Chanda 14 Опубликовано: 26 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 27 марта - Международный день театра Александр Куприн Лавры Сказочка – Почтеннейшая публика, прекрасные дамы и милостивые господа! Я тоже, с вашего позволения, расскажу свою историю, из которой вы ясно увидите, как непрочна земная красота и как хрупка и преходяща слава. Этот голос раздался из самой глубины обширной помойной ямы, где в кислой, вонючей тьме догнивали остатки овощей, картофельная шелуха, безобразные тряпки, кости, веревки, лимонные корки, бумажки, окурки и рыбьи внутренности, где громоздились в куче разбитые бутылки, проволока, жестянки и пустые спичечные коробки и где хозяйничали вволю огромные бурые крысы, мудрые и злые животные с голыми хвостами и острыми черными глазками. – Позвольте, кто это говорит? – спросила надменно растерзанная грецкая губка, у которой было блестящее прошлое, проведенное в уборной хорошенькой женщины. – Это я, лавровый лист, – отозвался скромный голос. – Меня, к сожалению, не совсем видно, потому что я сверху придавлен старым башмаком и засыпан каким-то мусором. Но, если судьбе будет угодно когда-нибудь извлечь меня из этих недр на поверхность, я, конечно, сочту долгом представиться всем моим высокочтимым соседям. Я получил хорошее воспитание, вращался в большом обществе и потому знаю светские обязанности. Так вот моя история, милостивые государыни и государи: Я происхождением южанин и вырос на Южном берегу Крыма в большой зеленой кадке, обитой железными обручами. Как сквозь какую-то волшебную пелену вспоминаю я небо, море, горы и стрекотание цикад в жаркие ночи. Помню благоухание глициний, струивших вниз свои голубые водопады, и благоухание маленьких белых вьющихся роз, пахнувших фиалкой, и сладкий лимонный аромат магнолий, огромные белые цветы которых были точно выточены из слоновой кости, и роскошный, страстный, горячий запах тысяч штамбовых роз: белых, желтых, палевых, розовых, пунцовых и темно-пурпурных. Я был тогда молод и мало смыслил в делах житейских, так же мало, как и сотня моих братьев, происшедших от одного и того же ствола. Впервые о великом значении лавровых листьев я узнал в томный летний вечер, когда мимо нас проходила девушка в белом платье вместе с гимназистом. У девушки в рыжих волосах горело пушистым золотом заходящее солнце, а у гимназиста был мрачный вид и пояс, спущенный ниже бедер, отчего ноги его казались до смешного короткими. – Посмотрите, Коля, – это ведь лавры! – закричала девушка в восторге. – Настоящие лавры! Те самые лавры, которыми награждали поэтов и победителей на Олимпийских играх, которые не давали спать Мильтиаду, которыми увенчали Петрарку... Но гимназист был, как я потом узнал, влюблен, разочарован, оставлен на второй год в четвертом классе и, кроме того, принадлежал к партии а. а., то есть был "атчаянным анархистом". Он сорвал один листок, растер его между пальцами, понюхал и сказал суровым басом: – И которые кладут в суп... Прошло три лета. Я уже порядочно вытянулся и достиг юношеского возраста, когда наше деревцо пересадили в другую кадку, гораздо больших размеров, и вот однажды осенним утром закутали нас в рогожу, обвязали мочалками и отправили на север. Ехали мы и на телеге, и на пароходе, и по железной дороге, и опять на телеге, и, по правде сказать, это было пренеприятное путешествие среди постоянной духоты, темноты и качки. Так мы и приехали в этот большой город, где протекла вся моя шумная и разнообразная жизнь и где под конец моих дней я имею высокую честь беседовать с таким почтенным собранием. Поместили нас в зимнем саду, в большом пышном доме, похожем на дворец. Над нами была стеклянная крыша, и южная стена теплицы была тоже из стеклянных рам, но искусственный газон, узенькие дорожки, посыпанные песком, и фонтан над бассейном из ноздреватого камня должны были напоминать о настоящей природе. Несколько раз в год во дворце бывали блестящие балы. Тогда лавровые деревья вместе с пальмами и другими большими растениями перетаскивались из зимнего сада в комнаты, на лестницу и даже на подъезд, покрытый, как шатром, полосатым тиком. Какое общество я перевидал в эти дни, какие прекрасные женщины, выхоленные в лучших человеческих оранжереях, пробегали мимо меня наверх по ступеням, устланным толстым красным ковром, перебирая своими маленькими ножками в белых атласных туфельках. Какие плечи, руки, кружева, жемчужные ожерелья на обнаженных шеях. Какие ленты, звезды, бакенбарды, шпоры, мундиры, фраки, цветы в петличках, какая чудесная музыка, свет, запах духов! И все это прошло, как сон. Однажды зимним днем, когда снег шел так густо-густо и такими огромными хлопьями, как будто бы кто-то там наверху уничтожал всю свою корреспонденцию, накопившуюся за тысячу лет, пришли мужики и перенесли нас в большую пустую комнату, посредине которой лежал на черном возвышении, в длинном серебряном ящике, седой человек с закрытыми глазами и с бледным лицом, улыбавшимся мудрой и благодарной улыбкой. Приходили и уходили люди, очень много людей, пели, говорили нараспев, опять пели, и вся комната наполнялась тогда синим пахучим дымом, в котором тепло и мглисто мерцали огоньки свечей. И было очень странно видеть, как все глядели на лежавшего и говорили только о нем и пели только про него, а он все лежал и лежал, не открывая глаз и тихо улыбаясь. Когда его унесли и запах синего дыма еще стоял в пустой комнате, пришли веселые люди в красных рубашках и замазали белой краской оконные стекла. А меня с моими братьями взяли на плечи двое рабочих и понесли через весь город в цветочный магазин. Несмотря на холод, весело было мне глядеть сверху на экипажи и вагоны и на головы тысячной толпы. Но в цветочном магазине я пробыл недолго. Нас купил какой-то трактирщик и поставил в зале между столиками, в сомнительной компании с искусственными пальмами. Плохая это была жизнь. Нас часто забывали поливать, а в нашу кадку каждый день набрасывали пропасть сигарных и папиросных окурков. По вечерам играл орган, визжали скрипки, в воздухе висел чад и дым, а в стеклянном аквариуме стояли неподвижно, едва пошевеливая плавниками, большие, темные, издыхающие рыбы. Время от времени слышал я знакомые фразы о Мильтиаде и Петрарке, но только скучал от них. Время и жизненный опыт состарили меня. Потом хозяин наш разорился. Кто-то скупил за долги и орган, и столики, и белые салфетки, и аквариум. Но растений новый владелец не любил. И мы опять попали в цветочный магазин. Не буду распространяться подробно об этом тусклом времени. Скажу только, что часто брали нас напрокат и украшали нами то лестницы во время платных балов, то церкви, то рестораны под Новый год, то кухмистерские в свадебные вечера. Всего и не упомню. Но раз глубокой осенью пришли в магазин двое: девушка в непромокаемом плаще и краснощекий, курчавый, веселый и шумный студент, в котором я узнал прежнего мрачного гимназиста, свидетеля моего детства. Они заказывали лавровый венок, небольшой, простой лавровый венок и к нему широкую красную ленту с надписью золотыми буквами: на одной половине – "Гению русской сцены", а на другой – "От учащейся молодежи". Да, это был мой смертный приговор. В тот же день меня отстригли от родного ствола и сплели в кружок с другими листьями. А вечером человек в красном фраке с золотыми пуговицами пронес меня между двумя рядами сидящих людей, передал другому человеку, а этот передал третьему, который нагнулся сверху, чтобы взять меня. Этот третий, сильно освещенный огнями, был в черном бархатном камзоле, в черных чулках в обтяжку и в белокуром парике. Он улыбался счастливо, искательно, гордо и неестественно, и вот я увидел с высоты много сотен человеческих лиц, как смутно-бледные пятна. Одни пятна, пятна, пятна. Я услышал рев и плеск толпы и убедился, что лицо, к которому я прикасался, было влажно и горячо. И долгое время на моей нижней стороне сохранялся жирный розовый мазок грима. Так началась наша общая жизнь с этим бритым рослым человеком и продолжалась много-много лет. Жили мы и в больших, просторных комнатах гостиниц, и на чердаках, и в подвалах. Когда временами бритый человек терял равновесие и пошатывался, то он снимал нас с гвоздя, прижимал к губам и мочил слезами. "Этот скромный венок – самый лучший дар признательных и чистых сердец! – восклицал он блеющим голосом. – Положите его со мной в могилу". А иногда кричал своему слуге: "Убери к черту этот банный веник, вышвырни его за окошко!" Но в конце концов все-таки вышвыривать нас не позволял. Но... все проходит и все повторяется в этом мире. Однажды черные лошади с белыми султанами на головах повезли моего бритого человека, лежавшего под балдахином в узком ящике, на край города. Мы с другими венками ехали сзади него на маленькой повозочке, а позади нас шла толпа. Люди опять попели, поговорили, покадили знакомым мне синим дымком, опустили в яму бритого человека и разъехались. Прошло лето, осень, и наступила зима. Над бритым человеком положили мраморную плиту и поставили часовенку. Какая-то дама в черном навещала нас изредка и смахивала пыль с венков. Венки были разные: из иммортелей, и из живых цветов, и из зеленой жести, и из крашеной материи. Были и серебряные венки, но их увезли сейчас же после того, как зарыли бритого человека в землю. А мы все так и висели по стенкам часовни, разрушаясь от времени, от ветра и от сырости. И однажды дама в черном сказала сторожу: – Пожалуй, надо убрать некоторые венки. Уж очень некрасиво. Вот этот, этот и тот... И правда, у всех у нас вид был неказистый: краски слиняли, цветы сморщились, листья покоробились и обломались. В тот же день сторож забрал нас и свалил в темную, холодную каморку позади своего жилья, вместе со всяким хламом. Сколько я там пролежал времени, я не могу сказать. Может быть, неделю, может быть, десять лет. Время точно остановилось: да и я сам уже был почти мертвецом. Как-то зашел к сторожу знакомый старьевщик, и нас вытащили на свет божий. Перебирая всякую рухлядь, он взял в руки лавровый венок, поглядел на него с усмешкой, понюхал и сказал: – Ничего... Годится и этот. Еще пахнет. Он ощипал венок, вымыл листья, чтобы придать им свежий вид, и отнес в мелочную лавочку, и я долго пролежал на полочке в бумажном мешочке, пока не пришла однажды утром кухарка из дома напротив. – На копейку перцу, на три луку, на копейку лаврового листа, на три копеечки соли, – просыпала она скороговоркой. Толстая потная рука опустилась в тюрик и бросила меня на весы. Через час я уже кипел в супе, а вечером меня выплеснули в грязное ведро, а дворник отнес меня на помойку. Здесь и окончилась моя долгая, пестрая жизнь, начавшаяся так поэтично... Рассказчик помолчал и прибавил со вздохом: – Все проходит в этом мире... Слушатели молчали задумчиво. Молчали, поводя усами, бурые умные крысы с голыми хвостами. Один только древний шагреневый переплет, когда-то облекавший очень глубокомысленную книгу, сказал наставительно: – Все проходит, но ничто не пропадает. Но старый башмак зевнул во весь свой разодранный рот и сказал лениво: – Ну, это, знаете ли, не утешительно... Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 27 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ На 28 марта в этом году выпадает Вербное воскресенье А. П. Чехов Верба Кто ездил по почтовому тракту между Б. и Т.? Кто ездил, тот, конечно, помнит и Андреевскую мельницу, одиноко стоящую на берегу речки Козявки. Мельница маленькая, в два постава… Ей больше ста лет, давно уже она не была в работе, и не мудрено поэтому, что она напоминает собой маленькую, сгорбленную, оборванную старушонку, готовую свалиться каждую минуту. И эта старушонка давно бы свалилась, если бы она не облокачивалась о старую, широкую вербу. Верба широкая, не обхватить ее и двоим. Ее лоснящаяся листва спускается на крышу, на плотину; нижние ветви купаются в воде и стелются по земле. Она тоже стара и сгорблена. Ее горбатый ствол обезображен большим темным дуплом. Всуньте руку в дупло, и ваша рука увязнет в черном меду. Дикие пчелы зажужжат около вашей головы и зажалят. Сколько ей лет? Архип, ее приятель, говорит, что она была старой еще и тогда, когда он служил у барина во «французах», а потом у барыни в «неграх»; а это было слишком давно. Верба подпирает и другую развалину — старика Архипа, который, сидя у ее корня, от зари до зари удит рыбку. Он стар, горбат, как верба, и беззубый рот его похож на дупло. Днем он удит, а ночью сидит у корня и думает. Оба, старуха-верба и Архип, день и ночь шепчут… Оба на своем веку видывали виды. Послушайте их… Лет 30 тому назад, в вербное воскресенье, в день именин старухи-вербы, старик сидел на своем месте, глядел на весну и удил… Кругом было тихо, как всегда… Слышался только шёпот стариков, да изредка всплескивала гуляющая рыба. Старик удил и ждал полдня. В полдень он начинал варить уху. Когда тень вербы начинала отходить от того берега, наступал полдень. Время Архип узнавал еще и по почтовым звонкам. Ровно в полдень через плотину проезжала Т—я почта. И в это воскресенье Архипу послышались звонки. Он оставил удочку и стал глядеть на плотину. Тройка перевалила через бугор, спустилась вниз и шагом поехала к плотине. Почтальон спал. Въехав на плотину, тройка почему-то остановилась. Давно уже не удивлялся Архип, но на этот раз пришлось ему сильно удивиться. Случилось нечто необыкновенное. Ямщик оглянулся, беспокойно задвигался, сдернул с лица почтальона платок и взмахнул кистенем. Почтальон не пошевельнулся. На его белокурой голове зазияло багровое пятно. Ямщик соскочил с телеги и, размахнувшись, нанес другой удар. Через минуту Архип услышал возле себя шаги: с берега спускался ямщик и шел прямо на него… Его загоревшее лицо было бледно, глаза тупо глядели бог знает куда. Трясясь всем телом, он подбежал к вербе и, не замечая Архипа, сунул в дупло почтовую сумку; потом побежал вверх, вскочил на телегу и, странно показалось Архипу, нанес себе по виску удар. Окровавив себе лицо, он ударил по лошадям. — Караул! Режут! — закричал он. Ему вторило эхо, и долго Архип слышал это «караул». Дней через шесть на мельницу приехало следствие. Сняли план мельницы и плотины, измерили для чего-то глубину реки и, пообедав под вербой, уехали, а Архип во всё время следствия сидел под колесом, дрожал и глядел в сумку. Там видел он конверты с пятью печатями. День и ночь глядел он на эти печати и думал, а старуха-верба днем молчала, а ночью плакала. «Дура!» — думал Архип, прислушиваясь к ее плачу. Через неделю Архип шел уже с сумкой в город. — Где здесь присутственное место? — спросил он, войдя за заставу. Ему указали на большой желтый дом с полосатой будкой у двери. Он вошел и в передней увидел барина со светлыми пуговицами. Барин курил трубку и бранил за что-то сторожа. Архип подошел к нему и, дрожа всем телом, рассказал про эпизод со старухой-вербой. Чиновник взял в руки сумку, расстегнул ремешки, побледнел, покраснел. — Сейчас! — сказал он и побежал в присутствие. Там окружили его чиновники… Забегали, засуетились, зашептали… Через десять минут чиновник вынес Архипу сумку и сказал: — Ты не туда, братец, пришел. Ты иди на Нижнюю улицу, там тебе укажут, а здесь казначейство, милый мой! Ты иди в полицию. Архип взял сумку и вышел. «А сумка полегче стала! — подумал он. — Наполовину меньше стала!» На Нижней улице ему указали на другой желтый дом, с двумя будками. Архип вошел. Передней тут не было, и присутствие начиналось прямо с лестницы. Старик подошел к одному из столов и рассказал писцам историю сумки. Те вырвали у него из рук сумку, покричали на него и послали за старшим. Явился толстый усач. После короткого допроса он взял сумку и заперся с ней в другой комнате. — А деньги же где? — послышалось через минуту из этой комнаты. — Сумка пуста! Скажите, впрочем, старику, что он может идти! Или задержать его! Отведите его к Ивану Марковичу! Нет, впрочем, пусть идет! Архип поклонился и вышел. Через день караси и окуни опять уже видели его седую бороду… Дело было глубокою осенью. Старик сидел и удил. Лицо его было так же мрачно, как и пожелтевшая верба: он не любил осени. Лицо его стало еще мрачней, когда он увидел возле себя ямщика. Ямщик, не замечая его, подошел к вербе и сунул в дупло руку. Пчелы, мокрые и ленивые, поползли по его рукаву. Пошарив немного, он побледнел, а через час сидел над рекой и бессмысленно глядел в воду. — Где она? — спрашивал он Архипа. Архип сначала молчал и угрюмо сторонился убийцы, но скоро сжалился над ним. — Я к начальству снес! — сказал он. — Но ты, дурень, не бойся… Я сказал там, что под вербой нашел… Ямщик вскочил, взревел и набросился на Архипа. Долго он бил его. Избил его старое лицо, повалил на землю, топтал ногами. Побивши старика, он не ушел от него, а остался жить при мельнице, вместе с Архипом. Днем он спал и молчал, а ночью ходил по плотине. По плотине гуляла тень почтальона, и он беседовал с ней. Наступила весна, а ямщик продолжал еще молчать и гулять. Однажды ночью подошел к нему старик. — Будет тебе, дурень, слоняться! — сказал он ему, искоса поглядывая на почтальона. — Уходи. И почтальон то же самое сказал… И верба прошептала то же… — Не могу! — сказал ямщик. — Пошел бы, да ноги болят, душа болит! Старик взял под руку ямщика и повел его в город. Он повел его на Нижнюю улицу, в то самое присутствие, куда отдал сумку. Ямщик упал перед «старшим» на колени и покаялся. Усач удивился. — Чего на себя клепаешь, дурак! — сказал он. — Пьян? Хочешь, чтоб я тебя в холодную засадил? Перебесились все, мерзавцы! Только путают дело… Преступник не найден — ну, и шабаш! Что ж тебе еще нужно? Убирайся! Когда старик напомнил про сумку, усач захохотал, а писцы удивились. Память, видно, у них плоха… Не нашел ямщик искупления на Нижней улице. Пришлось возвращаться к вербе… И пришлось бежать от совести в воду, возмутить то именно место, где плавают поплавки Архипа. Утопился ямщик. На плотине видят теперь старик и старуха-верба две тени… Не с ними ли они шепчутся? Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 31 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 1 апреля - День дурака (День смеха). Сергей Анатольевич Седов Дурак Миша Жил в нашем дворе еще один дурак. Звали его Миша. Вот вышел он во двор и как засмеется: - Ха- ха- ха! Ха- ха- ха!!! Все собрались вокруг: - Что смешного? - спрашивают. В чем причина хохота? А Миша безо всякой причины: - Ха- ха- ха! Ха- ха- ха- ха- ха- ха!!! - ну дурак же. . . Все стояли- стояли, удивлялись- удивлялись. . . - и тоже засмеялись: - Ха- ха- ха! Ха- ха- ха! Ха- ха- ха! Ха- ха- ха! Все- все засмеялись: дворники, старушки, слесари - сантехники и даже министры. Только один премьер- министр не смеялся. Была у него дочка, такая красавица! Подбежала к Мишке и заплакала: - У- у- у- у! У- у- у- у! Мишка взглянул на нее и еще громче захохотал: - Ха- ха- ха- ха- ха- ха! . . . Ты чего. . . Ха- ха- ха.., - спрашивает, - Плачешь? - Как же мне не плакать- ать- ать- ать? - отвечает прекрасная девушка, - Ведь я тебя, дурака, люблю- у- у- у- у- у- у- у! Ха- ха- ха- ха- ха! . . . И я тебя. . . ха- ха- ха. . . люблю. . . ха- ха- ха. . . - залился дурак пуще прежнего. - Тебе хо- ро- шо- о- о- о! А меня за- муж от- да- ю- у- у- у- ут! - Ха- ха- ха! Ха- ха- ха! - Мишка от смеха упал даже, хохочет, по траве катается, - Ха- ха- ха! . . . А за кого отдают- то?. . . Ха- ха- ха! - За ужа- а- а- а- асного Лю- ци- фе- е- е- е- ера! У него уши как та- ре- е- ел- ки, щеки как подуу- у- у- ушки- и- и- и, глаза как насто- о- о- ольные лам- пы- ы- ы- ы- ы. . . А Мишка умирает от смеха: - Ха- ха- ха! . . . Ой, не могу! . . . Ха- ха- ха! . . . Как тарелки! . . . Ха- ха- ха. . . Как подушки. . . Ха- ха- ха! . . . Как настольные лампы! . . . Ха- ха- ха! . . . Смеялся- смеялся, катался- катался, смотрит- а красавица- то исчезла. Сквозь землю провалилась! Тогда наш дурак прыснул в последний раз: "Гы- гы- гы! "- и пошел в Подземное Царство. . . Пришел, смотрит: сидит Люцифер безжалостный на своем троне. И подходит к нему наша красавица, дочка премьер- министра. Подошла, глянула на жениха своего и… в обморок упала. От ужаса. Интересно стало дураку, подошел он поближе к ужасному Люциферу и: - Ха- ха- ха! - как заржет! - Ты что себе позволяешь? - заревел противный Люцифер, - У нас тут, в подземном царстве, смеяться запрещено! А дурак знай себе смеется: - Уши- то, уши. . . ха- ха- ха!.как тарелки! Щеки- то, щеки… ха- ха- ха… как подушки! . . . А глаза- то, глаза. . . ха- ха- ха. . . как настольные лампы! Приказал всемогущий Люцифер своим слугам, чтобы они дурака схватили- казнили, а они не могут- смеются! У Мишки- то , смех заразительный. Вот они и заразились: катаются по подземелью, все свои пистолеты с алебардами разбросали. Только один Люцифер не смеялся. Ему нельзя было веселиться! Потому что у него в животе с незапамятных времен лежали две авиационные бомбы и одна противотанковая мина. Они запросто могли взорваться от сотрясения живота. Вот Люцифер и крепился изо всех сил, чтобы не засмеяться. Целый день крепился и второй тоже, а на третий день не выдержал, захихикал. Бомбы в животе затряслись, об мину стукнулись и. . . БУММ!!! Очнулась красавица, смотрит: вместо подземного царства солнышко светит, речка течет. А вместо Люцифера ужасного- дурак любимый, Мишка ненаглядный. Одним словом, счастье наступило, огромное. Кто бы мог подумать! Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 31 марта 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ А ещё 1 апреля - Международный день птиц Серый воробышек Алтайская сказка Давно-давно на голубом Алтае жил Байбарак, пребогатый бай. Скота у него в долинах было — как муравьев на муравейнике. Рабам своим Байбарак счета не знал. Был он жадный и злой. Если чужая собака к его стойбищу подбегала кость погрызть, он ту собаку на месте убивал. Если путник на его пастбище останавливался коня покормить, он того путника плетьми порол. Был у него пастух Кодурлу. Лето и зиму пас отару овец. Под дождем и снегом, под ветром и знойным небом пастух постарел — крепкие кости его ослабели, зоркие глаза притупились, ноги передвигать сил не стало. Заметив старость пастуха, Байбарак позвал его в свою богатую кошомную юрту. — Довольно тебе, старик, на моем стойбище без дела жить, — сказал Байбарак. — Удались на покой. — Куда мне идти? — сквозь слезы спросил Кодурлу. — У порога вашего отца я на ногах ходить стал, мальчишкой таскал ему дрова из лесу. Ваш скот всю жизнь пас. Пожалейте меня, старого человека, не гоните. Долго мешать вам не буду... — Ты думаешь, у меня нет других дел, как только. с тобой разговаривать? — закричал Байбарак, черные глаза его кровью налились, толстые губы заподергивались. — Свет широк — куда хочешь, туда и шагай. Отошел Кодурлу от хозяйской юрты, взял свою старуху за руку и пошагал, сам не зная куда. Верный друг его черный пес жалобно завыл, потом по следу пошел догонять хозяина. Сколько времени старик со старухой шли, они сами не знали. Остановились под мохнатым кедром. Возле кедра текла веселая, светлая речка. Тут старик со старухой поставили шалаш и в нем жить стали. Их верный друг черный пес каждый день ходил на охоту и приносил им то серого зайца, то дикого козла, то краснобрового глухаря. Бежали месяц за месяцем, кружась, как веретена. Год за годом ползли, как тяжелые медведи. Вот и черный пес постарел, глаза его далеко видеть уже не могли, нос его запах зверя учуять не мог, ноги его стали тяжелыми. Старик Кодурлу загоревал: "Видно, ко всем нам троим голодная смерть подходит..." Горы расцветали по-весеннему. В лесу пели птицы. Одна серая птичка прилетела к стойбищу старика Кодурлу, села на кедровую ветку, и умный черный пес, лежа под деревом, услышал: — Что ты, четвероногий охотник, пригорюнился? Если ты не можешь теперь зверя настичь, то я помогу тебе... Черный пес поднял голову и увидел на кедровой ветке маленького воробышка. — Как ты можешь помочь мне? — удивился умный пес. — Ты даже сорок боишься. — Ты ошибся, я сорок не боюсь, — сказал серый воробышек и спрыгнул на нижнюю ветку. — Я научу тебя легкой, добычливой охоте. Ты сядешь в засаду, а я полечу с другой стороны горы, в лесу шум подыму — зайцы испугаются и прямо на тебя набегут, только успевай ловить. Черный пес улыбнулся, показал свои пожелтевшие стертые клыки. — Попробуем. Вот он сел в засаду в густые кусты, а воробышек полетел с другой стороны высокой горы, зачирикал, крыльями захлопал, в лесу шум поднял, всех зайцев перепугал. Один заяц набежал на черного пса. Черный пес легко поймал зайца и понес его старику со старухой. Той порой к лесу подъехал Байбарак на быстром, как птица. вороном коне, увидел собаку с добычей и зарычал по-медвежьему: — Кто разрешил тебе моих зверей уничтожать? — схватил свой лук и выпустил стрелу в собаку. Падая на шелковую траву, черный пес сказал: — Друг мой, серый воробышек, старика со старухой не забывай... Воробышек слетел к черному псу, а у того уже глаза затуманились. — Подожди, Байбарак, я тебе отплачу за друга, — я сказал серый воробышек. Байбарак слов его понять не мог, поднял зайца, привязал к своему седлу и поехал домой. Рабы увидели хозяина, бросились навстречу. Одни подхватили Байбарака под локти и осторожно спустили на землю, другие повели коня расседлывать. Байбарак заторопился в юрту — жене зайца показать. — Меткий стрелок привез тебе подарок. Коня Байбарак очень любил и не позволял уводить я далеко от юрты, часто выходил полюбоваться им. Рабы привязали коня на аркан на лужайке возле реки, а сами ушли ячмень толочь, кожи мять, сапоги и шубы шить. Вдруг откуда-то прилетел серый воробышек, сел коню между ушей и давай ему голову долбить. А то место у коня — самое хлипкое, как у человека висок. Конь головой трясет, катается, а назойливого воробья отогнать не может. Байбарак услышал, что вороной конь, который носил его как на крыльях, от врага не может отбиться, выбежал из теплой юрты и, не задумываясь, выпустил стрелу из тугого лука. Воробышек вспорхнул невредимый, а любимый конь упал без движения. Байбарак ногами затопал и закричал, чтобы рабы уничтожили всех воробьев на земле. Жена у Байбарака была еще жаднее мужа. Она очень любила кровяную колбасу. Увидев коня мертвым, она обо всем позабыла, побежала кровь конскую в ведро собирать, конские кишки выматывать. Серый воробышек вернулся, сел на голову байской жене и давай долбить. — Что это за проклятая птица? — взревела байская жена. — Она мою дорогую шапку издолбит, темя проклюет. Байбарак узнал серого воробышка и страшно обрадовался: "Дурак воробей смерти просит", — подумал он и выпустил стрелу из лука. Стрела просвистела в воздухе, голову байской жене расколола, как скорлупу ореха, а воробышек успел улететь невредимым. Байбарак шубу на себе разорвал, обрывки в соседние долины забросил, а сам голый, рыдая, упал на землю. Имя любимого коня повторял с горечью. Серый воробышек снова вернулся на байское стойбище, сел самому Байбараку на спину и давай клевать острым клювом между лопаток и царапать когтями, как стальными иголками. Байбарак дико заревел, начал кататься по земле. А воробышек прилип к его спине и такую ямку выдолбил, что раздавить его было невозможно и руками достать нельзя. Байбарак испугался, что воробышек, продолбив спину, доберется до сердца, и закричал, чтобы сбежались все рабы, все прислужники. Рабы прибежали и упали перед баем на колени. — Подайте мне нож с желтым костяным черенком, острый, как алмаз, — потребовал Байбарак. — Я убью наконец этого негодяя. Убью проклятую птицу. Прислужники поспешили выполнить требование хозяина — принесли ему нож, острый как алмаз. Байбарак схватил нож правой рукой и замахнулся на серую птичку. Воробышек перепрыгнул на его левый бок. — Уж теперь-то я уничтожу тебя! — вскричал Байбарак, сверкнул глазами и изо всей силы ударил ножом... Серый верткий воробышек был уже высоко в воздухе, а Байбарак хрипел на земле... Черная кровь из него ручьем текла. Умный воробышек, весело чирикая, полетел на пастбище, захватил там байскую отару и пригнал ее к старику Кодурлу. — Вот тебе овцы, мой старый друг, — сказал воробышек. — Нет теперь Байбарака на голубом Алтае. Ты хозяин этих овец. Молоко овечье пей, мясо ешь, из овчин сшей себе и старухе новые шубы. Долго, счастливо живи под ласковым солнцем. Старик Кодурлу стоял как столб. Он не знал, что спросить, не знал, что сказать, а когда пришел в себя и понял все, то громко воскликнул: — Я умирать собрался, ты меня оживил! В груди моей огонь угасал, ты его раздул, милый серый воробышек! Что я могу сделать для тебя хорошего? Чем отблагодарить? Живи со мной, добрая птичка, свей себе гнездо возле дымового отверстия моей юрты! Серый воробышек так и сделал. В юрте со стариком и старухой прожил всю жизнь, много птенцов выкормил. А потомки его и сейчас по юртам гнездятся и дружат с человеком. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 31 марта 2010 (изменено) СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ И кроме всего этого, 1 апреля - Именины домового. Автор под ником IKTORN Старый Дом, Еще одна сказка про домового Дому было тяжело, он устал от самого себя. Он был настолько старым, что даже не помнил людей, построивших его. Иногда, очень смутно, вспоминалось ему, как в него вселилась первая семья. Нет, их лиц он уже не помнил, помнил просто много света, радости и смеха. Звонкого детского смеха. Он был тогда совсем новым, поселившаяся же семья - совсем молодой. На его глазах росли и взрослели дети, старели хозяева. Потом дети выросли и разъехались, хозяин состарился и умер. Дому было тогда очень тяжело, он думал, что тоже умрет. Но нет, его продали другой семье и он словно пережил вторую молодость. Так повторилось еще несколько раз. "Жизнь идет по кругу," - был уверен дом. А потом он вдруг оказался старым и никому не нужным. Он понял, что отжил свой век, но был слишком хорошо построен, чтобы попросту развалиться. Да еще домовой этот... Последние хозяева то ли забыли, то ли не знали, как позвать его за собой, вот и остался он за хозяйством приглядывать. - Эх, если бы не ты - развалился бы я уже давно и не мучился, - ворчал дом нa него. - Так, а я тебе чем мешаю? - удивлялся домовенок, латая прохудившийся пол. - Ты же чинишь меня без конца! Домовой с удивлением посмотрел на свои руки и молоточек в них: - Хм, и то правда. Но тут, видимо, ничего не поделаешь. Натура такая. Дом печально ухнул. Мирно дремавший под лавкой кот подпрыгнул испуганно, потом недовольно обвел взглядом комнату, зыркнул на домового и важно направился к выходу. Он терпеть не мог, когда домовой начинал спорить с домом. - Ну вот, кота моего испугал почем зря, - заворчал домовой и полез на печь, проверить, не появилась ли там паутина. Дом же еще раз вздохнул и погрузился в полудрему. Последние годы сны были ярче действительности. "Может и в самом деле собрать пожитки да уйти? - думал временами домовой, - Вон новостроек сколько в городе. А то и вправду, латаю его, чиню, а ему и стоять то уже в тягость". Потом же, пройдясь по комнатам, давно ставшими родными, решал, что еще не время. "Попозже, попозже," - твердил он себе, хотя и понимал, что никто и никогда здесь уже не поселится. * * * Домовой проснулся от того, что кот тормошил его лапой. По его испуганным глазам он сразу понял, что что-то случилось. - Что происходит? - спросил он у дома. - Не знаю еще. Люди какие-то... - проскрипел тот. Домовой подполз к краю печи и глянул вниз. Двое мужчин возились с мешком посередине комнаты. Когда они развязали мешок, в нем оказалась белокурая девочка лет пяти-шести. Ее ручки были связаны, рот заклеен пластырем. Ребенок был без сознания. - Уууу, красавица какая, - протянул, тот кто помоложе. - Ты еще глаз ее не видел! - радостно добавил второй, - Каждый на десятку зелени тянет! - Слышь, Серега, а что за хаза такая? - молодой оглянулся по сторонам. - Да я ее давно присмотрел. В поселок этот давно никто носа не кажет. Все дома прогнили, а этот стоит. Вон, все окна целы до сих пор. - А Доктор знает куда ехать? - Знает, знает. А вот и он, кажись. Иди-ка, Макс, открой ему. Было слышно, как возле дома остановилась машина. - Что это? - шепотом, будто люди могли услышать что-то кроме скрипа, спросил домовой. Кот ничего не отвечал и только нервно топтался на месте передними лапами. - Не знаю, но это плохо, очень плохо, - проскрипел дом. - Они что, ребенка украли? - домовому стало страшно от собственных предположений. - Вот, милости просим, - Серега пригласил внутрь человека, которого они называли "доктором". Тот был скорее похож на стервятника в очках с тонкой оправой. - Хорошее местечко нашли, - прокаркал тот, деловито осматривая прихожую, - Где товар? - Вот, в лучшем виде. Спит, - заискивающе указал на девочку Макс. Было сразу видно, что они с напарником побаиваются Доктора. То присел на корточки и начал поднимать ей веки, осматривая белки глаз. - Док, мы все проверили, - делано обиженным голосом протянул Серега. - Знаю я вас, козлов, - безразлично ответил Доктор, - в прошлый раз пацана притащили, а он Боткина переболел. Мне чуть голову не оторвали. Ну, тут все в порядке, - он поднялся, - короче, сейчас даю пятнадцать, остальное - через неделю получите. "Горе-то какое! Что же делать? Что делать?" - в ужасе причитал домовой, оглядываясь по сторонам, словно ища подсказку. Кот испуганно жался к стене, дом тоже не мог от страха выговорить ни слова, только скрипнул половицей да начал потрескивать пересохшим деревом оконных рам. - Ты уверен? - прошептал домовой. - Вполне, - был ответ. - Рыжий, ты с нами? Кот перестал жаться к стене и отчаянно кивнул головой. Преступники уже пересчитали деньги и начали натягивать мешок на спящего ребенка, как стены дома вдруг задрожали. Задребезжали оконные стекла, заходила ходором посуда в серванте. - К выходу! - скомандовал Доктор и попытался взять ребенка на руки. Неизвестно откуда выпрыгнувший кот полоснул его когтями по лицу, стараясь попасть по глазам. Доктор взвыл и выпустил ценный груз. Макс и Сергей застыли в ужасе на выходе - входная дверь захлопнулась перед их носом, на петли медленно и верно лег тяжелый засов. Они заметались, тщетно пытаясь открыть дверь. Дом продолжал дрожать всей своей постройкой. - Давай, родной!!! Давай! - отчаянно кричал домовой. - Сам не смогу, - стонал от напряжения дом, - Бей в балку на чердаке! Бей в балку и бегом к девчонке! Домовой молнией метнулся наверх и ударил плечом в центральную балку. Та выдержала. Еще и еще раз! Балка поддалась и заскрипела. Быстрее вниз! Треск лопнувшей балки сменился грохотом и звоном разбивающегося стекла. Рушились внутренние стены, летела внутрь кладка столетней давности. Рухнула крыша, погребая все под собой. В считанные секунды от дома ничего не было. Медленно ложилась пыль на руины крепкого когда-то дома. Мертвая тишина. И только рыжий кот с расцарапанным носом отчаянно мяукал у одного из лежащих обломков стены. Из-под него вдруг показалась рука, похожая на человеческую, кот тут же лизнул ее и потерся загривком. Отлетело в сторону несколько досок и кирпичей и через появившийся проход домовой бережно вытащил девочку и уложил перед чудом уцелевшим крыльцом. - Спасибо, Рыжий, что выход помог найти, - сказал он, развязывая ребенку руки. Кот вылизывал ей лицо, чихая от пыли и известки. - Кошечка, - вдруг открыла глаза девчушка и заулыбалась. - Жива, - с облегчением вздохнул домовой и сел рядом, рассматривая руины. - Ну вот, дружище, не зря значит стоял столько лет, - сказал он дому, хотя и знал, что тот уже ничего не может ответить. * * * По направлению к городу шли трое. Рыжий кот, держа хвост трубой, гордо ступал впереди, показывая дорогу. За ним шла белокурая девочка, лет шести. Позади же, неся в узелке свои нехитрые пожитки, навстречу новой жизни, шел домовой. Да и пожитков то тех в узелочке у него - монетка да ленточка красная, да еще щепку взял с собой, отколовшуюся от оконной рамы. На память. О старом и верном друге. Изменено 29 апреля 2012 пользователем NULL Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 1 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 2 апреля - Международный день детской книги Аркадий Аверченко Рассказ для «Лягушонка» Редактор детского журнала «Лягушонок», встретив меня, сказал: — Не напишете ли вы для нашего журнала рассказ? Я не ожидал такой просьбы. Тем не менее спросил: — Для какого возраста? — От восьми до тринадцати лет. — Это трудная задача, — признался я. — Мне случалось встречать восьмилетних детей, которые при угрозе отдать их Бабе Яге моментально затихали, замирая от ужаса, и я знавал тринадцатилетних детишек, которые пользовались всяким случаем, чтобы стянуть из буфета бутылку водки, а при расчётах после азартной карточной игры, в укромном месте, пытались проткнуть ножами животы друг другу. — Ну да, — сказал редактор. — Вы говорите о тринадцатилетних развитых детях и о восьмилетних, отставших в развитии. Нет! Рассказ, обыкновенно, нужно писать для среднего типа ребенка, руководствуясь, приблизительно, десятилетним возрастом. — Понимаю. Значит, я должен написать рассказ для обыкновенного ребёнка десяти лет? — Вот именно. В этом возрасте дети очень понятливы, сообразительны, как взрослые, и очень не любят того сюсюканья, к которому прибегают авторы детских рассказов. Дети уже тянутся к изучению, жизни! Не нужно забывать, что ребёнок в этом возрасте гораздо больше знает и о гораздо большем догадывается, чем мы предполагаем. Если вы примете это во внимание, я думаю, что рассказец у вас получится хоть куда... — Ладно, — пообещал я. — Завтра вы получите рассказ. В тот же вечер я засел за рассказ. Я отбросил всё, что отдавало сюсюканьем, и старался держаться трезвой правды и реализма, который, по-моему, так должен был подкупить любознательного ребёнка и приохотить его к чтению. Редактор прочёл рассказ до половины, положил его на стол и, подперев кулаками голову, изумлённо стал меня разглядывать: — Это вы писали для детей? — Да... Приблизительно имея в виду десятилетний возраст. Но если и восьмилетний развитой мальчишка... — Виноват!! Вот как начинается ваш рассказ: День Лукерьи «Кухарка Лукерья встала рано утром и, накинув платок, побежала в лавочку... Под воротами в тёмном углу её дожидался разбитной весёлый дворник Федосей. Он ущипнул изумлённую Лукерью за круглую аппетитную руку, прижал её к себе и, шлёпнув с размаху по спине, шепнул на ухо задыхающимся голосом: — Можно прийти к тебе сегодня ночью, когда господа улягутся? — Зачем? — хихикнула Лукерья, толкнув Федосея локтем в бок. — Затем, — сказал простодушный Федосей, — чтобы...» Ну, дальше я читать не намерен, потому что, я думаю, от такого рассказа вспыхнет до корней волос и солдат музыкальной команды. Я пожал плечами. — Мне нет дела до какого-то там солдата музыкальной команды, но живого любознательного ребёнка такой рассказ должен заинтриговать. — Знаете что? — потирая руки, сказал редактор. — Вы этот рассказ попытайтесь пристроить в «Вестнике общества защиты падших женщин», а если там его найдут слишком пикантным, отдайте в «Досуги холостяка». А нам напишите другой рассказ. — Не знаю уж, что вам и написать. Старался, как лучше, избегал сюсюканья, как огня... — Нет, вы напишите хороший детский рассказ, держась сферы тех интересов, которые питают ребёнка десяти-одиннадцати лет. Ребёнок очень любит рассказы о путешествиях — дайте это ему со всеми подробностями, потому что в подробностях для ребёнка есть своеобразная прелесть. Вы можете даже не стесняться фантазировать, но чтобы фантазия была реальна — иначе ребёнок ей не поверит, — чтобы фантазия была основана на цифрах, вычислениях и точных размерах. Вот что дает ребенку полную иллюзию и что приковывает его к книжке. — Конечно, я это сделаю, — сказал я, протягивая руку редактору «Лягушонка». — Через два дня такой рассказ уже будет у вас в руках. И я, обдумав, как следует тему, написал рассказ: Как я ездил в Москву «Недавно мне пришлось съездить в Москву. В путеводителе я нашел несколько поездов и после недолгого размышления решил остановиться на отходящем ровно в 11 часов по петроградскому времени. Правда, были ещё два поезда — в 7 часов 30 минут и в 9 часов 15 минут по петроградскому времени, но они не были так удобны. Для того чтобы попасть на вокзал, я взял извозчика, сторговавшись за 40 копеек. Ехали мы около 25 минут, и на вокзал я приехал за 16 минут до отхода поезда. Известно, что от Петрограда до Москвы расстояние 604 версты, каковое расстояние поезд проходит в 12 часов с остановками или 10 часов без остановок, т.е. 60 вёрст в час. Мне досталось место № 7 в вагоне №2...» В этом месте редактор, читавший вслух мой рассказ о путешествии, остановился и спросил: — Можно быть с вами откровенным? — Пожалуйста! — Никогда мне не приходилось читать более скучной и глупой вещи... Железнодорожное расписание — штука хорошая для справок, но как беллетристический рассказ... — Да, рассказ суховат, — согласился я. — Но самый недоверчивый ребёнок не усомнится в его правдивости. По-моему, самая печальная правда лучше красивой лжи!.. — Вы смешиваете ложь с выдумкой, — возразил редактор. — Ребёнок не переносит лжи, но выдумка дорога его сердцу. И потом, мальчишку никогда не заинтересует то, что близко от него, то, что он сам видел. Его тянет в загадочно-прекрасные неизвестные страны, он любит героические битвы с индейцами, храбрые подвиги, путешествия в пустыне на мустангах, а не спокойную езду в вагоне первого класса с плацкартой и вагон-рестораном. Для мальчишки звук выстрела из карабина в сто раз дороже паровозного гудка на станции Москва-товарная. Вот вам какое путешествие нужно описать! «Вот осёл, — подумал я, пожимая плечами. — Сам не знает, что ему надо». — Пожалуй, — сказал я вслух, — теперь я понял, что вам нужно. Завтра вы получите рукопись. На другой день редактор «Лягушонка» вертел в руках рукопись «Восемнадцать скальпов Голубого Опоссума», и на лице его было написано всё, что угодно, кроме выражения восторга, на которое я имел право претендовать. — Ну, — нетерпеливо сказал я. — Что вы там мнётесь? Вот вам рассказ без любви, без сюсюканья, и сухости в нём нет ни на грош. — Совершенно верно, — сказал редактор, дёрнув саркастически головой. — В этом рассказе нет сухости, нет, так сказать, ни одного сухого места, потому что он с первой до последней страницы залит кровью. Послушайте-ка первые строки вашего «путешествия»: «Группа охотников расположилась на ночлег в лесу, не подозревая, что чья-то пара глаз наблюдает за ними. Действительно, из-за деревьев вышел, крадучись, вождь Голубой Опоссум и, вынув нож, ловким ударом отрезал голову крайнему охотнику. — Оах! — воскликнул он. — Опоссум отомщён! И, пользуясь сном охотников, он продолжал своё дело... Голова за головой отделялась от спящих тел, и скоро груда темных круглых предметов чернела, озарённая светом костра. После того как Опоссум отрезал последнюю голову, он сел к огню и, напевая военную песенку, стал обдирать с голов скальпы. Работа спорилась». — Извольте видеть! — раздражённо сказал редактор.— «Работа спорилась». У вас это сдирание скальпов описано так, будто бы кухарка у печки чистит картофель. Кроме того, на следующих двух страницах у вас бизон выпускает рогами кишки мустанга, две англичанки сгорают в пламени подожжённого индейцами дома, а потом индейцы в числе тысячи человек попадают в вырытую для них яму и, взорванные порохом, разлетаются вдребезги. Согласитесь сами — нужно же знать границы. — Да что вам, жалко их, что ли? — усмехнулся я. — Пусть их режут друг другу головы и взрывают друг друга. На наш век хватит. А зато ребёнок получает потрясающие, захватывающие его страницы. — Милый мой! Если бы существовал специальный журнал для рабочих городской скотобойни — ваш рассказ явился бы лучшим его украшением... А ребёнка после такого рассказа придется свести в сумасшедший дом. Напишите вы лучше вот что... Я видел, что мы оба чрезвычайно опротивели друг другу. Я считал его тупоумным человеком со свинцовой головой и мозгами, работающими только по неприсутственным дням. Он видел во мне бестолковую бездарность, сказочного дурака, который при малейшем принуждении к молитве сейчас же разбивал себе лоб. Он не понимал, что человек такого исключительного темперамента и кипучей энергии, как я, не мог остановиться на полдороге, шёл вперед напролом и всякую предложенную ему задачу разрешал до конца. Я чувствовал, что мой энергичный талант был той оглоблей, которой нельзя орудовать в тесной лавке продавца фарфора. — Напишите-ка вы, — промямлил редактор «Лягушонка», — лучше вот что... — Стойте, — крикнул я, хлопнув рукой по столу. — Без советов! Попробую я написать одну вещицу на свой страх и риск. Может быть, она подойдёт вам. Сдаётся мне, что я раскусил вас, почтеннейший. Через час я подал ему четвёртую и последнюю вещь. Называлась она: Лизочкино горе «Мама подарила Лизочке в день ангела рубль и сказала, что Лизочка может истратить его, как хочет. Лизочка решила купить на эти деньги занятную книжку, чтобы в минуты отдыха своей мамы читать ей из этой книжки интересные рассказы для самообразования. Лизочка оделась, вышла на улицу и, мечтая о книжке, которую она должна сейчас купить, весело шагала по тротуару. — Милая барышня, — послышался сзади неё тихий голос. — Подайте, Христа ради. Я и моя дочка целый день не ели. Лизочка обернулась, увидела бедную больную женщину и, не раздумывая больше, сунула ей в руку рубль. — Нате, купите себе на эти деньги горячей пищи! И, вернувшись домой без книжки, Лизочка припала к плечу мамы и, рассказав ей о своей встрече, горько заплакала. — Чего ты плачешь? — спросила мама удивлённо, — Не оттого ли, что тебе жалко своего доброго порыва? — Нет, мама, — отвечала благородная девочка. — Мне жалко, что я не имела трёх рублей». — Ну, вот видите, — сказал редактор «Лягушонка». — Я был уверен, что в конце концов вы и напишете то, что нам нужно! Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 2 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 3 апреля - Водопол (День Водяного). Просыпается Водяной от зимней спячки. Автор под ником Шася Сказка о водяном. Когда-то давным-давно, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве, в дремучем лесу, в глубоком пруду жил-был водяной. И хорошо жил, надо сказать, с удобствами. День-деньской он грелся на солнышке, смотрел любимые передачи в своей тарелочке с голубой каёмочкой да кушал спелые наливные яблочки. Но вот увидел он однажды в тарелке девицу-красавицу, молодую царевну Варвару Тимофеевну. И так ему понравилась девушка, что он тут же решил на ней жениться. Да и сами подумайте, как не влюбиться в такую прелестницу? И упитанна в меру, не то что эти худышки-русалки, и глаза огромные, окуньи, и лицом цвета любимого - зелёненького. Приосанился тут водяной, принарядился, взял связку щук лучших в подарок и пошёл свататься. Но вот пришёл он в палаты царские, а там шум, гам, суета! Дружинники по всему терему топочут, носятся, плечами широкими так и норовят по стенам размазать, сам царь-батюшка, не распознав гостя дорогого, посохом огрел. Но водяной их простил, дело-то какое - царевна, краса ненаглядная, пропасть изволила! Что тут делать бедному водяному, как быть, где невесту искать-выручать? Совсем уж было расстроился водяник, как тут вспомнил про соседку свою Ягу. "Уж эта умна не по годам! Всё-таки сколько лет живёт, а маразма ещё не видать, не слыхать." - рассудил лесной дух и отправился к ведьме за советом. Как всегда, до позднего вечера искал он шуструю чёрную избушку в чёрной же чаще, но, наконец, и с этой задачей водяной справился. Постучался. Раз, другой... Но Яга в тот день (в общем, как и в любой другой) была не в духе, а потому на звук долго не отзывалась. Водяной уж было примеривался, как бы половчее плечом ударить, чтоб и дверь с петель снять и косточки хрупкие не повредить, когда старушка не выдержала: - Ну, и кто тут опять ходит-бродит? Ишь, развелось царевичей! Нет бы дома сидели, шатуны-бездельники! И что вы все к бедной старой женщине привязались, а? - обличающе вопрошала Яга из-за двери. - Мне, может, покою хочется, сериал любимый вечерком посмотреть в тепле и уюте, а не баню топить прохиндеям всяким! Водяной хотел было вставить слово, но Яга только шикнула на него и взбесилась ещё пуще прежнего, звякая где-то внутри ключами от входной двери. - И чудес всяких-то на вас не напасёшься... - вспомнила ведьма про любимую мозоль. - Всё норовите стащить, что плохо прибито! Вот скажи ты мне, голубок, где клубочек ниток волшебных? А бедной старой женщине даже носки теперь связать на зиму не из чего! А куда дели санки-самокаты? А кто вот утащил меч-кладенец? И вот на этой жизнерадостной ноте дверь, протестующе скрипнув, наконец распахнулась и водяной нос к носу оказался с разъяренной ведьмой, требующей незамедлительного ответа, а ещё лучше - сразу расправы за совершённые злодеяния. - Ээ... - робко начал водяной, интуитивно отступая на шаг назад, но Яга уже разглядела гостя и, вздохнув горестно, смилостивилась. - А, это ты, соседушка? А я уж думала, опять царевичи эти шастают. Веришь, нет, трое за сегодня уже были! Гуся-лебедя последнего утащили. - зло сплюнула Яга и приглашающе махнула водяному рукой. - А ты зачем пожаловал? - Эх, Яга-Ягонька, - жалостливо вздохнул дух, проходя в горницу. - Беда у меня случилась, невесту украли... И рассказал ведьме свою трагическую историю. Но Ягу беда не впечатлила, только хмыкнула старушка да молвила: - Ну, друг мой дорогой, не проблема это, а так, мелочи жизни. Сейчас мы быстро Варю твою отыщем, дай только тарелку сполосну. Отмыла Яга волшебное блюдце от сметаны, взяла с вазочки яблоко, положила на каёмку и подтолкнула его легонько. И вот бежит яблочко, картинки разные показывает. Вот заставка сначала - окошко избушкино, вот лесная тропинка, потом терем царский показался... Смотрят ведьма с водяным, глаз не отрывают, а яблочко знай себе дальше бежит. ... А в то же самое время царевна, сидя в резном кресле, с не меньшим интересом разглядывала в волшебном зеркале Горыныча подножия скал, где как раз бросали жребий трое царевичей. Сам же Змей блаженно посапывал рядом, положив голову Вареньке на колени. Ведь, на самом деле, он вовсе не был таким страшным и ужасным чудовищем, как его расписывали! Наоборот, всем известно, что Змей - самый первый и незаменимый помощник девушки, которая хочет быстро и удачно выйти замуж. Вот первым выпало идти царевичу Василию Петровичу из пятнадцатого царства. "И взял он меч, и взял он щит, высоких полон дум"... И отправился к пещере. А там царевна уже растолкала Змея, строго наказав тому сначала попытать силушку богатырскую, а уж потом, если она, Варвара, знак условный покажет, сдаваться. "И без халтуры и самодеятельности!" - добавила на прощание царская дочка. ... И это стало последней каплей. Вскочил водяной, не глядя тарелку волшебную со стола опрокинув, стал в гневе по горнице ведьминой расхаживать. - Да что это творится в мире нашем подлунном, Яга? - вопрошал он, яростно сверкая глазами. - Стоит отвлечься, как невесту уже из-под самого носа увести готовы! И что? И она не против, а наоборот, сама со Змеем сговаривается! - Это всё царевичи треклятые. - мстительно заметила Яга из-под стола, где пыталась собрать все осколки драгоценной посуды. - Точно. - согласился водяник, нашедший, наконец, виновного. - Всё они, злыдни, заморочили голову царевне. Но ничего, я спасу её! Я ещё покажу, кто там богатырь истинный, а кто зяблик болотный! Топнул ногой водяной и исчез. И оказался он прямо за кустами у поля ратного. Стоит там водяной и видит: храбро рубится Василий с Горынычем. Не понравилось это духу лесному, нахмурился он, руками хлопнул, слово заветное шепнул, и разлилась лужа широкая у царевича под ногами. Поскользнулся богатырь, руками замахал, да так и сел в воду мутную. Захохотал тут Змей, засмеялся. - Иди ты, - говорит, - царевич, подобру-поздорову. Ходить сначала научись толком, а уж потом и о свадьбе задумывайся. Осерчал тут Василий, на ножки резвые вскочил, меч свой верный подобрал, да только на землю сплюнул. Видал, мол, я царевен ваших! Да за таких не какие-то полцарства, а и целое предложи - десять раз подумаю, прежде чем брать. - Я и лучше себе жену найду, и царство богаче. Сказал Василий и удалился гордо. А водяной тут как тут, на поляну выпрыгнул, улыбнулся и говорит: - Не горюй ты, девица-красавица, не достоин тебя царевич этот. Вот на меня посмотри - чем не добрый молодец? Люблю я тебя, душа моя, сердцем всем, выходи за меня замуж. А Варвара Тимофеевна из кустов высунулась, посмотрела, как велено было, да только не глянулся дочке царской водяной - низенький, толстенький, с водорослями, в бороде запутавшимися, да ушами выхухольими. - Не шути так, дух лесной. - перекрестилась царевна. - Не пойду я за тебя. Этот царевич не оценил, так ещё два в запасе остались. Обиделся водяной на слова такие, оскорбился, ногой топнул и в озеро своё домой перенёсся, а Варя за третьего царевича, Ивана Ивановича, замуж вышла. И вот справили они свадьбу, да только не так хороша оказалась жизнь царицы замужней, как Варваре Тимофеевне думалось. День-деньской сидела она в горнице своей в тереме новом, без солнца да от скуки зеленея пуще прежнего. Вон в народе уже Царевной-лягушкой кликать стали, а муж и в ус русый не дует, утешать не торопится. Всё с дружиною своей пирует, да на девиц-красавиц поглядывает. А Варя вышивает у окошка высокого да вздыхает горько, думает, как бы назад ей вернуть жизнь свою вольную да весёлую? Змея, что ли, позвать, да только кто её, бесприданницу, теперь спасать явится? И вспомнился тут царице водяной тот страшный, что замуж звал да в любви клялся. Может, и собой он не слишком хорош, да ночью, говорят, все кошки серы. А житьё-бытьё лесное всяко веселей будет, чем тюрьма её золочёная. Подумала так Варвара и решилась на побег. И вот, дождавшись, пока ночь в терем проберётся, покрывалом чёрном окна занавесит, а люди все и звери сном заснут крепким, встала царица тихонько, чтоб Ивана-царя не разбудить, оделась да на улицу прошмыгнула. Вышла за околицу и в лес скорей побежала. Идёт она, бредёт по лесу тёмному и страшному, да где искать теперь водяного, суженого своего? Вышла царица бывшая на полянку маленькую, а там избушка стоит чёрная, на ногах куриных. Взобралась Варя на крылечко, постучаться решила, приюта попросить на ночь. Поскреблась робко, а дверь вдруг как отворилась резко, а оттуда Яга недовольная выглянула. - Ну, и что опять надобно? Всё, закрыты мы! Ночь уже какая! Только прилечь решила - и надо ж, принёс опять леший счастьице! Что шляетесь, бездельники? - Во-первых, здравствуйте. - поправила Варя старушку незнакомую, плечом ту от входа оттесняя и внутрь просачиваясь. - Во-вторых, одна я, и к тому же дело у меня есть важное. Видите ли, из дома я сбежала, горемычная, не подскажете ли, где мне суженого моего искать, Водяного Водяновича? - Что ж, подскажу, отчего не подсказать? - проворчала ведьма, успокаиваясь, и закрыла за девицей дверь. - Живёт водяной совсем недалеко отсюда, буквально в двух шагах. - намекнула Яга тонко, усаживаясь за стол и снова за чай травяной принимаясь. - В серёдке самой рощи берёзовой, в озерце небольшом... Проводить тебя, дитятко? - со вздохом предложила ведьма, видя, что Варя и не собирается немедленно срываться с места и бежать к жениху своему наречённому. Кивнула бывшая царевна, и они с ведьмой тут же перенеслись на берег озера. Гостей заметив, тут же и водяной вышел. Увидела его Варвара и подумала, что и впрямь не так он в темноте страшен... Призналась она, зачем пришла, спросила, хочет ли ещё водяной на ней жениться? Покочевряжился дух, конечно, для порядка, но согласился, ибо больно люба ему была царевна бывшая. Тут же Яга их и повенчала, и стали водяной с Варварой с тех пор жить-поживать да водянчиков маленьких растить, а о Ване и царстве и не поминали даже. Конец. 10/18/2005 Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 3 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ На 4 апреля в этом году выпадает Пасха. Владимир Набоков Пасхальный дождь В этот день одинокая и старая швейцарка, Жозефина Львовна, как именовали ее в русской семье, где прожила она некогда двенадцать лет, купила полдюжины яиц, черную кисть и две пурпурных пуговицы акварели. В этот день цвели яблони, и реклама кинематографа на углу отражалась кверх ногами в гладкой луже, и утром горы за озером Лемана были подернуты сплошной шелковистой дымкой, подобной полупрозрачной бумаге, которой покрываются офорты в дорогих книгах. Дымка обещала погожий день, но солнце только скользнуло по крышам косых каменных домишек, по мокрым проволокам игрушечного трамвая, и снова растаяло в туманах; день выдался тихий, по-весеннему облачный, а к вечеру пахнуло с гор тяжелым ледяным ветром, и Жозефина, шедшая к себе домой, так закашлялась, что в дверях пошатнулась, побагровела, оперлась на свой туго спеленутый зонтик, узкий, как черная трость. В комнате уже было темно. Когда она зажгла лампу, осветились ее руки, худые, обтянутые глянцевитой кожей, в старческих веснушках, с белыми пятнышками на ногтях. Жозефина разложила на столе свои покупки, сбросила пальто и шляпу на постель, налила воды в стакан и, надев пенсне с черными ободками, - от которых темно-серые глаза ее стали строгими под густыми, траурными бровями, сросшимися на переносице, - принялась красить яйца. Но оказалось, что акварельный кармин почему-то не пристает, надо было, пожалуй, купить какой-нибудь химической краски, да она не знала, как спрашивать, постеснялась объяснить. Подумала: не пойти ли к знакомому аптекарю, заодно достала бы аспирину. Тело было так вяло, от жара ныли глазные яблоки; хотелось тихо сидеть, тихо думать. Сегодня у русских страстная суббота. Когда-то на Невском проспекте оборванцы продавали особого рода щипцы. Этими щипцами было так удобно захватить и вынуть яйцо из горячей темно-синей или оранжевой жидкости. Но были также и деревянные ложки; легко и плотно постукивали о толстое стекло стаканов, в которых пряно дымилась краска. Яйца потом сохли по кучкам - красные с красными, зеленые с зелеными. И еще иначе расцвечивали их : туго обертывали в тряпочки, подложив бумажку декалькомани, похожую на образцы обоев. И после варки, когда лакей приносил обратно из кухни громадную кастрюлю, так занятно было распутывать нитки, вынимать рябые, мраморные яйца из влажных, теплых тряпок; от них шел нежный пар, детский запашок. Странно было старой швейцарке вспоминать, что, живя в России, она тосковала, посылала на родину, друзьям, длинные, меланхолические, прекрасно написанные письма о том, что она всегда чувствует себя лишней, непонятой. Ежедневно после завтрака ездила она кататься с воспитанницей Элен в широком открытом ландо; и рядом с толстым задом кучера, похожим на исполинскую синюю тыкву, сутулилась спина старика-выездного, - золотые пуговицы, кокарда. И из русских слов она только и знала, что: кутчер, тиш-тиш, нитчего... Петербург покинула она со смутным облегчением, - как только началась война. Ей казалось, что теперь она без конца будет наслаждаться болтовней вечерних друзей, уютом родного городка. А вышло как раз наоборот: настоящая ее жизнь - то есть та часть жизни, когда человек острее и глубже всего привыкает к вещам и к людям, - протекла там, в России, которую она бессознательно полюбила, поняла и где нынче Бог весть что творится... А завтра - православная Пасха. Жозефина Львовна шумно вздохнула, встала, прикрыла плотнее оконницу. Посмотрела на часы, - черные, на никелевой цепочке. Надо было все-таки что-нибудь сделать с яйцами этими: она предназначила их в подарок Платоновым, пожилой русской чете, недавно осевшей в Лозанне, в родном и чуждом ей городке, где трудно дышать, где дома построены случайно, вповалку, вкривь и вкось вдоль крутых угловатых улочек. Она задумалась, слушая гул в ушах, потом встрепенулась, налила в жестяную банку пузырек лиловых чернил и осторожно опустила туда яйцо. Дверь тихо отворилась. Вошла, как мышь, соседка, м-ль Финар - тоже бывшая гувернантка, - маленькая, худенькая, с подстриженными, сплошь серебряными волосами, закутанная в черный платок, отливающий стеклярусом. Жозефина, услыша ее мышиные шажки, неловко прикрыла газетой банку, яйца, что сохли на промокательной бумаге: - Что вам нужно? Я не люблю, когда входят ко мне так... М-ль Финар боком взглянула на взволнованное лицо Жозефины, ничего не сказала, но страшно обиделась и молча, все той же мелкой походкой, вышла из комнаты. Яйца были теперь ядовито-фиолетового цвета. На одном - непокрашенном она решила начертить две пасхальных буквы, как это всегда делалось в России. Первую букву "Х" написала хорошо, - но вторую никак не могла правильно вспомнить, и в конце концов вышло у нее вместо "В" нелепое кривое "Я". Когда чернила совсем высохли, она завернула яйца в мягкую туалетную бумагу и вложила их в кожаную свою сумку. Но какая мучительная вялость... Хотелось лечь в постель, выпить горячего кофе, вытянуть ноги... Знобило, кололо веки... И когда она вышла на улицу, снова сухой треск кашля подступил к горлу. На дворе было пустынно, сыро и темно. Платоновы жили неподалеку. Они сидели за чайным столом, и Платонов, плешивый, с жидкой бородкой, в саржевой рубахе с косым воротом, набивал в гильзы желтый табак, - когда, стукнув в дверь набалдашником зонтика, вошла Жозефина Львовна. - А, добрый вечер, Mademoiselle... Она подсела к ним, безвкусно и многословно заговорила о том, что завтра - русская Пасха. Вынула по одному фиолетовые яйца из сумки. Платонов приметил то, на котором лиловели буквы "Х. Я.", и рассмеялся. - Что это она еврейские инициалы закатила... Жена его, полная дама со скорбными глазами, в желтом парике, вскользь улыбнулась; равнодушно стала благодарить, растягивая французские гласные. Жозефина не поняла, почему засмеялись. Ей стало жарко и грустно. Опять заговорила; чувствовала, что говорит совсем не то, - но не могла остановиться: - Да, в этот момент в России нет Пасхи... Это бедная Россия. О, я помню, как целовались на улицах. И моя маленькая Элен была в этот день как ангел... О, я по целым ночам плачу, когда думаю о вашей прекрасной родине... Платоновым было всегда неприятно от этих разговоров. Как разорившиеся богачи скрывают нищету свою, становятся еще горделивее, неприступнее, так и они никогда не толковали с посторонними о потерянной родине, и потому Жозефина считала втайне, что они России не любят вовсе. Обычно, когда она приходила к ним, ей казалось, что вот начнет она говорить со слезами на глазах об этой прекрасной России, и вдруг Платоновы расплачутся и станут тоже вспоминать, рассказывать, и будут они так сидеть втроем всю ночь, вспоминая и плача, и пожимая друг другу руки. А на самом деле этого не случалось никогда... Платонов вежливо и безучастно кивал бородкой, - а жена его все норовила расспросить, где подешевле можно достать чаю, мыла. Платонов принялся вновь набивать папиросы; жена его ровно раскладывала их в картонной коробке. Оба они рассчитывали прилечь до того, как пойти к заутрене - в греческую церковь за углом... Хотелось молчать, думать о своем, говорить одними взглядами, особыми, словно рассеянными улыбками, о сыне, убитом в Крыму, о пасхальных мелочах, о домовой церкви на Почтамтской, а тут эта болтливая сентиментальная старуха с тревожными темно-серыми глазами, пришла, вздыхает, и так будет сидеть до того времени, пока они сами не выйдут из дому. Жозефина замолкла: жадно мечтала о том, что, быть может, ее пригласят тоже пойти в церковь, а после - разговляться. Знала, что накануне Платоновы пекли куличи, и хотя есть она, конечно, не могла, слишком знобило, - но все равно, - было бы хорошо, тепло, празднично. Платонов скрипнул зубами, сдерживая зевок, и украдкой взглянул себе на кисть, на циферблат под решеточкой. Жозефина поняла, что ее не позовут. Встала. - Вам нужно немного отдыха, мои добрые друзья. Но до того, как уйти, я хочу вам сказать... И, близко подойдя к Платонову, который встал тоже, - она звонко и фальшиво воскликнула: - Кристосе Воскресе. Это была ее последняя надежда вызвать взрыв горячих сладких слез, пасхальных поцелуев, приглашенья разговеться вместе... Но Платонов только расправил плечи и спокойно засмеялся. - Ну вот видите, Mademoiselle, вы прекрасно произносите по-русски... Выйдя на улицу, она разрыдалась - и шла, прижимая платок к глазам, слегка пошатываясь и постукивая по панели шелковой тростью зонтика. Небо было глубоко и тревожно: смутная луна, тучи, как развалины. У освещенного кинематографа отражались в луже вывернутые ступни курчавого Чаплина. А когда Жозефина проходила под шумящими, плачущими деревьями вдоль озера, подобного стене тумана, то увидела: на краю небольшого мола жидко светится изумрудный фонарь, а в черную шлюпку, что хлюпала внизу, влезает что-то большое, белое... Присмотрелась сквозь слезы: громадный старый лебедь топорщился, бил крылом, и вот, неуклюжий, как гусь, тяжко перевалился через борт; шлюпка закачалась, зеленые круги хлынули по черной маслянистой воде, переходящей в туман. Жозефина подумала - не пойти ли все-таки в церковь? Но так случилось, что в Петербурге она только бывала в красной кирке, в конце Морской улицы, и теперь в православный храм входить было совестно, не знала, когда креститься, как складывать пальцы, - могли сделать замечание. Прохватывал озноб. В голове путались шелесты, чмоканье деревьев, черные тучи, - и воспоминанья пасхальные - горы разноцветных яиц, смуглый блеск Исакия... Туманная, оглушенная, она кое-как дотащилась до дому, поднялась по лестнице, стукаясь плечом о стену, - и потом, шатаясь, отбивая зубами дробь , стала раздеваться, ослабела - и с блаженной, изумленной улыбкой повалилась на постель. Бред, бурный, могучий, как колокольное дыхание, овладел ею. Горы разноцветных яиц рассыпались с круглым чоканьем; не то солнце, не то баран из сливочного масла, с золотыми рогами, ввалился через окно и стал расти, жаркой желтизной заполнил всю комнату. А яйца взбегали, скатывались по блестящим дощечкам, стукались, трескалась скорлупа, - и на белке были малиновые подтеки... Так пробредила она всю ночь, и только утром еще обиженная м-ль Финар вошла к ней - и ахнула, всполошилась, побежала за доктором: - Крупозное воспаление в легком, Mademoiselle. Сквозь волны бреда мелькали: цветы обоев, серебряные волосы старушки, спокойные глаза доктора, - мелькали и расплывались, - и снова взволнованный гул счастья обдавал душу, сказочно синело небо, как гигантское крашеное яйцо, бухали колокола и входил кто-то, похожий не то на Платонова, не то на отца Элен, - и, входя, развертывал газету, клал ее на стол, а сам садился поодаль - и поглядывал то на Жозефину, то на белые листы, со значительной, скромной, слегка лукавой улыбкой. И Жозефина знала, что там, в этой газете, какая-то дивная весть, но не могла, не умела разобрать черный заголовок, русские буквы, - а гость все улыбался и поглядывал значительно, и казалось, что вот-вот он откроет ей тайну, утвердит счастье, что предчувствовала она, - но медленно таял человек, наплывало беспамятство - черная туча... И потом опять запестрели бредовые сны, катилось ландо по набережной, Элен лакала с деревянной ложки горячую яркую краску, и широко сияла Нева, и Царь Петр вдруг спрыгнул с медного коня, разом опустившего оба копыта, и подошел к Жозефине, с улыбкой на бурном, зеленом лице, обнял ее, поцеловал в одну щеку, в другую, и губы были нежные, теплые, - и когда в третий раз он коснулся ее щеки, она со стоном счастия забилась, раскинула руки - и вдруг затихла. Рано утром, на шестой день болезни, после кризиса, Жозефина Львовна очнулась. В окне светло мерцало белое небо, шел отвесный дождь, шелестел, журчал по желобам. Мокрая ветка тянулась вдоль стекла, и лист на самом конце все вздрагивал под дождевыми ударами, нагибался, ронял с зеленого острия крупную каплю, вздрагивал опять, и опять скатывался влажный луч, свисала длинная, светлая серьга, падала... И Жозефине казалось, что дождевая прохлада течет по ее жилам, она не могла оторвать глаза от струящегося неба - и дышащий, млеющий дождь был так приятен, так умилительно вздрагивал лист, что захотелось ей смеяться, смех наполнил ее, - но еще был беззвучным, переливался по телу, щекотал нёбо - вот-вот вырвется сейчас... Что-то зацарапало и вздохнуло, слева, в углу комнаты... Вся дрожа от смеха, растущего в ней, она отвела глаза от окна, повернула лицо: на полу ничком лежала старушка в черном платке, серебристые подстриженные волосы сердито тряслись, она ерзала, совала руку под шкаф, куда закатился клубок шерсти. Черная нить ползла из-под шкафа к стулу, где остались спицы и недовязанный чулок. И, увидя черную спину м-ль Финар, ерзающие ноги, сапожки на пуговицах, - Жозефина выпустила прорывающийся смех, затряслась, воркуя и задыхаясь, под пуховиком своим, чувствуя, что воскресла, что вернулась издалека, из тумана счастия, чудес, пасхального великолепия. 1925 г. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 6 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 7 апреля - Всемирный день здоровья Владислав Бахревский Лекарство от семидесяти семи болезней Дом бабки Травницы стоял над рекой. Крыша на домике сидела шалашиком, и потому в деревне называли его "дом в платочке". На трубе намывал гостей черный кот, похожий на старую, давно не ношенную шапку. Дверь в темные сени была открыта. Привязанные к притолоке, покачивались на ветру щучьи хребты. Под крышей, вместо ласточкиного, лепился серебряно-серый шар осиного гнезда. - Лешенька, это то, что нам надо! - обрадовалась Вера Федоровна, поставила чемодан на землю и постучала в окошко. Никто не отозвался. - Мама, погляди! - показал Леша. На самой крутизне, над омутом, высокая старуха ловила в воздухе что-то невидимое и складывала в хозяйственную сумку. - В здравом ли она уме? Мне говорили, что ей девяносто девять лет, - шепнула Вера Федоровна Леше. - В здравом, в здравом! - крикнула Травница и пошла к дому. - Все о вас знаю, все ведаю. А руками попусту машу - так сегодня день Лукьяна-ветреника. По ветрам нынче гадают. Травница поднялась на крыльцо и сверху посмотрела на гостей, глаза у нее были синие, веселые. - Значит, так, - сказала она. - Окна и летом заклеены, двери обиты изнутри и снаружи, а все равно: то ангина, то бронхит, в коленях ревматизм, аппетита нет, спит плохо. У каких только профессоров не бывали, каких только лекарств не кушали: американских, тибетских, индийских; из аптеки английской королевы пилюли добывали. "Вот это да!" - подумал Леша. Травница выпалила любимую мамину присказку. - Лечу я семьдесят семь хворей настоем на семидесяти семи травах, но жить нужно у меня и делать все, что велю. - Мы согласны! - Вера Федоровна благодарно прижала руки к груди. – Я ведь тоже очень и очень больна. Лягу, вслушаюсь в самое себя - в каждой жилочке немочь. - Молодая, а платье носишь шестидесятого размера, - усмехнулась Травница и показала на щучьи хребты. - Заразу отгоняет. - А осы не кусаются? - осторожно спросила Вера Федоровна. - Осы в доме - хорошо, - строго сказала Травница. Потолок в сенях сплошь был завешан пучками трав и вениками, а в горнице было светло и чисто. - Вот вам по кружке молока, и пойдете со мной на полдник, Буренку доить. - Может, сразу настоя вашего выпить? - спросила Вера Федоровна. - Моя Буренка вредные травки пропускает, а полезные под метелку берет. Куда моему настою против коровьего молочка! Травница взяла бидон и вывела из-за печи велосипед. На крыльце она сложила пальцы колечком и свистнула на всю улицу. Из соседнего дома выбежал мальчик. - Вася, пригони-ка мне два велосипеда, свой и материн. Вася привел велосипеды. Травница прикрепила к своему косу, к Лешиному - грабли, к велосипеду Веры Федоровны - вилы. Спустились к реке. Здесь, привязанная к колышку, как послушный теленок, ждала людей лодка. - Садитесь! - Травница погрузила велосипеды, толкнула лодку, села за весла и стала командовать сама себе: - Ать-два! Ать-два! У нас луга заречные, брод далеко. На середине речки бабуся передала весла Леше. - А ну-ка, молодец, постарайся! Ать-два! Леша одним веслом махнул - маму забрызгал, другое в воду зарылось. Дергает Леша весло - ни туда, ни сюда, лодку развернуло, понесло боком. Вера Федоровна кинулась на помощь. Налегли они на весла вдвоем, гребли разом и по очереди, приплыли наконец. Поглядели, а берег тот самый, с которого в путь отправились. - Теперь моя очередь грести, - сказала Травница. Махнула веселками, вода за кормой закучерявилась, и вот уже осока с лодкой шушукается. Сели на велосипеды, покатили стежкой по зеленому лугу, поскакали по коренью в темном еловом лесу, выкатили на простор. В тени, под березами, на краю леса отдыхало от жары и от оводов стадо. Подоила Травница Буренку, напоила гостей парным молоком - и опять в путь. Сначала ехали, потом велосипеды на себе несли. Пробрались к старым вырубкам. - Я здесь вокруг кустов покошу, ты, Леша, траву сгребай, а ты, Вера Федоровна, к дороге носи. Дело сделали, Травница и говорит: - Леша, вон на той березе, наверху, листочки молодые. Нарви мне веток. - Он упадет! - замахала руками Вера Федоровна. - Я сама. Я в детстве по деревьям, как белка, скакала. И полезла. А ствол тонкий, дрожит, гнется. Потянулась Вера Федоровна за молодыми веточками, и - ах! - понесла береза ее к земле, поставила, а сама тотчас распрямилась. Леша полез. С сучка на сучок - и на маму посматривает. А как стала береза подрагивать да покачиваться, вцепился Лешенька в белый ствол руками-ногами, как клещ. - На первый раз прощается, - сказала Травница и сама полезла на березу. Сначала Лешу отлепила от дерева, в ручки Вере Федоровне передала, а потом уж молодых веток наломала. Вернулись домой, Леша и говорит: - Обедать пора! - Пора-то пора, - отвечает Травница. - Да деревенька у нас глухая, северная, газа нет. Поди-ка, Леша, наруби чурбачков - печку затопить. - Я сама! - испугалась Вера Федоровна. - Леша может ногу топором поранить. Нарубила она дров, а Леша их натаскал. У бабуси новое дело. - Пока щи да каша варятся, прополи, Лешенька, морковку в огороде, да, смотри, морковь не повыдергай. - Мы вместе! - пришла на помощь сыну Вера Федоровна. Полгрядки пропололи - еда сварилась. Леша в городе, как плохой поросенок, одну жижицу из супов да борщей высасывал, а тут полную ложку в рот тащит. Поели, Травница и говорит: - Ступай, Леша, в салочки с ребятишками поиграй. - Я только одну минуту полежу! - попросил Леша, прилег на сундук и заснул, а Вера Федоровна вместе с ним. Разбудила их Травница вечером. - Буренка из стада пришла, пора молоко пить; пора в парной реке на заре вечерней купаться. Вода в реке - как Буренкино молоко. Искупались, на крылечке перед сном посидели, на первые звездочки поглядели. - А когда настой будем пить? - спрашивает Леша: привык он, бедный, лечиться. - По нынешнему теплу воздух любого питья полезней, - сказала Травница. - Только вот спать пора, вставать нам рано. На Севере летний день долгий. Пойдет, пойдет заря вечерняя на убыль, а полымя-то и перекинется с запада на восток: ночи как не бывало. Подняла Травница гостей на утренней заре. Повела к реке купаться. Вода холодная. Зажмурил Леша глаза и сиганул в заревую реку. Выскочил, а тело горит, звенит, работа в руки просится, в голове ясно. А тут белые лебеди над деревней низко прошли. - Никогда не видал! - удивился Леша. - Да ведь и я не видала, - призналась Вера Федоровна и тоже нырнула в заревую реку вслед за Травницей. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 7 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 8 апреля - Международный день цыган. Волшебный колодец Цыганская сказка Спит цыганка, и снится ей сон, будто приходит к ней какая-то старуха и говорит, чтобы шла она за водой туда-то и туда-то. - Большой клад попадет к тебе, милая, ты уж своего счастья не упускай, - сказала старуха и сгинула. Проснулась цыганка в холодном поту. Видит: муж рядом спит. "Ничего ему говорить не буду, пусть потом порадуется" ,- решила цыганка и потихонечку выбралась из шатра. Взяла она коромысла, повесила ведра на них, веревку прихватила и пошла по дороге, как ей старуха велела. А в небе луна светит, путь цыганке освещает. Видит цыганка: и вправду, колодец стоит. Привязала она к ведру веревку и бросила ведро вниз. Зачерпнула раз, вынимает ведро, а в нем одна грязь да песок. Снова бросила цыганка ведро в колодец, второй раз зачерпнула, вынимает ведро, а в нем угли черные. Забулькал тут колодец, забурлил, и начала из него вода подниматься - прямо к цыганке. Ключом бьет вода. Со страха пустилась цыганка бежать. Пробежала немного да опомнилась, вспомнила, что старуха ей про клад говорила. Подумала цыганка и вернулась обратно. Подошла к колодцу и тут же вспомнила, что ведро с веревкой она в колодце утопила. Воскликнула цыганка: - Боже, сделай так, чтобы вернулось мое добро! Едва произнесла она эти слова, как на поверхность воды поднялась маленькая бочечка деревянная и плывет прямо в руки цыганке... А в это время муж цыганки проснулся. Видит: нет жены. - И где ж ты пропала, чертова баба? - рассердился цыган и побежал искать жену. Увидал ее у колодца и кричит издалека: - Ты чего там стоишь? Нашла время, когда за водой ходить, дура! Только докатились эти слова до колодца, как ухнул бочонок обратно в яму, спала вода, покрылась зеленью, как в болоте, и все затихло. А ведро с воем и стоном выпрыгнуло прямо в руки цыганке. Как стояла она, так и села у колодца без сил. И не знает, то ли мужа от злости изругать, что помешал он клад вытащить, то ли на себе волосы рвать, что не могла потише из шатра выйти. Так и вернулись цыган с цыганкой в шатер без клада и с пустыми ведрами. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 11 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 12 апреля - Всемирный день авиации и космонавтики Юрий Глазков Лётчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза. Заправка Сооружение висело далеко за солнечной системой, на полдороге к Веге. Оно не имело рекламных огней, было скромным и неприметным – шар, летящий в безмолвии, с причалами, стыковочными устройствами, антеннами. Гарри набрёл на него случайно и был счастлив своей находкой. Радар его обшарпанного корабля настойчиво показывал наличие метеорита прямо по курсу, и Гарри сделал всё, чтобы избежать столкновения, но когда «метеорит» обозначился в иллюминаторе, Гарри ахнул и начал срочное торможение. Перед ним была идеальная гладкая сфера, блистающая в лучах смешанного света далёких и близких звёзд. Гарри мастерски приткнул свою старую калошу к шару, проник внутрь и обшарил все его внутренности. Небольшая стойка для раздачи, автомат с пищей, перекладина и ремни для фиксации. Вот и всё. Да ещё масса клавиш. Назначение некоторых Гарри разгадал: одна заставляла наполняться банки питейными жидкостями, другая выбрасывала пакеты с белой питательной массой, третья вызывала звучание необычной дребезжащей музыки, четвёртая включала экран, на котором бегали фигурки, похожие на чёртиков. Но самое удивительное и радостное Гарри обнаружил в дальнем углу, за панелью с клавишами. Там был кран, открыв который, Гарри застонал от удовольствия. Он выпятил грудь и наполнил банку до самого клапана. Жгучая струя ударила в ждущее горло. Банка опустела в мгновение ока. Гарри перевёл дыхание. «И кто же придумал такую прелесть, гений, да и только! Знать бы кто, я б ему памятник отлил из веговского серебра, чтобы все его приветствовали как генерала, пролетая мимо. Это же надо так сообразить, на дальних путях – и на тебе… Такая выпивка!» Проснувшись, он долго соображал, где он и что с ним. Голова трещала, во рту было сухо. «Дурная привычка – пить с утра». – подумал он и налил ещё… Лишь одна необычность беспокоила его, как любого честного человека, - он не находил кассы, чтобы расплатиться, и это его нервировало. - Где же эта чёртова касса, куда класть монеты? И сколько? – лихорадочно спрашивал он себя. Гарри хлебнул ещё. Мутные глаза различили скопление странных фигур на экране. Он тряхнул головой. Чёртики не пропали, а стали подпрыгивать, хрюкая от восторга. Гарри оттолкнулся от стенки и, выставив вперёд два пальца, изображая бабушкину «козу рогатую», ринулся к ближайшему из них. - Дай-ка я тебя обниму, чертяга! Черти исчезли. В иллюминатор Гарри увидел отваливающий корабль странной конструкции. «Чего они рванули?» - подумал Гарри. …Срочный старт прошёл успешно: к счастью, танки корабля успели закачать топливом почти наполовину. Корабль отошёл от заправочной станции и на форсаже ринулся к звезде Зета. - Крышка нашей заправке. Но кто они такие, если пьют ракетное топливо? И чего только не встретишь в бесконечной Вселенной! – размышлял командир зетовского корабля. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 11 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 12 апреля - День рождения рок-н-ролла. Джон Леннон Вечеринка у Рэндольфа Наступил Рождественский вечер, но Рэндольф хирел один. Где же все его добрые приятели - Берни, Дэйв, Никки, Алиса, Бедди, Фриба, Вигги, Найджел, Альфред, Клайв, Стэн, Франк, Том, Гарри, Джордж, Гарольд? Куда все они подевались в такой день? Рэндольф мрустно поглазел на единственную проздравительную открыжку, которую ему прислал отец, жующий отдельно. "В толк не возьму, как же это я такой одиночный, да в тот самый вечер, когда, вроде бы, положено встрематься с дружками", - размышлял Рэндольф. Тем бременем, он продлежал развешивать всюду разукрашения и всяческую чешуру. Вдруг, как грум среди частного неба, раздается превеселый стук в дверь. Ну кто, да кто бы это мог стучаться в дверь ко мне, страшивает он и отворяет. Глядь, а на пороге-то все его шнурки-приятели, как один: Берни, Дэйв, Никки, Алиса, Бедди, Фриба, Вигги, Найджел, Альфред, Клайв, Стэн, Франк, Том, Гарри, Джордж, Гарольд, ну дела! "Заходите старики, кореша и чуваки", - приветствовал их Рэндольф, ухвыляясь от уха до рыла. Ну, они и ввалились, хохмоча и голося: "Веселого Рожлиства, Рэндольф", - громко и сердечно, а потом накинулись на него и ну тузить, лупить по кумполу, приговаривая: "Никогда-то мы не любили тебя, дурья твоя башка, и чего ты только к нам примазывался, олух..." Словом, они убили его, видите ли, но по крайней мере, нельзя ведь сказать, что он помер одиноко, верно? Счастливого Рождества тебе, Рэндольф, друган ты наш! Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 16 апреля 2010 Фёдор Сологуб. Золотой кол. Мальчик Вова рассердился на папу. Говорит Вова няне: — Как только я вырасту, поступлю в генералы, приду к папиному дому с пушкой, папу в плен возьму и на кол посажу. А папа тут как тут, и говорит: — Ах ты, злой мальчик! Как же это ты папу на кол хочешь посадить? Ведь папе больно будет. Вова испугался и говорит: — Так ведь это, папа, будет кол золотой, и с надписью: за храбрость. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 19 апреля 2010 Ганс Христиан Андерсен Капля воды Вы, конечно, видали увеличительное стекло — круглое, выпуклое, через которое все вещи кажутся во сто раз больше, чем они на самом деле? Если через него поглядеть на каплю воды, взятую где-нибудь из пруда, то увидишь целые тысячи диковинных зверюшек, которых вообще никогда не видно в воде, хотя они там, конечно, есть. Смотришь на каплю такой воды, а перед тобой, ни дать ни взять, целая тарелка живых креветок, которые прыгают, копошатся, хлопочут, откусывают друг у друга то переднюю ножку, то заднюю, то тут уголок, то там кончик и при этом радуются и веселятся по-своему! Жил-был один старик, которого все звали Копун Хлопотун, — такое уж у него было имя. Он вечно копался и хлопотал над всякою вещью, желая извлечь из нее все, что только вообще можно, а нельзя было достигнуть этого простым путем — прибегал к колдовству. Вот сидит он раз да смотрит через увеличительное стекло на каплю воды, взятой прямо из лужи. Батюшки мои, как эти зверюшки копошились и хлопотали тут! Их были тысячи, и все они прыгали, скакали, кусались, щипались и пожирали друг друга. — Но ведь это отвратительно! — вскричал старый Копун Хлопотун. — Нельзя ли их как-нибудь умиротворить, ввести у них порядок, чтобы всякий знал свое место и свои права? Думал-думал старик, а все ничего придумать не мог. Пришлось прибегнуть к колдовству. — Надо их окрасить, чтобы они больше бросались в глаза! — сказал он и чуть капнул на них какою-то жидкостью, вроде красного вина; но это было не вино, а ведьмина кровь самого первого сорта. Все диковинные зверюшки вдруг приняли красноватый оттенок, и каплю воды можно было теперь принять за целый город, кишевший голыми дикарями. — Что у тебя тут? — спросил старика другой колдун, без имени, — этим-то он как раз и отличался. — А вот угадай! — отозвался Копун Хлопотун. — Угадаешь — я подарю тебе эту штуку. Но угадать не так-то легко, если не знаешь, в чем дело! Колдун без имени поглядел в увеличительное Стекло. Право, перед ним был целый город, кишевший людьми, но все они бегали нагишом! Ужас что такое! А еще ужаснее было то, что они немилосердно толкались, щипались, кусались и рвали друг друга в клочья! Кто был внизу — непременно выбивался наверх, кто был наверху — попадал вниз. — Гляди, гляди! Вон у того нога длиннее моей! Долой ее! А вот у этого крошечная шишка за ухом, крошечная, невинная шишка, но ему от нее больно, так пусть будет еще больнее! И они кусали беднягу, рвали на части и пожирали за то, что у него была крошечная шишка. Смотрят кто-нибудь сидит себе смирно, как красная девица, никого не трогает, лишь бы и его не трогали, так нет, давай его тормошить, таскать, теребить, пока от него не останется и следа! — Ужасно забавно! — сказал колдун без имени. — Ну, а что это такое, по-твоему? Можешь угадать? — спросил Копун Хлопотун. — Тут и угадывать нечего! Сразу видно! — отвечал тот. — Это Копенгаген или другой какой-нибудь большой город, они все ведь похожи один на другой!.. Это большой город! — Это капля воды из лужи! — промолвил Копун Хлопотун. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 23 апреля 2010 Игорь Баталевич Сказка про дурака Жил-был на свете Дурак. Самый что ни на есть обычный, простой, ничем не выдающийся Дурак. С самого его детства все дети, которые постоянно носятся по дворам, не имея ни малейшей возможности усидеть на месте (иначе что-то где-то случится без них, это надо же!), стали замечать, что он вовсе не такой, как все. В то время, как все дёргали девчонок за косы или забирались в соседский сад за яблоками, или дрались на деревянных мечах, как настоящие рыцари на турнирах, Дурак сидел в сторонке, подальше от всех. Он смотрел, как ветер играет в кроне тополей, как деловито снуют вверх и вниз по травинкам неугомонные муравьи, как вода в речке с журчанием гладит камни… Сначала все дети думали, что просто у парня нет настроения, потом пробовали звать его в свои игры. И он поначалу приходил, но, поиграв полчаса, старался убежать. А потом и вовсе стал отказываться. И дети махнули на него рукой, сказав: «Ну что же с него возьмёшь – Дурак он и есть Дурак». Когда дети уже не были детьми и когда настала пора перестать дёргать девчонок за косы, а смотреть на них совершенно другими глазами, Дурак и тут остался в стороне. Даже когда соседская дочка, высокая статная красавица с длиннющими русыми косами и глазами, в которых тонуло само небо, стала чаще заговаривать с ним, Дурак остался верен себе. Все мальчишки дохли от зависти. Они каждую ночь приносили к её дому полевые цветы, совершали в её честь множество подвигов, одинаково великолепных и бессмысленных, но она даже не смотрела в их сторону. Она смотрела только на него. А он только улыбался ей, смеялся и снова, и снова убегал смотреть на лес, на небо или на реку. И вот как-то раз она пошла с ним, вся полна ожидания, что вот сейчас он поймёт. И правда, он выглядел вполне счастливым, когда она сказала, что хочет составить ему компанию. Окрестных мальчишек чуть не разорвало от злости. А Дурак весь день проводил её по лесу и вдоль речки, не замечая ни её взоров, ни её полуоткрытых губ, ни её слегка учащённого дыхания. Он держал её за руку и без умолку рассказывал ей про ветер, про воду, землю, траву, деревья. О том, как луна ночью медленно проползает через кроны деревьев. О том, как здорово смотреть, как зажигаются звёзды в вечернем небе. О том, как ветер может ласково играть твоими волосами. Она вернулась из леса с поджатыми от злости и обиды губами. И на следующий же вечер ушла гулять за околицу с соседскими парнями, братьями, которых просто раздувало от гордости. А Дурак просто посмотрел ей вслед, улыбнулся и побежал в поле, смотреть на то, как закатное солнце своими последними за день лучами красит облака в розовый цвет. Конечно, Дурак помогал родителям по хозяйству. Отец даже отправил его в город, учиться на шорника. Только Дурак сбежал оттуда уже через неделю, сказав, что там нет леса, реки и даже ветер там пахнет чем-то плохим и какой-то весь деловой и озабоченный чем-то. Родители, особенно отец, поначалу злились, но потом просто махнули на него рукой – что с него взять, с Дурака… Однажды через их деревню проходил странствующий Маг. Он ходил по свету и зарабатывал себе на жизнь тем, что за деньги, еду и ночлег показывал разные чудеса. От незнакомых, гортанных слов его заклинаний тучи сбегались со всех уголков неба и шёл дождь. Поднимался и снова затихал ветер. Огонь разгорался и тух пол его взглядом. И многих зверей заклинал он. И вот Маг однажды заметил Дурака и спросил, кто это. - А, это наш Дурак. Не обращайте на него внимания, господин, сделайте ещё какое-нибудь чудо! Два дня Маг наблюдал за Дураком, а на третий день пошёл за ним в лес. Он нашёл его, конечно, на берегу ручья, где Дурак слушал, как капли вызванного Магом дождя стучат по воде и стеблям речной травы. Маг сел рядом с ним, раскинул над их головами магический щит от дождя и сказал ему: - Парень, ты можешь пойти со мной. Я могу научить тебя, как заклинать природу, как подчинять стихии и зверей, как властвовать над всем. У тебя есть талант к этому, ты можешь научиться, это не похоже ни на что другое! Дурак удивлённо на него посмотрел и вылез из-под щита под дождь. - Властвовать и подчинять? Зачем? Разве не в естественности природы скрыта её сила и красота? Что за толк в ваших фокусах, господин, если они дают вам только то, что можно получить и другими путями – ковать металл или делать бочки. Насилие над природой не делает её красивой. Властвовать над кем-то – значит, делать кого-то несвободным. А я больше всего на свете люблю свободу. И потом, сколько бы вы не властвовали над природой, она всё равно оставит за собой последнее слово. Придёт время, и Смерть положит руку вам на плечо, как и всем нам. И что же вы вспомните тогда? Чем же ваши фокусы отличаются тогда от той же работы в кузне? Нет, господин, спасибо, но я не пойду с вами. И Дурак ушёл дальше в лес, смотреть на то, как лучи солнца пробиваются через недолговечные колдовские тучи. А Маг остался сидеть у ручья, невидящими глазами глядя в воду. Его щит растаял, и последние капли колдовского дождя упали ему на лицо. И ему казалось, что это смывается с него какая-то грязь. Долго сидел Маг у ручья. Молчал. А потом, так и не сказав никому ни слова, встал и ушёл из деревни. Прошло время. Уже Небо забрало к себе родителей Дурака, и всё хозяйство легло на него. Уже все бывшие мальчишки стали взрослыми, и теперь их собственные дети носились по улицам деревни, таская по ночам яблоки, гоняя собак или просто размахивая такими чудесными волшебными деревянными мечами. Соседская красавица вышла замуж за одного из братьев. Однако с каждым годом она бросала всё более печальные взгляды на Дурака. Один Дурак ничуть не изменился. Всё чаще, всё более надолго сбегал он в лес, за околицу. Хозяйство, за которым он почти и не смотрел, вскоре пришло в запустение. Однако всё, что нужно было ему для жизни, у него всегда было, как будто само росло у него в огороде. Люди, глядя на такую безответственность, только разводили руками – что с него взять, с Дурака… И вот пришёл день, когда Дурак не вернулся домой из леса. Не пришёл он и через неделю, и через месяц, и через год. Его даже пробовали искать, да где там… Поэтому ограничились тем, что запретили своим детям строго-настрого, под страхом порки, лазить в дом Дурака. А ну как дурость заразна-то… Вот спустя 15 лет после того, как пропал Дурак, в деревню пришёл тот самый Маг. Тот самый, да не тот. В его взгляде больше не было властной горделивой уверенности в себе. А на его губах блуждала улыбка, так похожая на улыбку Дурака. И, конечно, сразу у околицы его встретили дети. - Господин! Господин! Покажите какое-нибудь чудо! Маг улыбнулся. - Я больше не показываю чудес, дети. Все чудеса вокруг вас. Смотрите только. Но дети, конечно, ему не поверили, а недоумённо осмотрелись вокруг и побежали играть дальше – всё равно ведь ничего интересного не показывают… В деревне Маг спросил: где же тот, кого называют Дураком? Поначалу люди не поняли, о ком идёт речь, так быстро они забывают обо всём. И только одна пожилая женщина, с длинными седыми волосами и глазами, в которых тонуло само небо, сказала ему: - Он давно ушёл в лес. И больше не приходил к нам. Наверное, он там умер… Однако Маг тотчас же пошёл в лес искать Дурака. Он ведь был Маг, он мог узнать, куда пошёл человек независимо от того, когда он ушёл. Маг намерен был последовать за Дураком, найти его и сказать ему спасибо за тот урок. Но он проходил по лесу весь день и так и не нашёл следов Дурака. Ближе к вечеру он присел отдохнуть на том самом месте, где когда-то произошёл их разговор. Он сидел и смотрел, как вода ласково гладит речные камни, как ветер играет в кроне деревьев, как стрекозы порхают над водой. Он видел. С того момента, как он перестал быть властелином природы, а стал её другом, он смог узнать о ней гораздо больше. Ведь друг всегда больше знает о своём друге, чем властелин о своём слуге… И в тот момент он понял, что его поиски окончены. Что Дурак никуда отсюда не ушёл. Это его улыбкой сверкали блики закатного солнца на воде. Это его смехом шелестел ветер в кронах деревьев. Это его шёпотом журчала река, обтекая речные камни. Он был здесь, он был везде. Маг улыбнулся и сказал: «Спасибо!!!». И в этот момент ветер растрепал его волосы, а рыба, выпрыгнув из воды и снова нырнув, обрызгала водой его ноги. И это был ответ «пожалуйста!!!!». В деревне жители спросили Мага: - Ну что, господин? Вы нашли нашего Дурака? Признаться, мы тут долго вспоминали, о ком речь, да вот она напомнила! – и показали на женщину с длинными волосами. - Дурака? – спросил Маг и поднял на них свои глаза, холодные и прозрачные, как рассветное небо: - В вашей деревне было много дураков и только один Мудрец. Его я нашёл. Только для вас он потерян навсегда. Люди непонимающе смотрели на него, а потом расходились по своим хозяйственным делам. Всё равно ведь он чудес не показывает, разучился, поди, какой же он Маг. А многие крутили пальцем у виска. И только одна женщина, с глазами, в которых тонуло само небо, внимательно и долго смотрела вслед уходящему Магу, а потом перевела взгляд и не менее внимательно посмотрела на лес далеко за околицей, над которым как раз загорались первые звёзды. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 27 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 27 апреля - Вороний праздник и Мартын-Лисогон. Предки замечали, что в этот день вороны будят лис, однако от резкого пробуждения пару-тройку дней рыжие плутовки бывают слепы: «На Мартына на лисиц нападает курячья слепота», а следовательно, легко доступны врагу-охотнику. Как только недуг исчезает, животные переселяются в новые норы. Переселяются в новые гнёзда и чёрные птицы – вороны. Сказка про Ворону и лису. Глава 1. Вороне как-то бог послал еще один кусочек сыра. Прибежала лиса. — Ворона, — сказала лиса, — что вчера было помнишь? Ворона покрепче сжала клюв. — Я очень виновата перед тобой, — призналась лиса, смахнув слезу. — я солгала тебе. в корыстных целях. Ты вовсе не так хороша. У тебя совершенно заурядные перья. Нос каких тысячи. Глаза, честно говоря, глуповатые. А уж голос твой… даже не знаю… не стоит, право… — лиса замолчала. — Нет уж, договаривай! — хрипло каркнула ворона. Глава 2. Вороне как-то бог послал еще один кусочек сыра. Ворона сидела на дереве и ждала лису. Та опаздывала. «Пусть только появится, — думала ворона, злорадно потирая крылья. — пусть только рот откроет. я ей… не-е-ет, не сразу. Пусть сперва поговорит. Пусть из кожи вон вылезет, а я потом сыр вот на этот сучок наколю и ка-ак скажу…» Лисы все не было. «Ну где же она, — беспокоилась ворона. — Нюх, что ли, потеряла? Эй, лиса, — телепатически покричала она, — смотри какой сыр! Кис-кис-кис… или как там… тебя не съели часом?» Лиса не показывалась. «Подруга называется! Как сыр жрать так тут как тут, а как поговорить… — ворона расстроилась. — никто меня не любит. никого я не интересую. одна лиса была — и та бросила. не иначе, сороке бог камамбер послал, и эта рыжая предательница сейчас вокруг нее вьется, а я сижу тут одна-одинешенька, всеми забытая… голодная…» орошенный слезами сыр был солон как сулугуни. Пришла лиса. — Кгхм-рм-х, — обрадованно прочавкала ворона, — явилась! Так и быть, присоединяйся, тут еще осталось. — Кушай-кушай, — отмахнулась лиса. — я к сороке. глава 3. Ворона, взгромоздясь на ель, ждала, когда бог пошлет ей очередной кусочек сыра. Прибежала лиса. — Я не опоздала? — поинтересовалась она. Ворона помотала головой. Лиса присела под деревом. — Совсем обнаглели, — заметила она. Ворона кивнула. — Объявлений никаких не было? — спросила лиса. — Может, сегодня уже не будет? Ворона пожала плечами. — Ладно. — лиса встала. — ты жди, а я пока пойду. каркнешь, если что? — Дык, — заверила ее ворона. глава 4. Вороне как-то бог послал еще один кусочек сыра. Услышав шорох — «лиса!» — ворона, не жуя, проглотила сыр, поперхнулась, закашлялась, ударилась головой о ствол, потеряла сознание и рухнула вниз. Придя в себя, ворона обнаружила, что валяется, глубоко воткнувшись клювом, на маленькой луне. Луна была сплющена и пахла хлебом. — Это рай? — удивилась ворона. — Я от дедушки ушел, — ответили ей, — я от бабушки ушел. Очнувшись во второй раз, ворона поняла, что лежит в тенечке, а рядом сидит лиса и обмахивает ее хвостом. — Не бережешь ты себя, — заметила лиса. — Хоть бы обо мне подумала. — Оказывается, умирая, мы попадаем на луну, — поделилась опытом клинической смерти ворона. — Тебе померещилось, — лиса потерла масляно блестевший нос. — Честное слово. глава 5. Вороне как-то бог послал еще один кусочек сыра. Она позавтракать совсем уж было собралась, когда на поляну вышла лиса, а за ней — пять хорошеньких лисят. — Вот, дети, — обратилась к ним лиса, — это — та самая тетя, о которой я вам столько рассказывала. Лисята благоговейно рассматривали ворону. — Какой мудрый у нее взгляд, — заметил лисенок постарше. — И гордый профиль, — добавил второй, когда ворона попыталась отвернуться. — Фея, — тихо произнесла огненно-рыжая лисичка. Ворона делала вид, что не понимает, о ком речь. Лисята не отводили от нее восхищенных глаз. — Не такая уж она и красивая, — вдруг сказала самая маленькая лисичка. — Нельзя судить по внешности! — укорила ее сестра. — внутренняя красота важнее. — Вспомни, сколько она для нас сделала, — добавил старший лисенок. — Разве ты не чувствуешь, как много в тете скрыто доброты? — И благородства? — Нимба не видишь? Если бы вороны краснели, эта полыхала бы как жар-птица. — Дети, — прошептала она. В горле стоял ком. ворона сглотнула и повторила громче: — дорогие мои… глава 6. Вороне как-то бог послал два кусочка сыра. Один из них был завернут в хрустящую бумагу с яркой трафаретной надписью «Для лисы». «Странно, — подумала ворона, — а для кого второй?» глава 7. Вороне как-то бог послал еще один кусочек сыра. Сыр был порезан на аккуратные ломтики, переложенные чистыми полупрозрачными бумажками, и упакован в веселый разноцветный пластик. Ворона с лисой долго молча разглядывали все это великолепие. — Ошиблись, наверное, — вздохнула наконец ворона. — Вот оно как, оказывается, бывает, — мечтательно произнесла лиса. В глазах ее стояли слезы. — Возьми, — предложила ворона, — детям покажешь. Пусть знают. — Что ты, — испугалась лиса, — им же тут жить. глава 8. Вороне как-то бог послал еще один кусочек сыра. Внезапно рядом с ней на ветку опустился упитанный ворон. На одной ноге у него было массивное золотое кольцо, на второй — неразборчивая наколка. — Что, подруга, достала тебя лиса? — весело спросил он. — Не боись, кончились твои мучения. Будешь теперь мне сыр отдавать, а с лисой я сам потолкую. Ворона отодвинулась от него. Подошедшая лиса некоторое время разглядывала выпяченную грудь ворона. — Твой? — презрительно спросила она у вороны. Та замотала головой. — Проходи давай, — гаркнул ворон. — Тут теперь моя точка. Ворон ворону глаз не выклюет, а хвостатых мы скоро всех к когтю прижмем. — Идейный, — лиса вдруг сунула ворону под клюв красную книжечку. — Читать умеешь, рыцарь? Ворона успела разглядеть только золотую надпись на обложке. — Что такое «невермор»? — не выдержала она. Ворон пытался прикинуться колибри. Лиса спрятала книжечку, подобрала сыр и погрозила вороне: — Тебя что, ни на минуту оставить нельзя? То с дуба рухнешь, то с отморозками свяжешься… ладно, до завтра. Будут наезжать — скажи. Птицы старались друг на друга не смотреть. — Ну ты даешь! — бросил ворон, улетая. — Не могла предупредить, что у тебя такая крыша? — Она не крыша! — гордо прокаркала ему вслед ворона. — Она — Друг! (сказка взята с сайта http://skazzka.ru/viewtopic.php?id=1890 ) Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 28 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 29 апреля - Международный день танца Александр Куприн Царев гость из Наровчата Прежде всего надо осведомить читателей о том, что такое Наровчат, ибо слово это ни в истории, ни в литературе, ни в железнодорожных путеводителях не встречается. Так вот. Наровчат есть крошечный уездный городишко Пензенской губернии, никому не известный, ровно ничем не замечательный. Соседние городки, по русской охальной привычке, дразнят его: "Наровчат, одни колышки торчат". И правда, все наровчатские дома и пристройки построены исключительно из дерева, без малейшего намека на камень, река Безымянка протекает от города за версту; лето всегда бывает жаркое и сухое, а народ – ротозей. Долго ли тут до божьего попущения? Так и выгорал из года в год славный город, выгорал и опять обстраивался. Однако бедным городом Наровчат никак уже нельзя было назвать. По всему уезду пролегала превосходная хлебная полоса, природным густым черноземом на две сажени в глубину: никакого удобрения не надобно; урожай сам-сто, – груши, яблоки, сливы, вишни, малина, клубника, смородина – прямо хоть на международную выставку, а рогатый скот, домашняя откормленная птица и молочные поросята далеко превосходили и оставляли за собою не только Тамбов, но и Ярославль. Рабочей крестьянской силой была преимущественно мордва, захожее издревле племя, родня, с одной стороны – финнам, а с другой – венграм; народ туго понимаемый и языческий, но добродушный, уживчивый, не знающий отдыха в работе, трезвый и находчивый. Мордовские цветные вышивки на женских одеждах до сих пор известны всей России, так же как мордовская упряжь и мордовская обувь. В Рязанской губернии до сих пор еще говорят о человеке скрытном и лукавом: "Прост-то он прост, да простота-то его, как мордовский лапоть, о восьми концах". Что же касается до помещиков, то почти все они состояли из татарских князей. Роды свои они вели от Тамерлана (хромого Таймура), Чингисхана, Тахтомыша и других полумифических восточных владык, но уже давно отошли от веры Магометовой, а русскую грамоту разбирали кое-как, а то и вовсе ее не разбирали. Однако карточная игра прочно привилась в Наровчате. В почтенных дворянских домах играли в преферанс по копейке очко. Духовенство резалось в стукалку, а в Благородном собрании процветал серьезный штос, за которым проигрывались не только крупные ассигнации, но порою коляски с лошадьми, крепостные мужики, бабы и девки и целые имения. Тогдашние шулера, даже самые крупные, никогда не обходили своим профессиональным вниманием Наровчатскую троицкую ярмарку и считали ее, по доходности, второй после знаменитой Лебедянской. Не обходили Наровчат и лихие ремонтеры: тамошние лошади были хороших кровей, доброезжие и ладные под кавалерийское седло. Что греха таить, случались в Благородном собрании недоразумения, споры, неизбежные скандалы и бурные объяснения, в результате которых летали канделябры, облаивалась честь дворянских родов шестой книги и раздавались грозные голоса: – Вызываю! Сейчас же стреляться через платок! Где секунданты? Надо сказать, что этот роковой кровавый и смертельный вызов на мгновенную жестокую дуэль имел когда-то огромное распространение в дворянских захолустьях, но ни один печатный или письменный документ, ни одно словесное показание старожилов не донесли до сведения потомства о ритуале этого страшного поединка, о его правилах и об его бесчисленных убийственных жертвах во всех уездных городишках великой России. Правда, один из последних могикан, почтенный и престарелый князь Чугильдеев, рассказывал мне однажды под веселую руку о дуэли через платок, которой он был живым свидетелем в пору своей золотой юности. Но рассказ его был так бестолков, так запутан, так местами сам себе противоречив, что доискаться до серединной, хотя бы приблизительной истины не было никакой возможности. Порою казалось, что старший из секундантов, швыряя свой скомканный носовой платок вперед перед собою, обозначал этим место барьера, порою казалось, что дуэлянты по сигналу палили друг в друга наудачу. Порою же поединок признавался несостоявшимся за неимением у всех джентльменов ни одного носового платка. Но если дуэль и совершалась, то происходила она тут же в зале Благородного собрания и единственной жертвой ее являлся либо клубный лакей, либо маркер при биллиарде, получивший незначительную рану в седалище. Впрочем, Князевым рассказам трудно было давать вес и доверие, особенно тогда, когда он находился под мухой. Как уже сказано было выше, замечательных и примечательных событий в Наровчате никогда не происходило. Даты времени отсчитывались по мелким домашним происшествиям... Это было за год перед тем, как у Ольги Иннокентьевны родилась двойня, или год спустя после того, как мировой посредник Фалин привез из Пензы секрет яблочной пастилы, и все другое в том же роде. Но был все-таки в утлой и скудной летописи безвестного городка Наровчата один-единственный случай, который смело можно назвать необыкновенным и которому в свое время с пламенной ревностью завидовали и толстопятая Пенза, и раскормленный Тамбов, и богатая магометанская мыльная Казань. Да и в самом деле, было чему завидовать: вскоре после победы над Наполеоном и двенадцатью языками великий победитель, незабвенной памяти государь и император всея России Александр Павлович, высочайше соизволил осчастливить уездный город Наровчат своим милостивым посещением. Милость, – с какой стороны на нее ни погляди, – столь же громадная, сколь неожиданная и неизъяснимая. Правда, давно уже всем верноподданным россиянам была известна благородная любовь Александра Павловича к далеким путешествиям по своему царству. Недаром же после его кончины некий смелый вития сказал краткую эпитафию: Всю жизнь провел в дороге И умер в Таганроге. Однако прибытие государя в скромный Наровчат имело свой особенный, чисто наровчатский характер. Для сокращения пути на Казань государевы передовые вожатые решили проехать через Наровчатский уезд и, следовательно, по мосту через речку Безымянку. Так и расположили маршрут. Но, увы, на безымянском мосту злой рок подстерегал императорский кортеж. Никто из императорской свиты не догадался своевременно удостовериться в состоянии моста – этакие ротозеи! Государев венский дормез был не в меру тяжел, а безымянский мост не ремонтировался лет так с тридцать, тридцать пять. И вот произошла страшная беда: тяжеловесный экипаж был на самой середине, когда ветхий мост рухнул и развалился на мелкие части. Бог хранил своего избранника. Пострадали, и то не смертельно, форейторы и ездовые; государь же отделался сильным ушибом левой ноги. Всем известно, что Александр Павлович был истинным ангелом во плоти; он всем простил и ни на кого не гневался. Наоборот, ласково утешал пострадавших и ободрял растерявшихся. И так как врачи настаивали на немедленном отдыхе для излечения ушиба, то государь милостиво соизволил принять гостеприимство в роскошном доме у предводителя дворянства Иннокентия Владимировича Веденяпина, куда он и был перенесен на носилках со всеми предосторожностями. Воистину прекрасная душа победоносного царя всероссийского была полна доброты и благоволения. Когда ушибленная нога его величества пришла в такой порядок, что, будучи обвязанной крепкими бинтами, не препятствовала Александру Павловичу осторожно передвигаться с места на место, то государь с прелестной улыбкой дал свое согласие наровчатским дворянам присутствовать лично на торжественном балу в честь выздоровления обожаемого императора. Бал этот, дававшийся в просторных залах Благородного собрания, был сказочно, неописуемо великолепен. Выписано было два оркестра: один военный, из пехотного полка, стоявшего в Пензе, другой струнный, из Тамбова. Стены собрания и снаружи и изнутри были сплошь усыпаны живыми роскошными цветами. Пензенский богатый помещик Дурасов не пожалел на это пышное украшение всех своих редкостных знаменитых оранжерей. Угощение подобрали самое лукулловское: разные там оршады, лимонады, крюшоны и жженки; мороженое всех сортов и прочие всякие тонкие деликатесы. Пензенские знатные дамы в сильно декольтированных костюмах ампир, кавалеры в цветных фраках. Достаточно того сказать, что весть об этом колоссальном бале дошла до обеих столиц и была пропечатана в петербургской газете, а память о сказочном торжестве осталась среди наровчатских жителей на пятьдесят, а то и на сто лет. Забинтованная нога не позволяла государю принять участие хотя бы в традиционном и весьма нетрудном полонезе, но на усердные танцы наровчатского бомонда, обучавшегося хореографическому искусству у заезжей француженки де Пудель, он глядел, сидя в почетных креслах, с большим вниманием и с благосклонной радостной улыбкой. Молодой флигель-адъютант государев, блестящий гвардейский офицер, стоявший за спиной императора и не изменявший своего серьезного должностного лица, тут же вполголоса экспромтом напевал в темп гросфатеру забавные стишки на танцующих: Вот за офицером Бежит мамзель, Ее вся цель – Чтоб он в нее влюбился, Чтоб он на ней женился. Но офицер ее не замечает И разобьет, дальше поспешает Во весь карьер. А на другой танец, более резвый, он импровизировал другие стишки: Кума шен, кума рон, Кума, дальше от комода, Кума чашки Трам, трам, тара-ра, Напирайте, господа. Там налево осторожно, ацепить за горку можно. Траля, траля-ля, Не спешите, господа. И все в таком же веселом роде. Стишки эти до слез и колик смешили государя, соскучившегося в наровчатском невольном сиденье, но еще больше ему понравилась парочка Хохряковых, мужа и жены; оба они были кургузенькие, пузатенькие, но ужасно манерные и жеманные. Вероятно, во всем мире не бывало видано таких вычурных наизатейливых гротесков, которые откалывала с важностью чета Хохряковых. Глядя на них, деликатный Александр Павлович делал все усилия, чтобы не расхохотаться громко. Но когда Хохряковы окончили свой черед, он послал к ним адъютанта с просьбой узнать, не будут ли они так любезны, чтобы повторить свой танец. С неописанным наслаждением исполнили они желание императора. Но этой чести было еще мало. Покидая зал и поблагодарив наровчатское дворянство, государь отдельно позвал к себе Хохрякова и ласково сказал ему: – Я с удовольствием любовался вашими танцами и очень жалею, что моя жена не могла их увидеть. Но если вам придется когда-нибудь приехать в Петербург, то милости прошу ко мне во дворец. Я охотно представлю вас ее величеству. На другой же день государь покинул Наровчат. Прошло достаточно много времени. Наровчат после великих дней пребывания в нем царя постепенно ввалился в обычную, привычную колею. Пришли наконец будничные, сумрачные дни, когда городишко совсем перестал говорить и думать об августейшем посетителе, так же как забыл он интересоваться таинственной судьбой дворянина Хохрякова, который через неделю после отъезда государя со свитою вдруг исчез неведомо куда и неведомо зачем и вот уже месяцами не давал о себе ни слуха, ни знака. Соседи спрашивали мадам Хохрякову: – А не поехал ли, часом, ваш благоверный в Санкт-Петербург по государеву приглашению? Но госпожа Хохрякова отвечала кратко: – Куда ему, сопливому. Он дальше Тамбова и проехать не сумеет. Одна беда – все наличные деньги с собою увез. Боюсь, не дунул ли в Царицын к цыганкам. От него, поганца, станет. Вот и все. Вскоре Хохрякова как бы и на свете никогда не бывало... ... И вдруг перед самым рождеством Христовым разносится по всем домам животрепещущая новость: – Приехал! Приехал! Хохряков только что приехал! В Петербурге был! Во дворец был приглашен, с августейшими особами чай пить и беседовать удостоился! Жена ему теперь за вранье волосы дерет. Идите скорее глядеть! Но когда все эти домашние суспиции и козьи потягушки затихли, а взбудораженный муравейник успокоился, то отцы города строжайше потребовали от Хохрякова точного и правдивого отчета во всех его похождениях, приключениях, встречах, знакомствах, удачах и провалах и так далее. В большом зале Благородного собрания рассказывал дворянин Хохряков, в присутствии всех знатных наровчатцев, свою изумительную одиссею. – Должен сначала сказать, что я, долго и многосторонне обдумывая милостивые и, скажу, даже ласковые слова его величества, обращенные ко мне на торжественном балу, понял, что это, бесспорно, есть знак высочайшего одобрения моему искусству танцевать, а всемилостивейшее приглашение обожаемого монарха побывать при возможном случае в его резиденции нельзя понимать иначе, как желание императора увидеть еще раз эти танцы и дать возможность поглядеть их августейшей супруге. Исполнить малейшее желание великого государя всея России есть первейший и священнейший долг каждого верного подданного. Вот мотив, по которому я поехал в Петербург. Меня, может быть, спросят, почему я не взял с собою в вояж возлюбленную супругу нашу и уважаемую сожительницу, несравненную Алевтину Исидоровну. Ответ прост – государь, произнося свое великодушное приглашение, изволил говорить лишь со мною, исключительно со мною, и его царственные взоры были обращены только на меня. Согласитесь, имел бы я право ввести в царские чертоги особу, хотя и блистающую всякими достоинствами, но официально не имеющую приглашения? Но тут все наровчатские нотабли дружно закричали: – Верно, правильно! Браво! Переходите ко главному! И успокоенный Хохряков начал свой рассказ: – Ехал я на почтовых девять дней с небольшим, пока не приехал в Санкт-Петербург. Ужасно большой город, раз в десять больше нашей Пензы. Остановился в Балабинской гостинице. Шик прямо сверхъестественный. Переночевал благополучно. Утром велел коридорному начистить сапоги до военного блеска. Спрашиваю: "Где теперь изволит проживать государь император?" Представьте себе, в гостинице никто не знает. Слава богу, околоточный надзиратель на улице помог: "В Зимнем дворце". Я – туда, на извозчике. Господи, ну и дворец! Я там себе как самая ничтожная мошка показался. Отовсюду входы и выходы. Сто крылец, сто подъездов, и всюду миллионы деловых людей бегают. Я спрашиваю, как пройти к государю, по его личному словесному разрешению и даже приглашению. Не тут-то было. Спрашивают: "А где у вас бумаги? Где разрешение? Кто за вас ручается? Кому вы известны?" И трата-ти и трата-та... Я уже потерял присутствие духа, как вдруг подходит ко мне тот самый флигель-адъютант, который на балу в Наровчате такие насмешливые вирши складывал. – Здравствуйте, – кричит, – пензяк толстопятый! Как живы, здоровы? Что в Питере делаете? Я рассказал этому прекрасному гвардейцу все мое положение и все мои адские затруднения, а он говорит: – Я понимаю, как вам тяжело в незнакомом городе, да еще без протекции. Подождите меня вот у этой арки, а я вам сейчас разрешение принесу. Сказал и скрылся, а через четверть часа прибегает обратно. – Государь очень рад будет увидеть вас в восемь часов за своим интимным чаем, а пока пойдем немного прогуляемся по Невскому проспекту и у Доминика в биллиард поиграем. Ровно в восемь поднялись мы по роскошным мраморным лестницам в верхние, уютные, лишенные всякой официальности, домашние палаты молодых государя и государыни. Когда я сделал низкий придворный поклон, Александр Павлович любезно протянул мне руку. Я хотел ее облобызать, но царь не дозволил этого и сказал: – Ручку ты поцелуешь у моей жены. Вот, Лизанька, мой друг из Наровчата. Прошу любить да жаловать. Ах, если бы ты знала, с каким отменным пафосом он танцует старинный гросфатер. Я приложился к прекрасной маленькой ручке государыниной, и ее величество ласково сказать соизволила: – Очень рада сделать знакомство с вами. Позвольте предложить вам чаю. А государь говорит: – Чего хочешь, брат Хохряков? Чаю или кофею? – С позволения вашего императорского величества, попросил бы чаю. – А с чем предпочитаешь чай, брат Хохряков? Со сладким печеньем или с марципаном? – Как угодно вашему величеству. – А что, брат Хохряков, а не разбавить ли нам чай китайский настоящим ямайским ромом? – Думаю, что не повредит, ваше величество. И тут государь обращается к своей порфироносной супруге: – Не знаешь ли, Лизанька, остался ли у нас еще в погребе этот отличный ямайский ром? – Кажется, остался. – И чудесно, – говорит государь. – Ну-ка, полковник, – обращается он к юному флигель-адъютанту – идите-ка в погреб. Поищите там рому покрепче и подушистее. Тот мигом сорвался с места и исчез. Не прошло и четверти часа, как он вернулся с кувшином бемского граненого хрусталя, наполненным амброзией и нектаром. Понимаете ли? Ром из царских погребов! Высочайшая во всем мире марка! У нас в Пензе лучшие знатоки вина определяли достоинство хорошего рома по мере того, насколько сильно он пахнул клопом. Но императорский ром – дело совсем другого рода: он благоухал и портвейном, и хересом, и малагой, и доппель-кюммелем, и мадерой, и опопанаксом, и резедой, и имел он крепость необычайную. Я с трудом, через силу, выпил рюмки четыре, а больше не мог, натура не позволила. Вежливо, но отказался. В голове зашумело. Помню, как адъютант подал мне глазами знак уходить. Я низко раскланялся, а государь, смеясь, спросил меня: – А скажи, брат Хохряков, починили ли в Наровчате тот мост, на котором я чуть-чуть не сломал себе ногу? Мне стыдно и страшно было ответить, и я решился на маленькую ложь. – Государь, – сказал я, – уезжая из Наровчата, я успел заметить лихорадочную работу над возведением отличного каменного моста через эту несчастную речку. Но вскорости он будет закончен. Государь и государыня милостиво простились со мною. Флигель-адъютант проводил меня пешком до моей гостиницы и по дороге все спрашивал меня, весело смеясь: – Что, брат Хохряков? Вкусным я тебя ромом попотчевал? Так мое путешествие в Петербург и прошло благополучно. Но только, господа дворяне, вы уж меня перед моим обожаемым царем не подведите. Постройте хороший мост через Безымянку. И все Благородное собрание ответило громом рукоплесканий и самыми горячими обещаниями. С того времени прошло сто лет с небольшим. До сего дня в Наровчате есть старинная поговорка: "Чего, брат Хохряков, хочешь? Чаю или сахару? С пирожными или с марципанами?" Но мост через Безымянку так и остался в прежнем ветхом состоянии, и по весне на нем неизменно калечатся люди и лошади. (1933) Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 30 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ с 30 апреля на 1 мая – Вальпургиева ночь Любовь Кононова Сказка про ведьм и перемены Весной у нас в долине оживают даже камни. Вначале – когда с гор сходит снег – они весело прыгают в ущелье, распугивая путников, а к концу весны остепеняются, покрываются нежными белыми цветами-колокольчиками. Лес меняется каждый день. Только вчера между деревьев появились первоцветы, а уж сегодня все они вывезены на городской рынок, где продаются по золотому за букетик (лесничим и налоговой службе – бесплатно). В самом сердце леса, в день, когда дикие яблони отцвели, укрыв землю розовым покрывалом, проснулась молодая ведьма. Она легла спать в середине февраля, устав от зимы. «Как только за окном распустится первый цветок, я проснусь», - сказала она и погрузилась в уютный сон. Через два месяца загаданное свершилось... почти так, как было задумано – ведьма позволила себе проспать подснежники и цветение вишни. В этом сказочном королевстве, где зима предпочитала затягиваться на месяц, а то и полтора, ведьма работала на полную ставку… ведьмой. В ее задачи входило жить в чаще леса и оказывать консультационные услуги добрым молодцам, ищущим своих суженных, сестрам, в поисках младших братьев, девочкам, убегающим от медведей и прочим сказочным созданиям, которым по сюжету положено пройти ряд суровых и поучительных испытаний, чтобы в конце концов понять, что счастье - рядом, нужно мыть руки перед едой, слушаться старших и не забывать делать зарядку по утрам. Ведьма выполняла обязанности доброй ведьмы. Она поила-кормила, указывала дорогу и предсказывала судьбу за небольшое вознаграждение – мытье полов, посадку сада, прополку огорода. Либо наличными. Пик работы приходился на весну, в это время обычно происходит обострение… то есть самый большой наплыв сказочных искателей. Летом пик в общем-то продолжался – вплоть до поздней осени. Короче говоря, выспаться впрок не мешало. Рабочий день у ведьмы был ненормированный, процесс приема пищи – беспорядочный, потому что клиенты приходили, когда вздумается – и утром, и поздней ночью. Нельзя сказать, что зимой было намного легче. Король в сказочном королевстве был экономным, так что ведьма у него в услужении была всего одна. Ей довольно часто приходилось вставать среди ночи для выполнения профобязанностей и всякий раз она кляла на чем свет стоит горе-путешественника. Поэтому сложилось общее сказочное мнение, что у ведьм очень злой и сварливый нрав. Пожалуй, только в лютые февральские морозы, да в самом начали оттепели, когда камни обретали максимальную прыгучесть, поток принцев сходил на нет. - Бросить все, да заняться сельским хозяйством! – мечтала ведьма, нюхая первоцветы. - Или частной практикой – колдовать два-три раза в неделю с 10 до 18... нет, до 15! - ведьма представляла себе табличку на двери хижины с соответствующей надписью. Табличка в ее воображении то отливала серебром, то сверкала полудрагоценными каменьями…. Но мечтай - не мечтай, а частная практика ведьм в мире сказок строго запрещена. Ведьма обязана состоять на госслужбе. Повелось так с незапамятных времен, когда пра-пра-пра… прадед нынешнего короля взошел на трон, сместив, а проще говоря, прирезав, старшего братца. Опасаясь какого-нибудь возмездия со стороны покойника, он предпочел всех сказочных персонажей, имеющих связь с чудесами и потусторонним миром - ведьм, чертей, леших и русалок - держать в узде, а для этого обязал их выполнять различные королевские надобности. Русалкам вменили в обязанности отгонять от торгового флота пиратов, леших направили на борьбу с браконьерством, другая нечисть в основном разошлась по госциркам. Нежелающих служить изгнали. Из других королевств их в скором времени изгнали тоже – соседские короли, прознав про эту практику, тут же переняли ее, сочтя за передовой опыт. Очень уж она с управленческой и военной точки зрения показалась верная – хорошо иметь колдовство в услужении под рукой. И в целом мире не осталось ни одного внештатного существа со сверх-способностями. Все пристроились на службу кое-как. А потом и вовсе забыли о временах, когда были сами себе хозяева. У королевской службы, если пораскинуть мозгами, есть существенное преимущество – она обеспечивает вас сверхпрочной иллюзией стабильности. Правда в обмен на это у вас отбирают право выбирать свой собственный путь. Это утро относилось к тем редким утрам, когда ведьма была довольна. Теплый весенний ветерок играл с ее волосами и платьем, босые пятки ступали по прогретой мягкой земле, вокруг все цвело. Даже шляпа на голове незваного гостя… Ведьма замерла на полшаге. Под шляпой находился черный вихор, а еще ниже – молодой человек, который в нерешительности остановился у калитки (у ведьм ведь суровый и мрачный нрав, их не нужно злить, знаете ли, вхождением во двор без спросу). Ведьма стерла улыбку с лица. - НУ? – спросила она сурово, - обычно такой подход заставлял просителя забыть как минимум половину просьб и вопросов. - Добрый день, очень милостивая госпожа, - очевидно, незнакомец не знал, почему ведьмы обычно такие суровые и надеялся, что парой добрых слов удастся растопить лед. - Наверное, добрый. Чего вам? Узнать каков цвет ее глаз? Длину волос? Обратите внимание, что адрес я выдаю с погрешностью плюс-минус три номера дома. - Эээ… Я решил стать ведьмом. -??? – на мгновенье ведьма забыла те самые слова, которые должны были как следует выразить ее удивление, возмущение и презрение. - Я хочу научиться колдовать и стать ведьмом. Мне сказали, что вы – единственная ведьма в королевстве и я… - Ты наверное, знаешь, что ведьмы.. и ведьМАКИ должны поступать на госслужбу. А также то, что вакансий в нашем королевстве нет. Кажется, ей не удалось найти верные слова – молодой человек продолжал улыбаться как ни в чем не бывало: - Я думаю, папа наймет меня на работу. Видите ли, он – король. Ведьма почувствовала острую потребность присесть. И побыть некоторое время в тишине, пока колокольный звон и сигнальная сирена в голове не утихнут. Она махнула рукой, прошла по натоптанной дорожке к крыльцу и упала на стул. Когда она вышла из себя, то поняла, что пришелец принял ее махание рукой за приглашение приблизиться и рассказать подробнее свою историю. В данный момент он как раз заканчивал объяснение того, почему для него так важно стать ведьмаком. -… Теперь вы все знаете и, несомненно, поможете мне?! - Почему-то они задерживаются, - пробормотала ведьма. - Кто? - Кто-кто.. охранники короля. Которые должны схватить тебя и вернуть домой. Ты наверняка уже пропустил обед. А если ты пришел сюда пешком, то и несколько обедов. - Нет, они меня не найдут! Я сказал, что отправился на поиски принцессы, так что у меня есть несколько свободных месяцев. Я только должен буду иногда посылать им весточки… - но это ерунда! - Ты можешь себе представить, что произойдет, когда они узнают, чем ты на самом деле занимаешься? – градус раздражения ведьмы стремительно поднимался. - К этому времени я уже научусь колдовать! Уж мы-то вдвоем с нашими магическими способностями… - Мне все ясно, - прервала его ведьма. – Оставайся здесь. Она зашла в дом, оторвала от календаря кусок бумаги, нацарапала пару слов, открыла окно и тихонечко присвистнула. На подоконник тут же спланировала ворона. - Возьми, Каркуша, отнеси королю. Это срочно. Теперь ее мысли потекли спокойнее. Еще немножечко подержав незваного гостя на крыльце (чтобы он стал совсем шелковым). Ведьма вышла к нему и бросила: - Раз уж ты здесь, собери хворосту. Я буду готовить ужин. Перловая каша с фундуком еще не успела свариться, как к воротам подъехали четверо в черных армейских плащах. Принц, который нежными глазами смотрел на ведьму, сидя на корточках у двери все время, пока она мыла котел и крупу, чистила орехи, накрывала на стол, вскочил и попытался заслонить дверь, сдвинув с места трехметровый буфет. Но было поздно. - Я хочу остаться здесь! – топал он ногами и стучал кулаком по столу, однако королевские гвардейцы нежно, но упрямо гнули свою линию. Приказ короля. Доставить домой в четыре часа. В конце концов, принцу пришлось сдаться. - Я еще вернусь, - сказал он на прощанье. Ведьма пожала плечами и отвернулась. Гости сами закрыли за собой дверь. Утро следующего дня было ветреным, лиловая туча расползлась по небу, в обед началась гроза. Гости, которые приходят в дождливые дни обычно требуют оздоравливающего зелья, поэтому ведьма занялась готовкой с самого утра. Крепкий спиртовой запах наполнил хижину, чтобы отдышаться и прогнать головокружение, приходилось часто выходить на крыльцо. Ближе к обеду она увидела, как к калитке подъехала богатая карета, из нее выбрался некто в плаще с котомкой за спиной. - Вот бессовестные принцы пошли – отправляются на поиски приключений со всеми удобствами! – подумала про себя ведьма, - скоро начнут разъезжать со стражей для отстрела злодеев и с бульдозерами для преодоления припятствий… Она так свела брови, что дальше сводить их было некуда, когда гость был узнан. Перед ней стоял вчерашний принц. И, как ей показалось, нахально, улыбался. - Ты что-то здесь вчера забыл? – ведьма перешла прямо к теме, чтобы максимально сократить время общения. Принц, наоборот, кажется, наслаждался каждой секундой. Он поклонился и торжественно произнес: - Милостивая сударыня, вчера мой отец, выслушав мои доводы, разрешил поступить к вам в ученики. Он позволил мне оставаться здесь столько, сколько будет необходимо для обучения всем основам ведьмачества. - Ведовства, - поправила ведьма. - Ведовства, - спешно поправился принц и, уже не торопясь, достал из-за пазухи и подал ведьме свиток с королевской печатью. «Указ» - так был озаглавлен документ - и далее сообщалось, что король ПОВЕЛЕВАЕТ ведьме обучать ведьмачеству (ох!) своего единственного сына. Да, Король был ушлый жулик, он решил, что сын-ведьмак – это очень неплохая находка, он будет охранять отца, пожалуй, лучше ведьмы-неродственницы. И – дополнительный бонус - платить жалование ему не нужно! Ведьма заметила, что карета не стала дожидаться принца. Деваться было некуда. - Проходи. Радоваться, ты увидишь, совершенно нечему. Спать будешь на соломенном тюфяке. Придется достать с чердака ширму и разделить комнату на части. Летом переедешь на чердак. Да, кстати, у тебя есть вши? Будут. Улыбка не слезала с его лица. Ведьма тяжело вздохнула. - Как тебя зовут? - Арамон. - Меня можешь звать Харен. Харен Корни. И еще – если даже я и сударыня, то уж точно никакая не милостивая. Совсем скоро – буквально через пару дней началась настоящая весна. А с ней - изнуряющая работа. Принцы так и валили десятками, несколько удивляясь тому, что у ворчливой ведьмы есть улыбающийся, высокий, стройный, белолицый и какой-то даже подозрительно добродушный ученик. Если при виде ведьмы душа их застывала и давала стрекоча в пятки, то при виде него – оттаивала. Нередко от Арамона можно было услышать пару-тройку ободряющих слов. Но затем он говорил: «Извини, пожалуйста, много дел», – и исчезал в чулане или на чердаке. Он очень охотно выполнял самую грязную работу: варил лекарственные снадобья (у него от них голова кружилась не так сильно, как у Харен), пек заговоренные пирожки, отдирал свечной воск от стола, где почти без перерывов проходили гаданья. У него оказалась очень цепкая память и проворный ум. Через неделю он уже неплохо разбирался в управлении хрустальным шаром. Через полторы – мог отличить галку от вороны, а через три по слогам, но читал будущее по кривизне полета птиц. Вначале ведьма смотрела на его эволюцию со злорадством, но Арамон был так старателен, а еще – так предупредителен и вежлив, что она прониклась к нему некоторой симпатией и… сочувствием. Может быть, король этого не знал, очевидно, что этого не знал принц, но закон сказки есть закон сказки – принц не может быть ведьмаком. Ну, то есть обучить ведовству очень просто, это проще тригонометрии, гораздо проще, чем заучить наизусть слова государственного гимна, но изучить по-настоящему все законы колдовства и применять их может только тот, кто навсегда отказался от всего остального. Тот, кто не собирается в будущем быть ни конюшим, ни дворецким, ни принцем, ни уж тем более королем. Через каких-то полтора месяца Арамон был готов замещать ее по некоторым, не самым сложным вопросам. Харен, посомневавшись, решила перенести разговор на щекотливую тему на окончание срока обучения. Когда принцу станет известно, что он должен выбрать – стать ведьмаком или принцем – он, конечно же, уйдет. А пока - почему бы на некоторое время не облегчить себе жизнь? К тому же, Арамону процесс явно нравился. Пусть поиграет в ведьмака, раз выпал шанс. Чтобы замещать ведьму, принцу пришлось сменить имидж. - Видишь ли, - объясняла Харен – Великие Сказочники запрещают творить чудеса всем, кроме ведьм.. и тебя. Чтобы люди не завидовали ведьмам и не пытались повторить за ними, ведьм обязуют жить в лесной глуши, питаться как бомжи и одеваться как огородные пугала. В общем, выглядеть так непривлекательно, чтобы обычный обыватель не испытывал к ним ни капли зависти… Так принц сменил рубашку и приличные брюки на вытертую майку, старый потерявший цвет камзол и широкие шаровары. И совсем скоро смог замещать Харен в сложных вопросах. Теперь он тоже умел определять адрес суженых с погрешностью в три-пять номеров дома. Он мог предвидеть, что ждет путника в этом лесу, и почти всегда говорил точно – будут это волки, разбойники или разбушевавшиеся родители возлюбленной. И тогда у Харен случился первый незапланированный выходной. Она проспала трое суток. Утром на четвертые она вышла из хижины и наткнулась на укоряющий взор Арамона. - Почему бы тебе было не сходить к реке искупаться? В конце концов, ты могла бы вспомнить какое-нибудь старое хобби… Вроде цветоводства (и правда, цветы в кадках совсем зачахли – работа совсем не оставляла на них времени) Ты пропустила целых три дня жизни! Тебе их не жаль?! - Это не принесло бы мне удовольствия, - отрезала Харен, - Я только и делала бы, что пересчитывала часы до конца выходных и переживала, что их остается все меньше. К вечеру, убедившись, что Арамон отлично справляется, Харен решила поспать еще немного. Дня два. Ну, может быть три. Однако уже на следующее утро ее разбудил кашмар: она тонула в бочке с водой. Очнувшись, Харен обнаружила, что действительно находится в бочке. Правда, до утопления было далеко - Арамон придерживал ее за плечи. - Ты ошибся, у меня вовсе нет солнечного удара. Мне снилась зима. – Харен вывернулась и попыталась выпрыгнуть из бочки, используя длину волны, но не рассчитала и ее слегка накрыло. До вечера Харен не разговаривала с Арамоном. За ужином он первым прервал молчание. Голос его звенел, как обычно звенит он у людей, слепо верящих, что отстаивают правое дело. - Ты пытаешься избежать работы, но ведь колдовство - это единственное, что ты умеешь, то, что ты любишь!. Харен усмехнулась. - Ты разве еще не понял? Я колдую, четко придерживаясь плана. Есть сценарий сказок, я ему следую. Ты прав, я делаю это профессионально, но в моей работе вовсе нет настоящего волшебства! Ко мне приходит Иванушка-дурачок, который потерял стрелу и я указываю ему кратчайший путь к болоту. Принцу, который ищет спящую красавицу, я объясняю, где расположен ближайший замок, с требуемой принцессой… Часто мне захочется сказать принцу: не ходи туда иначе дни твои станут скучными, тягучими настолько, что захочется завершить их побыстрее. Но я не имею права сделать это. У принцев должны быть принцессы – другого пути не предусмотрено. Так велит закон сказки. - Может тебе устроиться доброй феей? Харен покачала головой: - Им не слаще, золушки только и хотят, что понаряднее одеться и попасть на бал! Они долго смотрели на догорающий огонь в камине. Со временем разговоры по душам стали для них привычными. Харен даже не заметила, как полюбила вечера. Понемногу жизнь Харен в хижине в самой глуши леса стала вполне сносной. Однажды утром ей захотелось спеть веселую песенку, которой научила ее старая бабушка. От песни зацвели все цветы в кадках на окнах. А на следующее утро Арамон увидел, как Харен рисует пальцем на стекле рассвет. - Этот рассвет прекрасен. И ты прекрасна, - Арамон всегда говорил, что думал, даже когда это заставляло окружающих краснеть. - Это благодаря тебе, - Харен отличала та же черта. – Правда, это не долго продлится: скоро самый разгар лета, к нам теперь будут ходить не только принцы, но и школьники, вышедшие на каникулы – за братьями, за гусями, за медведями… точнее, от них. Так и вышло. Хотя у Харен был смышленый помощник, им все равно доводилось спать не больше четырех-пяти часов за ночь. Вечерние разговоры у камина стали редкостью. Теперь они в основном молчали и пили укрепляющий отвар на спирту. Через некоторое время принц вообще перестал спать. Он метался в кровати и думал, как помочь ведьме. Это был деятельный и мечтательный принц. А мечтательность в сочетании с деятельностью ведут к поступкам, которые неминуемо меняют самый натоптанный сюжет сказки. Вот вы сами попробуйте хотя бы на день включить эти два качества. Наверняка уже к вечеру даже ближайшие родственники вас не узнают! В общем, в одну из бессонных ночей Арамону кое-что пришло в голову. Однажды утром ведьма проснулась непривычно хорошо выспавшейся. Она посмотрела на часы и вскрикнула. Был полдень! Мигом одевшись, она выскочила во двор и остолбенела. За забором, смиренно держа в руках шляпы, стояло пятеро принцев и восемь подростков различного пола. Они не шумели, не звонили, не кричали… В недоумении ведьма обернулась по сторонам и вдруг заметила на входной двери что-то непривычное. Кусок старого картона. На нем было написано: «Время приема – с 10 до 16, по пятницам – с 12 до 16. Выходной – суббота, воскресенье. В сердце что-то екнуло. В 16.00 клиенты рассосались. Вечером, сидя у камина, ведьма качала головой: - Как только узнает король, он меня тут же уволит. Что я буду тогда делать? Я ведь больше ничего не умею – только ворожить, читать по губам, управлять хрустальным шаром… - Ты должна бороться за свои права, - сказал принц. - Права? – повторила ведьма незнакомое слово. - Ну, это то, о чем человек обычно начинает задумываться, когда ему совсем плохо, а умирать пока не хочется. Прав не существует до поры до времени, но когда наступает полный мрак, ты вдруг понимаешь, КАК тебе хочется жить. Вот это и есть твои права. И когда ты их осознаешь, наступает время бороться. - Ха, а если я захочу ездить не на метле, а на мопеде? - Это твое право. - И жить во дворце? - Тоже твое право. Но, правда, оно сталкивается с правом того, кто уже живет во дворце. И тут уж – кто - кого. Ты можешь купить у него это право. Или выпросить. Или… - Ясно. На следующий день на табличке появилась еще одна строчка, написанная почерком Харен: «дополнительные выходные – по понедельникам и вторникам». Нет, такое простым служащим не прощают. Назавтра приехала комиссия. «Принцы стали дольше искать своих невест. Им требуется помощь, а вы организуете затор!» - грозный начальник комиссии долго махал руками, в дом зайти не согласился и выдал предписание на листе с гербовой печатью. - Я хочу, чтобы мои права соблюдались, - сказала ему на прощание ведьма. - Вы бунтовщица! Вы пытаетесь нарушить ход вещей в нашем государстве! – возопили члены комиссии. Тут ведьме было нечем крыть: - Да, пожалуй я была бы не прочь сделать это. - Вас нужно казнить! Немедленно! – закричала самая толстая комиссионерка. - АХ. С вами без толку разговаривать, - ведьма махнула рукой. И члены комиссии, взвизгнув хором, прекратились в комаров. - Кровопийцы! – крикнула вслед ведьма. Внимательно изучив печать на предписании, Харен сложила бумагу в два раза, затем в четыре, затем в шесть. Когда грозный документ стал размером с ноготь, она положила его на ладонь и дунула. Бумага вспыхнула и исчезла. - Этому ты меня не учила, - сказал принц, стоявший за спиной. - Я и сама не знала, что умею так. Тут ей пришла в голову странная, юркая и скользкая мыслишка, которая тут же выскочила изо рта, не дав подумать себя дважды: «Между прочим я бунтую и против тебя тоже – ты ведь королевский сын, будущий король». Принц промолчал. Король содрогнулся, слушая доклад. Ведьма распоясалась! Она превращает слуг короля в комаров! Проплутав три дня над болотами и отложив несколько сот яиц, комары превратились в членов комиссии и, попискивая, явились с докладом к королю. Король незамедлительно телеграфировал сыну: «Бунт воскл зн немедленно явись госсовет тчк». Телеграмму доставили рано утром срочной почтой и, так как все письма в свой адрес вскрывала ведьма (их приходило так мало, что она не могла отказать себе в этом удовольствии), принцу не удалось от нее ничего скрыть. Дочитав до последней «тчк», ведьма попросила принца без промедления выполнить приказ. - Но я мог бы… - Ты не можешь ничем помочь, - Харен покачала головой. Пришло время рассказать ему всю правду. Ведьма даже не пыталась облечь ее в мягкие формы - слово «выбор» невозможно смягчить. Нельзя сделать приятным слово «отказаться». В общем, когда она закончила, на принца было жалко смотреть. - Ты будешь помнить все-все еще целую неделю после того как вернешься в замок и снова станешь принцем, - Харен знала, что эти слова были слабым утешением, но больше ей нечего было сказать, потому что фразу «Из тебя получился бы хороший ведьмак» она запретила себе говорить - эти слова дышали надеждой которую Харен даже мысленно старалась себе не позволять. Принц – это принц. Ведьма – это ведьма. И точка. За весь день, прошедший после тяжелого разговора, они не сказали друг другу ни полслова. Ведьма – чтобы не попросить остаться. Арамон – неясно почему (Харен изо всех сил старалась не прочитать его мысли, чтобы случайно не услышать что-нибудь неприятное в свой адрес). Вечером Арамон уехал. На грусть Харен выделила себе ровно полтора часа. Это была глубокая грусть. Грусть, от которой свело скулы и прерывалось дыхание. Затем Харен смыла слезы, собрала небольшую котомку и, оставив на двери надпись: «в командировке. Три-четыре дня» - села на метлу и улетела. Через полтора дня пути (с тремя паузами на завтрак, ужин и сон), ведьма приземлилась на холме, в основании которого чернела пещера. Перед пещерой на солнышке грелось огромное, трехглавое чу... скажем, существо. - Добрый день, Горынычна, - крикнула ведьма, Горынычи обычно глуховаты. - А, ведьма, здравствуй, здравствуй — Горынычна подняла первую, затем третью, затем самую ленивую вторую голову и зубасто улыбнулась. - Знаю, знаю, зачем пришла! - У тебя есть? - Обижаешь! Для тебя – всегда! Большое! Белое! Симпопутичное яи-чеч-ко!... Горынычна считала, что реклама и грамотный пиар никогда не повредят: горынычей в сказочном королевстве много, яиц – тоже, а ответственные приемные родители – большая редкость! Поднявшись, она тяжелой поступью двинулась в пещеру. В самой ее глубине на тонкой соломенной подстилке лежало большое, жемчужного цвета яйцо. Самки змеев горынычей — что кукушки. Они не утруждать себя высиживанием и отдают яйца направо и налево (преимущественно в дальние королевства, потому что жить колонией горынычам не сподручно — корма не хватит на всех). А желающих высидеть горыныча хватает. Здесь необходимо кое-что объяснить читателю, который наверняка пребывает в неведении. Не все змеи Горынычи злые. Такая слава идет о них потому, что страшное всегда заметнее благодаря стараниям прессы и соседей. Добрые же Горынычи никакими подвигами не отличаются – живут себе тихонечко, предпочитая рыбную диету и простор. Правило, по которому определяется - быть Горынычу добрым или злым - очень простое. Если приемная мать или отец точат на кого-то зуб, то Горыныч вылупляется голодным, злым и беспощадным. Убивает всех подряд окрест и не успокоится, пока не сжует обидчика. У обидчика есть только один шанс защититься – если в этом же королевстве живет принц, да не просто принц, а влюбленный, который убьет Горыныча в честь возлюбленной. Ну а если приемный родитель всем на свете доволен, то Горыныч вылупляется безобидный, что твоя черепашка. Ведьма знала об этом правиле. И король нашего королевства знал об этом правиле. Да все-все жители этого и других королевств знали об этом правиле. Ничего не нужно было объяснять. Когда яйцо Горыныча было устроено в сундуке, полном теплой соломы, ведьме оставалось только послать небольшую записку: «Яйцо Горыныча у меня. Сдавайся. Харен» В этот же день Король вызвал к себе принца и долго беседовал с ним за закрытыми дверями. Двери были закрыты настолько крепко, что о течении беседы можно судить только по красному лицу принца, когда он выходил, и по дрожащим рукам короля, который сразу же отправился диктовать обращение к ведьме. В нем он старался выражаться в наиболее льстивых и лестных формах. «Многоуважаемая Харен Корни, - читала Харен вслух новорожденному Горынычу, удобно расположившемуся у ее ног – учитывая ваши заслуги перед Отечеством, я предлагаю вам жить в вашем Отечестве так, как вам заблагорассудится. Молю вас о благосклонности. С сегодняшнего дня все ведьмы в нашем королевстве – мои друзья, даже если они не состоят на службе. Король» Горыныч сладко потянулся. Это был самый довольный на свете Горыныч. Следующей весной он собирался переселиться в пещеру по соседству. Там неподалеку протекала тихая речушка и высилась скала с который очень удобно планировать и делать большие круги в облаках. Ведьма пообещала составить Горынычу компанию на метле. Или на новом летающем мопеде. Осень наступила без предупреждения. Харен теперь просыпалась рано. Она сварила кофе, закуталась в шерстяной плед и немножко поеживаясь, вышла на крыльцо. Стоял туман, руку протянешь – ладони утопают во влажном податливом облаке. Из тумана появилась фигура. Щеки ведьмы вспыхнули. Фигура приблизилась. - Сегодня я отправился в странствование, чтобы найти свою суженую. - Хотя вторник и нерабочий день, но в честь старой дружбы я могу указать тебе адрес плюс-минус три номера дома. - Нет, пожалуйста, не надо. Я ведь и сам это умею, - Арамон сделал еще один шаг и теперь можно было разглядеть его лицо и даже дотронуться до его щеки. На всякий случай ведьма спрятала руки за спину. - Я пришел не за помощью. Я пришел просить тебя стать моей женой. Внезапно Харен ощутила изумительную легкость во всем теле. Еще немного, и ее ноги помимо воли готовы были оторваться от земли. Словно сам воздух выталкивал Харен вверх. - Разве это возможно? – спросила она, пытаясь удержаться за косяк. - Если ты хочешь этого – да, - сказал Арамон. И тут ему потребовалось схватить Харен за руку, потому что тело ее устремилось вверх. - Да, хочу - подтвердила Харен, обнимая Арамона за плечи, косяк был отпущен и теперь оба поднимались к небу. - Нам не потребуются метлы? – Арамон сделал попытку проявить благоразумие. - Кажется, теперь, чтобы летать нам уже ничего не потребуется, - улыбнулась Харен и махнула рукой, чтобы поскорее вылететь из тумана. Свадебное путешествие началось. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 30 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 1 мая - Первомай. Праздник весны и труда. Ленивая сова. Тувинская сказка. Жила у реки ленивая сова. Однажды теплым тихим утром сидела она на иве и сладко дремала. Из огромного зеленого леса вылетел пестрый дятел, сел недалеко от совы на лиственницу и начал стучать по стволу своим длинным носом: тук-тук, тук-тук! Сова вздрогнула, проснулась, огляделась и увидела, что пестрый дятел устроился рядом с ней и стучит по дереву. Сова рассердилась, захлопала крыльями и закричала: — Эй, дятел! Зачем ты сюда прилетел? Что ты тут делаешь? — Как что? — удивился дятел. — Я тут ем! Тут много еды. Тук-тук. — Убирайся в другое место и там ешь! Ведь ты мешаешь моему величавому спокойствию, моему блаженству, моему сладкому сну! Сейчас же убирайся! — крикнула сова. — Эх ты, соня! — сказал дятел. — Ты — сонный мешок! Он с удивлением посмотрел на сову маленькими, как зернышки проса, глазками и улетел в зеленый лес. Сова снова заснула. Но вот прилетела кукушка, села где-то рядом и начала куковать. — Перестань куковать, кукушка! Какой шум! Ты меня разбудила! — Ха-ха, ха-ха, ха-ха! — засмеялась кукушка. — Разве можно спать в такое веселое утро? Вода в ручейках звенит, листья на деревьях шелестят, трава блестит под лучами золотого солнца! Разве ты не видишь, что для всех зверей и птиц настало лучшее время? Я славлю этот день своей песней! Я не уйду отсюда! Что делать сове? Пришлось улетать самой. Она села на серый тальник, который свесился над водой. И сразу же задремала. Но скоро опять проснулась от какого-то шума. Злыми зелеными глазами всмотрелась она и увидела, что прямо рядом с ней крохотный ремез, птичка-мастерица, вьет свое круглое мягкое гнездышко. Птичка сновала туда-сюда над тальником, ловила тополиный пух и неутомимо строила свой домик. Посмотрела сова, как без отдыха трудится маленькая пташка, и стало ей стыдно своей лени. Решила она улететь подальше, чтоб никого не видеть. Опустилась на голой скале с острыми камнями и думает: «Вот это — хорошее место. Никто сюда не придет, спать не помешает». Но в трещинах скал гнездились ласточки, и их щебет опять разбудил сову. «Нет, это плохое место, — подумала она. — Полечу в степь». Но в степи ей мешали спать жаворонки и кузнечики. Всюду, куда бы она ни прилетала, кипела жизнь, работа. И сова подумала: «Чем я хуже ремеза, этой крохотной птички-мастерицы? Я тоже совью себе гнездо!» Но она очень устала от перелетов и тут же решила: «Совью завтра, а сейчас посплю...» На другой день сова опять отложила постройку гнезда на завтра. Так было каждый день. Наступили морозы. Выпал снег. Уже не было вокруг ни сухой травы, ни тополиного пуха, ни мягкой глины, чтобы сделать гнездо. Так ленивая, сонливая сова до сих пор все откладывает работу на завтра, до сих пор у нее нет гнезда, и летает она то туда, то сюда и промерзает в холодные ночи до самых костей. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 30 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ А ещё, 1 мая - Бельтайн Крошка фея Английская сказка Жил некогда король с королевой, и был у них единственный сын. Вот подрос королевич, и король с королевой устроили праздник. Созвали они на пир самых знатных людей со всего королевства. Засветились окна тысячью огней, засверкали белые палаты серебром, золотом и дорогими самоцветами. В полночь гости разошлись по домам, а королевич вышел погулять в рощу, где росли старые липы. Взошла луна, стало светло, как днем, королевичу не спалось. Роща стояла, словно заколдованная, - толстые стволы старых деревьев отбрасывали темные тени, а лунный свет, проникая сквозь листву, рисовал на земле причудливые узоры. Королевич задумавшись брел по мягкой траве и не заметил, как вышел на поляну. Смотрит - а на поляне, озаренная лунным светом, стоит маленькая фея в белом наряде, и блещет на нем золотое шитье. Длинные волосы ее разметались по плечам, а на голове сверкает золотая корона, осыпанная драгоценными камнями. И была эта фея совсем крошечная. Словно куколка! Остановился королевич и глаз от нее отвести не может. А она вдруг заговорила, и голосок ее зазвенел, будто серебряный колокольчик: - Прекрасный королевич! Меня тоже пригласили на праздник, да не посмела я в гости к тебе прийти, - очень уж я маленькая. А теперь вот хочу поздороваться с тобой при луне, свет ее заменяет мне солнечные лучи! Приглянулась королевичу маленькая фея. Ночная волшебница ничуть не испугала его. Подошел он к маленькой фее и взял ее за руку. Но она вдруг вырвалась и пропала. Осталась в руке у королевича лишь феина перчатка, такая крошечная, что королевич с трудом натянул ее на свой мизинец. Опечаленный, вернулся он во дворец и никому ни словом не обмолвился о том, кого видел в старой роще. На следующую ночь королевич снова отправился в рощу. Бродит он при свете яркого месяца, все ищет маленькую фею. А ее нет нигде. Загрустил королевич, вынул из-за пазухи перчатку и поцеловал ее. И в тот же миг перед ним предстала фея. Королевич до того обрадовался, что и сказать нельзя! Сердце у него в груди так и запрыгало от счастья! Долго они гуляли при луне, весело болтали друг с другом. И удивительное дело! Пока они разговаривали, малютка фея на глазах у королевича заметно подросла. Когда пришла им пора расставаться, она была вдвое больше, чем в прошлую ночь. Теперь перчатка не налезала ей на руку, и фея вернула ее королевичу со словами: - Возьми перчатку в залог и хорошенько береги ее. Сказала - и в то же мгновение исчезла. - Я буду хранить твою рукавичку у себя на сердце! - воскликнул королевич. С тех пор каждую ночь королевич и фея встречались в роще под старыми липами. Пока светит солнце, королевич места себе не находит. День-деньской тоскует он по своей фее, ждет не дождется, когда ночь настанет и месяц на небе проглянет, и все гадает: “Придет ли сегодня моя фея?” Королевич любил маленькую фею все сильней и сильней, а фея каждую ночь становилась все выше. На девятую ночь, когда наступило полнолуние, фея сравнялась ростом с королевичем. - Теперь я буду приходить к тебе всякий раз, когда месяц выплывет на небе! - весело проговорила фея нежным своим голоском. - Нет, дорогая моя! Не могу я без тебя жить! Ты должна быть моей. Я тебя сделаю королевной! - Милый мой! - отвечает ему фея. - Я буду твоей, но ты должен мне обещать, что всю жизнь будешь любить только меня одну! - Обещаю, обещаю! - не задумываясь, закричал королевич. - Обещаю всегда любить тебя одну, а на других и смотреть не стану. - Хорошо! Только помни - я буду твоей лишь до той поры, пока ты останешься верен своему слову. Три дня спустя сыграли свадьбу. Приглашенные не могли надивиться красоте маленькой феи. Счастливо прожили королевич со своей молодой женой семь лет, как вдруг умер старый король. На похороны собралось народу видимо-невидимо. У гроба его проливали слезы самые красивые и знатные женщины королевства. И была среди них одна черноокая красавица с рыжими волосами. Не молилась она богу, не оплакивала покойного короля, а неотступно преследовала взглядом молодого королевича. Королевич заметил, что красавица с рыжими волосами глаз с него не сводит, и это показалось ему необычайно приятным. Когда похоронная процессия двинулась на кладбище, королевич, который вел под руку свою жену, трижды посмотрел на черноокую красавицу. Вдруг жена его запуталась в юбке и чуть было не упала. - Ой, посмотри-ка, платье стало мне длинно! - воскликнула она. И правда… Только королевичу и невдомек, что его жена стала меньше ростом. Но вот старого короля похоронили, и все двинулись обратно во дворец. А рыжеволосая красавица следовала за королевичем по пятам, ни на шаг не отставала, да и он на нее поглядывал украдкой. Так и не заметил королевич, что его жена снова превратилась в маленькую фею. А едва вошли в старую рощу, фея и вовсе исчезла. Королевич женился на рыжеволосой красавице с черными глазами. Да только не прожил он с новой женой и трех дней счастливо. Сначала потребовала она купить ей алмазную кровать. А там и пошло… То одно ей подавай, то другое, да все такие диковинки, каких ни у кого нет. А если, случалось, не выполнит королевич ее желания, красавица сразу в слезы, и ну плакать, и ну бранить мужа. До того надоели королевичу прихоти жадной красавицы, что выгнал он ее из дому… Только тогда понял королевич, что он наделал. Горюет он, вздыхает по маленькой фее. И снова, лишь выплывет месяц на небе, идет королевич в рощу, где растут старые липы, и зовет свою милую, добрую фею. Искал ее королевич, искал, звал свою фею, звал и уж состариться успел, ожидая ее. Да только маленькая фея так и не вернулась к нему… Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 30 апреля 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ Ну, и наконец, 1 мая - День гитариста. У. Мачнева. Сказка о гитаре Жила-была Гитара… Она была совсем простой, без украшений на корпусе и даже без некоторых струн. И только закругленная головка и красивой формы подставка говорили о том, что ей было много лет. Сколько – она не знала и сама. Знала она только то, что многое приходилось ей видать на своем веку. Никто не обращал на нее внимания… Лежа на полке в сарае, она предавалась воспоминаниям, - это единственное, что ей можно было сделать в таком положении. Ей было что вспомнить… Как и всем, кого забыли. Воспоминания проходили чередой – то смутные, то яркие… Она помнила момент, когда осознала себя. Тогда, только вышедшая из рук мастера, она задрожала, когда к ней притронулись руки Человека… Она ответила на прикосновение, как отвечают на первый поцелуй – нежно и трепетно зазвучали ее струны. Сколько путешествий было тогда, сколько впечатлений и звуков! Неутомимый, ее хозяин давал концерты во всех городах. Его игру – их игру! – встречали овациями, и тогда Гитара дрожала, сама не зная, отчего: то ли оттого, что чувствовала восторг выступления, не сравнимый ни с чем, то ли от эха аплодисментов… После концерта Хозяин клал ее в чехол, и они продолжали свое турне. Снова – концертные залы или парадные комнаты, пышные прически и яркие платья прекрасных дам, таких красивых и тонких…Она вспоминала о них в то время, пока хозяин путешествовал, и эти воспоминания придавали ее звучанию особый, утонченный звук. Она говорила о своих впечатлениях, говорила своим языком… и, как не странно, все, что она говорила, было понятно всем тем, кто приходил их слушать… И тут случилось непоправимое. Однажды, долго прождав попутный экипаж в ветреную и холодную ночь, ее хозяин подхватил простуду. Он не придавал этому значение… Гитара была обеспокоена, и, как оказалось, совсем не зря. С этого момента и произошел поворот в ее судьбе. Простая простуда перешла в неизлечимую болезнь со сложным названием, вердикт о которой произнес доктор, стоя у постели Хозяина, - окончательно и бесповоротно: ему осталось жить совсем недолго. Гитара молчала. Ни звука не вылетело с ее струн, когда Хозяин достал ее их футляра и провел рукой – так нежно, как это умел делать только он. И заговорил с ней. Хозяин знал, что жить ему оставалось недолго. Он прощался с ней, со своим лучшим другом, навсегда. Она не отвечала. Она думала о том, что не сможет перенести его уход, она уйдет вслед за ним, не сможет иначе… Он, зная ее характер, просил ее не делать этого, просил жить дальше, продолжать дело, начатое ими так давно.. Он уговаривал ее, как уговаривали бы самого близкого человека, которого заменила ему его верная Гитара. В комнату вошел лучший друг Хозяина. Он не был музыкантом, но Гитара знала его как доброго и надежного человека. Именно ему передавал из рук в руки верную подругу Хозяин. И когда этот человек пришел за ней, Гитара уже знала, что Хозяина больше нет… … Он был хорошим человеком, - лучший друг Хозяина. Он сделала все, чтобы исполнить его последнюю волю. Гитара молчала, лежа в футляре рядом с путешественником, слушала цокот копыт и стук колес. Когда-то – кажется, так давно! – этот перестук был для нее предчувствием концерта, предчувствием руки Хозяина, нежно касавшегося ее струн. Что же ждало ее теперь, она не знала, только молча вздыхала иногда – тоненько-тоненько отзывались ее струны в ответ дорожным звукам. Но и самые недобрые ее предположения не могли бы предвидеть то, что ждало ее в конце пути. Узкая дорога пробегала через ночной лес, темный, дремучий. Пошел дождь, и мокрые ветви деревьев с неприятным скрежетом задевали верх экипажа. И вдруг раздались какие-то звуки, экипаж остановился. Гитара не могла видеть, что происходило, но вдруг ее чехол был открыт прямо на дороге. Сильные и неаккуратные руки вытряхнули ее на дождь, она сразу же промокла очень сильно. Она не понимала речь, но вся вздрогнула, когда руки, так грубо обошедшиеся с ней, подняли ее за гриф над головой разбойника, державшего ее. То, что это было именно нападение, гитара и не сомневалась, так же, как с ужасом поняла намерение этого человека разбить ее о придорожные камни. Она вздрогнула всем телом, струны, заглушенные руками, зазвучали в невнятной мольбе, но человек не слышал ее… И гитара сжалась в ожидании последнего удара, который оборвал бы ее жизнь… Но, к счастью, ей повезло – больше, чем путешественникам этого экипажа, ограбленных и убитых ради денег, которые, как предполагали разбойники, они везут с собой... Словно сквозь сон, она услышала, как другой разбойник остановил руку державшего его, сказав, что эта игрушка пригодится им на досуге – будет чем побренчать под песни… С неохотой опустил руки разбойник, и все же послушался своего товарища. А гитара, уже не чаявшая остаться в этом мире, даже не заметила его грубых слов. Какое значение имеют слова лесного разбойника, если она все еще жива!... И для не началась совсем другая жизнь. Вместо тонких пассажей и гармоний, от которых все в концертном зале превращались в слух, с утра до вечера бедная гитара терпела грубые, нестерпимо жесткие руки, которые не жалели ни ее, ни струны. О том, чтобы класть ее в футляр, не было и речи – закончив очередную попойку в своем логове – кабачке на окраине леса, разбойники как попало бросали ее на полку. А то и просто под стол. Лак ее потрескался от этого и от дождя, попавшего на нее в тот вечер, появились трещины в корпусе, исчез мягкий, приятный звук, сменившийся сиплыми аккордами... Гитара заболела, но лечить ее было некому – разбойникам было не до того, чтобы смотреть на ее состояние… В отчаянии она попробовала последний протест, и однажды, одна за одной, струны полопались. Разбойник взглянул не последнюю оставшуюся струну… выругался и пнул ее, еще больше повредив корпус. И однако, протест ее не прошел зря: старую на вид, бесструнную гитару отдали за бесценок цыганам. И снова началась новая жизнь… Цыгане обращались с ней лучше, даже починили, как могли, треснувший корпус, поставили новые струны – правда, на свой лад, совсем не привычный гитаре. Жизнь у разбойников немало потрепала ее, голос, ранее певучий и нежный, не вернулся, струны позвякивали, и все же она была снова жива… Гитара понемногу привыкла к новой жизни. Она была не так уж плоха, цыгане хорошо к ней относились, берегли… Все же с тоской вспоминала Гитара лучшие времена, концертные залы и своего хозяина. В своих снах он приходил к ней, нежно проводил рукой по струнам, грифу, корпусу… И струны мягко, - совсем как раньше – тихонько позванивали во сне… потому что это был всего лишь сон… И снова ее судьбе угодно было перемениться, и снова это было вечером... Однажды услыхала она шум, совсем не похожий на обычное веселье цыган. Крики становились все громче. Было ясно, что за стенами кибитки что-то происходит. Стоило об этом подумать, как ее кибитка буквально рванула с места. От этого рывка гитара упала со свого места, очутившись в близости от полотняного выхода… Лошадь несла кибитку, и от тряски гитару все ближе толкало к выходу… пока на одном особо сильном толчке, совсем незаметная в темноте, она выпала на дорогу, - вернее, в чисто поле, по которому неслась удиравшая от врагов кибитка. Мимо прозвенели яростные копыта. Кто преследовал цыган – этого она никогда и не узнала. Она была одна, одна в чистом поле!... Растерянная – в переносном и в буквальном смысле, гитара уже не ждала ничего хорошего... и просила небо о дожде, который прекратит ее мучения. Но, видно, звезда мастера, сделавшего ее, была счастливой, и ей снова улыбнулась удача. Проходивший по полю мальчик подобрал ее, осмотрел и принес домой, в свой дом. Крестьянин, в чей дом она попала, не умел играть, но не стал выбрасывать инструмент, рассмотрев красивые деревянные бока, головку и подставку. Гитару повесили на стену как украшение… Она пребывала там, пока не надоела, и тот же самый выросший мальчишка отнес ее в лавку старьевщика, как бесполезный предмет, пережиток буржуазного времени… Старьевщик не раз заходил в свой чулан, но ни разу не подходил к ней. И там, в затхлой тишине, прошли многие годы молчания и горести воспоминаний… Старея, гитара просто молчала, даже не вздрагивая струнами в грезах о своем прошлом. Не было жалости, не было ничего, кроме боли и желания хотя бы во сне, хотя бы раз, услышать музыку своего Хозяина, почувствовать прикосновения его нежных, но сильных и проворных пальцев, - недостижимая, немыслимая мечта… И вот однажды старьевщик (был ли это тот самый, или его сын, или преемник, гитара уже не помнила) взял ее в руки и вынес на свет. Отвыкшая, гитара вздрогнула, приспосабливаясь к полузабытым ощущениям. Но руки, коснувшиеся ее, были нежными – эти руки явно знали, как нужно обращаться с нею… Это напомнило ей о Хозяине, но, конечно, этот человек им не был. Это был гитарный мастер, сразу оценивший ее, не смотря на ее плачевное состояние. Конечно, он выкупил ее, и у него в руках Гитара почувствовала себя намного лучше. Мастер обращался с ней бережно, подправил корпус (что стоило ему многих усилий), лак, поставил совершенно новые для нее струны. Это были нейлоновые, мягкие и звучные струны, немного непривычные ей, но все же звучащие. Мастер сам не играл, просто пробовал звук… И гитара почувствовала, что у нее снова появился голос…Это было чудом!. .. И все же Гитара не знала, что не это стало самым главным чудом в ее жизни. Судьба, так долго бросавшая ее во всяческие передряги, подарила ей настоящее чудо. Многие брали ее в руки в Мастерской, пробовали звук, качали головами в знак восхищения, но … и только. И вот однажды ее корпуса, грифа, очень нежно коснулись руки еще одного Гитариста, пришедшего к Мастеру. Она почувствовала, что он не просто восхищен, что его чувства к ней полны любви почти так же, как у Хозяина… И в этот момент неизвестный ей еще Гитарист нежно коснулся струн в переборе... Гитара вдруг затрепетала всем корпусом, всеми струнами! Она услышала… родное, столько раз слышимое ею в грезах, звучание сочинения своего первого Хозяина!... Звучание нарастало с каждой нотой, с каждым новым сыгранным произведением. Новый Хозяин играл много часов, сидя прямо в Мастерской, и все слушали ровное, мощное, возрожденное звучание Гитары. Пальцы его сливались с неожиданным счастьем ее души, души старинной Гитары, вдруг обретшей свою мечту, свой голос, своего Хозяина… Невозможно было описать радость двух душ, снова обретших друг друга! И с этого момента для нее началась настоящая вторая жизнь. Понимая друг друга с полуслова, слитые воедино единой любовью, Хозяин и Гитара стали частыми и желанными гостями в концертных залах. Словно не было грусти и тяжести стольких лет… Правда, в залах сидели совсем другие люди, платья и костюмы были совсем непривычны гитаре… ушла та эпоха. И все же все они, слушатели, встречавшие и провожавшие их в концертных залах, понимали и принимали то, что дарила им Гитара – почти так же, как и те, кого запомнила она из своих снов… Но уже не сном было одно – музыка ее рождения, эпохи, когда она звучала в таких же наполненных светом и тишиной залах, музыка ее первого Хозяина, не потерявшая красоты своей гармонии и тонкого звучания… И – снова – в путь, чтобы, как и прежде, звучать для людей, звучать музыкой, которая никогда не перестанет быть прекрасной… Чтобы исполнить просьбу ее первого Хозяина, продолжая любимое дело… И вы, дорогие читатели, можете услышать искренний голос ее струн и души. Теперь, зная ее непростую историю, просто – загляните к нам на огонек, в концертный зал, где на сцене, среди света и тишины, звучит Гитара… Слушайте, слушайте же! Звучит Гитара… Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 1 мая 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 2 мая - Международный день астрономии Владимир Федорович Одоевский. Два дни в жизни земного шара У графини Б. было много гостей; была полночь, на свечах нагорело, и жар разговоров ослабевал с уменьшающимся светом: уже девушки перетолковали обо всех нарядах к будущему балу, мужчины пересказали друг другу обо всех городских новостях, молодые дамы перебрали по очереди всех своих знакомых, старые предсказали судьбу нескольких свадеб; игроки рассчитались между собой и, присоединившись к обществу, несколько оживили его рассказами о насмешках судьбы, произвели несколько улыбок, несколько вздохов, но скоро и этот предмет истощился. Хозяйка, очень сведущая в светском языке, на котором молчание переводится скукою, употребляла все силы, чтобы расшевелить болтливость усталых гостей своих; но тщетны были бы все ее усилия, если бы нечаянно не взглянула она в окно. К счастью, тогда комета шаталась по звездному небу и заставляла астрономов вычислять, журналистов объявлять, простолюдинов предсказывать, всех вообще толковать о себе. Но никто из всех этих господ не был ей столько обязан, как графиня Б., в это время: в одно мгновение, по милости графини, комета соскочила с горизонта прямо в гостиную, пробралась сквозь неимоверное количество шляп и чепчиков - и была встречена также неимоверным количеством разных толкований, и смешных и печальных. Одни в самом деле боялись, чтобы эта комета не напроказила, другие, смеясь, уверяли, что она предзнаменует такую-то свадьбу, такой-то развод и проч. и проч. "Шутите, - сказал один из гостей, который век свой проводил в свете, занимаясь астрономией (par originalite) [для оригинальности (фр.)], - шутите, а я помню то время, когда один астроном объявил, что кометы могут очень близко подойти к Земле, даже наткнуться на нее, - тогда было совсем не до шуток". "Ах! Как это страшно! - вскричали дамы. - Ну скажите же, что тогда будет, когда комета наткнется на Землю? Земля упадет вниз?" - проговорили несколько голосов. "Земля разлетится вдребезги", - сказал светский астроном. "Ах, боже мой! Стало быть, тогда и будет представление света", - сказала одна пожилая дама. "Утешьтесь, - отвечал астроном, - другие ученые уверяют, что этого быть не может, а что Земля приближается каждые 150 лет на градус к Солнцу и что наконец будет время, когда Земля сгорит от Солнца". "Ах, перестаньте, перестаньте, - вскричали дамы. - Какой ужас!" Слова астронома обратили всеобщее внимание; тут началися бесконечные споры. Не было несчастий, которым не подвергался в эту минуту шар земной: его и жгли в огне, и топили в воде, и все это подтверждалось, разумеется, не свидетельствами каких-нибудь ученых, а словами покойного дядюшки - камергера, покойной штате-дамы тетушки, и проч. "Послушайте, - наконец сказала хозяйка, - вместо споров пусть каждый из нас напишет об этом свои мысли на бумаге, потом будемте угадывать, кто написал такое и такое мнение". "Ах, будемте, будемте писать", - вскричали все гости... "Как прикажете писать? - робко спросил один молодой человек. - По-французски или по-русски?" "Fi donc - mauvais genre! [Фи! - это дурной тон! (фр.)] - сказала хозяйка. - Кто уже ныне пишет по-французски? Messieurs et Mesdames! [Дамы и господа! (фр.)] Надобно писать по-русски". Подали бумаги; многие тотчас присели к столу, но многие, видя, что дело доходит до чернильниц и до русского языка, шепнули на ухо своим соседям, что им еще надобно сделать несколько визитов, и - исчезли. Когда было написано, все бумажки были смешаны, и всякий по очереди прочитывал вынутую им бумажку; вот одно из мнений, которое нам показалось более других замечательным и которое мы сообщаем читателям. 1 Решено; настала гибель земного шара. Астрономы объявили, глас народа подтверждает их мнение; этот глас неумолим, он верно исполняет свои обещания. Комета, доселе невиданная, с быстротою неизмеримою стремится на Землю. Лишь зайдет солнце, вспыхнет зарево страшного _путника_; забыты наслаждения, забыты бедствия, утихли страсти, умолкли желания; нет ни покоя, ни деятельности, ни сна, ни бодрствования; и день и ночь люди всех званий, всех состояний томятся на стогнах, и трепетные, бледные лица освещены багровым пламенем. Огромные башни обращены в обсерваторию; день и ночь взоры астрономов устремлены на небо; все прибегают к ним, как к богам всемогущим; слова их летят из уст в уста; астрономия сделалась наукою народною; все вычисляют величину кометы, скорость ее движения; жаждут ошибок в вычислениях астрономов и не находят. "Смотри, смотри, - говорит один, - вчера она была не больше Луны, теперь вдвое... что будет завтра?" "Завтра набежит на Землю и раздавит нас", - говорит другой... "Нельзя ли уйти на другую сторону шара?" - говорит третий... "Нельзя ли построить подставок, оттолкнуть ее машинами? - говорит четвертый. - О чем думает правительство?" "Нет спасения! - кричит молодой человек, запыхавшись. - Я сейчас из башни - ученые говорят, что, прежде нежели она набежит на Землю, будут бури, землетрясения, и земля загорится"... "Кто против Божия гнева?" - восклицает старец... Между тем течет время, с ним возрастают величина кометы и ужас народный; уже видимо растет она; днем закрывает солнце; ночью огненною пучиною висит над Землею; уже безмолвная, страшная уверенность заступила место отчаянию; не слышно ни стона, ни плача; растворены тюрьмы: вырвавшиеся преступники бродят с поникшим челом между толпами; редко, редко общая тишина и бездействие прерываются: то вскрикивает младенец, оставленный без пищи, и снова умолкнет, любуясь страшным небесным зрелищем; то отец обнимает убийцу сына. Но подует ли ветер, раздастся ли грохот, толпа зашевелится - и уста всех готовятся к вопросу, - но его боятся вымолвить. В уединенной улице одного европейского города восьмидесятилетний старец у домашнего очага приготовлял себе пищу: вдруг вбегает к нему сын его. - Что ты делаешь, отец мой? - он восклицает. - Что делать мне? - отвечает спокойно старец. - Вы все оставили - бегаете по улицам - а я между тем голодаю... - Отец! Время ли теперь думать о пище? - Точно также время, как и всегда... - Но наша гибель... - Будь спокоен; пустой страх пройдет, как и все земные бедствия... - Но разве ты потерял слух и зрение? - Напротив, не только сохранил то и другое, но еще сверх того нечто такое, чего нет у вас: спокойствие духа и силу рассудка; будь спокоен, говорю тебе, - комета явилась нежданно и пропадет так же - и гибель Земли совсем не так близка, как ты думаешь; Земля еще не достигла своей возмужалости, внутреннее чувство меня в том уверяет... - Отец мой! ты во всю жизнь свою верил больше этому чувству или мечтам своим, нежели действительности! Неужели и теперь ты останешься преданным воображению?.. Кто тебе поручится за истину слов твоих?.. - Страх, который вижу я на лине твоем и тебе подобных!.. Этот низкий страх несовместим с торжественной минутою кончины... - О ужас! - вскричал юноша. - Отец мой лишился рассудка... В самое то мгновение страшный гром потряс храмину, сверкнула молния, хлынул дождь, ветер снес крыши домов - народ упал ниц на землю... Прошла ночь, осветило небо, тихий Зефир осушил землю, орошенную дождем... люди не смели поднять преклоненных глав своих, наконец осмелились, - им уже мнится, что они находятся в образе духов бестелесных... Наконец встают, оглядываются: те же родные места, то же светлое небо, те же люди - невольное движение подняло взоры всех к небу: комета удалялась с горизонта... 2 Настал общий пир земного шара; нет буйной радости на сем пиру; не слышно громких восклицаний! Давно уже живое веселье претворилось для них в тихое наслаждение, в жизнь обыкновенную; уже давно они переступили через препоны, не допускающие человека быть человеком; уже исчезла память о тех временах, когда грубое вещество посмеивалось усилиям духа, когда нужда уступила необходимости: времена несовершенства и предрассудков давно уже прошли вместе с болезнями человеческими, земля была обиталищем одних царей всемогущих, никто не удивлялся прекрасному пиру природы; все ждали его, ибо давно уже предчувствие оного в виде прелестного призрака являлось воображению избранных. Никто не спрашивал о том друг друга; торжественная дума сияла на всех лицах, и каждый понимал это безмолвное красноречие. Тихо Земля близилась к Солнцу, и непалящий жар, подобный огню вдохновения, по ней распространялся. Еще мгновение - и небесное сделалось земным, земное небесным. Солнце стало Землею и Земля Солнцем... 1828 Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 2 мая 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 3 мая - День солнца Ведьма и солнцева сестра Русская сказка В некотором царстве, далеком государстве жил-был царь с царицей, у них был сын Иван-царевич, с роду немой. Было ему лет двенадцать, и пошел он раз в конюшню к любимому своему конюху. Конюх этот сказывал ему всегда сказки, и теперь Иван-царевич пришел послушать от него сказочки, да не то услышал. - Иван-царевич! — сказал конюх. — У твоей матери скоро родится дочь, а тебе сестра; будет она страшная ведьма, съест и отца, и мать, и всех подначальных людей; так ступай, попроси у отца что ни есть наилучшего коня — будто покататься, и поезжай отсюда куда глаза глядят, коли хочешь от беды избавиться. Иван-царевич прибежал к отцу и с роду впервой заговорил с ним; царь так этому возрадовался, что не стал и спрашивать: зачем ему добрый конь надобен? Тотчас приказал что ни есть наилучшего коня из своих табунов оседлать для царевича. Долго-долго он ехал; наезжает на двух старых швей и просит, чтоб они взяли его с собой жить. Старухи сказали: - Мы бы рады тебя взять, Иван-царевич, да нам уж немного жить. Вот доломаем сундук иголок да изошьем сундук ниток — тотчас и смерть придет! Иван-царевич заплакал и поехал дальше. Долго-долго ехал; подъезжает к Вертодубу и просит: - Прими меня к себе! - Рад бы тебя принять, Иван-царевич, да мне жить остается немного. Вот как повыдерну все эти дубы с кореньями — тотчас и смерть моя! Пуще прежнего заплакал царевич и поехал все дальше да дальше. Подъезжает к Вертогору, стал его просить, а он в ответ: - Рад бы тебя принять, Иван-царевич, да мне самому жить немного. Видишь, поставлен я горы ворочать; как справлюсь с этими последними — тут и смерть моя! Залился Иван-царевич горькими слезами и поехал еще дальше. Долго-долго ехал; приезжает наконец к Солнцевой сестрице. Она его приняла к себе, кормила-поила, как за родным сыном ходила. Хорошо было жить царевичу, а все нет-нет да и сгрустнется: захочется узнать, что в родном дому деется. Взойдет, бывало, на высокую гору, посмотрит на свой дворец и видит, что все съедено, только стены осталися! Вздохнет и заплачет. Раз этак посмотрел да поплакал — воротился, а Солнцева сестра спрашивает: Отчего ты, Иван-царевич, нонче заплаканный? - Он говорит: - Ветром в глаза надуло. В другой раз опять то же; Солнцева сестра взяла да и запретила ветру дуть. И в третий раз воротился Иван-царевич заплаканный; да уж делать нечего — пришлось во всем признаться, и стал он просить Солнцеву сестрицу, чтоб отпустила его, добра молодца, на родину понаведаться. Она его не пускает, а он ее упрашивает; наконец упросил-таки, отпустила его на родину понаведаться и дала ему на дорогу щетку, гребенку да два моложавых яблочка: какой бы ни был стар человек, а съест яблочко — вмиг помолодеет! Приехал Иван-царевич к Вертогору, всего одна гора осталась; он взял свою щетку и бросил во чисто поле: откуда ни взялись — вдруг выросли из земли высокие-высокие горы, верхушками в небо упираются, и сколько тут их — видимо-невидимо! Вертогор обрадовался и весело принялся за работу. Долго ли, коротко ли — приехал Иван-царевич к Вертодубу, всего три дуба осталося; он взял гребенку и кинул во чисто поле: откуда что — вдруг зашумели, поднялись из земли густые дубовые леса, дерево дерева толще! Вертодуб обрадовался, благодарствовал царевичу и пошел столетние дубы выворачивать. Долго ли, коротко ли — приехал Иван-царевич к старухам, дал им по яблочку; они съели, вмиг помолодели и подарили ему платочек: как махнешь платочком — станет позади целое озеро! Приезжает Иван-царевич домой. Сестра выбежала, встретила его, приголубила. - Сядь, — говорит, — братец, поиграй на гуслях, а я пойду обед приготовлю. Царевич сел и бренчит на гуслях; выполз из норы мышонок и говорит ему человеческим голосом: - Спасайся, царевич, беги скорее! Твоя сестра ушла зубы точить. Иван-царевич вышел из горницы, сел на коня и поскакал назад; а мышонок по струнам бегает: гусли бренчат, а сестра и не ведает, что братец ушел. Наточила зубы, бросилась в горницу, глядь — нет ни души, только мышонок в нору скользнул. Разозлилась ведьма, так и скрипит зубами, и пустилась в погоню. Иван-царевич услыхал шум, оглянулся — вот-вот нагонит сестра; махнул платочком — и стало глубокое озеро. Пока ведьма переплыла озеро, Иван-царевич далеко уехал. Понеслась она еще быстрее... вот уж близко! Вертодуб угадал, что царевич от сестры спасается, и давай вырывать дубы да валить на дорогу — целую гору накидал! Нет ведьме проходу! Стала она путь прочищать, грызла, грызла, насилу продралась, а Иван-царевич уж далеко. Бросилась догонять, гнала, гнала, еще немножко... и уйти нельзя! Вертогор увидал ведьму, ухватился за самую высокую гору и повернул ее как раз на дорогу, а на ту гору поставил другую. Пока ведьма карабкалась да лезла, Иван-царевич ехал да ехал и далеко очутился. Перебралась ведьма через горы и опять погнала за братом... Завидела его и говорит: - Теперь не уйдешь от меня! Вот близко, вот нагонит! В то самое время подскакал Иван-царевич к теремам Солнцевой сестрицы и закричал: - Солнце, Солнце! Отвори оконце. Солнцева сестрица отворила окно, и царевич вскочил в него вместе с конем. Ведьма стала просить, чтоб ей выдали брата головою; Солнцева сестра ее не послушала и не выдала. Тогда говорит ведьма: Пусть Иван-царевич идет со мной на весы, кто кого перевесит! - Если я перевешу — так я его съем, а если он перевесит — пусть меня убьет! Пошли; сперва сел на весы Иван-царевич, а потом и ведьма полезла: только ступила ногой, так Ивана-царевича вверх и подбросило, да с такою силою, что он прямо попал к Солнцевой сестре в терема; а ведьма-змея осталась на земле. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 8 мая 2010 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 9 мая - День Победы. Константин Паустовский Стальное колечко Дед Кузьма жил со своей внучкой Варюшей в деревушке Моховое, у самого леса. Зима выдалась суровая, с сильным ветром и снегом. За всю зиму ни разу не потеплело и не закапала с тесовых крыш суетливая талая вода. Ночью в лесу выли продрогшие волки. Дед Кузьма говорил, что они воют от зависти к людям: волку тоже охота пожить в избе, почесаться и полежать у печки, отогреть заледенелую косматую шкуру. Среди зимы у деда вышла махорка. Дед сильно кашлял, жаловался на слабое здоровье и говорил, что если бы затянуться разок-другой - ему бы сразу полегчало. В воскресенье Варюша пошла за махоркой для деда в соседнее село Переборы. Мимо села проходила железная дорога. Варюша купила махорки, завязала ее в ситцевый мешочек и пошла на станцию посмотреть на поезда. В Переборах они останавливались редко. Почти всегда они проносились мимо с лязгом и грохотом. На платформе сидели два бойца. Один был бородатый, с веселым и серым глазом. Заревел паровоз. Было уже видно, как он, весь в пару, яростно рвется к станции из дальнего черного леса. - Скорый! - сказал боец с бородой. - Смотри, девчонка, сдует тебя поездом. Улетишь под небеса. Паровоз с размаху налетел на станцию. Снег завертелся и залепил глаза. Потом пошли перестукиваться, догонять друг друга колеса. Варюша схватилась за фонарный столб и закрыла глаза: как бы и вправду ее не подняло над землей и не утащило за поездом. Когда поезд пронесся, а снежная пыль еще вертелась в воздухе и садилась на землю, бородатый боец спросил Варюшу: - Это что у тебя в мешочке? Не махорка? - Махорка, - ответила Варюша. - Может, продашь? Курить большая охота. - Дед Кузьма не велит продавать, - строго ответила Варюша. - Это ему от кашля. - Эх, ты, - сказал боец, - цветок-лепесток в валенках! Больно серьезная! - А ты так возьми сколько надо, - сказала Варюша и протянула бойцу мешочек. - Покури! Боец отсыпал в карман шинели добрую горсть махорки, скрутил толстую цигарку, закурил, взял Варюшу за подбородок и посмотрел, посмеиваясь, в ее синие глаза. - Эх, ты, - повторил он, - анютины глазки с косичками! Чем же мне тебя отдарить? Разве вот этим? Боец достал из кармана шинели маленькое стальное колечко, сдул с него крошки махорки и соли, потер о рукав шинели и надел Варюше на средний палец: - Носи на здоровье! Этот перстенек совершенно чудесный. Гляди, как горит! - А отчего он, дяденька, такой чудесный? - спросила, раскрасневшись, Варюша. - А оттого, - ответил боец, - что ежели будешь носить его на среднем пальце, принесет он здоровье. И тебе и деду Кузьме. А наденешь его вот на этот, на безымянный, - боец потянул Варюшу за озябший, красный палец, - будет у тебя большущая радость. Или, к примеру, захочется тебе посмотреть белый свет со всеми его чудесами. Надень перстенек на указательный палец - непременно увидишь! - Будто? - спросила Варюша. - А ты ему верь, - прогудел другой боец из-под поднятого ворота шинели. - Он колдун. Слыхала такое слово? - Слыхала. - Ну то-то! - засмеялся боец. - Он старый сапер. Его даже мина не брала! - Спасибо! - сказала Варюша и побежала к себе в Моховое. Сорвался ветер, посыпался густой-прегустой снег. Варюша все трогала колечко, повертывала его и смотрела, как оно блестит от зимнего света. "Что ж боец позабыл мне сказать про мизинец? - подумала она. - Что будет тогда? Дай-ка я надену колечко на мизинец, попробую". Она надела колечко на мизинец. Он был худенький, колечко на нем не удержалось, упало в глубокий снег около тропинки и сразу нырнуло на самое снежное дно. Варюша охнула и начала разгребать снег руками. Но колечка не было. Пальцы у Варюши посинели. Их так свело от мороза, что они уже не сгибались. Варюша заплакала. Пропало колечко! Значит, не будет теперь здоровья деду Кузьме, и не будет у нее большущей радости, и не увидит она белый свет со всеми его чудесами. Варюша воткнула в снег, в том месте, где уронила колечко, старую еловую ветку и пошла домой. Она вытирала слезы варежкой, но они все равно набегали и замерзали, и от этого было колко и больно глазам. Дед Кузьма обрадовался махорке, задымил всю избу, а про колечко сказал: - Ты не горюй, дурочка! Где упало - там и валяется. Ты Сидора попроси. Он тебе сыщет. Старый воробей Сидор спал на шестке, раздувшись, как шарик. Всю зиму Сидор жил в избе у Кузьмы самостоятельно, как хозяин. С характером своим он заставлял считаться не только Варюшу, но и самого деда. Кашу он склевывал прямо из мисок, а хлеб старался вырвать из рук и, когда его отгоняли, обижался, ершился и начинал драться и чирикать так сердито, что под стреху слетались соседские воробьи, прислушивались, а потом долго шумели, осуждая Сидора за его дурной нрав. Живет в избе, в тепле, в сытости, а все ему мало! На другой день Варюша поймала Сидора, завернула в платок и понесла в лес. Из-под снега торчал только самый кончик еловой ветки. Варюша посадила на ветку Сидора и попросила: - Ты поищи, поройся! Может, найдешь! Но Сидор скосил глаз, недоверчиво посмотрел на снег и пропищал: "Ишь ты! Ишь ты! Нашла дурака!.. Ишь ты, ишь ты!" - повторил Сидор, сорвался с ветки и полетел обратно в избу. Так и не отыскалось колечко. Дед Кузьма кашлял все сильнее. К весне он залез на печку. Почти не спускался оттуда и все чаще просил попить. Варюша подавала ему в железном ковшике холодную воду. Метели кружили над деревушкой, заносили избы. Сосны завязли в снегу, и Варюша уже не могла отыскать в лесу то место, где уронила колечко. Все чаще она, спрятавшись за печкой, тихонько плакала от жалости к деду и бранила себя. - Дуреха! - шептала она. - Забаловалась, обронила перстенек. Вот тебе за это! Вот тебе! Она била себя кулаком по темени, наказывала себя, а дед Кузьма спрашивал: - С кем это ты там шумишь-то? - С Сидором, - отвечала Варюша. - Такой стал неслух! Все норовит драться. Однажды утром Варюша проснулась оттого, что Сидор прыгал по оконцу и стучал клювом в стекло. Варюша открыла глаза и зажмурилась. С крыши, перегоняя друг друга, падали длинные капли. Горячий свет бил в оконце. Орали галки. Варюша выглянула на улицу. Теплый ветер дунул ей в глаза, растрепал волосы. - Вот и весна! - сказала Варюша. Блестели черные ветки, шуршал, сползая с крыши, мокрый снег, и важно и весело шумел за околицей сырой лес. Весна шла по полям как молодая хозяйка. Стоило ей только посмотреть на овраг, как в нем тотчас начинал булькать и переливаться ручей. Весна шла, и звон ручьев с каждым ее шагом становился громче и громче. Снег в лесу потемнел. Сначала на нем выступила облетевшая за зиму коричневая хвоя. Потом появилось много сухих сучьев - их наломало бурей еще в декабре, - потом зажелтели прошлогодние палые листья, проступили проталины и на краю последних сугробов зацвели первые цветы мать-и-мачехи. Варюша нашла в лесу старую еловую ветку - ту, что воткнула в снег, где обронила колечко, и начала осторожно отгребать старые листья, пустые шишки, накиданные дятлами, ветки, гнилой мох. Под одним черным листком блеснул огонек. Варюша вскрикнула и присела. Вот оно, стальное колечко! Оно ничуть не заржавело. Варюша схватила его, надела на средний палец и побежала домой. Еще издали, подбегая к избе, она увидела деда Кузьму. Он вышел из избы, сидел на завалинке, и синий дым от махорки поднимался над дедом прямо к небу, будто Кузьма просыхал на весеннем солнышке и над ним курился пар. - Ну вот, - сказал дед, - ты, вертушка, выскочила из избы, позабыла дверь затворить, и продуло всю избу легким воздухом. И сразу болезнь меня отпустила. Сейчас вот покурю, возьму колун, наготовлю дровишек, затопим мы печь и спечем ржаные лепешки. Варюша засмеялась, погладила деда по косматым серым волосам, сказала: - Спасибо колечку! Вылечило оно тебя, дед Кузьма. Весь день Варюша носила колечко на среднем пальце, чтобы накрепко прогнать дедовскую болезнь. Только вечером, укладываясь спать, она сняла колечко со среднего пальца и надела его на безымянный. После этого должна была случиться большущая радость. Но она медлила, не приходила, и Варюша так и уснула, не дождавшись. Встала она рано, оделась и вышла из избы. Тихая и теплая заря занималась над землей. На краю неба еще догорали звезды. Варюша пошла к лесу. На опушке она остановилась. Что это звенит в лесу, будто кто-то осторожно шевелит колокольчики? Варюша нагнулась, прислушалась и всплеснула руками: белые подснежники чуть-чуть качались, кивали заре, и каждый цветок позванивал, будто в нем сидел маленький жук кузька-звонарь и бил лапкой по серебряной паутине. На верхушке сосны ударил дятел - пять раз. "Пять часов! - подумала Варюша. - Рань-то какая! И тишь!" Тотчас высоко на ветвях в золотом зоревом свете запела иволга. Варюша стояла, приоткрыв рот, слушала, улыбалась. Ее обдало сильным, теплым, ласковым ветром, и что-то прошелестело рядом. Закачалась лещина, из ореховых сережек посыпалась желтая пыльца. Кто-то прошел невидимый мимо Варюши, осторожно отводя ветки. Навстречу ему закуковала, закланялась кукушка. "Кто же это прошел? А я и не разглядела!" - подумала Варюша. Она не знала, что мимо нее прошла весна. Варюша засмеялась громко, на весь лес, и побежала домой. И большущая радость - такая, что не охватишь руками, - зазвенела, запела у нее на сердце. Весна разгоралась с каждым днем все ярче, все веселей. Такой свет лился с неба, что глаза у деда Кузьмы стали узкие, как щелки, но все время посмеивались. А потом по лесам, по лугам, по оврагам сразу, будто кто-то брызнул на них волшебной водой, зацвели-запестрели тысячи тысяч цветов. Варюша думала было надеть перстенек на указательный палец, чтобы повидать белый свет со всеми его чудесами, но посмотрела на все эти цветы, на липкие березовые листочки, на ясное небо и жаркое солнце, послушала перекличку петухов, звон воды, пересвистывание птиц над полями - и не надела перстенек на указательный палец. "Успею, - подумала она. - Нигде на белом свете не может быть так хорошо, как у нас в Моховом. Это же прелесть что такое! Не зря ведь дед Кузьма говорит, что наша земля истинный рай и нету другой такой хорошей земли на белом свете!" Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 14 мая 2010 Олень Золотые Рога Саамская сказка Один старик вылепил из глины человека с большим животом и ртом, как звериная пасть. Вылепил и оставил под окном сушиться, а сам пошёл к старухе и похвастался: - Погляди-ка старая, какого человека я вылепил. Старуха глянула в окно и видит – глиняный человек ожил и разевает рот. Старуха обмерла со страху: - Ой-ой, что же ты наделал? Ведь это живой человек. Сейчас он войдёт и съест нас! Не успела она проговорить эти слова, как за окном послышалась тяжёлая поступь: туп-туп-туп. Это шагал Глиняшка. Толкнул дверь и ввалился в избу. Посмотрел туда, посмотрел сюда. В углу сидит старик и сеть плетёт, а старуха ему помогает. Глиняшка протянул руки, схватил старика и старуху и проглотил с руками, ногами и сетью, которую они плели. Оглянулся по сторонам – нет ли ещё чего съедобного и, не видя ничего подходящего, вышел на улицу. А по улице проходили две девушки. Одна несла воду в кувшине, а другая – коромысло. Глиняшка разинул пасть да обеих и проглотил вместе с кувшином и коромыслом. И зашагал дальше. Повстречались ему три старухи. В руках у них были туески, полные ягод. Глиняшка протянул руки и проглотил старушек вместе с ягодами. И зашагал дальше: туп-туп-туп! Дошёл до трёх рыбаков, конопативших лодку. Проглотил их вместе с лодкой. По дороге наткнулся он ещё на трёх человек – то были дровосеки. Тут же и расправился с ними – проглотил вместе с топорами. Шёл он, шёл. Видит – гора, а на горе молодой олень с развесистыми рогами пасётся. Остановился Глиняшка под горой и кричит: - Я и тебя, олень, съем! Спускайся ко мне! А олень ему в ответ: - Стой, Глиняшка, там, где стоишь, только рот пошире разинь, а я с горы прыгну прямо к тебе в зубы! Обрадовался Глиняшка и ну хихикать: «Хи-хи-хи!». Потом расставил ноги, разинул пасть и ждёт, когда олень прямо в зубы к нему прыгнет. А олень разбежался да с разбегу как ударил Глиняшку рогами в брюхо: «Трах!». Глиняшка покачнулся, упал наземь и рассыпался на кусочки. И все, кого он проглотил, мигом вскочили на ноги и разбежались кто куда: старик со старухой сеть домой поволокли, девушки кувшин да коромысло подхватили, старушки – туески с ягодами, дровосеки – топоры, рыбаки в лодке отплыли, а позади всех олень промчался. Тут девушки принесли много золота, умельцы позолотили оленю рога, и все стали называть его Олень Золотые Рога. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
