнее все обсудим. Скажите, дорогая, они объяснили, почему направили вас ко мне? - Нет. - Я отрицательно качнула головой. - Потому что я историк, - сказала она. - А заниматься историей в наши дни позволено и доступно не каждому. Это своего рода привилегия нас очень мало. К счастью сейчас понимают, что ни одной отрасли знании нельзя дать отмереть окончательно и все же некоторые из нас вызывают м-мм настороженность политического характера. - Она неодобрительно усмехнулась. - Однако когда нужно что-то выяснить приходится обращаться к специалисту. Они что-нибудь говорили о диагнозе, который вам поставили? Я опять помотала головой. - Так я и думала. Это у них профессиональное, не так ли? Что ж, я передам вам все, что сказали мне по телефону из Дома материнства. Пожалуй, лучше всего начать именно с этого. Мне сообщили, что с вами беседовало несколько врачей, которых вы сильно заинтересовали, озадачили и надо полагать расстроили. Бедняги ни у кого из них нет ни малейших исторических знании они ровным счетом… Словом две из них убеждены, что у вас психическое заболевание – мания, шизофренический бред и так далее. Остальные склонны полагать, что с вами произошел гораздо более редкий случай – трансформация личности. Это действительно большая редкость. Известно всего три подобных зарегистрированных случая, но интересно, что два из них связаны с препаратом "чюнджиатин", а третий - с лекарством сходного происхождения. Итак, большинство из беседовавших с вами врачей сочли некоторые ваши ответы связными последовательными убедительными и полностью совпадающими с тремя уже известными случаями. Но так как они не знают практически ничего, что выходит за рамки их профессии, очень многое в вашем случае выглядит. С одной стороны им трудно в это поверить с другой - у них нет возможности проверить. Для этого им и нужно мое профессиональное мнение. Ваш бокал пуст, дорогая, позвольте, я налью вам еще. - Трансформация личности - задумчиво повторила я, подставляя бокал – но если такое возможно… - О, нет никаких сомнении в том, что в принципе это возможно. Те три случая, которые я упомянула, определены совершенно точно. - Это очень похоже... - вынуждена была согласится я. - В каком-то смысле это действительно может быть... Но, с другой стороны, эти элементы галлюцинации тут, безусловно, присутствуют. Скажем, вы - вы сами – кажетесь мне совершенно нормальной. Но взгляните на меня!.. И на свою маленькую служанку! Тут явный бред - иллюзия! Мне лишь кажется, что я - такая - нахожусь здесь и разговариваю с вами... Этого не может быть в действительности, а значит... Значит, где же я на самом деле? - Я понимаю, и, быть может, лучше, чем кто бы то ни было, насколько нереальным вам кажется все это. Она помолчала, задумчиво глядя на меня. - Вы знаете, я, пожалуй, столкнулась сейчас с самым интересным случаем за всю мою довольно долгую жизнь. В каком-то смысле мне повезло, но я понимаю, дорогая, как вы сейчас воспринимаете то, что вас окружает, - повторила она. - Я провела столько времени среди книг, что это иногда кажется нереальным и мне. Скажите, дорогая, когда вы родились? Я ответила. - М-да, Георг Шестой, стало быть. Следующей, второй войны вы не помните? - Не помню, - подтвердила я. - Меня еще не было на свете. - Но вы можете помнить коронацию следующего монарха. Кстати кто это был? - Елизавета... Елизавета Вторая. Моя мать водила меня смотреть, - сказала я. - Вы что-нибудь запомнили из этого зрелища? - Честно говоря, не очень много... Разве что... Целый день напролет шел дождь, а больше, пожалуй, ничего существенного, - созналась я. Мы еще немного побеседовали в таком духе, пока она, наконец, не улыбнулась одобрительно кивая. - Ну что ж, теперь у меня не осталось ни капли сомнений. Я кое-что слышала об этой коронации. Великолепное, наверное, было зрелище в аббатстве. - Она помолчала и легонько вздохнула. - Вы были очень терпеливы и любезны со мной дорогая, и, конечно, будет справедливо... Теперь настала ваша очередь кое-что выслушать. Но боюсь, вам будет это нелегко. - Вряд ли меня может что-нибудь удивить после тех тридцати шести часов, которые я провела здесь. - Сомневаюсь, - возразила она, не отводя от меня внимательных глаз. - Скажите, - попросила я, - пожалуйста... объясните мне все... если можете! - Ваш бокал, дорогая, разрешите, я налью вам еще. И я скажу вам все. - Она наполнила оба бокала. - Что поразило и поражает вас больше всего? Из окружающей вас реальности? - Но... этого так... много. - Я колебалась, не зная, с чего начать. - Может быть, тот факт... то обстоятельство, что вы ни разу за все время не встретили здесь мужчину? - подсказала она. Я постаралась вернуться к моменту моего "пробуждения". Вспомнила как одна из "Мам" удивленно спросила "Что значит - мужчина?" - Пожалуй, - сказала я, - пожалуй, это - одно из самых... Она медленно покачала головой. - Их больше нет дорогая. Ни одного. Нигде. Я тупо уставилась на нее. Выражение ее лица было серьезным и участливым даже жалостливым. На нем не было ни тени притворства. Некоторое время я молча переваривала услышанное пока, наконец, у меня не вырвалось: - Но... Это невозможно!!! Ведь где-то должны быть... Вы же не можете... Как же вы тогда?.. То есть я хочу сказать!.. Она вздохнула. - Я понимаю, это кажется вам невозможным, Джейн... Вы разрешите называть вас Джейн? Однако это действительно так Я пожилая женщина, мне скоро будет восемьдесят, и за всю свою долгую жизнь я ни разу не видела мужчину разве что на древних картинах и полуистлевших фотографиях. Пейте шерри, дорогая, вам станет лучше. Боюсь, я очень расстроила вас. – Она помолчала, давая мне время прийти в себя. - Я примерно представляю себе, что вы сейчас чувствуете. Видите ли, я знаю историю не только по книгам. Когда я была совсем девчонкой, мне довелось слышать множество историй от моей бабки. Тогда ей было что-то около восьмидесяти, но память у нее была хорошая, и рассказчица она была прекрасная. Я словно сама видела те тот мир, о котором она говорила, те места. Но это было настолько другим, так чуждо. Так непохоже на все, что меня окружало. Мне было трудно понять ее. Когда она говорила о юноше, с которым была когда-то помолвлена, слезы струились из ее глаз. Она плакала, конечно, не из-за него, а из-за всего утраченного ею мира - мира ее юности. И даже тогда мне было непонятно, что она испытывала. Да и как я могла понять? Но теперь, когда я сама стала старой и так много прочла, я могу приблизительно представить, что она должна была чувствовать, вспоминая о былом. Скажите, дорогая. - Она взглянула на меня с острым любопытством. - А вы... вы тоже были помолвлены? - Я была замужем очень недолго. - Она задумалась. - Должно быть, это очень странное чувство, чувствовать себя чьей-то собственностью. - Собственностью?! - изумленно переспросила я. - Собственностью своего, м-мм мужа, - пояснила она. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. - Но это было совсем не так, - пробормотала я, - это было... Но что случилось? Что могло случиться с ними со всеми? - Они все умерли, - спокойно сказала она. - Заболели и умерли. Никто не мог ничего поделать - они исчезли, всего за год... даже чуть меньше года - не осталось ни одного, за исключением, быть может, нескольких на всей планете. - Но тогда... тогда все должно было пойти прахом! - О, да. Сначала почти так и было - было очень скверно. Начался голод. Замерла вся промышленность, и лишь в менее развитых странах, преимущественно аграрных, женщины сумели научиться кое-как обрабатывать землю и тем самым уберечь себя и своих детей от голодной смерти. Почти все цивилизованные центры, скопления городов превратились в пепелища... Перестал существовать, транспорт кончилась нефть, некому было добывать уголь. Когда наступил кризис, оказалось, что лишь ничтожное количество женщин, которых было больше, чем мужчин, способно заниматься какой-то серьезной работой. Но кризис был неизбежен. Случись это пятьюдесятью годами раньше, мы были бы обречены на неминуемую гибель. Пятьюдесятью годами позже – тоже могло оказаться роковым - к этому времени все без исключения женщины могли превратиться в домашних полуживотных. Но, к счастью, в середине двадцатого столетия некоторые женщины владели определенными профессиями и, что оказалось важнее всего при сложившихся обстоятельствах, были среди них и медики. Пожалуй, не будь этого, мы не сумели бы выжить. Я сама не очень разбираюсь в медицине, поэтому вряд ли сумею объяснить вам как это было достигнуто. Все что я могу сказать. Словом стали проводиться интенсивные научные исследования в той области, которая вам вероятно знакома больше чем мне. Все виды существ, и наш в том числе, стремятся выжить, и доктора прежде всего должны были во что бы то ни стало сохранить это стремление. Несмотря на голод, хаос и разруху, дети должны были рождаться. Восстановление цивилизации, ее возрождение могли подождать: главное было – продолжение рода. И эта проблема была решена - дети стали рождаться младенцы женского пола выживали мужского - умирали. Таким образом производить на свет мальчиков стало пустой тратой времени, и было сделано так, что стали рождаться лишь девочки. Вы, я вижу, хотите спросить как? Но тут дорогая мы опять вторгаемся в область, которая вам ближе и понятнее. Вообще-то, как мне говорили, на самом деле это гораздо проще, чем кажется. Ведь, скажем, саранча способна производить женское потомство без мужских особей, кажется, до восьми поколений, а может и дальше. Было бы странно, если бы мы, со всеми нашими знаниями и разумом, оказались беспомощнее саранчи, не правда ли? Она смотрела на меня выжидающе. Судя по выражению ее лица, она ожидала восхищения... или, по крайней мере, изумления. Если я не ошиблась то моя реакция должна была разочаровать ее: после того, как ядерная физика наглядно продемонстрировала, чего может достичь наука, вряд ли стоило удивляться каким-то техническим достижениям цивилизации. В принципе возможно все - другое дело, нужно ли это, может ли это принести какую-нибудь пользу, то есть реальное движение вперед... - Чего же в результате вы добились? - спросила я. - Мы выжили - коротко ответила она. - Биологически да, - согласилась я. - С этим я не спорю. Но если за это пришлось заплатить. Если это стоило вам всего. Если любовь, искусство, поэзия, физические наслаждения, - все было принесено в жертву продолжения рода, зачем тогда нужно это самое продолжение? - Вряд ли я смогу вам что-нибудь ответить, - пожала она плечами, - разве что высказать общеизвестную истину: это - общее и главное стремление любого вида. Но я убеждена, что и в двадцатом веке ясности в этом вопросе было не больше чем теперь. Кроме того, почему вы считаете, что все остальное исчезло? Разве поэзия Сафо не поэзия? А ваше самонадеянное утверждение, будто обладание душой зиждется на разнице полов, удивляет меня: ведь так очевидно, что двое разных неизбежно находятся в противоборстве, в различного рода конфликтах. Вы не согласны дорогая? - Как историк, изучавший мужчин, женщин и движущие силы тех или иных процессов, вы должны были сейчас лучше понять, о чем я говорила. Она досадливо поморщилась. - Вы, - дитя своего века моя дорогая - произнесла она слегка снисходительным тоном. - Вам постоянно внушалось, что земля вертится лишь благодаря сексу принявшему с развитием цивилизации форму Романтизма. И вы в это верите. Вас обманули, дорогая, обманули жестоко. Ваши интересы весь кругозор свели к тому, что было необходимо удобно и безвредно для развития существовавшей тогда экономики. - Я не могу с вами согласиться, - покачала я головой, - конечно... кое-что вам известно о моем мире, но... извне - со стороны. Вы не можете понять, не в состоянии почувствовать! Что, по-вашему, тогда движет всем? Из-за чего, по- вашему, земля вертится? - Это очень просто дорогая. Стремление к власти. Оно заложено в нас с первого дня существования - и в мужчинах и в женщинах одинаково. И это гораздо сильнее чем секс, я же говорила вам - вас жестоко обманывали, "подгоняли" под удобную в то время систему экономики. С появлением вируса уничтожившего мужчин впервые за всю историю человечества женщины перестали быть эксплуатируемым классом. Когда ими перестали править мужчины, они начали понимать свое истинное назначение, понимать - в чьих руках должна находиться сила и власть. Мужская особь нужна лишь благодаря одной своей функции - выполнив ее, весь остаток дней своих эта особь проводит в бессмысленной, ненужной и вредной для общества паразитической жизни. Когда они лишились своей власти попросту исчезли, эта функция оказалась в руках медиков. Прошло не больше двух десятилетий, и они стали контролировать все. К ним примкнули немногие женщины владеющие другими профессиями инженеры архитекторы юристы некоторые учителя и так далее, но только у врачей была настоящая власть, ибо они обладали главным - секретом жизни дорогая. Секретом продолжения рода. Будущее было в их руках и когда жизнь потихоньку начала входить в русло они превратились в доминирующий класс - Докторат. Отныне Докторат стал олицетворением высшей власти - он издавал законы и следил за их неукоснительным исполнением. Разумеется, не обошлось без оппозиции. Память о прошлом и два десятилетия полной анархии не прошли даром. Но в руках врачей было мощное средство повиновения каждая женщина желавшая иметь детей, была вынуждена обращаться к ним и принимать все их условия, то есть занять то место в обществе которое ей предназначалось... Анархия кончилась, порядок был восстановлен. Правда позже возникла более организованная оппозиция - целая партия, утверждающая, что вирус, поразивший мужскую половину населения, исчез, и прежнее положение вещей может и должно быть восстановлено. Их называли Реакционистками, и они представляли собой определенную угрозу зарождавшейся новой форме жизни новой системе. Почти все члены Совета Докторов хорошо помнили те времена, когда беспощадно эксплуатировалась женская слабость и беспомощность – времена наивысшего "расцвета" их бессмысленного и жалкого прозябания. И естественно они не имели никакого желания вновь разделить власть и авторитет с существами, которых считали биологически ниже себя. Да и с какой стати, если они доказали свое биологическое превосходство? Они отказались сделать хотя бы шаг, ведущий к разрушению нового порядка, новой системы. Реакционистки были объявлены вне закона. Но этой меры оказалось недостаточно. Вскоре стало ясно, что таким способом можно лишь устранить следствие, а не причину. В Совете поняли, что в их руках оказалась крайне нестабильная система - система, способная к выживанию, но по сути своей структуры мало чем отличающаяся от прежней - той, что потерпела крах. Нельзя было идти по проторенной дорожке - чем дальше, тем больше недовольства это вызвало бы у определенной части людей. Поэтому, если Докторат хотел остаться у власти, нужно было придумать и создать какую-то совершенно новую форму существования, новую структуру общества. При создании этой новой структуры необходимо было учитывать настроения малообразованных и некультурных представительниц женского пола - такие их свойства как, скажем, стремление к социальной иерархии, почитание неестественных надуманных социальных барьеров. Вы не можете не согласиться, дорогая, что в ваше время любая, прошу прощения, дура, чей муж занимал высокое социальное положение, вызывала почитание и зависть всех остальных женщин, хотя и оставалась той же самой дурой. Точно так же и любое сборище незамужних "свободных" женщин немедленно вызывало общественное порицание социальную дискриминацию. Все это разъедало женские души, более того, процесс был практически необратим, и следовало учитывать это извечное женское стремление к безопасности, к силе, за которую можно укрыться. Не менее важным фактором, который невозможно было обойти, оставалась способность и стремление к самопожертвованию, проще говоря, к рабству, в той или иной форме. В сущности, мы ведь очень привязчивы по своей природе. Большинство из нас внутренне цепляется за привычные, когда-то установленные нормы страшится отойти от них хоть на шаг, какими бы уродливыми эти нормы ни выглядели со стороны. Вся трудность управления нами заключается в создании каких-то незыблемых привычных стандартов. Поэтому для того чтобы создаваемая заново социальная структура могла успешно развиваться, в расчет должны были приниматься стремления всех слоев населения. Были предприняты исследования различных вариантов тех или иных социальных структур, но в течение нескольких лет пришлось забраковать все предлагаемые проекты, по разным причинам они не устраивали ту или иную категорию женщин. Структура, которая, наконец, была избрана и устраивала практически всех, родилась на основе Библии, очень популярной и почитаемой в то время. Дословно я, конечно, не помню, но приблизительно это изречение звучало так "Ступай к пчеле, ленивец, и избери путь ее!.." Совет Доктората последовал этому изречению, и структура, возникшая в результате этого, оказалась экономичной и удобной для всех категорий. В основе ее лежит разделение всего общества на четыре класса причем, разделение это таково, что малейшее межклассовое проникновение и изменение исключено слишком велико различие. Итак, у нас есть Докторат - наиболее образованный, первый класс, более пятидесяти процентов которого - медики. Далее - Мамы, затем - Обслуга, превосходящая по количеству другие классы, и, наконец, Работницы – физически развитые, сильные, выполняющие самую тяжелую работу. Все три низших класса почитают авторитет Доктората. Представительницы двух последних классов с трогательным благоговением относятся к Мамам. Обслуга считает свои функции более престижными, чем функции Работниц. Те в свою очередь, относятся к Обслуге добродушно-снисходительно. Итак, как видите, было достигнуто равновесие. Не все, конечно, шло гладко, были свои трудности, но в целом система себя оправдала. Постепенно вносились необходимые поправки, система совершенствовалась - вскоре, например, стало ясно, что без некоторого внутриклассового разделения Обслуги не обойтись. Потом кто-то догадался снабдить Полицейских чуть большим интеллектом, чтобы они немного отличались от обычных Работниц. (продолжение следует) Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 7 марта 2010 Джон Уиндем. "Избери путь ее..." (продолжение) Пока она увлеченно пересказывала эти детали, я все отчетливее сознавала абсурдность, чудовищную аномалию всей системы в целом... И ее странную схожесть с... - Пчелы! - неожиданно вырвалось у меня. - Улей! Вы же взяли за основу пчелиный улей! - Почему бы и нет, - удивленно пожала она плечами. - Это одна из самых совершенных и разумных структур которую когда-либо создавала природа. Конечно, допустимы некоторые вариации, но в целом. - Вы... Не хотите ли вы сказать, что только Мамы могут иметь детей? - Нет, конечно. Члены Доктората тоже могут, если пожелают. - Но... Как происходит градация? - Все решает Совет Доктората. В клиниках врачи исследуют новорожденных и определяют их принадлежность к тому или иному классу. После этого они естественно помещаются в соответствующие данному классу условия – разное питание тренинг гормональное развитие - все под контролем. - Но зачем?! - вырвалось у меня непроизвольно. - Для чего?! Какой в этом смысл?.. Зачем жить... существовать так?! - В чем же, по вашему, заключается смысл существования? – спокойно спросила она. - Мы живем, чтобы любить! Любить и быть любимыми! Рожать детей, чтобы любить их, рожать от тех, кого мы любим!.. - Вы опять рассуждаете, как дитя своей эпохи, наводите глянец на обыкновенные животные инстинкты. Но ведь мы стоим на ступень выше животных, и тут вряд ли вы будете со мной спорить. - Тут - нет, но... - Вы говорите "Любить". Но что вы можете знать о любви матери и дочери, любви, в которую не вмешивается мужчина, не привносит ревности и боли? Разве не трогательна любовь девушки к своим маленьким сестрам? - Вы не понимаете... - с тоской прошептала я. - Как вы можете понять любовь, живущую в самом сердце определяющую все ваше существование!.. Любовь, которая везде во всем!.. Она... она может ранить приносить страдания, но она может сделать вас счастливее всех на свете!.. Она может превратить пустырь в цветущий сад, простые слова сделать музыкой! Нет, вам не понять... ведь вы не знаете... не можете... Господи, Дональд, родной, как мне рассказать ей о том, что она не может даже представить!.. Возникла неловкая пауза. Наконец она проговорила. - Ваша реакция женщины той эпохи сейчас вполне естественна... Но постарайтесь понять и нас, стоило ли отказываться от нашей свободы от нашего Возрождения и вновь вызвать к жизни тех, кто превращал нас в полуживотных? - Как вы не можете понять!.. Только самые малоразвитые мужчины и женщины, самые тупые лишенные интеллекта, "воевали" друг с другом. В основном мы были любящими парами, из которых и состояло наше общество. - Моя дорогая, - улыбнулась она, - вы или поразительно мало знаете о собственном мире или... Словом, те "тупые", о которых вы говорите, представляли собой подавляющее большинство. Ни как историк, ни как женщина, я не могу согласиться с тем, что мы должны были вновь воскресить, реанимировать прошлое. Примитивная стадия нашего развития навсегда канула в Вечность и настала новая эра в цивилизации. Женщина венец и основа всей жизни была какое-то время вынуждена искать мужчину для продолжения рода. Но время это кончилось. А вы дорогая хотели бы вновь восстановить этот бессмысленный и опасный процесс исключительно для сохранения сентиментальной шелухи? Не буду скрывать, что кое-какие из второстепенных, м-мм, удобств мы утратили. Вы, наверное, вскоре заметите, что мы менее изобретательны в механике и лишь скопировали то, что давно было изобретено мужчинами. Но нас это мало беспокоит, так как мы занимаемся в основном биологией и всем что с ней связано. Возможно, мужчины научили бы нас передвигаться в два раза быстрее или летать на Луну или искусно и массово истреблять друг друга, но за знания подобного рода не стоит платить возвратом к рабству. Нет, наш мир нам нравится (за исключением ничтожного числа Реакционисток). Вы видели Обслугу - они немного суетливы, но разве среди них есть печальные горестные лица? А Работницы, которых вы называете амазонками - разве они не пышут здоровьем красотой радостью и силой? - Но ведь вы их обкрадываете! Вы украли у них право иметь детей!.. - Не стоит заниматься демагогией, моя дорогая. Разве ваша социальная система - "не обкрадывала" точно так же незамужних женщин? И вы не только давали им это чувствовать и знать, вы создали на этом всю структуру общества. У нас же иначе Работницы и Обслуга просто не знают, и их нисколько не гнетет чувство неполноценности. Материнство - функция Мам, и это для всех естественно. - Вы же обокрали их? Каждая женщина имеет право любить! Впервые за время нашей беседы я почувствовала ее раздражение. - Вы продолжаете мыслить категориями своей эпохи, - довольно резко оборвала она меня. - Любовь, о которой вы говорите, существует исключительно в вашем воображении - ее придумали! Вам никогда не приходилось взглянуть на этот вопрос с другой стороны? Ведь вас, лично вас, никогда открыто не продавали и не покупали как вещь. Вам никогда не приходилось продавать себя первому встречному просто для того, чтобы прокормиться. Вам не приходит в голову поставить себя на место одной из тех несчастных, которые на протяжении веков корчились в агонии, подыхали, насилуемые завоевателями, а то и сжигали сами себя, чтобы избегнуть подобной страшной участи? Или тех, кого заживо хоронили с усопшим супругом... Или тех, кто всю жизнь томился в гаремах... Вот она - изнанка Романтизма. И так продолжалось из века в век, но больше никогда не повторится, это кончилось, однажды и насовсем. А вы пытаетесь меня убедить в том, что нам следовало бы вернуться к прошлому - выстрадать все заново... - Но большинство из того, о чем вы сейчас говорили, было прошлым и для нас - попыталась я возразить, - мир становился все лучше. - Вы полагаете? - усмехнулась она. - Может быть, наоборот, - мир стоял на заре нового всплеска варварства и вандализма? - Если от зла можно избавиться, отбросив с ним все добро, то что же остается? Что осталось? - Очень многое. Мужчина олицетворял собой начало конца. Мы нуждались в нем... да, он был нужен - лишь для того, чтобы рождались дети. Вся остальная его деятельность приносила миру лишь горе и страдания. Теперь мы научились обходиться без него, и нам стало гораздо легче жить. - Значит, вы убеждены, что победили... саму Природу! - А-а, - она досадливо тряхнула головой, - любое развитие любой цивилизации можно назвать "победой" над Природой. Или насилием над ней – вы ведь хотели произнести это слово, дорогая? Но, скажите, разве вы предпочли бы жить в пещере, чтобы ваши дети умирали от голода и холода? - Но есть же какие-то незыблемые вещи, которые нельзя менять, ибо на них... ибо в них состоит... - я пыталась подобрать слова, но она неожиданно прервала меня. На поляне перед коттеджем замелькали длинные тени. В вечерней тишине слышался хор женских голосов. Несколько минут мы молчали, пока пение не начало затихать и отдаляться все дальше и дальше замирая вдалеке. - Как прекрасно! - с блаженной улыбкой вымолвила моя собеседница. - Ангелы не спели бы лучше! Это наши дети они счастливы и у них есть на то основание: они не вырастут в мире, где пришлось бы зависеть от злой или доброй воли мужчины им никогда не придется принадлежать хозяину. Вслушайтесь в их голоса! Дорогая, почему вы плачете? - Я знаю это ужасно глупо, но, наверное, я плачу обо всем, что вы... утратили бы, окажись это явью, - сквозь слезы пробормотала я. - Вам никогда не встречались такие строки: Чтобы любовь была нам дорога, Пусть океаном будет час разлуки, Пусть двое выходя на берега, Один к другому простирают руки... (В.Шекспир. Сонет 56 Перевод С. Маршака. Прим. переводчика) Неужели вы не чувствуете пустоту вашего мира? Неужели действительно не понимаете? - Я знаю, дорогая, вы еще очень мало знакомы с нашей жизнью, но пора уже осознать, что можно создать прекрасный мир, в котором женщинам не надо драться между собой за крохи мужского внимания... - возразила она. Мы говорили и говорили, пока за окном не стало совсем темно. Она действительно много читала. Некоторые "куски" прошлого, даже целые эпохи, Она знала блестяще, кое-что из мною сказанного принимала с удивлением и признательностью, но ее взгляд на жизнь и общество был непоколебим. Она не чувствовала бесплодности этой жизни. Я для нее была лишь "продуктом эпохи Романтизма". - Вы не можете отбросить от себя шелуху древних мифов, - продолжила она. - Вы рассуждаете о "полной" жизни и за образец берете несчастную женщину, связанную по рукам и ногам брачными цепями в собственном доме-клетке. И это, по-вашему, полная жизнь! Чушь дорогая! Ее обманывали, внушая, что она живет полной жизнью, обманывали, потому что это было выгодно мужчинам. Действительно, полная жизнь была бы очень короткой в любой форме вашего общества. И прочее... и прочее... и прочее... Вскоре появилась маленькая горничная и сказала, что мои ассистентки готовы меня забрать, как только потребуется. Однако была одна вещь, которую мне очень хотелось выяснить. - Скажите, - попросила я собеседницу - как... как все произошло? Что случилось? Почему они все умерли? - Случайно, дорогая. Совершенно случайно, но, надо сказать, эта случайность тоже была довольно характерной для того времени. Обыкновенное научное исследование, давшее неожиданный побочный результат, - вот и все. - Но как?! - Довольно любопытно, как бы, между делом. Вы когда-нибудь слышали о человеке по фамилии Перриган? - Перриган? - переспросила я. - Нет, не припоминаю. Вряд ли, это довольно редкая фамилия я бы запомнила. - Теперь она, конечно, очень известна. Доктор Перриган был биологом и разрабатывал средство для уничтожения крыс. Его в особенности интересовали коричневые крысы. Он хотел найти возбудителя заразы, которая истребила бы их полностью. За основу он взял колонию бактерий, вызывавших нередко летальный исход у кроликов, вернее несколько колоний, действующих очень избирательно. Эти бактерии постоянно изменялись, мутировали, давали бесконечное множество вариантов: их испробовали на кроликах в Австралии проводились опыты и в других местах, с небольшим, впрочем, успехом, пока не вывели более стойкий вид бактерий во Франции и сильно уменьшили количество кроликов в Европе. Взяв этот вид за основу. Перриган искусственно спровоцировал новую мутацию, и ему удалось создать бактерию, поражающую крыс. Он продолжал работу, пока не вывел род бактерий, поражавших только коричневых крыс. Свою задачу он выполнил. Проблема коричневых крыс была решена. Но дальше... произошло нечто непредвиденное, какой-то вид этих бактерий оказался гибельным для человека. Но, к сожалению, все обнаружилось слишком поздно. Когда этот вид оказался "на свободе" он стал распространяться со страшной скоростью, слишком большой, чтобы можно было предпринять какие-то эффективные меры защиты. Женщины оказались неподверженными этой болезни, а из мужчин чудом уцелело лишь несколько. Случайно уцелевшие были помещены в стерилизованные условия, но... Они не могли жить так вечно. В конце концов и эти несколько погибли. У меня сразу возникло множество чисто профессиональных вопросов, но стоило мне задать первый, как она покачала головой. - Боюсь, я ничем не смогу вам помочь, дорогая. Может быть, медики сочтут нужным рассказать поподробней. По выражению ее лица я поняла, что она сильно в этом сомневается. - Я понимаю. Просто несчастный случай... Другого объяснения не вижу... Разве что... - Разве что рассматривать это как вторжение свыше. - Вам не кажется, что это походит на святотатство? - помолчав, спросила я. - Я просто подумала о Первородном грехе и о возможном его искоренении. На это трудно было сразу ответить, и я лишь спросила: - Вы можете сказать мне искренно, без притворства? Можете поклясться, что вам не кажется, будто живете вы в каком-то жутком кошмаре? В страшном сне? Вы никогда не ощущали ничего подобного? - Никогда! Твердо и без колебаний ответила она. - Кошмар... страшный сон, - все это было, но теперь кончилось! Вслушайтесь! До нас донеслись из парка поющие женские голоса. Теперь хор сопровождался оркестром... Голоса были мелодичны и красивы... Ни капли грусти, уныния - они звучали бодро, жизнерадостно, но... Бедняжки, как они могли понять!.. В комнату вошли мои ассистентки и помогли подняться на ноги. Я поблагодарила свою собеседницу за ее доброту и терпение. Она покачала головой и улыбнулась: - Дорогая моя, это я у вас в долгу. За короткое время я столько узнала о жизни женщины в смешанном обществе, сколько не почерпнула бы из всех книг, которые мне суждено еще прочесть. Я надеюсь, дорогая, что врачи найдут способ помочь вам забыть все и жить счастливой, нормальной жизнью здесь, с нами. Я медленно двинулась к выходу, поддерживаемая "карлицами". У двери я обернулась. - Лаура! Многое из того, что вы говорили, - правда, но в целом... Вы даже не можете себе представить, как вы неправы! Скажите, вы ведь много читали. Разве никогда... в юности... вы не мечтали о Ромео? - Нет, дорогая. Хотя я читала пьесу. Миленькая, забавная сказка. Кстати, я хотела бы знать, сколько мук принесла эта сказка несостоявшимся Джульеттам? Вы позволите, Джейн, теперь мне задать вопрос? Вы когда-нибудь видели серию картин Гойи, которая называется "Ужасы войны"?.. Розовая "скорая" привезла меня к блоку, напоминающему больше больницу, чем "Дом Материнства". В палате была всего одна койка, на которую меня и водрузили. (окончание следует) Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 7 марта 2010 Джон Уиндем. "Избери путь ее..." (окончание) На следующее утро после обильного завтрака меня посетили трое незнакомых врачей. Примерно полчаса мы болтали о самых разных вещах. Стало ясно, что они осведомлены о содержании моего разговора с пожилой дамой и не прочь ответить на некоторые мои вопросы. Реплики с моей стороны вызвали у них восхищение, но к концу разговора настроение резко изменилось. Одна из них, с видом человека, приступившего к своим основным обязанностям, сказала: - Вы поставили нас перед довольно сложной задачей. Ваши... гхм... соседки-Мамы, конечно, не очень восприимчивы к реакционистским взглядам... Хотя за довольно короткий срок вы сумели вызвать у них массу отрицательных эмоций... Но на представительниц иных классов вы можете оказать довольно сильное и, без всяких сомнений, вредное влияние. Дело не в ваших словах, а в самом вашем существовании. В этом нет вашей вины, но мы, честно говоря, не представляем, как женщина с вашим умом и образованием может приспособиться к примитивному и бездумному образу жизни Мамы. Вы этого просто не вынесете. Более того, условия вашего общества породили непреодолимый барьер в вашем восприятии и понимании нашей системы, так что рассчитывать на понимание и адаптацию не приходится. Это очевидно. Как я могла спорить с ними? Перспектива провести остаток своих дней, завернутой в розовое одеяние, надушенной, убаюкиваемой сладкой музыкой и с регулируемыми интервалами производящей на свет выводок дочерей... такая перспектива неизбежно свела бы меня с ума в самый короткий срок. - И что же теперь делать? - спросила я. - Вы можете довести эту... это тело до нормальных размеров? - Вряд ли, - она с сомнением покачала головой. - Мы с этим никогда не сталкивались. Впрочем, даже если это возможно, вы вряд ли сумели бы адаптироваться в Докторате, и ваше реакционистское влияние стало бы представлять большую опасность. - Что же теперь делать? - Единственный выход, единственное, что мы можем вам предложить, это гипнотический курс, стирающий память. С вашего согласия, разумеется. Когда до меня дошел смысл сказанного, я с трудом подавила приступ панического ужаса. "В конце концов, - твердила я себе, - все, ими сказанное, не выходит за рамки логики. Я должна успокоиться и постараться взглянуть на все со стороны..." Тем не менее прошло несколько минут, прежде чем я смогла подобрать слова для ответа... - Вы предлагаете мне добровольное самоубийство, - сказала я. – Моя память - мой мозг, это... я сама. Утратив память, я исчезну, погибну точно так же, как если бы вы убили это... это тело. Они молчали. Да и что они могли возразить? Жить стоило только ради одной вещи... Жить и помнить, что ты любил меня. Дональд! И ты будешь жить во мне, пока я жива, пока помню тебя!.. Если же ты исчезнешь из моей памяти, ты... снова умрешь, снова и навсегда! - Нет! - крикнула я. - Вы слышите? Нет! Не-е-ет! В течение дня меня никто не беспокоил, кроме ассистенток, сгибавшихся под тяжестью подносов с едой. Когда они уходили и я оставалась одна, наедине со своими мыслями, мне было очень невесело в этой "компании". - Честно говоря, - сказала мне одна из врачей во время утреннего разговора, - мы просто не видим другого выхода. - Она смотрела на меня с участием, и в ее тоне звучала жалость. - За все истекшее время после Великой Перемены ежегодная статистика психических срывов представляла для нас, пожалуй, самую серьезную проблему. Хотя женщины заняты работой, при этой полной занятости очень многие не выдерживали, не сумев адаптироваться. В вашем же случае... Мы даже не можем предложить вам какое-нибудь дело. Я понимала, что она говорит правду. И я знала, что если вся эта галлюцинация все больше становившаяся реальностью, каким-то образом не прекратится, я буду в ловушке... Весь бесконечно длинный день и всю последующую ночь я изо всех сил старалась вернуть себе ощущение отстраненности, которого мне удалось добиться в самом начале этого кошмара. Но у меня ничего не получалось. Логическая последовательность всего происходящего была незыблема... Ни одной бреши в цепи всех случившихся со мной событий. Когда истекли двадцать четыре часа, данные мне на размышление, меня вновь посетило то же "трио". - Мне кажется, я теперь лучше понимаю смысл вашего предложения. Вы предлагаете легкое и безболезненное забвение вместо тяжелого психического срыва и другого выхода не видите. - Не видим, - подтвердила одна из них, а две другие молча кивнули. - Конечно, гипнотический курс невозможен без вашего добровольного участия. - Я понимаю, что при сложившихся обстоятельствах было бы крайне неразумно с моей стороны отказаться от этого курса. И потому я... Да, я согласна, но при одном- единственном условии. Они уставились на меня с немым вопросом. - Перед курсом гипноза вы должны испробовать другой курс. Я хочу, чтобы мне сделали инъекцию "чюнджиатина". Я хочу, чтобы она была точь-в-точь такая же, какую я получила там. Я могу точно назвать дозу. Видите ли, независимо от того, что со мной произошло - сильная ли это галлюцинация, или же нечто вроде "проекции подсознания", дающее сходный эффект, словом, неважно что, но это явно связано с названным препаратом. В этом я абсолютно уверена. Поэтому и подумала: если попытаться повторить все условия. Или убедить себя в том, что они повторены"? Может быть, появится хоть какой-то шанс на... Я... Я не знаю. Наверное, это звучит глупо, но... Даже если из этого ничего не выйдет, хуже не будет, хуже, чем теперь... для меня! Итак, вы... дадите мне этот шанс? Совещались они недолго - несколько секунд торопливых реплик. Наконец, одна из них сказала: - В конце концов почему бы и нет?.. - Думаю, никаких затруднений с санкцией на инъекцию в Докторате не будет, - кивнула другая. - Если вы хотите попробовать, то... Будет даже справедливо дать вам этот шанс. Но... на вашем месте я бы не очень на него рассчитывала... Приблизительно в полдень полдюжины карлиц принялись лихорадочно убирать, мыть, чистить всю палату. Потом появилась еще одна, еле-еле возвышающаяся над "тролликом" с бутылочками, флаконами, колбами, который подкатили к моей кровати. Появилось знакомое трио врачей. Одна из "карлиц" принялась закатывать мне рукава. Врач окинула меня добрым, участливым, но очень серьезным взглядом. - Вы отдаете себе отчет в том, что это игра втемную? - Отдаю. Но это мой единственный шанс. И я хочу его использовать, - твердо ответила я. Она кивнула, взяла в руки шприц и наполнила его жидкостью из колбы, пока одна из карлиц протирала чем-то душистым мою окорокообразную ручищу. Подойдя вплотную ко мне со шприцем в руке, она остановилась в нерешительности. - Не бойтесь, - попыталась я улыбнуться, - в любом случае здесь мне нечего терять. Она молча кивнула, и я почувствовала, как игла вошла в вену... Все изложенное выше я написала с определенной целью. Эти записи будут храниться в моем банковском сейфе до тех пор, пока не возникнут обстоятельства, могущие кое-что прояснить. Я никому и никогда об этом не рассказывала. Весь отчет об эффекте "чюнджиатина" - отчет для доктора Хейлера, где я описываю свои ощущения просто как "свободное парение" в пространстве - выдуман от начала до конца. Подлинный отчет о том, что мне довелось испытать, изложен мною здесь, выше. Я скрыла истину, потому что, придя в себя и, очутившись в своем настоящем теле, в своем настоящем мире, я не забыла ни одной подробности, ни одной малейшей детали из того, что довелось увидеть там. Все подробности помнились столь явственно, что я просто не могла от этого избавиться и выкинуть их из сознания. Это мучило меня, не оставляло в покое ни на секунду... Я не решилась поделиться с доктором Хейлером своей тревогой... Он назначил мне курс лечения, только и всего. Итак, до поры до времени я оставляю записи при себе. Прокручивая в уме отдельные "куски" из всего случившегося, я все больше корю себя за то, что не спросила свою пожилую собеседницу о каких-то датах, именах... словом, о подробностях, которые можно было проверить и сравнить... Если бы, допустим, "Великая Перемена" началась два-три года назад (от момента моего эксперимента), тогда все страхи развеялись бы, так как обнаружилось бы явное несоответствие. Но, к сожалению, мне и в голову не пришло спросить об этом... Чем больше я думала обо всем, тем больше мне казалось, что одна такая деталь... Я вспомнила, что есть одна вещь, один "кусочек" информации оттуда, который можно проверить здесь. Я навела справки, и... Лучше бы я этого не делала. Но я должна была... Итак, я выяснила: Доктор Перриган существует. Он биолог и занимается экспериментами над кроликами и крысами... Он довольно известен в своей среде, опубликовал ряд статей и научных работ о различного рода бактериях. Ни для кого не секрет, что он занимается выведением новой колонии бактерий, предназначенной для избирательного истребления грызунов- вредителей, а именно коричневых крыс. В настоящее время он уже добился определенного успеха, вывел особый, до сих пор неизвестный вид, даже дал ему название - "мукосимборус", хотя не сумел пока обеспечить его стабильность и достаточную избирательную направленность действия, поэтому и не запустил вирус в "широкое производство"... И, наконец, еще одно, последнее звено: я никогда не слышала об этом человеке и не подозревала о его существовании, пока пожилая дама в "моей галлюцинации" не произнесла его имени... Я вновь и вновь пыталась сформулировать, что, в сущности, со мной произошло? Если допустить, что это было своего рода "предвидение", экскурс в будущее... То будущее, которое, как говорят, грядет. Тогда любой шаг, любая попытка хоть что- то предпринять, чтобы изменить его, обречена на провал. Но я сомневаюсь в существовании такой предопределенности: мне кажется, то, что было, и то, что происходит в данный момент, определяет то, что будет. Таким образом, должно быть бесконечное число вероятностей - вариантов возможного будущего, - каждая из которых определяется тем, что происходит в настоящем. И мне кажется, что под действием "чюнджиатина" я увидела одну из таких "вероятностей"... Это можно рассматривать как "предупреждение" - что может произойти, если не пресечь, не остановить вовремя. Сама идея столь чудовищна, столь неприемлема и ведет к такому кошмарному искажению нормального хода вещей, что не внять этому "предупреждению" я просто не в силах. И потому я на свои страх и риск беру на себя всю ответственность и, не посвящая никого в свои планы, постараюсь сделать все возможное, дабы описанный мною "мир" со всей его "структурой" никогда бы не смог превратиться в реальность. Если по каким-то причинам кто-то другой будет несправедливо обвинен в том, что он (или она) оказывал мне какое-либо содействие или хотя бы косвенно участвовал в том, что я собираюсь предпринять, этот документ должен служить ему защитой и оправданием. Поэтому он и составлен. Я, Джейн Уотерлей, сама, без какого-либо давления с чьей бы то ни было стороны, по своей воле решила, что Доктору Перригану нельзя дать возможность продолжать его работу. Джейн Уотерлей .......(число, месяц, год) .......(личная подпись) Поверенный несколько секунд внимательно разглядывал подпись под документом, потом удовлетворенно кивнул головой. - Итак, - произнес он, констатируя факт, - она села в свой автомобиль, и на полном ходу врезалась в машину Перригана, исход для него был трагический. Что ж... Из того немногого, что мне известно, я знаю одно: перед этим она сделала все возможное, чтобы убедить его прекратить свою работу, прекратить исследования в этой области. Конечно, она вряд ли могла рассчитывать на успех - трудно представить себе человека, отказывающегося от дела всей своей жизни из-за того, к чему он не мог отнестись иначе, как к шарлатанству. Таким образом, она должна была ясно представлять себе, на что идет, - это был преднамеренный поступок. И с этой точки зрения полицейские правы, считая, что она намеренно убила его. Но они не правы, полагая, что она подожгла дом и лабораторию с целью замести следы своего преступления. Из этого документа явствует совсем другое: она хотела ликвидировать все результаты исследований Перригана, - это очевидно и не подлежит сомнению... - Он вздохнул и с сожалением покачал головой - Бедная девочка! В последних строчках явно ощущается ее чувство долга. Да, теперь мне, пожалуй, все ясно, ясна причина. Она ведь и не пыталась отрицать, что именно она совершила. Единственное, но она скрыла от полицейских, это почему она так поступила. - Он помолчал, а потом добавил. - Так или иначе, слава богу, что этот документ существует, как бы там ни было, он спасет ей жизнь. Я буду крайне удивлен, если в данной ситуации не будет провозглашена явная невменяемость обвиняемой. Счастье, что она не успела поместить записки в сейф, как собиралась, да еще с приложенными инструкциями вскрыть лишь при условии возможного обвинения кого-то другого в убийстве Перригана... На усталом морщинистом лице доктора Хейлера проступила горечь. - Если кто и виноват во всем, то это я, - глухо сказал он. – Прежде всего я не должен был соглашаться и позволить ей принять этот чертов препарат. Но после смерти мужа она была буквально раздавлена горем. Старалась заполнить чем-то наступившую пустоту, отчаянно боролась с ней, работала как каторжная и... упросила меня. Вы ведь говорили с ней и знаете, как она умеет убеждать... Она видела в этом определенный шаг вперед, хотела принести пользу и... в общем, была права. Но мне следовало быть более внимательным, и я должен был заметить кое-что после эксперимента. Я и только я несу всю ответственность за случившееся!.. - М-мда, - задумчиво произнес поверенный. - Выдвигая этот аргумент в качестве основной линии защиты, вы, доктор Хейлер, многим рискуете и должны ясно понимать это. Я имею в виду вашу репутацию ученого. - Возможно. Но это уже мои трудности. Главное - то, что я нес за нее ответственность, как, впрочем, и за любого из своего персонала. Никто не станет отрицать если бы я отказался от ее участия в эксперименте, ничего подобного бы не произошло. Кроме того, я считаю, что мы должны настаивать на статусе "временной невменяемости" в связи с тем, что ее мозг подвергся действию малоизученного наркотического препарата. Если мы добьемся такого вердикта, дело кончится помещением ее в психоневрологический комплекс для исследования и курса лечения - полагаю, курса непродолжительного и сравнительно легкого. - Не берусь судить заранее. Конечно, мы можем предварительно побеседовать с прокурором и посмотреть, что он скажет... - не очень уверенным тоном произнес поверенный. - Но это же единственное разумное решение! - воскликнул Хейлер. – Люди типа Джейн не совершают убийств, если они в здравом рассудке. Но если у них нет другого выхода... они делают это иначе - и уж, во всяком случае, они не убивают первого встречного, кого раньше никогда не знали. Наркотик – это очевидно - вызвал такого рода галлюцинацию, что бедняжка была уже не в силах видеть разницу между происходящим и тем, что может в принципе произойти. Она очутилась в состоянии, в котором приняла кажущуюся действительность за реально существующую, и в этом случае она действовала вполне адекватно ситуации! - М-мм... да, пожалуй. Пожалуй, можно допустить, что все было именно так. Во всяком случае, меня вы как будто убедили... Почти... – Поверенный вновь осторожно дотронулся до лежащих перед ним листков бумаги. - Конечно, вся история выглядит совершенно фантастической, и вместе с тем... она написана с такой достоверностью. Хотел бы я знать... - он на секунду запнулся, - эта... это биологическое исключение мужского начала... У меня такое впечатление, что она относится к нему как к чему-то неправильному, крайне неестественному, нежелательному, но не невозможному. Конечно, для обычного, среднего человека, скажем так, обывателя, который не в состоянии выйти за общепринятые понятия о норме, об обычном и естественном развитии природы, это кажется полным абсурдом. Но вы... Как медик, как ученый... Вы тоже считаете это в принципе невозможным? Даже теоретически? Доктор Хейлер нахмурился. - Это более чем сложный вопрос, и ответить на него... - Он задумчиво покачал головой. - В принципе было бы неправильным категорически отрицать саму возможность этого. Рассматривая чисто абстрактную проблему, я могу представить себе несколько путей, впрочем... тоже чисто теоретических и пока не... Однако, если взять какую-то экстремальную ситуацию, которая спровоцировала бы резкий качественный "скачок" в данной области. Ну, скажем, "скачок" подобный расщеплению атомного ядра, тогда... Трудно сказать... – Он пожал плечами. - Это именно то, что я и хотел услышать, - кивнул поверенный. – На данном этапе это, конечно, технически неосуществимо, но в принципе нельзя сказать, что полностью противоречит здравому смыслу. Скажем так это достаточно реально, чтобы временно повредить вполне здравый рассудок, произвести некий "сдвиг". Что касается нашей линии защиты, то тут близость (пусть абстрактная) миража, вызванного "чюнджиатином", к реальности нам очень на руку. Что касается меня, то должен признаться: эта "близость" порождает у меня странное ощущение... Доктор кинул быстрый и острый взгляд на своего собеседника. - Ну знаете! - усмехнулся он - Вы хотите убедить меня в том, что поверили во все это?! Впрочем - он опять усмехнулся, - если даже принять хоть на секунду это за... Тогда вы можете спать спокойно. Джейн бедняжка, добилась полного разрушения собственной иллюзии. С Перриганом покончено - его дом, лаборатория со всеми результатами проделанной работы превратились в пепел. - М-мда, - как-то не очень уверенно кивнул поверенный. - И все же. Я чувствовал бы себя значительно спокойнее, если бы мы сумели проследить любой иной способ, благодаря которому она могла получить информацию о Перригане и его работе. - Он в очередной раз осторожно дотронулся до листков лежащих на столе. - Но, насколько я могу судить, никакого другого способа у нее не было, они никак не пересекались, разве что... Она когда-либо интересовалась областью биологии, в которой работал Перриган? - Нет. Это я знаю совершенно точно, - твердо сказал Хейлер. - Что ж, тогда один... М-мм неприятный аспект... во всяком случае, не до конца ясный, остается. М-мда... И есть еще одно. Возможно, вы сочтете это ребячеством... просто глупостью - и я уверен, время докажет вашу правоту, - но должен вам признаться, что я чувствовал бы себя гораздо... Словом, я испытывал бы меньшее беспокойство, если бы Джейн навела более тщательные справки обо всем перед тем, как начать действовать. - Что вы имеете в виду? - озадаченно спросил Хейлер. - Только одно: она упустила из виду одну маленькую деталь – не выяснила, есть ли у Перригана сын. Так вот у него есть сын. И этот сын, как выяснилось, проявляет огромный интерес к работе отца, по сути дела, хочет во что бы то ни стало продолжить прерванные трагической смертью исследования. Он уже объявил, что сделает все возможное, чтобы работа отца не пропала даром... Удалось сохранить несколько видов бактерии, чудом уцелевших при пожаре. Похвальное стремление, не правда ли? Вне всяких сомнений, его желание вызывает уважение, но... Честно говоря, я испытываю некоторое беспокойство, в особенности после того, как мне удалось выяснить, что, во-первых, он биохимик и имеет докторскую степень, и, во-вторых, носит – и это вполне естественно - ту же фамилию... фамилию своего отца. С вашего разрешения, он - Доктор Перриган... Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 12 марта 2010 Огита Ансэей (из сборника "Рассказы ночной стражи") (переводчик Виктор Мазурик) О ФРЕЙЛИHЕ КОДЗАЙСЁ И ПРИЗРАКАХ Этот рассказ поведал мне дзато, бывающий у нас в доме. "Hаставник, который учил меня сказу о доме Тайра - Хосияма Кото из Амагасаки, что в крае Сэтцу, - так остерегал меня: "Hекий человек, разучивая главу "Фрейлина Кодзайсё" из Девятого свитка, лишился уха. Будь же вдвойне осмотрителен при изучении этой главы". - "Как это случилось?" - полюбопытствовал я. "Есть у меня среди дзато приятель по имени Данъити, - начал наставник. - Человек он бедный и благочестивый. Как-то со знакомым проводником отправился он в землю Цукуси, чтобы заработать себе на пропитание. По пути туда завернул он в Акамагасаки, что в земле Тюгоку, где жил у него давнишний приятель. Hо тот не смог его принять, и на несколько дней пришлось ему остановиться в храме секты "Чистой земли". В этом храме находились запущенные, покрытые вековыми мхами могилы, каменные надгробья и поминальные дощечки клана Тайра, который сгинул без следа в давние годы Дзюэй. Связь с теми временами была давно прервана, никто более уже не посещал кладбище, о прошлом скорбели лишь разросшиеся травы в каплях росы да вечно шумящие сосны. Данъити поселился в покое, предназначенном для гостей. Однажды, в предрассветную пору, когда сон перенес его в родимые края, кто-то громко постучал в дверь. "Кто там?" - спросил он, пробудившись. "Я служанка знатной госпожи, - ответил женский голос. - Сегодня ночью ей скучно, и она желает, чтобы вы развлекли ее какими-нибудь интересными историями. Выполните же ее желание". Дзато всячески отговаривался, но служанка вошла в комнату, взяла его за руку и, повторив: "Вы должны выполнить ее желание", повлекла за собой. Они вошли в высокие, красиво изукрашенные ворота и поднялись по каменным ступеням дворцовой лестницы. Лестница была великолепная, с яшмовыми перилами. Проходя сквозь покои, дзато касался рукой парчовых занавесей. Ветерок, пролетавший сквозь бамбуковые шторы, приносил редкостное благоухание. Вскоре они оказались в просторном покое на самом верху башни. Пройдя мимо длинных рядов служительниц, они приблизились к благородного вида даме, которая восседала на высоком сиденье. "Я рада, что ты пожаловал, дзато, - заговорила дама - Прочитай мне какую-нибудь главу из "Сказания о доме Тайра". Hу, начинай! Hе тяни." - "Какую именно главу вы хотели бы услышать?" - спросил он. "Мне очень нравится глава "Фрейлина Кодзайсё". Она такая трогательно-прекрасная!" Он пробежал пальцами по четырем струнам лютни и, то возвышая, то понижая голос, начал читать "Сказание о доме Тайра". Собравшиеся слушали его с молчаливым восхищением. Когда он наконец умолк, подали чай и сладости. "Твое чтение так выразительно, а звучание струн так сладостно! - похвалила госпожа. – Отдохни же немного! Если истощились даже силы воинства, прошедшего от долины Ити-но Тани до острова Ясима, то что же сказать о фрейлине Кодзайсё! Сколь недолгим оказалось ее супружество с правителем земли Этидзэн! Как страдала она, навеки разлучившись с любимым! Удивительно ли, что она бросилась в пучину вод?! Hе менее достойна сожаления и судьба Митимори, который полюбил ее еще шестнадцатилетней девой. При одной мысли о том, какое отчаяние охватило его в той безнадежной схватке у реки Минато, из глаз исторгаются слезы". Рукава всех, кто там был, так обильно напитались слезами, что их можно было отжимать. Через некоторое время госпожа попросила прочитать еще главу. "Что вы хотели бы услышать?" - спросил дзато. "Ту же самую главу. Hет ничего более захватывающего". Hе смея ей перечить, он снова ударил по струнам лютни и стал нараспев читать "Кодзайсё". Hеожиданно, в самой середине повествования, послышался голос приютившего его старца, настоятеля храма: "Зачем ты пришел сюда и кому рассказываешь о доме Тайра?" Внезапно очнувшись, дзато отложил лютню и пошарил вокруг себя руками. Там, где - как ему представлялось - сидела госпожа, его рука наткнулась на могильный камень. Вместо служительниц оказались густо поросшие мхом поминальные дощечки. "Где я?" - пораженный, спросил он. "Hа храмовом кладбище, - объяснил старец. - Эти каменные надгробья - могилы Кодзайсё и ее свиты". К этому времени уже рассвело, со всех сторон доносились шаги и говор людей. "Когда служки пришли тебя разбудить, - продолжал старец, - они не нашли на месте ни тебя самого, ни твоей лютни. Твое ночное одеяние валялось рядом с изголовьем. Когда мне доложили об этом, я подумал: уж не ушел ли ты, обидевшись на что-нибудь. Hо тут я услышал негромкие звуки лютни и понял, что ты здесь неподалеку". Данъити рассказал обо всём, что с ним произошло. "Вот оно что! - раздумчиво проговорил настоятель. - Смотри, не выходи сегодня наружу. Если ты ослушаешься моего совета, ты погиб. Отрывок из "Сказания о доме Тайра" ты читал самой фрейлине Кодзайсё, вернее, ее призраку. Уж если она начнет преследовать кого нибудь, спастись от нее нелегко. Но я постараюсь тебе помочь!" Старец велел дзато совершить омовение, а затем со всех сторон исписал его тело письменами-заклятьями от духов и речениями из Сутры Мудрости. Однако, по случайной оплошности, он не начертал ни одного знака на левом ухе дзато. В заключение старец сказал: "Этой ночью за тобой придут снова. Что бы тебе ни говорили, молчи. И ничего не бойся!" И действительно, с наступлением сумерек послышался тот же самый женский голос. Весь съёжившись от страха, дзато чувствовал, как её рука шарит по его телу. "Вот удивительно! Его здесь нет!" - воскликнула женщина. И тут вдруг она нащупала его ухо, не защищенное заклятьями. Одним рывком она вырвала ухо и ушла. Какую боль при этом испытал бедный дзато - не передать словами. Когда он поведал настоятелю обо всем, что с ним произошло, тот, спохватившись, вскричал: "Я и впрямь не написал никаких знаков на твоем ухе! Какая досада! И все же, милостью Будды, ты спасён. Завладев твоим ухом, духи отныне оставят тебя в покое". Словами: "С тех пор его и прозывают Одноухим Данъити" рассказчик закончил своё повествование. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 16 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 17 марта - день святого Патрика. Национальный праздник Ирландии. Учёный Фиоргал Ирландская народная сказка Когда я читаю теперь о замечательных ученых, которые удивляют все человечество, я спасаюсь от чувства благоговения, обращаясь к воспоминаниям о заветном местечке у камина в доме Туатала О'Сливина в те далекие времена, когда я был молодым и самодовольным школьным учителем в Глен Куах и полагал, что я - кладезь премудрости, с которым по учености не сравниться никому от самой границы Карн-на-Уин до морского побережья у Банлах и от ущелья Барнес Мор до утесов Слав Лиг, - да, так я вспоминаю заветное местечко возле пылающего очага в доме Туатала и его рассказ об ученом Фиоргале, поведанный, пожалуй, не без умысла, в чем я тогда не сумел разобраться. Много воды утекло со времен ученого Фиоргала: кто жаловался тогда на зубную боль, вот уже целая тысяча лет как и думать о ней позабыл. В те дни ученых Ирландии знали и чтили во всем белом свете. Постигнув всю земную премудрость, знаменитые ирландские ученые так заносились в своей славе, что отправлялись в путешествие на восток и на запад и вызывали на спор, самый затейливый, какой только можно было придумать, любого из прославленных мудрецов. Когда объявлялось такое вот необыкновенное состязание в учености между двумя великими самодовольными учеными мужами, доктор бросал своего пациента, хотя тот еще не успел отдать богу душу, жених бросал невесту, а часовой - свой пост, хотя и видел вторгающуюся армию, король - свой трон, а нищий - суму, - словом, каждый готов был расшибиться в лепешку, только бы увидеть, кто кого положит на обе лопатки. Все просто с ума посходили из-за этих споров, и страна начала приходить в полный упадок, а ни старый, ни малый и не чаяли этого, пока находилось еще достаточно дураков, с кем бы можно было поспорить о том, кто из всех ученых Ирландии наимудрейший. Когда же это неистовство достигло высшей точки - ученые были увенчаны славой, а страна оказалась на краю гибели, - на родину из странствий вернулся ученейший из ученых, имя которого, кроме всех его званий, было Фиоргал Ученый. Сей муж, овладев всеми знаниями, какие только можно было получить у себя в Ирландии, затем утер нос всем колледжам в Европе и в Азии, вызывая там на спор и на состязание величайших философов и каждый раз выходя победителем, да к тому же обогащая свои великолепные познания в каждой новой стране, какую он посещал. Имя его и слава прогремели на весь свет, и вот Фиоргал снова в Ирландии, в своем родном Керри. Весть о его возвращении повергла в страх всех ирландских мудрецов. Прибыв в Керри, Фиоргал не ел, не пил, пока не отправил в Тару к верховному королю Ирландии вызов сильнейшим из сильных его ученых, которых король имел обычай содержать при своем дворе в немалом числе. Это был вызов на последнее состязание на мировое первенство, причем в споре этом словами объясняться запрещалось - только знаками. Фиоргал назначил день и месяц своего прибытия в Тару. В тот день и должно было решиться - вечная слава этому городу или вечный позор. А надо вам сказать, что король ирландский был человеком весьма здравомыслящим и прекрасно знал, что его приближенные готовы в любую минуту поднять против него народ и с позором лишить его короны. Поэтому, просыпаясь утром, он первым делом хватался за голову: на месте ли его корона... Вызов Фиоргала Ученого озадачил короля, как никого в его королевстве, - правда, виду он не показал. Придворные же его очень обрадовались - все, кроме ученых, конечно. Королевские мудрецы прославились на весь свет, ибо до того дня они не знали поражений и всегда и во всем выходили победителями. Однако теперь они поняли, что перед Фиоргалом Ученым им не устоять, - ведь он разбил наголову и опозорил всю Европу, а уж их разобьет и опозорит и подавно. Чем ближе подходил день великого спора, назначенный ученым Фиоргалом, тем хуже чувствовали себя мудрецы короля; скорбь и уныние царили среди них. И наконец они толпою явились к королю и взмолились любым путем спасти их и королевский двор от бесчестия в глазах всего света. И что ж, королевское сердце было тронуто, да и каменное сердце смягчилось бы при виде их скорбного состояния. Не откладывая в долгий ящик, король тут же стал ломать себе голову, что же предпринять. И вот послушайте! Время от времени до короля доходили разговоры о некоем черноусом человечке, на редкость умном, по имени Темный Патрик. Жил он средь донеголских холмов, и, хотя нога его не ступала ни в один колледж, а книги не приходилось ему даже в руках держать, всем вокруг было известно о его ясном и трезвом уме. Немало удивительных загадок разгадал он, когда его просили об этом, но остался столь же скромным, сколь и бедным. Он мирно жил в маленькой хижине, возделывал свой клочок земли и не желал ничего лучшего, чем уважение своих соседей, таких же бедняков, как и он сам. Король отправил в Донегол гонца за Темным Патриком, чтобы тот явился во дворец в Тару. И когда Патрик прибыл, король рассказал ему все и спросил, чем он может помочь. А Темный Патрик покачал головой, да и говорит: - Не знаю. Ученость, - говорит, - это штука мудреная. Но я постараюсь сделать, что сумею, только не поручусь, что это поможет. - Ладно, - молвил король, покорившись судьбе. Темный Патрик постарался разузнать, кто при дворе самый бестолковый: белое от черного не отличит. И все в один голос сказали - Джонни Одноглазый, сын торговца яблоками. Глупее его не только при дворе, но и во всей Ирландии не найти, хоть обыскать ее из конца в конец. - Ну, - сказал тогда Патрик, - стало быть Джонни Одноглазому и побить Фиоргала Ученого. Придворные умники так и взбунтовались: неужели, вопрошали они короля, его величество позволит, чтобы какой-то деревенский шут, этот Темный Патрик из Донегола, навлек вечный позор на его величество, на них самих и на всю страну?! Но Темный Патрик сказал: - Мой повелитель, быть может, кто-либо из твоих ученых сам хочет встретиться с Фиоргалом и нанести ему поражение? Коли так, доброе имя твое вне опасности, и я тебе вовсе не нужен, а потому пожелаю тебе всего наилучшего и двинусь обратно на север. И он обвел взглядом толпу мудрецов, желая увидеть, кто из них хочет выступить против Фиоргала. Но ученые мужи лишь переглядывались между собою, однако ни один не осмелился посмотреть королю в глаза и сказать: "Я встречусь с ним!" - Раз так, - молвил король, - раз ни один из вас не осмеливается выступить против Фиоргала, по какому праву вы мешаете этому доброму человеку делать то, что он хочет? Что верно, то верно. Наконец прибыл сам великий Фиоргал, а с ним и его грозная свита из сильнейших ученых Манстера. Фиоргал едва поклонился королю - столь велик и надменен он был. Он прошествовал в большой зал, приготовленный специально для состязания - для него и его спутников, являвших самый цвет учености, - и уселся на трон по одну сторону помоста на глазах у изумленной толпы зевак, ученых и знати, заполнивших зал до отказа. Затем он вызвал противника, чтобы начать состязание. На королевских ученых лица не было, в то время как остальные зрители, а их были тысячи, еле сдерживались, чтобы не прыснуть со смеху при виде Джонни Одноглазого в профессорской мантии, когда его вводили в зал, помогали подняться на помост и усесться на троне напротив знаменитого Фиоргала. Фиоргал с кривой усмешкой на губах разглядывал героя, который осмелился выступить против него. Презрительный взгляд, которым наградил его в ответ Джонни Одноглазый, привел в восторг весь зал и вселил радость в королевское сердце. Когда король увидел, что все готово, он позвонил в колокольчик. Это означало: противники могут начинать состязание - самое славное из всех, какие знала Ирландия! Начал Фиоргал Ученый. Он поднял один палец перед своим противником, и в тот же миг Джонни показал ему два пальца, на что Фиоргал поднял три пальца. Тогда королевский герой погрозил ему кулаком. Фиоргал достал темно-красную вишню и съел ее, Джонни Одноглазый в ответ съел зеленый крыжовник. Зрители в неистовом возбуждении тут же решили: что бы все это ни значило, а дело оборачивается против Джонни, так как он даже потемнел лицом от гнева. Фиоргал быстро вынул из кармана яблоко и поднял его. Тогда Джонни поднял полбуханки хлеба, которую вытащил у себя из-за пазухи. Он был просто в бешенстве - это видели все, - в то время как Фиоргал оставался спокоен, словно форель в озере. Фиоргал поднес яблоко ко рту и откусил от него. В тот же миг Джонни поднялся с хлебом в руке и запустил им Фиоргалу прямо в голову, так что даже сшиб его с ног! Тут королевские ученые повскакали со своих мест с намерением прогнать Джонни Одноглазого и четвертовать его, но не успели они и рта раскрыть, как Фиоргал Ученый, вскочивший с места раньше их, пересек помост, схватил руку Джонни в свои и пожал ее. А затем повернулся к онемевшим зрителям и произнес: - Господа! По доброй воле и громогласно я признаю, что впервые за долгие годы своей славной жизни Фиоргал Ученый побежден! Всех как громом поразило: - Я изъездил весь свет, - продолжал Фиоргал, - побывал во многих знаменитых колледжах, вступал в спор с величайшими учеными мира, но мне суждено было приехать в Тару к ученым верховного короля, чтобы встретить наимудрейшего и удивительнейшего ученого, который благодаря своей всепостигающей мудрости во всем превзошел меня и побил в этом споре. Но я не разбит, - сказал он, - я горд, что судьба принесла мне поражение от неповторимого гения! Тут поднялся король и молвил: - Будьте любезны, объясните собравшимся здесь господам, что произошло между вашей ученой светлостью и моим ученым героем. - Сейчас объясню, - сказал Фиоргал. - Я начал с того, что поднял один палец, и это означало: бог один. На что сей ученейший муж, справедливо заметил, подняв два пальца, что, кроме бога-отца, мы поминаем еще двоих: сына и святого духа. Тогда, думая, что я ловко поймал его, я поднял три пальца, что должно было означать: "А не получается ли у тебя три бога?" Но ваш великий ученый и тут нашелся: он тотчас сжал кулак, отвечая, что бог един в трех лицах. Я съел спелую вишню, говоря, что жизнь сладка, но великий мудрец ответил, проглотив зеленый крыжовник, что жизнь вовсе не сладка, но тем и лучше, что она с кислинкой. Я достал яблоко, говоря, что, как учит нас библия, первым даром природы человеку были фрукты. Но ученый муж поправил меня, показав хлеб и заявляя этим, что человеку приходилось добывать его в поте лица своего. Тогда, призвав на помощь весь мой разум, знания и вдохновение, я надкусил яблоко, чтобы сказать: "Вот ты и попался. Объясни-ка, коли сумеешь". Но тут - подумать только! - этот благородный и неповторимый гений бросает в меня свой хлеб и, не дав опомниться, сшибает меня с ног. И этим, как вы сами понимаете, напоминает, что именно яблоко было причиной падения Человека. Я побежден! Вечный позор мне и бесчестье. Одного лишь прошу я - отпустите меня с миром и предайте вечному забвению. Так ответил королю Фиоргал Ученый. И вот со стыдом и позором Фиоргал Ученый и его свита поджав хвосты покинули королевский замок. А вокруг Джонни Одноглазого, который прослушал речь Фиоргала разинув рот, собрались все великие доктора и ученые короля. Они подняли его к себе на плечи и трижды три раза совершили с ним полный круг по двору королевского замка. Затем они опустили его наземь и заставили короля собственноручно увесить Джонни всеми значками, медалями и учеными орденами, какие только имелись в королевстве, так что у бедняги даже согнулась спина от тяжкой ноши. - А теперь, - молвил король, подымаясь с трона, - я напомню вам, что имеется еще один человек, которого мы забываем, но которого нам грех не помнить и не чтить. Я говорю о Темном Патрике из Донегола. Пусть он отзовется и выйдет вперед! Из дальнего угла комнаты, из-под хоров поднялся черноусый человечек и поклонился королю. - Темный Патрик, - обратился король к черноволосому человечку из Донегола, - мне хотелось бы оставить тебя при моем дворе. Я дам тебе любое жалованье, какое ты назовешь, и вся работа твоя будет - находиться всегда у меня под рукой, чтобы в любое время я мог получить от тебя совет. Так назови же свое жалование и, каково бы оно ни было, оно - твое! - Ваша милость, - отвечал Темный Патрик, - примите от чистого сердца нижайшую благодарность за вашу снисходительность и доброту ко мне, недостойному. Но простите меня, если, прежде чем ответить на ваше предложение, я осмелюсь воспользоваться правом каждого ирландца задать один вопрос. - Говори, - молвил король. И Темный Патрик повернулся к совершенно опешившему Джонни Одноглазому, который весь сгорбился под тяжестью своих медалей, и, указывая на него, произнес: - Мой вопрос будет вот к этому ученому мужу, восседающему на помосте. Всем собравшимся, - обратился он к Джонни, - Фиоргал Ученый милостиво сообщил здесь свое толкование немого спора, который проходил между вами и в котором вы, с помощью вашего гения, побили первого в мире ученого. Не могли бы и вы оказать честь всем присутствующим и рассказать, что вы сами думаете об этом? - Отчего ж не рассказать, расскажу! - ответил Джонни, то есть, простите, ученый муж. - Нет ничего проще. Этот самый парень, которого вы выставили против меня, да бесстыднее бездельника я в жизни своей не встречал, к счастью. Так вот, сперва ему потребовалось задеть мою личность: задрал кверху палец, чтобы подразнить, что я одноглазый. Ну, я взбесился и показываю ему два пальца, - мол, мой один глаз стоит твоих двух. Но он дальше-больше надсмехается и показывает три пальца, чтоб и вам захотелось потешится: вот, мол, перед вами три глаза на двоих. Я показал ему кулак, чтоб он знал, что ждет его, если не уймется. Но тут он съел вишню и выплюнул косточку, говоря, что ему наплевать на меня. А я съел зеленый крыжовник, - мол, и мне наплевать на тебя со всеми твоими потрохами. Когда же этот негодяй вынул яблоко, чтобы напомнить мне, что я всего-навсего сын мелкого яблочного торговца, я вытащил двухпенсовый хлеб, который нес домой к обеду как раз о ту пору, как меня схватили и приволокли вот сюда. Да, так я вытащил хлеб - ничего тяжелей под рукой не нашлось, - чтоб он знал, что если не одумается, я ему сейчас голову размозжу. Но охальник сам накликал себе конец: поднял яблоко ко рту и откусил от него, - мол, когда ты был юнцом, ты частенько воровал яблоки у своей бедной хромой старой матери и убегал с ними, чтобы съесть потихоньку. Это было последней каплей! Я запустил буханкой этому нечистивому прямо между глаз и пришиб его. Вот вам и великая победа, - закончил Джонни. - Величайшая победа! - повторил Темный Патрик.- И я, - обратился он к Джонни, - поздравляю вас, ваше ученое степенство, и всех ученых мужей, присутствующих здесь, со столь удивительной победой! - И в самом деле, огромная победа, - молвил король, взяв понюшку табаку. - И я приказываю вам, ученые господа, - продолжал он, - отвести вашего ученого главу в самые пышные покои нашего славного замка и впредь оказывать ему всевозможный почет и уважение. Ну, а что же будет с тобой, Темный Патрик? - вопросил король. - Как раз об этом я и собирался сейчас сказать, - ответил Темный Патрик. - К сожалению, я вынужден отказаться от вашего милостивого предложения, ваше величество. Такому темному и бедному горцу, как я, не подобает оставаться при вашем дворе, где пребывают столь великие ученые мужи, каких я имел честь наблюдать. Ученость, как я уже смел заметить, - мудреная штука! Я от всего сердца и смиренно благодарю вас, ваше величество, - он низко поклонился королю, - и желаю вам здравствовать! А мне сейчас самая пора отправиться в путь-дорогу к маленькой хижине средь донеголских болот. Его величество и так и этак пытался удержать Темного Патрика, но безуспешно. Патрик привязал к палке, с которой всегда путешествовал, свой узелок, и любой, кто бы вздумал поглядеть ему вслед, увидел бы, как этот человечек одиноко, но бодро шагает по дороге на север. В старину говорили: Дом без ребенка, собаки или кошки - дом без любви и радости. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 16 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ А на Руси 17 марта - Герасим-грачевник Л. Семаго Неоконченный рассказ о бесхвостом граче Вы слышали такую поговорку: "Даже у курицы есть характер"? Понаблюдайте внимательно за курами одного двора, присмотритесь к их пестроперой семье и вскоре убедитесь, что это действительно так. И благодаря этому, а не петушиному глазу, держится среди хохлушек мир и порядок, несмотря на взаимное расположение или, наоборот, нескрываемую неприязнь. Но если с птицами из домашнего курятника, зная каждую в лицо, разобраться можно, то диких птиц понять или очень трудно, или невозможно вообще. Разве что кому-нибудь удастся стать равноправным членом птичьей общины и узнавать каждого из крылатых соседей с первого взгляда, по голосу и по полету. Но увы: видимо, из кольца царя Соломона наделали множество маленьких колечек, слишком тонких, чтобы, владея ими, понимать животных как самих себя. Сколько лет вникал я в грачиную жизнь, разглядывая ее и с земли и с высоты птичьего полета. И что же? Чем понятнее она становилась, тем меньше оставалось в ней интересного. Случалось, иногда и старых грачевниках под многопудовой тяжестью гнезд ломались деревья, куница или филин поднимали ночной переполох. А так - ничего особенного в повседневной суете не было. У всех все казалось одинаковым, как были одинаковы сами птицы. Попадались, правда, среди них одиночки с сорванным голосом, который не был даже отдаленно похож на привычное карканье, но, как ни странно, был он понятен остальным. Так, наверное, и пропал бы у меня навсегда интерес к давним нашим пернатым соседям, если бы не одно уличное событие: ссора – не ссора, а так пустяковая драка двух грачей с короткой погоней. Вообще-то там, где птицы живут густо, ссоры – дело обычное: кто-то прутик из чужого гнезда потянет, кого-то в общей суматохе за своего не признают, кто-то просто соседу не понравился. Поэтому всегда в колониях шумно, то и дело слышны раздраженные голоса, а то и перышки летят: нормальная жизнь, нормальная обстановка. В уличной погоне мое внимание привлекло не то, как, позабыв о достоинстве, лавируя между проводами, уворачивался от преследователя рослый грач, а то, что гнался за ним, не отставая, совершенно бесхвостый сородич. Удиравший летел на предельной скорости, но куцый наддал и все-таки сумел долбануть, едва не сбив хвостатого на асфальт. Сведя таким образом какие-то счеты, бесхвостый не вернулся к своему гнезду, где грачиха грела яйца, а круто взмыл на крышу пятиэтажки, спрятавшись там в водосточном желобе. Оттуда изредка и выглядывал, словно бы стыдясь за прилюдный проступок. Но не успел подойти нужный мне трамвай, как этот забияка сорвался из своей засады и стремительно налетел на другого грача, ходившего возле остановки. Но этого застичь врасплох не удалось: он сумел увильнуть от удара, угадав намерения бесхвостого. Так просто от таких случаев уходить нельзя; за меченым грачом можно было наблюдать, пока у него не вырастет новый хвост, пока будет он отличим от другиз птиц небольшой колонии в углу привокзальной площади. Его удавалось опознать даже ночью в подсветке уличных фонарей. Но через несколько дней стало ясно, что грач был лишен хвоста пожизненно: то ли он родился без него, то ли его вырвали, как говорится, с корнем. А жизнь грачиного племени, казавшаяся дотоле изученной и довольно однообразной, стала преподносить одну за другой то забавные, то невероятные неожиданности. Во-первых: гнездо бесхвостого было на отшибе. Они с грачихой построились на отдельном дереве метров за сорок от крайних гнезд колонии. Во-вторых: куцый отшельник не ладил со всей общиной и нападал на любого, присевшего на его дерево, на соседнее и даже на землю поблизости. Он не сидел сторожем возле гнезда, а затаивался либо на крыше, либо на фонарном колпаке, либо прятался в листве соседних лип. Да так умело, что не разглядеть и вблизи. Нацеливаясь на чужака, он становился похожим на вороненного металла минометную мину без стабилизатора, а в полете – на огромную летучую мышь. И никто ни разу не пытался дать ему отпор. Выходило, что отсутствие всего двенадцати перьев давало ему постоянное преимущество в стычках. У других не так. Например, самец драчливых камышниц, потеряв во время линьки свой короткий хвостишко, трусливо прячется от соседей, каким бы отважным бойцом он не был прежде. Срывал ли тот грач зло на свое увечье на соседях, или стычки с ними были лишь его увлечением – об этом можно лишь гадать, но он отдавал этому все свободное от поисков корма время. С кормом в городе было то густо, то пусто, но свою грачиху он кормил вовремя и досыта, тогда как в колонии постоянно были слышны просящие голоса голодных наседок. А грачиха у него была нормальная по всем статьям, только вроде как немного робкая и покорная. Как эта пара стала семьей – тоже загадка: ведь развертывание и вздергивание хвоста в грачином языке ухаживания играет чуть ли не главную роль. Было и над чем посмеяться. В послепасхальное утро бесхвостый стал обладателем оброненного кем-то пакета с десятком крашеных яиц, небольшим куличом и творожной пасхой. Разорвав бумагу, он разбил яйца и первым делом накормил наседку, потом спустился и наелся сам, еще раз угостил грачиху и уселся возле пакета, до отказа напихав под язык сладкого творога. Людей на остановке еще не было, и его от сытости стало клонить в сон. Даровое изобилие ненадолго лишило его постоянной агрессивности: он просто стоял возле своего богатства, не пытаясь даже припугнуть одного из соседей, который с воровато-робким видом ходил вокруг и даже осмелился потянуться за кусочком сзади, просунув голову между ног бесхвостого. До куска не дотянулся, но и тычка не получил. Все-таки сытость делает благодушными не только змей. Но подошла первая пригородная электричка, на остановке столпились люди. И все богатство бесхвостого досталось двум бродячим собакам. Крепли в колонии голоса нового поколения, а на дереве бесхвостого было тихо. В его семье подрастал только один птенец. Был он молчалив, как и мать, потому что был всегда сыт. Отец, хотя и приходилось ему летать за город, чтобы собрать там то, что необходимо для детского питания, мог в одиночку кормить маленькую семью (мать почти безотлучно сидела у гнезда). А там, где в гнезде было четверо-пятеро, родители летали за кормом вдвоем. К тому же в голодной суматохе не все принесенное попадало просящему в рот. Если бы семья у бесхвостого была нормальной по грачиным меркам, и матери тоже приходилось бы отлучаться от птенцов, пара эта в один из дней могла остаться без гнезда и детей. Во время отлучки бесхвостого на его гнездо с сидевшим там грачонком набросились два взрослых грача. Мать, стоявшая на ветке, видимо, опешив, не сразу кинулась на защиту потомка, но все0таки отбилась от нападавших, которые, однако, остались на клене, перескакивая вокруг гнезда в явном возбуждении. Похоже было, что они, набравшись смелости, решили таким образом отомстить за прежние унижения и побои. Подоспевший бесхвостый быстро доказал, кто здесь хозяин. Да только смельчаки словно удила закусили и повели себя еще напористее. Но бесхвостый все-таки заставил их покинуть дерево. Однако нападки отчаянной пары на этом не кончились, и вскоре выяснилось, что это вовсе и не мстители, а две обездоленные птицы, лишившиеся гнезда и птенцов, но еще не утратившие желания поставить на крыло хотя бы одного грачонка. Такая бескорыстная забота о чужих детях в птичьем мире известна, в том числе и у грачиной родни, но не всегда ее принимают настоящие родители. Осмотревшись и не став искать счастья в самой колонии, чужаки решили отбить гнездо с единственным птенцом у бесхвостого: все будет меньше крика и суматохи – но ошиблись. Однако домогательств своих не оставили и попытались захватить чужой дом уже с помощниками, втянув в это дело чуть ли не половину колонии. Перелетев туда, они заполошными криками и всплескиваниями крыльев взбудораживали сидевших возле гнезд грачей, которые тоже начинали каркать, распаляя себя, скакать по веткам. Тогда закоперщики взлетали и вели всю ватагу на гнездо бесхвостого. Туго приходилось тому с его грачихой: черный ком с тремя десятками крыльев бился на клене. Несколько раз провоцировали чужаки птичью толпу, но, даже нападая скопом, так ничего и не добились. Избавил родителей от нападений их единственный грачонок. Он выбрался из мятущегося клубка и осторожно отошел по ветке от гнезда. А когда опустела птичья колыбель, сражаться стало не за что, и все стало, как и было за день до этого. А грачонок больше к гнезду и не приближался, даже к ночи. Птичьи дети растут быстро, и вскоре маленькая грачиная семья покинула клен. Привязанность грачей к родовому месту можно ставить в пример, и у меня не было сомнений, что я встречу бесхвостого знакомца в день его возвращения. Так и случилось: на последней неделе марта загомонила колония на привокзальной площади, и бесхвостый с грачихой стояли на остатках прошлогоднего гнезда. Ни на кого он не нападал, словно устал с дороги. Но на этом наше знакомство оборвалось. В тот же день городские озеленители спилили тополя с грачиными гнездами, и стая, а с ней и семья бесхвостого, снялась и улетела с площади. Пусть и не ладил он ни с кем, но совсем отшельником жить, видно, не мог. Хотя его дерево осталось… Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 20 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 21 марта - Всемирный день поэзии Д. Н. Мамин-Сибиряк ЛЕБЕДЬ ХАНТЫГАЯ I - Где хаким Бай-Сугды? Где лебедь Хантыгая? - спрашивал Бурун-хан своих придворных. - Отчего мои глаза не видят славу и гордость моего государства? Где он, слеза радости, улыбка утешения, свет совести, - где хаким Бай-Сугды, лебедь Хантыгая? Мурзы, беки, шейхи, тайши и князьки, присутствовавшие в палатке Бурун-хана, опустили головы и не смели взглянуть на своего повелителя, точно они все чувствовали себя виноватыми. В сущности, они просто боялись огорчить Бурун-хана печальным известием и вызвать его неудовольствие. - Отчего вы все молчите? - спрашивал Бурун-хан, грозно сдвигая седые брови. - Отчего никто из вас не хочет сказать правды?.. Впрочем, это смешно - требовать правды от людей, которые хотят заменить мне и мои глаза, и мои уши, и мои руки, чтобы лучше пользоваться моей слепотой, глухотой и бездеятельностью… Один хаким Бай-Сугды говорил мне правду, а я не вижу его. Еще ниже наклонились старые и молодые головы мурз, беков, тайшей и князьков, и опять никто не посмел проронить ни одного слова. Тогда смело выступила вперед красавица Джет, любимая дочь Бурун-хана, и, преклонив одно колено, сказала: - Отец мой, прости мне мою смелость, что я решилась сказать тебе то, о чем молчат другие. Седые ханские брови распрямились, морщины на ханском лбу исчезли, грозные ханские глаза глянули весело: разве найдется такой человек, который может рассердиться на красавицу Джет? - Говори, Джет, моя газель. - Отец, хаким Бай-Сугды уже давно совсем изменился, так что ты его не узнаешь… Он больше уже не складывает своих чудных песен, которые распевает весь Хантыгай. Да… Хаким Бай-Сугды заперся в своей палатке и никуда не выходит. Вот уже полгода, как он заскучал, а его жены проплакали сбои глаза… Кто-то попортил солнце Хантыгая, и оно скрылось за тучу. Хан опять нахмурился и велел привести хакима Бай-Сугды, а красавица Джет поместилась за шелковой занавеской. Когда старый хаким, с длинной седой бородой, вошел в палатку, девушка тихо заиграла на золотой арфе и запела самую лучшую песню, какую только когда-нибудь сложил Бай-Сугды: Алой розой смех твой заперт, Соловьиной песни трепет На груди твоей таится… Никто в целом Хантыгае не умел петь лучше Джет, и все лица повеселели, а Бурун-хан посмотрел на хакима с улыбкой. Улыбнулись и мурзы, и беки, и шейхи, и тайши, и князьки, как живое зеркало Бурун-хана. Один хаким Бай-Сугды стоял перед ханом, опустив глаза, и на седых ресницах у него повисли слезы. - Хаким Бай-Сугды, лебедь Хантыгая, что сделалось с тобой? - спросил Бурун-хан. - Никто тебя не видит… Может быть, у тебя есть какое-нибудь горе? Может быть, износилось твое платье? Может быть, твои стада постигло несчастье? Может быть, наконец, ты недоволен мной?.. Поднял голову хаким Бай-Сугды и сказал: - Всем я доволен, Бурун-хан, и все у меня есть, даже больше, чем нужно одному человеку… Я, как пылинка в солнечном луче, купаюсь в твоей милости. - Может быть, похолодело твое сердце, хаким Бай-Сугды, и нужна новая пара газельих глаз, чтобы воскресить в нем молодую радость?.. - О, Бурун-хан, у меня семь жен, семь красавиц, и мне достаточно молодых радостей, - с горькой усмешкой ответил седой хаким. - Что же тебе нужно, Бай-Сугды? Проси все - и я все сделаю для тебя… Ты выше меня, потому что я сейчас хан, а завтра меня съедят черви, а ты умрешь - после тебя останутся живые чудные песни… Ханов много, а хаким Бай-Сугды - один. - Бурун-хан, у меня есть к тебе просьба: пусть красавица Джет не поет больше моих песен… И пусть другие девушки их позабудут. Когда птица поет беззаботно, сидя на ветке, она не предчувствует близкой беды, не видит беды, не видит коршуна, который ее схватит. Моя зима пришла, а мой коршун уже летает над моей головой, и я чувствую, как веют его крылья… - Неужели ты, мудрейший из людей, испугался смерти? - Нет, хан, не смерти я боюсь, а того, зачем я жил так долго… Мое сладкое безумство пело песни, а ненасытное сердце искало новых радостей. Но теперь нет больше песен… Давно углубился я в ученые книги, в это море мудрости, и чем дальше углубляюсь в них, тем сильнее чувствую, сколько зла я наделал своими песнями. Я обманывал их сладким голосом и молодых и старых людей, я сулил им никогда не существовавшие радости, я усыплял душу запахом роз, а вся наша жизнь только колеблющаяся тень промелькнувшей в воздухе птицы… Горя, несчастий, нужды и болезней целые моря, а я утешал и себя и других одной каплей сладкой отравы. Мои песни теперь нагоняют на меня тоску. Бурун-хан, чем больше я читаю мудрые книги, тем сильнее вижу собственное безумство… Отпусти меня, хан! Я пойду в другие государства и найду великих подвижников, которые целую жизнь провели в созерцании и размышлениях; у них истина жизни, которой я хочу поучиться. Вот моя вторая просьба… Задумался Бурун-хан: жаль ему стало певца Бай-Сугды, славу и гордость Хантыгая. Что же останется, когда улетит этот лебедь? Но хаким Бай-сугды так сильно изменился, и путешествие будет для него лучшим лекарством. - Хорошо, хаким Бай-Сугды, пусть будет по-твоему, - согласился Бурун-хан. - Иди, куда хочешь, но только возвращайся, а пока ты путешествуешь - в Хантыгае не будут петь твоих песен. Иди, отыщи истину и принеси ее нам… II Ханство Хантыгай было очень большое, но в нем хаким Бай-Сугды не знал никого, кто был бы его ученее. Он быстро собрался в путь, нагрузил трех верблюдов всем необходимым для далекого путешествия, взял десять человек слуг и отправился в соседнее Царство Чубарайгыр, где жил знаменитый хаким Тююзак. Целых три недели шел караван до границы. Хантыгай и Чубарайгыр много лет воевали между собой, разрушали города, пустошили населенные местности, убивали тысячи людей и тысячи людей уводили в плен. Счастье было изменчиво, а война прекращалась только тогда, когда войска изнемогали, запасы истощались и общая нищета заставляла мириться на время. Ханы уверяли друг друга в дружбе, а сами потихоньку готовились к новой войне, чтобы напасть врасплох, Поэтому, когда караван хакима Бай-Сугды показался на границе, то оберегавшая ее стража сейчас же схватила верблюдов, а самого Бай-Сугды объявила пленником чубарайгырского хана Майчака. Пленника представили прямо хану, но когда Майчак узнал, с кем имеет дело и зачем хаким Бай-Сугды заехал в его государство, то предложил ему богатые дары и отпустил. - Твои песни, хаким, открывают тебе везде счастливый путь, - сказал хан Майчак, счастливый, что видел знаменитого певца. - Если бы у меня был твой дар, я бросил бы свое ханство. Бог тебя да благословит. На обратном пути не забудь навестить меня. Отправился хаким Бай-Сугды дальше. Ему нужно было проехать опасную Голодную степь, где торговые караваны подвергаются нападению степных разбойников. Так случилось и с ним. На третий день пути караван хакима был окружен разбойниками. Они перевязали слуг и принялись развязывать тюки. Хаким Бай-Сугды не сопротивлялся, а спокойно смотрел на их работу. Это удивило разбойников. - Разве тебе не жаль своего добра? - спросили они. - Кто ты такой?.. - Я хаким Бай-Сугды из Хантыгая. - Лебедь Хантыгая?.. У разбойников опустились руки. Они навьючили снова верблюдов, развязали слуг и, не воспользовавшись ничем, отпустили знаменитого певца. - Мы грабим только купцов и богатых людей, - объяснили они в смущении. - Будет проклят тот человек, который вырвет хоть одно перо из белого крыла лебедя Хантыгая… Твои песни открывают тебе счастливый путь. Когда караван тронулся в путь, один из разбойников запел: Алой розой смех твой заперт, Соловьиной песни трепет На груди твоей таится… Опять та же песня, и опять она огорчила хакима Бай-Сугды до глубины души, напоминая ему о его прошлом безумии, преследовавшем его всюду, как бежит тень за человеком. «О, это мое проклятие! - думал хаким Бай-Сугды, закрывая глаза. - Моя песня преследует меня черной тенью». За Голодной степью начинались дикие горы, в которых жил Тююзак. С величайшим трудом достиг караван до глубокой горной долины, где жил славный хаким. Жилищем ему служила пещера, выкопанная в горе. Путешественники нашли отшельника на берегу горного ключа: здесь он предавался созерцанию. Хаким Бай-Сугды подошел к нему и поклонился. - Хаким Тююзак, я пришел к тебе издалека, чтобы напиться от ключа твоей мудрости… Тююзак с удивлением посмотрел на пришельца своими столетними глазами и строго проговорил: - Мудрость не возят на верблюдах… Мудрость не нуждается в пышной одежде. Ты только напрасно потерял свое время… Два дня провел Бай-Сугды у Тююзака в душевной беседе. Он рассказал отшельнику всю свою жизнь: как он был молодым и бедным байгушом и как прославился на весь Хантыгай даром песен; как осыпал его богатством и почестями Бурун-хан, как он сам возгордился своими песнями, которые распевал весь Хантыгай, и как он в конце концов задумался, зачем он прожил свою жизнь, и как ошибся, принимая за счастье его обманчивую тень. Столетний Тююзак, с пожелтевшими от старости волосами, выслушал его внимательно и сказал: - Вся твоя беда в том, Бай-Сугды, что ты свое счастье искал в чем-нибудь внешнем. Ты рад бы был захватить все стада Хантыгая, все золото, все платье, всех красивых женщин. Но ведь ты не поедешь на десяти лошадях разом, не наденешь десять халатов, не съешь и не выпьешь за десятерых. Твое богатство тебя давило, как ярмо… Вот и теперь, зачем тебе эти верблюды, слуги, тюки с имуществом? Не легче ли тебе идти одному и думать только о себе? - Ты прав, Тююзак, - согласился Бай-Сугды. - Жаль, что я раньше не подумал об этом. Он разделил свое имущество между слугами и отпустил их домой. - Бай-Сугды, ты сделал еще не все, - сказал Тююзак, - ступай в ханство Шибэ, там живет мудрейший из хакимов, Урумчи-Олой… Он тебя научит всему. От ханства Хантыгая до ханства Чубарайгыра хаким Бай-Сугды ехал три недели, от хана Майчака до хакима Тююзака он ехал тоже три недели, а от хакима Тююзака до хакима Урумчи-Олоя он уже шел пешком целых три месяца. На нем оставалась самая простая одежда из верблюжьей шерсти, какую носили бедные пастухи, а за плечами в тяжелой котомке он нес необходимые припасы для своего пропитания. Дорога была трудная, горами, лесами, с трудными переправами, но Бай-Сугды все шел вперед, счастливый уже тем, что благодаря Тююзаку освободился от лишней тяжести. В самом деле, для чего ему эти верблюды, слуги и тюки, когда одному человеку так немного нужно? Хаким Урумчи-Олой, старец ста двадцати лет, жил под открытым небом. Он так оброс волосами, что должен был приподнять свои нависшие, тяжелые от старости брови, чтобы взглянуть на гостя. Длинная борода спускалась до колен. Сквозь рубище выглядывало желтое худое тело. - Бог да благословит мудрейшего из хакимов! - приветствовал его Бай-Сугды, кланяясь до земли. Он рассказал Урумчи-Олою про себя все, как и Тююзаку, и еще прибавил, что, кроме богатства, его угнетала страстная любовь к женщинам. Да, Бай-Сугды не мог пропустить ни одного хорошенького личика и лучшие свои песни слагал для обольстительных черных глаз. У него было семь красавиц жен, которых он любил, когда они были молодыми. Что лучше цвета женской молодости, девичьей красоты и покорной ласки темных глаз?.. Теперь он стар, но и сейчас женская красота зажигает в нем молодой огонь страстных желаний. Эта жажда томила его целую жизнь и не получила удовлетворения. - Что ты ел, Бай-Сугды? - сурово спросил Урумчи-Олой, опуская брови. - Я ел все, что только мог достать… - Огонь преступных желаний в нас от пищи… Не ешь мяса, не употребляй пряностей и вина, и он потухнет сам собой. Нужно изнурять свое тело трудом, постом и созерцанием, и только тогда ты приблизишься к истине. Человек, поевший свиньи, сам делается свиньей, а отведавший крови делается кровожадным… Один мужчина не может любить семь женщин, если он будет жить так, как я сказал. Что такое женщина? Это обман… Он проходит вместе с первой ночью. Посмотри на старую женщину, куда девалась ее красота и то, чему ты слагал свои песни? Но я еще не достиг совершенства, Бай-Сугды… Иди в ханство Катун, там на большой реке спасается великий хаким Эрьгуудзль. От него все узнаешь… Горько заплакал хаким Бай-Сугды. И Тююзак и Урумчи-Олой сказали ему правду, заглянув на дно его сердца. О, сколько неправды, зла и похотей он носил в себе целую жизнь и разжигал своими песнями в других… Бай-Сугды бросил свою котомку в пропасть, где по ночам выли шакалы, а сам пошел вперед пешком и босой, с одной палкой в руке. III От Урумчи-Олоя до Эрьгуудзля хаким Бай-Сугды шел три года. Сколько опасностей он перенес, сколько труда… Пришлось идти через каменистые горы и страшным лесом. Одежда давно износилась и висела лохмотьями, сквозь которые сквозило пожелтевшее, высохшее тело, а ноги были покрыты глубокими ранами. Но все перетерпел хаким Бай-Сугды, чтобы достигнуть совершенного из людей и услышать от него слово последней мудрости. Питался он дикими плодами, кореньями и травой, как дикий зверь, и успел позабыть, какой вкус у мяса, сладких вин и сладких плодов. Несколько раз он лежал больной в лесу один и со смирением ждал своего смертного часа. Но богу было угодно, чтобы его подвиг наградился успехом. Это было в конце третьего года, когда уже стояла весна и все кругом цвело и ликовало. Хаким Эрьгуудзль жил на берегу громадной реки Чэчэ, и хаким Бай-Сугды заплакал от радости, когда издали увидел ее светлые воды, покоившиеся в зеленых берегах. Место было самое красивое, какое только можно себе представить. - Бог да благословит хакима Эрьгуудзля! - сказал хаким Бай-Сугды, приближаясь к шалашу из пальмовых листьев. Ему навстречу вышел свежий еще старик с красивым лицом, в чистой одежде и с крепким телом. Именно такого старика хаким Бай-Сугды не ожидал встретить. - Ты устал? Ты хочешь есть? Ты истомился жаждой? Ты нуждаешься в одежде? - спрашивал Эрьгуудзль, ласково улыбаясь. - Вот река Чэчэ, сначала ступай напейся и умойся… - Я хаким Бай-Сугды, из Хантыгая, - говорил Бай-Сугды в смущении. - Мое прозвище: лебедь Хантыгая… - Так это ты тот самый Бай-Сугды, который сложил песню: Алой розой смех твой заперт… О, я рад тебя видеть, лебедь Хантыгая, и позволь мне омыть твои израненные ноги, одеть тебя в новое платье и поцеловать, как дорогого гостя. Твои чудные песни долетели и до меня, как залетают редкие птицы в далекие страны. Они пришли к реке, и хаким Бай-Сугды с жадностью припал к светлой прохладной влаге. Эрьгуудзль смотрел на него и улыбался. Когда Бай-Сугды утолил жажду и поднялся на ноги, Эрьгуудзль с удивлением его спросил: - Что же ты, лебедь Хантыгая? Ведь тебя томила смертная жажда, а ты не выпил даже этой реки. Бай-Сугды подумал, что хаким шутит, и ответил: - Все мы, когда томит нас жажда, думаем, что целое море воды не утолит ее. Хаким Эрьгуудзль ласково засмеялся и указал на дикую козу, которая на берегу реки общипывала молодой куст. - Как ты думаешь, лебедь Хантыгая, вырастет это дерево, если коза каждый день будет приходить и ощипывать самые свежие листочки? - спросил он. - Нет, оно засохнет… Хаким Эрьгуудзль опять засмеялся, а хаким Бай-Сугды задумался. Так они прожили три дня. Хаким Бай-Сугды успел отдохнуть, освежился и переменил свое рубище на чистую одежду. Он нарочно ничего не говорил о цели своего путешествия, ожидая первого слова от Эрьгуудзля, а хаким делал такой вид, точно давно ожидал Бай-Сугды и рад его видеть, как брата. Только на четвертый день Эрьгуудзль заговорил: - Лебедь Хантыгая, тебе можно сейчас отправиться домой: ты отдохнул, подкрепил себя пищей и прикрыл тело новой одеждой… Мне не хотелось огорчать тебя, что ты напрасно потерял столько времени и перенес столько трудов и опасностей; тебя привела сюда твоя гордость и желание быть лучше других. Иди домой и пой свои песни… Каждая слеза, осушенная твоей песнью, и каждая улыбка радости, вызванная ею, - такое счастье, о котором не смеют мечтать и ханы. Да, тебя привела сюда твоя гордость, которой ты и сам не замечал… Она помрачила твое светлое око, и мир тебе показался темным. Ты надеялся на свой ум, но это самый лукавый из слуг, который старается подать тебе то, чего ты еще не успел пожелать… Счастье наше в одном дне, а правда жизни в своей совести. Ведь жизнь так проста, хаким Бай-Сугды, и ее смысл совсем не в том, что ты будешь есть или во что будешь одеваться. Голодный и голый человек не сделается справедливее оттого только, что он гол и голоден. - Все это я понимаю, хаким Эрьгуудзль, и согласен с тобой, - отвечал Бай-Сугды, - но как же спать спокойно, когда вся наша жизнь ничто перед смертью… Никакая добродетель, никакой ум, слава и красота не спасают от уничтожения. Хаким Эрьгуудзль весело рассмеялся. - Лебедь Хантыгая, ты боишься того, чего не существует… Смерть - это когда ты думаешь только об одном себе, и ее нет, когда ты думаешь о других. Как это просто, лебедь Хантыгая!.. Созревший плод падает на землю - разве это смерть?.. И просветлела душа Бай-Сугды от этих простых слов, и понял он то, чего не досказал хаким Эрьгуудзль: испугала его своя старческая слабость, затемнившая на время свет сердца… Через десять лет вернулся лебедь Хантыгая домой, и пронеслись по всему ханству его новые песни, как прилетевшие весной птицы: он пел о счастье трудящихся, о счастье добрых и любящих, о счастье простых… Эхом повторяли эти песни и пастухи в степи, и пахарь за плугом, и молодая девушка за прялкой, и старики, согревавшие свое холодевшее тело около огня. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 20 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 21 марта - Навруз. Бехнане Турецкая сказка Было — не было, а жил в одном царстве очень богатый человек. У него была красавица дочь, звали ее Бехнане. Когда девочке было десять лет, мать ее умерла. Отец сильно горевал и оставался вдовцом ровно пять лет, но как только дочери исполнилось пятнадцать, решил он жениться. Об этом узнали в городе. Однажды пришла Бехнане в школу, учительница сказала ей: — Дитя мое, я узнала, что твой отец хочет жениться. Я не хочу, чтобы мачеха мучила тебя, поэтому скажи отцу, чтобы он взял меня. Я буду тебе родной матерью. — Хорошо, госпожа, — ответила Бехнане. Вечером она поговорила с отцом, и он согласился взять в жены учительницу. Утром Бехнане принесла ей радостную весть. Сыграли свадьбу, и все зажили счастливо. Но вскоре учительница связалась с Пери-шахзаде — сыном падишаха пери, который жил в подвале их дома. Как-то раз, когда мачеха ушла погулять, Бехнане решила: — Матери нет дома, займусь-ка я уборкой. Засучила рукава, начала везде чистить, мыть, подметать. Сметая мусор в угол, девушка вдруг зацепилась за что-то своим совком. Приглядевшись, она заметила маленький замочек, который закрывал крышку в полу. Отперла она замок, подняла крышку и увидела лестницу, которая вела в чудесный сад. Подумала-подумала девушка и спустилась вниз, а в волшебном саду увидела она очень красивого юношу, который тоже заметил ее. — О, Аллах, да здесь незнакомый мужчина, — испугалась Бехнане. Она поспешно поднялась наверх, закрыла крышку и заперла замок. Вечером вернулась мачеха. Поели они, попили и легли спать. Когда все утихло, мачеха спустилась к Пери-шахзаде и, как всегда, спросила его: — Что лучше: месяц или солнце? Кто краше: ты или я? А Пери-шахзаде горестно воскликнул: — Не радует меня ни месяц, ни солнце, ни твоя красота. Краше всех на свете Бехнане! Женщина подумала, что Бехнане и Пери-шахзаде полюбили друг друга. Тогда она решила выжить Бехнане из дому, пошла к старой колдунье, поведала ей свои горести и попросила у нее совета. — Дам я тебе медную ленту, — ответила колдунья, — положи ее себе под матрас, и когда станешь поворачиваться с боку на бок, она громко затрещит. Тогда ты пожалуйся мужу: «Посмотри, дорогой муж, что сделала со мной твоя дочь, слышишь, как трещат все мои косточки. Прошу тебя, мой повелитель, выгони ее...» Так ты избавишься от падчерицы. Женщина сделала все точно так, как велела ей старая ведьма, и, обманув мужа, взяла с него слово выгнать Бехнане из дому. Утром отец позвал дочь к себе: — Доченька, сегодня ты поедешь к моему брату. Приготовься, через час я зайду за тобой. Не прошло и часу, как они пустились в путь. Шли долго-долго, через реки и долины, леса и горы. Наконец подошли к горе, которая снизу доверху поросла лесом. — Ах! — воскликнул отец. — Я забыл дома то, без чего мне не обойтись. Подожди меня тут. Той же самой дорогой отец вернулся домой. Бехнане ждала его до вечера, но он так и не вернулся. Когда наступила ночь, она забралась на дерево и просидела там до утра. На рассвете стала она думать, что ей теперь делать. Подумала-подумала и решила искать дорогу домой, да на свое несчастье пошла в другую сторону. Проплутав до полудня, увидела она наконец какой-то дом. Она робко постучала в дверь, и на пороге появился дряхлый старик. Бехнане рассказала ему о своей беде. Пока она говорила, старик любовался ею: ведь она была красивая, высокая, стройная, с золотистыми длинными косами, с черными, как вишни, глазами, а лицо ее было невинно, как у ребенка. Старик ввел девушку в дом и сказал: — В этом доме живут сорок разбойников. Если вечером они не примут тебя, то завтра утром мы подумаем, что делать дальше. Наступил вечер, сорок разбойников вернулись домой и уселись за стол. — Скажите, сыны мои, если бы у меня была дочь, которую я потерял, и после долгих поисков она нашла бы меня, то кем бы она вам стала? — спросил старик. Сорок разбойников ответили в один голос: — Дочь твоя станет нашей сестрой и в этом и в том мире. , Атаман же добавил: — Но если твоя дочь красива, то я не хочу быть ей братом. Старик пошел за девушкой и привел ее в комнату. Атаман взглянул на Бехнане и увидел, что Аллах одарил ее такой красотой, равной которой нет в мире. Он удивился и восхитился так, что даже глаза закрыл. — Эта девушка не родственница мне, — повторил он, — но она будет теперь моей дочерью. Вот как сильно полюбил девушку атаман! Оставим Бехнане счастливо жить у разбойников, а сами давайте вернемся в старый дом девушки... Как только отец выгнал Бехнане, мачеха сразу выздоровела и пошла к Пери-шахзаде и спросила его: — Что лучше: месяц или солнце? Кто краше: ты или я? — Не радует меня ни месяц, ни солнце, ни моя красота, ни твоя прелесть. Краше всех на свете Бехнане! — ответил Пери-шахзаде. — Глупец, — рассвирепела злая женщина, — я прогнала твою Бехнане в горы. Там ее растерзали волки, там ее заклевали птицы. Но Пери-шахзаде рассказал ей, где живет Бехнане и как она счастлива, — ведь он был сыном падишаха пери и все знал. Тут женщина снова пошла к колдунье и попросила дать ей волшебный перстень. Колдунья исполнила ее просьбу. Взяв перстень, учительница пошла в дом, о котором говорил ей Пери-шахзаде. — Ах, моя дочь, ненаглядная моя дочь, вероломный отец бросил тебя в горах, насилу я нашла тебя! Выйди, покажись мне хоть разок, беспокоюсь я: не поблекла ли от горя твоя красота. Девушка ответила, что повидаться с мачехой не может, потому что дверь заперта и открыть ее нельзя. — Ах, беда какая, ну ничего, просунь хоть свой пальчик. Я подарю тебе перстень на память! Девушка просунула палец, и не успела мачеха надеть на него перстень, как Бехнане упала на землю и умерла. Мачеха, потеряв разум от радости, вернулась домой. Вечером пришел атаман и увидел, что девушка лежит на полу, словно мертвая. Поднял он ее на руки, уложил в постель, окликнул несколько раз и, убедившись, что она не просыпается, горько заплакал. Вернулись его товарищи и, узнав, что девушка умерла, решили ее похоронить. Сделали гроб, одели Бехнане в красивые одежды, положили ее в гроб и отнесли его на вершину горы; там и оставили. Атаман каждый день поднимался на гору и оплакивал Бехнане. Однажды сын султана этой страны гулял вместе со своим воспитателем и увидел на горе мерцанье огонька. — Лала, — крикнул он, — пойдем-ка посмотрим! Они поднялись на гору, открыли гроб. Юноша, поразившись красотой Бехнане, решил перенести гроб с ее телом в свой дворец. Вдвоем они подняли его и понесли, а во дворце уложили девушку в постель. — Если ты и мертвая так прекрасна, то какова же ты была живая? — восклицал сын султана, в голоде и холоде проводя возле Бехнане целые дни. Рассказали об этом султану, он разгневался и приказал обмыть труп и закопать его в землю. Но во время обмывания сняли с пальца девушки перстень, и она мгновенно ожила. Мало-помалу пришла в себя, рассказала все, что с ней случилось. Скоро сын султана женился на Бехнане, а через год она стала матерью. Но пусть ребенок растет родителям на радость, а мы с вами вернемся в дом мачехи. Как-то учительница опять пристала к Пери-шахзаде: — Что лучше: месяц или солнце? Кто краше: я или ты? — Не радует меня ни месяц, ни солнце, ни моя красота, ни твоя прелесть. Краше всех на свете Бехнане! — Что ты говоришь? — возмутилась злая женщина. — Ведь она умерла. Тут Пери-шахзаде поведал ей о том, что сын султана женился на Бехнане. Услышала это учительница, в третий раз пошла к колдунье и попросила ее сделать волшебную иглу. Получив от колдуньи иглу, учительница отправилась во дворец и попросила слуг: — Оставьте нас одних с моей дочерью, мы немного побеседуем. Слуги вышли, и мачеха, лаская Бехнане, незаметно вонзила в нее волшебную иглу. Бехнане тут же превратилась в птицу и улетела. А женщина одела ее платье, позвала слуг и стала кричать на них: — Вы оставили меня одну и вот посмотрите, что со мной сталось! Придет мой муж, сын султана, он изобьет вас палками. Сын султана, вернувшись вечером домой и увидев, как подурнела и поблекла его жена, очень рассердился и изругал слуг. Позвали лекарей. Женщина сказала им, что она щедро вознаградит их, только бы они вылечили ее. Лекари приезжали каждое утро, но ни один из них и не собирался лечить больную. Через несколько дней старший садовник, который спал в саду султана, услышал такое, увидел такое, что очень удивился. На одну из трех веток розового куста села птица и позвала садовника: — Садовник, а садовник! — Чего ты хочешь? — ответил садовник, с удивлением глядя на небывало красивую птицу. — Большой шахзаде спит? — Да, спит. — А маленький шахзаде тоже спит? — И он тоже спит. — Пусть они спокойно спят, пусть вокруг них цветут розы, а сохнут пусть те ветви, на которые я сажусь, — сказала так дивная птица и улетела. А ветка, на которой она сидела, сразу засохла. Садовник рассказал все это сыну султана... Наутро птица снова прилетела, и снова засохли ветки, до которых она дотрагивалась. Сын султана смазал розы смолой и спрятался в шалаше садовника. Как обычно, прилетела птичка и сказала: — Пусть спит сын султана, пусть вокруг него цветут розы, а те ветви, на которые я сажусь, — сохнут. Она взмахнула крыльями, пытаясь улететь, но ее лапки увязли в смоле. Подбежал шахзаде, снял птичку с ветки, посадил в клетку и стал ухаживать за ней. Узнав об этом, коварная мачеха сказала лекарям: — Попросите моего мужа, чтобы он зарезал птицу, которая живет у него, и дайте мне съесть ее сердце. Я вам дам по пригоршне золота. Лекари, желая получить золото, стали упрашивать шахзаде, и тот согласился. Но прежде чем отдать птичку лекарям, он взял ее в руки, чтобы приласкать в последний раз, и нащупал на головке ее что-то твердое. Он раздвинул перья и увидел иголку. Недолго думая, вытащил он иголку — и перед ним тотчас же явилась Бехнане, такая же красивая, как и раньше. — Мой дорогой муж, это все подлая мачеха-колдунья натворила. Она много раз ввергала меня в беду. Накажи ее, — попросила Бехнане и заплакала. Но вместо слез из ее глаз посыпались жемчужины. — Ах мерзкая женщина, сейчас я отправлю тебя в ад! — разгневался принц. Сказав так, он отправился в комнату учительницы, а Бехнане пошла за ним следом. — Ну, колдунья, пришел твой час! Чего хочешь: тупые ножи в бок или путешествие на поганом муле? — Ножи — моим врагам, а мне дай мула, — ответила женщина. Палачи разрубили мерзкую мачеху на сорок частей, погрузили на сорок мулов и пустили их в разные стороны. А принц и Бехнане продолжали жить в мире и согласии Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 20 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ И наконец, 21 марта - Международный день кукольника. Ганс Христиан Андерсен Директор кукольного театра В числе пассажиров на пароходе находился пожилой господин; лицо у него было такое веселое, довольное, что, не лги оно только, обладателя его приходилось признать счастливейшим человеком на свете. Да так оно и было — он сам сказал мне это. Оказался он моим земляком, датчанином, и директором странствующей труппы. Всю труппу он возил с собою в большом сундуке: он был директором кукольного театра. Природный веселый нрав господина директора прошел через горнило испытания и закалился благодаря эксперименту одного политехника. Последний превратил директора в истинного счастливца. Сразу я не смекнул, в чем было дело; тогда он подробно рассказал мне всю историю. Вот она. — Дело было в городе Слагельсе, — рассказывал он. — Я давал представление в зале на почтовой станции; сбор был полный, публика блестящая, но совсем зеленая, за исключением двух-трех пожилых матрон. Вдруг входит господин в черной паре, с виду студент, садится и где следует смеется, где следует аплодирует!.. Зритель не из обыкновенных! Я захотел узнать, кто он такой. Слышу — кандидат политехнических наук, командированный в провинцию просвещать народ. В восемь часов вечера представление мое кончилось, детям надо ведь ложиться спать пораньше, а мое дело заботиться об удобствах публики. В девять часов начал читать лекцию и показывать свои опыты кандидат, и теперь я превратился в слушателя. Да, оно и стоило послушать и поглядеть! Правда, большую часть лекции впору было понять разве пастору, как это у нас говорится, но все же я кое-что понял, а главное, усвоил себе мысль, что если мы, люди, способны додуматься до таких вещей, то должны годиться кое на что и после того, как нас упрячут в землю. Кандидат положительно делал маленькие чудеса, но все выходило у него так просто, естественно! Во времена Моисея и пророков такой политехник прослыл бы за одного из первых мудрецов, а в средние века его бы просто сожгли! Всю ночь я не мог заснуть; на другой день вечером я опять давал представление; кандидат снова присутствовал, и я был, что называется, в ударе. Я слышал от одного актера, что он, играя роли первых любовников, всегда имел в виду одну из зрительниц, для нее одной и играл, забывая всех остальных. Такою "зрительницей" стал для меня кандидат; для него я и играл. Представление кончилось, всю мою труппу вызвали, а меня кандидат пригласил к себе распить с ним в компании бутылочку вина. Он говорил о моем театре, а я — о его науке, и думаю, что оба мы были одинаково довольны друг другом, но я в своем деле все-таки перещеголял его: он-то многих из своих фокусов и сам объяснить не мог. Почему, например, железная пластинка, пропущенная сквозь спираль, намагничивается? Она словно одухотворяется, но как, чем? Вот и с людьми то же самое, думается мне: создатель пропускает их через спираль времени, на них нисходит дух, и вот вам — Наполеон, Лютер или кто-нибудь другой в этом роде. "Мир — ряд чудес, сказал мой кандидат, — но мы так привыкли к ним, что зовем их обыденными явлениями". И он пустился в объяснения; под конец мне стало казаться, что мне как будто приподняли темя и мозговое помещение мое расширилось! Я сознался, что, не уйди уже мое время, я бы сейчас же поступил в политехнический институт, учиться разбирать мир по косточкам, даром что я и без того один из счастливейших людей на свете! "Один из счастливейших людей! — повторил кандидат, словно смакуя мои слова. — Так вы счастливы?" — "Да! — ответил я. — Я счастлив; меня с моей труппой принимают отлично во всех городах. Правда, есть у меня одно желание, которое иногда дразнит меня, как бесенок, и смущает мой веселый нрав... Мне бы хотелось стать директором настоящей труппы!" — "Вы хотели бы оживить своих марионеток? Желали бы, чтобы они сделались настоящими актерами, а вы директором настоящей труппы? — спросил меня кандидат. — Вы думаете, что будете тогда вполне счастливы?" Сам он этого не думал, а я думал, и мы долго спорили, но каждый остался при своем мнении. Разговаривая, мы не переставали чокаться: вино было доброе, но не простое, что ни говори; иначе пришлось бы объяснить всю историю тем, что я попросту наклюкался! Но пьян я не был, ни-ни!.. Вдруг вижу, всю комнату точно озарило солнцем; лицо кандидата так и светится. Мне сейчас вспомнились сказания о вечно юных богах древности, разгуливавших по свету. Я сказал ему об этом, он улыбнулся, и я готов был поклясться, что передо мною сидит сам переодетый бог или один из сродников богов. Так оно и было; и вот желанию моему суждено было исполниться: куклы должны были сделаться живыми людьми, а я — настоящим директором. По этому случаю мы выпили еще; потом кандидат запрятал всех моих кукол в сундук, привязал его к моей спине и пропустил меня через спираль. Я и теперь еще слышу, как я шлепнулся на пол! В самом деле, я лежал на полу, а вся моя труппа выпрыгнула из ящика. Куклы превратились в замечательных артистов — это они сами мне сказали, — а я был их директором. Все было готово к первому представлению, но вся труппа желала поговорить со мною, публика тоже. Первая танцовщица заявила, что, если она не будет стоять на одной ножке, сборы падут; она являлась главным лицом в труппе и требовала соответственного обращения с собою. Кукла, игравшая королев, желала, чтобы с нею и вне сцены обходились как с королевой, — иначе она отвыкнет от своего амплуа! Выходной актер, являвшийся с письмами, воображал себя такою же артистическою величиною, как и первый любовник: нет ни малых, ни великих актеров, все одинаково важны в смысле сценического ансамбля! Трагик же требовал, чтобы вся его роль сплошь состояла из одних сильных мест: за ними ведь следуют аплодисменты и вызовы. Примадонна хотела играть только при красном бенгальском освещении — это ей шло, а голубое было не к лицу. Словом, все жужжали, точно мухи в бутылке, а в середине ее сидел я сам — я был директором! Дыхание спиралось у меня в груди, голова кружилась, я очутился в самом жалком положении, в какое только может попасть человек: меня окружала совсем новая порода людей! Я от души желал упрятать их всех опять в сундук и вовеки не бывать настоящим директором! Я и сказал им прямо, что все они, в сущности, только марионетки, а они за это избили меня до полусмерти. Очнулся я на своей постели, в своей комнате. Как я попал туда от кандидата, знает он, а не я. Месяц светил прямо на пол, а на полу валялся опрокинутый сундук и вокруг него все мои куклы, малые и большие,— вся труппа! Я зевать не стал, спрыгнул с постели, побросал их всех в сундук, которых ногами вниз, которых головой, захлопнул крышку и сам уселся на нее. Вот-то была картина! Можете вы себе представить ее? Я могу. "Ну-с, теперь вы останетесь там! — сказал я куклам. — А я никогда больше не пожелаю оживить вас!" На душе у меня стало так легко, я опять был счастливейшим человеком. Кандидат политехнических наук просветил меня. Я был до того счастлив, что как сидел на сундуке, так и заснул. Утром — скорее, впрочем, в полдень, я непостижимо долго спал в этот день! — я проснулся и увидал, что все еще сижу на сундуке. Теперь я был вполне счастлив: я убедился, что мое прежнее желание было просто глупостью. Я справился о кандидате, но он исчез, как исчезали греческие и римские боги. С тех пор и я остаюсь счастливейшим человеком. Ну, не счастливый ли я в самом деле директор? Труппа моя не рассуждает, публика тоже, а забавляется себе от всей души. И я свободно могу сам сочинять для себя пьесы. Из всех пьес я беру что хочу — самое лучшее, и никто не в претензии. Есть такие пьесы, которыми теперь директора больших театров пренебрегают, но которые лет тридцать тому назад давали полные сборы, заставляли публику проливать слезы: я даю эти пьесы на своей сцене, и малыши плачут, как, бывало, плакали их папаши и мамаши. Я даю "Иоганну Монфокон" и "Дювеке" — конечно, в сокращенном виде: малыши не любят длинной любовной канители; им хоть несчастливо, да скоро. Так-то изъездил я всю Данию и вдоль и поперек, знаю всех, и меня знают все. Теперь вот направляюсь в Швецию; посчастливится мне там, наживу деньжонок — сделаюсь скандинавом (приверженцем идеи объединения всех трех северных государств), а иначе — нет; говорю вам откровенно, как своему земляку! А я в качестве такового, конечно, не замедлил рассказать о своей встрече вам; такая уж у меня повадка — рассказывать. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 21 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 22 марта - Сороки (Жаворонки). На Жаворонки день с ночью меряются. Зима кончается, весна начинается. На Руси повсюду существовала вера в то, что в этот день из теплых стран прилетают сорок разных птиц, и первая из них - жаворонок. Сказка о жаворонке и волке Польская сказка Жил на свете жаворонок, и было у него гнездо под кустом. Задумал однажды крот подрыть это гнездо и принялся за дело. Бедный жаворонок из сил выбивается, кричит, крыльями машет, чтобы крота отогнать и птенцов спасти. Услыхал волк этот шум, подошел поближе и спрашивает: - Ты чего так раскричался? Не с голоду ли? У меня брюхо совсем свело. День уже на исходе, а сколько ни высматриваю, даже паршивенького зайчишки, и то не попадается. - Я кричу оттого, что крот хочет мое гнездо разрушить, -ответил ему жаворонок. Волк и говорит: - Если ты меня накормишь, я спасу твое гнездо. - Хорошо, я накормлю тебя, - пообещал жаворонок. - Ну, показывай свой дом! С кротом я живо управлюсь. Обрадовался жаворонок, подвел волка к гнезду. Засунул волк лапу в нору, вытащил крота и убил. - Больше крот тебе досаждать не будет. А теперь выполняй обещанное: корми меня, - говорит волк. - Хорошо, иди за мной. Жаворонок полетел, а волк побежал за ним следом. Добрались они до какой-то деревни, а там как раз играли свадьбу. Заглянули жаворонок и волк через окно в одну избу и увидели, что столы так и ломятся от яств. Чего там только нет: и жареного, и пареного, и вареного, и печеного. - Я залечу в избу, а ты сторожи у окна, - говорит жаворонок. А волк и глаз от стола оторвать не может, слюнки так и текут. Залетел жаворонок в горницу и давай летать под потолком. Суматоха поднялась, люди бегают за ним, поймать стараются. Полетел жаворонок на кухню и увел за собой и гостей и хозяев. А волк тем временем влез в окно, набил полное брюхо и был таков. Вылетел жаворонок через трубу на свободу, а волк и говорит: - Спасибо тебе, наелся отменно, теперь не мешало бы и попить. - Идем со мной, - сказал жаворонок и полетел, а волк опять припустился за ним. Вдруг видят: едет по дороге шинкарь и везет на свадьбу пиво. Жаворонок опустился на бочку. Только шинкарь протянет руку, чтобы схватить его, а жаворонок уже на другом месте сидит и словно поддразнивает. Ловил, ловил его шинкарь, разозлился да как запустит топором в пташку! Жаворонок снова увернулся, а топор попал в бочку и расколол ее. Тут уж волк попил пива вволю. А потом и говорит: - Теперь я хочу повеселиться. - Идем со мной, будет тебе веселье, - пообещал жаворонок. Опять жаворонок полетел, а волк побежал за ним. Видят они - отец с сыном молотят на гумне хлеб. Жаворонок полетел на гумно, а волку сказал, чтобы смотрел издали. Сын увидел птичку и бросился за ней. А жаворонок вспорхнул и сел отцу на шапку. Стой, отец! Не шевелись! Жаворонок у тебя на шапке сидит! - кричит сын. Тут он как хватит отца кулаком по темени, тот еле на ногах устоял. А волк от хохоту совсем с ног свалился, даже лапы вывихнул и долго потом ходил прихрамывая. - Ну, - говорит волк, - всем я доволен: наелся, напился, натешился. Пойду-ка домой, в лес. Увидели люди волка, кинулись за ним, да где там! Его и след простыл. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
