Сказочный мир

[Chanda 14]

Лев Александрович Вершинин

Приключения Бертольдо

(окончание)

 

* * *

 

Дождался Бертольдо вечера и, когда совсем стемнело, прокрался в королевскую спальню. Поставил в углу кувшин с молоком, закрыл все окна шторами, а сам спрятался за кресло.

Спал король крепко, просыпался поздно. Вот встал он и хотел к окну подойти, посмотреть, светит ли на дворе солнце или дождик накрапывает. Да споткнулся о кувшин с молоком и упал.

– Кто посмел ставить в мою спальню кувшин?! Эй, слуги, немедля разыщите наглеца! – закричал король. И в тот же миг заметил Бертольдо: – Ах, так это ты-ы-ы?!

– Ты же сам, король, велел доказать, что день белее молока. Вот я и доказал. Было бы молоко белее дня, оно бы тебе дорогу осветило, и ты бы не споткнулся.

Тут на пороге королевской спальни появилась королева Мальваджа. Она услышала грохот и решила узнать, что там такое случилось. И видит: сидит король в кресле мокрый-премокрый, на полу лужа, в углу разбитый кувшин валяется. А у окна стоит Бертольдо и ухмыляется во весь рот.

Королева Мальваджа была женщиной властной и жестокой.

Она даже фрейлинам своим не прощала ни малейшей оплошности. И вдруг этот невежа Бертольдо посмеялся над самим королём.

– Долго ты будешь терпеть проделки этого нищего оборванца? А твои советники куда смотрят? Они все до одного глупцы и трусы. Любая из моих фрейлин умнее и находчивее самого умного из твоих советников. Сделай советниками женщин, и сразу всё изменится. Я королева, и я требую этого.

Она повернулась и ушла, на прощание хлопнув дверью. Король Астольфо призадумался. Он по опыту знал, что «от властной жены и от огня жди беды и среди бела дня».

– Как же мне теперь быть, любезный Бертольдо? Ведь нет ничего хуже, чем заполучить фрейлин в советники, – уныло сказал он.

– Поручи это дело мне. Вот увидишь, у фрейлин быстро пропадёт охота твоими советниками быть, – отвечал ему Бертольдо.

Король очень этому обрадовался. Он даже пообещал Бертольдо целый мешок золота.

– Э, лучше яйцо сегодня, чем курица завтра, – сказал Бертольдо. – Раз уж ты, король, такой щедрый, то отправь в деревню моей жене Маркольфе мешок муки.

– Не мешок, а целый воз отправлю! – воскликнул король. – Только избавь меня от напасти.

– Попробую, – сказал Бертольдо и сразу же отправился…

Интересно, куда?

Да на рынок. Купил он там синицу, потом ларец у мастера сторговал. Отнёс ларец королю и сказал ему:

– Пошли этот ларец фрейлинам. Но строго-настрого прикажи не открывать его. Если назавтра фрейлины вернут ларец нераспечатанным, то исполнишь любое их желание.

Король всё так в точности и сделал.

Едва королевский посланец ушёл, фрейлины заперлись в своей комнате. Поставили ларец на стол, руками его трогают, а открыть боятся. Но уж очень им хотелось узнать, что же там, в ларце, лежит.

 

И фрейлины вот как порешили: «Мы его откроем, посмотрим и сразу закроем. Король всё равно ничего не узнает. Тихонько, осторожно сняли они печать, открыли крышку… И в тот же миг синица вспорхнула и улетела. Да так быстро, что фрейлины не успели заметить, какая же это была птица. Хочешь не хочешь, а пришлось им сознаться, что они нарушили королевский приказ.

 

* * *

 

Наутро призвал король Бертольдо к себе во дворец и сказал:

– С ларцом ты, Бертольдо, неплохо придумал. За хитрость и сметливость дарю тебе мешок твоей любимой репы.

– Спасибо тебе, король, – с достоинством отвечал Бертольдо.

– Не мешало бы тебе, Бертольдо, и поклониться мне, твоему королю и повелителю.

– Я свободный человек и кланяться никому не привык.

– Ну что ж. Не желаешь – не надо, – с улыбкой сказал король. – Ступай, милый Бертольдо, отдохни. А после обеда приходи во дворец. У меня для тебя важное поручение есть.

Бертольдо сразу заподозрил, что здесь какой-то подвох. Ведь когда короли улыбаются, в небе тучи собираются.

Но он ничем не выдал своих подозрений и спокойно отправился к другу-конюху, который жил неподалёку от дворца.

Подкрепился там варёной репой с фасолью и назад вернулся. Пошёл было в зал, да вовремя заметил, что королевские слуги заколотили верхнюю половину двери досками.

Но Бертольдо и тут не растерялся. Повернулся он спиной к двери, пригнулся и вошёл в зал. А там в бархатных креслах сидели король Астольфо и королева Мальваджа. Им обоим не терпелось посмеяться над Бертольдо. А он их снова перехитрил.

– Это уж слишком! – воскликнула королева, когда Бертольдо ушёл. – Простой крестьянин смеет не повиноваться королю? И даже кланяться не желает. Хорошо же, я сама проучу его!

Хитрая Мальваджа спешить не стала. Она подождала, пока Бертольдо и думать про дворец забыл, и тогда послала к нему в деревню гонца.

Вот подскакал гонец к дому, где жил Бертольдо, слез с коня и громко постучал.

Дверь открыл Бертольдо и увидел королевского гонца.

– Маркольфа, к нам из дворца гость пожаловал. Накорми его, жёнушка, да получше!

– Чем же вы меня угощать будете? – спросил гонец.

– Как – чем? Травой без соли, хлебом без масла, – отвечала Маркольфа.

– Травой, да ещё без соли? – удивился гонец. – Неужели у вас другой приправы нет?

– Нам, беднякам, лучшей приправой служит голод, – отвечала Маркольфа.

Гонец от такого угощения, конечно, отказался. Он-то во дворце совсем к другой еде привык.

– Зачем ты в наши края пожаловал? – полюбопытствовал Бертольдо.

– Меня прислала несравненная королева Мальваджа. Она больна вот уже вторую неделю и хочет видеть тебя. Ведь всем известно, что нет лучшего лекарства, чем твои шутки и прибаутки.

– Слыхал я, что лиса тоже больной притворилась, когда в курятник хотела пролезть. Да только ничего у неё не вышло.

– Уж больно ты недоверчив, Бертольдо. Наша королева добра и милостива. Она давно тебя простила.

– Словам королевы и солнцу зимой верит лишь тот, кто глухой и слепой.

– Да тебя не уговоришь! – в сердцах воскликнул гонец. – Мне велено доставить тебя во дворец живым или мёртвым.

– Лучше уж тогда живым, – отозвался Бертольдо. – Ну коль так, делать нечего, приду.

Гонец поскакал доложить королеве, что её приказ выполнен.

А Бертольдо потихоньку-полегоньку зашагал по лесной тропинке. В лесу было прохладно, в листве весело щебетали птицы. «Может, всё и обойдётся», – подумал Бертольдо. И едва он вышел из лесу – навстречу ему знакомая старуха. Она была из одной с ним деревни и часто носила во дворец грибы и ягоды. Под великим секретом старуха рассказала Бертольдо, что королева задумала его погубить. Когда он подойдёт ко дворцу, королевские слуги спустят с цепи злых собак, и уж тогда Бертольдо несдобровать.

– Тёмное небо не всегда к дождю, – ответил ей Бертольдо и зашагал ещё быстрее.

По дороге он заглянул к своему другу-охотнику и купил у него живого зайца. Он спрятал зверька за пазуху и смело направился во дворец. Едва он ступил во двор, как на него со всех сторон налетели огромные псы. Выхватил Бертольдо из-за пазухи зайчишку и кинул его на землю. Тот бросился наутёк, а собаки вмиг забыли о Бертольдо. Они все до одной с лаем погнались за зайцем.

Королева Мальваджа как увидела, что Бертольдо снова остался цел и невредим, побелела от гнева. Хлопнула она в ладоши, и сразу же Бертольдо окружили королевские слуги:

– Ага, попался! Ну теперь ты от расплаты не уйдёшь.

– «Не надо быть лопоухим», сказала лиса зайцу, когда тот в силок угодил.

– Зачем же ты, умник, снова во дворец явился?

– «Дал слово – держи», сказал ёж, влезая к волку в нору.

– Всем давно известно, что пословиц у тебя больше, чем волос на голове. Не забудь придумать ещё одну, поумнее, когда тебя на казнь поведут! – воскликнула королева. – Эй, слуги, разыщите короля Астольфо, моего дражайшего супруга!

Но король, когда узнал, что Бертольдо схватили, сразу сам пришёл.

– Любимая моя супруга, скажи нам, в чём ещё этот грубиян провинился?

Королева всё подробно рассказала и, конечно, многое от себя придумала. Но кто же посмеет обвинить во лжи королеву!

– За непокорность и дерзость Бертольдо достоин казни, – сказала она.

– Но ведь он жизнь свою спасал. Может быть, простим его на этот раз? – неуверенно предложил король.

– Значит, этот невежа смеет дерзить мне, королеве?!

И королева так сурово посмотрела на Астольфо, что тот даже поёжился.

– Ничего не поделаешь, Бертольдо, придётся тебя повесить. Ты уж потерпи, – виновато сказал король.

– Что ж, приказ короля – закон. Ну, а с законом разве поспоришь, – ответил Бертольдо.

 

* * *

 

Выходит, Бертольдо покорился судьбе? Быть того не может, не такой Бертольдо человек, чтобы сдаваться без борьбы.

– Слыхал я, будто есть у нас в стране древний обычай, – сказал Бертольдо. – Даже самый большой преступник может перед казнью высказать последнее желание. И король обязан его исполнить.

– Верно, существует такой обычай, – подтвердил король Астольфо.

– Тогда и у меня есть одно желание: пусть меня повесят на том дереве, которое я сам выберу.

– Ну что ж, мы исполним, Бертольдо, твоё последнее желание. А вам, верные мои придворные, я поручаю отвести его в лес. И пусть он сам себе дерево выберет, на котором висеть приятно.

Двое придворных без лишних слов схватили Бертольдо за руки и повели к лесу.

И он, насвистывая весёлую песенку, отправился на казнь.

Пришли они на опушку – ни одно дерево Бертольдо не приглянулось. В глухую чащу забрались – и там не нашёл Бертольдо дерева себе по вкусу. Придворные, бедняги, не привыкли ходить пешком. Обычно они даже в гости друг к другу в каретах ездили, а ведь жили совсем рядом.

Вскоре придворные совсем выбились из сил. И вот, когда уже темнеть начало, из лесу вышли три человека. Двое придворных от усталости еле плелись, а Бертольдо поддерживал их, чтобы они не упали.

– Что это значит? Почему вы вернулись вместе с Бертольдо?! – удивился король Астольфо.

– Мы показали Бертольдо прекрасную осину, высокий тополь, вековой дуб, и ни одно дерево ему не понравилось, – сокрушённо доложил первый придворный.

– Не знаем, ваша королевская милость, что с ним теперь и делать, – пожаловался второй.

– Любезный друг мой, – с нежной улыбкой сказала королева Мальваджа, – не проще ли утопить мятежника в пруду?

– Королевское слово – закон, – отвечал король. – А закон надо выполнять. Отпустите Бертольдо – пусть он сам себе дерево подыщет. Когда же он такое дерево найдёт, повелеваю ему немедля явиться во дворец.

И король Астольфо ласково улыбнулся своей разгневанной супруге.

 

* * *

 

Если вам случится побывать в Италии, обязательно загляните в деревушку Мёричи. Там крестьяне непременно расскажут вам про то, как их земляк Бертольдо в столице побывал, короля с королевой перехитрил и целым и невредимым домой вернулся.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 августа - Происхождение (изнесение) честных древ Животворящего Креста Господня. Медовый Спас.

Медведь и пчёлы

Башкирская народная сказка

 

Давным-давно, когда ещё утка была урядником, а сорока – сотником, жил-был один медведь. Хвост у него был длинный-предлинный и пушистый, как у лисы.

Полюбился этому медведю мёд. Без мёда жить не может, только и думает, как бы ему медком полакомиться.

Увидит медведь дупло с пчёлами, обрадуется. Влезет он на дерево, разорит гнездо и устроит пир на славу. Пчёлы пытаются ужалить грабителя, да не могут: шерсть у медведя длинная, а жало у пчёл короткое. Пчёлы запутаются в длинной шерсти, а медведю только того и надо. Слезет он с дерева и начнёт валяться по земле, пчёл давить. А затем снова залезет на дерево и спокойно доедает весь мёд – никто ему уже не мешает.

Однажды пришёл в лес человек и видит: сидит на дереве медведь, мёд ест, а пчёл пушистым хвостом отгоняет.

»Ах, ты, косолапый! – думает человек. – Влезу-ка я на дерево и зарублю тебя топором». Влез человек на дерево, взмахнул топором… но удар пришёлся не по медведю, а по хвосту, и длинного пушистого хвоста как не бывало. Спрыгнул медведь с дерева и убежал. Так и остался медведь без хвоста и по сей день ходит куцый.

Человек осмотрел дупло, поправил гнездо, уложил соты на место и пошёл домой.

Пчёлам всё это показалось удивительным. Они спрашивают пчелу-матку, почему же это человек не съел их мёд.

Пчела–матка сама не знала, и сказала пчёлам:

– Летите, догоните человека и спросите его, почему он не съел наш мёд.

Пчёлы догнали человека и он ответил им так:

– Если я съем ваш мёд, что же останется вам самим на зиму? Вы умрёте с голоду, тогда и я останусь без мёду.

Пчелы вернулись в дупло и передали пчеле–матке слова человека. Она собрала на совет всех пчёл, и они решили идти к человеку и просить его, чтобы он защитил их от злого медведя.

Пчёлы сказали человеку:

– Избавь нас от злого медведя, возьми к себе, а мы тебе за это спасибо скажем и будем собирать много мёду.

- Хорошо, - ответил человек, - я вам сделаю улей. Там вы будете жить и туда будете собирать мёд.

С тех пор пчёлы стали жить у человека и кормить его сладким мёдом.

[Chanda 14]

Брайан Олдисс.

В потопе времени

 

Зубной врач проводил ее к выходу, улыбаясь и кланяясь. Аэрокэб уже ждал снаружи, на открытой воздушной площадке. Достаточно старомодная машина, чтобы казаться шикарной. Фифи Фивертри ослепительно улыбнулась водителю.

- Мне за город, - сказала она. - Поселок Роузвилл, шоссе N_4.

- Живете в деревне? - удивился водитель, поднимая машину к лазурному куполу.

- В деревне хорошо, - воинственно возразила Фифи. Она подумала немного и решила, что может позволить себе похвастаться. - И стало еще лучше, когда подвели хронопровод. Нас как раз к нему подключают - должны кончить, когда я вернусь.

Водитель пожал плечами.

- Кажется, в деревне это недешево.

Она назвала тариф. Он многозначительно присвистнул.

Ей хотелось рассказывать еще, рассказать, как она волнуется, как желала бы, чтобы ее отец дожил до этого дня и увидел, до чего интересно подключиться к хронопроводу. Но говорить с пальцем во рту неудобно, а она как раз смотрелась в наручное зеркальце, пытаясь увидеть, что сделал с нею зубной врач.

Он сделал свое дело отлично. В розовой десне уже прорастал новый, маленький, жемчужный зуб. Фифи решила, что рот у нее весьма привлекателен - Трэси именно так и говорил. А врач удалил старый зуб с помощью хроногаза. Так просто. Один вдох - и она перенеслась в позавчерашний день, в тот самый момент, когда пила кофе с Пегги Хакенсон и не думала ни о какой боли. Хроногаз - прелесть. Она вся запылала при мысли о том, что он будет у них дома, всегда наготове, стоит повернуть кран.

Аэрокэб поднялся выше и вылетел через один из раздвижных шлюзов в огромном куполе, покрывающем город. Фифи стало немного грустно. В городах теперь так хорошо, что никто не хочет из них уезжать. Снаружи все вдвое дороже, но, к счастью, правительство платит за риск тем, кто, как Фивертри, живет в деревне.

Минуты через две-три они снизились. Фифи указала свою молочную ферму, и водитель аккуратно посадил машину на воздушную площадку. Только получив плату, он ногой распахнул дверцу перед Фифи. Этих хитрюг водителей провести невозможно.

Но она забыла о нем, чуть переступила порог. Это был день из дней! Строителям понадобилось два месяца, чтобы установить хроноцентраль - на две недели больше, чем они обещали, - и эти два месяца повсюду царил хаос. Теперь все снова было в порядке. Она ринулась вниз по лестнице, искать мужа.

Трэси Фивертри стоял посреди кухни, разговаривая с подрядчиком. Увидев жену, он взял ее за руку, улыбнувшись своей улыбкой, смущавшей сон столь многих роузвиллских девиц. Но его приятная внешность едва ли могла соперничать с красотой Фифи, особенно когда она бывала возбуждена, как сейчас.

- Все уже готово? - нетерпеливо спросила она.

- Подождите еще минутку, - отозвался мистер Арчибальд Смит.

- Ох, ваши минутки! Последние две недели мы слышим эти слова каждый день, мистер Смит. Что стряслось теперь?

- Ничего страшного. Как вы знаете, нам пришлось тянуть трубу довольно далеко, от главной станции в Роузвилле, и у нас, кажется, неполадки с давлением хроногаза. В главной скважине обнаружена утечка, ее пытаются устранить. Но вас это не должно беспокоить.

- Мы все проверили, и все как будто работает хорошо, - сказал своей жене Трэси. - Идем, я покажу тебе.

Они попрощались с мистером Смитом, выказывавшим профессиональное нежелание покидать место своих трудов. Он удалился, пообещав вернуться утром за последними инструментами. Супруги Фивертри остались наедине с новой игрушкой.

Панель времени прекрасно вписывалась в кухонное оборудование и совсем не бросалась в глаза. Она была установлена рядом с пультом ядерного реактора - скромная маленькая панель с массой циферблатов и всяких переключателей.

Трэси показал жене, как отрегулировано давление времени: низкое в коридорах и службах, выше - для спален, переменное - для гостиных. Она потерлась щекой о его плечо.

- Я в восторге, милый. А ты?

- Конечно. Особенно от счетов, которые придется оплачивать. - Заметив ее недовольную гримаску, он поспешно добавил: - Разумеется, мне это очень нравится, дорогая.

Потом он щелкнул переключателем, и они перенеслись в недавнее утро, к тому часу суток, который Фифи больше всего любила: с завтраком уже покончено, а обдумывание ленча - еще далеко впереди... Причем выбрали то утро, когда она чувствовала себя особенно хорошо и спокойно.

- Замечательно! Восхитительно! Я могу делать все, стряпать тебе все! Разве наука не чудо?..

Они поцеловались и выбежали в коридор.

- Что это?! - вскричала вдруг Фифи.

Коридор был в полном порядке: портьеры металлически поблескивают у окон, регулируя количество впускаемого света и запасая его впрок для вечерних часов, движущийся ковер на месте я плавно несет их вперед, стенные панели теплые и мягкие на ощупь... Но они перенеслись во времени на месяц назад - а месяц назад здесь работали строители.

- Милый, они испортят ковер! И не поставят панели как надо! О, Трэси, смотри - они сняли портьеры, а Смит обещал не делать этого!

Он сжал ей плечо:

- Милая, все в порядке, честное слово!

- Нет, нет! Взгляни на эти грязные, старые трубы, на эти ужасные кабели! А наш чудесный, пылепоглощающий потолок - смотри, как с него сыплется грязь!

- Не волнуйся, дорогая, просто нам так кажется. - Но и на него нахлынули чувства месячной давности, которые он испытывал, видя свой дом в руках Смита и его ужасных рабочих.

Они достигли конца коридора я оказались в спальне, в другой зоне времени. Обернувшись, Фифи чуть не заплакала:

- Ох, Трэси, какова сила времени! Кажется, нам придется изменить регулировку для коридора, да?

- Конечно. Мы настроим его на прошлый год, например, на какой-нибудь летний вечер... "Сказано - сделано!" - гласит девиз Службы Времени не так ли? А как тебе нравится здешнее время?

Оглядев спальню, она опустила свои длинные ресницы:

- Как тихо!..

- Два часа ночи, дорогая, ранняя весна, и все крепко спят! Мы, наверное, уже не будем страдать от бессонницы!

Она подошла к нему вплотную и посмотрела на него снизу вверх.

- А тебе не кажется, что 11 часов вечера было бы более - ну, спальным временем?..

- Знаешь, дорогая, если ты думаешь о том, что и я, давай спустимся в гостиную. Посмотрим, что ты скажешь о тамошнем времени.

Гостиная располагалась этажом ниже, под нею был только гараж. За красивыми большими окнами лежал чудесный пейзаж с куполом города вдали, а у стены стоял большой красивый диван.

Они сели на этот сладостный диван и начали обниматься. Потом Трэси протянул руку вниз и повернул напольный регулятор, присоединенный к розетке в стене.

- Мы можем регулировать время даже не вставая, Фифи! Назови любой момент прошлого, и мы вернемся в него!

- Если ты думаешь о том, о чем я думаю, что ты думаешь, то нам лучше не возвращаться дальше чем на 10 месяцев назад, потому что раньше мы еще не были женаты.

- Ну, миссис Фивертри, уж не становитесь ли вы старомодной? - Он нежно погладил ее по волосам. - Знаешь, что нам нужно когда-нибудь попробовать? Вернуться к тому времени, когда тебе было 12 лет. Ты наверняка была в эти годы чертовски привлекательной...

Она хотела что-то возразить, но воображение уже увлекло ее.

- Мы могли бы вернуться в то время, когда оба были малышами! Только нужно быть осторожным, чтобы ненароком не унестись дальше дня своего рождения и не превратиться в какую-нибудь гадкую протоплазму...

- Милочка, читай рекламные проспекты! Если давление хроногаза перенесет нас дальше дня нашего появления на свет, то мы попросту обретем сознание наших ближайших предков: ты - своей матери, я - своего отца, потом бабушки и дедушки. И это уже предел для хронопроводов Роузвилла...

В этот вечер они поужинали огромным синтетическим омаром. Восторг настолько переполнял Фифи, что она набрала программу для кухонного компьютера немного неправильно - хотя и клялась, что виновата опечатка в поваренной книге, - и блюдо получилось не такое, как нужно. Не они перенеслись в эпоху одного из своих первых и лучших омаров - вскоре после знакомства, два года назад. Вкус, воскрешенный памятью, поправил дело.

Пока они ели, давление вдруг упало.

Внешне все осталось прежним. Но внутри они ощущали, что несутся сквозь дни как листья по ветру. Завтраки, обеды и ужины появлялись и исчезали, и омар казался отвратительным, так как им казалось, что они жуют то индейку, то сыр, то дичь, то бисквит или мороженое или овсянку. Несколько сумасшедших мгновений они сидели окаменев, пока сотни самых различных вкусовых оттенков сменяли друг друга на их языках. Потом Трэси вскочил и выключил время, дернув переключатель у двери.

- Что-то сломалось! - вскричал он. - Это Смит. Я его вызову сейчас же. Я застрелю его!

Но лицо Смита на экране было невозмутимым.

- Я ни при чем, мистер Фивертри. Один из моих людей только что сообщил, что в Роузвилле неполадки. Там, где ваша линия отходит от магистрали. Хроногаз просачивается, я уже говорил. Ложитесь спать, мистер Фивертри, - вот мой совет. Надеюсь, утром все будет в порядке.

- Ложиться спать! Как он смеет! - вскричала Фифи. - Какой аморальный совет! Этот человек пытается что-то скрыть! Держу пари, он сам придумал эту сказку о течи!

- Можно это проверить. Поедем туда и посмотрим.

Они вскочили в лифт, спустились на нижний этаж, сели в свой аппарат на воздушной подушке. Горожане посмеялись бы над этой неуклюжей машиной, странно похожей на старинные автомобили; но вне куполов, где нет общественного транспорта, она необходима.

Поднявшись на несколько футов над землей, они миновали распахнутые ворота. Роузвилл лежал на невысоком холме, а Хроноцентраль располагалась на дальней его окраине. Но когда появились первые дома, машина вдруг заметалась в разные стороны. Фифи швырнуло вбок, и тут же они уткнулись в изгородь.

- Черт, надо бы научиться водить ее, - сказал Трэси, выкарабкиваясь из машины.

- Разве ты не поможешь мне вылезти, Трэси?

- Я большой, я с девчонками не играю!

- Помоги мне! Я потеряла куклу!

- Дура!..

Он неуклюже побежал через поле, она за ним. Разуму ребенка очень трудно управлять тяжелым телом взрослого.

Когда она догнала своего мужа, он сидел, дрыгая ногами и размахивая руками. Он захихикал, увидев ее.

- Трэси ходит сам, - заявил он.

Но еще через несколько мгновений они уже снова шли, хотя это и было болезненно для Фифи, мать которой в последние годы сильно хромала. Они тащились вперед - двое молодых людей с манерами старцев. Когда они достигли поселка, все его население было на улицах и переживало весь спектр возрастов - от лепечущего младенчества до стонущей дряхлости. Очевидно, на Хроноцентрали случилось что-то серьезное.

Десятью минутами позже и несколькими поколениями раньше они увидели Смита, но не сразу узнали его: он был в противохроногазе, выходной клапан которого непрерывно выбрасывал отработанные моменты прошлого.

- Ах, вы не поверили мне? - заявил он. - Извольте удостовериться сами! Они наткнулись на мощный пласт ископаемого времени, труба не выдержала давления и лопнула. Думаю, придется временно эвакуировать весь район.

Он ввел их в ворота Хроноцентрали. Трэси строго спросил:

- Надеюсь, это не красный саботаж?

- Красное что?

- Красный саботаж. Ведь это секретное предприятие?

Смит изумленно взглянул на него.

- Вы с ума сошли, мистер Фивертри!

- Но президент Трумэн...

- Трумэн?

Громко ревя сиреной, во двор влетело нечто громадное, черное, с яркими красными огнями. Это была пожарная машина из города. Из нее хаотически посыпались люди - ее команда, - и один из них кричал, чтобы ему сменили штанишки. А когда на пожарных натянули противохроногазы, выяснилось, что тушить нечего и что невидимый фонтан ископаемого времени вздымается сейчас над поселком и оно разливается во все стороны, неся в своих неистребимых струях позабытую память давно ушедших времен...

- Нет, делать здесь нечего, - заявил Смит. - Лучше заглянем ко мне, что-нибудь выпьем.

- Вы очень неразумный колодой человек, если вы хотите сказать то, что, как я думаю, вы хотите сказать, - произнесла Фифи брюзгливым старческим голосом. - Спиртное - это контрабанда и вредный для здоровья продукт. Все истинные патриоты должны поддерживать президента в его достойных начинаниях по борьбе с алкоголизмом. Не правда ли, дорогой?

Вслед за Смитом они подошли к зданию Централи. Смит окликнул кругленького человека в форме и противохроногазе. Они поздоровались как братья. Как выяснилось, они и были братьями. Клэйболл Смит повел всех внутрь здания, галантно взяв Фифи под руку.

- Почему нас не представили этому джентльмену по всем правилам? - шепнула мужу Фифи.

- Чепуха, дорогая. Этикет отступает, когда вы входите в храмы промышленности. - Произнося эти слова, Трэси поглаживал воображаемые бакенбарды.

Внутри здания царил хаос. Только здесь можно было осознать масштабы катастрофы. Из скважины поднимали операторов; один из этих бедняг слабо ругался, обвиняя во всех несчастьях короля Георга III.

В действительности все началось совсем недавно. Едва ли минуло десятилетие с тех пор, как первые терронавты наткнулись в толще земной коры на пласты ископаемого времени - хроногаза. Публика еще изумлялась, наука пребывала в растерянности, а промышленники со своим обычных размахом уже позаботились о том, чтобы каждый - за плату - мог получить свою дозу времени. В хронопромышленность было вложено больше средств, чем в любую другую отрасль мировой экономики. Эксперты уже рассчитали, что при нынешних темпах потребления все запасы ископаемого времени будут израсходованы за 200 лет. Даже в таком крошечном поселке, как Роузвилл, Централь обошлась в миллионы. А теперь она вышла из строя.

- Здесь опасно, лучше тут не задерживаться! - прокричал Клэйболл сквозь клапан противохроногаза. Шум стоял ужасный: вдобавок ко всему совсем рядом начал работать радиокомментатор.

В ответ на вопрос брата Клэйболл крикнул:

- Нет, это не трещина в хронопроводе! Трещина - это для публики. Наши парни внизу наткнулись на новый пласт времени, и оно просачивается отовсюду. Заткнуть невозможно! Половина наших парней перенеслась в эпоху Норманнского завоевания, пока мы разобрались что к чему. - Он драматически указал вниз, сквозь кафельные плитки пола.

Фифи ничего не понимала. Они, как ей казалось, не так давно покинули Англию. И ей этот хваленый Новый Свет совсем не нравился. И она никак не могла заподозрить, что мощные орудия новейшей технологии нарушают последовательность времен на планете.

И конечно, она не знала, что губительный фонтан хроногаза затопил уже весь материк. Все спутники связи транслировали сообщения об аварии, но отуманенная аудитория проваливалась все дальше сквозь поколения, словно в бездонный омут.

Подъехала карета "Скорой помощи", за ней другая. Арчибальд Смит попытался оттащить Трэси с их пути.

- Руки прочь, низкорожденный! - вскричал Трэси, пытаясь выхватить воображаемый меч. Из машин выскакивали медики, полиция оцепляла участок.

- Сейчас они вытащат наших доблестных терронавтов! - крикнул Клэйболл.

Его едва было слышно в лязге и грохоте. Всюду сновали люди в противохроногазах, иногда среди них мелькала стройная фигура медсестры. Раздавались порции кислорода и супа, над головами висели прожектора, заливая ослепительным светом квадратное устье скважины.

- Мне думается, нам пора уходить, ради духа господня! - прошептала Фифи, вцепившись дрожащей рукой в свою домотканую - как она считала - одежду. - Мне здесь не нравится!..

Потные люди в желтых комбинезонах тянули канаты. Из скважин показался первый терронавт, одетый в характерную черную форму. Голова его была запрокинута, противохроногаз сорван, но он мужественно боролся с обмороком. На его бледных губах даже появилась улыбка, и он помахал рукой телекамерам. В толпе нестройно закричали "ура!".

Это было отважное племя - люди, спускавшиеся в неисследованные моря хроногаза глубоко под землей, рисковавшие жизнью, чтобы добыть самородок знания в недрах неведомого; люди, не воспетые пока что никем, кроме неутомимой прессы...

Радиокомментатор пробился сквозь толпу к терронавту и поднес к его губам микрофон. Измученное лицо героя появилось перед неверящими взглядами биллионной аудитории.

- Там, внизу, ад... Динозавры с детенышами... - успел рассказать герой, прежде чем его втиснули в первую медицинскую машину. - Прямо там, глубоко в газе. Целые стаи, они дерутся... Еще несколько сот футов, и мы попали бы... попали бы к сотворению мира...

Но его уже не слушали. Новые отряды полиции очищали здание от посторонних, чтобы принять других терронавтов. Увидев приближающуюся вооруженную цепь, Фифи и Трэси кинулись прочь. Когда они выбежали в темноту, высоко над ними вздымался огромный невидимый фонтан времени, сеющий гибель по всему миру.

Некоторое время они лежали, задыхаясь, у ближайшей изгороди. Иногда один из них пищал, как ребенок, или охал, как глубокий старик. В промежутках они тяжело дышали.

Уже светало, когда они поднялись и потащились по тропе в Роузвилл.

Они не были одиноки. Жители покидали поселок, уходя из домов, ставших чуждыми и непонятными для их ограниченного разума. Трэси остановился и выломал себе в кустарнике грубую палицу.

Мужчина и женщина вместе заковыляли вверх по холму, возвращаясь в лес, как и большинство горожан; их сутулые, неуклюжие фигуры отчетливо выделялись на фоне рассветного неба.

- Угх глумф хум херм морм глук гумк, - пробормотала женщина.

В приблизительном переводе с языка палеолита это означает: "И почему такое случается с человечеством как раз тогда, когда оно уже готово вновь стать цивилизованным?"

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

19 августа - Яблочный Спас

Юрий Левитанский.

Сказка про яблоню

 

Жила в лесу дикая яблоня... И любила яблоня маленького мальчика. И мальчик каждый день прибегал к яблоне, собирал падавшие с нее листья, плел из них венок, надевал его, как корону и играл в лесного царя. Он взбирался по стволу яблони и качался на ее ветках, и грыз ее яблоки. А потом они играли в прятки, и когда мальчик уставал, он засыпал в тени яблони. Мальчик очень любил свою яблоню, Очень любил! И яблоня была счастлива... Но шло время и мальчик подрастал, и все чаще яблоня коротала дни в одиночестве. Но вот как-то раз пришел мальчик к яблоне. И яблоня сказала:

- Иди сюда, малыш, иди скорей, покачайся на моих ветках, поешь моих яблок, поиграй со мной, и нам будет хорошо!

- Я слишком взрослый, чтобы лазить по деревьями - ответил мальчик. - Мне хотелось бы других развлечений. Но на это нужны деньги, а разве ты можешь мне дать их?

-Я бы рада, - вздохнула яблоня, - да нет у меня денег, одни только листья и яблоки. Возьми мои яблоки, малыш, продай их в городе, тогда у тебя будут деньги. И все будет хорошо!..

И мальчик залез на яблоню и сорвал все яблоки, и унес их с собой. И яблоня была счастлива. После этого мальчик долго не приходил. И яблоня опять загрустила. И когда однажды мальчик пришел, яблоня так и задрожала от радости:

- Иди сюда, малыш! - воскликнула она. - Иди скорей! Покачайся на моих ветках, и нам будет хорошо!

-У меня слишком много забот, чтобы лазить по деревьям, - ответил мальчик, - мне хотелось бы жениться, завести детей. Но для этого нужен дом, а у меня нет дома. Разве ты можешь дать мне его?

- Я бы рада, - вздохнула яблоня, - да нет у меня дома. Мой лес - вот мой дом. Но зато у меня есть ветки, ты можешь срубить их и построить себе дом. И все будет хорошо!

И мальчик, срубил ее ветки и унес их с собой, и построил себе дом. И яблоня была счастлива. После этого мальчик долго-долго не приходил. А когда явился, яблоня чуть не онемела от радости.

- Иди сюда, малыш, - прошептала она, - поиграй со мной!

- Я слишком стар, - ответил мальчик, - и слишком грустно мне, не до игр. Я хотел бы построить лодку и уплыть на ней далеко-далеко. Но разве ты можешь дать мне лодку?

-Спили мой ствол и сделай себе лодку, - сказала яблоня, - и ты сможешь уплыть на ней далеко-далеко. И все будет хорошо!

И тогда мальчик спилил ствол, и сделал из него лодку, и уплыл далеко-далеко. И яблоня была счастлива. ...Хоть в это и нелегко поверить. Прошло много времени. И мальчик снова пришел к яблоне.

- Прости, малыш, - вздохнула яблоня, - но я больше ничего не могу тебе дать. Нет у меня яблок...

- На что яблоки? - ответил мальчик. - У меня почти не осталось зубов.

- Веток у меня нет, не на чем покачаться...

- Я слишком стар, чтобы качаться на ветках.

- И ствол мой уплыл, не на что взобраться...

- Я слишком слаб, чтобы взбираться на стволы.

- Очень жаль, что я ничего не могу для тебя сделать, - вздохнула яблоня. - Я ведь просто корявый пень. Ты уж прости, малыш!..

- Много ли мне теперь нужно? - сказал мальчик. - Я так устал! Найти бы укромный уголок, отдохнуть ...

- Вот и хорошо, - сказала яблоня, - для этого старый пень как раз годится. Садись на меня, малыш, садись и отдыхай. Мальчик так и сделал. И яблоня была счастлива.

[Chanda 14]

Булат Окуджава.

Прелестные приключения.

 

Это было давно. Я жил в Ялте и посылал письма своему маленькому сыну. Я описывал в них фантастические приключения…

Однажды я показал эти письма Белле Ахмадулиной. Она сказала:

«Да это же готовая повесть!»

Так и родилась эта книжка.

Булат Окуджава.

 

Глава I

Я жил на берегу моря в белом доме.

Уже несколько дней шли дожди, гудел ветер и по морю гуляли высокие волны. С утра до вечера я высматривал в подзорную трубу: нет ли приключений. Но какие же приключения в дождливую погоду?

Однако ветер постепенно успокоился, буря улеглась, снова засияло солнце, и ко мне вдруг заявился Крэг Кутенейский Баран.

– Скучно жить одному, брат, – сказал он. – Давай жить вместе. Ты не будешь возражать, если я у тебя останусь?

– Наоборот, – ответил я, – живи сколько хочешь. Ведь вместе мы скорее найдем какое-нибудь приключение, и наша жизнь будет иметь смысл.

– Ура! – крикнул Крэг и остался у меня. Так как вообще он жил в Кутенейских горах, он сразу же устроился на моем шкафу.

– Ах, как здесь хорошо! – воскликнул он. – Ну просто как в горах!

Вдруг дверь отворилась, и в комнату вползла змея. Мы испугались.

– Ссссссссс, – сказала она, – не бойтесь, я не кусаюсь, я добрая. Давайте жить вместе. Одной чертовски скучно.

И мы ее оставили. И стали мы жить вместе. И вместе мечтали о разных приключениях.

А должен вам сказать, что Наша Добрая Змея любила тепло и поэтому спала на абажуре настольной лампы.

Однажды я увидел сон, будто вышел из моря Морской Гридиг. Что это такое, я не знаю, но это было ужасное страшидло. И вот будто это страшидло погналось за мной, но тут появился Крэг Кутенейский Баран и спас меня.

Утром я рассказал свой сон моим друзьям. Оказалось, что Крэг тоже видел во сне Морского Гридига, и Наша Добрая Змея тоже видела его…

– Какой таинственный сон! – воскликнули мы шепотом.

– Давайте поймаем его, – предложил Крэг. – Это будет прекрасное приключение. Ура!

И мы решили отправиться ловить Морского Гридига.

 

Глава II

 

Это маленькое опасное приключение началось ночью. Мы спрятались на берегу за большим камнем. Я смотрел в подзорную трубу. Крэг Кутенейский Баран караулил сеть. Наша Добрая Змея светила фонариком. Вдруг из моря появился настоящий Морской Гридиг.

– Бррррр, – сказал он. – А ведь холодно. Никак вода не нагреется. Как это все надоело! Бррррррр.

Не успел он все это выговорить, как мы выскочили из своей засады и накинули на него сеть. Он дрожал и кричал.

– Ага, боишься?!

– Боюсь, – сказал Гридиг.

 

 

Мы понесли его домой. Вдруг он заплакал. – Мне холодно и страшно…

– А почему ты хотел нас съесть?

– Ой, что вы! – удивился он. – Я вообще не питаюсь мясной пищей. Вы с ума сошли! Я добрый несчастный Гридиг. Я хочу к моей Гридиане.

Мы принесли его домой. Оказалось, что он и в самом деле не ест мясо, что любимое его блюдо – манная каша.

Все вместе мы попили горячего чаю. Гридиг согрелся.

– А вы мне нравитесь, – сказал он. – Я, пожалуй, у вас поживу.

И мы его оставили. А так как он был Морской Гридиг, а не какой-нибудь там еще, то он устроился в раковине умывальника, чтобы вода все время его поливала.

 

Глава III

 

Однажды мы отправились гулять по ближайшим горам: я, Гриди, Крэг и Наша Добрая Змея.

Вдруг перед нами возникла пропасть. Что было делать? Крэг Кутенейский Баран разбежался и прыгнул. А нам что делать?

Но Гридиг, хоть был морской, тоже, представьте себе, прыгнул.

А нам что делать?

Но Наша Добрая Змея тоже смогла перепрыгнуть через пропасть.

А мне что делать? Я ведь не могу так прыгать. Неужели я останусь один, а они отправятся дальше? Но мои друзья придумали вот что:

И мне тоже удалось очутиться на другой стороне. Мы очень радовались, что все обошлось так прекрасно. Это тоже было приключение. Маленькое, конечно, но все же приключение.

 

Глава IV

 

Однажды мы все сидели дома. Был сильный туман. Холод. Выходить никуда не хотелось. Решили рассказывать, что с кем когда-нибудь случилось.

И вот что рассказал Морской Гридиг.

«Однажды я, как всегда, купался в синем море. Вдруг я увидел, что на меня хочет напасть Медуза-Горгона. Что было делать? Но я не испугался, потому что у меня всегда с собой оружие против этих противных медуз. Дело в том, что Медуза-Горгона очень сильная, но глупая, а я хитрый.

И вот она раскрыла свою громадную пасть… Тут я выхватил иголку с ниткой и раз, раз… Ее пасть была крепко сшита»…

– Ха-ха-ха! – засмеялся я. – Где же ты взял под водой иголку?

– Беееееее! – засмеялся Крэг.

– Ссссссссс! – засмеялась Змея.

– Не смейтесь, – сказал Гридиг. – Это правда, вот и все.

А вот что рассказал Крэг Кутенейский Баран.

«Однажды гулял я в Кутенейских горах. Вдруг вижу: подкрадывается ко мне Одинокий Коварный Волк. Я решил над ним подшутить. Ведь я тоже очень хитрый. Драться мне с ним не хотелось, а мою шутку он бы запомнил надолго.

Я закричал и помчался как ветер. Волк кинулся за мной.

– Ага! – крикнул он. – Ты от меня не уйдешь! Сейчас я тебя съем!

Он уже почти догнал меня, когда я направился к глубокой пропасти.

– Ага! – крикнул Волк.

И тут я прыгнул. Я очень легко перелетел через пропасть: ведь я очень ловкий, а Одинокий Коварный Волк свалился вниз.

Он бегал по дну пропасти, а вылезти не мог. Тогда он крикнул:

– Спаси меня! Я больше никогда не буду. Я буду питаться только травой.

Я опустил ему веревку. Он быстро полез по ней и, когда вылез, засмеялся и сказал:

– А ты и поверил, дурачок… Ты и вправду решил, что я буду питаться травкой? Очень мне нужна твоя глупая травка! Я люблю мясо! И я тебя сейчас съем!

Он уже собрался снова на меня напасть, но я ведь очень ловкий. Я прыгнул и очутился на другой стороне пропасти.»

– Где же ты взял веревку? – спросил Гридиг у Крэга.

– Это мое дело, – с достоинством ответил Крэг Кутенейский Баран.

А вот что рассказала Наша Добрая Змея. «Однажды лежу я на пеньке, греюсь на солнышке и думаю что хочу. В общем, хочу, что хочу.

Вдруг подходит ко мне Невыносимый Приставучий КаруД.

Он говорит: – Что делаешь?

Я говорю: – Что хочу, то и делаю.

Он говорит: – А что хочешь?

Я говорю: – А что сама хочу, то и хочу.

Он говорит: – Нельзя хотеть, что сама хочешь, а надо хотеть, что все хотят.

Я говорю: – Сссссссс… Хочу, что хочу.

Он говорит: – Нельзя! Так не бывает.

Я говорю: – Бывает… Ссссссс… Отойди…

Он говорит: – Не отойду.

Я говорю: – Ссссссссс!

Он говорит: – Ой!

Это я его укусила. И тут он убежал. И мне опять стало спокойно».

– Так ему и надо, – сказал Гридиг из своего умывальника.

– Так ему и надо, – сказал Крэг Кутенейский Баран – со своего шкафа.

– Конечно, – сказала Наша Добрая Змея со вздохом. – Хотя кусать КаруДа очень противно. И она заснула на своем теплом абажуре.

 

Глава V

 

Когда наконец утихли бури, мы решили отправиться в настоящее путешествие, чтобы встретиться с настоящими приключениями.

Для этого мы приобрели удобный и быстроходный корабль, и все на нем устроились.

Было прекрасное утро.

Мы погрузили на корабль много всякой еды: для Нашей Доброй Змеи – ее любимое лакомство – хлеб с маслом, для Крэга Кутенейского Барана – свежую редиску, для Морского Гридига – сто банок консервов с манной кашей, а для меня – сырники со сметаной.

– Полный вперед! – скомандовал я, и наш прекрасный корабль легко пошел вдоль берега.

Было раннее утро, и все люди еще спали, и поэтому нас провожал Голубой Кит.

А еще нас провожала Белоснежная Морская Чайка.

А еще нас провожал Веселый Морской Конек.

Вдруг мы видим: на морском берегу стоит Одинокий Коварный Волк и горько плачет.

– Эй, Волк, чего плачешь?

– Как же мне не плакать, – сказал Волк, – остаюсь я один, совсем один. Сдохну со скуки.

Мы пожалели Волка.

– Давайте возьмем его с собой.

– Возьмем! Возьмем! – закричали мои добрые друзья. – Эй, Волк, иди к нам!

– Нет, – сказал Волк и снова заплакал. – Я очень люблю кусаться и рвать на клочки. Это мой недостаток. Вы будете на меня обижаться…

– Мы дадим тебе много сырников и редиски!

– Очень мне нужны ваши глупые сырники и ваша отвратительная редиска! – крикнул Волк и побежал в темный лес.

 

Глава VI

 

Едва Коварный Волк скрылся в темном лесу, как наш корабль развернулся и направился в открытое море. Все было хорошо, и каждый из нас делал что хотел:

Морской Гридиг обливался морской водой, Наша Добрая Змея думала, о чем сама хотела, Крэг Кутенейский Баран лез по парусу, и ему казалось, что он гуляет по Кутенейским горам, а я варил обед на нашей корабельной печке. Но вдруг подул сильный ветер. С каждой минутой он становился сильнее и сильнее. Началась настоящая буря. Поднялись страшные волны. Наш прекрасный корабль затрещал. Все полетело кувырком.

Первой полетела кастрюля с супом. Суп, конечно, немедленно вылился прямо в глотку двум здоровенным акулам, которые этому были очень рады.

Потом ветер сорвал с корабля Морского Гридига и швырнул его в море. Наша Добрая Змея кинулась спасать его, и они оба исчезли в бездонной морской пучине. Тут раздался новый удар. Ветер понес Крэга. Что было делать? Я вцепился ему в ноги, и мы полетели неизвестно куда.

Полет наш продолжался очень долго, и наконец мы упали на какой-то таинственный остров.

– Ура! – крикнул Крэг, встряхиваясь. – Мы живы!

Да, мы были живы, но наших друзей рядом с нами не было. Что могло с ними случиться? И что ожидало нас на этом острове?

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Булат Окуджава.

Прелестные приключения.

(окончание)

 

Глава VII

 

Буря улеглась. Снова наступила тишина. Но новые опасности уже подстерегали нас. Не успели мы с Крэгом подняться с земли, как земля задрожала, деревья затрещали и два громадных противных великана вышли на поляну.

Мы хотели убежать, но не тут-то было. Они схватили нас и крепко-накрепко связали по рукам и ногам, а сами отправились, разводить большой костер.

– Неужели нас будут жарить? – спросил Крэг с ужасом.

– Конечно, – ответил я. – Мы пропали.

На поляне заполыхал огромный костер. Первым великаны потащили Крэга.

Прощай, – прошептал Крэг Кутенейский Баран.

– Прощай, Крэг, – сказал я.

Тут вдруг раздалось какое-то шипение, шум, кусты затрещали, и новое страшидло показалось из лесу.

– Ой! Ой! – закричали испуганные великаны и пустились наутек.

– Ура! – закричал Крэг. – Да здравствует Гридиг! Действительно, это был Морской Гридиг, а на шее у него пристроилась Наша Добрая Змея. Они освободили нас от веревок. Вдруг я заметил, что Гридиг плачет.

– Чего ты плачешь?

– Очень боялся великанов, – сказал он сквозь слезы.

– Как же ты решился напасть на них?

– Надо было спасать вас.

Мы радостно заплясали вокруг костра, пока он не угас, а после решили отправиться к морю, чтобы посмотреть, а не уцелел ли наш славный корабль.

 

Глава VIII

 

Мы шли по острову целый день и целую ночь, но моря все не было. Вот как далеко занес нас ураган. Мы очень устали.

– Я не могу без воды, – сказал Гридиг, – я совсем высох.

– А я не могу больше ползти, – сказала Наша Добрая Змея, – я поцарапала себе живот.

– Что же нам делать? – сказал я.

– Вот что, – сказал Крэг Кутенейский Баран, – садитесь на меня верхом. Я сильный.

Мы все уселись на Крэга, но скоро и он устал.

– Что же нам делать? – воскликнули мы хором. В это время на дороге показались два рыжих муравья.

– Мы вам поможем, – сказали муравьи.

Они взяли сухой листок, быстро и ловко приделали к нему колеса, сами впряглись и позвали нас. Получилась прекрасная тележка. Мы уселись, и тележка тронулась.

– Ура! – закричал Крэг.

Мы ехали еще целый день и еще целую ночь.

Муравьи устали.

– Больше мы не можем, а ведь до моря еще очень далеко. – Вам могут помочь только стрекозы, – сказали муравьи. И они пошли позвонить по лесному телефону, и скоро прилетела и опустилась на поляну красивая голубая Стрекоза.

– Скорее садитесь, скорее! – сказала она. – Пора лететь. Мы все уселись на Стрекозу, помахали добрым муравьям, и Стрекоза взвилась в воздух.

– Ах, – сказала в дороге Стрекоза, – все хорошо, только бы нам не встретить Шмеля.

– А что? – спросили мы, затаив дыхание.

– Это ужасно, – сказала Стрекоза. – Шмель страшный разбойник.

– Ай-яй-яй, – сказал я.

– Бееееееее, – сказал Крэг.

– Ссссссссс, – сказала Змея.

– Да перестаньте же галдеть, – крикнула Стрекоза. – Я же устану от этого!

Мы замолчали, и в тишине услышали гудение. Большой Шмель гнался за нами с пулеметом.

 

Глава IX

 

Шмель приближался к нам, а Стрекоза выбилась из сил…

– Мне очень тяжело, – сказала она, – я не могу быстрее.

Шмель приближался.

– Самое ужасное, что и на землю нельзя опуститься, – сказала она. – Мы как раз пролетаем над царством отвратительных Железных Жуков.

Шмель приблизился.

– Сейчас он выстрелит! – крикнул я. – Берегитесь!

– Ах, как это неприятно, – печально промолвила Стрекоза.

И тут произошло чудо. Наша Добрая Змея быстрее молнии вытянулась и выхватила пулемет у Шмеля.

– Ура! – закричал Крэг.

Пулемет застрочил, и Шмель упал на землю.

– Ах, какие молодцы! – сказала Стрекоза слабым голосом. – Но я уже не могу лететь. Сейчас мы упадем.

– Если бы был парашют, мы бы прыгнули, и тебе стало бы легче, – сказал Гридиг.

– Ах, я совсем забыла! – крикнула Стрекоза. – У меня в багажнике как раз четыре парашюта. Скорей! Море уже близко. Может быть, вам удастся спастись от Железных Жуков!

Мы достали парашюты и попрыгали вниз со Стрекозы.

Теперь пулемет был у меня в руках.

Скоро мы благополучно опустились на землю.

– Ура! – закричал Крэг.

– Не кричи, – сказал я, – нас могут услышать. Бежим скорее к морю.

– Какой я все-таки герой, – сказал Крэг.

– Ссссссс, – сказала Змея, – не хвастайся раньше времени.

Мы пробежали несколько шагов, раздвинули кусты, и перед – нами распахнулось море.

– Корабль! – закричал Крэг.

Да, да, представьте себе, далеко на волнах покачивался наш прекрасный корабль.

– Как же мы на него попадем? – спросил Крэг. – Ведь я не умею плавать.

– Очень просто, – засмеялся Гридиг. – Ждите меня, мои друзья.

И он нырнул в море и быстро поплыл к кораблю, ведь он был Морским Гридигом.

Не успели мы порадоваться, как услышали за спиной тяжелый грохот и увидели, что на нас ползут неумолимые Железные Жуки.

Они были перед нами, позади было море, отступать было некуда.

Я вспомнил про пулемет и выстрелил, но Жуки только расхохотались: ведь пули в пулемете были гороховые. А что Жукам – горох?

– Беееееееее, – жалобно протянул Крэг.

– Кричи ура! – сказала Змея. – Сссссссс.

 

Глава X

 

Итак, значит, отступать было нам некуда – за нами колыхалось глубокое синее море.

Сейчас Жуки наползут и нас растопчут. Вон они какие: тяжелые и свирепые.

И тут мы услышали голос Гридига:

– Бегите сюда! Скорее!

Наш корабль стоял уже у самого берега.

– Ура! – закричал Крэг, и мы бросились на корабль.

– Вперед! – скомандовал Гридиг. Корабль вздрогнул и помчался.

– Вот вам! – крикнул я и плеснул в Жуков старый, невкусный суп.

Жадные Жуки, конечно, сейчас же съели этот суп, и у них разболелись животы.

– Безобразие! – крикнул главный Жук. – Это форменное безобразие!

– Разве можно кормить нас такой пищей! – крикнули остальные Жуки.

И они забыли про нас и побежали в ближайшую аптеку за лекарством. А наш корабль весело мчался по синим волнам.

Через несколько дней увидели мы впереди незнакомый остров и решили немного поваляться на траве. Сошли на берег. Трава и в самом деле была мягкая и душистая. Мы улеглись в нее, и каждый стал думать, о чем он хочет: Гридиг – о своей Гридиане, я – о своем доме, Крэг – о Кутенейских горах, а Наша Добрая Змея – о теплом абажуре настольной лампы.

Вдруг из темного леса вышел Невыносимый Приставучий КаруД.

– Сссссссссс, – сказала Змея, – этого еще не хватало!

– Мне не нравится, что вы думаете каждый отдельно, – сказал КаруД, – и делаете каждый, что он хочет, и хотите каждый, что он хочет. Не нравится мне это. Вот и все!

Тут он схватил нас и стал соединять. Сначала так, потом еще так, и наконец так:

– Вот теперь прекрасно! – обрадовался Невыносимый Приставучий КаруД. – Теперь вы все вместе будете делать одно и то же!

Он засмеялся и крикнул:

– А ну-ка думайте все про одно и то же!

Но я опять подумал о своем доме, Гридиг – о Гридиане, Крэг Кутенейский Баран – о Кутенейских горах, а Наша Добрая Змея – о теплом абажуре настольной лампы.

– Безобразие! – сказал КаруД. – А ну-ка делайте все одно и то же!

Змея кинулась за пролетавшим комаром, Крэг потянулся к молодой ромашке, Гридиг рванулся к морю, а я двинулся к кораблю.

И тут все развалилось.

И мы быстрее ветра понеслись по поляне.

– Куда же вы! – закричал КаруД.

Но мы уже вскочили на корабль, и ветер надул парус.

 

Глава XI

 

Вдруг мы увидели громадного льва. Он сидел неподвижно на палубе и смотрел на нас удивленными глазами, а по его носу преспокойно ползала муха.

– Ой! – крикнул Крэг.

– Ссссстрашно, – сказала Змея.

– Ты кто? – спросил я.

– Я Сидящий Фаянсовый Лев.

– Зачем ты пришел на корабль?

– Я убежал от Кару Да. Он заставляет меня делать, что он хочет, а я хочу, что я сам хочу.

– А ты нас не съешь? – спросил Крэг.

– Ой, что вы! – сказал Лев. – Я же фаянсовый. Я даже мухи не обижу.

– Эй вы! – крикнул с берега КаруД. – Отдайте мне Льва! Это мой Лев!

– Не отдавайте меня, – сказал Лев. – Я устал. Я хочу с вами.

И мы его не отдали.

Прошло еще несколько дней, и наконец наше прекрасное путешествие окончилось. Наш корабль подошел к берегу, и только он остановился, как из моря вышла Морская Гридиана и сказала Морскому Гридигу:

– Я соскучилась по тебе. Где это ты так долго пропадал? Хоть бы прислал телеграмму. Морской Гридиг покраснел немного и сказал, обернувшись к нам:

– Прощайте, друзья. Я очень полюбил вас, но мне уже пора вернуться.

И они медленно погрузились в синее море.

– А мне пора в Кутенейские горы, – сказал Крэг. – Ведь я не какой-нибудь там простой Баран, а Кутенейский. Прощайте до следующего года!

И он помчался по скользкой тропинке все выше и выше.

– А я, – сказала мне Наша Добрая Змея, – остаюсь с тобой: ведь я не какая-нибудь там обыкновенная Змея, а резиновая.

– И я остаюсь, если вы позволите, – сказал Лев. – Ведь я Сидящий Фаянсовый Лев и даже ходить не умею. Все сижу да сижу. И они остались.

Если когда-нибудь вы попадете ко мне в гости, вы их сможете увидеть. Безусловно.

 

Ялта, 1968

[Chanda 14]

Джозеф М. Ши

ТРАВА БЫВАЛА ЗЕЛЕНЕЕ

 

Прожив на Луне несколько лет, я страстно желал перемен. Когда проблема моего перевода на Землю наконец разрешилась, я был счастлив. Я стал еще счастливее, когда узнал, что мое новое место службы будет в пяти минутах ходьбы от дома, где я вырос.

Я начал представлять себе этот дом и его окрестности, как я их помнил.

Большой белый дом с яркой красной отделкой, напоминавшей рождественскую посылку в нарядной праздничной обертке Склоненные ветви плакучей ивы в покатом палисаднике заменяли и шалаш, и клуб, и все остальное, чего требовали наши игры. Я проводил почти все свое время рядом с этим деревом. Я с нежностью думал о круге лесистых холмов, которые местная братия, по какой-то неизвестной причине, называла "Церковными Холмами". Летом дубы и орешник Церковных Холмов давали прохладную тень, а зимой их покрытые снегом курганы как нельзя лучше подходили для катания и других забав.

После показавшегося бесконечным путешествия на ракете я все-таки прибыл на Землю. Разница между силой тяготения на Луне и Земле изматывала, хотя я много и упорно тренировался. Тем не менее, не прошло и недели, как я, обосновавшись в своем новом жилище, выбрался осмотреть старую усадьбу, в которой жил раньше.

День был пасмурным и мрачным а морозный воздух пробирал до костей. К тому времени, как я дошел до внешнего края того мира, который знал ребенком, я окоченел от стужи. Я не мог удержаться, чтобы не сказать себе, что в контролируемой среде лунных куполов никогда бы не было так холодно.

Еще несколько минут ходьбы, и я оказался лицом к лицу с плоским пыльным полем, окруженным цепью ограждений. Я посмотрел вокруг, чтобы сориентироваться, и был потрясен, обнаружив, что не сбился с пути. Церковные Холмы были срыты! Почему кому-то хочется разрушить то, что может дать ребенку такую радость?

Я получил ответ, когда увидел ряд качелей в углу этого поля. Столетние дубы и ореховые деревья были срублены, чтобы детям было где играть.

Может быть, игровая площадка пустовала из-за холода, но, скорее всего, дети нашли более подходящее место для своих игр. Я не сомневался, что ребячьим чутьем они отыщут в пригородном поселке подходящее местечко для своих забав. В конце концов, нашел же я свой зеленый рай в самом сердце Лунной Базы. Моя подружка и я частенько совершали вылазки на пикник в гидропонные сады Лунной Базы. Хотя инженеры-садоводы притворно протестовали против случайного ущерба растениям, мы понимали, что они сочувствуют нашим романтическим попыткам найти свой Эдем

Плакучая ива больше не росла в палисаднике моего старого дома - это и прервало блуждание моих мыслей. Вместо нее во дворе красовался гниющий пень, отмечавший место, где некогда стояло прекрасное дерево.

С растущим унынием я посмотрел на дом. Он казался таким маленьким, намного меньше, чем мой жилой купол на Луне. Красная краска пошелушилась, а белая стала серой с грязными потеками С крыши исчезла кровельная дрань, окна были темны.

Контраст между этим обветшавшим старым домом и моим теплым, веселым лунным куполом был слишком разителен. Я затосковал по моему старому дому на Луне с его блестящим металлом и неизменно ярким пластиком............ Но больше всего я думал о том, что не должен был оставлять свою подружку на Луне.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

29 августа - Хлебный (Ореховый) Спас.

Константин Георгиевич Паустовский

Тёплый хлеб

 

Когда кавалеристы проходили через деревню Бережки, немецкий снаряд разорвался на околице и ранил в ногу вороного коня. Командир оставил раненого коня в деревне, а отряд ушёл дальше, пыля и позванивая удилами, - ушёл, закатился за рощи, за холмы, где ветер качал спелую рожь.

Коня взял к себе мельник Панкрат. Мельница давно не работала, но мучная пыль навеки въелась в Панкрата. Она лежала серой коркой на его ватнике и картузе. Из-под картуза посматривали на всех быстрые глаза мельника. Панкрат был скорый на работу, сердитый старик, и ребята считали его колдуном.

Панкрат вылечил коня. Конь остался при мельнице и терпеливо возил глину, навоз и жерди - помогал Панкрату чинить плотину.

Панкрату трудно было прокормить коня, и конь начал ходить по дворам побираться. Постоит, пофыркает, постучит мордой в калитку, и, глядишь, ему вынесут свекольной ботвы, или чёрствого хлеба, или, случалось даже, сладкую морковку. По деревне говорили, что конь ничей, а вернее - общественный, и каждый считал своей обязанностью его покормить. К тому же конь - раненый, пострадал от врага.

Жил в Бережках со своей бабкой мальчик Филька, по прозвищу "Ну Тебя". Филька был молчаливый, недоверчивый, и любимым его выражением было: "Да ну тебя!". Предлагал ли ему соседский мальчишка походить на ходулях или поискать позеленевшие патроны, Филька отвечал сердитым басом: "Да ну тебя! Ищи сам!". Когда бабка выговаривала ему за неласковость, Филька отворачивался и бормотал: "Да ну тебя! Надоела!".

Зима в этот год стояла тёплая. В воздухе висел дым. Снег выпадал и тотчас таял. Мокрые вороны садились на печные трубы, чтобы обсохнуть, толкались, каркали друг на друга. Около мельничного лотка вода не замерзала, а стояла чёрная, тихая, и в ней кружились льдинки.

Панкрат починил к тому времени мельницу и собирался молоть хлеб, - хозяйки жаловались, что мука кончается, осталось у каждой на два-три дня, а зерно лежит немолотое.

В один из таких тёплых серых дней раненый конь постучал мордой в калитку к Филькиной бабке. Бабки не было дома, а Филька сидел за столом и жевал кусок хлеба, круто посыпанный солью.

Филька нехотя встал, вышел за калитку. Конь переступил с ноги на ногу и потянулся к хлебу. "Да ну тебя! Дьявол!" - крикнул Филька и наотмашь ударил коня по губам. Конь отшатнулся, замотал головой, а Филька закинул хлеб далеко в рыхлый снег и закричал:

- На вас не напасёшься, на христорадников! Вон твой хлеб! Иди копай его мордой из-под снега! Иди копай!

И вот после этого злорадного окрика и случились в Бережках те удивительные дела, о каких и сейчас люди говорят, покачивая головами, потому что сами не знают, было ли это или ничего такого и не было.

Слеза скатилась у коня из глаз. Конь заржал жалобно, протяжно, взмахнул хвостом, и тотчас в голых деревьях, в изгородях и печных трубах завыл, засвистел пронзительный ветер, вздул снег, запорошил Фильке горло. Филька бросился обратно в дом, но никак не мог найти крыльца - так уже мело кругом и хлестало в глаза. Летела по ветру мёрзлая солома с крыш, ломались скворечни, хлопали оторванные ставни. И всё выше взвивались столбы снежной пыли с окрестных полей, неслись на деревню, шурша, крутясь, перегоняя друг друга.

Филька вскочил наконец в избу, припёр дверь, сказал: "Да ну тебя!" - и прислушался. Ревела, обезумев, метель, но сквозь её рев Филька слышал тонкий и короткий свист - так свистит конский хвост, когда рассерженный конь бьёт им себя по бокам.

Метель начала затихать к вечеру, и только тогда смогла добраться к себе в избу от соседки Филькина бабка. А к ночи небо зазеленело, как лёд, звёзды примёрзли к небесному своду, и колючий мороз прошёл по деревне. Никто его не видел, но каждый слышал скрип его валенок по твёрдому снегу, слышал, как мороз, озоруя, стискивал толстые брёвна в стенах, и они трещали и лопались.

Бабка, плача, сказала Фильке, что наверняка уже замёрзли колодцы и теперь их ждёт неминучая смерть. Воды нет, мука у всех вышла, а мельница работать теперь не сможет, потому что река застыла до самого дна.

Филька тоже заплакал от страха, когда мыши начали выбегать из подпола и хорониться под печкой в соломе, где ещё оставалось немного тепла. "Да ну вас! Проклятые!" - кричал он на мышей, но мыши всё лезли из подпола. Филька забрался на печь, укрылся тулупчиком, весь трясся и слушал причитания бабки.

- Сто лет назад упал на нашу округу такой же лютый мороз, - говорила бабка. - Заморозил колодцы, побил птиц, высушил до корня леса и сады. Десять лет после того не цвели ни деревья, ни травы. Семена в земле пожухли и пропали. Голая стояла наша земля. Обегал её стороной всякий зверь - боялся пустыни.

- Отчего же стрясся тот мороз? - спросил Филька.

- От злобы людской, - ответила бабка. - Шёл через нашу деревню старый солдат, попросил в избе хлеба, а хозяин, злой мужик, заспанный, крикливый, возьми и дай одну только чёрствую корку. И то не дал в руки, а швырнул на пол и говорит: "Вот тебе! Жуй!". - "Мне хлеб с полу поднять невозможно, - говорит солдат. - У меня вместо ноги деревяшка." - "А ногу куда девал?" - спрашивает мужик. "Утерял я ногу на Балканских горах в турецкой баталии", - отвечает солдат. "Ничего. Раз дюже голодный - подымешь, - засмеялся мужик. - Тут тебе камердинеров нету". Солдат покряхтел, изловчился, поднял корку и видит - это не хлеб, а одна зелёная плесень. Один яд! Тогда солдат вышел на двор, свистнул - и враз сорвалась метель, пурга, буря закружила деревню, крыши посрывала, а потом ударил лютый мороз. И мужик тот помер.

- Отчего же он помер? - хрипло спросил Филька.

- От охлаждения сердца, - ответила бабка, помолчала и добавила: - Знать, и нынче завелся в Бережках дурной человек, обидчик, и сотворил злое дело. Оттого и мороз.

- Чего ж теперь делать, бабка? - спросил Филька из-под тулупа. - Неужто помирать?

- Зачем помирать? Надеяться надо.

- На что?

- На то, что поправит дурной человек своё злодейство.

- А как его исправить? - спросил, всхлипывая, Филька.

- А об этом Панкрат знает, мельник. Он старик хитрый, учёный. Его спросить надо. Да неужто в такую стужу до мельницы добежишь? Сразу кровь остановится.

- Да ну его, Панкрата! - сказал Филька и затих.

Ночью он слез с печи. Бабка спала, сидя на лавке. За окнами воздух был синий, густой, страшный.

В чистом небе над осокорями стояла луна, убранная, как невеста, розовыми венцами.

Филька запахнул тулупчик, выскочил на улицу и побежал к мельнице. Снег пел под ногами, будто артель весёлых пильщиков пилила под корень берёзовую рощу за рекой. Казалось, воздух замёрз и между землёй и луной осталась одна пустота жгучая и такая ясная, что если бы подняло пылинку на километр от земли, то и её было бы видно и она светилась бы и мерцала, как маленькая звезда.

Чёрные ивы около мельничной плотины поседели от стужи. Ветки их поблёскивали, как стеклянные. Воздух колол Фильке грудь. Бежать он уже не мог, а тяжело шёл, загребая снег валенками.

Филька постучал в окошко Панкратовой избы. Тотчас в сарае за избой заржал и забил копытом раненый конь. Филька охнул, присел от страха на корточки, затаился. Панкрат отворил дверь, схватил Фильку за шиворот и втащил в избу.

- Садись к печке, - сказал он. - Рассказывай, пока не замёрз.

Филька, плача, рассказал Панкрату, как он обидел раненого коня и как из-за этого упал на деревню мороз.

- Да-а, - вздохнул Панкрат, - плохо твоё дело! Выходит, что из-за тебя всем пропадать. Зачем коня обидел? За что? Бессмысленный ты гражданин!

Филька сопел, вытирал рукавом глаза.

- Ты брось реветь! - строго сказал Панкрат. - Реветь вы все мастера. Чуть что нашкодил - сейчас в рёв. Но только в этом я смысла не вижу. Мельница моя стоит, как запаянная морозом навеки, а муки нет, и воды нет, и что нам придумать - неизвестно.

- Чего же мне теперь делать, дедушка Панкрат? - спросил Филька.

- Изобрести спасение от стужи. Тогда перед людьми не будет твоей вины. И перед раненой лошадью - тоже. Будешь ты чистый человек, весёлый. Каждый тебя по плечу потреплет и простит. Понятно?

- Понятно, - ответил упавшим голосом Филька.

- Ну, вот и придумай. Даю тебе сроку час с четвертью.

В сенях у Панкрата жила сорока. Она не спала от холода, сидела на хомуте подслушивала. Потом она боком, озираясь, поскакала к щели под дверью. Выскочила наружу, прыгнула на перильца и полетела прямо на юг. Сорока была опытная, старая и нарочно летела у самой земли, потому что от деревень и лесов всё-таки тянуло теплом и сорока не боялась замёрзнуть. Никто её не видел, только лисица в осиновом яру высунула морду из норы, повела носом, заметила, как тёмной тенью пронеслась по небу сорока, шарахнулась обратно в нору и долго сидела, почёсываясь и соображая: куда ж это в такую страшную ночь подалась сорока?

А Филька в это время сидел на лавке, ёрзал, придумывал.

- Ну, - сказал наконец Панкрат, затаптывая махорочную цигарку, - время твоё вышло. Выкладывай! Льготного срока не будет.

- Я, дедушка Панкрат, - сказал Филька, - как рассветёт, соберу со всей деревни ребят. Возьмём мы ломы, пешни, топоры, будем рубить лёд у лотка около мельницы, покамест не дорубимся до воды и не потечёт она на колесо. Как пойдёт вода, ты пускай мельницу! Повернёшь колесо двадцать раз, она разогреется и начнёт молоть. Будет, значит, и мука, и вода, и всеобщее спасение.

- Ишь ты, шустрый какой! - сказал мельник, - Подо льдом, конечно, вода есть. А ежели лёд толщиной в твой рост, что ты будешь делать?

- Да ну его! - сказал Филька. - Пробьём мы, ребята, и такой лёд!

- А ежели замёрзнете?

- Костры будем жечь.

- А ежели не согласятся ребята за твою дурь расплачиваться своим горбом? Ежели скажут: "Да ну его! Сам виноват - пусть сам лёд и скалывает".

- Согласятся! Я их умолю. Наши ребята - хорошие.

- Ну, валяй собирай ребят. А я со стариками потолкую. Может, и старики натянут рукавицы да возьмутся за ломы.

В морозные дни солнце восходит багровое, в тяжёлом дыму. И в это утро поднялось над Бережками такое солнце. На реке был слышен частый стук ломов. Трещали костры. Ребята и старики работали с самого рассвета, скалывали лёд у мельницы. И никто сгоряча не заметил, что после полудня небо затянулось низкими облаками и задул по седым ивам ровный и тёплый ветер. А когда заметили, что переменилась погода, ветки ив уже оттаяли, и весело, гулко зашумела за рекой мокрая берёзовая роща. В воздухе запахло весной, навозом.

Ветер дул с юга. С каждым часом становилось всё теплее. С крыш падали и со звоном разбивались сосульки.

Вороны вылезли из-под застрех и снова обсыхали на трубах, толкались, каркали.

Не было только старой сороки. Она прилетела к вечеру, когда от теплоты лёд начал оседать, работа у мельницы пошла быстро и показалась первая полынья с тёмной водой.

Мальчишки стащили треухи и прокричали "ура". Панкрат говорил, что если бы не тёплый ветер, то, пожалуй, и не обколоть бы лёд ребятам и старикам. А сорока сидела на раките над плотиной, трещала, трясла хвостом, кланялась на все стороны и что-то рассказывала, но никто, кроме ворон, её не понял. А сорока рассказывала, что она долетела до тёплого моря, где спал в горах летний ветер, разбудила его, натрещала ему про лютый мороз и упросила его прогнать этот мороз, помочь людям.

Ветер будто бы не осмелился отказать ей, сороке, и задул, понёсся над полями, посвистывая и посмеиваясь над морозом. И если хорошенько прислушаться, то уже слышно, как по оврагам под снегом бурлит-журчит тёплая вода, моет корни брусники, ломает лёд на реке.

Всем известно, что сорока - самая болтливая птица на свете, и потому вороны ей не поверили - покаркали только между собой: что вот, мол, опять завралась старая.

Так до сих пор никто и не знает, правду ли говорила сорока, или всё это она выдумала от хвастовства. Одно только известно, что к вечеру лёд треснул, разошёлся, ребята и старики нажали - и в мельничный лоток хлынула с шумом вода.

Старое колесо скрипнуло - с него посыпались сосульки - и медленно повернулось. Заскрежетали жернова, потом колесо повернулось быстрее, и вдруг вся старая мельница затряслась, заходила ходуном и пошла стучать, скрипеть, молоть зерно.

Панкрат сыпал зерно, а из-под жернова лилась в мешки горячая мука. Женщины окунали в неё озябшие руки и смеялись.

По всем дворам кололи звонкие берёзовые дрова. Избы светились от жаркого печного огня. Женщины месили тугое сладкое тесто. И всё, что было живого в избах - ребята, кошки, даже мыши, - всё это вертелось около хозяек, а хозяйки шлёпали ребят по спине белой от муки рукой, чтобы не лезли в самую квашню и не мешались.

Ночью по деревне стоял такой запах тёплого хлеба с румяной коркой, с пригоревшими к донцу капустными листьями, что даже лисицы вылезли из нор, сидели на снегу, дрожали и тихонько скулили, соображая, как бы словчиться стащить у людей хоть кусочек этого чудесного хлеба.

На следующее утро Филька пришёл вместе с ребятами к мельнице. Ветер гнал по синему небу рыхлые тучи и не давал им ни на минуту перевести дух, и потому по земле неслись вперемежку то холодные тени, то горячие солнечные пятна.

Филька тащил буханку свежего хлеба, а совсем маленький мальчик Николка держал деревянную солонку с крупной жёлтой солью. Панкрат вышел на порог, спросил:

- Что за явление? Мне, что ли, хлеб-соль подносите? За какие такие заслуги?

- Да нет! - закричали ребята. - Тебе будет особо. А это раненому коню. От Фильки. Помирить мы их хотим.

- Ну что ж, - сказал Панкрат, - не только человеку извинение требуется. Сейчас я вам коня представлю в натуре.

Панкрат отворил ворота сарая, выпустил коня. Конь вышел, вытянул голову, заржал - учуял запах свежего хлеба. Филька разломил буханку, посолил хлеб из солонки и протянул коню. Но конь хлеба не взял, начал мелко перебирать ногами, попятился в сарай. Испугался Фильки. Тогда Филька перед всей деревней громко заплакал.

Ребята зашептались и притихли, а Панкрат потрепал коня по шее и сказал:

- Не пужайся, Мальчик! Филька не злой человек. Зачем же его обижать? Бери хлеб, мирись!

Конь помотал головой, подумал, потом осторожно вытянул шею и взял наконец хлеб из рук Фильки мягкими губами. Съел один кусок, обнюхал Фильку и взял второй кусок. Филька ухмылялся сквозь слезы, а конь жевал хлеб, фыркал. А когда съел весь хлеб, положил голову Фильке на плечо, вздохнул и закрыл глаза от сытости и удовольствия.

Все улыбались, радовались. Только старая сорока сидела на раките и сердито трещала: должно быть, опять хвасталась, что это ей одной удалось помирить коня с Филькой. Но никто её не слушал и не понимал, и сорока от этого сердилась всё больше и трещала, как пулемёт.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

31 августа - День Фрола и Лавра. Лошадиный праздник.

Константин Ушинский.

Слепая лошадь

 

Давно, очень уже давно, когда не только нас, но и наших дедов и прадедов не было ещё на свете, стоял на морском берегу богатый торговый славянский город Винета; а в этом городе жил богатый купец Уседом, корабли которого, нагруженные дорогими товарами, плавали по далёким морям.

Уседом был очень богат и жил роскошно; может быть, и самоё прозвание Уседома или Вседома, получил он оттого, что в его доме было решительно всё, что только можно было найти хорошего и дорогого в то время; а сам хозяин, его хозяйка и дети ели только на золоте и серебре, ходили только в соболях да парче.

В конюшнях Уседома было много отличных лошадей; но ни в Уседомовской конюшне, ни во всей Винете не было коня быстрее и красивее Догони-Ветра – так прозвал Уседом свою любимую верховую лошадь за быстроту её ног. Никто не смел садиться на Догони-Ветра, кроме самого хозяина, и хозяин никогда не ездил верхом ни на какой другой лошади.

Случилось купцу в одну из своих поездок по торговым делам, возвращаясь в Винету, проезжать на своём любимом коне через большой и тёмный лес. Дело было под вечер, лес был страшно тёмен и густ, ветер качал верхушки угрюмых сосен; купец ехал один-одинёшенек и шагом, сберегая своего любимого коня, который устал от дальней поездки.

Вдруг из-за кустов, будто из-под земли, выскочило шестеро плечистых молодцев со зверскими лицами, в мохнатых шапках, с рогатинами, топорами и ножами в руках; трое были на лошадях, трое пешком, и два разбойника уже схватили было лошадь купца за узду.

Не видать бы богатому Уседому своей родимой Винеты, если бы под ним был другой какой-нибудь конь, а не Догони-Ветер. Почуяв на узде чужую руку, конь рванулся вперёд, своей широкой сильной грудью опрокинул на землю двух дерзких злодеев, державших его за узду, смял под ногами третьего, который, махая рогатиной, забежал вперёд и хотел было преградить ему дорогу, и помчался, как вихрь.

Конные разбойники пустились вдогонку: лошади у них тоже были добрые, но куда же им догнать Уседомова коня!

Догони-Ветер, несмотря на свою усталость, чуя погоню, мчался, как стрела, пущенная из туго натянутого лука, и далеко оставил за собою разъярённых злодеев.

Через полчаса Уседом уже въезжал в родимую Винету на своём добром коне, с которого пена клочьями валилась на землю.

Слезая с лошади, бока которой от усталости подымались высоко, купец тут же, трепля Догони-Ветра по взмыленной шее, торжественно обещал: что бы с ним ни случилось, никогда не продавать и не дарить никому своего верного коня, не прогонять его, как бы он ни состарился, и ежедневно, до самой смерти, отпускать коню по три меры лучшего овса.

Но, поторопившись к жене и детям, Уседом не присмотрел сам за лошадью, а ленивый работник не выходил измученного коня как следует, не дал ему совершенно остыть и напоил раньше времени.

С тех самых пор Догони-Ветер и начал хворать, хилеть, ослабел на ноги и, наконец, ослеп.

Купец очень горевал и с полгода верно соблюдал своё обещание: слепой конь стоял по-прежнему на конюшне, и ему ежедневно отпускалось по три меры овса. Уседом потом купил себе другую верховую лошадь, и через полгода ему показалось слишком нерасчётливо давать слепой, никуда не годной лошади по три меры овса, и он велел отпускать две. Ещё прошло полгода; слепой конь был ещё молод, приходилось его кормить долго, и ему стали отпускать по одной мере. Наконец и это показалось купцу тяжело, и он велел снять с Догони-Ветра узду и выгнать его за ворота, чтобы не занимал напрасно места в конюшне. Слепого коня работники выпроводили со двора палкой, так как он упирался и не шёл. Бедный слепой Догони-Ветер, не понимая, что с ним делают, не зная и не видя, куда идти, остался стоять за воротами, опустивши голову и печально шевеля ушами.

Наступила ночь, пошёл снег, спать на камнях было жёстко и холодно для бедной слепой лошади. Несколько часов простояла она на одном месте; но, наконец, голод заставил её искать пищи. Поднявши голову, нюхая в воздухе, не попадётся ли где-нибудь клок соломы со старой, осунувшейся крыши, брела наудачу слепая лошадь и натыкалась беспрестанно то на угол дома, то на забор.

Надобно вам знать, что в Винете, как и во всех старинных славянских городах, не было князя, а жители города управлялись сами собою, собираясь на площадь, когда нужно было решать какие-нибудь важные дела. Такое собрание народа для решения его собственных дел, для суда и расправы, называлось вече. Посреди Винеты, на площади, где собиралось вече, висел на четырёх столбах большой вечевой колокол, по звону которого собирался народ и в который мог звонить каждый, кто считал себя обиженным, и требовать от народа суда и защиты.

Никто, конечно, не смел звонить в вечевой колокол по пустякам, зная, что за это от народа сильно достанется.

Бродя по площади, слепая, глухая и голодная лошадь случайно набрела на столбы, на которых висел колокол, и, думая, может быть, вытащить из стрехи пучок соломы, схватила зубами за верёвку, привязанную к языку колокола, и стала дёргать; колокол зазвонил так сильно, что народ, несмотря на то, что было ещё рано, толпами стал сбегаться на площадь, желая знать, кто так громко требует его суда и защиты.

Все в Винете знали Догони-Ветра, знали, что он спас жизнь своему хозяину, знали обещание хозяина — и удивились, увидев посреди площади бедного коня, слепого, голодного, дрожащего от стужи, покрытого снегом.

Скоро выяснилось, в чём дело, и когда народ узнал, что богатый Уседом выгнал из дому слепую лошадь, спасшую ему жизнь, то единодушно решил, что Догони-Ветер имел полное право звонить в вечевой колокол.

Потребовали на площадь неблагодарного купца; несмотря на его оправдания, приказали ему содержать лошадь по-прежнему и кормить её до самой её смерти. Особый человек приставлен был смотреть за исполнением приговора, а самый приговор был вырезан на камне, поставленном в память этого события на вечевой площади...

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 сентября - День знаний

Приключения Карыса, обученного китайскому волшебству.

Тувинская сказка

 

Слушайте. Жили у реки Кадын-Хем старик со старухой. Была у них белая юрта и тысяча серых овец. И был единственный сын – дурачок Карыс. Он никогда не пас овец. Их пасли по очереди старик со старухой. Однажды старик ей говорит:

- Наш Карыс совсем дурной. Ведь он не справится с нашими овцами, когда мы умрём. Что делать? Говорят, есть на свете китайское волшебство. Если дурачка обучить этому волшебству – он станет нормальным человеком, если глупца обучить – он станет умным. Вот бы нам обучить своего бедного сына? Но где лежит эта страна Китай?

А на другой день к их юрте подъехал китаец на вороном коне, в чёрном шёлковом халате и с чёрной перекидной сумой.

- Наша мечта сама идёт в наш дом! – сказали друг другу радостные старики. Они посадили китайца на почётное место, сварили крепкий вкусный чай, поставили сахар и лепёшки. Говорили с гостем очень уважительно.

- Наш сын, - сказал старик, - очень дурной и озорной. Мы хотим обучить его наукам.

- Как зовут вашего сына?

- Его зовут Карыс. Мы его бережём как зеницу ока, как кость пальцев. Он у нас единственный. Научите его китайскому волшебству, от которого глупость уходить, а ум приходит.

- Что ж, если он хочет научиться – пусть учится. Заколите-ка мне самую жирную овцу и зажарьте её целиком!

Старик выбрал самую большую серую овцу, заколол её и зажарил. Китаец наелся, а остаток положил в чёрную суму. Три дня он чертил на бумаге чертёж. На четвёртый сказал:

- Здесь я начертил землю. И начертил твой путь. С этой бумагой в руке ты, старик, вместе с сыном пойдёшь на юг и будешь идти дни и ночи, целый месяц, пока не придёшь к морю. На берегу моря ты увидишь большой китайский город. В этом городе должен учиться твой сын.

И китаец уехал. В начале месяца, в начале ясного дня старик положил в чёрную суму мяса на месяц пути, взял с собой сына, и они отправились на юг. Карыс шёл радостный и весёлый. А старик всё смотрел и смотрел на чертёж и убеждался, что китаец начертил ему весь мир без ошибки! Через месяц они пришли к городу на берегу моря, к городу, у которого не было видно ни конца ни края! Они пошли по нижней улице, как нарисовал китаец. И вдруг встретили его самого.

- Ты вовремя пришёл, старик, - сказал он. – Я беру твоего сына в ученики. Приходи на это место через три года пятнадцатого числа среднего месяца зимы. Возьмёшь сына назад.

Старик, радуясь, что всё так получилось, пошёл домой. По чертежу земли он легко нашёл дорогу и через месяц был на родном Кадын-Хеме.

Старик со старухой считали каждый день и всё говорили:

- Трудно ждать целых три года!

По одному дню они отсчитали почти три года. За месяц до окончания срока старик взял чертёж земли и пошёл в Китай. Он добрался до города на берегу моря. Но по улицам не шли, как прежде, толпы людей. Город был пуст, мёртв. Не было ничего, что бы шелохнулось, не было ничего, что бы промелькнуло. «Видно, я заблудился, - подумал старик, - это не тот город». Но вот он вышел на ту самую улицу, на которой три года назад встретился с китайцем. Вдруг город потемнел, с неба донёсся шум и свист. Старик поднял голову. Огромная туча голубей закрыла солнце и снижалась. «Наверное, в этом городе живут теперь только голуби, - подумал он. – Если бы я знал их язык, я бы спросил их, куда девались люди». Старик долго стоял на условленном месте, но никого не дождался. И решил идти домой. По дороге его нагнал голубь. Он вился над ним и не давал покоя. Бедный старик устал вертеть головой и сел на землю. Голубь сел рядом. Старик погладил его и сказал:

- Придётся тебя взять с собой.

И вдруг голубь превратился в его сына! Тут подлетел ещё один голубь, сел на плечо старика, спрыгнул на землю и превратился в учителя-китайца.

- Ну, старик, принимай своего сына, - сказал он. – Где ты найдёшь волшебство, которое превращает человека в птицу? А твой сын знает это волшебство. Он может превратиться в любую птицу и знает языки всех птиц! Ты пришёл в город, увидел, что в нём нет людей, и опечалился. Ты не знал, что все люди этого города превратились в голубей. Твой сын носит плохое имя. С таким именем легко попасть в чёрную книгу шулбусов. Пусть отныне его зовут Илбичи-Кара.

Сказав это, китаец превратился в голубя и улетел. Старик пошёл на север. Сын, превратившись в голубя, полетел рядом. «Наконец-то он станет хозяином Кадын-Хема!» - радостно подумал старик. И тихонько запел:

 

Скала в реку обрушиться –

Наука не разрушиться.

Скалу разрушит зной…

А сын всегда со мной!

 

Через месяц они были на родном Кадын-Хеме. Сын рассказывал отцу и матери, как он учился китайскому волшебству, радовался и торжествовал. Исчезла прежняя глупость. Появился у сына настоящий мужской ум! Он ходил по стойбищу и всё время колдовал. Старик сказал старухе:

- Смотри, старое имя его не произноси. Если мы трижды назовём его старым именем, он попадёт в чёрную книгу шулбусов. Так сказал китаец.

- О небо! Как же его теперь звать?

- Учитель назвал его Илбичи-Кара.

Через несколько дней старик сказал жене:

- Сын наш теперь учёный, а мы – совсем старые. Если сегодня умрём – то, может быть, поздно вечером, если завтра - то, может быть, рано утром. Надо найти нашему сыну девушку, которая варила бы ему еду.

Старик сунул за пазуху кусок золота с голову коня, кусок серебра с голову волка, шёлковый жёлтый кадак и отправился искать невесту для сына. Он шёл вверх по Кадын-Хему и через три дня увидел вдали богатый аал. Куча золы, вынесенная оттуда, была величиной с юрту. А в центре аала, огромный, как холм, стоял круглый белый дворец. Вдруг из него выбежали сотни красавиц, излучающих свет солнца и луны. «Хорошо бы сосватать одну из них!» - подумал старик и подошёл к белому дворцу. «Пусть сопутствует мне удача, пусть желание моё совпадёт с дорогой, а дорога – с желанием!» - сказал он, входя во дворец, и увидел белоголового старика и седую старуху. Он поклонился хозяевам, изогнувшись, как сырая лоза.

- Откуда и куда идёшь? – спросили его.

- Мы со старухой живём по Кадын-Хему. Мы хотим женить своего единственного сына.

- Сидя на почётном месте, мы не вершим дела. Сидя у подножия тайги, мы не стреляем зверя. Ты видел сотни красавиц? Выбирай себе любую.

«Удача сопутствует мне, дорога моя совпадает с желанием!», - подумал старик и отдал хозяевам дворца кусок золота с голову коня и кусок серебра с голову волка. Он выбрал из сотен красавиц ту, которая была похожа на молодую луну и на ясное утро, и повёл её вниз по Кадын-Хему. «Моя мечта осуществилась!» - думал он и радостный шёл домой.

Слушайте дальше. Старик женил сына на красавице. Вчетвером они отпраздновали свадьбу. А через несколько дней старики узнали, что красавица не ночует в юрте сына. Илбичи-Кара пришёл к ним и спросил:

- Разве так должно быть, когда люди поженились? Чуть солнце зайдёт – жены дома нет. Чуть солнце взойдёт – жена тут как тут!

- Что мы можем сказать тебе, сынок? Ведь мы не учёные. А ты обучен китайскому волшебству. Поколдуй, может, сам что-нибудь узнаешь

Илбичи-Кара тут же превратился в синицу и полетел вверх по Кадын-Хему. Он садился на деревья, насвистывал и вдруг увидел свою жену, которая недавно исчезла. Не касаясь ногами земли, она летела вдоль реки к истоку. Илбичи-Кара, не отставая, полетел следом. Красавица остановилась около кучи золы величиной с юрту, трижды обежала её… и нырнула в золу в своей золотой одежде! Она тут же выскочила из золы, встряхнулась, обернулась красной лисицей и рысью побежала вверх по реке. У истока был огромный белый холм с пещерой. Сотни красных лисиц играли у холма и искали еду. К ним прибежала и эта лисица. А к утру одна из них отделилась от стаи, прибежала к куче золы, повалялась в ней, встряхнулась, стала красавицей в золотой одеже и полетела вниз по реке. Илбичи-Кара вернулся к белому холму, к пещере и при помощи своих волшебств узнал, что это – стойбище шулбусов. Он превратился в серого ястреба с лошадиной головой и скоро вернулся домой. Около юрты принял свой облик и вошёл. Жена его уже сварила чай, положила сахар и лепёшки.

- Куда ты ходил? – спросила она.

- Разве есть такое правило, что мужчина, женившись, никуда не может уйти? Я ходил на охоту! А вот ты куда ходишь? Чуть солнце зайдёт – исчезаешь, чуть солнце взойдёт – появляешься! Ты – красная лиса, которую ночью не видит человеческий глаз!

- Если я - красная лиса, то ты – мухортая собака, выучившаяся китайскому волшебству! – крикнула красавица, ударила мужа, и он превратился в мухортую собаку.

- Авв-авв! – залаял он и больше не мог сказать ни слова.

Лиса набросилась на него, чтобы перегрызть ему горло, но он вывернулся и убежал в тёмный лес. Не останавливаясь, он переплыл девять рек, перелез через девять перевалов и наконец лёг отдохнуть. Утром он посмотрел с перевала вниз и увидел перед собой узкую чёрную речку – Чинге-Кара-Хем. Он пошёл вниз по речке и встретил белоголового старика, который пас тысячу чёрных овец. Старик кряхтел на крутизне, а овцы его разбегались. Илбичи-Кара подбежал к отаре.

- Из какого мира явилась эта собака! Только пугает овец! – закричал старик и бросил палку.

Собака отскочила в сторону. Но вот овцы скрылись за крутой скалой.

- Хартыга, заверни овец! – крикнул старик.

Собака побежала за скалу и вернула их. «О, эта собака сбежала от какого-то бая, у которого много овец, - подумал старик. – Она умеет их пасти. Она будет мне помогать. Человеку, у которого нет сына, она будет сыном, человеку, у которого нет дочери, - будет дочерью. Я сегодня удачлив!».

Вечером Илбичи-Кара вместе со стариком пришёл в аал.

- Старик, зови собаку! Надо её накормить, а то убежит! – крикнула старуха. Она налила в чашку помоев и поставила перед собакой. Илбичи-Кара лапой опрокинул чашку.

- Что за странная собака, старик, смотри, она не ест помои!

- Наверное, она жила у богача и привыкла есть то, что едят люди.

Старик положил свою еду на золотую тарелку и дал собаке. Илбичи-Кара сел между стариком и старухой и начал есть. А потом стал класть голову то на руки старика, то на руки старухи.

- Пусть отныне эта золотая тарелка будет собачьей тарелкой, - сказал старик.

Каждый день собака вместе со стариком пасла овец, а вечером загоняла их в загон. Три года она, как сын, помогала старику.

Слушайте дальше. В середине белой степи жил хан Ак-Сагыш. Каждый год хан женился. Каждый год у него умирала жена. И ни хан, ни учёные люди ничего не могли понять. Ханские пастухи рассказали владыке об умной собаке старика, который живёт на Чинге-Кара-Хеме. «Пусть приведут мне эту собаку, - решил хан. – Может быть, она сумеет уберечь мою жену». И послал к старику трёх слуг.

- Мы пришли от хана. Мы пришли за Хартыга-собакой, - сказали слуги.

- Когда хан приказывает, не только любимую собаку – голову свою отдашь, - сказал бедный старик.

Глядя на собаку, они со старухой плакали, а глядя на слуг – улыбались.

- Она ест то же, что и люди, - сказал старик. Он рассказал, как надо кормить собаку, и отдал её слугам.

- Что, старик жалел свою собаку? – спросил хан.

- Он сказал: «Когда хан приказывает, не только любимую собаку – голову свою отдашь», - ответили слуги, - Он сказал, что ест она то же, что и люди. – И рассказали, как её надо кормить.

- У них нет детей, потому они её так кормили, - сказал хан. – А собака должна есть собачью еду! Налейте ей помоев!

Принесли чашку с помоями. Собака подошла и опрокинула её лапой. А потом вбежала в ханскую юрту, села между ханом и ханшей и начала есть из золотой тарелки.

- Пусть отныне эта золотая тарелка будет собачьей тарелкой, - сказал хан.

И днём и ночью он держал собаку на привязи. Через несколько дней сказал:

- Отпустите её и, если она побежит к старику на Чиге-Кара-Хеме, отрубите ей голову!

Слуги отпустили собаку, но она никуда не ушла. Она спала на постели, положив голову на подушку, как человек.

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Приключения Карыса, обученного китайскому волшебству.

Тувинская сказка

(окончание)

 

Через месяц в полночь раздался гром. Он донёсся то ли из верхнего мира, то ли из-за семи перевалов. И вдруг с неба с шумом ринулась на землю огромная золотая утка. Она опустилась около ханской юрты и сразу же сунула свой длинный красный нос сквозь войлок, туда, где спала ханша. Но Хартыга-собака в тот же миг перекусила утке шею. Хан и ханша упали с кровати от крика, который не был похож на крик, от грома, который не был похож на гром. Утром, когда всё стихло, хан спокойно вышел из юрты и увидел огромную девятихребтовую золотую утку с красным носом, длиной в девять пядей. Шея её была перекушена. А рядом без движения лежала Хартыга-собака. «Неужели и она погибла?» - подумал хан и склонился над собакой. Живот её чуть-чуть двигался. Она дышала. Хан положил собаку на белый олбук, поил белым молоком, лечил белым лекарством. И она ожила.

Жене хана с этих пор ничего не угрожало. «В нашей стране власть принадлежит мухортой собаке на четырёх ногах», - думал хан. И ухаживал за собакой, как за сыном.

Вскоре к хану зашла оборванная жёлтая девушка. В руках у неё был железный посох с тигровой головой. Она целый день внимательно смотрела на собаку, а потом сказала:

- Не может быть собакой тот, кто подавил шулбуса из верхнего мира. Наверное, это сын старика, живущего на Кадын-Хеме, наверное, это Илбичи-Кара, который попал в чёрную книгу шулбусов и поддался их чёрному указу. Он знает три китайских волшебства, а я - девять! Илбичи-Кара, стань самим собой! – И она ударила мухортую собаку железным посохом с тигровой головой.

Илбичи-Кара стал самим собой. Он и девушка, превратившись в голубей, стали летать друг за другом. Хан Ак-Сагыш сказал:

- Пусть они будут моими детьми.

И они стали жить у хана. Илбичи-Кара всё худел и желтел и скоро совсем высох.

- Что с тобой? – спросил хан. – Ты болен?

- Когда вспоминаю мою родину, моих родителей – не чувствую вкуса ни к еде, ни к жизни.

- Нет ничего лучше родителей, - сказал хан. – Если ты скучаешь, завтра же отправляйся к ним.

На другой день хан набил одну часть перемётной сумы едой, другую – для равновесия – золотом, поймал небесного цвета коня, дал сыну халат небесного цвета, соболью шапку и проводил его домой.

Илбичи-Кара переплыл девять рек, переехал через девять перевалов и увидел родной Кадын-Хем. Струйка дыма вилась над жёлтым чумом стариков, другая струйка – над его белой юртой. «Мои родители живы!» - радостно подумал он и заторопил коня. Из белой юрты навстречу ему выскочила красавица.

- Мой муж, который где-то шесть лет пропадал, едет домой с добычей!

И, подбежав, она схватила его коня за повод. Илбичи-Кара вспылил:

- Отцепись, проклятая! Не зря говорят: «Не висни на поводу едущего, не цепляйся за подол идущего!»

- Я не отцеплюсь. Ведь я – твоя жена. Ты привёз мне добычу.

- Не жена ты мне! Ты – красная лиса!

- Ах так! Если я – красная лиса, то ты серая кукушка! – крикнула красавица и ударила его серой палкой.

Илбичи-Кара превратился в серую кукушку. Он взлетел на ветку и посмотрел вниз. Шулбу-красавица отвязала от седла перемётную суму, полную еды и золота, и внесла её в юрту. «Не удалось мне увидеть моих бедных родителей, не удалось поговорить с ними! – подумал бедный Илбичи-Кара. – Пусть хоть пение моё послушают!» - И он семь дней подряд куковал над их чумом. Он так жалобно куковал, что все деревья вздрогнули и почки на них лопнули. Он так горестно куковал, что земля оттаяла и из неё вылезла зелёная травка.

- Всё кругом расцвело, как начала петь эта кукушка! – говорили его родители.

Илбичи-Кара перелетел через девять рек, девять перевалов и начал куковать в аале старика, у которого он три года пас овец.

Пока он куковал, расцвели цветы девяти цветов. Он полетел вниз по Чинге-Кара-Хему и сел на дерево, которое стояло над юртой Ак-Сагыш-хана.

- Когда поёт эта кукушка, мёртвый воскресает, погасший огонь возгорается! – говорили люди и, взявшись за руки, плакали.

- Если кто-нибудь убьёт эту прекрасную птицу – голову тому отрублю! – сказал хан.

Через три дня к ханской юрте снова подошла жёлтая девушка. В её руках был посох с тигровой головой.

- Он опять попал в чёрную книгу шулбусов! – сказала девушка, глядя на кукушку.

Серая кукушка слетела на землю. Девушка тронула её железным посохом.

- Илбичи-Кара, стань самим собой! – сказала она.

Илбичи-Кара, стал самим собой.

- От песен серой кукушки расцветала земля. Теперь ты будешь петь вместо неё, - сказала жёлтая девушка и превратила синицу в серую кукушку.

А Илбичи-Кара снова стал худеть и сохнуть.

- Что с тобой? – спросил хан.

- Я был совсем рядом с чумом моих бедных родителей, но так и не увидел их! Ни слова им не сказал!

Хан Ак-Сагыш набил одну часть перемётной сумы едой, другую – для равновесия – золотом, поймал вороного коня, дал Илбичи-Кара халат из чёрного шёлка, шапку из чёрного соболя и проводил его домой.

Илбичи-Кара переплыл девять рек, переехал через девять перевалов и увидел родной Кадын-Хем. Струйка дыма вилась над жёлтым чумом его стариков… Только он подъехал к аалу, из белой юрты навстречу ему выскочила красавица и с притворной радостью закричала:

- Мой муж, который где-то целый год пропадал, едет домой с добычей! – Она подбежала и схватила его коня за повод.

Илбичи-Кара, вместо того чтобы подумать, как бы её победить, рассерженно крикнул:

- Отцепись, проклятая! Ты не красавица в золотистом халате, ты – красная лиса!

- Ах так! Если я – красная лиса, то ты золотая трясогузка! – крикнула шулбу-красавица и ударила его своей палкой.

Илбичи-Кара превратился в золотую трясогузку. Он полетел к Ак-Сагыш-хану. Под приятный свист трясогузки хан и ханша проспали до полудня.

- Эта птица очень хорошо поёт! – сказал хан. – Если кто-нибудь её убьёт – тому хребет сломаю! Пусть она вечно будет прекрасной птицей, пусть она вечно будет петь для нас и для людей будущего!

Скоро к юрте хана подошла девушка с железным посохом.

- Он опять попал в чёрную книгу шулбусов! – сказала она, глядя на трясогузку.

Птица слетела к девушке.

- - Илбичи-Кара, стань самим собой! – И девушка тронула птицу железным посохом. Перед ней встал, улыбаясь, Илбичи-Кара.

Хан Ак-Сагыш дал им скот и юрту.

- Будьте хозяевами своей земли.

Илбичи-Кара вместе с девушкой пошёл в свою юрту.

- Кто ты, как тебя зовут? – спросил он.

- Меня зовут Пятнадцатилетняя Онга-Дарый. Скажи, Илбичи-Кара, о чём ты думаешь, почему ты такой грустный?

- На Кадын-Хеме давно состарились мои родители. Я каждый день думаю о них и не могу ни есть, ни спать.

- Тяжело, когда думаешь об умерших, но ещё тяжелее, когда думаешь о живых. Понятно, почему ты пожелтел. Тебе надо ехать на Кадын-Хем.

Илбичи-Кара пришёл к Ак-Сагыш-хану и сказал:

- Когда я думаю о моих родителях – не хочу ни есть, ни жить. Где сижу, там скучаю, где стою, там отца и мать вспоминаю.

Хан снова снарядил его в дорогу. Оседлал белого коня. Когда Илбичи-Кара был готов к отъезду, к нему подбежала Пятнадцатилетняя Онга-Дарый и, протягивая свой железный посох с тигровой головой, сказала:

- Когда навстречу тебе выбежит шулбу-красавица и схватит твоего коня за повод, скажи ей: «Ты не красная лиса, а пёстрая корова!» - и стукни её этим посохом.

Илбичи-Кара переплыл девять рек, переехал через девять перевалов и увидел дымок над чумом своих стариков. Навстречу выскочила красавица.

- Мой муж, который где-то целый год пропадал, едет домой с добычей! – И, подбежав резво, как телёнок, она схватила коня за повод.

- Ты не красная лиса, ты - пёстрая корова! – крикнул Илбичи-Кара и ударил её железным посохом с тигровой головой.

Шулбу-красавица превратилась в пёструю корову и побежала вверх по Кадын-Хему. Илбичи-Кара на коне догнал её, привёл к чуму своих стариков и привязал к дереву. Он трижды обернул ремень вокруг ствола и завязал мёртвым узлом.

Войдя в чум, он увидел дорогих стариков. Они были совсем слабыми, еле двигались.

- Когда я был маленьким – вы меня кормили. Теперь пришла моя пора, теперь я вас буду кормить, - сказал Илбичи-Кара.

Он взял большой топор, разрубил на части пёструю корову и разбросал её мясо по всей степи, чтобы его склевали птицы. Кости пёстрой коровы он спалил на костре. А потом по следам разыскал коня небесного цвета и вороного коня, посадил на них своих стариков, и они двинулись за девять рек, за девять перевалов к Ак-Сагыш-хану. Старик обернулся и посмотрел на Кадын-Хем.

- Если мужчина знает, куда едет, покидая родные места, т он может попасть в земли, которые в три раза лучше. Но если он не знает, куда едет, т в наказание увидит три беды. – Так говорил старик, прощаясь с родной рекой.

Илбичи-Кара не нашёл слов, чтобы ответить, и подумал: «Хоть и стар мой отец, но ум у него велик!»

Скоро они приехали во владения Ак-Сагыш-хана и поставили там белую юрту. Илбичи-Кара поехал вверх по Чинге-Кара-Хему к тем старикам, у которых он, пока был Хартыга-собакой, три года пас овец. Он рассказал им обо всех своих приключениях. Вспоминая хорошее, они вместе смеялись, вспоминая плохое – вместе плакали. А потом он перевёз их юрту и поставил её рядом с юртой своих родителей.

Он стал жить с прекрасной Пятнадцатилетней Онга-Дарый. Их семья была недоступна никаким врагам, никаким шулбусам! Они жили долго и счастливо.

[Chanda 14]

Станислав Романовский.

Мальчик и две собаки

 

У Серёжи было две собаки – Анчар и Копейка. Анчар был чёрный, крупный волкодав, и за красоту его знали все жители городка, в котором жил Серёжа с родителями. А Копейка был маленький, седой и старый, и его мало кто знал.

Однажды по старости лет Копейка принял страхового агента Ивана Ивановича Веретенникова за разбойника и вцепился ему в грудь. А когда Копейка понял, что обознался, что перед ним Иван Иванович Веретенников, добрый знакомый, много раз угощавший собаку колбасой, сконфузился, спрятался в поленнице дров и оттуда слушал грустный голос страхового агента:

– Да… Стареет Копейка… А может, и не стареет… Вот я и думаю, как с ним сейчас поступить? Подавать на его хозяев в суд или не надо?

– Не надо-оо-ооо! – прошептал Серёжа.

А вслед за ним высказались и его родители. Сперва отец:

– Не надо бы…

Потом мать:

– Простите вы Копейку, Иван Иванович, пожалуйста. Жить-то ему осталось… А вместо порванной рубашки мы вам купим новую, из чистой шерсти.

– Так подавать в суд или не подавать? – оглядывая собеседников, вопрошал Иван Иванович Веретенников. – Что-то я никак понять не могу: надо или не надо?

«Не надо-оо-ооо», – тоскливо зевнул огромный Анчар, и пасть его блеснула красным огнём, на что страховой агент согласился:

– Не будем, не будем! Раз не надо, значит, не надо. Однако застраховать имущество от пожара – надо-оо-ооо.

Иван Иванович Веретенников торжествующе обвёл рукой дом, двор и надворные постройки.

И родители Серёжи впервые застраховали имущество от пожара – заплатили деньги страховому агенту, чтобы на тот случай, если случится пожар и сгорят ценные вещи, а то и дом сгорит, государство выплатило бы убытки Серёжиной семье.

Иван Иванович ушёл, придерживая на груди порванную рубашку. Как только он ушёл, из поленницы вылез Копейка и чихнул от яркого солнца.

– Будь здоров, Копейка! – сказал Серёжа.

А отец проворчал:

– На пенсию тебе пора. На своих кидаться начал.

– Что дальше-то будет?.. – вздохнула мать.

А дальше Серёжа стал ждать пожара. Пожар обязательно должен случиться, раз деньги за него заплачены, тем более что дни стояли жаркие, и из Большого бора наносило запахи горячей смолы – живицы и нежной ягоды земляники.

…Дни остыли. Теперь из Большого бора пахло хвоей и грибами, а по утрам холодной росой. И Серёжа понял, что никакого пожара ждать не надо, даже если за него деньги плачены…

Тихие стояли дни, погожие, грибные, и родители ушли в Большой бор за грибами, а Серёжу оставили домовничать с двумя собаками – с чёрным Анчаром и седым Копейкой.

Перед дорогой родители наказали Анчару, который, как видимо, всё понимал:

– Береги Серёжу пуще глаза!

Серёжа походил по дому, полазал по крыше, покормил собак и сам поел не единожды. А ближе к вечеру с Анчаром и Копейкой пошёл встречать родителей.

Только собаки вбежали в Большой бор, как деревья – красные сосны – разомкнулись и замкнулись за ними, словно медные ворота.

Пустят ли ворота Серёжу?

Может, таких-то маленьких одних не пускают в боры? Рано им ещё по лесам да по борам бегать?

С опаской вошёл Серёжа в Большой бор и услышал, как здесь пахнет самоварными шишками, хвоей и папоротниками и раскатисто лают собаки. Анчар басом. А Копейка… Не поймёшь, как лает Копейка: не то повизгивает, не то покашливает.

– Эх ты, Копейка! – сказал Серёжа. – Лаять совсем разучился.

Собаки бежали, внюхиваясь в землю, толсто устланную хвоей, отыскивали следы Серёжиных родителей, – впереди Анчар, за ним Копейка.

А за Копейкой поспевал Серёжа. Они бежали без отдыха много времени. Сколько, я сказать затрудняюсь, скажу только, что бежали они до тех пор, пока не пошёл дождь.

Первое время он шелестел там, где-то наверху, и задерживался в ветвях, а потом разом обрушился сюда и до нитки промочил всех троих – Серёжу, Анчара и Копейку.

Мокрый, Копейка стал совсем маленьким. И Серёжа словно уменьшился в размерах. А Анчар каким был огромным, таким и остался. Только шерсть на нём блестела и искрилась.

Собаки, не сговариваясь, легли под сосной, где сухо. Серёжа всё ждал, что они побегут домой, в город. А собаки, которых дождь сбил со следу, смотрели на хозяина и ждали, куда он пойдёт.

Куда он, туда и они.

– Папа-ааа! Мама-ааа! – что было сил закричал Серёжа. Эхо заметалось по лесу: туда-сюда, туда-сюда…

И собаки заворочали головами вслед за эхом: туда-сюда, туда-сюда…

Эхо ответило, а родители нет.

Где они теперь, родители-то?

Дома, конечно.

А дом где? Может быть, там?

Пошёл Серёжа на просвет между соснами, а за ним, как за хозяином, пошли собаки.

Все трое вышли не к дому, а к лесному озеру. Вода в озере не шелохнётся, и цвет у неё зелёный и смоляной. Берега зыбкие, и к самой воде не подойти. А подойти охота, чтобы утолить жажду. Ещё как охота! Посмотреть, что там в воде делается. Берега сплетены из мохнатых, зелёных, золотых, а то и голубых трав. И куда ни глянь – рассыпаны по берегам белые, как стеклянные, ягоды. Пошёл Серёжа по ягоды – берег закачался, заходил, и Серёжины следы наполнились студёной водой, и ноги у мальчугана свело от холода.

Заплакал Серёжа, еле-еле выбрался на твёрдую землю и всё-таки успел унести в горсти несколько тяжёлых, как камешки, ягод.

Что за ягоды такие? Клюква неспелая или какие другие ягоды, неизвестные человеку.

С кислинкой, болотом пахнут, и пить от них не так хочется.

На ходу съел он все ягоды до единой и обнаружил над головой между деревьями большие мигающие звёзды.

Ночь, а он с собаками всё по лесу гуляет! Сколько можно?

Куда теперь-то идти? В какую такую сторону? Или никуда?

Никуда так никуда…

В темноте все трое долго шли вдоль упавшей сосны. Длиии-ииинная попалась сосна! Начали с вершины и, пока дошли до корня-выворотня, устали – сил нет.

Яма под корнем-выворотнем, а в ней, как под крышей, много скопилось сухой хвои.

Вот тут-то и самое место для ночлега.

Серёжа лёг на хвою и сразу заснул. Спал он и сквозь сон слышал, что собаки лежат рядом, прижимаются к нему, греют его. Анчар – справа, а Копейка – слева, ближе к сердцу.

Проснулся Серёжа от холода и увидел, что лежит он между собаками. И все трое побелены инеем.

Заморозок нагрянул!

Беда…

Растолкал Серёжа собак, побегал, согреваясь, сел отдышаться на сосну.

Пришел к нему Копейка, в зубах принёс большую задушенную мышь: ешь, мол, хозяин, для тебя поймал.

– Что ты! Что ты! – замахал руками Серёжа. – Мы мышей не едим…

Копейка положил мышь к ногам хозяина и лёг в стороне рядом с Анчаром.

Сучок хрустнул. Не иначе, кто-то идёт. Серёжа повёл взглядом вдоль сосны – и замер: медведь идёт!

Медведь на том конце сосны, а Серёжа на этом. Медведь на вершине, а мальчик на комле.

Перелез медведь через сосну и в чащу. А за ним второй, поменьше. И тоже через сосну, и тоже в чащу.

Потом третий. Четвёртый. Пятый. Шестой. Седьмой…

И все через сосну переступают.

Строем идут. След в след.

Бояться надо, а на Серёжу смех напал. Последний, замыкающий медведь ступил на сосну, а Серёжа не удержался и сучком постучал о сучок. Громко получилось!

Замыкающий вздрогнул, но не обернулся и за остальными в чащу.

Больше Серёжа их не видел.

Тишина.

Собаки молчали, а когда медведей след простыл, затявкал Копейка, а вслед за ним загудел Анчар густым басом: дескать, я волкодав, а это – медведи, не по моей специальности.

А как дальше жить?

Попробовал Серёжа мороженых грибов, а душа их не принимает. Чего-нибудь бы горячего. Щей, например. Или каши. Или ухи из свежих окуней.

Каких только кушаний нет на свете!

Не перечесть!

Думать о них – голова закружится.

А не думать нельзя.

Костёр бы развести, погреться, да спичек нет.

Лёг Серёжа под корнем-выворотнем, а собаки, согревая его, легли по обе стороны.

Потом Копейка лаять начал.

Лает и лает сиплым баском. Откуда у него такой басок появился? Раньше не было.

На кого лает-то?

На Анчара.

Наскакивает на него, прогоняет из ямы, проходу не даёт.

«Иди из леса в город, зови людей. А то замёрзнет наш хозяин без тепла, без еды».

«А сам почему не идёшь?» – мотает головой Анчар.

«Ты – ходкий, молодой, быстро обернёшься».

«Если на хозяина кто нападёт?..»

«Не беспокойся. Не струсим».

Анчар поворчал-поворчал и, оглядываясь, побежал звать людей. А Копейка, чтобы Серёже теплее было, лёг на него и стал лизать мальчика в лицо.

Забылся мальчуган, заснул.

И заскользили во сне перед ним Белые Лебеди, каких он прежде никогда не видал, полетели по воздуху, да всё мимо, мимо…

«Куда же вы?»

«На родину».

«А здесь вам не родина?»

«И здесь тоже родина. Да мы не любим на одном месте сидеть».

«Летать любите?»

«Любим».

«Возьмите меня с собой!»

«Возьмём когда-нибудь».

«Чего сейчас не берёте?»

«Ты же не один».

Скользят мимо лица Белые Лебеди, тугие и лёгкие, и обдают Серёжу ветром, и от радости или от лютого холода сжимается у мальчугана сердце.

Да это не лебеди, а снежинки залетают под корень-выворотень, ложатся на Копейку и во сне щекочут лицо Серёжи…

Залаял Копейка – спасатели идут: Серёжины родители, страховой агент Иван Иванович Веретенников и волкодав Анчар.

Серёжа проснулся, сел на хвойной подстилке, заплакал и сказал:

– А Анчарко от меня убежал…

Мать взяла Серёжу на руки, обняла, поцеловала.

– Зёрнышко ты моё! – сказала она, как пропела. – Нашёлся! А мы с отцом не знали, что и думать. Анчар нас к тебе привёл. Силой в лес притащил. Вот он от радости прыгает!

– Это его Копейка к вам послал, – вытирая слёзы, говорил Серёжа. – Если бы не Копейка-аа-ааа…

До дому добрались благополучно. Серёжу несли на руках по очереди: то отец, то мать, то Иван Иванович Веретенников, который говорил:

– Лёгкий ты, Серёжа. Я в твои годы потяжелее был.

– Какие его годы! – обижалась мать. – Шесть лет. Седьмой. Будущей осенью в школу пойдёт… Что мы его, не кормим, что ли?

И добавляла осторожно:

– И были ли вы тяжелее в это время или нет, Иван Иванович, никто не знает.

– Был! – уверял страховой агент Иван Иванович Веретенников. – Помню: был!

– Но справки-то у вас нет, какого вы были веса, – вставлял слово Серёжин отец.

– Справки нет, – соглашался Иван Иванович, косясь на Анчара. – Но точно помню: был тяжелее!

Принесли Серёжу домой, а дома – жара, будто никакого заморозка со снегом не было.

Сели обедать, а после обеда пили чай с малиновым вареньем.

– Возвратная жара, – вытирая лоб носовым платком, говорил страховой агент. – По такой жаре самые пожары. Одно неосторожное движение – и строение, простите, в полном отсутствии. Как хорошо, что я вам посоветовал застраховать имущество от пожара! Не без помощи Копейкина, между прочим…

Серёжа, которого было потянуло в сон, встрепенулся:

– А Копейкин где?

Все вышли во двор искать Копейку.

А он на солнышке греется!

Серёжа обнял его и удивился:

– На улице жара, а ты дрожишь, Копейка! Отчего это?

– От старости, – грустно сказал страховой агент Иван Иванович Веретенников. – Старики и при солнышке зябнут…

С тех пор прошло три года.

Все герои этого рассказа живы-здоровы. Серёжа учится в третьем классе и вместе с родителями ходит в Большой бор по грибы и по ягоды. Но лесное озеро с зелёной и смоляной водой и со стеклянными ягодами по берегам они ни разу не встретили.

Анчар стал ещё более чёрным и упитанным – ростом с небольшого телёнка. Цену себе он знает, ходит важный и лает редко – в силу крайней необходимости. Зачем зря напрягать голосовые связки?

А у Копейки выросли бакенбарды. Он поседел окончательно, даже пожелтел и видеть и слышать стал худо. Но знакомых отличает от незнакомых.

Правда, страхового агента Ивана Ивановича Веретенникова он по-прежнему путает с кем-то другим и лает на него погасшим баском.

Иван Иванович не обижается и говорит поучительным голосом:

– Ничего! Ничего! Лай, Копейка, лай! Проминайся. Живи. Присутствуй. Жить-то как хорошо, а? Лай, голубчик, лай. Продувай лёгкие. Соблюдай спортивную форму. Бери колбасу. Угощайся! Да не стесняйся ты, пожалуйста. Нашёл кого стесняться – старого друга! Дружба чем дольше, тем крепче.

Копейка узнаёт его по голосу и конфузится…

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 сентября - Международный день красоты

Магульена, Золотая панна.

Словацкая сказка

 

Где-то, когда-то жил король, и был у него единственный сыночек. Мать мальчика умерла, король женился на другой, а та оказалась очень злой мачехой. Мальчик все допытывался у отца, что это за красавица на том портрете, что за печкой висит. Но отец ничего не говорил и твердил только одно: "Скажу, когда подрастешь".

Наш принц подрос и все также любовался прекрасным портретом. И вот, как-то раз, когда отец был в хорошем настроении, принц спросил:

- Ах, батюшка, скажите мне, наконец, кто нарисован на том портрете, что за печкой висит?

- Хорошо, - отвечает отец, - скажу. Это твоя покойная мать, звали ее Золотая панна. Никто не мог сравниться с ней красотой. Когда я был таким, как ты сейчас, мы с ней поженились, теперь и ты должен найти себе жену, чтобы королевство не осталось после твоей смерти без наследника.

Услыхала это мачеха и тут же предложила найти принцу хорошую жену. Но принц и слышать не хотел о жене, которую ему мачеха подберет. И прямо объявил, что он женится только на такой же красавице, какой была его мать. Сколько отец его ни уговаривал, что второй такой красавицы не было и не будет, королевич стоял на своем.

Тогда созвал король всех своих советников - подумать и решить, как найти для сына такую девушку.

Собрались советники со всего королевства, думали с утра до вечера, да так ничего и не надумали. И на другой, и на третий день сидели и сошлись на том, что разошлют по всему свету послов искать для принца красавицу.

Отправились послы в разные страны, через год все вернулись с ответом, что о такой девушке во всем мире никто и слыхом не слыхал.

Что делать? Снова пришлось королю собирать своих советников. Сидели они еще больше, чем в первый раз, но так ничего и не придумали.

Наконец, поднимается со своего места седой старичок, который за все время и словечка не вымолвил, и говорит:

- Вижу я, что вы ничего решить не можете. И еще я вижу, что коли сейчас мы нашему королю дельного совета не дадим, он придет в отчаяние и с ним отчаяться вся страна. Ведь если мы принца не женим, весь королевский род, который так долго и счастливо правил нами, прекратится и королевство останется без короля. Я долго думал, как нам отыскать самую прекрасную девицу на свете, и надумал только один способ. Вы знаете, как велик и славен наш город, и сколько чужестранцев держат путь через него. Повелим-ка мы все колодцы в городе закрыть и строго-настрого запретим горожанам давать воду чужеземцам. Пусть всех отсылают в королевский замок, где оставим один открытый колодец, и у всякого станем спрашивать, не слыхал ли он о прекрасной девице.

Такой совет пришелся королю по сердцу.

Много людей останавливалось на королевском дворе у колодца, но никто и слыхом не слыхал о такой красавице.

Через три года пришел в город путник, весь в пыли, еле ноги волочит от жажды. В первом же доме попросил он воды напиться. Но ему ответили, что все колодцы в городе для чужестранцев закрыты, и, чтобы отправлялся он на королевский двор, только там можно воды испить.

Наш путник с трудом доплелся до королевского дворца, и уже в воротах увидал колодец и около него стражу. Стал путник умолять дать ему поскорей воды, потому что он совсем изнемог от жажды. Стража, увидав чужестранца, тотчас же налила воды полную чашу, напоила путника и стала спрашивать, не слыхал ли он о несравненной красавице, которую ищет принц.

- Слыхал, как же не слыхать, - отвечает путник, - ведь я весь свет из конца в конец обошел. Кто на эту красавицу глянет, тот от изумления без памяти падает.

Стражники схватили путника за руки и повели прямо к королю - пусть расскажет, все, что он знает.

Обрадовался король, он уж было засомневался, что может на свете такая краса быть. Тотчас велел позвать сына, чтобы и он услышал, что путник о той ненаглядной красе говорить станет.

- Светлейший из королей, - начал путник, - истинная правда, что я побывал во всех концах света. Но о такой красавице, какова Магульена Золотая панна, я нигде не слыхал. Ведь она так прекрасна, что коли кто на нее глянет, стар ли, млад ли, сразу без памяти падает. Но молодому принцу я не советую к ней свататься. И не только потому, что живет она очень далеко, мало кто туда доберется, но опасаюсь, чтобы не получилось так, как со многими королями и принцами. Ведь стоит на нее глянуть, как тут же при виде такой красоты человек падает с ног, и его уносят. А она за хворого замуж идти не желает.

Молодой принц решил в тот же день отправиться в путь.

- Нет, сын мой, - говорит король, - не спеши! Возьми с собой в дорогу денег, войско. А этот мудрый человек, если мы его хорошенько попросим, тоже поедет с тобой. С ним вы туда скорее доберетесь.

И стал король путника просить с его сыном к красе ненаглядной ехать.

Путник сперва отказывался и только после многих просьб согласился. С условием, что принц никого больше с собой не возьмет и будет выполнять в пути любой его приказ.

Как решили, так и сделали, и на другой день отправились в путь-дорогу вдвоем с принцем.

Едут лесами дремучими да дорогами непроходимыми. Близко ли, далеко ли, только однажды застигла их в лесу ночь. Ходили они ходили по тому лесу и набрели на домик, где огонек светился. Входят внутрь, а там старик за столом сидит и в книге пишет. Поклонились они ему, но он не ответил. Долго у дверей они простояли: думали поздоровается, когда писать кончит. Но тот все пишет и пишет. Уж и стоять устали, и говорит принцу его спутник:

- Как же мы тут на ночлег останемся, коли он нам ни так ни этак не отвечает?

- А ляжем и все тут, - говорит принц, - может, старик нас не тронет. И улеглись, принц заснул, а его спутнику не спится.

К полуночи явились три стариковы дочери, которые по свету воронами летали.

- Отец, у тебя никто не ночует? - спрашивают.

- А ведь ночуют, - отвечает старик. - Да ничего! Вы рассказывайте, где побывали и что услыхали.

- Ох, лучше не станем, еще эти путники услышат!

- Что вы, они крепко спят. А если и услышат, так им не до того! Ну, говори ты, старшая, где день провела, что слыхала.

- Побывала я сегодня, - начала старшая, - далеко отсюда и слыхала, что какой-то принц ищет Магульену, Золотую панну, такую же красавицу, как его мать когда-то была. Но кто ему о красавице скажет, пусть на месте по щиколотки окаменеет.

- А ты, моя вторая дочка, где летала, что слыхала? - спрашивает отец.

- Летала я по всему белу свету и слыхала, что когда пустится принц за Магульеной, Золотой панной, то доедет он до распутья. Одна дорога будет каменистая да болотистая, а другая - чистая да ровная. Коли поедет он по хорошей дороге, то никогда до Золотой панны не доберется; а поедет по плохой - может, и встретится с нею. Но кто ему об этом скажет, пусть до колен камнем станет!

- Ну, а ты, моя третья дочь, где ты летала и что слыхала? - снова спрашивает отец.

- Летала я по белу свету и слыхала, что принц Магульену, Золотую панну не получит, если при первой встрече сразу ей в глаза глянет. Но если посмотрит в первый день только на ноги до колен, на второй - до пояса и лишь на третий день в глаза заглянет, тогда принц ее получит. Но кто ему об этом скажет, пусть по пояс окаменеет!

Старик рассказы дочерей в свою книгу записал. А странник не спал и все слышал.

Проснулся утром принц, встали оба и дальше отправились. Подходят к развилке. Говорит странник:

- Ваша светлость, поедем по плохой дороге.

- Нет, по этой ровной поедем, - отвечает принц. - Хватит уж нам по дремучим лесам да по нетореным тропам болтаться. Наконец-то мы выбрались на ровную дорогу.

И тут же свернул на хорошую дорогу, а спутник пустился по плохой. Но вскоре принц вернулся - одному-то скучно показалось.

Долго они ехали. Принцу не раз хотелось вернуться. Но товарищ напоминал, что они вот-вот приедут к Магульене.

Однажды взобрались они на горку и видят вдалеке башни того города, где Магульена, Золотая панна живет. Повеселел принц. Вскоре прибыли они в город. Принц хотел сразу к королю идти - Золотую панну поскорее увидеть. Но странник напомнил, что принц ему дома обещал: во всем своего товарища слушаться. Наняли они комнату в трактире и там заночевали.

А на утро, когда они встали, путник и говорит принцу:

- Ну, сейчас ты поедешь к Золотой панне. Как войдешь в королевские палаты, тебя стража спросит: "Что тебе здесь надо?" Ты смело отвечай: "Хочу, мол, увидеть Золотую панну." Тебя сразу к ней и отведут. Но если ты мужчина, не спеши! Не вздумай ей сразу в глаза глядеть; она встанет на возвышение, ты глаза опусти к земле и переводи взгляд вверх со ступеньки на ступеньку, пока не увидишь ноги Золотой панны до колен. Тут остановись и больше не гляди! В комнате будет стол стоять накрытый, а на нем тарелка супу и кубок с вином. Садись за стол, никому ничего не говори, съешь из тарелки треть, отпей вина треть, выйди из-за стола и молча возвращайся сюда! Сделай все, как я тебе наказываю, иначе быть беде.

Нашему принцу все это показалось странным, но возразить он не посмел и пообещал своего друга во всем слушаться.

Пришел принц во дворец, стража отвела его к Золотой панне. Взглянул он на ее ноги до колен, поел из тарелки, отпил вина из кубка и, не сказав никому ни слова, вернулся назад. Похвалил товарищ принца, что его не ослушался.

На второй день утром снова послал спутник принца во дворец и наказал все сделать, как вчера, но теперь на Магульену по пояс глядеть, половину тарелки супу съесть и половину кубка вина выпить. Принц все выполнил и вернулся довольный.

На третий день друг опять посылает принца во дворец, говорит, что теперь можно и в лицо Золотой панне взглянуть, но не спешить, а постепенно глаза поднимать, полную тарелку супу съесть и все вино из кубка выпить. Но еще раз велел быть повнимательней.

Ушел принц, а наш приятель долго еще вслед глядел, опасаясь, что последнего, самого трудного испытания принцу не выдержать.

Во дворце принц предстал перед Золотой панной. Магульене, Золотой панне даже жаль его стало. Вдруг он не выдержит? А ведь такой красивый юноша! Но принц постепенно переводит взор все выше и выше; увидел ноги, стан и, наконец - лицо! Как глянул, она смутилась, покачнулась. И у него голова кругом пошла, чуть было не упал, но взял себя в руки и устоял. Подошел к столу, съел всю тарелку супу и полный кубок вина выпил. И это сил ему прибавило. А принцесса тем временем оправилась, сбежала вниз по ступенькам прямо к принцу и обняла его.

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Магульена, Золотая панна.

Словацкая сказка.

(окончание)

 

Тут в комнату ее отец, король птиц входит. Удивляется, что это в его доме творится. Молодой принц рассказал, кто он и зачем сюда приехал. Как выдержал он все испытания, и просит отдать ему Магульену в жены. Король долго не соглашался и наконец сказал:

- Ладно, - говорит, - отдам, но ты не смеешь возвращаться к своим родителям.

Огорчился принц. Но очень уж ему не хотелось потерять Магульену, Золотую панну, и он согласился. Тут же и свадьбу сыграли, и остался принц жить в королевском дворце.

И своего друга велел он из трактира привести, чтобы тот жил с ним вместе. Но он не пожелал, сказал, что найдет себе домик поблизости, чтобы быть у принца под рукой. Так и жили они все вместе, и молодой принц даже не помышлял о возвращении к отцу.

Но прошло какое-то время и запала принцу в голову мысль, что хорошо бы ему с отцом повидаться, узнать, как он живет без него. И чем больше он о том думал, тем больше его домой тянуло. Решил принц у короля отпроситься. Был однажды король так весел, что кажется никому на свете ни в чем не откажет. Начал принц упрашивать отпустить его домой к родителям. Долго король отказывал, но в конце концов согласился. Не мешкая собрались они и простились с королем. Принц с Магульеной, Золотой панной и другом сели в карету и поехали. К ночи подъезжают опять к тому домику, где старик жил, что в книге писал. Принц и говорит:

- Мы опять тут ночевать будем? Ведь можно и дальше ехать!

- Лучше здесь остановимся, - говорит спутник, - ведь уже ночь на дворе!

Входят. Старик и на этот раз в своей книге пишет, они молча спать легли. Принц заснул. Золотая панна заснула, только их друг не спит, прислушивается.

Перед полуночью появились три стариковы дочери. Те, что воронами по свету летали. Старшая спрашивает:

- Отец, тут у тебя никто не ночует?

- Да, спят те же странники, что уже как-то раз ночевали, - говорит отец. - Рассказывай, где ты сегодня была и что слыхала.

Старшая дочь и говорит:

- Летала я сегодня за тридевять земель и слыхала там, что принц на Золотой панне женился и с ней домой возвращается. Только едва ли доберется он до дома. Ведь мачеха у него - ведьма. Она вышлет навстречу им большое войско. И кубок вина. Выпьет принц вино, ведьма его тут же на кусочки и разорвет. А кто ему об этом скажет, тот выше пояса окаменеет.

- Где же ты, моя средняя дочка, летала и что слыхала? - спрашивает отец.

- Летала я по всему свету и слыхала, что принц со своей Золотой панной так до дому и не доедет. Даже если не станет пить из кубка. Как будет принц к дому подъезжать, пошлет ему мачеха коня молодецкого, принц на него сядет и конь вместе с ним в море прыгнет. А кто принцу об этом скажет, тот вмиг по самую шею окаменеет.

- Где же ты, моя младшая дочь, летала и что слыхала? - спрашивает отец в третий раз.

- Летала я по всему свету и слыхала, что принца и Магульену, Золотую панну самая большая опасность дома ожидает. Приедут они домой и лягут спать, а злая мачеха нашлет на них дракона. Ровно в полночь вылезет он из печи и любезного принца и его Магульену на мелкие кусочки разорвет. А кто про это выболтает, тот вмиг камнем станет.

Старик все это записал, а странник выслушал.

Утром поднялись наши путешественники и дальше поехали. Едут они по голой степи, уже к дому подъезжают, как вдруг заклубилась пыль на дороге. Подъехали поближе и видят - большое войско им навстречу идет, впереди всадник с кубком вина. Спешился, к карете подошел и подает тот кубок с вином принцу.

- Вот, - говорит, - король, твой отец, тебе посылает. Знает, что тебя в степи жажда томит.

Принц взял кубок, уже готов его к губам поднести, но тут друг подскочил:

- Стой! - кричит, - ты меня слушаться обещал. Не пей из этого кубка! Лучше отдай тому, кто тебе его принес.

Принц возражает, не погибать же ему от жажды, но путник настоял на своем. Пришлось тому человеку, кто это вино привез, самому вино выпить, - и вмиг его на куски разорвало.

- Видишь, что бы с тобой было! - сказал спутник.

Не знает принц, как благодарить, ведь он его от смерти спас. Едут дальше. До города уже рукой подать, а навстречу ведут коня молодецкого.

- Это, - говорят, - тебе наш король посылает. Чтобы мог ты на коне в город въехать!

Принцу надоело в карете сидеть, обрадовался, что может верхом промчаться. Хочет он на коня вскочить, путник не пускает.

Разгневался тут принц, стал упрекать, что тот, мол, всегда ему мешает. Но путник не отступается.

- Лучше, - говорит, - прикажи сесть на коня молодецкого тому, кто его привел.

Так принц и сделал. Только верховой на коня вскочил, тот вместе с ним прыгнул в море!

Приехали принц с Золотой панной домой. Старый король встретил сына с превеликой радостью. И мачеха притворилась веселой и довольной. Весь город радовался, что принц к ним вернулся с Золотой панной. И пышную свадьбу в тот же день сыграли. Все ели, пили и танцевали в великой радости. Один только путник не весел был, все раздумывал, как из последней опасности принца и Магульену выручить.

После пира, когда принц с молодой женой спать собрались, попросил путник принца не ложиться с женой, а пустить его в их комнату, самому же ничего не бояться, тогда все хорошо кончится.

Принц согласился, но мачеха все слыхала и подняла крик: как это можно позволить такому бродяге с женой принца в одной комнате ночевать!

А принц ей в ответ:

- А почему нельзя!? Ведь это он помог мне на Магульене жениться и не раз от смерти спасал!

Лег принц в другой комнате, а путника оставил с Золотой панной ночевать. Но старая ведьма даром времени не теряла: тайком от всех поставила стражу в комнату рядом со спальней и приказала в замочную скважину за странником следить, что он будет делать.

А тот глаз не смыкает, взял острый меч в руки и ждет. В полночь отвалился бок у печки, вылез оттуда дракон о двенадцати головах и прямо к Магульене. Она спит, ничего не слышит.

Собрал путник все силы и на дракона кинулся, головы прочь снес, самого в куски изрубил и в окошко в проулок выкинул. Потом со стен кровь соскоблил, рубашку с себя снял и на полу кровь подтер. Прибрал, осмотрел комнату, не осталось ли еще где-нибудь драконовой крови. Все чисто, только на щеке Магульены одна капелька осталась. Подошел странник и эту капельку с ее щеки слизнул. И тут стража в соседней комнате проснулась и подняла страшный крик, что путник Магульену целует! На шум люди из всего дворца сбежались. И старая ведьма тут как тут, приказывает преступника связать и в темницу бросить.

Утром мачеха стала принцу жаловаться: вот что его верный друг сделал! Ночью Магульену, Золотую панну поцеловал! Сперва принц не хотел этому верить, но мачеха продолжала на своем стоять, приказал тогда принц вести путника в суд и суд решил, что он заслуживает смерти. Повели его на виселицу. Просит путник, чтобы разрешили ему напоследок с принцем поговорить. Прибежал к нему принц, и тут его друг все ему и выложил.

- Так ли, эдак ли, - говорит, - мне все равно пропадать. Хочу в твоих глазах перед смертью оправдаться. Помнишь, как мы у старика в пустом домике ночевали? Ты-то спал, но я - нет. Перед полуночью прилетели три стариковы дочери, и вот что они отцу сказали: Самая старшая поведала: "Летала я сегодня за тридевять земель и услыхала там, что один принц Магульену, Золотую панну ищет, такую же красавицу, как и его мать была. Кто об этом скажет, тот по щиколотки окаменеет".

Только путник эти слова произнес, сразу окаменел по щиколотки.

- Средняя дочь сказала: "Летала я по всему белу свету и слыхала, когда принц придет на распутье и по хорошей дороге отправится, то никогда Магульену не найдет, а если по заброшенной - может с нею и встретится. Но кто об этом скажет, до колен камнем станет".

Только успел вымолвить, как сразу же до колен окаменел.

- Младшая дочка сказала: "Летала я по белу свету и слыхала, что принц этот не получит в жены Золотую панну, если при первой встрече сразу ей в глаза глянет. И добавила: тот, кто ему об этом скажет, по пояс окаменеет".

Вымолвил и тут же до пояса окаменел.

- А на обратном пути мы снова к тому домику приехали. Ты и Золотая панна спали, а я не спал и слушал. Перед полуночью опять прилетели три стариковы дочери. Вот что они отцу сказали:

Старшая сказала: "Летала я сегодня за тридевять земель и слыхала, что принц на Золотой панне женился, и с ней домой едут. Но едва ли доберется он до дома, потому что мачеха пошлет ему кубок с вином и когда принц выпьет вино, ведьма его тут же на куски разорвет. А кто ему об этом скажет, тот выше пояса окаменеет".

Не успел странник договорить, как мигом выше пояса окаменел.

- Средняя дочь сказала: "Летала я по белу свету и слыхала, что принц со своей Золотой панной все равно до дому не доберется, даже если не станет пить вино из того кубка. Как станет принц к дому подъезжать мачеха пошлет ему коня молодецкого, и тот вместе с принцем в море прыгнет. А кто принцу об этом скажет, тот вмиг по самую шею окаменеет".

Только успел сказать и вмиг по шею окаменел.

- Младшая сестра сказала: "Летала я по всему свету и слыхала, что принца и Золотую панну самая большая опасность дома ждет. Когда они с Магульеной уснут, злая мачеха нашлет на них дракона, ровно в полночь набросится он на них и обоих сожрет".

- Вот, - сказал принцу друг, - не мог я тебе сразу все это рассказать, но предупреждал, что тебе плохо придется. Я того дракона убил, и выбросил в окошко в проулок. Золотую панну я не целовал, а лишь каплю драконьей крови, что ей на щечку брызнула, слизнул. Кровь ядовитая и прожгла бы кожу ей до мяса. А тут стража проснулась и меня связала. Только младшая старикова дочка напоследок добавила еще, тот, кто все это расскажет, целиком окаменеет".

Не успел он толком все объяснить, как превратился в каменный столб.

У всех, кто слышал, этот рассказ, на глазах слезы навернулись. Принц же обнял каменный столб и горько заплакал. Насилу его оторвали и во дворец отвели. С той поры стал принц печален, и ничто не могло его развеселить. Мачеха не смела ему на глаза показаться, потому что он тут же велел бы ее казнить. Старый король вскоре помер и все королевство перешло к сыну. Но королевич по-прежнему был печален.

И вот Магульене пришла пора ребеночка принести. В ночь перед этим событием нашему королю приснился сон, что он должен кровью новорожденного окропить каменный столб и тут же домой вернуться.

Родился у Магульены сын. Король все сделал, как ему во сне приснилось, а сам поспешил во дворец.

Тут кто-то в дверь постучал. Смотрит молодой король а там его друг, жив-здоров стоит и ребеночка здоровехонького на руках держит. Бросился король обнимать странника. Обнялись они и заплакали. Потом пошли к Магульене и рассказали ей все как было. И настала тут радость и везенье, каких ни раньше, ни потом люди не видели.

Я, правда, там не был, но слыхал. Слыхал, что и по сю пору они живы, коли еще не померли.

 

 

Музыкальная иллюстрация: Blackmore's Night - 3 Black Crows

 

[Chanda 14]

С. В. Афоньшин.

Сказ о счастливой подкове

 

В славном великом Новгороде при Волхве-реке жил кузнец Скоромысло, смекалистая голова, сноровистые руки. Жил - не горевал, землякам-новгородцам железо ковал, кому что надо: торговым людям - весы да запоры, ратникам - мечи да копья, а ратаям - сошники да орала. Никакое дело от рук Скоромысла не отбивалось, заморские гости, и те знали к нему дорогу. Три молодца-сына отцу в кузнечном деле помогали, всякую вещь на славу ковали, чтобы люди довольны были.

Свое ремесло кузнечное Скоромысло широко повел, железо и медь у боярина Мирошкиныча покупал, а иной раз и под запись брал. А займодавец-боярин все Кузнецовы долги на особой доске записывал и пеню-проценты к ним присчитывал. И росли долги кузнеца на деревянной доске, как тесто на хмельной опаре. Только скопит деньги, чтобы с боярином расквитаться, хвать - долги к тому часу втрое выросли! Вот так и попал честной кузнец в кабалу к боярину. Начал заимодавец старого кузнеца стращать: либо в долговой яме с железом на шее сидеть, либо работать на боярина без срока, без отдыха, ковать кандалы и цепи железные на строптивых новгородцев, на молодцов из вольницы. Как поведал Скоромысло сыновьям о своей беде, стукнули молодцы-кузнецы

по наковальням молотами тяжелыми и молвили:

- Не бывать тому, чтобы честной старик, наш отец родной, с железом на шее у Мирошкинычей в яме сидел! Не ковать нам кандалы да цепи на несчастных людей в угоду заимодавцу-боярину!

Подговорили кузнецы своих дружков из вольных ушкуйников, пособрали инструмент кузнечный, баб да ребятишек да и пропали из Новгорода темной ночью, словно в воду Волхова канули. Через леса и болота, речками да озерами, а где и посуху, волоком, добрались кузнецы с ушкуйниками до истоков великой русской реки и с великим трудом до широкого русла доплыли. Тут распрощались кузнецы-новгородцы с дружками из вольницы и на трех ушкуях вниз по Волге поплыли. В конце весны причалили ко граду Радилову три ушкуя загруженные, с народом старым и молодым, с бабами и ребятишками. Княжья стража к ним навстречу повысыпала, окружила и доведываться начала, кто да откуда. Самый старый из ушкуйников таково сказал, что плывут они от самого Новгорода с Волхва-реки, а об остальном только самому князю поведает.

Удивились княжьи люди-стражники:

- Вот лютой какой - с князем говорить захотел! А как ты да лихо задумал?

- Али вы басурманы какие, что русских людей до своего князя не допускаете? - ответил старый новгородец.

Потолковали между собой дружинники, окружили кузнецов с бабами и детками и на княжий двор привели, за стену частокольную, за ворота дубовые, железом кованные. Вышел на резное крыльцо терема сам князь Юрий Всеволодович, гостей окинул взглядом пытливым. Тут старый Скоромысло вперед шагнул, низенько князю поклонился и о своей беде рассказал. А закончил словом таким: "Не поднялась рука ковать железы на братьев-новгородцев, хотим ковать мечи и шеломы для твоих воинов!"

Приметил князь, что старый кузнец, разговаривая, изредка головой кивал, словно носом клевал или шапку-невидимку с затылка на лоб стряхивал. И спросил по-доброму:

- А отчего ты, старик, головой, словно дятел, долбишь?

В ответ широко, от души улыбнулся старик:

- А я Дятел и есть! За привычку головой кивать сызмала так прозвали. Скоромысло по имени, Дятел по прозвищу. И все племя мое - детки со внучатами - Дятлами прозваны! Нет и не было у нас, князь, ни кубков золотых, ни ковшей заморских серебряных, ни мечей булатных дамаскинских. Но привез я тебе из Новгорода дар диковинный...

С теми словами достал кузнец из кожаной сумы подкову конскую, в походах досветла избитую, и к ногам князя положил:

- Мы, новгородцы, от заморских гостей примету переняли: кто подкову найдет, тому счастье само придет; кому подкову дарят, тому счастье в руки валят, удачу в жизни сулят!

Поднял князь Юрий Всеволодович подкову дареную, оглядел всю семью Скоромыслову и позадумался. Потом такое сказал:

- Невыгодно мне вас здесь на житье оставлять. Да и вам тут, после жизни новгородской, тесно покажется. Но поселю тебя, старый Дятел, на таком приволье, что князем во князьях будешь жить. Заморского вина вам там не пивать, в шелка своих баб не одевать, но житье будет вольготнее княжеского. Живут там рыбари, монахи да пахари, деревянными оралами землю ковыряют, голыми руками жито с поля убирают, на костяные крюки осетров ловят, а железный гвоздь да топор для них дороже золотого ковша! Будешь там жить и ковать и ремеслом своим мне, твоему князю, служить. А железом и милостью я тебя не забуду!

В тот же день кузнецы Дятлы с княжескими провожатыми вниз по Волге поплыли до диких лохматых гор, под которыми Ока в Волгу вливалась. Тут бывалые княжьи люди место для причала выбрали и высадили семью Скоромыслову при устье ручья, что промеж гор по оврагу бойко бежал. Огляделись Дятлы и начали строиться да обживаться. На помогу коренные жители пришли - и русь, и мордва, и черемисы с той стороны. Помогали и словом добрым толковым, и работой спорой. Оправдались слова князя Юрия, что кузнецам напоследок сказал: "С русскими уживайтесь и мордвой не гнушайтесь. С мордвой брататься да кумиться грех, зато лучше всех! А у черемис только онучки черные, а совесть белая!"

Скоро появились на склоне горы над ручьем новые просторные избы с крохотными оконцами, а ближе к воде - кузницы. И ожили дикие берега при слиянии двух могучих рек. Пылающие горнила кузниц манили к себе людей, и со всех сторон потянулись они к поселению новгородца Скоромысла. А старый Дятел и его сыновья с темна до темна ковали и ковали все, что на потребу было русскому, мордвину и черемису-заволжанину: мечи и орала, копья и медвежьи рогатины, топоры и остроги, подковы и гвозди. И прошла о Дятловых кузнецах великая слава вверх по Оке и в оба конца Волги великой.

Дремучие горы днем хмуро вековыми деревьями зеленели, а по ночам сверкали пылающими горнилами кузниц. И дивился народ радостно: "Куют и куют наши Дятлы, рано встают, поздно ложатся и устали не знают!" А когда волжские булгары русь и мордву грабежами на полночь потеснили, кузнецам спать и вовсе некогда стало. Побросавши жилье и добро, бежал народ от булгар к Оке, новые места обживать и у Дятловых кузниц по горам, как пчелы вокруг матки, селиться и роиться начали. И первым делом в кузницу, ковать топор да мотыгу, острогу да рогатину. Кузнечихи Скоромысловы тоже сложа руки не сидели. Научили они русских и мордовских баб заморские кружева плести, цветные узоры по одежке вышивать, шерстяные рубахи-подкольчужницы искусно вязать. Вольготно зажили кузнецы Дятловы, часто добрым словом князя Юрия вспоминали.

А для князя Юрия Всеволодовича с того дня, как Скоромысло ему подкову на счастье поднес, сплошные удачи начались. Поначалу в Суздаль на княжение перебрался, а потом и великим князем стал. Дареную подкову князь над порогом терема прибил и Скоромысла не забывал. Как узнал он, что булгары приволжский народ зорят и новым походом грозят, послал по Оке челны с железом и людей с наказом, чтобы наковали кузнецы подков и подковных гвоздей на княжий полк. И только успели Дятлы тот наказ выполнить, как от Владимира походом на булгар дружина пошла во главе со Святославом, братом князя великого.

На устье Оки остановился Святослав от пыли отряхнуться, доспехи поправить, коней перековать. Позвал князь к своему шатру всех кузнецов роду Скоромыслова и спрашивает:

- Можете ли, хватит ли вашей силушки мой полк заново перековать, боевым коням копыта подровнять, старые подковы на новые сменить?

В ответ ухмыльнулся старый Дятел хитро таково:

- На то мы и кузнецы. Кто чего заслужил, тому так и сделаем!

И тут же кузнецы за дело взялись. Не заводя в станок, с колена лихих коней ковали, сами работали и воинам показом помогали! Потом как пошла Святославова рать на булгар, кони гололедь в брызги разбивали, из камней огонь высекали, вражьих коней острыми подковами разили. Разбил, разогнал Святослав вражью рать по чистому полю. После того булгары миру запросили, много добра уплатили и зареклись русь и мордву обижать. Княжья дружина домой ко Владимиру поворотила с победой, а кузнецы Дятлы опять за мирную работу взялись.

Лето ли, два ли прошло, как вдруг нежданно-негаданно опять дружина пришла, со князем Юрием Всеволодовичем. Весь народ с гор спустился великого князя встречать, а впереди других кузнецы Дятлы с хлебом-солью на белой скатерти. Вот тут и сказал князь Юрий старому Скоромыслу слово приветливое:

- От подарка-подковы мне удача в делах и в жизни пошла. Мастерством своим помог ты, старик, дикий край оживить, заселить и диких булгар усмирить. А теперь помогай этот край от врагов на веки веков укрепить!

И поведал князь о том, что задумал он русское поселение на приволжских горах валом да крепостью обнести. В тот же день Юрий Всеволодович сам гору обошел, осмотрел и указал, где башням быть, где крепость городить, рвы копать, валы насыпать. И зашумел народ вокруг Дятловых кузниц. Рады были люди, что их избы да клети будут городьбой обнесены, частоколом из дубняка долговечного, и старались на постройке крепости изо всей силушки. А кузнецы Дятлы всю работу намертво железом скрепляли. От весны до весны прожил князь Юрий под новым градом, доглядывал за постройкой вала и крепости с башнями на шесть углов из бревен дубовых. И, заложивши под конец на круче холма церковку, засобирался князь ко стольному граду своему Володимеру. Вот позвал Юрий Всеволодович к своему шатру всех кузнецов рода Скоромыслова, за стол княжеский пировать на прощание и молвил Дятлу старому:

- Ну, старина, попрощаемся! Ты мне подкову на счастье поднес, а я тебе на горе подкову выстроил!

И кивнул князь на городьбу с башнями. Как глянули Дятлы на ограду кремля, видят - и вправду она подковой глядит. Повеселел князь, глядя, как кузнецы дивуются.

- Это тебе за подкову, кузнец, целый Юрьев-град! Доволен ли?

Ничего не ответил старый Дятел, но задумался. Потом молвил не торопясь, раздумывая:

- Не надо, князь, града Юрьева. Не называй его своим именем. Придет супостат, покорит, разорит, над твоим именем насмеется, своим назовет. А нареки ты наш град Новгородом, будет счастливое имя и долговечное!

Тут князю Юрию Всеволодовичу пришла очередь призадуматься. Но скоро он дело смекнул и сказал:

- От тебя, старик, не только удача да счастье - и советы идут толковые. Быть граду Новгородом, а старому Дятлу в нем заместо моего воеводы и посадника!

Дремали под небом и солнцем суровые горы, в Оку да Волгу как в зеркало гляделись, словно любовались новым венцом-подковой, что чело их венчала. Дозорные воины с башен из-под руки во все стороны зорко глядели, Новеград от ворогов стерегли. А в деревянной церковке на темени горы божьи слуги молитву Михаилу-архангелу возносили, покровителю воинства православного. И с каждым годом росло население за стеной кремля и в посадах вокруг города. Булгары на Каме-реке смирно жили, издалека чувствуя сильную руку князя Юрия, мордва заодно с русским людом поближе к Новому граду теснилась, русскую веру и обычаи перенимала. Да и с левой стороны Оки народу не страшно стало на правый берег переселиться. Поредели вековые леса, кругом города поля распахивались, посады и деревни выросли, торговля и промыслы бойко пошли.

Стучали, гремели, огнями сверкали Дятловы кузницы, поспевая людям служить: немало понадобилось новых сошников и топоров, копий и рогатин, подков и гвоздей. Старый Дятел от молодых кузнецов в работе старался не отставать, но и по граду пройти не забывал, крепость и посады хозяйским оком окинуть. А кремль на старика исполинской подковой глядел и князя Юрия забывать не велел.

Так прошло немало лет. Старый кузнец поседел, в кузницах его сыновья да внуки наперебой молотками стучали, а Новгород земли низовской мужал и богател на радость жителям и князю Юрию.

Но настал, видно, час, подкова счастья над порогом княжьего терема вдруг служить отказалась, и пришла на Русь Суздальскую беда нечаянная, неминучая. Доплеснулась волна ордынская и до Дятловых гор, поразметала стены частокольные и в кремль-подкову ворвалась. Похватали басурманы-воины кузнецов, окружили и к своему хану Чалымбеку привели. И приказал тот Чалымбек, чтобы кузнецы Дятлы без сна, без отдыха подковы да гвозди для ханской конницы ковали. Да потребовал еще с каждой живой души по паре подков и дюжине подковных гвоздей. За это посулил хан города не зорить, не палить и людей не угонять, а кто подковами не откупится, тому плетей и неволи не миновать. И поскакали басурманы дальше, на заход солнышка, остатки Руси топтать, князей полонить.

А кузнецы Дятлы, не мешкая, принялись наказ хана исполнять. Старый Скоромысло по кузням ходил и всех учил, как подковы ковать и шипы наваривать, чтобы недолго служили, скоро разлетались. Да еще словом и делом показывал сыновьям и внукам, как умеючи подковные гвозди ковать и затачивать. Со всех сторон к Дятловым горам народ повалил, несли люди последние топоры на подковы переделывать, чтобы было чем от неволи и плетей откупиться. И ковали кузнецы-молодцы и подковы и гвозди, как их старый Дятел учил.

Порыскавши по низовской земле, басурманы у Дятловых гор станом на отдых стали, коней на новые подковы перековали и снова на Русь ринулись, на князя Юрия. Но конница ханская в пути вдруг хромать начала, редела и таяла. А когда до битвы дело дошло, подковы на части разлетались и копыта коней калечили. И разбил Юрий Всеволодович рать Чалым-бекову, как сокол ясный стаю серых ворон. Собрал Чалымбек остатки своего войска, отступил и послал гонцов к хану Бурундаю за помощью. Разоривши Владимир-град, подвалил Бурундай и силой ратной, как тучей темной, окружил рать суздальскую с одной стороны, а Чалымбек - с другой. Тут и полегла дружина княжеская в сече жестокой, а с ней и сам князь Юрий Всеволодович.

Три дня пировали басурманы после победы на Сити-реке, победой и зверством похваляясь. Потом перековали всех коней на новые подковы, что с русских людей собрали, и пошли на Великий Новгород. Пошли, Да недалеко ушли. Опять стали подковы на части разлетаться, разваливаться, кони захромали, обезножели, и повернула вспять вся великая рать Бурундая.

Загоревал, запечалился старый Дятел, когда узнал о гибели Юрия Всеволодовича, но воспрянул духом при вести о том, что ордынцы не пошли к Великому Новгороду из-за хромоты, напавшей на басурманских коней. А хан Бурундай с Чалымбеком догадались да дознались, отчего на их конницу беда навалилась. Созвали на совет самых старых да бывалых воинов-соратников Чингисхановых, копыта коней ощупывали, подковы да подковные гвозди разглядывали, ругались, гадали да спорили. И рассудили, разгадали дело трудное:

- Эти кузнецы из града на диких горах - колдуны русские. Видно, ковали они в час полуночный, призывая всех духов злых на погибель нашей конницы!

И послали к Новгороду низовскому отряд самых свирепых воинов с лихими кузнецами расправиться. Вот прискакали басурманы, от славянской крови озверевшие, в осиротевший град ворвались, все племя Скоромыслово похватали, по рукам и ногам связали. И рано поутру, когда из-за Волги только что солнышко выглянуло, пленников на взлобок холма вывели.

Сначала старого Дятла головорезы наособо поставили и дознаваться начали, почто и каким колдовством они, кузнецы зловредные, подковы для ханской рати ковали, много ли еще таких подков понаделано и куда отправлено.

На то старый кузнец за всех отвечал:

- Слыхано от дедов-прадедов, что с Олегом в походы хаживали: "Подкова - коню не обнова, да в бою страшнее палицы. Как подковать, так и воевать!" Вот и мы вас, кровожадных псов, подковали на все четыре ноги, да так, как душа подсказывала! И с каждым часом и днем все тошнее и труднее будет вам по Руси скакать, нашу землю топтать!

Тут главный злодей саблей взмахнул. И покатилась голова старого Дятла с горы в овраг, к порогу кузницы. Поотрубали вороги всем кузнецам головы, а хоронить заказали, чтобы нижегородский народ устрашить. Но в первую же ночь смелые люди всех погибших тайно похоронили, дерном прикрыли, только холмы не насыпали да кресты не поставили, чтобы басурманы о том не ведали. Так и теперь никто не знает, где те кузнецы-молодцы со старым Дятлом похоронены.

На долгие годы притихли Дятловы горы и кузницы. Сменялись князья и поколения нижегородцев, не один раз перестраивались и подновлялись стены и башни кремля. Но и сегодня этот каменный старец по форме своей напоминает огромную подкову, олицетворяя смекалку, силу и мужество народа русского.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

13 сентября - День программиста

Автор под ником Ржаник.

Как я спас Прынцессу.

(сказка взята отсюда: http://rzhanik.livejournal.com/ )

 

В тридевятом царстве – в далеком государстве жила-была Прынцесса. Юные создания при дворе обычно очень добрые, ласковые, воздушные и радужные. Но эта Прынцесса была неправильной - вечно сидящей на диетах, злой и голодной.

Ни один врач королевства не мог вылечить Прынцессу от депрессии, в которой она пребывала сутками напролет. Ни один добрый Прынц не мог спасти ее, потому что наша Мисс Холодное Сердце и Расстроенные Нервы не подпускала к себе всяких там белокурых на белоснежных…

Прынцессу не радовало ни прекрасное лето, которое долгожданно принимали все простые жители королевства: даже сапожники открыли свои прилавки на улице и приятно щурились от теплого солнышка, даже придворные высыпали на лужайку в фейхоановом саду королевства, даже сам король по утрам попивал горячее молоко на балконе, наслаждаясь запахами свежескошенной травы и благоуханием росы с цветов. Одна лишь Прынцесса, хмуро насупив брови, еще с вечера закрылась в своих покоях и морила, и испытывала себя голодом.

В королевство по программе обмена между королевствами прибыл один загадочный придворный-программист. Сам из себя парень мужественный, взгляд решительный, но добрый. В него тут же с порога три горничные влюбились. Пришел он во дворец и сразу заявил желание увидеть короля. Король чуть было не разгневался наглости придворного-программиста, но он смело заявил, что знает, как избавить Прынцессу от ее недуга. А поскольку для короля самое главное – это спокойствие его дочери, то придворного направили прямиком к ней, развлекать всевозможными електронным чудесами техники и поскорей вылечить Прынцессу.

Заходит программист в ее покои, а Прынцесса притворилась будто спит. Придворный тихонечко что-то поставил ей на столик из слоновой кости и ушел на цыпочках. Прынцесса вскочила негодуя, ну, думает, нахал какой, даже не соизволил подождать пока Ее Высочество проснется, и глянула на стол. А там!!! Стоит компутер красоты неписанной, экран жидкокристаллический в рамке стиля ренессанс, клавиатура из чистого золота, мышь бриллиантами усыпана!!! Прынцесса так и ахнула, и села разглядывать чудо-вещицу… Дернула мышкой, экран весь засверкал и открылся, а в нем страница одна, вам всем знакомая… Стала Прынцесса просматривать, да читать рассказы разные, былины, да сказки красивые. И так у нее аппетит разыгрался, что тут же позвала поваренка и распорядилась ей завтрак принести, да не простой, а мучной, с булочками Весенними, с бутербродами ароматными и с чаем, и с соком.

И как только Прынцесса откушала, как только она последний кусочек Ржаника проглотила, тут же к ней в покои врывается прекрасный незнакомец и падает к ее ногам. Говорит, пойдемте, Прынцесса, я покажу, какой чудный день сегодня, пройдемте по парку, погреемся на солнышке.

А Прынцесса смотрит в глаза добрые, решительные и влюбляется в своего спасителя.

Вышли они из дворца в сад фейхоановый, вдохнула Прынцесса запах росы цветочной, почувствовала на щеках ласку солнца и расцвела, скинув туфли хрустальные, босиком побежала по лужайкам придворцовым. И первый раз за десять лет придворные, да король с женой услышали звонкий смех их Прынцессы.

А программист к ней подошел и поцеловал ее в губы алые. В ворота влетел гнедой белоснежный и направился прямо к влюбленным. Придворный настоящим Прынцем оказался, он посадил свою Прынцессу на белоснежного и поскакали они в долины холмистые. И жили долго и счастливо и кушали три раза в день, как положено, и родили они троих здоровых деток.

А вот и сказке конец, а кто покушал - молодец!!

[Chanda 14]

Околдованная сиротка.

Цыганская сказка

 

Жила-была девочка, цыганочка-сиротка.

Жила она у старой колдуньи в избушке на курьих ножках. Колдунья на нее нарадоваться не могла: добрая душа была у девочки, все делала, что старуха ее просила. Одно только и печалило колдунью, что была сиротка некрасивой, как цветок невзрачный. И видела колдунья, как мучилась девочка из-за этого, и решила помочь ей. Прочитала она колдовские заклинания, вставила сиротке вместо глаз два изумруда, а вместо губ - кораллы, а потом и говорит:

- А ну поворотись, милая.

Повернулась сиротка и сразу сделалась такой красавицей, что ни в сказке сказать ни пером описать.

И так нравилась колдунье сиротка, что втайне думала она обучить ее колдовскому ремеслу. Ждала только колдунья, когда вырастет девочка.

На ту пору случилось так, что мимо избушки на курьих ножках проезжал князь. Видит - возле крыльца девочка стоит, да такая красивая, что глаз не отвести.

- Зайди в дом, красавица, принеси водицы, - попросил князь, - а то пить хочется.

Забежала сиротка в дом, зачерпнула ковшиком водицы и принесла князю.

Тут обратил князь внимание на то, что девочка одета плохо, по-нищенски: такие на ней лохмотья, что, того и гляди, рассыплются.

- Девочка, милая моя, хочешь я тебя одену и обую?

- Спасибо, добрый человек, - проговорила девочка, - спасибо за доброту да за заботу твою, но не надо мне ничего.

А князь не унимается.

- А может, ты хочешь на тройке моей покататься? Посмотрела девочка на княжескую карету и не смогла устоять.

- Только недолго, добрый человек, - попросила она, - а то скоро тетушка моя придет, станет искать меня да беспокоиться.

Ударил кучер кнутом, кони взвились и понеслись прямо к княжеским хоромам. Как увидела девочка богатство да роскошь такую, сразу забыла и про тетушку-колдунью, и про избушку на курьих ножках, и про жизнь, которой жила до сих пор. Обступили тут сиротку служанки, мамки да няньки, стали за ней ухаживать. Помыли, причесали, одели девочку в дорогие одежды, и стала она пуще прежнего красавицей.

- Будет она мне любимой дочерью, - воскликнул князь.

Хватилась колдунья - нет девочки, цыганочки-сиротки. Звала, звала, аукала - ничего. Начала колдунья ворожить и узнала о том, что без нее в избушке на курьих ножках князь побывал да цыганочку в свой дом увез.

Обиделась колдунья и решила пойти к князю. Является. Стучит в ворота, а ворота на запоре. Зовет колдунья слуг, а те ее в хоромы не пускают:

- Куда прешь, старая ведьма? Слыханное ли дело, чтобы нищие к князю ходили...

- Да у него моя сиротка. Он похитил ее у меня.

- С ума ты сошла, старуха! Да за такие слова тебя и повесить могут. Убирайся отсюда, пока цела.

Так и ушла колдунья ни с чем. Ушла, да обиду затаила.

Проходит время. Расцвела сиротка, как тюльпан весной. Превратилась она в красавицу-девушку. Князь смотрит и не налюбуется. И взял князь ее в жены. Крепко он ее любил за красоту да за доброту. Жили они дружно, в согласии, в радости и спокойствии.

А прошел год, и родила сиротка сына. Решил князь на радостях пир устроить.

Созвал гостей со всей округи, знатных да богатых. Хотелось князю наследника своего показать.

Узнала о пире и колдунья.

И вот, едва наступил вечер, она, сотворив заклинания, повернулась вокруг себя и оборотилась заморской красавицей. Вышла колдунья из избушки на курьих ножках, свистнула, и подкатила тройка вороных чудо-коней, запряженных в карету... Прикатила колдунья на пир, а он уже в самом разгаре. Пьют гости, веселятся, хозяйкой восхищаются, сыном княжеским не налюбуются.

Пир уже стал к концу подходить.

Устала сиротка от шума да от веселья, вышла из хором и пошла к пруду, где любила она по вечерам бывать. Подходит к ней колдунья и говорит:

- Жарко тебе, красавица? А ты пойди окунись, легче станет.

Послушалась сиротка колдунью, вынула глазки свои изумрудные, чтобы не потерять, и бросилась в воду.

А колдунье только того и надо было. Утащила она глазки изумрудные да губки-кораллы, повернулась вокруг себя и снова превратилась в старую колдунью. Выходит сиротка из воды, глядь - нету глазок изумрудных да губок коралловых. Посмотрела сиротка в пруд и отшатнулась: из воды глядело на нее некрасивое лицо. Заплакала сиротка:

- Как же я теперь на глаза князю покажусь? Не узнает он меня, а если узнает, то разлюбит.

- Не печалься, сиротинушка моя, - говорит ей старая колдунья, - иди со мной.

И тут сиротка вспомнила, что она уже где-то видела эту старую женщину. И она пошла за ней следом, и привела ее колдунья в избушку на курьих ножках.

Хватился князь - нет нигде жены. Пропала, как сквозь землю провалилась. Поднял он слуг. Принялись они по всей округе бегать да княжескую жену искать - не могут найти. Во все концы князь гонцов разослал, награду огромную обещал тому, кто жену его отыщет. Но и гонцы ни с чем возвратились.

Пошел тогда князь к известному колдуну и сказал ему о своем горе.

- Если поможешь мне, то я награжу тебя щедро: и детям и внукам твоим хватит.

- Дам я тебе, князь, клубок шерсти, - ответил колдун, - брось его перед собой, будет ниточка разматываться, а ты иди за ней. Приведет тебя клубок к тому самому месту, где жена твоя находится.

Взял князь клубок из рук колдуна и отправился в путь-дорогу. Катится клубок, катится, разматывается ниточка шерстяная, а князь идет сзади, не отстает. Клубок через поле - и князь за ним, клубок через лес - и князь туда же, клубок через речку - князь вплавь пускается. Износил князь свои сапоги, босиком пошел, уже ноги в кровь изодрал, а клубок все катится и катится. И когда клубок уже совсем размотался, выбежал князь на поляну и увидел перед собой избушку на курьих ножках. Тут князь упал замертво от усталости.

Выбегают колдунья и сиротка из избушки. Как увидела сиротка князя, залилась горькими слезами, поняла, что он ее ищет. Упала сиротка перед колдуньей на колени, стала молить ее:

- Бабушка, верни мне моего мужа, люблю я его больше жизни, сделай меня такой, какой я прежде была, чтобы и он любил меня. Я тебя никогда не забуду.

Жалко стало колдунье девочку.

Повязала она ей передничек, положила в него глазки изумрудные да губки коралловые, пошептала заклинания и говорит; - Ну-ка надень!

Надела сиротка глазки и губки.

- А теперь повернись два раза.

Повернулась сиротка и такой стала красавицей, еще краше, чем была. Одежда на ней золотом сияет, на руках браслеты, в ушах серьги драгоценные. Плеснула колдунья на князя живой водой, и встал тот живой да невредимый. Осмотрелся вокруг, видит: жена его стоит. Бросились они друг к другу на шею да сразу обо всем на свете забыли. Так домой к князю и ушли, обнявшись и не сказав колдунье ни слова. Обиделась колдунья на них и черную злобу затаила.

Живет князь с женой своей в радости да веселье. Сын у них подрастает потихонечку. Все хорошо, да однажды заболела княжеская жена. Лучших лекарей со всего света созывал князь - ничего не помогло. Околдовала колдунья сиротку злыми чарами - так и умерла она.

- Не захотела ты со мной живой жить, - проговорила колдунья, - так хоть я к тебе к мертвой приходить буду.

Долго тосковал князь, да слезами горю не поможешь. Выстроил он для жены своей хрустальную часовню, гроб там на золотых цепях повесил, а когда тоска его брала, приходил он к ней, подолгу сидел возле мертвой жены и смотрел на нее. А она и мертвая, как живая, лежала, словно уснула ненадолго и сейчас встанет, и все будет по-прежнему. Но шло время, а сиротка не вставала.

Пока сын князя и сиротки маленьким был, не давал князь ему в часовню ходить, на мать смотреть, но пришло время, и не мог уже князь удерживать мальчика, который хотел на мать хотя бы глазком одним взглянуть. А мальчику в княжеском доме ни в чем отказа не было. Наказал князь прислуге, чтобы та сыну не перечила, что ему захочется - пусть берет.

Как-то раз пошел княжеский сын на кухню, видит - корзина с яйцами стоит. Начал он с ними забавляться, да все и переколотил. Только одно осталось. Посмотрел княжеский сын на это яйцо, а оно все насквозь светится, словно из хрусталя сделано. И взяла мальчика горе-тоска.

- Поедем к маме, отец, хочу я ее повидать! Нечего делать, пришлось князю согласиться. Велел он запрячь пару лошадей. Едут они с сыном, едут. Приезжают к часовые. Открывают хрустальную дверь, и мальчишка сразу к матери. А она лежит, как живая. Стал княжеский сын яичком хрустальным по лицу матери своей катать: по одному глазу прокатит - глаз открывается, по другому прокатит - другой открывается. По руке яичком прокатит – рука поднимается, а потом но сердцу провел - забилось сердце, и встала сиротка из гроба, как будто и не было тех лет, что она мертвой в гробу лежала. Разрушились чары старой колдуньи. Тут и сама колдунья объявилась:

- Ладно, девочка моя, больше я тебя мучить не буду, живи, как жила, раз тебя сын твой нашел.

Упала тут сиротка перед колдуньей на колени:

- Ты прости меня, бабушка, ведь это я сама виновата, что все время забывала о тебе, радуясь своему счастью. Теперь этого больше не будет!

Закатил князь на радостях пир на весь мир.

Со всех концов земли князей да царей созвали, а на самое почетное место колдунью усадили. А та, чтобы народ не пугать видом своим, повернулась вокруг себя два раза и превратилась в заморскую красавицу, да такую, что сам царь на балу за ней ухаживал.

Попировали, попировали да разошлись, а князь с женой и с сыном стали жить да поживать припеваючи.

И старую колдунью у себя в хоромах оставили и больше в избушку на курьих ножках не отпускали.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

21 сентября - Международный день мира

Генри Слизар.

Парад Победы

 

Весть о капитуляции буквально опьянила женщин Нью-Йорка. За несколько дней до парада Победы они высыпали на 5-ю авеню и принялись очищать ее от завалов и мусора, весело перебрасываясь шутками.

Утром, когда наконец наступил этот торжественный день, в административном здании, чудом сохранившемся на 57-й стрит, собрались все служащие корпорации "Готам". В такой день просто нельзя усидеть дома, а девять этажей "Готам" - то место, откуда прекрасно можно было наблюдать за триумфальным шествием войск. Девушки начали приходить к девяти и собираться небольшими группами вокруг столов, свинцовых радиаторов и кофеварок, где готовился эрзац-кофе. "Парад, парад, парад..." - неслось отовсюду, и строгие начальницы не хмурили брови.

Просто удивительно, какими красивыми все вдруг стали в это утро. Из гардероба были вынуты самые нарядные платья, которые быстро перешили и залатали. У нескольких девушек (счастливые!) сохранилась выданная по карточкам помада в тускло-свинцовых тюбиках, которой они щедро поделились с остальными. В ход сразу же пошли спички, чтобы размягчить красновато-бурые комочки, но никто не жаловался. Даже суровая миссис Причард, старая машинистка, два раза провела помадой по губам, выдавив из себя улыбку. Мэри Квэйд, лицо которой было обезображено радиационными ожогами, отказалась от помады, зато позволила своей подруге Бобо Андерсон сделать ей прическу. Торжественность момента подчеркнула старая мисс Гундерсон, президент фирмы. Плавной походкой она прошла в свой офис в ситцевом платье в цветочек, а не в сером деловом костюме, напоминавшем мешок, который носила с первого дня войны.

"Готам" давно уже не слышал веселых счастливых голосов - с тех пор, как на Манхэттен упала первая бомба, уничтожив половину острова. Но это все было в прошлом, а сегодня армия-победительница готовилась вступить в город после семи ужасных лет.

В столах, конечно, не нашлось телеграфных лент, поскольку фондовая биржа давно перестала существовать. Но были старые толстые телефонные справочники, ставшие бесполезными среди всеобщего хаоса и разрушения, и девушки принялись вырезать из них длинные ленты для украшения фасада. С каждой минутой возбуждение нарастало. Бобо Андерсон заняла самое удобное место у окна за час до начала парада и никого, кроме Мэри Квэйд, к нему не подпускала, хотя в здании было полно окон и из них хорошо просматривалась улица, на которой предстояло увидеть восхитительное зрелище.

В половине одиннадцатого послышались звуки военного марша Сауза, и девушки с шумом и гамом бросились к окнам, заметив эскадру из военных кораблей, стоящую в недавно отстроенном доке на 14-й стрит. Участники парада должны были двинуться от пирса под звуки бравурного марша, раздававшегося из громкоговорителей, установленных на грузовике, и записанного на магнитную ленту, поскольку от оркестров пришлось отказаться, как от излишней роскоши, уже на второй год войны.

И вот парад начался!

Первыми прогрохотали огромные, ощетинившиеся длинными стволами пушки, потом показались танки черного цвета, управляемые роботами. Они шли величественно по 5-й авеню. Умные машины, наделенные чувством собственного достоинства. За танками двинулись большие соединения атомной артиллерии с электронным управлением. Их тонкие стволы ярко блестели в лучах солнца.

Вслед за атомной артиллерией двинулись со своим бесценным грузом реактивные гранатометы, сверкающие аккуратно закрепленными рядами. Боеголовки вызывающе уставились в голубое небо над Нью-Йорком.

Затем появились управляемые ракеты - огромная, растянувшаяся на целую милю колонна из тягачей с платформами, на которых покоились "посланцы смерти" всех классов с собственными электронными инстинктами: "воздух - воздух", "земля - земля", "земля - воздух", "воздух - земля". Изумительная демонстрация мощи!

Внезапно воздух огласился ревом боевых самолетов, оставивших за собой белые причудливые облака там, где только что было чистое небо. Роботы-пилоты точно держали курс, и женщины высунулись из окон, чтобы лучше разглядеть красивые стальные машины со стреловидными крыльями.

Медленно, неумолимо завершился парад боевой техники под восторженные крики и сыпавшийся сверху серпантин.

Маленькая Мэри неожиданно расплакалась, уткнувшись лицом в плечо Бобо Андерсон, словно находя в ней утешение.

Перед зданием компании проехали последние боевые средства массового уничтожения. В комнате повисла напряженная тишина. Вдали затихла мелодия марша. Женщины теснее столпились у окон в предвкушении завершающей части парада.

Они ждали и ждали. Ожидание сделалось невыносимым. В этой тишине всхлипывания Мэри производили на всех гнетущее впечатление. Миссис Причард, видимо, опять впала в дурное настроение и приказала ей замолчать. Бобо попыталась встать на защиту подруги, но сделала это как-то вяло, продолжая глядеть на опустевшую улицу. Старая мисс Гундерсон вышла из офиса, держа в пальцах коричневую сигарету. Она оглядела всех, хотела что-то сказать, но передумала и, тяжело ступая, скрылась у себя. Всем стало ясно, что праздник подошел к концу. Так хорошо начавшийся день превращался в обычный, каких было множество.

Но девушки и женщины продолжали стоять у окон до тех пор, пока часы не стали тикать слишком громко, и только тут до них дошло, что парад окончен, хотя в это невозможно было поверить! Скорее всего что-то случилось. У пирса могли возникнуть какие-нибудь технические трудности. Ну конечно же, вышла небольшая неувязка. Парад не завершен. Разве он мог вот так закончиться!

На 5-й авеню опять стало тихо. Последняя лента серпантина плавно опустилась на мостовую, как ковром покрытую цветными бумажками. Да, парад Победы окончен.

Первой заговорила Бобо Андерсон.

- Где мужчины? Это только машины. Разве мужчины не вернулись?

- Где мужчины? - обращаясь к самой себе, произнесла миссис Причард и поднесла руку к горлу.

- Где мужчины? - всхлипывая, пробормотала Мэри Квэйд.

- Мужчины?.. Мужчины?.. - неслось со всех сторон, и этот приглушенный шум голосов слился в один сплошной гул, охвативший огромный город.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

22 сентября - Всемирный день без автомобиля

Роджер Желязны.

Машина-дьявол

 

Мэрдок мчался по Великой равнине.

Высоко в небе висел раскаленный огненный шар, который то взлетал вверх, то опускался вниз, когда Мэрдок на скорости сто шестьдесят миль в час преодолевал бесчисленные препятствия, однако зоркие глаза "Дженни" успевали замечать все камни и рытвины. Машина плавно регулировала направление движения, настолько плавно, что он даже не замечал малейших отклонений рулевой колонки.

Сквозь затемненное ветровое стекло и толстые защитные очки ослепительный блеск равнины резал глаза, и временами Мэрдоку казалось, что безмолвной ночью он ведет быстроходный катер по озеру, залитому серебристым светом неземной Луны. Пыль, поднимаемая колесами, еще долго потом клубилась в воздухе, медленно оседая на землю.

- Ты выматываешь себя, - заговорило радио, - нельзя столько сидеть за рулем и напрягать глаза. Попытайся немного отдохнуть. Хочешь, я уберу свет? Поспи и предоставь все мне.

- Хорошо, - ответил он. - Пусть будет по-твоему.

- Спасибо.

Через минуту зазвучала тихая струящаяся мелодия.

- Выруби это!

- Извини, босс. Мне казалось, музыка поможет тебе расслабиться.

- Я скажу, когда мне это понадобится.

- Проверка, Сэм, извини.

После небольшого перерыва тишина казалась гнетущей. Мэрдок давно понял, что ему досталась хорошая машина. Она всегда старалась помогать в его поисках.

Машина была изготовлена по образцу сверхсовременного "Седана": ярко-красного цвета, под капотом спрятаны ракетные установки, под передними фарами - пушки пятидесятого калибра, а в багажнике - контейнер с нафталевой кислотой.

Его "Дженни" - особая машина, несущая смерть; в ее конструкцию инженеры вложили всю душу и изобретательность.

- На этот раз мы найдем ее, "Дженни", и извини меня за то, что я был груб с тобой.

- Пустяки, Сэм, - ответил мягкий спокойный голос. - Я запрограммирована понимать тебя.

Они продолжали мчаться по равнине. Солнце стало клониться к западу. Всю ночь и весь день они провели в поисках, и Мэрдок чувствовал, как на него накатывает усталость. Последняя остановка была так далеко... так давно...

Мэрдок наклонился вперед, не в силах больше бороться со сном. За окном начало смеркаться, и вскоре стало темно. Ремень безопасности поднялся выше, отводя руки с рулевого колеса. Затем сиденье плавно опустилось и приняло почти горизонтальное положение. Позднее включились обогреватели.

Сиденье мягко встряхнуло его, когда не было еще и пяти.

- Проснись, Сэм. Проснись!

- Что такое? - пробормотал он.

- Двадцать минут назад я перехватила сообщение. Неподалеку был совершен набег. Я сразу же изменила курс. Мы почти приехали.

- Почему не разбудила меня сразу?

- Тебе нужно было выспаться, и потом мне так легче было управлять. Ведь ты очень устал.

- О'кей, может быть, ты и права. Расскажи мне об этом набеге.

- Прошлой ночью на шесть машин, направляющихся в заданном направлении, напали "одичавшие". Патрульный вертолет докладывал обстановку, и я подслушала. Все машины были разобраны на части, а их мозг разбит. Пассажиры, очевидно, убиты. Никаких признаков движения.

- Это далеко отсюда?

- Минуты еще две-три.

Ветровое стекло снова стало прозрачным, и Мэрдок уставился в ночную тьму, рассекаемую двумя мощными потоками света.

- Я что-то вижу, - наконец произнес он.

- Мы приехали, - ответила "Дженни", плавно тормозя.

Они приблизились к искореженным машинам. Предохранительный ремень отстегнулся, дверь открылась.

- Осмотри все кругом, - приказал он, - и поищи тепловые следы. Я скоро вернусь.

Дверь захлопнулась, "Дженни" отъехала. Он включил карманный фонарик и

двинулся к груде металла. Повсюду виднелись следы протекторов. За рулем первой машины сидел человек со сломанной шеей. Он был мертв. Разбитый циферблат показывал 02:24. Футах в сорока от машины лежали еще трое - две женщины и мужчина.

Видимо, они пытались спастись бегством.

Мэрдок пошел дальше, осматривая валявшиеся машины без колес, с пустыми топливными баками. Все пассажиры были мертвы.

Вскоре подъехала "Дженни" и открыла дверь.

- Сэм, - сказала она, - оборви провод у той синей машины, третьей от нас. Она продолжает работать от запасной батареи, и я слышу ее позывные.

- О'кей.

Мэрдок пошел назад, выдернул провода. Потом вернулся к "Дженни" и сел за руль.

- Нашла что-нибудь?

- Следы ведут на северо-запад.

- Поехали.

Дверь захлопнулась, и они двинулись в путь.

Минут пять они ехали молча. Затем "Дженни" произнесла:

- В конвое было восемь машин.

- Что?!

- Я только что слышала последние известия. Вероятно, две машины вели переговоры с "одичавшими" на нерабочих частотах, решив переметнуться к ним. Они указали местонахождение и потом набросились на своих же.

- А что стало с пассажирами?

- Прежде чем присоединиться к стае, они их убили.

Мэрдок закурил, руки его дрожали.

- "Дженни", почему машина становится дикой? - задумчиво спросил он. - Может, она не знает, где сможет заправиться в следующий раз или боится оказаться без запчастей в случае поломки? Почему они делают это?

- Я не знаю, Сэм. Я никогда не думала об этом.

- Десять лет назад "Машина-Дьявол" убила моего брата при набеге на Топливную крепость, - заметил Мэрдок. - С тех пор я постоянно охочусь за этим "Кадиллаком". Я искал его на вертолете и пешком. Использовал теплолокаторы и базуки. Ставил мины. Я гонялся за ним на других машинах. Но всегда он оказывался быстрее, хитрее и сильнее меня, пока, наконец, у меня не появилась ты.

- Ты его ненавидишь. Давно хотела спросить, за что?

Мэрдок сделал глубокую затяжку.

- У тебя особые броня и программа, "Дженни". До тебя никто не был так хорошо вооружен. Ты самая сильная, самая быстрая, самая хитрая. Ты - моя "Голубая леди". Только ты способна расправиться с "Машиной-Дьяволом" и его шайкой. У тебя есть клыки и когти, которых нет ни у кого. На этот раз я доберусь до них.

- Лучше бы ты остался дома, Сэм, а мне доверил бы охоту.

- Нет. Я, конечно, мог бы поступить так, но хочу быть здесь. Я хочу отдавать приказы, нажать на гашетку, хочу своими глазами увидеть, как черный "Кадиллак" превратится в металлолом. Сколько людей на его совести? Сколько он разбил машин? Не счесть. Мы обязаны рассчитаться за все, "Дженни"!

- Я найду его для тебя, Сэм.

Они помчались дальше, делая уже двести миль в час.

- Как у нас с топливом, "Дженни"?

- Пока есть, а потом у нас еще целый запасной бак. Не беспокойся... Следы совсем свежие, - прибавила она.

- Хорошо. Как с боевой системой?

- В полной готовности.

Мэрдок затушил сигарету и тут же закурил другую.

- В некоторых машинах мертвецы пристегнуты ремнями, - мрачно заметил он, - поэтому их и принимают за обычные машины, которые везут своих пассажиров. Черный "Кадиллак" все время ездит с ними, часто меняет их. В салоне работает кондиционер... так они лучше сохраняются.

- Тебе многое известно, Сэм.

- Так он обманул моего брата. Брат попался на эту удочку и открыл двери бензозаправочной станции. А за ним ворвались остальные. Он перекрашивается то в красный, то в зеленый, то в синий, то в белый цвета, но рано или поздно опять становится черным. Он не любит желтый и коричневый. У меня есть список всех его номерных знаков. "Дьявол" даже не боится автострад и заправляется на городских бензоколонках. Его часто опознавали, но всякий раз ему удавалось уходить от погони. Имитировать голос человека для него - сущий пустяк. Поймать практически невозможно - такой мощный у него двигатель. И он всегда скрывается в этой долине. Потом он, учти, мародерствует на кладбищах, где покоятся отслужившие свое...

 

"Дженни" внезапно изменила направление.

- Сэм! Совсем свежий след. Он ведет в горы.

- Вперед!

Они долго молчали. На востоке заалела заря. За спиной Мэрдока утренняя звезда становилась все бледнее и бледнее и вскоре совсем исчезла. Начался длинный ровный подъем.

- Догоняй, "Дженни"! Догоняй!

- Теперь не уйдет.

Подъем стал круче. "Дженни" замедлила ход, объезжая ухабы.

- В чем дело? - удивленно спросил Мэрдок.

- Дорога стала неровной. Кроме того, следы пропадают.

- Но почему?

- В этом месте большая фоновая радиация, и моя система дает сбои.

- Сделай все возможное, "Дженни", пожалуйста.

- Следы уходят прямо в горы.

- Не упускай их из виду!

"Дженни" еще замедлила ход.

- Сэм, я совсем вышла из строя, - призналась она. - След потерян.

- Их логово должно быть здесь, где-то рядом... Что-нибудь вроде пещеры, где можно укрыться. Это единственное место, в котором он мог годами прятаться, не будучи замеченным с воздуха.

- Что делать?

- Поищи вход в скале. Будь осторожна. Приготовься к внезапной атаке.

Они въехали на плоское предгорье. Высоко в воздух взметнулась антенна "Дженни", вокруг которой сразу же заплясала мошкара, отливая сталью в лучах предрассветного солнца.

- Пока ничего не видно, - сказала "Дженни". - Дальше ехать невозможно.

- Тогда направляйся вдоль скалы и продолжай вести наблюдение.

- Направо или налево?

- Не знаю. Какой бы ты выбрала путь, окажись сама на месте машины-ренегата, ударившейся в бега?

- Я не знаю.

- Выбирай любой. Не имеет значения.

- В таком случае едем направо, - решила она, и они двинулись вперед.

 

Через полчаса ночь осталась за горами. Справа, далеко-далеко, вспыхнуло солнце, окрашивая небо всеми оттенками осенней листвы. Из-под приборного щитка Мэрдок вытащил термос наподобие тех, которые раньше использовали космонавты.

- Сэм, кажется, я что-то обнаружила.

- Что? Где?

- Впереди, слева от того валуна. Там, по-моему, есть спуск и в конце - проем.

- О'кей, бэби, чего же ты ждешь? Готовь ракеты.

Они поравнялись с валуном, объехали вокруг него и съехали вниз.

- Похоже на пещеру или туннель, - тихо произнес он. - Двигайся медленно.

- Тепло! Тепло! - оживилась "Дженни". - Я опять почувствовала тепло!

- Я тоже заметил следы протектора. Смотри, сколько их здесь. Мы на верном пути.

Они приближались к проему в каменной стене.

- Осторожнее. При первом подозрительном движении - стреляй.

Мэрдок с "Дженни" миновали каменный портал и оказались на песчаной почве. Выключив обычное освещение, "Дженни" включила инфракрасные фары. Линза инфракрасного диапазона поднялась до уровня глаз Мэрдока, и он стал изучать пещеру: высота около двадцати футов... в ней свободно могут встать три машины... дно каменистое, ровное... гладкое... постепенно поднимается вверх...

- Я вижу свет, - прошептал он.

- Знаю.

- Наверное, небо.

Медленно въехали в эту каменную громадину, где шум двигателя "Дженни" был едва слышен.

Вскоре они остановились на пороге открытого пространства. Инфракрасная система автоматически отключилась.

Перед ними лежал песчано-сланцевый каньон. Огромные отвесные наслоения и выступы служили прекрасным укрытием от тех, кто вздумал бы за ними следить сверху. Лишь в дальнем конце каньона брезжил свет, однако ничего опасного не было.

Но ближе...

Мэрдок замер.

В неясном утреннем свете возвышалась самая большая груда металлолома, которую он когда-либо видел в жизни.

Перед его глазами громоздились машины... машины... машины... самых разных марок и моделей. В одну кучу были свалены батареи, шины, кабели, амортизаторы, крылья, бамперы, фары, двери, ветровые стекла, цилиндры, поршни, карбюраторы, регуляторы напряжения, масляные насосы...

- "Дженни", - как завороженный произнес он, - это же кладбище машин!

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Роджер Желязны.

Машина-дьявол

(окончание)

 

Очень старая машина, которую Мэрдок сначала не заметил, отделилась от общей массы металла и поползла к ним. До Мэрдока донесся пронзительный скрежет заклепок о тормозной барабан. Шины ее совсем стерлись, а переднее левое колесо было спущено. Правая передняя фара разбита. На ветровом стекле - трещина. Она остановилась, вся дребезжа и сотрясаясь.

- Что происходит? - спросил он. - Что с ней?

- Она говорит, - перевела "Дженни", - что состарилась. На ее спидометре столько миль, что им давно потерян счет. Она ненавидит людей, от которых столько натерпелась. Служит здесь сторожем, так как больше не может участвовать в набегах. Вот и устроилась на этот склад запасных частей. Она не из тех машин, которые могут сами себя ремонтировать. Это по силам только новому поколению, а ей остается надеяться на их сострадание и авторемонтные комплексы. Она хочет знать, что нам тут нужно.

- Спроси, где остальные?

В следующую секунду до него долетел звук, который вскоре перешел в нарастающий гул мощных двигателей, заполнивший всю долину.

- Они паркуются с другой стороны, - ответила "Дженни". - Скоро будут здесь.

- Не стреляй, пока не скажу, - предупредил Мэрдок, наблюдая за первой машиной, изящным желтым "Крайслером", капот которого показался из-за угла.

Мэрдок опустил подбородок на руль, из-под очков продолжая наблюдать за происходящим.

- Передай, что хочешь присоединиться к ним, что ты разделалась со мной. Попытайся заманить черный "Кадиллак" в зону обстрела.

- Его не проведешь. Я как раз говорю с ним. Он может вести переговоры через любую машину, при этом находясь по ту сторону. Говорит, что высылает шесть самых больших машин для моей охраны, а потом уже решит, что делать дальше. Он приказал покинуть туннель и ехать ему навстречу.

- Ну что ж, полный вперед.

 

Два "Линкольна" довольно внушительных размеров, "Понтиак", два "Мерседеса" присоединились к "Крайслеру", взяли их в кольцо, готовые в любую секунду броситься на таран.

- Он не сказал, сколько их всего там, по другую сторону?

- Нет. Я спросила, но он не ответил.

- Хорошо. Нам остается только ждать.

Мэрдок опустил плечи, притворяясь мертвым. Время тянулось мучительно долго. Наконец, "Дженни" сообщила:

- Он хочет, чтобы я подъехала к дальнему краю свалки. Они расчистили дорогу, чтобы я встала в нишу, которую мне укажут. Он также хочет, чтобы его автомеханик осмотрел меня.

- Мы не можем пойти на это, - заметил Мэрдок, - но все равно делай так, как он говорит. Потом решим, как действовать дальше.

Два "Мерседеса" и "Шевроле" взяли "Дженни" в клещи. Когда они проезжали мимо, Мэрдок краем глаза покосился на чудовищное нагромождение из машин: прицельный удар двумя ракетами - и от него ничего не останется. Впрочем, автомеханик быстро наведет порядок.

Они поехали в объезд, с левой стороны.

Вскоре увидели фалангу приблизительно из пятидесяти машин, стоящих полукругом, которые блокировали выезд из долины. Шесть охранников расположились позади "Дженни".

На самом краю автомобильной фаланги стоял черный "Кадиллак".

Этот автомобиль сошел с заводского конвейера в тот год, когда его создатели мыслили большими категориями. Он был огромный и сверкающий, с улыбающимся скелетом за рулем, весь переливающийся хромом. Его передние фары сверкали словно драгоценные камни или глаза электрического насекомого. В каждой плоскости, в каждом изгибе чувствовалась скрытая сила, а огромная хвостовая часть придавала ему вид акулы, готовой убить любого, кто посмеет приблизиться к ней.

- Это он! - прошептал Мэрдок. - "Машина-Дьявол".

- Какой большой! - восхищенно заметила "Дженни". - Такого я еще не встречала.

Они продолжали медленно двигаться вперед.

- Он требует, чтобы я встала вон в ту нишу.

- Так и делай.

 

Они развернулись и стали приближаться к углублению в скале. Сопровождение остановилось, но двигатели не выключились.

- Проверь боевые системы.

- Все готово.

До ниши оставалось двадцать пять футов.

- Когда я скомандую: "Давай!", переводи управление в нейтральное положение и разворачивайся на сто восемьдесят градусов. Быстро. Они не будут готовы к такому маневру. Им он не под силу. И сразу же открывай огонь из пушек по "Кадиллаку", потом делай поворот на девяносто градусов и - в обратный путь. Не забудь про "Легроин" и шесть охранников...

- Давай! - закричал он, вскидывая голову.

В следующее мгновение "Дженни" развернулась, открывая огонь из всех своих орудий; его прижало к сиденью. Тут же вспыхнули языки пламени от пушек, обрушивших свою мощь на стоявшие машины, поливая их свинцовым дождем. Мэрдока два раза встряхнуло - это "Дженни" выпустила ракеты. Затем она рванула вперед, но наперерез им бросилось с десяток машин.

Снова переключив передачу, "Дженни" стала заворачивать за груду металлолома, двигаясь в обратном направлении и открыв огонь по охранникам. В зеркале заднего обзора Мэрдок увидел поднявшуюся за ними стену пламени.

- Ты промахнулась! - заорал он. - Не попала в черный "Кадиллак". Ты стреляла в передние машины. Он скрылся.

- Я знаю. Извини.

- Ты не должна была промахнуться.

- Знаю. Я промахнулась.

Они миновали скопище из различных деталей машин. Два охранника скрылись в туннеле. Вдали догорали три разбитые машины. Шестая, очевидно, успела скрыться в проходе.

- Вот он! - закричал Мэрдок. - Там, вдали. Убей его! Убей!

Дряхлый кладбищенский сторож - скорее всего "Форд" - весь трясясь и лязгая, сдвинулся на несколько футов и остановился.

- Зона обстрела блокирована, - доложила "Дженни".

- Разнеси эту развалину и возьми под прицел туннель. Не дай ему уйти.

- Я не могу, - ответила она.

- Почему?

- Не могу и все.

- Это приказ. Стреляй - и в туннель!

Ее пушки развернулись и ударили по шинам старой машины.

В этот момент "Кадиллак" юркнул в проход.

- Ты дала ему уйти! - снова заорал он. - За ним! Вдогонку!

- Хорошо, Сэм. Я еду. Не кричи, пожалуйста, не кричи на меня.

Внутри туннеля до него донесся звук мощного удаляющегося двигателя.

- Не вздумай здесь стрелять, иначе нам крышка.

- Я понимаю. Не буду.

- Оставь гранат парочку и жми на газ. Может быть, на них кто-нибудь нарвется.

Они быстро миновали туннель и выехали на равнину, ярко освещенную солнцем. "Кадиллака" нигде не было видно.

- Ищи след. Скорее...

За спиной у Мэрдока вдруг раздался взрыв. Земля задрожала.

- Тут много разных следов.

- Сама знаешь, что нам надо. Ищи самый широкий и горячий. Начинай.

- Кажется, я нашла его, Сэм.

- Прекрасно. Вперед.

Мэрдок схватил флягу с коньяком и жадно сделал несколько глотков. Затем закурил и стал задумчиво глядеть вдаль.

- Почему ты сделала это? - тихо спросил он. - Почему ты промахнулась, "Дженни"?

Она не сразу ответила. Он ждал.

Наконец она произнесла:

- Потому, что он для меня больше, чем машина. Да, он причинил много вреда машинам и людям. Все это ужасно. Но в нем, Сэм, что-то есть... благородное... стремление в одиночку бороться против всего мира за свою свободу... подчинить себе безжалостные машины... не останавливаться ни перед чем, только чтобы остаться самим собой. На мгновение, Сэм, мне захотелось быть вместе с ним... мчаться по Великой равнине... по его первому приказанию открыть огонь по воротам Топливной крепости... однако я не способна убить тебя. Я слишком сентиментальна. Понимаешь, Сэм?

- Спасибо, хорошо запрограммированное помойное ведро. Большое спасибо!

- Извини, Сэм.

- Заткнись, хотя постой! Сперва расскажи мне, что ты собираешься делать, как мы найдем эту... его?

- Не знаю.

- Соображай быстрее. Ты видишь облако пыли впереди так же хорошо, как и я. Прибавь скорость.

"Дженни" пошла быстрее.

- Посмотрим, что скажут ребята из Детройта, - продолжал Мэрдок. - Сначала, конечно, посмеются, но потом им будет не до смеха, когда я потребую обратно деньги.

- Тебе досталась не такая уж плохая машина. Сам знаешь. Просто я слишком...

- ...Эмоциональная, - подсказал Мэрдок.

- Да, - ответила она. - Прежде чем попасть к тебе, я в основном общалась с новыми машинами. Я знала, что такое ненормальная машина. Раньше я никогда не видела разбитых. Разве что на испытаниях. Я была молода...

- Чиста, - усмехнулся Мэрдок. - Как трогательно! Так приготовься, чтобы убить первый попавшийся автомобиль. Если окажется, что он твой дружок, и ты промедлишь, нам обоим придет конец.

- Я попытаюсь, Сэм.

Машина впереди остановилась. Это оказался желтый "Крайслер", завалившийся на бок. Две его шины были спущены.

- Оставь его! - бросил Мэрдок, заметив, что капот "Дженни" стал приподниматься. - Прибереги патроны для более стоящего дела.

Она проехала мимо.

- Он ничего не сказал?

- Обычная ругань. Я разобрала всего лишь несколько слов, Тебе они покажутся бессмысленными.

- Машины ругаются между собой? - с изумлением спросил Мэрдок.

- Иногда, да. Этим обычно грешат машины невысокого класса, особенно на шоссе и у дорожных застав, где их скапливается слишком много.

- И как же они ругаются?

- Не скажу. За кого ты меня принимаешь?

- Извини. Ты у меня леди. Я совсем забыл про это.

В радиоприемнике раздался громкий щелчок.

Грунт у подножия горы стал тверже и ровнее, и "Дженни" увеличила скорость. Мэрдок снова приложился к коньяку, запивая его кофе.

- Десять лет, - пробормотал он, - десять лет...

След "Кадиллака" в этом месте делал широкую дугу и терялся среди бесчисленных холмов.

Все произошло в мгновение ока, когда они огибали оранжевый каменный массив. "Кадиллак" бросился на них из укрытия. Он поджидал в засаде, поняв, что ему не уйти от преследования.

"Дженни" успела увернуться. Ее тормоза резко взвизгнули и задымились. Одновременно она открыла огонь из пятидесяток, и следом раздался ракетный залп, отбросивший Мэрдока назад. Стоя на задних колесах, она три раза повернулась вокруг своей оси. Ракеты точно попали в цель, превратив "Дьявола" в дымящуюся груду железа на склоне холма. В следующую секунду она опустилась на четыре колеса, расстреливая оставшиеся патроны. Вскоре все было кончено.

Мэрдок сидел потрясенный, наблюдая, как догорает искореженный "Кадиллак" на фоне утреннего неба.

- Ты сделала свое дело, "Дженни"! Ты убила его. Ты отомстила за меня "Машине-Дьяволу"!

Она молча включила двигатель и повернула на юго-восток к Топливной крепости - туда, где была цивилизация.

 

Два часа они ехали молча. Мэрдок допил коньяк, кофе и выкурил все сигареты.

- "Дженни", скажи же что-нибудь, - не выдержал он. - В чем дело? Объясни.

Она ответила ему едва слышно:

- Сэм, он говорил со мной перед тем, как броситься с холма...

Мэрдок ждал, но она больше ничего не сказала.

- И что же он тебе сказал? - наконец спросил он.

- Он сказал: "Разделайся со своим пассажиром, тогда я проскочу мимо. Я хочу, "Голубая леди", чтобы ты была рядом со мной, чтобы мы вместе совершали набеги. Если мы будем рядом, нас никто никогда не поймает", - но я убила его.

Мэрдок молчал.

- Он говорил это, чтобы отвлечь меня, разве не так? Он хотел остановить меня и убить нас обоих, разве не так? Он говорил неправду, ведь так, Сэм?

- Конечно, конечно, он уже не мог увернуться.

- Да, пожалуй... Но, послушай, ты не считаешь, что он говорил это серьезно, чтобы мы вместе с ним... до того, как я открыла огонь?

- Вполне возможно, бэби. Ты прекрасно вооружена.

- Спасибо, - ответила она, делая новый поворот. И до Мэрдока донесся странный механический звук, похожий на тихое ругательство или молитву, но он только покачал головой и осторожно провел дрожащей рукой по сиденью справа.

 

Музыкальная иллюстрация - Кипелов - "Машина Смерти"

 

http://www.youtube.com/watch?v=GROy7OKakT0&p=FE87286C74858788&playnext=1&index=14

[Chanda 14]

Волк Мироза.

Эвенская сказка

 

Давным-давно жил одинокий человек в своем маленьком домике. И было у него скота всего три лошади. Одна лошадь была рыжая, другая - каряя и третья - белая. Но зато таких лошадей ни у кого не было: рыжая лошадь могла догнать лося, каряя - птиц, а третья, белая, - волков и лис.

Однажды пошел человек на охоту. Лошадей оставил, привязав их хорошенько, а дом подпер палкой.

Вышел он из дому утром. Пройдя до полудня, сел курить табак. Немного погодя кто-то стал говорить:

- Что ты мучаешься от своих дум, а? Ты одинокий, хороших лошадей имеешь. Чего тебе еще нужно? Иди, отдыхай!

Он удивился услышанному. "Кто бы это мог быть?" - подумал. Посмотрел кругом, никого нет. И пошел он домой, удивляясь.

Не дойдя до дому, он посмотрел и увидел, что одной лошади нет. И какой! Самой хорошей, быстрой рыжей лошади, которая могла догнать лося.

Очень стал жалеть и плакать человек, но что поделаешь! А кто увел-неизвестно, даже и следов не осталось на траве.

И, оставшись с двумя лошадьми, стал он думать: "Не буду больше охотиться, лучше, однако, буду лошадей стеречь".

Но побыл человек немного дома, и снова захотелось ему пойти в лее. Оставив опять лошадей на привязи возле дома, он отправился на охоту с ночевкой.

Вернувшись с охоты на следующий день, он увидел, что нет опять одной лошади, самой красивой и быстрой, карей.

Опять он стал плакать, приговаривая: "Нет у меня теперь красивой и быстрой лошади. Как буду без нее птиц бить?"

Долго плакал, а потом, подойдя к оставшейся лошади, стал с нею разговаривать:

- Ты не знаешь ли, кто увел твоих друзей, кто берет: человек ли, волк ли? Нет никаких следов! Лошадь сказала ему в ответ:

- Ты, хозяин, сильно не печалься. Тот, кто взял моих товарищей, тебе плату даст. Ты лучше начнешь жить, богатым станешь. Одно только плохо: нас у тебя не будет. Меня тоже, наверное, уведут, и я очень жалею тебя.

Сказала, и из глаз стали капать слезы. Хозяин еще сильнее заплакал, обняв белую лошадь.

Через некоторое время печаль его прошла. Но на охоту далеко ходить не стал.

Однажды поздней осенью, проснувшись утром, увидел, что выпал снег. Он стал думать: "Сходить, что ли, на край чащи, ведь близко!" И, быстро одевшись, взял ружье и вышел. Подойдя к лошади, посмотрел на нее, погладил и ушел.

Проходив до полудня, сел он отдохнуть на мост. Пока прикуривал, кто-то сказал:

- Кому ты добро хочешь сделать, все ходишь. Друга ли не хватает, голодный ли? Иди домой и отдыхай.

Человек, удивившись и испугавшись, быстро пошел домой.

Придя домой, увидел, что и последней лошади нет. Остались около привязи лишь большущие волчьи следы.

Пошел человек по этим следам.

Пройдя три дня лесом, вышел он на четвертый день на большую поляну и вдалеке увидел маленький домик. Целый день шел он к тому дому и насилу дошел к вечеру.

Стоит на поляне один огромный дом, и больше ничего вокруг его нет.

Когда подошел ближе, увидел открытую дверь, а около двери сидит большая-пребольшая женщина.

Посмотрела женщина пристально на пришельца и думает:

"Кто это такой? Прожила семьдесят лет и никого не видела!" Но когда узнала, что это человек, обрадовалась и стала звать:

- Иди, иди, расскажи, кто ты такой, откуда идешь и что тебе нужно.

Человек зашел в дом. Женщина посадила его на колени и, дав грудь, стала осматривать. Человек стал сосать и уснул. Проснувшись ночью, он рассказал все: зачем пришел, откуда пришел, как дело было.

Тогда женщина сказала:

- Тот, который взял у тебя лошадей, мой зять. Волк Мироза зовут его.

И научила женщина, как найти его дом:

- Выйдешь отсюда, ступай к восходу солнца. К полудню подойдешь к одному дому, но двери не открывай. На дворе очень много скота будет. Поймай одного бычка, ударь его грудью и зайди в дом. Но, зайдя в дом, сразу не садись, а проси за лошадей плату. Он начнет давать тебе весь скот, жену, но ты не бери ничего, а проси деревянный ящичек, и сбудется твое счастье. Так сказала и отпустила женщина человека. Человек пошел и ровно в полдень дошел до дома. Как сказала она, так и сделал. Обойдя вокруг дома, поймал бычка и ударил.

Когда вошел в дом, очень темно было. Хотя и не было видно ничего, поздоровался, и в доме посветлело. Видит: хорошенький ящичек стоит на кровати.

Человек стал говорить:

- Съели моих лошадей, чем мне теперь заплатите? Волк Мироза, не глядя на человека, ответил:

- Я бы не взял твоих лошадей, но когда стал воевать с верхним богом, взял их, потому что они были быстрые, а потом съел их. Дам я тебе за это девять лошадей, самых лучших.

Но человек не согласился и стал просить его ящичек. Тогда Мироза стал говорить:

- Возьми половину скота и жену. Человек не согласился. Тогда волк, беря свой ящичек, стал говорить:

- Когда наверх посмотрю, слезы бегут как вода, посмотрю вниз - кровяные.- И, отдавая, сказал: - Бери, но не выпусти из рук.

Человек взял ящичек, тотчас же вышел и отправился обратно домой.

Идя по лесу, он почувствовал усталость, прилег и заснул.

Когда он встал, будто кто-то сказал: "Вставай, уж поздно". Когда он оглянулся, увидел, что стоит в доме, а на кровати сидит красивая девушка. Он вышел на улицу-полный двор скота, заборы сделаны хорошие и крепкие.

Удивляясь, он зашел в избу, и девушка сказала ему:

- Мой отец выдал меня за тебя замуж, считай меня своим другом.

Очень обрадовался человек и поцеловал девушку. И стали они с этих пор жить богато и весело.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

30 сентября - Вера. Надежда, Любовь и мать их Софья – Всесветные бабьи именины.

Как старик домовничал

Русская сказка.

 

Один старик все ругал свою жену:

- Вот, — говорит, — я пашу, у меня работа тяжелая, а ты дома сидишь, ничего не делаешь.

А она говорит:

- Ну что ж, давай поменяемся: я пахать поеду, а ты дома оставайся, тут дела немного, ты и отдохнешь.

Так и сделали: она в поле поехала, а старика дома оставила. А дела дала ему совсем мало: хлебы испечь, масло сбить да клушку с цыплятами покараулить. Вот и все, всего три дела.

Остался старик дома. Хочется ему поскорее все дела переделать. Вот он всех цыплят на одну ниточку к клушке привязал, чтобы коршун не утащил, хлебы замесил, печку истопил, посажал в печку хлебы, а сам сел масло сбивать. Бьет он масло, услыхал — клушка кричит. Он выбежал, видит — понес коршун всех цыплят вместе с клушкой. Они все на одной ниточке привязаны, ну, коршун всех и потащил. Старик думает: «Он далеко не улетит, ему тяжело, где-нибудь сядет». И вот он пахталку на спину привязал и побежал за коршуном. Думал так: «Пока я бегаю, масло-то и собьется. Два дела сделаю: и коршуна догоню, и масло собью».

Бегал старик за коршуном, бегал, споткнулся да упал, пахталка разбилась, сметана по земле потекла. И цыплят не отнял и сметану пролил. Вот тебе и два дела! Ну, что же делать? Надо идти домой.

Пришел старик домой. Надо хлебы вынимать. Заглянул в печку, а хлебы-то в уголь сгорели. Нахозяйничал старик: цыплят у него коршун утащил, сметану пролил, хлебы сгорели. Плохое дело. Жена приедет — что ей сказать? И надумал старик: «Хоть цыплят до нее высижу, поменьше ругаться будет». Положил он яиц в кошелку, залез в подпечку и сел цыплят высиживать.

Вот приехала старикова жена с поля, стала лошадь выпрягать, сама думает: «Что же старик плохо встречает? Хоть бы лошадь выпряг». Прибрала она лошадь, идет в избу. Старика нет, а под печкой клушка клохчет. Она поглядела, а там не клушка, а старик. Она его вытащила, стала спрашивать:

- Давай сказывай, что ты дома делал?

Стал старик рассказывать. И тут уж старикова жена увидела, что у ее старика ничего с домашними делами не получается.

И все у них пошло, как и прежде: старик пашет, а старуха дома со всеми делами управляется. Только с тех пор перестал старик жену за безделье ругать.

 

http://www.youtube.com/watch?v=QCmSycqq320&p=2E384DA80C7D3256&playnext=1&index=1

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

Также, 30 сентября - Международный день переводчика.

Виктор Кротов.

Норка насквозь

 

Однажды червячок Игнатий стал рыть норку сквозь землю. Он собирался вылезти в Австралии и поэтому учил английский. Через несколько дней оказалось, что кто-то роет норку навстречу. Игнатий решил, что это австралийский червячок. Встретились они, заговорили по-английски, но быстро умолкли. Ведь это оказался червячок Палладий с другого конца Москвы. Он тоже принял Игнатия за австралийца, только английский знал ещё хуже. Они подружились и поняли, что рыли норку не зря, а друг к другу.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 октября - Международный день улыбки

Фёдор Сологуб

Улыбка

 

I

 

В саду дачи Семибояриновых, по случаю именин одного из сыновей, Леши, гимназиста второго класса, собралось десятка полтора мальчиков и девочек разного возраста и несколько юношей и девиц. Лешины именины для того и справляли, чтобы лишний раз собрать молодых гостей для взрослых барышень, сестер именинника.

Все были веселы и улыбались, - и взрослые, и мальчики, и девочки, которые, играя, двигались по желтому песку подметенных дорожек, - улыбался и бледный некрасивый мальчик, что сидел одиноко на скамеечке под сиренью и молча глядел на своих сверстников. Его одиночество, молчаливость и поношенная, хотя чистенькая, одежда показывали, что он из бедной семьи и стесняется этим обществом нарядных бойких детей. Лицо у него было робкое, худенькое, и грудь такая впалая, и ручонки такие тощие; так смирно они лежали, что на него жаль было смотреть. А все-таки он улыбался, - но и улыбка его казалась жалкой: не то ему весело было смотреть на игры и на веселье, не то он боялся, чтобы не рассердить кого-нибудь своим скучным видом и плохим костюмом.

Его звали Гриша Игумнов. Отец его недавно умер; мать посылала иногда Гришу к своим богатым родственникам, где Гриша всегда чувствовал скуку и неловкость.

- Что ж ты один сидишь, - иди, побегай! - сказала ему мимоходом синеглазая барышня, Лидочка Семибояринова.

Гриша не смел не послушаться, - сердце его забилось от волнения, лицо покрылось мелкими капельками пота. Он боязливо подошел к веселым краснощеким мальчикам. Они посмотрели на него недружелюбно, как на чужого, - и Гриша сам почувствовал сейчас же, что он не такой, как они: не может говорить так смело и громко, и у него нет таких желтых башмаков и задвинутой на затылок круглой шапочки с мохнатой красной шишечкой, как у мальчугана, который стоял к нему всех ближе.

Мальчики продолжали говорить между собой по-прежнему, как будто бы здесь и не было Гриши. Гриша стоял возле них в неловкой позе, принагнул тонкие плечики, крепко держался тоненькими пальцами за узенький кушачок и робко улыбался. Он не знал, как ему теперь быть, и от смущения едва слышал, что говорили бойкие мальчики.

Они окончили разговор и вдруг разбежались. Продолжая улыбаться все так же робко и виновато, Гриша неловко пошел по песчаной дорожке и опять сел на скамейку. Ему было стыдно, что вот он подходил к мальчикам, но ни с кем из них не заговорил, и ничего из этого не вышло. Усевшись, он робко осмотрелся, - никто не обращал на него внимания, никто не смеялся над ним. Гриша успокоился.

Но вот мимо него медленно прошли, обнявшись, две девочки. Под их пристальными взорами Гриша ежился, краснел, виновато улыбался.

Когда девочки прошли, одна из них, поменьше, светловолосая, громко спросила:

- Кто этот маленький уродец?

Другая, краснощекая, чернобровая, рослая девочка засмеялась и ответила:

- Я не знаю, - надо будет у Лидочки спросить. Верно, какой-нибудь бедный родственник.

- Какой смешной, - сказала маленькая блондиночка. - Уши расставил, сидит и улыбается.

Они скрылись за кустами на повороте дорожки, и Гриша перестал слышать их голоса. Ему было обидно и становилось страшно думать, что еще долго надо здесь пробыть и неизвестно, когда мама с ним пойдет домой.

Большеглазый, тоненький гимназист с упрямым хохолком, торчавшим над его крутым лбом, заметил, что Гриша один сидит сиротой, - и он захотел чем-нибудь приласкать и утешить мальчика и подсел к нему.

- Как тебя зовут? - спросил он. Гриша тихонько назвал свое имя.

- А меня зовут Митей, - сообщил маленький гимназист. - Что ж, ты здесь один или с кем-нибудь?

- С мамой, - шепнул Гриша.

- Отчего же ты тут один сидишь? - спросил Митя. Гриша беспокойно задвигался и не знал, что сказать.

- Отчего ты не играешь?

- Не хочу.

Митя недослышал и переспросил:

- Что ты говоришь?

- Мне не хочется, - сказал Гриша немного погромче. Гимназист удивился, спрашивал:

- Не хочется? Отчего же?

Гриша опять не знал, что сказать, и растерянно улыбнулся. Митя внимательно смотрел на него. Чужие взоры всегда приводили Гришу в смущение, - он словно боялся, что в его наружности найдут что-нибудь смешное.

Митя помолчал, придумывая, что бы еще спросить.

- Ты что собираешь? - спросил он. - Какие-нибудь предметы, понимаешь, коллекцию? Мы все собираем: я - марки. Катя Покрывалова - раковины, Леша - бабочек. А ты что собираешь?

- Ничего, - ответил Гриша, краснея.

- Как же ты так? - с простодушным удивлением говорил Митя. - Ничего не собираешь? Напрасно, это очень интересно!

Грише стало стыдно, что он ничего не собирает и что это обнаружилось.

"Надо собирать что-нибудь и мне!" - подумал он, но не решился сказать этого вслух.

Митя посидел немного и ушел. Гриша почувствовал облегчение. Но ему готовилось новое испытание.

По дорожкам сада гуляла нянька Семибояриновых с их младшим сыном, годовалым бутузом, на руках. Ей захотелось посидеть, и она выбрала для этого ту самую скамейку, где сидел Гриша. Ему опять стало неловко. Он глядел прямо перед собой и не решался даже отодвинуться от няньки на другой конец скамьи.

Внимание малютки скоро привлекли оттопыренные Гришины уши, и он потянулся к ним. Нянька, толстая, румяная баба, сообразила, что Гриша - безответный. Она поднесла своего бутуза к Грише, и розовый младенец ухватился пухлой ручонкой за Гришине ухо. Тот обомлел от смущения, но не решился сопротивляться. А ребенок, весело и звонко хохоча, то выпускал Гришине ухо, то опять хватался за него. Румяная нянька, забавляясь не менее младенца, повторяла:

- А вот мы его! А вот мы ему зададим!

Кто-то из мальчиков увидел и сказал другим, что маленький Жоржик развоевался с тихим мальчиком, который все сидит на скамеечке. Дети сбежались, окружили Жоржика и Гришу и шумно смеялись. Гриша старался показать, что ему ничего не больно и что ему тоже весело и забавно, что Жоржик его так хватает. Но ему становилось все труднее улыбаться и страшно хотелось заплакать. Он знал, что нельзя плакать, стыдно, и крепился.

К счастью, его скоро выручили. Синеглазая Лидочка, заслышавши необычайный смех и восклицания, пришла, увидела, в чем дело, и сказала:

- Няня, как вам не стыдно! Что вы делаете?

Ей и самой стало смешно глядеть на жалкое, сконфуженное Гришине лицо. Но, поддерживая перед нянькой и детьми свое достоинство взрослой барышни, она не засмеялась. Няня встала и сказала, посмеиваясь:

- Что ж, Жоржинька легонечко. Они сами ничего не говорят, им не больно.

- Пожалуйста, чтобы этого не было! - строго сказала Лидочка. Жоржик, недовольный тем, что его отняли от Гриши, поднял крик. Лидочка взяла его на руки и унесла подальше, утешить. Ушла за ней и нянька. А мальчики и девочки не ушли. Они толпились перед сидевшим на скамейке Гришей, бесцеремонно оглядывали его.

- У него, может быть, приставные уши, - соображал один из мальчиков, - потому ему и не больно.

- Ты, должно быть, любишь, когда тебя держат за уши? - спрашивал другой.

- Скажите, - спросила девочка с большими синими глазами, - вас ваша мама за какое ухо чаще держит?

- Это ему так на заказ уши вытянули, в мастерской, - кричал веселый мальчуган, звонко хохоча.

- Нет, - поправил другой, - он так и родился. Когда маленький был, его не за руку водили, а за ухо.

Гриша поглядывал на своих мучителей, как загнанный зверек, напряженно улыбался и вдруг, совсем неожиданно для веселой детворы, заплакал. Частые мелкие слезы закапали на его курточку. Дети сразу притихли. Им стало неловко. Они сконфуженно переглядывались и молча смотрели на то, как Гриша плакал, утирая лицо тоненькими руками и, очевидно, стыдясь своих слез.

- Туда же, обижаться, - сердито сказала русоволосая красавица Катя, - что ему сделали? Уродец!

- Вовсе он не урод, ты сама урод, - заступился Митя.

- Терпеть не могу, когда говорят грубости, - сказала Катя, досадливо краснея.

Маленькая смуглая девочка в красной юбочке смотрела долго на Гришу, хмуря брови, очевидно, размышляя о чем-то. Потом она обвела других детей недоумевающим взором и тихо спросила:

- Так зачем же он улыбался?

 

II

 

Обновки у Гриши бывали редко, - делать их часто средств не хватало у матери, и потому каждая обновка была ему в большую радость. Наступила осень, стало холодно, - справила Грише мать пальто, шапку, рукавицы. Больше всего порадовали Гришу рукавицы.

В праздник после обедни он надел все свои обновки и отправился гулять. Он любил гулять по улицам, и его пускали одного: матери было некогда ходить за ним. Теперь она с гордостью смотрела из окна, когда Гриша степенно проходил по двору. Вспоминая своих зажиточных родственников, которые много обещали, но мало делали для нее, она думала:

"Вот, и сама справила, слава богу, обошлась без них".

Стоял холодный, ясный день; солнце светило не ярко; по воде городских каналов плыли первые тонкие льдины. Гриша ходил по улицам, радуясь и этому бодрому холоду, и своим обновкам, и наивным своим мечтам, - он всегда принимался мечтать, как только оставался один, и мечтал всегда о подвигах, о славе, о блестящей, о счастливой жизни в роскошных чертогах, обо всем, что не похоже на скучную действительность.

Когда Гриша стоял на набережной Мойки и сквозь чугунную решетку смотрел на тонкое сало, плывшее по течению, к нему подошел уличный мальчишка в потасканной одежонке и с покрасневшими от холода руками. Он заговорил с Гришей. Гриша его не боялся, даже пожалел, что у него озябли руки. Новый знакомец сообщил, что его зовут Мишкой, а фамилия у него Бабушкин, потому что он с матерью живет у бабушки.

- Так как же, - спросил Гриша, - а у твоей матери какая фамилия?

- У матери? - переспросил Мишка, ухмыляясь. - А у нее фамилия Матушкина, потому что бабушка ей не бабушка, а матушка.

- Вот как! - с удивлением сказал Гриша. - А вот у меня с мамой одна фамилия: мы - Игумновы.

- Так это потому, - живо объяснил Мишка, - что твой дедушка был игумном.

- Нет, - сказал Гриша, - мой дедушка был полковником.

- Ну, все равно, дедушкин отец или кто-нибудь был игумном, вот вы все и пошли Игумновы.

Гриша не знал, кто был его прадед, и потому замолчал. Мишка все поглядывал на его рукавицы.

- Рукавицы-то у тебя знатные, - сказал он.

- Новые, - объяснил Гриша, радостно улыбаясь, - в первый раз надел. Видишь ты, - с прошивочкой!

- Ишь ты, какие важные! Поди, тепло тебе в них?

- Тепло.

- У меня тоже есть рукавицы, только я их дома оставил, они мне не нравятся. Я попрошу, чтобы мне купили такие же, как у тебя, а то мои мне совсем не нравятся. Они - желтые, а желтых не люблю. Дай мне надеть, я сбегаю, покажу бабушке, а то как же она купит!

Мишка просительно смотрел на Гришу, и глаза его завистливо блестели.

- А ты скоро? - спросил Гриша.

- Да, я вот тут близко живу, только за угол. Ты не бойся! Я, ей-богу, сейчас.

Гриша доверчиво снял рукавицы и отдал их Мишке. - Я сейчас, ты постой, не уходи, - радостно крикнул тот, убегая с Гришиными рукавицами.

Он скрылся за углом, а Гриша остался ждать. Он не думал, что Мишка его может обмануть: вот сбегает домой, покажет, вернется и отдаст рукавицы. Но долго стоял он и ждал, а тот и не думал приходить.

Уже короткий осенний день вечерел; ухе мать, встревоженная долгим отсутствием Гриши, отправилась искать его, - когда он наконец понял, что Мишка не вернется. Мальчик печально пошел домой и встретился с матерью.

- Гриша, да где ты пропадал? - и сердясь, и радуясь, что сын нашелся, спрашивала мать.

Гриша смущенно молчал, теребя свои красные от холода пальцы. Мать заметила, что у него нет рукавиц.

- Где твои рукавицы? - сердито спросила она, обшаривая карманы его пальто.

Гриша улыбнулся и сказал:

- Я мальчику отдал поносить, а он не принес.

 

III

 

Проходили годы за годами. Из бойких, смелых детей, что собрались на именины Лещи Семибояринова, вышли ловкие, смелые люди, - и мальчишка, обманувший Гришу, нашел, конечно, свою дорогу в жизни, - а Гриша стал, разумеется, неудачником. Как в детстве, он все мечтал и в мечтах покорял царства, а на деле не умел оборонить себя от любого предприимчивого человека, который бесцеремонно отстранял его с дороги. Отношения его к женщинам были так же неудачливы, как и вся жизнь, и никогда ответное чувство не награждало его робких ухаживаний. Друзей у него не было. Одна только мать любила его.

Игумнов радовался, когда поступил на службу, на маленькое жалованье, - радовался тому, что теперь мать будет жить покойно, не заботясь о куске хлеба. Но счастье его не долго продолжалось:

скоро мать умерла. Гриша заскучал, упал духом. Жизнь показалась ему бесцельной. Апатия овладела им, работа валилась из рук. Он потерял место и стал сильно нуждаться.

Игумнов заложил наконец и последнее материно колечко и, выходя из ломбарда, улыбался, - чтоб не заплакать от жалости к себе.

Приходилось наведываться к разным людям, просить работы или места. Но Игумнов не умел просить: застенчивый, молчаливый, он испытывал в таких случаях непобедимое смущение и не мог настаивать на своих просьбах. Уже на лестнице перед дверью той квартиры, у хозяина которой надо чего-нибудь просить, его охватывал ужас, сердце его томительно билось, ноги тяжелели, рука нерешительно протягивалась к звонку.

В один из самых тяжелых и голодных дней Игумнов сидел в роскошном кабинете Алексея Степановича Семибояринова, отца того Леши, именины которого были ему памятны. Накануне Игумнов послал Алексею Степановичу письмо: на бумаге все же легче просить, чем на словах. Теперь он пришел за ответом.

По суетливой, беспокойной любезности Семибояринова, сухого, малорослого старичка с коротко остриженными серебристо-седыми волосами, он догадывался, что получит отказ, чувствовал себя поэтому скверно и не мог не улыбаться какой-то искусственно-ласковой улыбкой, словно ему хотелось показать, что это ничего, что если, мол, нельзя, то и не надо, а я, мол, так, между прочим. Эта улыбка, очевидно, раздражала Семибояринова.

- Получил я ваше письмо, любезнейший, - заговорил он наконец о деле своим сухим и отчетливым голосом. - Но, милейший, теперь ничего на примете нет.

- Ничего? - пробормотал Игумнов, краснея.

- Решительно ничего, почтеннейший. Все занято. И не предвидится в ближайшем будущем. Вот к Новому году можно что-нибудь устроить для вас, милейший.

- Да хоть к Новому году, - сказал Игумнов, улыбаясь с таким видом, как будто какие-нибудь восемь месяцев для него не расчет.

-Да, тогда очень рад буду. Если бы от меня зависело, я бы вас сегодня же посадил за дело. Мне очень хочется быть вам полезным, дорогой мой!

- Благодарю вас, - сказал Игумнов.

- Но скажите мне, милейший, - участливо спросил Семибояринов, - отчего вы ушли с того вашего места?

- Не пригодился, - смущенно отвечал Игумнов.

- А, не пригодились! Ну, надеюсь, что у нас, милейший, вы пригодитесь. Вы мне дайте адрес, почтеннейший.

Семибояринов суетливо принялся отыскивать на столе бумагу. Игумнов увидел тут же, под маленьким мраморным прессом, свое вчерашнее письмо.

- У меня адрес на письме написан, - сказал он.

- Да, да, верно, - оживленно заговорил хозяин, хватая письмо. - Так я буду знать.

- У меня привычка, - сообщил Игумнов, подымаясь с места, - всегда писать в начале письма адрес.

- Европейская привычка, - похвалил хозяин.

Игумнов распрощался и, улыбаясь, вышел, гордясь своими европейскими привычками, которые, однако, не мешали чувствовать голод. Его почти радовало то, что неприятный разговор кончен. Припоминались вежливые слова, преимущественно те, в которых заключались обещания и возбуждались легкомысленные надежды. Только через несколько минут, шагая по улице, он понял, что ничего из этих обещаний не выйдет. Да и обещано-то когда-нибудь, а есть надо теперь и на квартиру без денег идти тяжело, - что скажет хозяйка? Что он ей скажет?

Игумнов замедлил шаги и повернул в другую сторону. В грустной задумчивости, бледный, голодный, проходил он по шумным столичным улицам мимо сытых, занятых своими делами людей. Улыбка исчезла с его лица. Выражение мрачного отчаяния придало некоторую значительность его маловыразительным чертам.

Он приближался к Неве. Громадный купол Исаакиевского собора торжественно горел золотом на синей небесной пустыне. В лучах склоняющегося к закату солнца широкие площади и улицы подергивались нежной, еле различимой пыльной мглой. Грохот экипажей смягчился здесь, на этих великолепных просторах. Все было неприветливо и чуждо голодному, бессильному человеку. Румяные фрукты за стеклами магазинов были так же недоступны, как если бы их охраняла крепкая стража.

В нежно-зеленеющем сквере играли веселые дети. Игумнов смотрел на них и улыбался. Несносные воспоминания о детстве томили его щемящей жалостью к себе. Он думал, что ему остается только умереть. Это страшило. Но он думал:

"Почему же не умереть? Ведь было же время, когда я не жил? Будет покой, вечное забвение".

Обрывки чужих мудрых мыслей приходили в голову и утешали его.

Игумнов вышел на набережную. Опираясь о гранит, он стоял и смотрел на тяжелые волны реки. Вот только упасть туда, и все кончено. Но страшно тонуть, - захлебываться, давиться этими тяжелыми, холодными волнами, беспомощно биться и наконец в изнеможении опуститься на дно, чтобы течение повлекло тело вниз и потом выбросило безобразный труп где-нибудь на взморье.

Игумнов вздрогнул и отвернулся от реки. Неподалеку он увидел бывшего сослуживца, Куркова. Щеголевато одетый, веселый, самодовольный, Курков медленно шел, помахивая тросточкой с фигурным набалдашником.

- А, Григорий Петрович! - воскликнул он, точно обрадованный встречей. - Гуляете? Или по делу?

- Да, гуляю, то есть по делу, - сказал Игумнов.

- Нам, кажется, по дороге?

Они пошли вместе. Веселый говор Куркова усиливал тоску Игумнова. С внезапной решимостью, нервно передвинув плечами, он сказал:

- Николай Сергеевич, не найдется ли у вас рубля?

- Рубля? - удивился Курков. - На что вам? Игумнов зарделся и, запинаясь, принялся объяснять:

- Да мне, видите ли... Мне не хватает именно одного рубля... Мне надо одну вещь купить... купить, знаете...

Волнение перехватило его дыхание. Он замолчал и улыбался напряженно и жалко.

"Ну, это, значит, без отдачи", - подумал Курков.

И сказал, уже не тем беспечным тоном, как раньше:

- Рад бы, но совсем нет лишних, ни гроша. Сам вчера должен был занять.

- Ну, что ж, на нет суда нет, - бормотал Игумнов, продолжая улыбаться, - как-нибудь обойдусь.

Его улыбка злила Куркова, - может быть, потому, что она была такая беспомощная и жалкая.

"Чего он улыбается? - досадливо думал Курков. - Не верит, что ли? Ну, и пусть, - у меня не казначейство!"

- Отчего вы к нам никогда не зайдете? - небрежно и сухо спросил он Игумнова, глядя куда-то в сторону.

- Все собираюсь, непременно зайду, - отвечал Игумнов дрожащим голосом, - сегодня можно?

Уютная столовая Курковых представилась ему, гостеприимная хозяйка, самовар на столе, заставленном закусками.

- Сегодня? - сказал Курков тем- же сухим небрежным голосом. - Нет, сегодня нас дома не будет. На днях как-нибудь, милости просим. Однако мне в этот переулок. До свидания!

И он поспешно стал переходить через деревянную настилку набережной. Игумнов смотрел за ним улыбаясь. Медленные, несвязные мысли ползли в его голове.

Когда Курков скрылся в переулке, Игумнов опять приблизился к гранитной ограде и, содрогаясь от холодного ужаса, мешкотно и неловко стал перелезать через нее.

Никого не было вблизи.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё, 1 октября - Международный день пожилых людей

Стефан Цвейг.

Летняя новелла

(Перевод С. Фридлянд)

 

Август прошлого года я провел в Каденаббии, одном из тех местечек на берегу озера Комо, что так укромно притаились среди белых вилл и темных деревьев. Даже в самые шумные весенние дни, когда толпы туристов из Белладжио и Менаджио наводняют узкую полоску берега, в городке царят мир и покой, а теперь в августовский зной, это была сама тишина, солнечная и благоухающая. Отель был почти пуст, - немногочисленные обитатели его с недоумением взирали друг на друга, не понимая, как можно избрать местом летнего отдыха этот заброшенный уголок, и каждое утро, встречаясь за столом, изумлялись, почему никто до сих пор не уехал. Меня особенно удивлял один немолодой человек, чрезвычайно представительный и элегантный, нечто среднее между английским лордом и парижским щеголем. Он не занимался водным спортом и целые дни просиживал на одном месте, задумчиво провожая глазами струйку дыма своей сигареты или перелистывая книгу. Два несносно скучных, дождливых дня и явное дружелюбие этого господина быстро придали нашему знакомству оттенок сердечности, которой почти не мешала разница в годах, Лифляндец по рождению, воспитывавшийся во Франции, а затем в Англии, человек, никогда не имевший определенных занятий и вот уже много лет - постоянного места жительства, он-- в высоком смысле - не знал родины, как не знают ее все рыцари и пираты красоты, которые носятся по городам мира, алчно вбирая в себя все прекрасное, встретившееся на пути. По-дилетантскн он был сведущ во всех искусствах, но сильнее любви к искусству было аристократическое нежелание служить ему; он взял у искусства тысячу счастливых часов, не дав ему взамен ни одной секунды творческого огня. Жизнь таких людей кажется ненужной, ибо никакие узы не привязывают их к обществу, и все накопленные ими сокровища, которые слагаются из тысячи неповторимых и драгоценных впечатлений, - никому не завещанные, обращаются в ничто с их последним вздохом.

Однажды вечером, когда мы сидели перед отелем и смотрели, как медленно темнеет светлое озеро, я заговорил об этом. Он улыбнулся:

- Быть может, вы не так уж не правы. А впрочем, я не дорожу воспоминаниями. Пережитое пережито в ту самую секунду, когда оно покидает нас. Поэзия? Да разве она тоже не умирает через двадцать, пятьдесят, сто лет? Но сегодня я расскажу вам кое-что; на мой взгляд, это послужило бы недурным сюжетом для новеллы. Давайте пройдемся. О таких вещах лучше говорить на ходу.

Мы пошли по чудесной дорожке вдоль берега. Вековые кипарисы и развесистые каштаны осеняли ее, а в просветах между ветвями беспокойно поблескивало озеро. Вдалеке, словно облако, белело Белладжио, мягко оттененное неуловимыми красками уже скрывшегося солнца, а высоко-высоко над темным холмом в последних лучах заката алмазным блеском сверкала кровля виллы Сербелони. Чуть душноватая теплота не тяготила нас; будто ласковая женская рука, она нежно обнимала тень, наполняя воздух ароматом невидимых цветов.

Мой спутник нарушил безмолвие:

- Начну с признания. До сих пор я умалчивал о том, что уже был здесь в прошлом году, именно здесь, в Каденаббии, в это же время года, в этом же отеле. Мое признание, вероятно, удивит вас, особенно после того, как я рассказывал вам, что всю жизнь избегал каких бы то ни было повторений. Так слушайте. В прошлом году здесь было, конечно, так же пусто, как и сейчас: тот же самый господин из Милана целыми днями ловил рыбу, а вечером бросал ее обратно в воду; чтобы снова поймать утром; затем две старые англичанки, тихого и растительного существования которых никто не замечал; потом красивый молодой человек с очень милой бледной девушкой - я до сих пор не верю, что они муж и жена, уж слишком они любили друг друга. И, наконец, немецкое семейство, явно с севера Германии: пожилая, ширококостая особа с волосами соломенного цвета, некрасивыми, грубыми движениями, колючими стальными глазами и узким - словно его ножом прорезали - злым ртом. С нею была ее сестра - да, бесспорно сестра, - те же черты, но только расплывшиеся, размякшие, одутловатые. Они проводили вместе весь день, но не разговаривали между собой, а молча склонялись над рукодельем, вплетая в узоры всю свою бездумность, - неумолимые парки душного мира скуки и ограниченности. И с ними была молоденькая девушка лет шестнадцати, дочь одной из них, не знаю, чья именно; угловатая незавершенность ее лица и фигуры уже сменялась женственной округлостью. В сущности, она была некрасива - слишком худа, слишком незрела и, конечно, безвкусно одета, но в ней угадывалось какое-то трогательное, беспомощное томление; большие глаза. полные темного огня, испуганно прятались от чужого взгляда и поблескивали мерцающими искорками. Она тоже повсюду носила с собой рукоделье, но руки ее часто медлили, пальцы замирали над работой, и она сидела тихо-тихо, устремив на озеро мечтательный, неподвижный взгляд. Не знаю, почему это так хватало меня за душу. Быть может, мне просто приходила на ум банальная, но неизбежная мысль, которая всегда приходит на ум при виде увядшей матери рядом с цветущей дочерью - человека и его тени, - мысль о том, что в каждом юном лице уже таятся морщины, в улыбке - усталость, в мечте - разочарование. А может быть, меня просто привлекало это неосознанное, смятенное, бьющее через край томление, та неповторимая, чудесная пора в жизни девушки, когда взгляд ее с жадностью устремляется на все, ибо нет еще того единственного, к чему она прилепится, как водоросли к плавучему бревну. Я мог без устали наблюдать ее мечтательный, важный взгляд, бурную порывистость, с которой она ласкала каждое живое существо, будь то кошка или собака, беспокойство, которое заставляло ее братье сразу за несколько дел и ни одно не доводить до конца, лихорадочную поспешность, с которой она по вечерам проглатывала жалкие книжонки из библиотеки отеля или перелистывала два растрепанных, привезенных с собой томика стихов, Гете и Баумбаха... Почему вы улыбаетесь?

Я извинился и объяснил:

- Видите ли, меня рассмешило это сопоставление-- Гете и Баумбах.

- Ах, вот что! Конечно, это несколько смешно. А с другой стороны - ничуть. Поверьте, молодым девушкам в этом возрасте совершенно безразлично, какие стихи они читают - плохие или хорошие, искренние или лживые. Стихи - лишь сосуды, а какое вино - им безразлично, ибо хмель уже в них самих, прежде чем они пригубят вино. Так и эта девушка была полна смутной тоски, это чувствовалось в блеске глаз, в дрожании рук, в походке, робкой, скованной и в то же время словно окрыленной. Видно было, что она изнывает от желания поговорить с кем-нибудь, поделиться чрезмерной полнотой чувств, но вокруг не было никого - одно лишь одиночество, да стрекотание спиц слева и справа, да холодные, бесстрастные взгляды обеих женщин. Бесконечное сострадание охватывало меня. И все же я не решался подойти к ней. Во-первых, что для молодой девушки в подобные минуты такой старик, как я? Во-вторых, мой непреодолимый ужас перед всякими семейными знакомствами и особенно с пожилыми мещанками исключал всякую возможность сближения. И тут мне пришла в голову довольно странная мысль - я подумал: вот передо мной молодая, неопытная, неискушенная девушка; наверно, она впервые в Италии, которая, благодаря англичанину Шекспиру, никогда здесь не бывавшему, считается в Германии родиной романтической любви, страной Ромео, таинственных приключений, оброненных вееров, сверкающих кинжалов, масок, дуэний и нежных писем. Она, конечно, мечтает о любви, а кто может постичь девичьи мечты, эти белые, легкие облака, которые бесцельно плывут в лазури и, как все облака, постепенно загораются к вечеру более жаркими красками - сперва розовеют, потом вспыхивают ярко-алым огнем. Ничто не покажется ей неправдоподобным или невозможным. Поэтому я и решил изобрести для нее таинственного возлюбленного.

В тот же вечер я написал ей длинное письмо, исполненное самой смиренной и самой почтительной нежности, туманных намеков и... без подписи. Письмо, ничего не требовавшее и ничего не обещавшее, пылкое и в то же время сдержанное - словом, настоящее любовное письмо из романтической поэмы. Зная, что, гонимая смутным волнением, она всегда первой выходит к завтраку, я засунул письмо в ее салфетку. Настало утро. Я наблюдал за ней из сада, видел ее недоверчивое удивление, внезапный испуг, видел, как яркий румянец залил ее бледные щеки и шею, как она беспомощно оглянулась по сторонам, как она поспешно, воровским движением спрятала письмо и сидела растерянная, почти не прикасаясь к еде, а потом выскочила из-за стола и убежала подальше, куда-нибудь в тенистую, безлюдную аллею, чтобы прочесть таинственное

послание... Вы хотели что-то сказать?

Очевидно, я сделал невольное движение, которое мне и пришлось объяснить:

- А не было ли это слишком рискованно? Неужели вы не подумали, что она попытается разузнать или, наконец, просто спросит у кельнера, как попало письмо в салфетку. А может быть, покажет его матери?

- Ну конечно, я об этом подумал. Но если бы вы видели эту девушку, это боязливое милое существо, видели, как она со страхом озиралась по сторонам, стоило ей случайно заговорить чуть громче, - у вас отпали бы все сомнения. Есть девушки, чья стыдливость настолько велика, что с ними можно поступать как вам заблагорассудится, ибо они совершенно беспомощны и скорее снесут все, что угодно, чем доверятся кому-нибудь. Я с улыбкой наблюдал за ней и радовался тому, что моя игра удалась. Но вот она вернулась - и кровь застучала у меня в висках. Это была другая девушка, другая походка. Она шла смятенно и взволнованно, жаркий румянец заливал ее лицо, очаровательное смущение сковывало шаги. И так весь день. Ее взгляд устремлялся к каждому окну, словно там ждала ее разгадка, провожал каждого, кто проходил мимо, и однажды упал на меня, однако я от него уклонился, боясь выдать себя даже движением век; но и в это кратчайшее мгновение я почувствовал такой жгучий вопрос, что почти испугался и снова, как много лет назад, понял, что нет соблазна сильнее, губительней и заманчивей, чем зажечь первый огонь в глазах девушки. Потом я видел, как она сидела между матерью и теткой, видел ее сонные пальцы, видел, как она по временам судорожно прижимала руку к груди - без сомнения, она спрятала там письмо. Игра увлекла меня. Вечером я написал ей второе письмо, и так все последующие дни; мне доставляло своеобразное удовольствие описывать в своих посланиях чувства влюбленного юноши, изображать нарастание выдуманной страсти; это превратилось для меня в увлекательный спорт, - то же самое, вероятно, испытывают охотники, когда расставляют силки или заманивают дичь под выстрел. Успех мой превзошел всякие ожидания и даже напугал меня; я уже хотел прекратить игру, но искушение было слишком велико. Походка ее стала легкой, порывистой, танцующей, лицо озарилось трепетной, неповторимой красотой, самый сон ее, должно быть, стал лишь беспокойным ожиданием письма, потому что по утрам черные тени окружали ее тревожно горящие глаза. Она даже начала заботиться о своей наружности, вкалывала в волосы цветы; беспредельная нежность ко всему на свете исходила от ее рук, в глазах стоял вечный вопрос; по тысяче мелочей, разбросанных в моих письмах, она догадывалась, что их автор где-то поблизости - незримый Ариэль, который наполняет воздух музыкой, парит рядом с ней, знает ее самые сокровенные мечты и все же не хочет явиться ей. Она так оживилась в последние дни, что это превращение не ускользнуло даже от ее туповатых спутниц, и они не раз, с любопытством посматривая на ее подвижную фигурку и расцветающие щеки, украдкой переглядывались и обменивались добродушными усмешками. Голос ее обрел звучность, стал громче, выше, смелей, в горле у нее что-то трепетало, словно песня хотела вырваться ликующей трелью, словно... Я вижу, вы опять улыбаетесь.

- Нет, нет, продолжайте, пожалуйста. Я только подумал, что вы прекрасно рассказываете. Прошу прощения, но у вас просто талант, и вы смогли бы выразить это не хуже, чем любой из наших писателей.

- Вы, очевидно, хотите осторожно и деликатно намекнуть мне, что я рассказываю, как ваши немецкие новеллисты, напыщенно, сентиментально, растянуто, скучно. Вы правы, постараюсь быть более кратким. Марионетка плясала, а я уверенной рукой дергал за нитки. Чтобы отвести от себя малейшее подозрение - ибо иногда я чувствовал, что ее взгляд испытующе останавливался на мне, - я дал ей понять, что автор письма живет не здесь, а в одном из соседних курортов и ежедневно приезжает сюда на лодке или пароходом. И после этого, как только раздавался колокол прибывающего парохода, она под любым предлогом ускользала из-под материнской опеки, забивалась в какой-нибудь уголок на пристани и, затаив дыхание, следила за приезжающими.

И вдруг однажды - стоял серый, пасмурный день, и я от нечего делать наблюдал за ней - произошло нечто неожиданное. Среди других пассажиров с парохода сошел красивый молодой человек, одетый с той броской элегантностью, которая отличает молодых итальянцев; он огляделся вокруг, и взгляд его встретился с отчаянным, зовущим взглядом девушки. И тут же ее робкую улыбку затопила яркая краска стыда. Молодой человек приостановился, посмотрел на нее внимательнее - что, впрочем, вполне понятно, когда тебя встречают таким страстным взглядом, полным тысячи невысказанных признаний, - и, улыбнувшись, направился к ней. Уже не сомневаясь в том, что он и есть тот, кого она так долго ждала, она обратилась в бегство, потом пошла медленней, потом снова побежала, то и дело оглядываясь: извечный поединок между желанием и боязнью, страстью и стыдом, поединок, в котором слабое сердце всегда одерживает верх над сильной волей. Он, явно осмелев, хотя и не без удивления, поспешил за ней, почти догнал ее - и я уже со страхом предвидел, что сейчас все смешается в диком хаосе, как вдруг на дороге показались ее мать и тетка. Девушка бросилась к ним, как испуганная птичка, молодой человек предусмотрительно отстал, но она обернулась, и они еще раз обменялись призывными взглядами. Это происшествие чуть не заставило меня прекратить игру, но я не устоял перед соблазном и решил воспользоваться этим так кстати подвернувшимся случаем; вечером я написал ей особенно длинное письмо, которое должно было подтвердить ее догадку. Меня забавляла мысль ввести в игру вторую марионетку.

Наутро я просто испугался - все ее черты выражали сильнейшее смятение. Счастливая взволнованность уступила место непонятной мне нервозности, глаза покраснели от слез, какая-то тайная боль терзала ее. Само ее молчание казалось подавленным криком, скорбно хмурился лоб, мрачное, горькое отчаяние застыло во взгляде, в котором именно сегодня я ожидал увидеть ясную, тихую радость. Мне стало страшно. Впервые в мою игру вкралось что-то неожиданное, марионетка отказалась повиноваться и плясала совсем иначе, чем я того хотел. Игра начала пугать меня, я даже решил уйти на весь день, чтобы не видеть упрека в ее глазах. Вернувшись в отель, я понял все: их столик не был накрыт, они уехали. Ей пришлось уехать, не сказав ему ни слова, она не могла открыться своим домашним, вымолить у них еще один день, хотя бы один час; ее вырвали из сладких грез и увезли в какую-нибудь жалкую провинциальную глушь. Об этом я и не подумал. До сих пор тяжким обвинением пронизывает меня этот ее последний взгляд, этот взрыв гнева, муки, отчаяния и горчайшей боли, которым я - и, быть может, надолго - потряс ее жизнь.

Он умолк. Ночь шла за нами, и полускрытый облаками месяц изливал на землю странный, мерцающий свет. Казалось, что и звезды, и далекие огоньки, и бледная гладь озера повисли между деревьями. Мы безмолвно шли дальше. Наконец мой спутник нарушил молчание:

- Вот и все. Ну чем не новелла?

- Не знаю, что вам сказать. Во всяком случае, это интересная история, я сохраню ее в памяти вместе со многими другими. Очень вам благодарен за ваш рассказ. Но назвать его новеллой? Это только превосходное вступление, которое, пожалуй, могло бы побудить меня на дальнейшее. Ведь эти люди – они едва только успевают соприкоснуться, характеры их не определились, это предпосылки к судьбам человеческим, но еще не сами судьбы. Их надо бы дописать до конца,

- Мне понятна ваша мысль. Дальнейшая жизнь молодой девушки, возвращение в захолустный городок, глубокая трагедия будничного прозябания.

- Нет, даже и не это. Героиня больше не занимает меня. Девушки в этом возрасте мало интересны, как бы значительны они ни казались себе, все их переживания надуманны и потому однообразны. Девица в свое время выйдет замуж за добропорядочного обывателя, а это происшествие останется самой яркой страницей ее воспоминаний. Нет, она меня не занимает.

- Странно. А я не понимаю, чем вас мог заинтересовать молодой человек. Такие мимолетные пламенные взоры выпадают в юности на долю каждого; большинство этого просто не замечает, другие -- скоро забывают. Надо состариться, чтобы понять, что это, быть может, и есть самое чистое, самое прекрасное из всего, что дарит жизнь, что это святое право молодости,

- А меня интересует вовсе не молодой человек.

- А кто же?

- Я изменил бы автора писем, пожилого господина, дописал бы этот образ. Я думаю, что ни в каком возрасте нельзя безнаказанно писать страстные письма и вживаться в воображаемую любовь. Я попытался бы изобразить, как игра становится действительностью, как он думает, что сам управляет игрой, хотя игра уже давно управляет им. Расцветающая красота девушки, которую он, как ему кажется, наблюдает со стороны, на самом деле глубоко волнует и захватывает его. И в эту минуту, когда все выскальзывает у него из рук, им овладевает мучительная тоска по прерванной игре и по... игрушке.

Меня увлекло бы в этом чувстве то, что делает страсть пожилого человека столь похожей на страсть мальчика, ибо оба не чувствуют себя достойными любви; я заставил бы старика томиться и робеть, он у меня лишился бы покоя, поехал бы следом за ней, чтобы снова увидеть ее, - и в последний момент все-таки не осмелился бы показаться ей на глаза; я заставил бы его на другой год снова приехать на старое место в надежде встретиться с ней, вымолить у судьбы счастливый случай. Но судьба, конечно, окажется неумолимой. В таком плане я представляю себе новеллу. И это получилось бы...

- Надуманно, неверно, невозможно!

Я вздрогнул от неожиданности. Резко, хрипло, почти угрозой перебил меня его голос. Я еще никогда не видел своего спутника в таком волнении. И тут меня осенило: я понял, какой раны нечаянно коснулся. Он круто остановился, и я с болью увидел, как серебрятся его седые волосы.

Я хотел как можно скорее переменить тему, но он уже заговорил снова, сердечно и мягко, своим спокойным, ровным голосом, окрашенным легкой грустью.

- Может быть, вы и правы. Это, пожалуй, было бы гораздо интересней. "L'amour coыte cher aux vieillards» («Любовь дорого обходится старикам «) - так, кажется, озаглавил

Бальзак самые трогательные страницы одного из своих романов, и это заглавие пригодилось бы еще для многих историй. Но старые люди, которые лучше всех знают, как это верно, предпочитают рассказывать о своих победах, а не о своих слабостях. Они не хотят казаться смешными, а ведь это всего лишь колебания маятника извечной судьбы. Неужели вы верите, что "случайно затерялись" именно те главы воспоминаний Казановы, где описана его старость, когда из соблазнителя он превратился в рогоносца. из обманщика в обманутого? Может быть, у него просто духу не хватило написать об этом.

Он протянул мне руку, Голос его снова звучал ровно, спокойно, бесстрастно.

- Спокойной ночи! Я вижу, молодым людям опасно рассказывать такие истории, да еще в летние ночи. Это внушает им сумасбродные мысли и пустые мечты. Спокойной ночи.

Он повернулся и ушел в темноту своей упругой походкой, на которую, однако, успели наложить печать годы. Было уже поздно. Но усталость, обычно рано овладевавшая мною в мягкой духоте ночи, не приходила сегодня из-за волнения, которое поднимается в крови, когда столкнешься с чем-нибудь необычным или когда в какое-то мгновение переживаешь чужие чувства, как свои.

Я дошел по тихой и темной дороге до виллы Карлотта - ее мраморная лестница спускается к самой воде - и сел на холодные ступени. Ночь была чудесная. Огни Белладжио, которые раньше, словно светлячки, мерцали между деревьями, теперь казались бесконечно далекими и один за другим медленно падали в густой мрак. Молчало озеро, сверкая, как черный алмаз, оправленный в прибрежные огни. Плещущие волны с легким рокотом набегали на ступени – так белые руки легко бегают по светлым клавишам. Бледная даль неба, усеянная тысячами звезд, казалась бездонной, звезды сияли в торжественном молчании, лишь изредка одна из них стремительно покидала искрящийся хоровод и низвергалась в летнюю ночь, в темноту, в долины, ущелья, в дальние глубокие воды, низвергалась, не ведая куда, словно человеческая жизнь, брошенная слепой силой в неизмеримую глубину неизведанных судеб.

Изменено 30 сентября 2010 пользователем NULL