Сказочный мир

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

20 ноября - Всемирный день ребёнка

А. П. Чехов.

Детвора

 

Папы, мамы и тети Нади нет дома. Они уехали на крестины к тому старому офицеру, который ездит на маленькой серой лошади. В ожидании их возвращения Гриша, Аня, Алеша, Соня и кухаркин сын Андрей сидят в столовой за обеденным столом и играют в лото. Говоря по совести, им пора уже спать; но разве можно уснуть, не узнав от мамы, какой на крестинах был ребеночек и что подавали за ужином? Стол, освещаемый висячей лампой, пестрит цифрами, ореховой скорлупой, бумажками и стеклышками. Перед каждым из играющих лежат по две карты и по кучке стеклышек для покрышки цифр. Посреди стола белеет блюдечко с пятью копеечными монетами. Возле блюдечка недоеденное яблоко, ножницы и тарелка, в которую приказано класть ореховую скорлупу. Играют дети на деньги. Ставка -- копейка. Условие: если кто смошенничает, того немедленно вон. В столовой, кроме играющих, нет никого. Няня Агафья Ивановна сидит внизу в кухне и учит там кухарку кроить, а старший брат, Вася, ученик V класса, лежит в гостиной на диване и скучает.

Играют с азартом. Самый большой азарт написан на лице у Гриши. Это маленький, девятилетний мальчик с догола остриженной головой, пухлыми щеками и с жирными, как у негра, губами. Он уже учится в приготовительном классе, а потому считается большим и самым умным. Играет он исключительно из-за денег. Не будь на блюдечке копеек, он давно бы уже спал. Его карие глазки беспокойно и ревниво бегают по картам партнеров. Страх, что он может не выиграть, зависть и финансовые соображения, наполняющие его стриженую голову, не дают ему сидеть покойно, сосредоточиться. Вертится он, как на иголках. Выиграв, он с жадностью хватает деньги и тотчас же прячет их в карман. Сестра его Аня, девочка лет восьми, с острым подбородком и умными блестящими глазами, тоже боится, чтобы кто-нибудь не выиграл. Она краснеет, бледнеет и зорко следит за игроками. Копейки ее не интересуют. Счастье в игре для нее вопрос самолюбия. Другая сестра, Соня, девочка шести лет, с кудрявой головкой и с цветом лица, какой бывает только у очень здоровых детей, у дорогих кукол и на бонбоньерках, играет в лото ради процесса игры. По лицу ее разлито умиление. Кто бы ни выиграл, она одинаково хохочет и хлопает в ладоши. Алеша, пухлый, шаровидный карапузик, пыхтит, сопит и пучит глаза на карты. У него ни корыстолюбия, ни самолюбия. Не гонят из-за стола, не укладывают спать -- и на том спасибо. По виду он флегма, но в душе порядочная бестия. Сел он не столько для лото, сколько ради недоразумений, которые неизбежны при игре. Ужасно ему приятно, если кто ударит или обругает кого. Ему давно уже нужно кое-куда сбегать, но он не выходит из-за стола ни на минуту, боясь, чтоб без него не похитили его стеклышек и копеек. Так как он знает одни только единицы и те числа, которые оканчиваются нулями, то за него покрывает цифры Аня. Пятый партнер, кухаркин сын Андрей, черномазый болезненный мальчик, в ситцевой рубашке и с медным крестиком на груди, стоит неподвижно и мечтательно глядит на цифры. К выигрышу и к чужим успехам он относится безучастно, потому что весь погружен в арифметику игры, в ее несложную философию: сколько на этом свете разных цифр, и как это они не перепутаются!

Выкрикивают числа все по очереди, кроме Сони и Алеши. Ввиду однообразия чисел, практика выработала много терминов и смехотворных прозвищ. Так, семь у игроков называется кочергой, одиннадцать -- палочками, семьдесят семь -- Семен Семенычем, девяносто -- дедушкой и т. д. Игра идет бойко.

-- Тридцать два! -- кричит Гриша, вытаскивая из отцовской шапки желтые цилиндрики. -- Семнадцать! Кочерга! Двадцать восемь -- сено косим!

Аня видит, что Андрей прозевал 28. В другое время она указала бы ему на это, теперь же, когда на блюдечке вместе с копейкой лежит ее самолюбие, она торжествует.

-- Двадцать три! -- продолжает Гриша. -- Семен Семеныч! Девять!

-- Прусак, прусак! -- вскрикивает Соня, указывая на прусака, бегущего через стол. -- Ай!

-- Не бей его, -- говорит басом Алеша. -- У него, может быть, есть дети...

Соня провожает глазами прусака и думает о его детях: какие это, должно быть, маленькие прусачата!

-- Сорок три! Один! -- продолжает Гриша, страдая от мысли, что у Ани уже две катерны. -- Шесть!

-- Партия! У меня партия! -- кричит Соня, кокетливо закатывая глаза и хохоча.

У партнеров вытягиваются физиономии.

-- Проверить! -- говорит Гриша, с ненавистью глядя на Соню.

На правах большого и самого умного, Гриша забрал себе решающий голос. Что он хочет, то и делают. Долго и тщательно проверяют Соню, и к величайшему сожалению ее партнеров оказывается, что она не смошенничала. Начинается следующая партия.

-- А что я вчера видела! -- говорит Аня как бы про себя. -- Филипп Филиппыч заворотил как-то веки, и у него сделались глаза красные, страшные, как у нечистого духа.

-- Я тоже видел, -- говорит Гриша. -- Восемь! А у нас ученик умеет ушами двигать. Двадцать семь!

Андрей поднимает глаза на Гришу, думает и говорит:

-- И я умею ушами шевелить...

-- А ну-ка, пошевели!

Андрей шевелит глазами, губами и пальцами, и ему кажется, что его уши приходят в движение. Всеобщий смех.

-- Нехороший человек этот Филипп Филиппыч, -- вздыхает Соня. -- Вчера входит к нам в детскую, а я в одной сорочке... И мне стало так неприлично!

-- Партия! -- вскрикивает вдруг Гриша, хватая с блюдечка деньги. -- У меня партия! Проверяйте, если хотите!

Кухаркин сын поднимает глаза и бледнеет.

-- Мне, значит, уж больше нельзя играть, -- шепчет он.

-- Почему?

-- Потому что... потому что у меня больше денег нет.

-- Без денег нельзя! -- говорит Гриша.

Андрей на всякий случай еще раз роется в карманах. Не найдя в них ничего, кроме крошек и искусанного карандашика, он кривит рот и начинает страдальчески мигать глазами. Сейчас он заплачет...

-- Я за тебя поставлю! -- говорит Соня, не вынося его мученического взгляда. -- Только смотри, отдашь после.

Деньги взносятся, и игра продолжается.

-- Кажется, где-то звонят, -- говорит Аня, делая большие глаза.

Все перестают играть и, раскрыв рты, глядят на темное окно. За темнотой мелькает отражение лампы.

-- Это послышалось.

-- Ночью только на кладбище звонят... -- говорит Андрей.

-- А зачем там звонят?

-- Чтоб разбойники в церковь не забрались. Звона они боятся.

-- А для чего разбойникам в церковь забираться? -- спрашивает Соня.

-- Известно для чего: сторожей поубивать!

Проходит минута в молчании. Все переглядываются, вздрагивают и продолжают игру. На этот раз выигрывает Андрей.

-- Он смошенничал, -- басит ни с того ни с сего Алеша.

-- Врешь, я не смошенничал!

Андрей бледнеет, кривит рот и хлоп Алешу по голове! Алеша злобно таращит глаза, вскакивает, становится одним коленом на стол и, в свою очередь, -- хлоп Андрея по щеке! Оба дают друг другу еще по одной пощечине и ревут. Соня, не выносящая таких ужасов, тоже начинает плакать, и столовая оглашается разноголосым ревом. Но не думайте, что игра от этого кончилась. Не проходит и пяти минут, как дети опять хохочут и мирно беседуют. Лица заплаканы, но это не мешает им улыбаться. Алеша даже счастлив: недоразумение было!

В столовую входит Вася, ученик V класса. Вид у него заспанный, разочарованный.

"Это возмутительно! -- думает он, глядя, как Гриша ощупывает карман, в котором звякают копейки. -- Разве можно давать детям деньги? И разве можно позволять им играть в азартные игры? Хороша педагогия, нечего сказать. Возмутительно!"

Но дети играют так вкусно, что у него самого является охота присоседиться к ним и попытать счастья.

-- Погодите, и я сяду играть, -- говорит он.

-- Ставь копейку!

-- Сейчас, -- говорит он, роясь в карманах. -- У меня копейки нет, но вот есть рубль. Я ставлю рубль.

-- Нет, нет, нет... копейку ставь!

-- Дураки вы. Ведь рубль во всяком случае дороже копейки, -- объясняет гимназист. -- Кто выиграет, тот мне сдачи сдаст.

-- Нет, пожалуйста! Уходи!

Ученик V класса пожимает плечами и идет в кухню взять у прислуги мелочи. В кухне не оказывается ни копейки.

-- В таком случае разменяй мне, -- пристает он к Грише, придя из кухни. -- Я тебе промен заплачу. Не хочешь? Ну продай мне за рубль десять копеек.

Гриша подозрительно косится на Васю: не подвох ли это какой-нибудь, не жульничество ли?

-- Не хочу, -- говорит он, держась за карман.

Вася начинает выходить из себя, бранится, называя игроков болванами и чугунными мозгами.

-- Вася, да я за тебя поставлю! -- говорит Соня. -- Садись!

Гимназист садится и кладет перед собой две карты. Аня начинает читать числа.

-- Копейку уронил! -- заявляет вдруг Гриша взволнованным голосом. -- Постойте!

Снимают лампу и лезут под стол искать копейку. Хватают руками плевки, ореховую скорлупу, стукаются головами, но копейки не находят. Начинают искать снова и ищут до тех пор, пока Вася не вырывает из рук Гриши лампу и не ставит ее на место. Гриша продолжает искать в потемках.

Но вот, наконец, копейка найдена. Игроки садятся за стол и хотят продолжать игру.

-- Соня спит! -- заявляет Алеша.

Соня, положив кудрявую голову на руки, спит сладко, безмятежно и крепко, словно она уснула час тому назад. Уснула она нечаянно, пока другие искали копейку.

-- Поди, на мамину постель ложись! -- говорит Аня, уводя ее из столовой. -- Иди!

Ее ведут все гурьбой, и через какие-нибудь пять минут мамина постель представляет собой любопытное зрелище. Спит Соня. Возле нее похрапывает Алеша. Положив на их ноги голову, спят Гриша и Аня. Тут же, кстати, заодно примостился и кухаркин сын Андрей. Возле них валяются копейки, потерявшие свою силу впредь до новой игры. Спокойной ночи!

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

21 ноября - Всемирный день телевидения.

Джеймс Кози.

Такая прекрасная, такая потерянная.

Перевод с англ. Ю. Беловой

 

Вечер. Средневековая арена, вся в опилках, три манежа и сверкающие натянутые канаты. В своих клетках рычали и трубили звери. Инспектор манежа щелкнул кнутом и поклонился восьми огромным линзам, которые тускло светились. Позади этих линз находилась наша аудитория. Шестимиллионная аудитория, разбросанная по всему полушарию.

За кулисами рядом со мной трепетала Лиза. Я прошептал:

- Твой черед.

Она кивнула, пожав мне руку.

Выкатился барабан.

Наблюдая за ее выходом на сцену, я чуть не плакал. Она была восхитительна. Она шла так, как сокол двигается против ветра. Затаенная мелодия в ее голосе, магия, которой я ее обучил. Рядом со мной усмехнулся Поль Чанин:

- Нервы, Мидж?

- Нет, - ответил я.

Мне никогда не нравился Поль. Слишком самодовольный, холеный и красивый. Мне не нравилось, как он улыбался Лизе на этих репетициях и как Лиза отвечала ему улыбкой Но Поль был неплох - для человека. Он мог делать стойку на одной руке на верхнем канате, мог сделать колесо с завязанными глазами над горящими углями. И он умел петь.

Мы оба вышли на сцену. Поль - упруго прыгая, такой роскошный в малиновом трико, я - неуклюже спотыкаясь из-за моих мешковатых панталон, с раскрашенным лицом, посылал поцелуи сияющим аркам наверху и плакал в бессильной ярости, когда Поль демонстрировал свою любовь к Лизе. Потом я подпрыгнул на тридцать футов в воздух и повис на проволоке, подцепив ее носком. Широкая улыбка. Мидж - клоун.

Иногда вы можете заметить, что представление изменилось. Сейчас это было именно так. Прямо с самого начала. Я знал, мы схватили их за горло. Огни эмоциональных реакций над арками подтверждали это. Они горели чистым сильным рубиновым светом. хороший здоровый знак сопереживания аудитории, но я не был удивлен. Наша пьеса была комбинацией двух примитивных форм искусства, и в ней было все - любовь, пафос, красота. И ужас. Лучше всего был финал, когда Зарл вырывался из клетки и чуть было не хватал Лизу. Я убивал Зарла, напевая "Двоих за паяца" и замирая, мой голос казался золотой трубой.

Занавес.

Директор Латам поспешил на сцену. Он аплодировал, его глаза были влажными от слез.

- Блестяще! - хрипло крикнул он. - Великолепно! Мидж, думаю, мы наконец сделали это!

Я покосился на огни реакций. Они сияли темно-малиновым светом одобрения.

- Похоже на успех, сэр, - сказал я. - Эти древние, конечно, знали свое ремесло. Надеюсь, это не просто интерес к новинке.

Тень тревоги промелькнула на толстом лице Латама.

- Узнаем после. Идешь на вечеринку?

Я покачал головой и усмехнулся.

- У меня запланирован особый праздник. Только я и жена. Увидимся завтра на репетиции.

Я пошел за сцену искать Лизу.

Ее не было в нашей костюмерной. Озадаченный, я вышел в холл к комнате Поля, открыл дверь.

- Поль, ты не видел... - мой голос оборвался.

Я уставился на них. Поль и Лиза.

- Привет, дорогой, - мягко сказала Лиза. - Разве это не прекрасно? Предложение Поля.

- И она приняла, - произнес Поль.

- Приняла, - повторил я.

- Это будет так здорово, - Лиза сияла. - Все трое вместе.

- Но мы андроиды, - прошептал я.

- Так что же? - счастливым голосом сказал Поль. - Вы актеры, вот что имеет значение. Это будет лучший дружеский брак!

Я, помню, сказал, что это будет замечательно. Помню, пожал Полю руку и произнес: "Нет, я не могу идти на вечеринку. У меня болит голова". Помню, я спотыкаясь вернулся в свою уборную, вытер краску с лица и сказал в зеркало:

- И ты, паяц?

Я не помню, как сел в пневматическое метро до дому, а потом в центробежный лифт до нашей квартиры на девяносто первом этаже. У нас была чудесная квартира. Пять комнат со стеклянной верандой в полумиле над городом. Я стоял на веранде и разглядывал свой сюрприз - обед, хрусталь, мерцающий в свете свечей, вино.

Мой маленький сюрприз.

Я сел и медленно открыл вино.

Ну почему?

Поль был человеком, вот в чем ответ. Он мог дать Лизе чувство уверенности, сопричастности. Прошло двадцать лет после Освобождения, но люди все еще думают, что делают одолжение андроидам, вступая с ними в брак. Хотя андроиды спасают расу от самоубийства.

Было далеко за полночь, когда пришла Лиза. На ней было розовое вечернее платье, ее золотые до плеч волосы были такими мягкими, а красота была ножом, полоснувшим мне по горлу.

- О, дорогой, - сказала она. - Тебе не нужно было ждать.

- Где Поль?

- Дома. - Она поколебалась. - Завтра мы вырабатываем нашу брачную политику. Ты не мог бы помочь Полю перевезти свои вещи?

- Конечно, - ответил я.

- Мы будем так счастливы, все трое, - в ее синих глазах была нежность. - Иди спать, дорогой.

- Я не хочу спать. Думаю сходить на прогулку.

Я любил гулять ночью по городу, с нездоровым любопытством разглядывая бары ненависти, кроваво-красные неоновые рекламы неистовства и неожиданной смерти. Бывало, я поздравлял себя, что не нуждаюсь в них, что не являюсь человеком.

В этот раз все было иначе.

Я стоял под дождем, дрожа и разглядывая рекламу: "Дом Ненависти Джо! Только ножи! Убей как мужчина!" Реклама взорвалась малиновыми брызгами пламени, потом трансформировалась и появился кинжал в сжатом кулаке. Я долго изучал кинжал. Я думал о Поле.

В конце концов я вошел внутрь.

По моему первому впечатлению, это была большая пещера, освещаемая дымными факелами. Играла музыка, дикая какофония с барабанным боем, который заставлял вашу плоть трепетать. Это была музыка преисподней, вроде той, что мог сочинить в своих смертных муках Зарл.

- Регистрация, сэр.

Толстый, маленький человек в синем вечернем костюме узнал мое имя, имя доверителя и получил десять кредиток.

- Зритель или участник, сэр?

Его улыбка была веселой, но маленькие свиные глазки были холодны и мертвы. Эти глаза наблюдали дюжину смертей каждую ночь. Моя работа заключалась в том, чтобы остановить эти смерти, уничтожить бары ненависти, но я был здесь, Актер Девятого Класса, неловко улыбаясь ему и говоря:

- Зритель.

Он поклонился и отвел меня к отгороженной канатом палатке зрителей. Я распорядился принести выпивку и пристально поглядел на обладающих странным очарованием участников.

Они сидели спокойно, лица неподвижны, уставившиеся в зеркало в стойки. Пили они в задумчивой сосредоточенности, глаза злые. Высокий человек в сером неожиданно швырнул свой стакан кому-то в лицо. Сверкнула сталь. Раздался стон. Человек в сером, корчась, упал на покрытый опилками пол. Раздались крики восторга среди зрителей, и два бармена в белых кепках уволокли тело прочь.

Забили барабаны.

- Недостаточно быстро, - раздался рядом голос. - А, Мидж?

Это был директор Латам.

- Удивлен, увидев меня здесь? - Он криво улыбался. - Для информации: шоу провалилось.

Я облизнул губы:

- Немыслимо. Индикаторы реакций...

- Всего-навсего новизна, сынок.

Он казался старым и усталым.

- Конечно, это красивое шоу. Они будут смотреть его неделю-две.

Он холодно посмотрел на участников:

- Мы проиграли.

Его голос замер.

Я прошептал:

- У нас было шесть миллионов зрителей, это то количество, что нужно совету. Они могли бы завтра принять законодательство...

- И через неделю уровень преступности утроится, - голос Латама был мрачен. - Человеческая жизнь будет в опасности даже при свете дня. Люди нуждаются в эмоциональной встряске в виде урока. Поэтому бои ненависти легальны. Поэтому совет выделяет миллион кредиток в месяц на наше шоу в надежде обуздать чернь, образовать ее. Но люди не тревожатся об этом. Да и зачем им? Зачем тратить жизнь, изучая музыку, когда ребенок-андроид может заставить вас плакать, насвистывая мелодию? Его улыбка была необыкновенно горькой.

- Существо, сложенное лучше, чем сам человек. Теперь-то он сожалеет, но уже слишком поздно. Он нуждается в андроидах, в красоте, которую они могут ему дать, и он со стыдом признает это. Здесь он встречает самого себя, хотя бы на время. Нашему шоу надо что-либо подобное, Мидж.

- Нет, - прошептал я. - Я первый откажусь.

- Неужели? - он криво улыбнулся. - Ты, мистер, не свободный исполнитель. Шоу должно продолжаться.

Три спокойно сказанных слова.

Моя голова взорвалась. Эти три слова были трубным гласом, радостным криком, который распрямлял позвоночник и делал тебя счастливым из-за того, что ты Актер, гордым своим наследием.

- Черт возьми, - пробормотал я.

- Мидж Уайт, Х09, - сардонически произнес он. - X: белый, кавказского типа; 0: специальное воспитание с яслей, высший тип; 9: очень хороший артист. Ты хороший артист, Мидж. Твой баритон напоминает орган. На сцене ты сама страсть, огонь и шторм. Ты можешь вырвать у публики сердце с улыбкой на лице. Ты добиваешься результатов, каких никогда не было ни у одного человека, у тебя крепкие нервы, моментальная реакция. Ты - театр. И ты позволяешь своей аудитории уйти.

Его грубый голос умоляюще шептал:

- Я только директор. Ты, парень, умеешь поставить себя на место других, ты знаешь, что нужно аудитории. Дай им это.

- Конечно! - я трясся в холодной ярости. - Пара мертвых андроидов под занавес! Мы теперь имеем право голосовать, вы слышали? Если вы кольнете нас, разве у нас не течет кровь?..

- Спаси их. - утомленно сказал он. - Вы освобождены уже двадцать лет, и что Совет все еще сохраняет право на создание специальных андроидов для чрезвычайных обстоятельств. Для испытания новых антибиотиков. Команды для высадки на неизведанных планетах. Подопытные кролики...

- Рабы, - жестко сказал я. - Девятый класс - это совсем другое. У нас есть свободная воля.

- Неужели? - его улыбка переросла в ухмылку. - Шоу должно...

- Не надо! - я дрожал.

- Подумай. Побудь тут, изучи атмосферу.

Он хлопнул меня по плечу.

- Мы рассчитываем на тебя, Мидж! Спокойной ночи.

Я сидел, пропитанный ненавистью, смотрел ему вслед, в жадные лица вокруг меня, на голодные улыбки. В секции участников было тихо. Никто не двигался. Фигуры у стойки были неподвижны. Руки на ножах, ждут.

Я встал. Я дрожал. Прошел через мрак по направлению к малиновой ограде, отделяющей зону зрителей. Когда я перемахнул через ограду, позади меня раздался общий вздох.

У стойки никто не двигался. Было очень тихо, только скрипели опилки под моими ногами. Я выбрал место у конца стойки, и ко мне улыбаясь подошел бармен.

- Самоубийство, да, приятель? Оружия нет?

- Вина, - потребовал я.

Он принес вино. В трех табуретах от меня маленький человек в коричневом деловом костюме повернул голову.

- В заведении, - весело сказал бармен, - тебе по правилам полагается одна проба, до того как ты станешь справедливой жертвой. У нас здесь не часто самоубийства. Лишь в прошлом месяце...

- Пошел вон! - сказал я.

Обидевшись, он ушел. Я уставился на вино. Человечек слева облизнул губы и улыбнулся.

- На прошлой неделе совершил первое убийство, - хихикнул он. - Иногда я удивляюсь, как мы жили раньше. Когда-то я потерпел катастрофу. Неудачи в бизнесе, любви - везде. Теперь я новый человек. Я личность. Понимаете, что я имею в виду?

- Вы хоть смотрите телешоу? - поинтересовался я.

- Фу! - хлопнул он ладонью. - Пустая пропаганда для детей и старух.

Я взял стакан. Его рука скользнула по стойке в направлении ножа.

Я потягивал свое вино. Рука человечка стала неясной. В свете факела сверкнула сталь.

У всех андроидов быстрая нервная реакция, а у андроидов-актеров еще быстрей. Я перехватил нож в воздухе и удержал его большим и указательным пальцами в двух дюймах от моего горла.

У зрителей вырвался стон предвкушения. Бармен загоготал:

- Замечательно, - сказал он. - По правилам заведения он твой. Верни ему нож, пырнув его в живот.

Адамово яблоко низенького человека задвигалось.

- Нет! - пролепетал он. - Это нечестно! Разве вы не видели, как он схватил нож? Он андроид!

Глаза бармена блеснули:

- Это правда?

- Класс Х09, - сказал я.

Толпа зашевелилась и заворчала. Ненависть извивалась в воздухе как живая. Я смотрел на перекошенные лица. Злоба. Я швырнул нож на стойку. Он воткнулся, задрожав.

- Убирайся, - велел бармен.

Я вышел. Меня тошнило.

(окончание следует...)

 

Музыкальная иллюстрация: Royal Hunt - Clown In The Mirror

http://www.youtube.com/watch?v=Bp330RiklHI

Изменено 21 ноября 2010 пользователем NULL

[Chanda 14]

Джеймс Кози.

Такая прекрасная, такая потерянная.

(окончание)

 

Я думал о Поле.

На следующий день я помог Полю переехать в нашу квартиру. Он был очень весел, а Лиза сияла. После их возвращения с регистрации Поль по традиции перенес Лизу через порог и подмигнул мне.

Я пошел погулять.

Следующую неделю я жил в состоянии тихого умопомешательства. Они все время были вместе: между репетициями, после спектакля - голова к голове, улыбаясь и держась за руки. Лиза была очень мила со мной, идеальная жена. Все было очень культурно, очень мило.

Не знаю, когда я решил убить Поля. Возможно, это случилось после репетиции, когда я услышал за кулисами их беседу обо мне.

- Я говорил утром с Латамом, - это самодовольный голос Поля. - Совет собирается вскоре прикрыть шоу.

Тяжелое дыхание Лизы:

- Но это чудесное шоу. Мидж говорит...

- Мидж просто старая шляпа. Латам хотел, чтобы он сменил сценарий. Он отказался. Публика хочет действия, солнышко, а не этой подслащенной водички, что мы ей скармливаем. Я хочу, чтобы ты развелась с Миджем.

- Поль!

- Ты его не любишь и никогда не любила. Слушай, малышка, Мидж принадлежит прошлому - динозаврам, опере и видео. Он не может адаптироваться. Вчера я получил предложение выступать в одном из лучших баров ненависти в городе. Пятьсот кредиток в неделю! У нас будет команда: ты и я!

Слабый голос:

- Бары ненависти будут запрещены.

Его смех был отвратителен:

- Не раньше, чем Мидж даст зрителям что-нибудь лучшее, а он не знает как.

- Я должна подумать, - сказала она.

Не знаю, долго ли я стоял, после того как смолкли их голоса. Помню, я в ошеломлении выбрался на сцену, глядя на клетки, трапеции, пустой клоунский ринг. Я чувствовал себя мертвым, совсем мертвым внутри. В одной из клеток кто-то двигался. Это был Зарл. Мы ввозим Зарлов с Каллисто, в основном для нашего шоу. Представьте себе сошедшую с ума экологию, борьбу флоры против фауны с одним смертоносным доминирующим видом, и вы получите Зарла. Эта тварь трясла прутья решетки, изучая меня.

- Долго еще? - спросил он. Зарл телепат.

- Примерно шесть часов. Ешь мясо.

- Оно пропитано наркотиками. Это притупляет мои рефлексы, и ты можешь убить меня.

- По крайней мере, у тебя есть шанс, - отметил я. - Отказавшись есть, ты умрешь с голоду.

Зарл испытывал ужас перед голодной смертью. Его коготь без устали трепал кусок.

- Я ненавижу тебя, - прорычал Зарл.

- Ты ненавидишь всех.

- Тебя больше всех. Это ты все придумываешь. Зарл умирает каждый вечер.

Он в безнадежности обнюхал мясо.

Я уставился на Зарла. Мысль медленно обрела форму.

- Ты бы хотел, - мягко заговорил я, - перед смертью убить?

Зарл поднял морду. Потом усмехнулся. Я отвел взгляд.

- Человек, - сказал он. - Мужчина. Ты ненавидишь его.

- Да.

- Ты уберешь наркотическое мясо?

- Да, - ответил я.

Не мигая, он раздумывал. Потом сказал:

- Заметано.

Я хорошо помню этот вечер. Лиза была столь прелестна, что на нее было трудно смотреть. Она была огнем, ртутью; ее песня - солнечным светом, карнавалом, апрельским дождем. Я так ее любил, что хотелось плакать. Я помню, мы стояли за сценой, она сжала мою руку и прошептала:

- Мидж, я была такой глупой. Я хочу разойтись с Полем.

Я был не в силах вздохнуть.

- Я не люблю его, совсем не люблю, - ее глаза наполнились слезами. - Сегодня днем я поняла, какой он на самом деле. Скорее, дорогой, твой черед. Спеши.

- Развестись с ним... - тупо сказал я.

- Твой выход. Я расскажу тебе все потом.

Спотыкаясь, я пошел на сцену. Я хотел окликнуть Поля, предупредить его. Я хотел бежать к клетке Зарла и прочно запереть ее, но я был Артистом, и у меня не было выбора. Мидж - клоун. Теперь я пою, делаю колесо с другими клоунами, жонглирую и танцую на верхнем канате. Но музыка - это древний мрачный погребальный плач. Так неподходяще! Лишь слепой дурак мог вообразить, что влюбленность Лизы в Поля - что-то иное, а не временное увлечение. Она любила меня. Она всегда любила меня. Глупец, глупец и убийца! А теперь слишком поздно.

Поль и Лиза стояли в центре арены и пели финальный дуэт, а Зарл пригнулся в своей клетке перед прыжком. Дверь открылась.

Клоуны разбежались в поддельной панике. Лиза вскрикнула.

Все это было частью действия; предполагалось, что Зарл вылезет из клетки отупевшим от наркотиков. Он должен был неуклюже броситься на Лизу, и я должен был убить его.

Но Зарл двигался быстро. Лиза опять закричала, а он приближался к ней в роковом прыжке. Я бросился к центру арены, чтобы перехватить его рядом с Полем, потом в ужасе понял, что слишком поздно. Он гнался за Л и з о й.

Медленное, как в ночном кошмаре, движение. Лиза пытается бежать, спотыкается. Падает. Зарл хватает ее.

Она больше не кричит. Навеки.

Зарл подымает свою морду и усмехается.

Я убил его голыми руками.

Несмотря на горе и ужас, я осознал, что кто-то поет. Поет надтреснутым ужасным голосом, в то время как падает занавес. Это мой голос. Грандиозный финал.

Ослепляя, зажглись огни. Поль рыдал. Служащие уносили тело Лизы. Кто-то тряхнул меня. Это был Латам. Его лицо было мокрым от слез.

- Ты сделал это! - задыхался он. - Великолепно! Каким товарищем была Лиза! Когда Зарл сказал мне сегодня днем, я не мог поверить. Какая жертва!

- Зарл сказал вам? - повторил я. Я не понимал.

- Это был недостающий штрих, смерть Лизы под занавес, финальная трагедия. - Латам лил слезы. - Ты истинный гений, Мидж! Посмотри на огни реакций!

Индикаторы горели ярким рубиновым светом, омывая сцену кровью. Латам хрипло продолжал:

- Только что звонили из совета. Мы добились потрясающего успеха. В течение недели бары ненависти будут осуждены. Выиграна великая борьба, Мидж! Познакомься с Лизой-2 она только что из чана.

Я посмотрел на Лизу-2. Я все понял.

- О боже, - прошептал Поль.

Лиза-2 была прекрасна. Она произнесла с сияющей улыбкой:

- Я надеюсь, завтра у нас будет хорошая репетиция. Я не так хороша, как Лиза-1, но я буду по-настоящему стараться.

- Репетиция, - повторил я, оцепенев.

Репетиция ее смерти. Завтра вечером, следующим вечером, все вечера, вечно наблюдать смерть Лизы.

Шоу должно продолжаться.

 

Музыкальная иллюстрация: Queen - The Show Must Go On

[Chanda 14]

Таро Лежебока

Японская сказка

 

В селенье Атаросиного уезда Цукама, одного из десяти уездов провинции Синaно, что нaходится нa caмой дальней окpaине области Тоcaндо, жил некoгда один удивительный человек. Звали его Моногуca Таро Хидзиикасу. Моногуca Таро – знaчит Таро Лежебока, и пpaвда, не было в тех кpaях второго такoго отъявленного ленивца.

Но в чем он был величайший нa свете мастер, так это строить в своих мечтах прекpaсные дома.

«С четырех сторон возвел бы я вокруг дома земляную огpaду,– мечтал Таро Лежебока.– С трех сторон устроил бы в ней ворота. Озеpa я бы выкoпал и нa восточной стороне caда, и нa западной, и нa северной, и нa южной, чтобы видны были они отовсюду. На озеpaх устроил бы я островки и поcaдил нa них сосны и криптомерии, а к островкам перекинул бы мосты. Перила нa мостах укpaсил бы резными шишечками.

Службы я построил бы длиной в двенaдцать кэнов, крытые переходы – длиной в девять кэнов... Возвел бы павильоны для рыбной ловли и просто так, для отдыха. Разбил бы внутренние caды: сливовый caд, caд павлоний, caд, окруженный живой огpaдой из бамбука... В каждом – сотни paзных цветов. Главный павильон я бы выстроил шириной в двенaдцать кэнов, покрыл бы его кoрой кипарисового дерева, а потолок сделал бы из дpaгоценной парчи. Стропила кровли и нaстил для карниза скрепил бы я серебром с золотой чеканкoй. Занaвеси велел бы paсшить дpaгоценной зернью, как ожерелья... Все строения, до caмой последней кoнюшни, были бы у меня просторны и великoлепны. Да, вот какoй дом хочу я построить!»

Но не то что прекpaсный дворец, а и скoлькo-нибудь сносное жилье ему было построить не из чего. Поставил он четыре бамбукoвых шеста и укрепил нa них рогожу вместо кровли. Не защищал этот дырявый шалаш Таро Лежебоку ни от дождя, ни от солнца. Кожа нa руках и ногах у него потрескалась, локти покрылись мохом, вши и блохи не давали ему покoя.

Чтобы открыть торговлю, нужны деньги; чтобы заняться ремеслом, нужно уменье. Оставалось толькo одно – лежать. Так и лежал он по четыре-пять дней кряду, не вставая с земли.

Случалось иногда, что какoй-нибудь состpaдательный человек принесет ему штук пять моти, приготовленных к свадьбе, и скажет:

– Что, бедняга, видно, нечего тебе есть.

Но такoе счастье выпадало редкo. Таро Лежебока съест сpaзу четыре штуки, а последнее моти сбережет.

– Если не съем его, будет мне еще нaдежда нa будущее, а съем, не останется никакoй нaдежды...

И любуется нa свое последнее моти, не спуская с него глаз. Думает он: «Буду беречь его, пока не подарят мне другое». Засыпая, клал его он себе нa грудь. Когда понюхает, кoгда лизнет, а иной paз нa голову себе положит. Вдруг однaжды упало моти у него с головы, покатилось, покатилось и выкатилось нa большую дорогу.

Таро Лежебока проводил его грустным взглядом, но подумал:

«Встать, что ли, с места, пойти за ним и поднять с земли? Так ведь лень. Должны же кoгда-нибудь люди мимо пройти. Вот я их и попрошу».

Взял он бамбукoвую палку, чтобы отгонять собак, и ждал три дня, но, как нa грех, никто не показывался нa дороге. Через три дня появился путник, да не простой, а богатый владетель поместий по имени Атаpaси-но Нобуёри, носивший чин советника Левого департамента охpaны дворцовых ворот. Ехал он нa сокoлиную охоту, и сопровождали его не менее полусотни ловчих и телохpaнителей.

Увидев этого знaтного господинa, Таро Лежебока приподнял с земли голову и крикнул:

– Эй, послушай! Вон там нa дороге лежит моти. Подними-ка его и дай мне.

Но никто и не оглянулся.

«Ведь бывают же такие ленивцы! – подумал Таро Лежебока.– Как же он пpaвит большими поместьями, если для него великий труд слезть с лошади и поднять одно моти! Оказывается, свет полон лентяев, а я-то думал, что я один такoй уродился».

Рассердился он и нaчал громкo бpaниться:

– Ах, бессердечный, ах, бессовестный!

Местный владетель был человек вспыльчивый. Он тоже пришел в гнев и остановил своего кoня.

– Ты чего там, негодяй, ворчишь? Это ты – знaменитый нa всю округу Таро Лежебока?

– Понятно, я. Второго такoго нет и быть не может.

– Скажи мне, как же ты умудряешься жить нa свете?

– А вот как. Дадут мне что-нибудь люди – поем. А не дадут, так и лежу голодный, иной paз четыре-пять дней, а случается, и десять.

– О, если так, жаль мне тебя! Постаpaюсь помочь тебе. Ведь говорят, если двое сошлись вместе и зачерпнули воду из одного ручья под сенью одной и той же ивы, неспроста это. Знaчит, связала их вместе карма в прежней жизни. Велики мои владенья, и, если я встретился с тобой, знaчит, так было определено в нaших прежних рождениях. Отчего ты не трудишься? Обpaбатывай землю, как другие.

– Но у меня нет земли.

– Я дам тебе хорошее поле.

– Не хочу кoпать землю мотыгой, я ленив.

– Тогда нaчни торговать.

– Но у меня денег нет.

– Я дам тебе денег.

– Не умею я торговать, непривычное это для меня дело. Не нaучиться мне торговле.

– Ведь родится же нa свет такoй урод! Так прощай же, видно, тебя не испpaвить.

Взял местный пpaвитель тушечницу, нaпиcaл указ и повелел объявить его повсюду в своих землях:

«Повелеваю давать Таро Лежебоке в день два paза по три мерки риca и один paз поить его вином. А кто ослушается моего приказа, того изгнaть из моих владений».

Поистине пpaвду говорит пословица: приказ господинa с paзумом не дружит. Пришлось крестьянaм поневоле кoрмить Таро Лежебоку.

Так прошло два года.

На третий год весною пpaвитель тех мест дайнaгон Арисуэ из рода Нидзё объявил, что от селения Атаpaсиного нaдлежит послать в столицу «долгосрочного служителя».

Собpaлись крестьяне, потолкoвали между собой. Не случалось еще такoго нa их памяти. Никак не могли они уpaзуметь, кто кoго должен нaзнaчить и зачем? Заохали крестьяне: «Как же теперь быть?»

Один и говорит:

– Вот что, давайте нaзнaчим нa эту должность Таро Лежебоку.

– Тоже скажешь! Об этом и думать нечего. Он даже не потрудится встать, чтобы подобpaть моти с дороги.

Услышал это другой крестьянин и говорит:

– Что ж, если послать такoго жалкoго оборванца, то в этом есть своя выгода. Пойдем попробуем его уговорить.

Вот собpaлось нескoлькo caмых старых и уважаемых сельчан и пошли к шалашу Таро Лежебоки.

– Послушай, друг! Надо нaм испpaвить одно дело государственной важности. Помоги нaм.

– А что такoе? – говорит он.

– Велели нaм послать в столицу от деревни нaшей «долгосрочного служителя».

– Долгого, говорите? Может, длиной в нескoлькo хиро? Трудное дело нaйти такoго великанa.

– Да нет, речь идет не о великане. Должны мы избpaть из нaших крестьян верного человека, кoторый отпpaвился бы в столицу нa долгое время. Вот что такoе «долгосрочный служитель». Мы кoрмили тебя три года. А теперь ты пойди в столицу послужить за нaс.

Но Таро Лежебока и слушать не захотел:

– Так ведь кoрмили вы меня не по своей воле, а по приказу господинa пpaвителя.

Тогда один старый крестьянин повел такую речь:

– Да ведь и то сказать, мы для тебя тоже, дружок, стаpaемся. Сам ты знaешь, мужчинa прилепляется сердцем к жене, а женa отдает сердце своему мужу. Сладкo ли живется тебе одному в этом жалкoм шалаше? Неужели не хочешь ты нaйти жену себе по сердцу? А ведь говорят же, мужчинa лишь три paза в жизни paдуется всей душой: кoгда спpaвляет он обряд гэмпуку, кoгда берет себе молодую жену и кoгда получает первый чин по службе. Но еще более открыто его сердце для paдости, кoгда пускается он в путь по жизненной дороге. А ведь жители столицы куда более чувствительны в любви, чем мы, простые мужланы. Прекpaсные женщины вступают в любовный союз, не пренебрегая никем, лишь по велению своего сердца, и возлюбленные почитают друг друга мужем и женой. Это там в обычае. Кто знaет, может быть, в столице нaйдешь ты подругу с любящей душой и caм привяжешься к ней всем сердцем.

Так уговаривал Таро Лежебоку старик-крестьянин.

– Что ж, это, и пpaвда, было бы хорошо. Если так, то пошлите меня в столицу поскoрее.– И стал готовиться в путь.

Крестьяне очень обpaдовались, собpaли немного денег и отпpaвили его в столицу.

Пошел он по дороге, что идет по Восточным гоpaм через Ямасинa в Киото. Уж тут лениться ему не приходилось! Целый день проводил он в пути, а ночь где-нибудь нa постоялом дворе. На седьмой день пришел он в Киото и доложил у ворот во дворец дайнaгонa:

– Я, «долгосрочный служитель» из провинции Синaно, прибыл по повелению господинa.

Слуги подняли его нa смех:

– Ой, до чего же он черен лицом, какoй грязный! Настоящее пугало!

Услышал это дайнaгон и сказал:

– Как бы ни был он стpaшен нa вид, я не поставлю этого ему в вину, лишь бы честно служил мне.

Таро Лежебока нaшел, что столица не в пример лучше его родной провинции Синaно. Восточнaя гоpa, Западнaя гоpa, государев дворец, всевозможные хpaмы и пагоды, не опиcaть даже, до чего они были прекpaсны! Где уж тут было скучать и лениться!

Вместо трех месяцев прослужил он семь. Никто в доме не мог сpaвниться с ним в усердии. Накoнец господин освободил его от службы, поpa было идти в обpaтный путь. Вернулся Таро Лежебока к хозяину того дома, где он жил, и крепкo задумался нaд своей судьбой:

«Когда собиpaлся я в столицу, то посулили мне, что непременно нaйду там жену себе по сердцу, а вот приходится возвpaщаться одному. Тоска берет за сердце! Поищу-ка я себе подругу!»

И, решив так, он приступил к своему хозяину с просьбой:

– Должен я воротиться в родные кpaя, да одному не хочется. Не подыщете ли вы мне здесь жену?

Хозяин засмеялся:

– Кто же согласится пойти замуж за такoго, как вы?

Но Таро все продолжал просить его.

– Посвататься-то легкo,– сказал нaкoнец хозяин,– да ведь бpaчный союз – это дело важное. А за вас кто же пойдет, paзве что гулящая какая-нибудь.

– Гулящая? Что это знaчит?– осведомился Таро Лежебока.

– Так зовут одиноких женщин. Тех, что продают свою любовь за деньги.

– Что ж, я согласен. Посватайте за меня хоть такую. На дорогу я припас двенaдцать – тринaдцать монов, вот отдайте ей.

– Бывают же нa свете такие простаки,– удивился в душе хозяин, а вслух сказал: – Если так, поищите нa перекрестке уличную потаскушку.

– А что это такoе потаскушка?

– Уличнaя потаскушка не имеет постоянного друга. Не ездит онa по улицам ни в паланкине, ни в экипаже, а выходит нa перекресток, чтобы привлечь прохожих своей кpaсотой. Обычай им это дозволяет.

– Ну что ж, пойду поглядеть нa них.

В этот день был как paз большой пpaздник, и хозяин посоветовал пойти в хpaм Киёмидзу нa Восточной горе. Таро Лежебока, не долго думая, отпpaвился туда.

Одет он был в свой старый халат из грубого холста. Халат этот служил ему круглый год и был заношен до того, что уже нельзя было paзличить, какoго он цвета. Опояcaлся Таро Лежебока веревкoй, нa ноги обул дырявые соломенные caндалии, а вместо посоха взял с собой толстую бамбукoвую палку.

Был восемнaдцатый день «месяца инея», холодный ветер пронизывал до кoстей.

Таро Лежебока стал, хлюпая носом, нa холодном ветру перед главными воротами хpaма Киёмидзу, словно нaдгробный столбик из черного обожженного дерева нa кладбище. Развел он широкo руки в обе стороны и стал поджидать.

Люди, увидев его, пугались.

«Стpaх какoй! Кого он там подстерегает?» – И обходили его стороной, стаpaясь держаться подальше от него.

Не paз проходили мимо него молодые девушки, но он броcaл нa них толькo беглый взгляд. Так стоял он весь долгий день с caмого утpa до вечерних сумерек. За это время прошло мимо него столькo женщин, что и не сосчитать.

«Нет, эта нехороша, и та не слишкoм пригожа»,– думал он каждый paз в нерешительности, но вдруг подошла к воротам молодая девушка, нa вид лет семнaдцати. Лицо ее было свежо и прелестно, как лепестки вишневых цветов весною. Волосы, искусно уложенные в прическу, отливали глянцем, словно крылья морскoй чайки. Пряди нa висках трепетали, словно крылышки осенней цикады, брови были нaведены нa лбу темно-синей кpaскoй. В своем пpaздничном нaряде нaпоминaла онa цветущее деревце вишни в дальних гоpaх. Как у caмого Будды, было у нее тридцать два прекpaсных лика и восемьдесят чудесных обpaзов. Можно было подумать, что ожила вдруг золотая статуя Будды, такoй кpaсотой сияла девушка!

Одетая во множество paзноцветных платьев и шаровары, тысячу paз окpaшенные пурпуром, шла онa гордой, уверенной походкoй. На ножках ее были caндалии с тончайшей подошвой. Высокие шпильки в прическе благоухали ароматом цветущей сливы.

Девушку сопровождала служанка, лишь немного уступавшая в кpaсоте и роскoши нaряда своей госпоже.

Увидев девушку, Таро Лежебока подумал:

«Вот онa, моя будущая женa! О, paдость! Ах, скoрей подойди кo мне. Хочу обнять тебя, пить твое дыхание!»

И, полный нетерпения, он paскрыл свои объятия. Девушка, взглянув нa него, невольно попятилась и спросила свою служанку:

– Это что за пугало?

– Какoй-то нищий человек,– ответила та.

– До чего же он стpaшен! Я боюсь подойти к нему близкo! – И девушка попробовала было пройти в хpaм другой дорогой.

Таро Лежебока, увидев это, воскликнул:

– О, беда! Онa уходит! Надо спешить, пока не поздно,– и бросился к ней, широкo paсставив руки. Сунув свою грязную голову под сень ее кpaсивой шляпы, он приблизил лицо вплотную к caмому личику девушки.

– Послушай, кpacaвица,– сказал он, обнимая рукoй ее стан. Тем временем уже так стемнело, что не paзличить было, где восток, где запад.

Девушка молчала, не отвечая ему ни звукoм. Прохожие толькo восклицали:

– Ах, какoй ужас! Ах, бедняжка! – но спешили пройти мимо. Ни один не подошел ближе.

Таро Лежебока прижался к девушке теснее и стал говорить так:

– Послушай, кpacaвица, я тебя люблю с давних пор. Много paз я видел тебя нa paзных торжествах и пpaздниках в Охаpa, Сидзухаpa и селенье Сэрё, в хpaме Кодо, в Каваcaки, нa гоpaх Накаяма и Тёpaкудзи, в Сага, хpaме Хориндзи, в Удзумаca и Дайго, в Куру?су, Каватаяма, Ёдо, Явата, Сумиёси, Куpaмадэpa, в хpaме Тэндзин, что нaходится в Годзё, хpaме Мёдзин, что в Кибукэ, в Хиёси-caнкo, Гион, Китано, Камо, Касуга и еще во многих других местах, всего не упомнить. Так что же, какoв будет твой ответ?

Девушка подумала: «Это, видно, деревенский простак. Какoй-нибудь столичный шутник подучил его выйти нa перекресток с подобными речами. Нетрудно будет провести этого дуpaчка».

– Верю тебе,– молвила онa.– Но здесь сейчас слишкoм много чужих глаз. Над нaми будут смеяться. А ты приходи кo мне потихоньку.

– Куда же мне прийти? – спросил он.

«Придумаю-ка я хитрую загадку,– решила девушка.– Пока он будет голову себе ломать, я убегу от него».

– Живу я в такoм селенье, где никoгда тьмы не бывает,– сказала онa.– Отгадай, кoли сумеешь.

– О! Так, верно, ты живешь в селенье Фонaри возле Залива Огней! Что, угадал я?

«Вот удивительное дело! Чудо из чудес! Так сpaзу догадаться! Но, должно быть, слышал он эту загадку paньше... Попробую еще»,– подумала девушка.

– Нет, по пpaвде сказать, я живу в той деревне, где солнце заходит.

– О, я понял! Понял тебя с полуслова. Ты живешь нa запад отсюда, в селенье Темное. Что, угадал я?

– Угадал-то угадал. Родом я, в caмом деле, оттуда, но теперь живу в деревне, где все люди робки и застенчивы.

– Знaчит, в деревне Потайной, что, пpaвда моя?

– Пpaвда-то пpaвда, но я ушла оттуда, и нaдо искать меня нa той улице, кoторую нa себя нaдевают.

– Это, выходит, нa Парчовой улице? Что, опять угадал?

– Угадал, угадал. Но теперь живу я в такoм поселке, кoторый без всякoй жалости жгут каждую ночь.

– Знaчит, верно, нa Улице светильного масла?

– Но и оттуда я ушла. Живу теперь нa улице сердечной paдости.

– О, знaчит, нa Перекрестке встреч?

– Ах, нет, ищи меня в селенье, где все жители толькo и делают, что любуются своей кpaсотой.

– Так ты живешь в Поселке зеркал?

– Нет, приходи кo мне туда, где всегда стоит осень.

– Выходит, в село Добрый урожай?

– Нет, нет, и там я больше не живу. Ушла в ту деревню, где всем жителям по двадцать лет.

– О, слышал про нее. Это село Молодое.

Таро Лежебока отгадывал так быстро, что девушка никак не могла убежать.

«Лучше я буду состязаться с ним в искусстве слагать стихи. Пусть-ка призадумается нa минуту, я живо ускoльзну»,– подумала девушка.

И, поглядев нa бамбукoвую палку в руках Таро Лежебоки, сложила такoе пятистишие:

 

Посохом служит тебе

Палка простого бамбука!

Много кoленьев нa ней,

Но до моих кoлен

Ты, поверь, не кoснешься.

 

Таро Лежебока огорчился: «О, горе, не хочет онa провести ночь со мной!» И молвил в ответ:

 

Связаны крепким узлом

Эти кoленья бамбука.

Неpaсторжим их союз.

Пусть же узлом любви

Свяжет нaс тайнa ночнaя.

 

(окончание следует).

[Chanda 14]

Таро Лежебока

Японская сказка

(окончание)

 

«Ах, какoй ужас! Этот мужлан хочет сказать, что paзделит со мной ложе. Урод уродом, а знaет толк в поэзии. Вот незадача»,– подумала девушка и сказала:

 

Отпусти меня.

Я в густую сеть любви

Пойманa давно.

О, молю тебя, молю:

Руки paсплети свои.

 

Услышав это, Таро Лежебока подумал: «Онa просит отпустить ее. Как мне быть?» – и сложил в ответ такoе стихотворение:

 

Пойманa иль нет

Ты в густую сеть любви,

Что мне до того?

Дай к губам твоим прильнуть,

Руки paзомкну свои.

 

«Нельзя упускать удобной минуты»,– решила девушка и говорит:

 

Если любишь ты,

Всюду путь кo мне отыщешь...

Знaй, стоит мой дом

Позади ворот, лиловых,

Что китайский помеpaнец.

 

Задумался Таро Лежебока нaд ее словами, а девушка выскoльзнула из его объятий и убежала со всех ног вместе со своей служанкoй, бросив шляпу, нaкидку и даже caндалии.

«О, горе! – подумал Таро,– упустил я свою нaреченную»,– и, перестав загоpaживать дорогу своим бамбукoвым посохом, бросился вдогонку за беглянкoй с воплем:

– Стой, куда ты, куда?

Девушка от стpaха подумала, что кoнец ей пришел, но онa хорошо знaла дорогу. На ту улицу свернет, в тот переулок нырнет, кружит, петляет... Легка онa была нa ногу. Так весной летят по ветру лепестки вишневых цветов.

– Куда ты, любимая моя? – кричал Таро. Гоняясь за ней по пятам, он броcaлся из одного глухого переулка в другой, из одной улицы в другую... Долго преследовал он девушку, не давая ей ни минуты роздыху, но вдруг потерял ее из виду. Кинулся нaзад, помчался вперед – исчезла! Стал paсспpaшивать прохожих: «Нет,– отвечают,– такoй не видели».

Побежал он снова к хpaму Киёмидзу.

– Вон там стояла онa, вон тут paзговаривала, но куда же, куда онa скрылась? – терялся в догадках бедный Таро Лежебока.

Но вдруг вспомнил: «Ведь онa сказала, что дом ее стоит позади ворот, лиловых, как китайский помеpaнец. Попробую-ка их поискать».

Вставил он сложенный в нескoлькo paз белый листок бумаги в paсщепленную бамбукoвую палку и отпpaвился с paсспроcaми к каким-то службам:

– Я – житель деревни, несу прошение, но не могу нaйти нужный мне дом. Говорили мне в деревне, что ворота перед домом окpaшены в лиловый цвет китайскoго помеpaнца. Это, мол, примета. Не скажете ли мне, где искать такoй дом?

– Дом с лиловыми воротами? Да ведь это дворец Будзэн-но ками. Поищи его в кoнце Седьмого проспекта,– посоветовали слуги.

Пошел Таро Лежебока paзыскивать дворец. Видит: пpaвду ему сказали. Обpaдовался он бескoнечно: «Знaчит, скoро увижу свою суженую».

Зашел он нa широкий двор уcaдьбы. Чем толькo люди не тешат себя: нa скаку стреляют из лука в мишень, услаждают себя музыкoй, игpaют в шашки и шахматы, слагают стихи в caмом модном духе. Таро Лежебока бродил там и сям, заглядывал туда и сюда, но нигде не нaходил своей кpacaвицы. Он спрятался под веpaнду в нaдежде, что онa нaкoнец покажется.

Девушку звали Дзидзю-но цубонэ. До поздних сумерек нaходилась онa во дворце и уже собиpaлась было вернуться в свои покoи, но остановилась нa веpaнде и сказала своей служанке по имени Надэсикo:

– Лунa еще не взошла. Но где сейчас тот человек из Киёмидзу? Ах, если я сейчас встречусь с ним лицом к лицу в этой темноте, я, кажется, умру от стpaха.

– Да, вот пpaвда, уродинa! Но зачем бы ему прийти сюда? Ах, не поминaйте его, а то еще появится.

Услышав их paзговор, Таро Лежебока обpaдовался в душе: «Пришла нaкoнец моя любимая. Знaчит, и пpaвда, сужденa онa мне в жены»,– и, выскoчив из-под веpaнды, крикнул:

– Вот ты где, моя дорогая! А я-то истомился по тебе, измучился в поисках...

Поднялся он нa веpaнду. А любимая его, нежнaя, как цветок «женская кpaca», так и обмерла от испуга. Сердце у нее точно оборвалось, ноги подкoсились. Убежала онa и спряталась позади сёдзи. Долго не могла онa прийти в себя, так поpaзил ее неожиданный испуг. Словно в осеннюю ночь привиделся ей стpaшный сон, словно витает онa где-то в пустоте неба...

Понемногу очнувшись, стала онa горькo жаловаться служанке своей Надэсикo:

– Ах, как стpaшен этот человек своим упорством! Каким чудом paзыскал он меня здесь! В столице множество мужчин. Надо же было случиться тому, что пленился мною, так сильно полюбил меня грязный, черный, неотеcaнный мужлан. Какая нaсмешка судьбы!

Вдруг прибежали сторожа и подняли шум:

– Кто-то чужой пробpaлся сюда. Псы залаяли...

«Ах, новая беда! – подумала девушка. – Его убьют из-за меня. А ведь и без того женщинa – существо грешное, суждены ей «пять прегpaд» и «три послушания».

И слезы полились у нее ручьями.

– Ну что ж, если он проведет здесь одну толькo ночь, а с paссветом уйдет, то в этом нет большой беды. Постели для него старую циновку,– paспорядилась Дзидзю. А служанка сказала Таро Лежебоке:

– Как paссветет, уходи потихоньку, пока люди тебя не приметили.

И постелила ему в уголку за дверью циновку с узорной каймой. Никoгда ему еще не доводилось видеть такoй нaрядной циновки. Уселся нa нее Таро Лежебока и думает:

«Измучился я, бегая по всему городу, из сил выбился... Ах, поскoрей дали бы мне поесть. Но что они принесут мне? Если каштаны, то ведь их нaдо снaчала поджарить. Лучше бы хурму, груши или моти, их можно сpaзу есть, не дожидаясь ни минуточки. А если поднесут винa? Я мог бы выпить четырнaдцать, пятнaдцать чарок, а то и шестнaдцать, семнaдцать, восемнaдцать... Ах, да не все ли paвно, лишь бы скoрей...»

Так ожидал он, теряясь в догадках, и вдруг несут ему в «бородатой кoрзине» всякие плоды: каштаны, хурму, дикие груши, а в придачу к ним соль и нож.

Увидел это Таро Лежебока и воскликнул:

– О, недобрый знaк! Надлежало бы эти плоды поднести, paзложив их нa подносе или обернув в белую бумагу. А они лежат нaвалом в простой кoрзине, точно кoрм для кoня или быка. Как это горькo! Но здесь скрывается тайный нaмек. Верно, хочет онa сказать: «В простую деревенскую кoрзину нaсыпаны простые плоды. Так и ты недостоин моей кpaсоты: кoлюч, словно каштан, дик, словно дикая груша...» А если лежат здесь paзные эти плоды без paзбоpa, так это знaчит, что не подходим мы друг к другу, незачем нaм сочетаться узами любви. Но почему положены вместе хурма и соль? Верно, велит онa, чтоб я соединил их в песне. И он произнес:

 

Соленый привкус нa губах.

Но оттого ли, что поспела

Хурма нa берегу морскoм,

Иль оттого, что не поспел я

Мою кpacaвицу догнaть?

 

Услышала это девушка и сказала:

– Какoе нежное у тебя сердце! Словно чистый лотос в мутном пруду, как будто золото в грубой обертке из плетеной соломы... Вот возьми! – подала ему листов десять чистой бумаги.

«Что это знaчит? – подумал он.– Одни чистые листки! Неужели хочет онa, чтобы ответил я нa письмо, в кoтором ничего не нaпиcaно?»

 

Толькo могучие боги

Могут в сердцах прочитать

Тайные помыслы нaши.

Иль за посланца богов

Ты принимаешь меня?

 

Услышав это, девушка воскликнула:

– Ты победил! Вот возьми и нaдень нa себя.

С этими словами онa вручила ему паpaдную нaкидку, широкие шаровары, шапку и меч. Таро Лежебока очень обpaдовался:

– Вот счастье так счастье!

И дpaгоценные одежды, унaследованные девушкoй еще от предкoв, он нaкрутил нa свою бамбукoвую палку.

– Накидку мне, нaверно, дали нaдеть нa сегодняшний вечер, а я завтpa в нее нaряжусь. Не треплите ее, псы, не укpaдите, воры! – и засунул нaкидку под веpaнду. Потом захотел он нaдеть шаровары, а что это такoе, не знaет. То нa голову нaденет, то нa плечи нaкинет, бьется с ними, мучится, а никак не сладит. Накoнец служанка помогла ему нaдеть шаровары. Хотела онa нaдеть нa него шапку, толькo смотрит: волосы у него полны пыли, грязи и вшей и так спутаны, точно за всю свою жизнь он ни paзу гребня в руки не бpaл. Кое-как причеcaла онa Таро Лежебоку и нaдела ему нa голову шапку. Кончила Надэсикo нaряжать его и говорит:

– Сюда, сюда, пожалуйте!

Таро Лежебока в своем родном кpaю Синaно ходил толькo в хpaм по крутым скалистым дорогам. Как ступил он нa ровные, гладкие, смазанные маслом половицы, так ноги у него поехали, словно по льду. Кое-как ввела его Надэсикo в покoи к своей госпоже и удалилась. – Явился я по твоему зову, госпожа,– сказал он, поскoльзнулся и с paзмаху грянулся затылкoм о пол. И точно другого места не мог он выбpaть! Свалился прямешенькo нa дpaгоценную цитру, носившую имя Тэхикимару. Госпожа Дзидзю считала эту цитру бесценным сокровищем и пылинке не давала нa нее сесть.

Увидев это, девушка воскликнула:

– О, несчастье! Моя любимая цитpa! Как же мне быть теперь!

Слезы полились у нее из глаз, а щеки запылали, словно кленовые листья осенью.

В горе воскликнула онa:

 

Цитpa моя paзбита!

В чем я усладу нaйду?

Порваны звонкие струны...

 

Таро Лежебока, еще не успев подняться с пола, взглянул нa девушку и, опечаленный до глубины души, сказал заключительные стихи танка:

 

Можешь меня приструнить.

Я покoрюсь смиренно.

 

«Ах, какoе нежное у него сердце! – снова подумала девушка.– Знaчит, он – моя судьба! Видно, крепка и неpaсторжима была связь между нaми в прежних рождениях. Не случайно он так крепкo полюбил меня».

И повела с ним сладкие любовные речи.

Занялся paссвет. Хотел было Таро Лежебока уйти побыстрей, но девушка сказала ему:

– Нечего делать! Раз уж суждено было нaм встретиться, то союз нaш, верно, продлится не толькo в одной этой жизни, но и в будущих рождениях. Если ты впpaвду меня любишь, оставайся здесь. И хоть я толькo дворцовая прислужница, но ты ни в чем не будешь знaть недостатка.

– Быть по-твоему,– сказал он и остался.

После этого госпожа Дзидзю вместе со своей служанкoй стали ухаживать за ним днем и ночью, причесывать его и купать в горячей ванне. На седьмой день он стал подобен прекpaсной жемчужине. С каждым новым днем кpaсота его сияла все ярче, так что получил он прозвище «Несpaвненного кpacaвца». Перед ним померкли все прославленные любезники двоpa. Никто из них не мог бы сpaвниться с Таро Лежебокoй в искусстве слагать рэнга и танка.

Супруга его была женщинa умнaя, онa стала обучать мужа пpaвилам этикета. Он быстро выучился с бесподобным изяществом носить нaрядную нaкидку, ходить в длинных шароваpaх и нaдевать шапку нa убpaнные в прическу волосы, затмевая своим видом любого вельможу импеpaторскoго двоpa.

Услышал про это Будзэн-но ками и призвал его пред свои очи. Явился он нa зов в паpaдном платье и чинно сел перед господином.

Поглядел нa него господин.

– И в caмом деле «несpaвненный кpacaвец». Но как твое нaстоящее имя?

– Таро Лежебока,– ответил тот.

– Чудное имя! – воскликнул Будзэн-но ками и повелел именовать его «Саэмон Песня» за несpaвненное умение слагать песни.

Спустя скoлькo-то времени дошел слух об этом необыкновенном человеке до государева дворца. Государь приказал Саэмону Песне немедля явиться во дворец. Тот стал было отнекиваться. Не тут-то было! Пришлось ему сесть в экипаж с занaвесками, укpaшенными каймою, и отпpaвиться во дворец. Там провели его в церемониальный зал. Государь повелел ему:

– Поелику, говорят, ты весьма искушен в сложении стихов, то сочини две песни, приличные случаю.

Стояла paнняя весня. На цветущей сливе порхали соловьи. Слушая их пенье, Саэмон Песня сочинил вот какoе стихотворение:

 

Всюду вокруг звенят

Влажные от непролитых слез

Соловьиные голоca.

Брызжут сквозь ветки цветущих слив...

Или это весенний дождь?

 

Микадо спросил тогда:

– А в твоем родном кpaю как нaзывают сливу?

Не успел Саэмон Песня услышать эти слова, как воскликнул:

 

Пускай по-другому зовут

В деревне цветущую сливу,

Лишь там онa хороша,

А то, что в столице цветет,

Как и нaзвать, я не знaю...

 

Микадо был тронут до глубины души.

– Кто твои предки? – спросил он.

– Не знaю. У меня именитых предкoв не было.

– Узнaйте в Синaно, так ли это,– повелел государь.

Пpaвитель Синaно спpaвился в местных летописях, и что же оказалось!

Некoгда в Синaно был сослан принц по имени Нии-но тюдзё. Он приходился вторым сыном импеpaтору Ниммэй, кoторый был пятьдесят третьим государем по счету со времени основания динaстии.

Принц этот очень печалился, что долгое время не было у него детей. Однaжды отпpaвился он нa поклонение в хpaм Дзэнкoдзи и попросил Будду даровать ему детей. Будда ниспослал ему сынa, но кoгда ребенку было всего три года, лишился он обоих своих родителей. Потомки его смешались с сынaми земли и стали людьми caмого низкoго звания. От них-то и происходил Таро Лежебока.

Узнaв об этом, микадо повелел:

«Поскoльку происходит он от принца импеpaторскoй крови, то должен быть приближен кo двору».

Пожаловали ему чин военaчальника второго paнга и нaзнaчили верховным пpaвителем двух провинций: Каи и Синaно.

Он торжественно отбыл нa место своего нaзнaчения вместе с женой.

Щедро нaгpaдил бывший Таро Лежебока всех, кто ему помогал в нищете. В благодарность за его доброту нaзнaчил он местного владетеля Атаpaси-но Нобуёри пpaвителем дел обеих провинций, а всех крестьян, кoрмивших его три года, нaделил землею.

Построил он дворец в селенье Цукама и поселился в нем со всей своей семьей, и служили ему люди высокoго и низкoго звания.

Долго пpaвил он в мире своими владениями, и были у него в изобилии все «семь дpaгоценностей». Милостью богов и будд дожил он до ста двадцати лет и имел многочисленное потомство. И поныне почитают его как Великoго светлого бога Огата, а жену его как воплощение Будды – богиню Утреннего солнца.

Он соединял между собой людей, одаренных добродетелями. Мужчины и женщины, полюбившие друг друга, являлись к нему, и он благословлял их союз. Если замечал он в человеке низменный дух, то гневался, а если видел он нa кoм печать божества, то утихали его скoрби, и он paдовался.

Такoво человеческoе сердце! И в ленивце может скрываться честнaя прямота.

Давно, давно все это было, в царствование импеpaтоpa Мондоку.

Да будет нaделен несметным богатством и великим счастьем тот, кто будет читать эту повесть каждый день по одному paзу и paсскажет ее другим! Пусть боги пошлют ему столькo paдостей, что и словами не пересказать.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

27 ноября - День Чёрной кошки

А. Неделков.

Тимошка и Уголёк

 

У нашей хозяйки два кота: тигровый Тимошка и чёрный, как смоль, Уголёк.

Умудрённый годами Тимошка – ласковый попрошайка, но не воришка. Даже когда он остаётся в избе один, а на столе стоит миска сметаны, Тимошка не полезет на стол. Он ляжет возле ножки стола и дождётся людей. Как только в избу входит человек, Тимошка вскакивает, громко мурлычет и трётся о ноги. Если на его просьбу не обращают внимания, Тимошка прыгает на стол, громко мяукает и всем видом показывает, что он честный кот и очень хочет сметаны.

Сначала мы не знали повадок Тимошки и со стола отправляли его за дверь, где кот выражал своё негодование сердитым воем. Когда же хозяйка нам рассказала, в чём дело, мы стали аккуратно платить дань кошачьей честности.

Тимошка очень любил и свежую рыбу. Завидев человека с удочками, он провожал его на берег, хотя и знал, что в данный момент рыбы нет. Кот заранее старался задобрить рыболова, тёрся о ноги, мурлыкал, бегал по лодке. Но на ловлю Тимошка ездить не желал. Как только лодка отчаливала, кот стремглав удирал на берег.

Когда рыболов возвращался, Тимошка громким мяуканьем приветствовал его ещё издали, метался по берегу, приплясывая от нетерпения, и противным гнусавым голосом канючил:

- Дай рыбки! Дай рыбки! Дай рыбки!

Получив рыбу, Тимошка скрывался в прибрежных кустах, прятал там свой трофей и снова выскакивал попрошайничать.

Нам захотелось узнать, сколько же коту рыбы нужно и как долго он будет попрошайничать. Однажды нам удалось наловить ведро некрупной плотвы, и мы давали Тимошке рыбу безотказно. Ненасытность кота была чудовищна. После того, как Тимошка утащил в кусты пятнадцатую плотвичку, Рудик сказал:

- Хватит благотворительности! Самим мало остаётся. Брысь!

Тимошка не понял его, а может быть, не захотел понять и продолжал канючить.

- Ах так! – сказал Рудик. – Не хочешь понимать добрых слов! Сейчас отберу и то, что дал!

Не тут-то было! Как только Рудик направился к кустам, куда кот таскал рыбу, Тимошка молнией промелькнул мимо его ног и, скрывшись в кустах фыркнул, а потом угрожающе зашипел. Рудик не испугался и раздвинул кусты. Кот злобно заворчал и вцепился ему в сапог. Рудик отпихнул кота и шагнул дальше. Тогда Тимошка выскочил из кустов и завопил благим матом. В голосе его явственно слышалось:

- Помогите, люди добрые! Грабят!

Не обращая внимания на его вопли, Рудик нагнулся и стал подбирать рыбу. Что тут сделалось с котом! Он брякнулся на песок, забился в судорогах и завыл таким истошным голосом, что нам стало не по себе.

- Оставь коту рыбу, - сказал Борис, - ты его до инфаркта доведёшь!

- Инфарктов у котов не бывает, а от обжорства они дохнут, - наставительно произнёс Рудик.

Тимошка выл и катался по песку. Рудик бросил ему две рыбки. Кот вскочил, схватил рыбок и помчался прочь.

К Рудику он больше никогда не ласкался.

Уголёк – котёнок. У него нет ещё богатого жизненного опыта, как у Тимошки. Он недоверчив и вороват. Просить он не умеет и предпочитает стащить исподтишка. В избе его оставлять без присмотра нельзя: обязательно проверит стол и очень ловко откроет лапой шкафчик, особенно если оттуда пахнет чем-нибудь соблазнительным.

Как-то я принёс и повесил на палисадник кукан окуней, а сам пошёл в избу за ножом, чтобы почистить рыбу. Вернулся – рыбы нет. Стал искать – не нашёл. Возле избы на завалинке сидел Борис.

- Боря, ты рыбу взял?

- А зачем она мне? Сегодня твоя очередь чистить.

Я так и не нашёл рыбы. Пропала. Остались мы без ухи.

Уже в Москве Борис показал мне слайд. На нём Уголёк выставил голову между тесинами палисадника рядом с окунями.

- Выходит, что ты видел, как кот стащил рыбу? – спросил я.

- А ты ещё сомневаешься в этом?

- Почему же не отнял?

- Подумаешь, потеря – десяток окуней! Зато какая память!

- Ну, сделал снимок и прогнал бы!

- Коту тоже нужно чем-то компенсировать затрату энергии на позирование! – сказал Борис.

[Chanda 14]

В. Стукан.

Сказка про Великого Дракона

 

В Лесу За Дальней Пасекой, недалеко от поляны, откуда началось Великое Переселение Червей, в уютной, прохладной и просторной норе жил молодой Прыткий Ящер. Сочинялкой был жутким. Каждый день он выдумывал что-то новенькое и несусветное. А так как далеко не каждый может понять тонкую душу фантазёра, то все просто молча отмахивались от него в лучшем случае. В худшем – называли вруном. И тоже отмахивались. Иногда задавали трёпку – дабы искоренить или умерить пыл сочинять на ходу сущую бессмыслицу. Но это не помогало.

По словам Ящера выходило, что предков намешано у него в роду видимо-невидимо. И европейская безногая веретеница с английской чопорной бледностью, и американские игуаны с изумрудно-травянистым телом и крупными чешуями, и гвинейские амейвы с быстротой зелёной ракеты, и калимантанские вараны с их уверенной спокойной силой, и африканские хамелеоны с изменчивым окрасом и настроением. Изящные тонкие пальцы он объяснял примесью анолисов из Центральной Америки. Тут же где-то бродили таборы индийских ящериц, парили летающие ящерицы Бразилии… Порой у него родство доходило до уральских малахитниц. Мол, когда-то сама Медной горы Хозяйка, будучи в ящериной ипостаси благосклонно приняла ухаживания молодого да прыткого ящера. Одним словом, и смех, и грех … Хотя вида молодой Ящер и в самом деле был неопределённого, что-то там в крови было намешано. Принц, не принц, а что-то суматрское есть…

Скоро он так всем надоел вокруг своими бреднями, что с ним перестали общаться. Рассказанные им выдуманные истории и «горячие» новости вводили зверей в заблуждения, подчас ставя в крайне неудобное положение. От правдивых рассказов они отмахивались, как от выдумок, и снова попадали впросак. В общем, одна неразбериха и маета. И ладно б Ящеру не перепадало, так нет. То Верблюд плюнет, то белка Вика из рогатки шишкой в живот запустит, то медведь Кузька хвост оторвёт, сиди потом в норе, регенерируйся.

До того довели бедного, что только и мечталось ему – вырасти и стать великим.

Где бы не появлялся Ящер, все тут же закатывали глаза , фыркали в нос и делали вид, что не замечают нашего героя. И в один прекрасный момент он исчез. Незаметно как-то. Какое-то время пара змей да Зайчиха интересовались, куда делся «изумрудный наш, яхонтовый фантазёр», да только тем и кончилось.

 

***

 

Прошёл год. В доме семейства Зайки гостила Сова.

Она пребывала в хорошем настроении – отпуск приближался к концу. Отдыхалось хорошо, можно было спокойно почитать, понежиться на солнышке, выветрить из оперенья затхлость старого дупла.

В то утро Сова валялась в гамаке в садике возле домика Зайчихи, читала что-то по географии и задремала. Постепенно в ее сон стали проникать какие-то удивлённые крики, шумное дыхание, напоминающее звук, когда продувают забившуюся духовую трубу. Всё ещё во власти сна Сова приоткрыла веки. По дороге мимо сада важно топал Дракон.

-Привидится же такое со сна, - ухнула Сова. – Тепловой удар, видимо. Говорила мне Зайка, переберись в тенёк… Так нет же …о-о-а-а-ааа-оооо-уууоух, - зевнула Сова.

И Сова, помахивая крылом как веером, перевернулась на другой бок.

-Простите, не найдётся ли у Вас немного лимонаду для уставшего путника.

Сова вздрогнула и резко села в гамаке, отчего тот закачался, и Сова чуть не перевернулась вверх тормашками.

-Заходите, - ответила она. – Лимонада не обещаю, но вода найдётся. Да Вы присядьте, хозяйка скоро будет.

Дракон вошёл в сад и протянул Сове лапу.

-А Вы разве не хозяйка?

-Ну что Вы, где Вы видели сову, живущую в норе. Хотя моя дальняя родственница земляная сова в Аргентине действительно живёт в норах. Но ведь здесь и не Аргентина,- как бы извиняясь, развела Сова крыльями.

-А Вы не местная?

-Нет, прилётная. Гостюю.

Сова взяла с садового столика стакан, окинула его критическим взглядом и поставила на место. Потом взяла лейку, из которой Зайчиха поливала грядку с морковкой, и наполнила её водой. Дракон жадно припал к носику лейки, используя её как поильничек, потом промакнул губы и прикрывшись крылышком, негромко рыкнул.

-Простите. Животом маюсь, давеча огненный камень не в то горло попал.

-Что, простите?

-Камень. Огненный. Вроде серы, фосфора и селитры.

-А где ж Вы его берёте?

-Да тут его полно, особенно в карьере, возле Полой Горы.

Сова как-то странно взглянула на Дракона.

-Давно в здешних краях?

-Только что пришёл.

-А что не по воздуху?

-Да… погода, знаете ли… нелётная,- Сова посмотрела на небо без единого облачка. – То есть, я хотел сказать, что погода приятная для пеших прогулок. – поспешил поправиться Дракон. – Да и летаю я лишь по работе.

-А чем Вы занимаетесь?

-Помогаю сельскому хозяйству людей. Но это там, в Китае. Защищаю от бед разных, поля орошаю. Знаете, сколько воды приходится пить для орошения ежедневно? Целые озёра! А ещё лучше пиво. От него особенно хорошо маис растёт. То есть рис. Конечно же, рис. Я именно так и хотел сказать – рис. Да.

Сова опять пристально взглянула на Дракона.

-А расскажите поподробнее про себя, не часто удаётся поговорить с самым настоящим Драконом. Это такая удача.

Тут как раз вернулись Зайчиха со своим мужем Длинным Зайцем, который работал тренером местной баскетбольной команды и выделялся своим большим ростом. После короткого знакомства беседа потекла в прежнем русле.

Появление Дракона не прошло незамеченным в Лесу За Дальней Пасекой. Быстрые на язык сойки разнесли эту весть по Лесу, и вскоре возле сада Зайчихи стали собираться звери. Присутствие дополнительных слушателей влило в Дракона новые силы, и угощаясь предложенным сырным супом, тот говорил не останавливаясь, всё больше и больше увлекаясь рассказом.

Из его повествования складывалась следующая картина.

Их было четыре брата. Старший, Небесный Дракон, охранял подступы к обители богов на горе Синь. Работёнка та ещё! Богов пруд пруди, характер у всех разный, да ещё и изменчивый. А чуть что не так – жертву долго не несут, из-за места в иерархии поссорятся, палочек ароматических нанюхаются – куда раздражение выплеснуть? На людей нельзя, вообще почитать перестанут, на своих коллег – тоже, пары-тройки паствы лишат. Вот и выходит, что крайней всегда охрана и прислуга остаётся. А значит и Дракон, как начальник охраны.

Второй братец, Божественный Дракон, заведовал дождём и ветром. Тоже проблем хватало. За всем не уследишь. Глаз всего двое, помощников – не дают, земли же людишки напахали больше, чем надо. В лепёшку расшибись, а водоснабжение бесперебойное обеспечь. А как тут обеспечишь, когда тучи изношены, латаются по сотне раз без замены, а фондов старшой никак выбить у богов не может. Пока в одном месте залатаешь, потопом всё смоет, а в другом в это время - засуха от недоподачи воды. Перебросишь все силы на сушь в одном месте, глядь – ан засуха в другом грозит, а там опять прорвало… И до чего пользователи обленились – платить стали только раз в год, осенью, в сентябре. Вот с горя и напьёшься пива, а потом на контргалсах и орошаешь, что под хвост попадётся. А тут ещё этих моряков в нагрузку дали – надоели со своими просьбами о попутном ветре. Одному южный. Другому - западный, третьему штиль охота, четвёртый волну требует, на досточке покататься. Так внимание и распыляется. А потом сам удивляешься, откуда такие курьёзы природы…

Третий брат, наш Дракон, он же Дракон Земли, отвечал за водоснабжение земное, реки и ручьи направлял, русла прокладывал в поте морды своей, фарватеры где углублял, где засыпал. Сидишь ночами, всё по-инженерному точно высчитаешь, распишешь, с утра глаз не сомкнувши за работу, а потом какой-нибудь идиот возьмёт да и повернёт твою реку вспять, твоё экологически сбалансированное болото осушит, такой фигни наворотит!.. А потом к твоему же брату пристаёт: «Дай воды!». А ещё моря пробаражируй. Планктона подсыпь, чтоб живность с голоду кверху пузом не всплыла. Дно почисть. Гору подводную окультурь. Да песочек пляжный грабельками прочеши. Ему ещё повезло, у него помощники были. Один за моря отвечал, был ярко песочного цвета, потому так и звался – Жёлтый, Хуан Лун. Второй – реки курировал, мамка его со Змеем Зелёным переспала, потому был он на папку похож, так и звали – Змеевидный, Цзяо Лун. Третий, Пань Лун, прозвище своё получил из-за привычки нагло врать, отлынивать от работы и выдумывать кучу причин, почему он не сделал своего дела. Причём проявлял такую энергию для отлынивания, что тратил её больше, чем если бы занялся своей обязанностью. Его б энергию, да в мирных целях… Потому и ручьи, за которые он отвечал, были всегда грязны, мелки, дорогу прокладывали себе сами, извиваясь самым причудливым способом. Так и звали этого помощника – Извивающийся Дракон.

Младшему брату тоже не везло с работой. Пост дали ответственный – сокровища охранять, а юридическую и правовую базу под это дело не подвели. Вот и выходили казусы, что сокровища не к тем, кому следует попадали. Однажды сокровище какого-то мелкого божка отдал по ошибке простому смертному, так обанкротившийся хозяин так по голове настучал, что с тех пор бедный Дракон-младший про многие клады забыл напрочь.

Вот так и жили они, соломенной шляпой рисовый звар хлебали, с рисины на рисину перебивались, а то и вовсе дымком ароматическим занюхают с утречка – и за тяготы драконьи. Но однажды всё изменилось. А виной был тот самый Пань Лун.

Какой-то старик женился на одной пожилой женщине. И всё бы ничего, да только некоторые странности жены своей человек не мог себе объяснить. Ела она только курятинку, по полнолуниям пропадала невесть где, держала волка на привязи возле дома, обожала хитрить по мелочам, мухлевала в любые игры.

Как-то раз, когда Пань Луном обуял редкостный приступ исполнения своих обязанностей, больше под воздействием силы Дракона Земли, которого жители одного местечка задолбали просьбами о воде. Вода у них должна была быть, по генеральному плану тут протекал крупный ручей. Обследуя то, что некогда было ручьём, а теперь представляло собой раскисшую запруду с вонючей зелёной водой, Пань Лун нашёл большой сундук с монетами и всякими жемчужными безделушками, который закупорил собой рукав аварийного стока. Прочистив дно и сток, он хотел было отнести сундук Дракону Сокровищ, но тут в полёте узрел копошашегося на рисовом поле старика. И шутки ради ухнул сундуком в самую серёдку поля. Обрадованный даром Дракона, человек потянул клад домой. А было уже поздно, пока человек добрался домой, стемнело. Хотел обрадывать жену, да её опять дома не оказалось – было полнолуние. Тогда он склонился над сундуком и стал алчно пересыпать медь, серебро и злато. И до того им овладели жадность и страх, что кто-то придёт и заберёт его сокровища, что стал он шарахаться и трястись от любого шороха. И когда в свете полной луны он увидел на стене тень острой лисьей морды, то принял это за покушение на его сокровища. Обернулся он и наотмашь ударил тяпкой по тени. Это была его жена. И понял старик, что была она столетней лисой-оборотнем. А убить лису – примета плохая. А убить оборотня – плохая втройне. Тут даже белый круг на стене не поможет, беду не отвадит. И стал молить старик богов простить его, обещая отдать все сокровища. Как назло Старший Дракон развлекал богов фейерверками, и те не услышали старика. Зато услышал Тигр Дао-Дай, подземный повелитель. И притворившись светлым божком, экспроприировал клад в свою пользу. Да на беду, узрел это Царь Обезьян – Сунь Укун, и признал в них свои сокровища, сданные Младшему Дракону на хранение под расписку.

По инстанциям пошла обоснованная жалоба. Небо долго не разбиралось и в детали не вдавалось. Брал на хранение? Получай! Потерял? Получай ещё! А дальше по цепочке получили все. И Тигр Дао-Дай, и Пань Лун Извивающийся, и его начальник Дракон Земли («мне так влетело, что неделю огненным метеоризмом страдал, чуть архивы не попалил,»-доверительно шепнул Дракон), и Небесный Дракон, вздумавший устроить пироэффекты. Из-за родства досталось еще и Божественному Дракону, так просто, для профилактики.

Кто-то же должен быть козлом отпущения, вот им и выбрали Дракона Земли, раз подчинённых не смог в узде держать. Лишили для начала божественности, потом отобрали золотые чешуи, заменив их имитацией, потом совсем лишили поста и чуть не заставили совершить ритуальное самоубийство - вдохнуть золотую фольгу. Тут наш Дракон взбунтовался, плюнул на Землю и улетел, куда глаза глядят.

 

***

 

-И вот теперь я хочу обосноваться где-нибудь у Вас в Лесу, чтоб пожить спокойно, оправиться от пережитого.

Звериный народ, который сидел, стоял, лежал, висел у Зайки на траве, на стульях, на деревьях, завороженно смотрел в рот Дракону. И было так тихо вокруг, что слышно было, как флегматичный Дикообраз чавкает костяникой, единственный проигнорировавший историю Дракона.

-Можно морковного сока? Першит, знаете ли…- попросил Дракон.

Звери смотрели друг на друга обалдело, витая мыслями где-то там, в Поднебесной. Одна лишь Сова, с интересом слушавшая весь рассказ, скептически пощелкивала клювом.

-Интересная версия. – сказала она. – Только есть некоторые неточности.

-Какие неточности? - безмятежно спросил Дракон, сам находясь под впечатлением своего рассказа.

-Да вроде бы и мелочи, но … Простите, но Вы не из Китая.

-Почему Вы так решили?,- надулся Дракон.

-Извольте. Когда Вы еще здоровались со мною, то просто протянули лапу. А в Китае здороваются, вложив одну лапу в другую и держа их перед грудью. Потом Вы обмолвились, что только что пришли в Лес, но, однако, знаете местные географические названия, именно местные; такие как Полая Гора, хотя на всех картах она называется Железной Горой. И никакой серы с селитрой в карьере нет. Земля не та. И карьер с последнего половодья заполнен водой, и взять там огненный камень, как Вы изволили выразиться, не представляется возможным.

Пойдём дальше. Праздник Моления о дожде в Китае случается весной. В мае, может правда, иногда, попадать на июнь. Да и ведь Драконы водных стихий не летают. Эта единственная особенность их физиологии. Да и орошать поля пивом… Фи! Ведь орошают драконы поля в переносном смысле. Просто они нагоняют туч и вызывают в них нестабильность, отчего и проливается дождь.

Потом, старик в Вашей сказке понял, что убил столетнюю лису. Но ведь столетняя лиса по поверьям превращается в молодую прекрасную девушку. А в пожилую женщину превращаться может лишь пятидесятилетняя лиса, если мне не изменяет память. А она мне ещё не изменяла!

И лиса не простой оборотень, как у Вас в рассказе, лиса у китайцев – это уже божество, пусть и небольшого ранга. И белый круг на стене не для отвода беды рисуют, а как раз для отпугивания лисы, так как убить лису у китайцев – дурная примета, это Вы правильно сказали.

Наступило тягостное молчание.

-И внешний вид у Вас не совсем драконий. Скажите, кто Вы?

На лице у Дракона отразились понурость, замешательство, растерянность и досада одновременно.

-Я самый настоящий Дракон. Самый настоящий. Настоящей не бывает. Я…

-Ящер, - выдохнула Зайчиха. –Ведь ты наш пропавший Прыткий Ящер. Но ты так изменился!

Какой тут поднялся галдёж! Крики, смех, плевание.

-Вот врун! Фантазёр! Опять началось! Вымахал, дылда, а ума не набрался! Вырядился! Но как он нас провёл! Ну голова! Опять явился лапшу вешать! А мы-то хороши!

 

***

 

Когда все пришли, наконец, в себя, сразу посыпались вопросы, как? что? где? Разоблачённому Дракону-Ящеру пришлось рассказать правду.

Уйдя из Леса, Ящер направил свои стопы в клинику Айболита. Он давно мечтал увеличить рост, и слышал, что такое возможно. Доктор понимающе отнёсся к его проблеме, и Ящер почти год проходил в аппаратах. Там же, когда он еще только учился ходить после операции, его проконсультировал коллега доктора Айболита, врач из-за границы, по имени фон Вехтут. В итоге мечта о Великом претворилась в операцию по изменению вида. И Ящер стал Драконом. Он думал, что это автоматически сделает его Великим. Но… Как выяснилось, этого мало для величия. И новоприобретённые крылья выполняли лишь декоративную функцию. А теперь всё раскрылось, и остаётся лишь бежать, а то стыда теперь не оберёшься.

-Вы зря так расстраиваетесь, - отвечала Сова. – У Вас потрясающий дар сочинительства. Вам надо заняться литературой. У Вас интересный стиль, слог не хромает, интересные сюжеты… Пишите. А я Вам помогу с редактированием. И сведу с Дятлом, он издаёт молодых авторов.

 

Через полгода Сова держала в руках первый сборник молодого автора Великого Дракона из семнадцати разноплановых произведений. Сборник имел большой успех, раскупался жителями ближних и дальних Лесов. А имя своё автор полностью оправдал. Признание его таланта, несомненный начальный успех окрылили Дракона в переносном и прямом смысле. Однажды утром он проснулся знаменитым, и заметил, что крылья за спиной окрепли, складки налились тугой силой. Он взмахнул ими и ПОЛЕТЕЛ! Но это уже совсем другая история…

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

2 декабря - Международный день борьбы за отмену рабства

Ролан БЫКОВ

Дочь болотного царя

Киносказка

 

В некоторые стародавние времена болотный царь похитил египетскую царицу. Прослышав о ее красоте, уме и благочестии, он превратился в осьминога, дал отловить себя бедным рыбакам, которые торговали в Египте, и вместе с уловом попал на каирский базар. Он знал, что готовится свадьба египетской царицы с султаном соседнего царства и по обычаю невеста должна сама выбрать и купить свадебные украшения, чтобы жених мог оценить ее вкус и понять, может ли она правильно распорядиться деньгами. Болотный царь жаждал своими глазами увидеть девушку–легенду, и, когда рабы проносили юную царицу в паланкине мимо рыбных рядов — по закону никто не должен смотреть на нее, за это рубили голову,— он взглянул на прекрасную девушку и воспылал великой страстью.

— Оно смотрит на меня! — в ужасе закричала юная царица.

— Кто? Где? — всполошились слуги и евнухи, охранявшие ее.

— Это чудовище! Оно смотрит!

И действительно — глаз гигантского осьминога горел зеленым огнем, а его щупальца тянулись к юной царице. Свирепая стража схватилась за оружие и бросилась на осьминога, но он своими мощными щупальцами перехватил занесенные над ним мечи и копья, одного стражника поднял и ударил оземь, другого швырнул за торговые ряды, третьего схватил за ноги и, будто палицей, крушил им воинов направо и налево. Потом он повалил на землю вздыбившегося коня начальника стражи, дотянулся своими длинными страшными щупальцами до прекрасной девушки и поднял ее высоко над землей.

Черные крылья заслонили солнце — огромные птицы–змеи подхватили царя–осьминога с его добычей и улетели в открытое море.

Всю ночь летели они над бушующей стихией, поднимаясь все выше и выше, сквозь ливень и молнии. Египетская царица потеряла сознание, а когда очнулась, увидела вокруг себя болото и ковер цветов, сверкающих росой. Повсюду горели свечи в чашечках белых лилий, а на юной царице сверкал белый свадебный наряд. Болотный царь был в золотых одеждах, он взял побледневшую девушку за руку и повел за собой в самую топь. Она не сопротивлялась и проваливалась все глубже. Царь погрузился с головой, а следом за ним ушла под воду, покрытую зеленой тиной, и египетская царица.

Поднялся ветер, свечи погасли, и наступила ночь.

Прошло много лет.

Однажды весной в те края прилетели аисты.

— Аисты впервые над нашим домом,— смущаясь, сказала женщина своему мужу.— Может, это добрый знак и у нас наконец будет наследник?

Лицо у женщины было нежным и добрым, муж тоже был человеком незлобивым и веселым. Это были небогатые король с королевой, детей у них не было, жили они в скромном замке, слыли весьма независимыми и пользовались глубоким почтением знатных соседей.

— Может, это и вправду добрый знак,— отозвался король.— Скучно жить без детей.

Услышав эти слова, аисты переглянулись и полетели на болото.

— Много лет назад,— сказал аист аистихе,— болотный царь похитил юную царицу Египта, и у них недавно родилась дочь. Однако в ней заговорила кровь матери, и теперь она заявляет, что не хочет жить в болоте.

— Вот бы отнести ее нашим одиноким хозяевам,— сказала аистиха.

— Как только стемнеет, мы увидим ее.

Аисты полетели над болотом и приземлились в зарослях. И, когда исчез последний луч солнца, у них на глазах из травы показался прекрасный цветок. Он светился золотым сиянием и позванивал, как колокольчик.

— Это она,— сказала аистиха.— Боже, как она прекрасна!

Мудрый аист помолчал и промолвил со вздохом:

— Оставим ее здесь... Она вырастет слишком красивой — это может принести большие несчастья.

— Перестань! Где нет печали — нет и радости!

Когда король с королевой заснули, аисты проникли в королевскую спальню и поставили цветок в вазу у изголовья их ложа. Прошла ночь, и чудесный цветок превратился в прелестную девочку с золотыми волосами.

Как это произошло, никто не заметил, потому что в предрассветный час, в те неуловимые мгновения, когда ночь заканчивается, а утро еще не наступило, случаются самые удивительные события и то, что бывает лишь в сказках, происходит на самом деле.

Девочка была так ослепительно красива, что, глядя на нее, приходилось щуриться, будто смотришь на солнце. Король с королевой были счастливы, они назвали ее Дионеллой и ходили за ней буквально по пятам.

Но вскоре случилась беда — ночью девочка исчезла.

Родители были в отчаянии, всю ночь искали ее и, не найдя, плакали, обнимая друг друга. Однако уже на следующее утро они нашли ее на лужайке у дома, поющую и веселую.

— Мама,— сказала девочка,— я хочу любить!

— Но тебе еще рано,— сказала смущенная королева.

— Надо немного подрасти,— сказал король.

— Сколько надо ждать? — серьезно спросила Дионелла.

— Годы проходят быстро,— ответила королева.

— Го–о–оды? — ужаснулась девочка.— Ни за что! Завтра же я вырасту.

Она снова пропала на ночь, а ранним утром явилась девушкой в расцвете прекрасных лет. При этом она была так хороша, нежна и обаятельна, что счастью родителей не было предела.

Той же весной Дионелла была объявлена невестой. Со всех сторон посыпались предложения руки и сердца от самых прекрасных и знатных юношей. Однако гордая красавица поставила условие: кто к ней посватается, должен провести с ней один день, чтобы она могла испытать его и решить, достоин ли он стать ее мужем.

Со всеми женихами Дионелла была особенной и разной, но всегда искренней и внимательной. Она умела понять и оценить каждого, разглядеть его достоинства и не скрыть своего одобрения. Иногда она едва слышно произносила томное “Да” и могла даже позволить поцеловать себя. Но, как только солнце клонилось к закату, она начинала издеваться над новым женихом, выказывая ему презрение и раскрывая перед ним все его пороки и недостатки. Самым ужасным было то, что она опять говорила чистую правду, ибо недостатки соседствуют с достоинствами в любом человеке. Она умела издеваться даже над достоинствами женихов и бывала в этом весьма убедительной.

— Ты так красив! — говорила она прекрасному юноше.— Хочется без конца любоваться тобой, но женщина ищет того, кто будет любоваться ею.

— Я выколю себе глаза, изрежу лицо, сделаюсь уродом! — в отчаянии говорил юный красавец.

— Уродом? — морщилась Дионелла.— Но урод, чтобы его любили, должен быть великим, а какой же великий может отказаться от своего предназначения ради женской юбки?

И было похоже, что отчаяние жениха весьма радовало невесту.

— Ты так добр, ты просто святой! — говорила она другому и, помолчав, добавляла: — Но святые должны быть мертвыми, иначе они требуют поклонения и становятся тиранами.

День за днем Дионелла наслаждалась столь притягательными для девического сердца занятиями: знакомством, невинной встречей глаз, случайным прикосновением рук, молчанием или беседой, полными особого, понятного только двоим смысла. Но вечером, перед тем как исчезал последний луч солнца, она отказывала очередному жениху и даже могла потребовать, чтобы тот лишил себя жизни.

— Ты говорил, что любишь и не можешь жить без меня? Если ты не лгал, я буду ждать тебя с первым лучом солнца, а ты вон с той скалы можешь кинуться в пучину. До утра, мой верный рыцарь! — шептала девушка, обливаясь слезами и награждая смятенного юношу соленым прощальным поцелуем.

И она приходила с первым лучом солнца.

И видела, как кидаются со скалы несчастные влюбленные.

И многим прекрасным молодым людям день, проведенный с нею, стоил жизни.

Когда кто–то из женихов отказывался лишить себя жизни и старался побыстрей уехать от греха подальше, она веселилась и хохотала до слез. Когда же влюбленный юноша выполнял ее злую волю, златокудрая красавица, глядя на его гибель, мрачнела и задумывалась, по ее щеке сбегала быстрая слеза. Девушка в отчаянии бежала по берегу, готовая сама броситься в волны, а с последним лучом солнца неизменно исчезала. И так каждую ночь.

Шли месяцы, и Дионелла никому не давала своего согласия. Казалось, что она растет несносной и злой. Какая–то тайна окружала ее, но даже королева–мать ничего не могла выведать у дочери и, сколько ни старалась, ни о чем не могла догадаться.

Однажды, оставшись наедине с дочерью, королева–мать спросила:

— Куда ты пропадаешь ночью?

И тут с перекосившимся от боли лицом девушка ответила:

— Никогда не спрашивай меня об этом!

Никто так и не узнал, куда она пропадает на ночь. Иногда видели, как перед заходом солнца девушка бежала в горы и скрывалась в зарослях у ручья или среди камней. След ее неожиданно исчезал, и нигде не было никаких признаков ее пребывания. Никому не приходило в голову, что Дионелла чаще всего проводила ночь в самом замке, наверху сторожевой башни. Тяжелые дубовые двери, ведущие в башню, всегда были заперты, и мало кто помнил, что туда можно было попасть еще и по лестнице, скрытой в двухметровых стенах старого замка. По этой лестнице защитники крепости могли спуститься в подземный ход, а по нему выйти далеко за пределы замка через старый, заброшенный колодец или через каменный завал у ручья. Войны в этих местах давно закончились, о подземном ходе никто уже не вспоминал, а в сторожевой башне хозяева хранили лечебные травы и коренья. Через старые бойницы с верхней площадки открывался прекрасный вид на окрестности. Из бойниц были сделаны узкие окна с цветными стеклами, отчего сторожевая башня потеряла свою суровость и стала уютной.

В каменном полу был небольшой бассейн, где на случай осады хранилась питьевая вода. Тайна древней инженерной системы была давно утеряна, но она действовала — в бассейне постоянно была дождевая вода, свежая и прохладная. Дионелла убрала каменные стены башни вьющимися растениями, в бассейне у нее росли белые кувшинки. Девичья постель стояла так, что первый солнечный луч падал прямо на изголовье.

Когда же угасал последний луч солнца, девушка оставалась на ночь одна. Крепко заперев все окна и двери, она начинала стонать и метаться.

— Пить! Пить! — шептала она и, припав к питью, уже не могла остановиться. С каждым глотком она раздувалась, рот ее растягивался все больше. Прекрасные губы лопались и разрывались так, что кровь проступала на них. Кожа, сморщившись, покрывалась слизью, бородавками, становилась зелено–бурой. И красавица Дионелла превращалась в огромную отвратительную жабу.

Всю ночь она тяжко вздыхала и проливала слезы, а наутро, с первым солнечным лучом, снова превращалась в прекрасную девушку, блистающую редкой красотой и обаянием. И все начиналось заново: коварство, капризы и издевательства, особенно над теми, кто ее любил, так что более всего доставалось королеве–матери. Каждый день несчастная девушка отказывала новому жениху и ждала кошмара наступающей ночи.

Всю ночь она тяжко вздыхала и проливала слезы, а наутро, с первым солнечным лучом, снова превращалась в прекрасную девушку, блистающую редкой красотой и обаянием. И все начиналось заново: коварство, капризы и издевательства, особенно над теми, кто ее любил, так что более всего доставалось королеве–матери. Каждый день несчастная девушка отказывала новому жениху и ждала кошмара наступающей ночи.

Но случилось так, что Дионелла сделала исключение из правил. Однажды к ней приехал свататься очень знатный и благородный юноша. Он был единственным наследником престола богатого царства, и о нем шла слава как об отважном воине. Но, к сожалению, наследник был не очень образован и несколько скован в общении. Нового жениха сопровождал юный раб, с которым молодой хозяин не расставался даже на свиданиях с Дионеллой, потому что не знал, что ему делать и о чем разговаривать с девушкой.

Втроем они прекрасно проводили время: молодой хозяин, а звали его Тур, проявлял ловкость, смелость и силу — ребром ладони мог расколоть скальный валун, а ударом головы ломал столетний дуб. Он, не задумываясь, мог перепрыгнуть через пропасть, и тогда раб легко перебрасывал Дионеллу, которую бережно ловил Тур, и сам прыгал вслед за нею. Юноши явно соперничали меж собой, не уступая ни в чем друг другу. Девушку это волновало, и каждый вечер испытание продлевалось еще на один день.

Юный раб был очень хорош собой и наделен не меньшей силой, нежели его хозяин: однажды он голыми руками чуть не задушил леопарда, когда тот бросился на Дионеллу, и отпустил его только по просьбе девушки. А лассо он владел так, что с первой попытки мог набросить петлю на падающего с неба сокола. При этом он прекрасно играл на лютне, пел и умел так вести беседу, что все трое чувствовали себя непринужденно и весело. Юноша неизменно говорил девушке приятные слова, сопровождая их язвительной иронией, отчего они становились изящными и не превращались в обычную мужскую лесть. При этом он не отрывал от девушки ликующих глаз и с каждым днем воодушевлялся все более.

Когда внимание юного раба стало слишком явным, Дионелла возмутилась и посчитала себя оскорбленной. Этот ничтожный раб позволил себе влюбиться в нее? Он что, рассчитывает на ее руку и сердце? Такой откровенной наглости не прощают! Раб не смеет претендовать на трон! И она потребовала смерти юноши. Молодой хозяин отказался это сделать:

— Пусть он раб, но он мой друг.

Тур пообещал девушке, что раб никогда больше не взглянет на нее. И действительно, юноша перестал замечать красавицу. Даже тогда, когда она, уйдя от них на довольно большое расстояние, пошла купаться в озере, представ во всей своей невинной красоте, юноша–раб не взглянул в ее сторону.

Тут уж Дионелла вознегодовала еще больше — она была вне себя от ярости. Как? Презренный раб посмел не взглянуть на ее красоту? Этот урод хочет показать, что пренебрегает ею? Не слишком ли много он смеет о себе думать? Она посчитала себя смертельно обиженной, оскорбленной, униженной и категорически потребовала его немедленной казни.

И вновь молодой хозяин отказался это сделать, хотя убрал юношу с глаз долой. Дионелла сделалась безумной. Она решила сама расправиться с обидчиком. Позабыв обо всем на свете, она искала его везде и в конце концов разузнала, что он спрятан в старом колодце, которым уже давно никто не пользовался и через который она каждую ночь пробиралась в сторожевую башню.

Не обращая внимания на то, что садилось солнце и почти не оставалось времени до ее ужасного превращения, она спустилась в колодец. Найдя там юношу, сказала:

— Ты оскорбил меня. Ты должен умереть — и умрешь!

Но, когда она достала спрятанный под накидкой кинжал и хотела уже нанести удар, погас последний луч солнца.

Кинжал выпал из рук.

— Пить! Пить! — заметалась Дионелла, застонала и стала жадно пить воду из колодца.— Не смотри! Не смотри! — кричала она, захлебываясь водой.

Юноша не успел понять, о чем его просят, и с ужасом увидел, как Дионелла стала раздуваться, как треснули до крови ее девичьи губы, и как красавица превратилась в омерзительную жабу.

Узнав ее тайну, юноша проникся к Дионелле такой жалостью и пониманием, что поклялся никогда в жизни не бросать ее.

— Я всегда буду служить тебе! — шептал юноша.

Дионелла–жаба захотела поведать ему тайну своего заклятия, но из ее рта вместе с обрывками слов послышалось лишь отвратительное кваканье.

— Укради, унеси меня! — единственное, что можно было разобрать из того, что она пыталась выговорить.— Это заклятие... я ушла... Ква–ааа... аааа...

Горькие слезы катились из ее глаз.

Не теряя времени, юноша взял на конюшне двух коней, своего и хозяйского, спрятал Дионеллу–жабу в мешок и поскакал в горы.

Сверкали молнии, гремел гром и лил дождь. Всю ночь юноша скакал, искусно ведя за собой хозяйского жеребца, чудом удерживая коней над пропастью. К рассвету они были уже далеко. С первым лучом солнца Дионелла забилась в мешке и стала кричать:

— Зачем ты посадил меня в этот грязный мешок, проклятый раб?

Разорвав мешок, красавица довольно ловко соорудила себе из него одежду и сказала, не скрывая ненависти:

— Ты все видел, презренный раб... Теперь я обязательно убью тебя.

Дионелла вскочила на коня и погнала его так, что юноша долго не мог догнать ее. Наконец она неожиданно осадила резвого иноходца и спросила подоспевшего юношу:

— Как тебя зовут, раб?

Юноша помолчал и тихо ответил:

— Дион.

Девушка побледнела:

— Ты обманываешь меня.

— Клянусь! — ответил юноша, и было видно, что он говорит правду.

— Дион и Дионелла,— задумчиво сказала девушка и рассмеялась.— Ты сентиментален и глуп! Но все равно я убью тебя. Дай только срок...

Сияло солнце. Дионелла безмятежно осмотрелась вокруг и сказала:

— Я голодна, раб.

Она соскочила с коня и улеглась на траву.

Дион расстелил коврик, разложил костер и достал намокшее под дождем, отсыревшее огниво. Отложив его, Дион нашел под старым пнем пучок сухого мха и осторожно дотронулся до руки Дионеллы, лежавшей с закрытыми глазами. Ресницы у девушки слегка дрогнули, лицо осталось безучастным, только едва заметный румянец проступил на щеках. Она открыла глаза и увидела: Дион держал ее руку так, чтобы луч солнца прошел через бриллиант в кольце, надетом на ее мизинце. Пламенная точка зажгла мох, и языки пламени весело забегали среди сучьев.

Дионелла села и стала смотреть на огонь.

На коврике появились фрукты, лепешки и сухой сыр.

Дионелла не двигалась, пламя костра отражалось в ее глазах, и казалось, что они тоже пылают огнем. Она протянула руку, взяла апельсин и вонзила в него белые жемчужные зубы. Сок брызнул на лицо, попал в глаза и, будто слезы, потек по щекам.

— Никогда больше не смей прикасаться ко мне, раб! — крикнула Дионелла, с маху вскочила в седло, хлестнула коня и пустила его галопом. Они мчались по горной долине, не останавливаясь ни на минуту.

Садилось солнце. Дион забеспокоился.

— Надо найти воду! — крикнул он.

Дионелла резко остановила коня и, переведя дух, со злобой взглянула на юношу:

— Я разгадала тебя, ничтожный... Ты хочешь еще раз полюбоваться, как раздувается и рвется мое тело, еще раз насладиться, увидев меня уродливой жабой, стонущей и проливающей слезы. А ты будешь снова утешать меня, упиваясь своим благородством! Ты больше не дождешься этого, мерзкий раб!

Сверкнуло отточенное лезвие кинжала, и Дионелла бросилась на юношу. Будь Дион не столь ловок, лежать ему мертвым в ту же минуту. Но он увернулся, выбил из ее руки кинжал, и они сцепились, как два врага.

Дионелла пустила в ход ногти, зубы, она рвала на нем волосы, одежду, стала душить, но, как только погас последний луч солнца, тело ее ослабело и она замерла.

— Воды! — жалобно попросила она.

Подняв ее на руки, Дион побежал в горы.

— Пить! Пить! — Тело Дионеллы дрожало и изгибалось.

Вокруг простирались только скалы, раскаленные за день. Сумерки сгущались быстро, и темнота обступила беглецов со всех сторон. Дион не терял надежды и бережно нес Дионеллу на руках, пока не нашел пещеру, посреди которой бежал ручей.

Девушка уже не просила пить, не шевелилась, лицо ее было белым, и казалось, что она умерла. Дион пригоршнями лил воду на лицо девушки, стараясь открыть ей рот. Но все безуспешно — жизнь не возвращалась к ней. Тогда он погрузил ее в ручей и стал держать под водой. Через несколько мгновений Дионелла открыла глаза и взглянула на юношу. Луна отражалась в ее зрачках. Этот взгляд из–под воды со дна ручья потряс Диона. И не только тем, что он был полон муки и боли, в нем была какая–то жуткая тайна. Дионелла открывала рот, будто рыба, и пила воду, глядя на Диона все тем же таинственным лунным взглядом. Глаза ее закрылись, и она замерла.

 

(продолжение следует)

[Chanda 14]

Ролан БЫКОВ

Дочь болотного царя

(продолжение)

 

Дион забеспокоился и поднял ее со дна. Дионелла тут же вцепилась ему в глаза своими длинными пальцами и простонала:

— Не смотри! Не смей!..

Дион зажмурился и прижал ее руки к лицу. Потом юноша ощутил, как ее пальцы затянулись перепонками, беспомощные лягушачьи лапы скользнули по его лицу, он услышал горькие вздохи и открыл глаза: у ручья, бегущего посреди пещеры, сидела и смотрела на него Дионелла–жаба. Из ее глаз катились слезы.

— Я освобожу тебя от заклятия! — воскликнул Дион.— Даже если для этого потребуется моя жизнь!.. Клянусь!

Дион соорудил факел, собрал сухой мох, высек просохшим огнивом искру и зажег огонь. Отразившись в ручье, огненные сполохи осветили пещеру. В тот же миг земля вдруг зашевелилась и со всех сторон послышалось мерзкое и злобное шипение — пещера оказалась полна отвратительных змей, которые окружали беглецов. Извиваясь и хищно открывая пасти, они выбрасывали наружу раздвоенные языки. Дионелла–жаба в испуге прыгала на стены пещеры и все время сползала вниз. Дион бросился было на помощь, но упругое, мощное тело каменного питона, хозяина пещеры, обвило юношу смертельными кольцами и стало душить.

Нелегко пришлось храброму Диону, он напряг все мышцы, не давая питону задушить себя. Факел вывалился из его рук и упал прямо на клубок змей. Отвратительные гады поползли в разные стороны. И тогда Дионелла–жаба подхватила горящий факел своим огромным ртом и стала прыгать по пещере, разбрасывая искры.

Вспыхнула ветка, за ней другая, в пещере с треском загорелись сухие сучья, и змеи быстро исчезли среди камней. Питон расслабил тело, и оно кольцами свалилось с Диона. Юноша поднял огромный камень, но взглянул в глаза Дионеллы–жабы и опустил его. Питон медленно и тяжело уполз прочь.

Дионелла–жаба смотрела, как Дион гасил разгоревшиеся сухие ветки, обжигая руки, ноги, лицо. Одежда на юноше в нескольких местах тлела и дымилась. Дион выбился из сил и, когда под его ногами погас последний уголек, юноша рухнул на землю и тут же уснул.

В свете луны было видно, как по обожженному лицу Диона потекла вода. Дионелла–жаба перепончатыми лапами поливала из ручья лицо и тело юноши — ожоги покрывались мелкими пузырьками и на глазах исчезали. Лицо спящего Диона стало совсем юным. В ручье плавала луна, и в ее отблесках казалось, что на голове жабы серебристым жемчугом мерцает корона.

Первый луч солнца застал Диона еще спящим.

Как всегда поутру, свежая и сияющая Дионелла возвратилась в пещеру с целой охапкой трав — зеленых, желтых и красных. У выхода из пещеры была собрана огромная куча сухого хвороста. Девушка присела у ручья над спящим Дионом и стала плести из трав тончайшие нити. Ее руки летали, как птицы, свивая желтые, зеленые и красные травы в крепкую тройную веревку.

— Долго спишь, раб,— сказала девушка, увидев, что Дион открыл глаза, и отвернулась.

Дион молча смотрел на девушку.

— Ты голоден?

Дион попытался подняться, но не смог — все тело его было, словно паутиной, обтянуто тончайшей пряжей из трав. Дион с укором взглянул на девушку.

— Сам виноват, раб... Ты опять смотрел, ты опять все видел. Это подло, низко, гнусно, и я не могу этого простить!.. Живым не дано знать мою тайну!

— Я не хотел...— начал было Дион.

— Врешь! — прервала Дионелла.

— Я же закрыл...

— Молчи, гнусный раб! — ничего не желая слушать, гневно говорила красавица.— Ты вчера посмел дотронуться до моей руки, ты прикоснулся ко мне! Ты понимал, что рискуешь жизнью, но ради чего?.. Зажечь мох? Ты, идиот, посмел использовать меня как дрянное огниво?

Дионелла смахнула с глаз злые слезы.

— Тебе больше никогда не удастся так унизить меня, гнусный раб! Чтобы искупить свою подлость, ты умрешь в муках!..

Дионелла направила лучик солнца на пучок сухого мха через бриллиант в кольце, как это делал накануне Дион, мох вспыхнул, хворост загорелся, и яркое пламя взметнулось под сводами пещеры.

— Можешь умолять! Можешь валяться в ногах, раб! — кричала Дионелла.— Я все равно не прощу тебя!

Дион молчал и смотрел на девушку.

— Сейчас ты сгоришь! — кричала Дионелла, не думая о смертельной опасности, грозившей ей самой.

Огонь вставал стеной, закрывая девушке выход из пещеры. Дион оставался по другую сторону огня, у выхода. Он попытался разорвать тонкие травяные путы, но они были слишком прочны и лишь сильнее впивались в тело. Огонь подобрался совсем близко, и полы плаща Диона вспыхнули.

— Несчастный раб! — закричала Дионелла.— Потяни за красную нить!

Дион зубами рванул красную нить и разом освободился от пут. Он оглянулся — через выход из пещеры еще можно было выбраться, но Дионелла оставалась за чертой огня. Намочив свой плащ в ручье, Дион обмотал им голову и прыгнул через огонь туда, где, прижавшись к стене, стояла Дионелла. Глаза ее горели ненавистью.

— Ты опять хочешь доказать свое благородство, раб?

Не обращая внимания на ее слова, Дион поднял девушку на руки и собрался вынести ее из огня, но огонь бушевал уже и у выхода, быстро распространяясь по склонам гор, и пройти сквозь него было невозможно.

Дионелла спокойно лежала на руках Диона. Она не сопротивлялась и задумчиво водила пальцами по его лицу.

— Мы сгорим вместе? — спросила она.

Дым плыл перед глазами, застилая лица.

— Смотри! — крикнул Дион.— Дым тянется в глубину пещеры... Там есть выход!

Он опустил девушку на землю, схватил ее за руку и потащил за собой.

Черные от копоти, вылезли они из узкой щели в каменных завалах.

Коней на привязи уже не было — видно, они испугались огня, охватившего весь склон горы, и ускакали. Ошалевшие от страха олени, лисы, медведи мчались прочь от пожара. Дым ел глаза и не давал дышать. Вдали открывалось море.

— Я не могу идти,— сказала Дионелла и опустилась на землю.

Дион снова поднял ее на руки и стал спускаться к морю. А она, притихшая и слабая, обвила его шею руками, закрыла глаза и не произносила ни звука.

Юноша остановился передохнуть и вдруг увидел вдали, за изгибом залива, всадников, мчавшихся вдоль берега.

— За нами погоня,— сказал он.— Скорее всего это Тур, они видят дым.

Дионелла даже не пошевелилась. Дион спрятался за камень и стал наблюдать.

На пустынный берег набегали волны. В брызгах соленой воды скакали черные на фоне заходящего солнца всадники. Впереди Тур. Лицо его было словно высечено из камня, губы сжаты. Всадники мчались молча. Крупы лошадей лоснились от пота, с конских губ срывалась пена. Проскакав вдоль лагуны, всадники скрылись за поворотом...

Солнце садилось. Дион и Дионелла молча сидели на берегу горной речки, сбегавшей в море.

— Здесь есть маленький грот, там ты будешь в безопасности, а я достану нам еды и разведаю путь.

— Ты не бросишь меня ?

— Я поклялся.

— Как ты собираешься освободить меня от заклятия?

Дион молчал.

— Ты сам не знаешь?

— Я верю в счастливый случай.

— Случай?! — ужаснулась Дионелла.— А если он не придет? Сколько мне ждать, чтобы луна осветила мою прекрасную наготу, а любимый увидел под покровом ночи мой стыд? Кому принесу я дитя, рожденное мной? А если этот случай придет, когда я стану старухой?

Дион молчал.

— Ладно, делай что хочешь,— устало сказала Дионелла, вошла в воду и скрылась среди камней.

Дион с тревогой смотрел ей вслед.

— Я жду тебя с первым лучом солнца! — донеслось из грота.

Светила луна. Дион бежал не оглядываясь.

Он приближался к городу, над которым простиралось красное зарево. Городские ворота были распахнуты, и сквозь них сновали пешие воины, конники, грохотали телеги, груженные добром.

Со всех сторон доносились крики и стоны побежденных, но пьяный хохот победителей заглушал плач несчастных. Накануне город был захвачен черными рыцарями и на трое суток отдан на разграбление кочевникам, с помощью которых рыцари проводили осаду.

Шла третья ночь, самая страшная.

Черные рыцари связали правителя страны, посадили на осла задом наперед и с толпой смуглолицых кочевников возили по улицам, всячески издеваясь над несчастным. Седой правитель переносил все это с достоинством и мужеством.

Пожалев старика, Дион влез на опрокинутую телегу и стал кричать:

— Сокровища! Сокровища! Во дворце нашли подвал — там горы золота!

— Золото! — закричали вокруг.— Золото!.. О–ооо!.. А–эээээ!.. Ияйяаа!..

Все ринулись во дворец, забыв о седом правителе. Дион спрыгнул с телеги, развязал на несчастном веревки и потащил его по темным улочкам.

— Кто вы, благородный юноша? — спросил правитель.

— Это не важно, повелитель, спасайтесь!

— Если бы удалось пробраться на корабль! Там королева и мои дети. Они вот–вот должны отчалить. Наверно, ждут меня и обороняются.

— Да поможет вам счастливый случай! — грустно улыбнулся Дион и побежал по переулку.

Старик, запыхавшись, догнал Диона.

— Помогите, благородный юноша! Мне надо забрать сундук, в нем все мои сокровища — чужбина не любит нищих.

Дион нахмурился:

— Времени у меня до первого солнечного луча... Далеко сундук?

— Совсем рядом... Во дворе одного дома заросший пруд, на дне пруда подвал. Точно над ним лилии. Пруд неглубок. Под водой найдете кольцо. Это дверь в подвал. А выход по винтовой лестнице — там увидите.

Правитель показал дом, окруженный стеной. Дион взобрался на стену и спрыгнул в сад.

Берег пруда зарос высокой травой, вода у берега была затянута тиной. Пруд был освещен светом луны и всполохами горящего города. Дион увидел лилии, вошел в воду, пошарил по дну и нащупал кольцо. Юноша сорвал лилии, чтобы не мешали, потянул за кольцо, оно легко поддалось, и Дион провалился в подвал вместе с хлынувшей в отверстие водой. Тут же дверца над головой захлопнулась и так плотно, что вода сверху даже не капала.

Дион поднялся — лилии остались в руках. Где–то в дальнем конце подвала виднелась узкая полоска света, да в углу что–то поблескивало. Дион ступал чуть слышно. Оказалось, что поблескивает серебряный сундук, а полоска света шла из–под двери, к которой вели ступеньки. Он взвалил сундук на плечо, поднялся по ступенькам, открыл дверь и обомлел — прямо перед собой он увидел огромного человека с обритой наголо головой. Глаза у него вылезали из орбит, вздувшийся, как шар, живот был подпоясан широким кожаным ремнем, а над животом свисал большущий пульсирующий зоб, в котором тонуло бледное лицо, покрытое местами бурой слизью. Он ел сразу из нескольких мисок, с невероятной быстротой опорожняя их. Слезы лились по его лицу. Увидев в руках у Диона лилии, бритоголовый задрожал.

— Дай! — прохрипел он.— Дай хоть понюхать!

Дион протянул лилии. Бритоголовый понюхал, сразу обмяк и сказал, обливаясь слезами:

— Горе мне, неизвестный путник! Как это случилось, никто не знает — надо мною заклятие: я жаба, но каждую ночь превращаюсь в человека! Голод терзает меня, но чем больше я ем — тем больше хочу есть. Мои детки бегут от меня — боятся, что я их съем! Я и сам боюсь этого. Когда превращаешься в человека, ты способен на все! Понюхай лилии — они пахнут маленькими лягушатами...

Бритоголовый жадно засунул лилии в рот и стал жевать их, глядя на Диона виноватыми глазами, полными муки.

— Есть спасение от заклятия?

— Может быть, и есть. За морем живет царь–колдун,— ответил бритоголовый, не переставая жевать и обливаясь соком.— Но мне не добраться туда, убьют по дороге. Любой мальчишка норовит прибить жабу камнем. А ночью голод терзает меня: полночи я ворую еду, полночи ем...

— Буду у колдуна — спрошу о тебе! — на ходу крикнул Дион и быстро поднялся по винтовой лестнице, унося на плече сундук.

— Захочешь меня увидеть, подуй в стебель лилии. Я тут же явлюсь к тебе, где бы ты ни был! — донеслось вслед...

Седой правитель томился в ожидании. Дион спрыгнул со стены.

— Вот ваш сундук,— сказал он.

— Спаси вас Бог,— поблагодарил седой правитель.

— У нас нет времени,— оглядываясь, сказал Дион.— Если я доставлю вас на корабль, обещаете выполнить две мои просьбы?

— Клянусь!

— Первая — мне может понадобиться немного золота, вторая...

В темноте послышались тяжелые шаги. Дион притаился.

— Я не могу рисковать своей жизнью,— тихо сказал юноша.— Она сейчас принадлежит не мне.

Дион быстро спрятал сундук в пустую бочку, валявшуюся у стены. В тот же миг из темноты выступил черный рыцарь в железной маске, с белым султаном на голове.

— Нгыда–дза гульбу аз–тага? — спросил черный рыцарь гортанным голосом и поднял огромный меч.

Дион неожиданно катанул под ноги рыцаря бочку, в которой был сундук, и рыцарь растянулся. Он вскочил и бросился на Диона, но юноша тут же исчез в темноте, куда, грохоча и подпрыгивая, покатилась бочка. Рыцарь бросился в погоню, седой повелитель последовал за ними.

В темноте слышались тяжелое дыхание, топот, лязг и грохот. Гортанный голос черного рыцаря издал победный клич, на фоне горящего огнем неба молнией взвилось лассо, и все стихло.

Пушки парусника палили по берегу.

Кочевники и черные рыцари готовили лодки для захвата корабля, но ядра разбивали их в щепы.

Неожиданно из дыма и пламени возникла фигура черного рыцаря в железной маске с белым султаном на голове. Рядом с ним в накинутом на голову мешке стоял человек со связанными руками.

— Ату–нгу–ду–куарра мэй! — закричал рыцарь гортанным голосом.

— Куарра! — с восторгом отозвались черные рыцари.

— Эйя–я–яааа! — воинственно откликнулись кочевники.

— Нгуарра–дыгы куарра мэй дог! Ндиндо–ра майгур! – крикнул рыцарь с белым султаном.

— Ийяйя ду майгур! — дружно ответили воины.

Пушки с парусника продолжали палить, но черный рыцарь стоял как заговоренный. Кочевники перестали обращать внимание на ядра, подчиняясь властному голосу черного рыцаря, говорившего на их языке. В несколько секунд погрузили они на остроносую лодку бочонки с порохом.

— Атуя нгу ндрге тиго куарра! — крикнул черный рыцарь и сорвал мешок с головы стоящего рядом человека — под мешком оказался связанный седовласый повелитель.

— Ийяй–яяааааа! — раздался радостный клич.

Черный рыцарь воткнул горящий факел в бочку с порохом, поднял ее над головой, столкнул старика в лодку и прыгнул вслед за ним. Десяток воинов подтолкнули ее, двое налегли на весла, и остроносая лодка стрелой полетела к паруснику.

— Геюнь гу–гу–гмэй! — крикнул рыцарь.

— Геюнь! Геюнь! Ияйяаа! — завопили кочевники и полезли в лодки.

Черный рыцарь мчался к паруснику, высоко над головой держа пороховую бочку с торчащим в ней пылающим факелом.

— Стреляй, сынок, стреляй! — кричал повелитель, но пушки на паруснике молчали — сын не мог стрелять в отца.

Факел в бочке с порохом разгорался.

За лодкой рыцаря, все прибавляя скорость, плыли с десяток быстрых лодчонок — воины запели песню смерти:

— Гуй–юю а–э–э–э!

— Стреляй! Мне уже не поможешь! — кричал старик.

— Гуй–юю а–э–э–э! Гуй–юю а–а–э–э–э!

— А–ээээ! А–эээээ! Аа–ээээээ! — Быстрые остроносые лодки кочевников мчались к паруснику, песня смерти слышалась все ближе.

— Огонь! — голосом, полным отчаяния, скомандовал седовласый повелитель.— Отомсти за меня, сынок!

Пушки парусника выпалили разом — на корабле поднимали якорь.

Черный рыцарь поджег факелом фитили остальных бочонков с порохом. Фитили шипели, разгораясь и разбрасывая огонь.

— Нгеда тур–мейг! — коротко скомандовал рыцарь.

Гребцы послушно прыгнули в воду и поплыли к берегу. Лодка приближалась к паруснику со стороны кормы, прямо к поднимающейся якорной цепи.

Черный рыцарь, собрав все силы, забросил горящую бочку на парусник, и она покатилась по палубе. Следом он бросил конец веревки, к которой был привязан старик. После этого все три бочонка с порохом полетели за борт, но не в сторону корабля, а наоборот. Грохнули три взрыва. Взлетели на воздух вместе со столбами воды лодки кочевников. Захлебываясь в бурлящей воде, ничего не понимая, смуглолицые воины пытались добраться до берега.

Рыцарь в какой–то момент успел ухватиться за якорную цепь, влез на палубу и одним ударом уложил сына правителя, бросившегося на него с мечом. Он помог жене и дочери втащить на борт связанного старика и кинулся к пылающей бочке с порохом, вокруг которой, ожидая взрыва, ничком лежала перепуганная команда.

Черный рыцарь перевернул бочку вверх дном и, убедившись, что огонь погас, бросил ее за борт, на палубе остался закопченный серебряный сундук.

— Я сказал, что не могу рисковать жизнью! — в сердцах произнес Дион, срывая с головы железную маску с белым султаном. Он зашвырнул ее далеко в море, крутанул штурвал, и корабль понесся по заливу в открытое море.

Команда, правитель, его жена, дочь и сын смотрели на юношу и не могли сдержать своих чувств — они плакали и смеялись.

— Вы герой! Герой! — кричал седовласый правитель.

— Надо верить в счастливый случай! — серьезно сказал Дион, все круче разворачивая парус.— Только бы успеть до первого луча солнца.

— Куда мы плывем? — спросила Джоан, рыжеволосая дочь повелителя, она смотрела только на Диона, и ее глаза пылали.

— К берегу! — ответил Дион.

На бешеном скаку свита Тура во главе с молодым хозяином скакала вдоль моря. Тур осадил коня, сделал знак, и все остановились у ручья.

— Напоите коней! — скомандовал Тур.— Да пройдите выше по ручью, там вода чище.

Воины пошли вверх по ручью и дошли до грота.

Тур сел у костра и закрыл лицо руками. Вдруг он услышал, как зафыркали и заржали кони.

— Хозяин, кони боятся — в гроте кто–то есть.

Тур вскочил, обнажил саблю и скрылся в гроте. Воины, подняв факелы, последовали за ним. Это было именно то место, где Дион оставил Дионеллу.

— Если ты здесь, Дион,— крикнул Тур,— выходи!.. Мы сразимся с тобой, как равные.

Дионелла–жаба не шевелилась, она затаилась, слилась с камнями, и Тур не заметил бы ее, но при его приближении она попятилась, плеснула водой и обнаружила себя.

— Здесь прячется отвратительная жаба! — крикнул Тур и добавил: — Прибейте ее!

Воины Тура стали швырять в Дионеллу–жабу камни, она металась по гроту, пытаясь укрыться, но все было напрасно — большой камень попал ей прямо в голову. Брызнула кровь, тело ее медленно вытянулось, она перевернулась белым животом вверх и замерла. Волны мерно покачивали меж камней безжизненное тело.

 

(продолжение следует)

[Chanda 14]

Ролан БЫКОВ

Дочь болотного царя

(продолжение)

 

Светало. Дул свежий ветер, но море было спокойным.

Тур приказал седлать коней. В этот момент из предутреннего марева, как летучий голландец, возник парусник, от него отделилась лодка и поплыла к берегу. Тур и его воины спрятались.

Дион вышел на берег, и воины Тура мгновенно окружили его.

Тур и Дион смотрели друг на друга.

— Ты предал меня,— сказал Тур.— Есть ли у тебя слова оправдания?

— Я не предавал тебя,— спокойно ответил Дион.— Но ни слова не могу сказать в свое оправдание.

— Ты мой раб! — жестко сказал Тур.— Я купил тебя за кошель золота и сделал своим другом. Ты предал друга.

— Вот тебе кошель золота,— ответил Дион, протянув Туру кожаный мешочек.— Ты сам обещал дать мне свободу, и я не предавал тебя.

— Тогда объясни.

— Не могу — это тайна Дионеллы.

— Где она?

— Не могу сказать тебе.

— Тогда я убью тебя.

— Твое право приказать своим бесстрашным воинам, и они легко справятся с безоружным.

— Дайте ему оружие, какое он пожелает, и езжайте домой. Мы будем биться насмерть. Один на один. Кто останется жив, станет мужем Дионеллы.

Воины оставили меч, молча поклонились хозяину и поскакали прочь.

Тур поднял меч с земли, смерил со своим и, убедившись, что мечи одинаковы, бросил его Диону.

— Я не боюсь тебя! — сказал Дион, поймав меч.— Мы сразимся с тобой, но не сейчас. Сначала я выполню клятву, данную Дионелле. Поверь, ее жизнь в опасности. И я даже не могу обратиться к тебе за помощью. Когда смогу, я найду тебя, и мы сразимся. Клянусь!

Сказав это, Дион положил меч на землю.

— Пусть рухнет мир, но я не могу не верить, когда так говорят! — сказал благородный Тур, вскочил на коня, поднял его на дыбы и помчался вслед за своими воинами.

С парусника раздался выстрел пушки. На палубе махали руками и знаками просили поторопиться.

Дион не обращал на это внимания.

— Дионелла! — тихо позвал юноша и вошел в грот.

Когда глаза Диона привыкли к сумраку, он с ужасом увидел покачивающееся между камней перевернутое кверху белым брюшком тело Дионеллы–жабы.

— Нет! — в отчаянии прошептал юноша.

Он двинулся к безжизненному телу и осторожно перевернул его. Из головы жабы бежала кровь. Юноша вынес тело Дионеллы–жабы из грота и положил в воду у берега в тихой заводи.

И тут первый луч солнца упал на безжизненное тело. Дион замер. Впервые он увидел, как Дионелла из жабы становится прекрасной девушкой: кожа жабы все более растягивалась, светлела и превращалась во что–то, похожее на большущий рыбий пузырь. Показалось, что через него просвечивает скелет, все время меняющий очертания, пузырь постепенно заполнился плотью, потом внезапно лопнул и исчез, обнажив бездыханную Дионеллу, слегка прикрытую водорослями. В голове у нее зияла рана, из которой медленно сочилась кровь, стекая в воду.

Потрясенный увиденным Дион вынес девушку на берег и укутал в плащ, слезы душили его.

— Я не уберег тебя,— горько сказал он.— Пришел долгожданный случай, и надежда ослепила меня. Будь проклят, Дион, и умри! Прости меня, благородный Тур, я не приду на поединок.

Дион приставил к своей груди меч, но в это мгновение послышался вздох и девушка, не открывая глаз, сказала:

— Слишком легко хочешь отделаться, раб... Я сама убью тебя!

Дион не двигался.

Дионелла открыла глаза:

— Что ты пялишься на меня? Лучше приложи к моей ране вон те вонючие водоросли.

Дион быстро собрал водоросли и стал прикладывать их к ране на голове девушки.

— Кто тебя? — спросил он.

— Проклятый Тур! Его я тоже убью! Как же он глуп, должна я сказать. Но это тебя не касается. Лучше скажи, где ты шлялся? И что ты там лепетал о долгожданном случае? Ты имел в виду, что мне разбили голову?

С моря доносился звон колокола.

— Какой дурак там звонит? — Дионелла повернула голову к морю.

— Видишь этот корабль? — тихо спросил Дион.— Мы отправимся на Восток, и я освобожу тебя от заклятия. Ты ничего не должна мне за это...

Дион неожиданно смолк и закрыл лицо руками.

— Что с тобой? — испугалась Дионелла.

Она отняла от лица юноши руки — из его глаз градом лились слезы.

— Будь счастлив, великий Бог! — проговорил Дион.

Корабль плыл на Восток.

Никто ни о чем не расспрашивал Диона, хотя все на корабле умирали от любопытства.

Как только корабль вышел в открытое море, Дионелла подошла к юноше.

— Прими в дар,— торжественно сказала она, снимая кольцо со своего мизинца.— Ты спас меня.

Они плыли несколько суток. Правитель и вся его семья были в восторге от юноши и старались оказать ему всяческое внимание. А юная дочь правителя — ясноглазое рыжеволосое существо, полное очарования и детской непосредственности,— не скрывала своей влюбленности в юношу и ни на шаг не отходила от Диона. Она засыпала его вопросами и, не дожидаясь ответов, задавала все новые:

— Откуда Дион–Красивый знает язык черных рыцарей?

— А зачем Диону–Великому царь–колдун? Это опасно?

— А хочет ли Дион–Прекрасный иметь детей?

— А любит ли Дион–Великолепный рыжий цвет волос?

—А не согласится ли Дион–Благородный, Прекрасный и Великий, вместе с Джоан–Влюбленной однажды ночью полюбоваться луной?

— Фу, дочка, это неприлично,— говорила мать.

— Прилично! — весело отвечала дочь.— Это лгать неприлично, а я говорю правду.

— Но у господина Диона есть Дионелла.

— Что ты, мама, она ему совсем не подходит! — воскликнула Джоан с особой искренностью.

— По какой причине? — спросила Дионелла.

— По возрасту! — ответила Джоан, и от убежденности у нее выступили слезы на глазах, ей пришлось закусить губу и улыбнуться.— Вам сколько лет?

— Семнадцать,— слегка сбитая с толку, ответила Дионелла.

— Вот видите, вы уже старая! — сияла Джоан.

— А тебе сколько? — спросила Дионелла.

— А мне пятнадцать!.. Два года — это очень много! Два года для любви — это вечность!

Мать обняла дочь за плечи, стараясь остановить ее:

— Но они созданы друг для друга: их даже зовут Дион и Дионелла.

— Это слишком просто и сентиментально,— упрямо возразила Джоан.— Гораздо лучше звучит Джоан и Дион, верно?

Джоан обратилась прямо к сопернице, и Дионелла, приблизив свое лицо вплотную к лицу рыжеволосой, тихо спросила:

— Хочешь, я откушу тебе нос?

— Нет,— ответила Джоан, помолчав.

Она пожала плечами и, сдержавшись, сказала:

— Холодно, правда?.. Я пойду в каюту.

Но до каюты не добежала и разрыдалась до того, как исчезла в дверях.

— Не обращай внимания,— говорил Дион.— Она ребенок.

— Я вовсе не обращаю на нее внимания, с чего ты взял? Просто я действительно откушу ей нос.

Дионелла сделалась мрачнее тучи, и Дион попытался отвлечь ее:

— Как твой новый воздыхатель?

Но это еще больше испортило Дионелле настроение — сын повелителя насмерть влюбился в нее, и это ее раздражало.

— Какой нудный,— сказала она Диону.— Он уже раз двадцать сказал, что отравится, и раз десять, что повесится. В первом же порту куплю ему яд и веревку. Раньше такой жених быстро сиганул бы у меня в море.

Дион молчал.

— А тебе не надоела эта рыжая карлица? — ревнуя, спросила Дионелла.— Поверь, я не ревную и не стану откусывать ей нос, я ее просто придушу.

Дион молчал.

— Ты понимаешь, что я каждую ночь там... в трюме?

— Осталось недолго.

— И что будет? Ты освободишь меня от заклятия? А дальше?

Дион молчал.

— Ты зачем хочешь сделать это? Чтобы из благодарности я стала твоей женой?

Дион продолжал молчать.

— А если я не люблю тебя?

— Тогда я уйду, и ты никогда больше обо мне не услышишь,— ответил Дион.

— Чего же ты не уходишь? — смеялась ему в лицо Дионелла.— Потом ты скажешь, что так влюблен, что не в силах уйти, и умрешь у меня на глазах.

— Может быть, и так,— сказал Дион.

— Не умрешь! Любая девка, да хоть эта рыжая карлица, однажды скинет одежды, откроет пред тобой свой девичий секрет — и ты готов! Пара ласковых слов, лживая нежность рук — и ты останешься жить.— Дионелла вдруг оглянулась.— Нет, я все–таки откушу ей нос.

На палубе снова появилась Джоан. Следом шла черная рабыня с подносом, на котором стояли бокалы с вином.

— Давайте пить шампанское! — говорила Джоан как ни в чем не бывало.

На ее лице были видны следы слез, но глаза, устремленные на юношу, сияли.

— Дионелла должна отдохнуть,— ответил Дион, глядя с тревогой на заходящее солнце.

— Нет уж, мы выпьем! — сказала Дионелла.

Она подняла бокал и выпила шампанское одним глотком. Потом с улыбкой так же эффектно выпила один за другим все остальные.

— Несите еще! — хлопнула в ладоши Дионелла.— Катите бочку!

— Дионелла, идем! — Дион пытался взять ее за руку.

— Не прикасайся ко мне, раб!

— Раб?! — ахнула Джоан.

— Да, это сбежавший раб! — сказала Дионелла, явно получая удовольствие, и обратилась к Диону: — Правда?

— Это правда? — спросил правитель .

— Правда,— ответил Дион.

— Как романтично! — воскликнула Джоан, всплеснув руками.

— Тащите вина! — кричала Дионелла.

— Вина! — вторила Джоан, ни в чем не желая уступать сопернице.

Матросы катили бочонок.

— Солнце заходит,— шептал Дион.

Дионелла в упор смотрела на юношу — в ее глазах горел зеленый огонь, и во всем лице была отчаянная решимость.

Она зубами вырвала из бочонка деревянную пробку, сделала два больших глотка, и в это время погас последний луч солнца. Руки девушки опустились, и вино из бочонка полилось по палубе.

— Пить! Пить! — Дионелла приникла к бочонку.

— Не смотрите! — закричал Дион.— Уйдите! Покиньте палубу! Все!..

Но было поздно. Дионелла пила из бочонка, не останавливаясь. Она раздувалась, раздувалась и на глазах у всех превратилась в уродливую и страшную жабу.

Дион подошел к ней и хотел поднять, но она отпрыгнула, перевалилась на бок, квакая, поползла прямо к Джоан и прыгнула к ней на колени.

Джоан застыла от ужаса, а пьяная Дионелла–жаба все пыталась подпрыгнуть и схватить ее бородавчатыми губами за нос. Она срывалась, падала, заваливалась на бок и все квакала своим отвратительным голосом. Наконец, ее стошнило, она успокоилась, улеглась у ног Диона и захрапела.

С Джоан случился обморок, влюбленный сын правителя пытался убить себя столовым ножом, его связали и вместе с сестрой унесли. Все разошлись. На палубе остались Дион с Дионеллой–жабой у ног и седовласый правитель.

— Благородный юноша...— начал было правитель.

— Извините нас! — сказал Дион.— Пусть она поспит на воздухе, она задыхается там, в трюме.

Седой правитель помолчал.

— Царь–колдун очень стар,— снова заговорил он.— В последнее время он колдует редко, мало что помнит из черной магии, да и белую, говорят, забыл. Может смешать не те смеси, спутать заклинания, и, что у него получится, он и сам не знает. Сейчас мало кто рискует обращаться к нему. Хочу вас предупредить: он коварен и глуп, на старости лет его любимое занятие — бессмысленные и жестокие казни.

— Буду надеяться на случай,— тихо сказал Дион.

— Я понимаю вас, но послушайтесь моего доброго совета,— с волнением проговорил седой повелитель.— Решительность — не жестокость. Бросьте несчастную в волны! Не раздумывайте. Сейчас же! Нельзя так мучить ее и себя. Вас полюбила моя дочь...

— Если вам дороги жизнь и ваши близкие, уходите! — с трудом сдержав гнев, ответил Дион.— И лучше всего вам всем не показываться на палубе до самого берега.

Над морем стояла светлая ночь. Парусник ходко шел навстречу волнам. Одинокая фигура Диона до утра оставалась на мостике. Пьяная Дионелла–жаба храпела рядом, растянувшись на палубе.

Ранним утром корабль причаливал к берегу острова, где правил царь–колдун.

Джоан и сын седовласого повелителя на палубе так и не появились. Седой повелитель и его жена, грустные и подавленные, смотрели вслед уходящему Диону, который под руку вел Дионеллу. Она шла пьяной походкой, то и дело спотыкаясь и падая.

Дул сильный ветер, столбами поднимая песок.

Дион решил надежно спрятать Дионеллу далеко за городом. Он нашел тихое, укромное место в зарослях, где протекал ручей, и уложил Дионеллу спать. Она пролепетала что–то о том, что никогда не простит измены Диона с рыжей карлицей, и уснула. Дион отправился в город.

Над приземистым глиняным городом, огороженный высокой стеной и глубоким рвом, по которому текла река, возвышался дворец царя–колдуна. Утверждали, что властелин острова умеет превращать своих врагов в пыль, и оттого над королевством часто проносятся пыльные бури. Как видно такая буря только что кончилась; повсюду горели костры, стучали барабаны и слышались крики глашатаев .

— Наш великий из великих, мудрейших из мудрых превратил всех врагов в пыль, спас нас от смерти, грабежа и бесчестья! Несите несравненному повелителю подарки! — кричал тощий глашатай высоким голосом.

— Торопитесь, чтобы он не прогневался и не превратил всех вас в мышей и лягушек! — хриплым басом выкрикивал толстяк.

Дион огляделся и спросил у проходившего мимо старика:

— Если он умеет превращать людей в лягушек, значит, он и лягушек может превращать в людей?

— Верь, сын мой, всему, что говорится, да не забывай, что о многом и лгут,— ответил старик.

— Запомню,— улыбаясь, ответил Дион.— А не знаете ли вы, добрый человек, как попасть во дворец?

— Не торопись умирать, юноша,— сказал старик и растаял в облаке пыли.

На площади Дион увидел толпу, собравшуюся у лобного места, где царь–колдун любил вершить казни, наблюдая за ними из тайных окошек дворца. Дион пробрался поближе и стал внимательно наблюдать за происходящим. На голову приговоренного был надет мешок. В котле кипела смола. Палачи бросили несчастного в котел, взлетел столб пламени — и все кончилось.

Толпа быстро разошлась. Дион подошел к воротам дворца.

— Что тебе нужно, чужестранец? — спросил стражник.

— Я странствующий поэт и пришел к великому царю спеть гимн в честь его великих подвигов.

Диона провели в уютный дворик перед окном за золотыми решетками, дали лютню и приказали начать.

Дион запел.

Он пел старинную песню о подвигах, но смысл ее был в том, что любой подвиг совершается ради любви. Юноша всматривался в темное окно. Ему мерещились танцующие девы и бледное лицо Дионеллы за золотыми решетками. Он не видел, как в кустах собирались стражники, и не заметил, как они приблизились. Ему на голову надели мешок.

Дион не сопротивлялся. Его подняли на руки и потащили через глубокий ров с быстрой рекой, по лестницам наверх, потом вниз. Он услышал звон ключей и скрип отпираемых затворов. Его бросили на холодный каменный пол, и Дион, ударившись головой, потерял сознание.

Когда он пришел в себя и смог оглядеться, то увидел высоко наверху узкое окно за толстыми решетками, в которое заглядывала луна.

Ночью Дионелла–жаба сердцем почувствовала, что случилось несчастье, и отправилась спасать юношу. Долго прыгала она среди зарослей, пока не оказалась на дороге, ведущей в город.

Дорога под луной светилась, казалась бесконечной и пугала. Дионелла отдышалась и продолжила путь. Дороги в тех краях, как и у нас, очень извилисты. Говорят, человечество идет дорогой ослов, обходящих на своем пути каждый камень или яму, оттого дороги редко бывают прямыми и почти всегда петляют, как пути нашей жизни, проложенные судьбой.

За одним из поворотов послышались голоса и скрип колес. Дионелла–жаба отпрыгнула на обочину и затаилась. Мимо медленно проехала повозка.

— Этого певца будут сжигать в кипящей смоле? — спросил молодой голос.

— Да, сынок, надо торопиться, а то не успеем разогреть смолу к назначенному часу.

Повозка скрылась в пыльном облаке, и Дионелла–жаба запрыгала дальше. Она делала большие прыжки, спотыкалась, падала и ударялась о дорожные камни. После каждого такого удара она некоторое время лежала, приходила в себя, потом прыгала дальше.

Диона приговорили к казни.

Перед ним на каменном полу башни смерти был разложен ковер, уставленный яствами. Горой лежали фрукты, золотые кувшины хранили драгоценные вина, серебряные пиалы были полны халвой и другими сладостями. Рядом лежала лютня. В серебряных подсвечниках горели свечи. Сам Дион был прикован и подвешен за руки к столбу.

— Ты пел прекрасно,— говорил Диону старый визирь.— Наш величайший из великих, мудрейший из мудрых плакал. Пойми, он не может позволить, чтобы кто–то, не столь разбирающийся в искусстве пения, слушал тебя и был бы не в силах оценить по достоинству. Тебя можно было бы заточить в башне, но ты молод и слишком долго будешь страдать. Поэтому утром тебя без задержки казнят. Возблагодари великого и приготовься к смерти. А это все,— он показал широким жестом на яства,— будет радовать твои глаза до утра.

— За что же меня казнить? Я не разбойник, не вор.

— Воров и разбойников мы отпускаем — иначе государственная казна оскудеет, в том–то и мудрость великого.

— Развяжи меня, я голоден,— сказал Дион.

— Что ты? Как можно? Перед казнью есть не полагается. Мудрейший из мудрейших считает, что казнь на сытый желудок слишком жестока. А чем сильнее ты испытаешь муки голода, тем больше будешь рад смерти. Казнь назначена на утро — ждать совсем недолго, певец, и ты обретешь покой. Ты заслужил его.

Подвешенный за руки, Дион медленно терял сознание и волю.

Дионелла–жаба торопилась изо всех сил.

 

(продолжение следует)

[Chanda 14]

Ролан БЫКОВ

Дочь болотного царя

(продолжение)

 

Она очень устала и, услышав за спиной конский топот, уже не в силах была прыгнуть на обочину. Несколько ужасных мгновений провела она меж конских копыт, закрыв глаза и остановив дыхание. Но резвые кони, несущие веселых всадников, промчались, даже не задев ее. Конники с гиканьем унеслись прочь, и Дионелла–жаба, переведя дух, запрыгала дальше.

Дорога вывела путешественницу к реке, которая текла в город. Дионелла–жаба увидела вдали дворец царя–колдуна и прыгнула в воду. Река привела ее к крепостным стенам. Путешественница благополучно проплыла мимо городских ворот, миновала ночной базар и по каналу, который проходил под стенами дворца, никем не замеченная, проникла в дворцовый двор и вылезла на берег как раз против башни смерти, где томился Дион.

У стены башни, возле пруда росли белые лилии. На камне сидела девочка лет двенадцати, она плела из лилий венок и горько плакала.

— Ква–ква? — спросила Дионелла–жаба.

Девочка, не переставая плакать, ответила:

— Я младшая жена царя–колдуна... Это он научил меня понимать язык животных и птиц. Он говорит, что я мало люблю его и поэтому он не может колдовать.

Дионелла–жаба снова тихонько заквакала.

— Он заточен в башню смерти,— тихо ответила девочка.— А где ключи, я не знаю.

— Ква–ква–ква! — просила Дионелла.

Девочка не отвечала.

— Ква–ква! — заволновалась Дионелла.

— Не пойду,— всхлипывая, ответила девочка.— Он снова будет бить меня железной перчаткой... Он специально завел ее для меня.

— Положись на меня,— с трудом выговорила жаба человеческим голосом.

Царь–колдун был глубоким старцем и любил по ночам заниматься магией.

Все опыты он проводил на ближайших подданных и чаще всего на своем старом визире.

— Вот мазь вечной молодости, сделанная по египетскому рецепту. Ты обмажешься ею, я прочту заклинания, и ты снова станешь молодым.

— О светлейший, могучий и мудрейший, я вполне доволен своим возрастом, он дал мне знания и опыт,— сказал визирь.— Если я стану молодым, вы прогоните меня и возьмете другого визиря.

— Ты прав,— согласился колдун,— я прогоню тебя. Зачем мне молодой и неопытный визирь? Зато я испробую на тебе зелье и потом без риска сам стану молодым. Мажься!

— В прошлый раз по вашему рецепту я месяц был молодым козлом,— говорил визирь, размазывая по телу мазь.— Кем я окажусь сегодня, мой повелитель?

— Ты сомневаешься в моем искусстве? — строго спросил колдун.

Вместо ответа визирь быстро закончил дело. Царь–колдун облил его из серебряного кувшина особой смесью, начал читать заклинания и вдруг остановился:

— Забыл... Иммио–ниммеа–тоннио... Как там дальше?

Бедный визирь ничего не мог ответить — он начал дымиться, и, как только пытался что–то сказать, изо рта у него валил дым и даже огонь.

Царь–колдун стал делать руками магические пассы.

Бедный визирь вспыхнул и медленно превратился в камень.

Царь–колдун послюнил палец и легко дотронулся до камня, появившегося из огня. Послышалось: “Тсссь!” — камень оказался горячим, как раскаленный утюг.

Подумав, колдун постучал по каменному визирю волшебной палочкой, и тот рассыпался, превратившись в горстку кварцевого песка. Царь–колдун золотым совком ссыпал песок в большой кувшин и стал подливать в него разные смеси из разноцветных сосудов. Кувшин лопнул, развалился, и из него вышел несчастный визирь, у которого, словно у жеребца, развевался пышный конский хвост. Визирь–полуконь явно помолодел, он хлестал себя хвостом по бедрам справа и слева, будто отгонял надоедливых мух. При этом он очень стеснялся, потому что был совершенно голым, а вместо ступней у него были копыта.

— Надень мой старый халат,— недовольно сказал колдун.— Под ним никто не увидит твоего хвоста. Я вспомню это чертово заклинание, и мы попробуем еще раз.

— Я так испугался! — сказал визирь и неожиданно заржал, обнажив огромные лошадиные зубы.— Я сейчас вернусь, немного прихватило...

Хвостатый визирь торопливо накинул на себя халат и пошел прочь, звонко цокая по каменным плитам новенькими копытами и оставив на ковре несколько яблок свежего конского навоза.

— На конюшню, мерзавец! — вслед ему завизжал царь–колдун.— В стойло!

Неслышно ступая по длинному сводчатому коридору, ведущему в царские покои, младшая жена царя–колдуна бережно несла на руках Дионеллу–жабу. Мимо, стуча копытами и ничего не замечая вокруг, проскакал хвостатый визирь — халат на нем развевался, а сам он тихонько ржал.

Проводив глазами визиря, юная жена царя–колдуна с Дионеллой–жабой на руках юркнула в царские покои и спряталась за тяжелыми занавесями, которыми были убраны все стены. Царь–колдун читал фолианты.

— Имео–нимеа–тонио... емио! — прочитал он и повторил: — Емио!..

Собравшись с духом, Дионелла–жаба выпрыгнула из–за занавесей и шлепнулась на каменный пол прямо перед колдуном.

— Это что за гадость? — тупо уставившись на нее, спросил царь–колдун.

— Это вовсе не гадость! Это ты так заколдовал меня, свою любимую младшую жену,— с обидой ответила жена царя–колдуна из–за занавесей.

Жаба–Дионелла открывала рот, и было похоже, что это говорит она. Колдун не заметил обмана.

— А зачем я превратил тебя в жабу, не помнишь? — спросил он.

— Ты сказал, что я мало люблю тебя, и потому ты не можешь хорошо колдовать,— ответила жаба звонким голоском младшей жены.

— Правильно. Я это всегда говорю. Ты меня мало любишь, из–за этого приготовленный мной по египетскому рецепту эликсир молодости превратил моего визиря в полуконя. Оставайся жабой, я отдам тебя лекарям, они вскроют твои внутренности и будут смотреть, как бьется твое холодное сердце.

— Клянусь, что буду любить тебя больше, чем все твои жены! — заплакали вместе юная жена колдуна и жаба–Дионелла.— Только расколдуй меня поскорей!

— Ты что, не понимаешь, несчастная тварь, что я не могу сегодня удачно колдовать! — застонал царь–колдун.— Какие–то хвосты, полукони, жабы! О гнусные дети порока, я с вами забыл все заклинания!

— Так прочти, что написано в черной книжке, которая хранится у тебя под подушкой! — закричала юная жена из–за занавесей.

— Дура! Там все перепутано! — зашипел колдун.— Я к каждой цифре приписал еще цифирьку, к каждому иероглифу еще один, к каждому магическому слову еще парочку, чтобы никто, кроме меня, не мог правильно прочитать заклинания и узнать их тайну, а теперь сам не знаю, что у меня фальшивое, что настоящее!.. Забыл!

— А ты вспомни, старый дурак!

— Постой!

Колдун побелел, и глаза его загорелись злобным огнем.

— Откуда ты знаешь про черную книгу? — обратился он к жабе–Дионелле.— Ты что, заглядывала в нее, подлая воровка и грязная развратница?

Дионелла–жаба молча смотрела на колдуна. Младшая жена притаилась за занавесями и тоже молчала.

— Измена! — захрипел колдун.— Ты хочешь выведать мои магические тайны, околдовать, извести меня и завладеть троном?.. В куски изрублю!

Он сорвал со стены кривую саблю, взмахнул ею, но в этот момент его младшая жена с криком выскочила из–за занавесей и повисла у него на руке.

— Спасибо тебе, о великий и добрый! Ты расколдовал меня! Видишь, как я тебя люблю, раз ты снова можешь колдовать! Ты рад? Рад, мой старичок?

Девочка стала обнимать старца, незаметно забрала у него саблю и сунула ее под кровать. В это время Дионелла–жаба успела скрыться за занавесями.

Вытаращив глаза, царь–колдун тупо смотрел на девочку и шевелил губами. Потом он притянул к себе ее голову, украшенную венком из белых лилий, понюхал цветы и заглянул ей в самые зрачки.

— Разве я колдовал? По–моему, я собирался изрубить тебя в куски...

— А волшебная сабля? Ты же сам всегда говоришь, о мудрейший, что все, к чему бы ты ни прикоснулся, становится волшебным! — весело рассмеялась девочка и начала танцевать.

— Раскрой занавеси на окнах! — заорал колдун.

— Ведь еще не взошло солнце! — танцуя, говорила девочка.— Разве ты разлюбил меня?

Царь–колдун с неожиданной прытью стал сам срывать все занавеси подряд. За ними открылись окна, в покои проник первый луч солнца, и послышался легкий стон. Колдун тряс занавеси и срывал их одну за другой — их явно давно не чистили, и потому в царских покоях поднялась настоящая пыльная буря.

— Ничего не вижу! — орал царь–колдун.

Пыль стала оседать, и перед царем–колдуном, как видение, возникла златокудрая Дионелла. Голова ее была украшена венком из лилий. Она смотрела на старого колдуна с легкой усмешкой.

Увидев неземную красоту девушки, колдун потряс головой, чтобы отогнать наваждение, но красавица не исчезала. Колдун оглянулся — никого. Младшая жена царя–колдуна в суматохе успела спрятаться, прикрыв жабу–Дионеллу своим венком, но в клубах пыли не увидела, как жаба превратилась в прекрасную девушку. Теперь, потрясенная ее красотой, девочка–жена смотрела на нее из–за полога, открыв рот, и млела от восторга.

Колдун долго молчал, он был потрясен и растерян.

— Откуда ты явилась, о луна, ставшая солнцем? — наконец, спросил он неожиданно охрипшим голосом.

— Я все время была здесь, повелитель,— ответила Дионелла.

— Какой волшебный голос! — дрожа, восхитился царь–колдун.— Но ты ошиблась, о слепящий свет Вселенной, я не повелитель, я твой раб!

Дионелла коротко взглянула на старика и спросила:

— И ты воображаешь, что я могла бы полюбить раба?

— Раб может стать повелителем, и уж если придет к власти, то отдаст ее только вместе с жизнью. Но женщины чаще предпочитают повелителей, чтобы делать из них своих верных рабов. Ха–ха!

Колдун рассмеялся. Он смеялся все громче и стал хохотать так, что выступили слезы. Неожиданно колдун упал на колени и бросился целовать Дионелле ноги.

— Не смей, грязный старик! — сказала Дионелла.— И запомни: в любви раб и повелитель — одно лицо!

Царь–колдун внимательно посмотрел на Дионеллу, и его щеки вдруг нервно задергались. Он понюхал воздух, резким движением протянул руку за полог и за волосы вытащил оттуда свою юную жену.

— Не надо обманывать пожилых людей, даже если ты дочь самого болотного царя и похищенной им египетской царицы,— тихо сказал старик.

Дионелла похолодела, но лицо ее оставалось спокойным.

— Видишь ли, о несравненная!.. Я не волшебник, я всего лишь колдун,— заговорил старец, все более воодушевляясь.— Волшебниками движут любовь и восхищение, колдунами — ненависть и злоба. Я никогда не смог бы даже вообразить такое неземное совершенство, не то что создать! — Колдун стоял на коленях.— Сколько лет я мечтал о тебе! Я знавал твою мать еще в Египте. Над тобой, говорили, тяготеет какое–то заклятие, не помню какое... Но теперь это не важно, о ниспосланная небом и адом! Ты сама явилась ко мне, и это рука Провидения... Стража!..

Покои мгновенно наполнились стражниками, появившимися со всех сторон: они выскакивали из потайных дверей в стенах, из люков в каменном полу, вылезали из–под царского ложа и спрыгивали откуда–то сверху. Стражники выстроились кольцом и замерли, свирепо вращая глазами.

— Сегодня после казни,— торжественно объявил царь–колдун,— мы отпразднуем нашу свадьбу, и я стану самым счастливым человеком в поднебесье.

— Ура–аа! — грянула стража.

— Казни не будет! — твердо сказала Дионелла.

Она вырвала из рук колдуна плачущую младшую жену, спрятала ее за спину и властно протянула руку к старцу:

— Ключи от башни смерти!

Дионелла была полна гнева и презрения, она слегка побледнела, ее огромные глаза излучали свет. В гневе Дионелла была особенно прекрасной, и колдун, не скрывая восторга, любовался красавицей.

— Ключи, негодяй! — закричала Дионелла.

— Не надо кричать на старых колдунов,— мирно заговорил колдун, надевая на руку железную перчатку.— Это опасно... Можно стать жабой не только на ночь, но и на всю жизнь.

— Замолчи, колдун! — задохнулась Дионелла.— Ты можешь снять с меня заклятие?

— Для этого ты должна стать моей женой, о чудо природы!

— Ты освободишь Диона?

— Для этого ты должна стать моей женой, о идеал совершенства!

— Но я... не хочу становиться твоей женой, колдун!

Старец продолжал как ни в чем не бывало:

— Да будет тебе известно, о дитя справедливого гнева, что ключи от башни смерти всегда находятся у моего визиря, а он теперь на конюшне.

Визирь стоял в стойле и бил копытом. Рядом стояли скаковые лошади, мотали головами и с хрустом жевали овес. У визиря вся борода была в овсе — он тоже хрустел, мотал головой и икал. Серая в яблоках кобыла трогала его лицо нежными губами.

В конюшню с шумом вошли стражники, следом царь–колдун, его юная жена и Дионелла.

— Поклонись моей невесте и дай ключи от башни смерти, ничтожный сын ехидны,— приказал царь–колдун.

Визирь открыл рот с лошадиными зубами, которые за это время выросли еще больше, и радостно заржал. После этого он уставился на красавицу, стал бить копытом и яростно хлестать хвостом свои тощие бедра.

— Не смей так смотреть на нее, нечестивец! — закричал царь–колдун и железной перчаткой ткнул визиря в зубы. Тот выплюнул пару зубов, тут же пришел в себя, стыдливо прикрылся халатом и зашепелявил:

— Шшушаю и повинуюшь! — И загремел ключами.

Дион все так же висел на цепях. Услышав скрип отворяющихся дверей, он попытался открыть глаза, но не смог.

— Пжошу, пожалушта, для кажни вше готово,— шепелявил визирь.

— Казни не будет! — снова сказала Дионелла и добавила: — Развяжите и отпустите его!

— Мы сделаем это, но после нашей свадьбы, моя несравненная,— жестко проговорил царь–колдун.

— Дионелла? — Дион открыл глаза.

— Я,— тихо ответила девушка и подошла к нему.

Дион увидел на ее голове венок.

— На тебе лилии...— Он напрягся, словно вспоминая забытое.— Надо что–то сделать с лилиями...

— Эй, певец, не надо шептаться с чужой невестой! — крикнул царь.— Казнь откладывается! Сегодня, счастливец, ты будешь петь на нашей свадьбе! Назначаю тебя свадебным певцом.

Визирь громко заржал.

Дион заметался:

— Коня! Коня!

— Это не конь — это царский визирь,— объяснила Дионелла.

— Сон,— сказал Дион и закрыл глаза.

— Это не сон,— зашептала Дионелла, поднося к губам юноши кувшин с вином.— Мы у царя–колдуна, и он все обо мне знает. Это наш последний шанс. Да развяжите же его!

— Стража! — скомандовал колдун.— Желание нашей невесты — закон!

Вокруг все качалось и плыло: стражники снимали с Диона цепи, расплывалось лицо Дионеллы, Диона несли, сажали на подушки перед ковром, уставленным яствами.

— Ты его невеста? — спросил юноша.

— А вот это уже сон,— ответила девушка.

— А если не сон, что тогда? — поинтересовался колдун.

— Тогда я удавлю тебя в первую брачную ночь,— пообещала Дионелла.

— Не успеешь,— сказал Дион.— До брачной ночи ему не дожить!

Дион встал. Он был бледен.

— Стража! — крикнул царь–колдун.

Стражники бросились на Диона, скрутили ему руки и стали бить.

— Казнить всех! — визжал колдун.— Всех! И эту маленькую крысу, которая меня предала, тоже!.. А ты, болотная принцесса, завтра на коленях будешь проситься в мой гарем! И я еще подумаю, простить тебя или нет. Но этим пощады не будет! Я завтра же... на твоих глазах четвертую их, зажарю живыми, сдеру с них кожу и сварю в кипящей смоле!

Стражники привязывали пленников к столбу, пинали их и ругались.

— Вспомнил! — закричал вдруг Дион.— Я вспомнил!..

Силы заново вернулись к юноше, он разбросал стражников, схватил выпавшую из венка на пол лилию, оторвал ее стебель и подул в него. Протяжный нежный звук вылетел из стебля, тонким стоном заметался внутри гулкой каменной башни и улетел за окно в высокие дали. Когда стражники связали его, он был спокоен, словно не сомневался в помощи.

Тонкий, нежный звук молнией пролетел над улицами, напугав людей и верблюдов, ударился в скалы, окружавшие город, с порывом ветра промчался над морем с кораблями и лодками, мигом пролетел поля, леса и стрелой упал в болото. С тревожными криками взлетели птицы, а из воды, покрытой тиной, высоко выпрыгнула огромная жаба и, описав дугу, плюхнулась на берег. Жаба тяжело дышала, глаза вылезали из орбит, зоб пульсировал, а перепончатые лапы дрожали... Нежный звук затих. На болото спустился туман. Ветер поднял его облаком в небо и погнал из дали в даль. Было тихо. И только одинокая птица звала кого–то голосом, полным печали...

Как говорят умные да ученые люди, наша Земля и все, что нас окружает, на две трети состоят из воды. Вода кормит, вода поит, вода несет корабли да лодки, рушит, роет, моет, рождает энергию, дает жизнь и смерть. Малая капелька сильнее камня — капля камень точит. Сколько превращений несет в себе волшебница вода! Дождь — вода, снег — вода, лед — вода, пар — вода, роса, иней, облако, туча — все вода. На свете есть еще много необъяснимого, но великая тайна воды по–настоящему никому не ведома. Как звук, вырвавшийся из стебля лилии, помог явиться в башню Жабу, неизвестно — вода молчалива и не открывает своих секретов даже автору...

День подходил к концу.

Над городом висел туман, из которого призраком выступал дворец короля–колдуна и его башни.

В башне смерти к столбу были теперь прикованы трое — Дион, Дионелла и младшая жена царя–колдуна.

— Скоро зайдет солнце,— глядя на окно, с тревогой сказал Дион.

Ему никто не ответил. Было слышно, как бьют барабаны и кричат глашатаи:

— Слушайте и не говорите потом, что не слышали! Завтра большая казнь!.. Храбрейший из храбрых, мудрейший из мудрых победил трех великанов и приговорил их к казни...

Барабаны били не переставая.

На каменном полу, как и в прошлую ночь, на коврах были расставлены яства, вина и цветы. Среди этого пышного убранства странно выглядела мрачная фигура палача, точившего в углу башни свои топоры. Топоров было много: от маленького — до огромного.

— Зззи–инннь! Ззззззи–инннь! — пел в тишине точильный камень.

— Ййиии! — скрипнула потайная дверь в стене.

Громко цокая копытами, в башне появился визирь. Он стал еще больше походить на лошадь, но явно помолодел и приободрился. Полуконь весело заржал и, потирая руки, спросил:

— Што вы тут жамышляете? Жаговор? Ижмена? Подкуп?

— Что, нет другого места точить топоры? — спросила Дионелла.

— Это шпешиально! Только для ваш! Мудрейший прикажал, штоб было поштрашнее,— прошепелявил визирь.

— А зачем столько топоров? — спросил Дион.

— Неижвешно, што может прийти в голову умнейшему из умнейших. Может, он решит одному отрубить голову, другую ижрубить на мяшо шобакам, третью шетвертовать. Тут инштрумент нужен ражный,— болтал визирь и, глядя на Дионеллу, бил копытом.

— Казни не будет! — сказала Дионелла.

— Вы только не бешпокойтесь, о нешравненная, кажним кого–нибудь другого. Кажни отменять вредно — нашинается повальное воровштво.

 

(продолжение следует)

[Chanda 14]

Ролан БЫКОВ

Дочь болотного царя

(продолжение)

 

Палач закончил свою работу и вышел, оставив поблескивать в углу груду остро отточенных топоров. Визирь–полуконь воровато оглянулся, приблизился к Дионелле и зашептал:

— О моя прекрашная, нешравненная и шправедливая, хотите меня подкупить? Для меня предать царя будет за шшаштье... То кожлом хожу, то ошлом, то павианом, школько можно...

— И червяком! — напомнила жена царя.— Я ему яблоки носила в день по три. Он и жил в них, и жрал их.

— Про это могла бы не говорить,— обиделся визирь.— Подкупите меня, нешравненная. Я шражу продамшя, недорого...

— Пошел вон, ничтожество! — закричала Дионелла.— Это тебя надо четвертовать и изрубить на мясо собакам, продажная тварь!

Визирь в страхе попятился и собрался было уйти вслед за палачом, но из темноты, сбив его с ног, выпрыгнула громадная жаба. Следом хлынула вода, и башня заполнилась туманом. В эту же секунду погас последний луч солнца.

Жаба стала раздуваться, превратилась в огромный пузырь, который неожиданно лопнул, и все увидели огромного человека с наголо обритой головой. Глаза у него вылезали из орбит, вздувшийся, как шар, живот был подпоясан широким кожаным ремнем, над животом нависал большущий пульсирующий зоб, в котором тонуло бледное лицо, покрытое местами бурой слизью. В то же время знакомые нам превращения произошли с Дионеллой — к столбу в башне смерти была теперь прикована цепями огромная жаба.

Визирь охнул, копыта его подогнулись, и он сел прямо на пол, едва успев пристроить поудобнее хвост. Жаб подошел к Диону, со стоном рухнул перед ним на колени и зарыдал:

— О мой благородный друг! О милостивый господин! Поесть! Умираю от голода. Кусочек! Кусочек чего–нибудь! Глоточек!

— Это все твое,— показал Дион на ковер.

Жаб увидел ковер, уставленный яствами, и с радостным воплем бросился к еде. Он хватался за кувшины и пиалы, не зная, с чего начать.

— Ешь досыта! Нам надо одолеть царя–колдуна и заставить его расколдовать принцессу. Это трудно, но ты поможешь мне.

— Только не я! — ответил Жаб, запихивая в свой широкий рот огромный кусок халвы.— Когда я превращаюсь в человека, то становлюсь таким трусом, подлецом и предателем, каких земля не носила. Родных лягушат и жабу–маму предать могу!

— Ты ведь просил избавить тебя от заклятия,— напомнил Дион.

— Но я не обещал тебе помогать в этом,— возразил Жаб, уплетая за обе щеки инжир и хрустя косточками.

— От тебя много не потребуется,— сказал ему Дион и обратился к визирю: — Ты, кажется, хотел продаться?

Царь–колдун не первый час ворочался на большой постели без сна. Он привык, что какая–нибудь из жен расчесывала ему перед сном бороду жемчужным гребнем, и не мог без этого заснуть. Но любимая младшая жена томилась в башне смерти, а остальные жены так надоели, что царь скорее расчесал бы бороду сам, чем с их помощью. От нечего делать он прислушивался к доносившимся из глубин дворца звукам и придумывал для них такое происхождение, которое могло бы послужить поводом для какой–нибудь новой казни. Где–то стрекотал сверчок. Колдун понимал, что это сверчок и ничто иное, но убеждал себя, что это звук точила, на котором второй советник точит кинжал, чтобы совершить покушение.

“Завтра же велю колесовать его!” — решил царь–колдун и так обрадовался этой мысли, что даже стал засыпать. Вдруг каменные коридоры огласились звонким торопливым цоканьем. Цоканье стремительно приближалось, и с криком: “Ижмена!” — в покои ворвался визирь–полуконь. Вернее, конь–полувизирь, потому что конское начало еще больше возобладало в нем, и теперь он то и дело опускался на четвереньки, цокая об пол сросшимися в копыта пальцами.

— Ижмена, ваше велишештво! — прошепелявил конь–визирь и по–конски замотал головой, украсившейся шелковистой гривой.— Велите перенешти кажнь с завтрашнего дня на шегодня и кажните Диона немедленно!

— Ускорить казнь — дело доброе! — обрадовался царь.— А причина?

— Невешта ваша превратилась в жабу, а Дион предлагал мне шокровища, чтобы я помог им бежать. Я обещал ему самую мушительную кажнь, какую шмогу придумать, и брошился к вам.

— Верный визирь! — потрепал царь коня по холке.— Что же ты придумал?

Конь–визирь наклонился к царскому уху и зашептал. С каждым его словом лицо царя все ярче озарялось довольной улыбкой, а когда визирь закончил, царь просиял, залившись счастливым смехом.

— Ай да визирь! — воскликнул он.— Это куда забавней, чем колесовать второго советника, который к тому же чист, как младенец! Готовь немедленно!

Ночной город зашумел, как разбуженный в неурочное время улей. Били барабаны. Горели факелы. Кричали хриплыми со сна голосами поднятые с постелей глашатаи:

— Вставайте, горожане! Вставайте! Слушайте и не говорите, что не слышали! Большая казнь, назначенная на завтра, переносится на сегодня! Торопитесь на главную городскую площадь!

На главной площади на лобном месте громоздился огромный круглый помост, в центре которого стояла бурая от нескончаемых потоков крови плаха. Громадный палач в черном колпаке, сквозь узкие прорези которого едва поблескивали глаза, прохаживался возле топоров и по очереди брал в руку то один, то другой, выбирая, каким сподручнее отрубить несчастному Диону голову.

Рядом с плахой плотники ладили еще какое–то сооружение, в котором угадывались очертания большого шатра. Привычные к казням горожане недоуменно взирали на их работу, гадая, каким это новшеством решил разнообразить царь порядком–таки надоевшее всем зрелище. Стражники привели Диона, жену царя–колдуна и Дионеллу–жабу, которая, тяжело плюхаясь брюхом на булыжники площади, покорно прыгала за стражником, волочившим ее на цепи. Диона вывели на помост и поставили на колени. Палач уложил его голову на плаху лицом к строящемуся шатру и привязал его руки ремнями к специальным колышкам.

На площади появился довольный царь в сопровождении радостно ржущего коня–визиря, в облике которого совсем уже не осталось человеческого. Он грациозной иноходью переступал копытами и лишь время от времени вставал на дыбы, словно вспоминая, что раньше ходил на двух ногах.

Главный глашатай развернул свиток и под барабанную дробь стал читать царский приговор:

— Наш мудрейший и величайший правитель впал сегодня в неимоверную милость. Он повелевает даровать жизнь своей младшей жене и болотной принцессе Дионелле, которая через минуту пополнит его гарем и на правах супруги удостоится высокой чести расчесывать ему бороду жемчужным гребнем. Конечно, мудрейший не может оказать столько милостей, не воздав их самой лютой казнью, на какую только способно воображение. И такая казнь ожидает сегодня чужестранца Диона, посмевшего под видом певца проникнуть в нашу страну, чтобы хитростью расколдовать принцессу Дионеллу, в которую страстно влюблен. Посему величайший из великих...

— Хватит! — оборвал глашатая царь.— Не можете написать по–простому, дайте, я сам скажу, а то так до утра не казним.

— Итак,— обратился он к Диону,— ты в нее влюблен. Но она не может стать твоей женой, потому что каждую ночь превращается в жабу, так?

Дион молчал.

— И ты явился в мое царство, чтобы я расколдовал ее,— продолжал царь.— Я ее расколдую! Прямо перед тобой! Твоя любимая будет теперь красавицей всегда, даже ночью, но никогда не будет принадлежать тебе. Ты увидишь, как сбудется то, о чем ты мечтал, но лишь для того, чтобы в этом шатре расколдованная принцесса расчесала мне бороду жемчужным гребнем. Это будет последнее, что ты увидишь в жизни.

Визирь голосисто заржал и поднялся на дыбы, забив в воздухе передними копытами. Он явно был горд собой.

— Она скорее умрет жабой! — крикнул Дион.

— Неужели ты откажешь мне в маленькой радости, если я избавлю тебя от заклятия? — обратился царь к Дионелле–жабе.

— Квак...— грустно квакнула жаба, и из ее больших выпученных глаз покатились крупные слезы.

Стражник окатил ее водой из ведра, чтобы не сохла пупырчатая кожа, и потащил на цепи в только что законченный плотниками шатер, который царские швеи сноровисто убирали лучшей парчой, бархатом и батистом. Стены шатра были умышленно сделаны из прозрачной ткани, чтобы происходящее внутри можно было хорошо рассмотреть с любой точки площади.

— Чудовище! — закричал Дион.— Придумай для меня другую пытку! Четвертуй меня, вырви мое сердце, отрезай от моего тела куски, чтобы бросать их собакам, но только не это! Не заставляй меня смотреть, как сбывается моя мечта, но не для меня.

— Видишь его истинную суть! — воскликнул царь, обращаясь к Дионелле.— Если бы он любил тебя по–настоящему, то был бы счастлив твоему избавлению, пусть даже это стоило бы ему жизни. Но он хотел только обладать тобой и этим сам обрек себя на лютые муки. Пожалуй, эта казнь даже справедлива...

— Будь добр, голубчик, добавь к моим многочисленным титулам “справедливейший из справедливых”,— попросил царь главного глашатая. Когда ему случалось умиляться собой, он всегда называл своих подданных голубчиками, деточками и другими ласковыми словами.

— Только не это! — кричал Дион, силясь освободиться, но палач хорошо знал свое дело и привязал его на совесть.

— Однако приступим,— объявил царь и достал из кармана черную книгу с магическими заклинаниями.

Дионелла–жаба глядела на него из шатра круглыми глазищами — казалось, судьба Диона совсем не беспокоит ее. Неверный свет факелов освещал многочисленную толпу. Царь никогда не колдовал прилюдно, и все стремились пробиться вперед, чтобы не упустить невиданное прежде зрелище. Даже серая в яблоках лошадь, поклонница коня–визиря, оставила в стойле свой овес и явилась поглазеть, захватив с собой гнедую подружку. Пользуясь высокопоставленным знакомством, они пробились в первые ряды и стояли рядом с визирем, по очереди нашептывая ему в большие чуткие уши какие–то конские любезности.

— Заклятие Тонно–реммо! — концертно объявил царь, открыв свою книгу на нужной странице.— Люди превращаются в жаб, жабы превращаются в людей с последним лучом солнца. Чтобы снять его, надо прочесть задом наперед.

Царь открыл было рот, чтобы начать чтение, но осекся.

— На этой странице я, кажется, и так все задом наперед писал...— бурчал он себе под нос.— Или писал, как надо, но вставлял в середину иероглифы... Будь что будет!

— Тонно–реммо, солло–эвво, вирра–нолло, галла–сэлла...— начал читать царь–колдун.

Красивые слова древнего заклинания заворожили толпу. Люди стояли не шелохнувшись, и благоговейную тишину нарушал только треск факелов.

— ...нерро–фиммо, канна–симми...— продолжал царь.

В воздухе перед ним возникло свечение, которое с каждым произнесенным словом уплотнялось и вскоре стало напоминать огненный шар.

— ...сэлла–лиммо, кэнно–ферра...

Свечение уплотнилось еще больше и стало похоже на повисшую в воздухе шаровую молнию. Яркий свет отражался в выпученных глазищах Дионеллы–жабы и в полных муки глазах связанного Диона.

— ...тимма–ламмо, форро–вбрмтлщгр!

Последнее слово было самым трудным в заклинании, и произносить его правильно умел только царь–колдун. Его подданные без труда могли бы повторить предшествующие слова и даже создать шаровую молнию, но малейшая ошибка в произнесении последнего слова стала бы роковой — шаровая молния убила бы их на месте. Мудрость древних оградила тайные знания от непосвященных, и, чтобы простым смертным не вздумалось превращать в лягушек неугодных соседей, колдовская наука была доступна лишь избранным.

Царь–колдун произнес последнее слово, и шаровая молния с громким свистом взлетела высоко вверх. Тысячи глаз зачарованно следили за ее полетом. Достигнув верхней точки, сияющий шар на мгновение замер, потом ринулся вниз и стремительной огненной стрелой ударил Дионеллу–жабу в самое сердце. Жаба вспыхнула, словно наполненный огнем прозрачный сосуд, погасла, и тут же ее кожа стала светлеть и растягиваться, превращаясь в большущий рыбий пузырь. Сквозь него просвечивал меняющий очертания скелет, который на глазах изумленной толпы обрастал плотью, принимая контуры женского тела. Толпа ахнула, и тут тишину нарушил громкий крик:

— Кусочек! Кусочек чего–нибудь!

Хотя крик доносился из самого центра площади, люди не сразу обратили на него внимание, потому что все взоры были прикованы к происходившему в шатре чуду превращения. Но когда этот крик дополнился еще одним небывалым зрелищем, не обращать на него внимания стало невозможным, и взгляды людей разрывались теперь между тем, что свершалось в шатре, и тем, что творилось на помосте для казни.

Гигант–палач сорвал свой черный колпак, и все увидели странного человека, бледное лицо которого было покрыто бурой слизью и утопало в складках огромного пульсирующего зоба, тянувшегося к самому животу, подпоясанному широким кожаным ремнем.

— Кусочек, глоточек чего–нибудь! Всех предам за кусочек падали! — кричал Жаб–палач.— Ваше величество, визирь эту казнь подстроил, чтобы расколдовать принцессу и с ними бежать! Я Диона освободить должен... Кусочек, умоляю, кусочек чего–нибудь!

— Несчастный, ты же предаешь сам себя,— прошептал Дион.

— Я и себя могу предать, только бы дали кусо...

В этот момент пылающий шар прорвал рыбий пузырь, обнажив девичье тело Дионеллы, снова взмыл вверх и такой же огненной стрелой ударил в сердце Жаба. Громадный человек осветился изнутри и стал съеживаться, превращаясь в большую бурую рептилию.

— Ненавижу быть челове–ква...— квакнул Жаб и, прежде чем его руки сжались в бессильные лягушачьи лапки, успел перерезать топором пленившие Диона ремни. В ту же секунду конь–визирь, серая кобыла в яблоках и ее гнедая подружка выскочили из толпы.

— Шкорее–го–го! — заржал визирь, становясь на дыбы.

Остолбеневшие стражники не успели опомниться, а Дион, Дионелла и жена царя–колдуна уже сидели на конских спинах. Еще миг, и они понеслись прочь из города. Стражники кинулись на конюшню, чтобы пуститься в погоню, но оказалось, что ведущая к конюшне улица перегорожена повозками. Царь–колдун прочел заклинание, чтобы наслать на беглецов ядовитый град, но перепутал слова, и на толпу посыпались непонятно откуда тухлые яйца и гнилые сливы. Боясь попасть взбешенному царю под руку, люди бросились бегом с площади. Возникла паника, и в суматохе никто не заметил, как большая жаба спрыгнула с помоста и спряталась под ведущими на него ступеньками.

Дион, Дионелла и младшая жена царя–колдуна гнали своих скакунов во весь опор. Серой в яблоках кобыле и ее гнедой подружке было не привыкать, а вот третий скакун еще вчера ходил на двух ногах и с непривычки еле дышал.

— Штойте! — с трудом переводя дух, проржал–прошепелявил конь–визирь, останавливаясь на развилке дорог.— Дальше нам не по пути. Идите налево шереж джунгли к реке — оттуда прямая дорога в порт.

— А ты? — спросила его Дионелла.

— Шешно шкашу, хотел я ваш царю выдать и предать с потрохами ради шобштвенного удовольштвия,— ответил визирь.— Но, штранное дело, шем больше штановилшя конем, тем больше хотел вам помочь. Да и шамому ушкакать жахотелось. От кажней, от воровштва да от предательства куда–нибудь в штепь на волю! Денег нажил што шундуков — не нужны штали...

— Ты так богат?! — удивилась сидевшая на спине визиря младшая жена царя.

— Я ж при кажне...— скромно ответил визирь.

Дион и Дионелла спешились. После недолгого прощания визирь и его подруги–лошади поскакали дальше по дороге отвозить в родительский дом жену царя–колдуна, а бежавший раб и расколдованная принцесса углубились в джунгли. Взявшись за руки, они продирались сквозь заросли, перепрыгивали через овраги, норовя свернуть себе в темноте шею, но ни разу не расцепили переплетенных пальцев. Дионелла улыбалась, смеялась, потом вдруг плакала, снова смеялась и все время повторяла:

— Это моя первая ночь с тобой! Первая! Первая ночь!

Они вышли к реке. Полная луна отражалась в ее спокойных водах, шелестел камыш, и сама природа, казалось, подталкивала наших героев сказать друг другу самое главное. По–прежнему держась за руки, Дион и Дионелла сели на большой камень.

— Первая. Первая ночь... — снова прошептала Дионелла.

— Жаб! — воскликнул вдруг Дион и поспешно достал из кармана стебелек лилии.

Тонкий, нежный звук пролетел сквозь джунгли, пронесся над городом и нырнул под ступеньки помоста на главной городской площади. Через несколько секунд неведомая тайна воды перенесла Жаба к реке.

— Спасибо, избавитель...— с усилием проговорил Жаб и с громким кваканьем нырнул в воду.

Дион скомкал ненужный теперь стебелек и бросил его в прибрежную тину.

Казалось, ничего не произошло, но Дионеллу вдруг что–то смутило. Какая–то мысль терзала ее. Она стала печальна и даже не смотрела на Диона, отворачиваясь от него.

— Ты победил,— устало сказала она после недолгого молчания.— Я всем обязана тебе, да и не все ли равно, чьей женой стать, верно? Только не надо говорить, что ты был бескорыстен. Ты добился своего, я всю жизнь буду на тебя смотреть снизу вверх, обязанная тебе всем и навсегда униженная. Униженных не любят — ими пользуются. Считай, что ты купил меня, как вещь. Что ж, пользуйся мной, как вещью,— мне все равно. Только разреши напоследок искупаться.

Сбросив накидку, Дионелла скрылась в зарослях.

Она долго плавала и ныряла в спокойной речной воде, забиралась в камыши, снова ныряла и снова плавала, не торопясь выбираться на берег. Огромный рак неожиданно схватил ее клешней за руку. Отбиваясь от рака, Дионелла вынырнула и стала звать на помощь:

— Дион! Дион!

Дион не отзывался.

— Дион!

Дионелла отбросила рака и быстро поплыла к берегу.

— Дион! — позвала она, и в голосе ее чувствовалось раздражение.

В ответ молчание.

Дионелла выбралась на берег, стремглав промчалась через заросли и выбежала на поляну. На дереве висела ее накидка, пропущенная через кольцо с алмазом, которое Дионелла подарила юноше.

— И ты, несчастный, сможешь уйти от меня? — проговорила она, обращаясь к зарослям и думая, что Дион слышит и видит ее.— Смотри ж на меня! Смотри! Ты в силах отказаться от меня? Подлый раб, ты никогда не любил меня! Ты не можешь любить, потому что ты раб!

В ответ тишина.

— Подлец! — выдохнула Дионелла.— Ушел!

Она побежала через заросли:

— Дион! Вернись!.. Вернись!

Путь ей преградила черная пантера, оскалившаяся и готовая к прыжку.

— Прочь! — зарычала Дионелла и с такой яростью кинулась на пантеру, что та, поджав хвост, вскочила на дерево, свалилась с него и убежала.

— Клянусь этим небом и этой землей — я убью его! — крикнула Дионелла, и эхо разнесло по джунглям ее голос, ответом которому были крики перепуганных обезьян.

— Всех, кто свое ничтожное благородство ставит выше любви, убивать!

Диковинные птицы наполнили заросли воинственным криком — они были согласны с Дионеллой.

— Всех, кто не умеет без остатка отдаться страсти — гордецов, умников, властолюбцев, благородных воздыхателей,— всех превращать в пыль!

В ответ истошно вопили обезьяны, прыгая с ветки на ветку и раскачивая деревья; черная пантера, расположившись среди ветвей и изогнув дугой свое упругое тело, рвала когтями ствол дерева; на разные голоса орали диковинные птицы — все были согласны с девушкой.

— Клянусь, что не успокоюсь, пока не отомщу тебе, проклятый раб!

Море бушевало.

Волны с грохотом разбивались о камни. Пиратский корабль “Дионелла” уходил в плавание. Ветер трепал черный флаг с черепом и скрещенными костями. Дионелла стояла на палубе перед королем пиратов, который влюбился в нее с первого взгляда. Пират был высок и строен, лицо его было изуродовано шрамами, взгляд черных глаз был страшен, хриплый голос пугал Дионеллу, но она смотрела на него независимо и даже свысока.

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Ролан БЫКОВ

Дочь болотного царя

(окончание)

 

Выбираясь из джунглей, Дионелла заблудилась, выбилась из сил и уснула в какой–то пещере. Сюда поутру и явились пираты, чтобы пополнить свой клад очередной богатой добычей. Пираты хотели убить девушку, которая обнаружила клад, но их предводитель и король не позволил этого.

— Или ты станешь моей женой, или я должен тебя убить,— сказал король пиратов.

— Ты любишь меня? — спросила Дионелла, всматриваясь в его лицо.

— Я назвал свой корабль твоим именем, когда еще даже не встретил тебя,— ответил великан.

Дионелла задумалась и ответила:

— Хорошо, я выйду за тебя замуж, если ты поможешь мне отомстить за смертельную обиду, нанесенную подлым рабом. Отвези меня в страну Тура, мой обидчик скорее всего там. Его ждет поединок, и я боюсь, что Тур убьет его раньше меня.

— Нам нельзя в страну Тура! — закричали пираты.— Там нас давно поджидает королевская стража! Нам никак нельзя туда!

— Трусы! — воскликнула Дионелла.— Если женщина не боится, то как можете бояться вы?

— Я назвал корабль твоим именем,— повторил пират.— Это залог того, что исполню любую твою просьбу. Поднять паруса!

— Я постараюсь полюбить тебя. Дайте мне оружие, я хочу стать настоящей женой короля пиратов.

— Для того чтобы стать королевой пиратов,— сказал одноглазый боцман, за поясом которого в чеканных серебряных ножнах сверкал драгоценными каменьями дорогой кинжал,— одного оружия мало. Нужно знать пиратскую лоцию и навигацию.

Пираты захохотали и окружили боцмана и Дионеллу, а одноглазый продолжал:

— Что это за птица и что она предвещает? — Пират показывал рукой в небо и улыбался.

Дионелла взглянула на летящую птицу.

— Это чайка?

— Нет, это альбатрос.

— А что он предвещает? — спросила Дионелла.

— Большую потерю! — смеясь, ответил одноглазый пират и показал ей колечко с бриллиантом.

Дионелла посмотрела на мизинец — кольца на пальце не было.

— Отдай! — протянула руку Дионелла.

— Что? — Одноглазый показал пустые руки.— У меня ничего нет. Ха–ха!

Кольцо исчезло. Пираты хохотали.

— Спасибо за науку,— вздохнула Дионелла и, посмотрев в небо, добавила: — Только это не альбатрос, а все–таки чайка. Видишь, какой у нее разрез крыла?

Пираты уставились в небо.

— Альбатрос! Это альбатрос! Девица редко бывала в море! Ха–ха!

— Правильно,— согласилась Дионелла.— Это альбатрос, и он действительно предвещает большую потерю.

Все посмотрели на девушку — в руках у нее был дорогой кинжал, только что красовавшийся на поясе одноглазого боцмана. Острие кинжала уперлось в шею одноглазому.

— Кольцо! Иначе я воткну его тебе в глотку по рукоять!

Под восторженный рев пиратов одноглазый достал из рукава кольцо и отдал его Дионелле.

— Слава королеве пиратов! — заорала команда.

Пиратское судно легко скользило по ночным волнам. Дионелла стояла на носу и всматривалась в темноту.

— Я убью тебя, проклятый раб! — шептала она.

Светало.

И тут раздался крик впередсмотрящего:

— Земля!

Все высыпали на палубу.

— Сменить флаги! — хрипло скомандовал капитан.

Скалистый берег страны Тура проступал из утренней дымки грозным видением. Волны чередой набегали на берег. На пристани никого не было.

Когда пиратское судно причалило к пристани и пираты осторожно сошли на берег, на них неожиданно напала береговая охрана. Вооруженные до зубов воины выскочили из–за бочек и в минуту окружили пиратов. Бой был короток. Король пиратов дрался отважно, но, пронзенный копьем, упал на руки Дионелле и скончался, успев только сказать:

— Глупо умирать, когда любишь.

Дионелла была потрясена — она первый раз так близко встретилась со смертью. Сухими глазами смотрела она на лицо короля пиратов, изувеченное шрамами, и ничего не замечала вокруг. Когда к ней подошли стражники и попытались набросить на нее веревки, она вне себя закричала:

— Прочь! Я египетская принцесса! Меня похитил король пиратов. Я давала ему слово стать его женой, но теперь я свободна. Царь Тур ждет меня!

Услышав имя Тура, стражники со страхом и почтением поклонились красавице и оставили ее в покое.

Дионелла брела по лабиринту городских улочек и ничего не видела перед собой. Она впервые осталась одна, и это пугало ее. Она понятия не имела, куда идти и где искать Диона. Наконец ноги сами привели ее на многолюдный базар. Крики торговцев, рев ослов и верблюдов и говор тысяч людей, гомонивших на разных языках, обрушились на Дионеллу. Но в какую бы сторону ни глядела, она видела только жаровни, от которых шел дымок и неслись аппетитные запахи. Тут только Дионелла поняла, что очень голодна, и почувствовала, что у нее кружится голова. Навстречу ей двигались толпы. Дионелла внимательно присматривалась к каждому и заинтересовалась толстым купцом, разодетым в шелка. Девушка подошла к толстяку и обратилась к нему с самым невинным видом:

— Скажите, почтенный, что это за птица кружится над мясными рядами?

Толстяк увидел прекрасное юное лицо и расплылся в улыбке.

— Это ворона,— ответил он.— Но если ты, дитя, интересуешься пернатыми, пойдем ко мне, и я покажу тебе райских птиц.

— И вправду ворона,— скромно ответила Дионелла и добавила: — Я не интересуюсь пернатыми.

Дионелла исчезла в толпе, а толстяк долго еще причмокивал языком, глядя ей вслед. Он даже вспотел и засунул руку в широкий карман шелковых шальвар, чтобы достать платок, но вдруг покраснел, как рак, и стал шарить по карманам, дико озираясь по сторонам.

— Ограбили! — прошептал он и вцепился в стоящего рядом погонщика мулов.— Это ты! Ты! Вор! Отдай мой кошелек, сын ехидны!

Собралась толпа. Погонщик выворачивал карманы и призывал бога в свидетели. Все кричали и махали руками. Началась потасовка...

Наблюдая за дракой, Дионелла ела дымящиеся куски мяса и от души смеялась. Она аккуратно собрала хлебным мякишем с тарелки соус, отправила вкусную лепешку в рот и снова растворилась в толпе.

Старая ворона, тяжело взмахивая крыльями, летела над базаром, унося добычу — в ее когтях трепетала рыба. А со всех сторон, то там, то здесь, неслись истошные крики:

— Ограбили!.. Украли!.. Держи вора!..

Перепуганные люди торопились поскорее покинуть базар, держась за карманы. Навстречу им спешили стражники. Дионелла вместе со всеми ахала и удивлялась. Как ни в чем не бывало она прошла мимо стражников и исчезла в кустах, растущих за базаром на берегу мутной реки.

Дионелла сидела одна среди чахлых кустов на пустынном берегу. Перед ней поблескивала внушительная горка золотых и серебряных монет. Дионелла сортировала их и укладывала в корзину. Потом нарвала свежих цветов, покрыла ими свое богатство и заспешила обратно на базар, выкрикивая, как заправская цветочница:

— Цветы! Цветы! Кому свежие цветы?

Дионелла чувствовала себя на базаре как рыба в воде. Она улыбалась прохожим и щедро давала милостыню.

— Спаси тебя бог, красавица! — кричали ей вслед.

В шелковых рядах она вошла в лавку и вышла оттуда, завернутая в золотистое сари, которое с рискованной откровенностью подчеркивало ее прекрасную фигуру, обнажая местами молодое загоревшее тело и полоску живота с оголенным пупком. Все оглядывались на белокурую красавицу и провожали ее восхищенными взглядами.

Дионелла прошла в оружейные ряды, где отовсюду слышался звон кузнечных молотов, а возле кузни продавались кривые, тонкие и широкие сабли, всевозможные кинжалы, украшенные драгоценными камнями, пики, луки со стрелами — чего тут только не было.

Дионелла в этих рядах была единственной женщиной, и мужчины с любопытством посматривали на девушку в богатом сари и гадали, кто такая и почему интересуется оружием.

Дионелла с горящими глазами рассматривала кинжалы и не могла выбрать тот единственный, который помог бы отомстить обидчику.

— Бери! Бери вот этот — дамасская сталь, ручка в драгоценных камнях! Из Индии!

— Дарю! Бери! — протягивал другой торговец кривую саблю.

— Дарю! — протягивал третий торговец длинный тонкий кинжал.— Этот красавец входит в грудь, как в масло!

У Дионеллы закружилась голова, и она пошла прочь.

Пара внимательных глаз наблюдала за Дионеллой — нищий бродяга неотступно следовал за золотистым сари. Дионелла почувствовала на себе взгляд и обернулась. Бродяга просительно тянул к ней руку и мычал. Он жестами показывал, что нем, голоден и несчастен. Дионелла порылась в корзинке и бросила немому золотой. Бродяга кинулся к ней в ноги и хотел поцеловать ступню. Дионелла отдернула ногу и замахнулась на него, но не ударила. Вокруг нее уже вопила, ныла и орала толпа нищих: старики, дети, женщины с младенцами на руках, карлики, убогие. Дети совали грязные ладошки в рот, показывая, как они голодны. Некоторые протягивали вместо рук короткие обрубки. Старухи показывали язвы во рту и хватали Дионеллу за руки.

На глазах у Дионеллы выступили слезы.

— Пойдемте! — крикнула она.

Окруженная толпой орущих нищих Дионелла пила дешевое вино в грязной харчевне–вертепе.

— Пейте! Пейте еще, сколько влезет! — Она бросила нищим горсть золотых монет.— Он бросил меня! Одну! В лесу, где меня чуть не съела пантера! Обезьяны хотели разорвать меня, птицы летали надо мной и жаждали расклевать мое тело,— рассказывала она.— Но я найду его! Найду и убью! Рука моя не дрогнет.

— Смерть ему! — вопили вокруг.— Смерть предателю!

— Я не стану его женой! Это беглый раб! Я выберу себе кого–нибудь из вас. И он станет первым, перед которым я скину одежды. Ну кто будет счастливчиком?

— Я! Я! Я! — бесновались вокруг.

— Тогда сражайтесь! Бейте друг друга до смерти за право первым увидеть мою наготу!

Завязалась неистовая драка. Дионелла с тоской и отвращением смотрела, как люди избивают друг друга. Она решила растоптать себя и хотела окунуться в грязь как можно глубже. Ей нужен был самый отвратительный подонок из толпы пьяного сброда, и расчет на драку оказался верным — в кровавом побоище нищих калек, убогих не только телом, но и душой, побеждал не самый сильный, а самый подлый. Кто–то хватался за глаза, в которые была украдкой брошена соль; кто–то падал, получив удар ножом исподтишка. Не в силах смотреть на эту мерзость, Дионелла большими глотками пила кислое, но крепкое вино, и вскоре дерущаяся толпа слилась перед ее глазами в неразличимую круговерть.

— Пойдем со мной, красавица! Я победитель! — закричал какой–то отвратительный бродяга–горбун и, схватив Дионеллу за талию сильными корявыми руками, потащил ее в темную вонючую комнату...

Утром Дионелла проснулась в утлой каморке. Запах пота, винного перегара и грязи душил ее. Она лежала на отвратительной засаленной постели, все так же одетая в золотистое сари. Узел на бедре оставался нетронутым. А вот корзины с деньгами не было.

— Он просто обокрал меня, этот горбатый ублюдок! — шептала Дионелла, пытаясь понять, что произошло.— Просто обокрал! Мной пренебрег даже вонючий бродяга!

Горбун действительно только обокрал ее. Ни ее неземная красота, ни молодость, ни невинность — ничто не привлекло бродягу, он предпочел деньги.

— Я больше не хочу быть женщиной — это слишком больно! — сказала Дионелла, но глаза ее оставались сухими.

Нетронутый наряд помог ей повторить воровской промысел, и скоро Дионелла с лихвой вернула похищенные горбатым бродягой деньги. В той же шелковой лавке она купила себе мужскую одежду и переоделась в молодого купца, наклеив себе усы и небольшую поросль волос на щеках.

— Я заставлю себя забыть, что я женщина,— твердо сказала она, выходя из лавки, и тут же лицом к лицу столкнулась с Дионом.

— Смотри, куда идешь, слепец! — злобно крикнула она.

— Простите, господин,— ответил Дион,— но я в самом деле ничего перед собой не вижу. Печаль и тоска который день застилают мои глаза.

— Что же тебя так печалит? — уже мягче спросила Дионелла, не выдавая себя.

Дион не узнал девушку. Немыслимый груз утраченной любви сокрушал его сердце, и он готов был открыться каждому, кто хотя бы намекнет, что готов его выслушать. Они сели в тени, и Дион подробно рассказал своему новому другу всю историю.

— Она не простит меня, а жить без нее нет ни сил, ни смысла,— закончил он.— Я выйду на сражение с Туром и дам ему убить себя.

Юный купец плакал, слушая Диона, и отговаривал его от поспешного решения.

— Жизнь прекрасна,— говорил он.— У меня есть юная рабыня, которую я подарю тебе. Ты проведешь с ней ночь и забудешь свою возлюбленную.

— Я не хочу забывать ее.

— Брось, все забывают! Ты любишь темнокожих? Она понравится тебе — еще не знала мужчин, но страсть бьется в каждой жилке. Никогда бы не отдал ее, но надо как–то излечить тебя от твоей печали.

— Это не поможет.

— Посмотрим. Ты придешь в мой шатер, и я приведу ее.

— Не надо!

— Хорошо, прогони ее, если она не придется тебе по вкусу. Вытолкни ее вон, если она не вызовет в тебе желания, но спорим на трех моих лучших коней против твоего тощего кошелька, что ты не устоишь перед нею.

В сумерках Дион пришел в шатер, который указал ему юный купец. Он не хотел темнокожей рабыни, но провести еще одну ночь наедине со своими горькими мыслями в ожидании скорейшей смерти от меча Тура было выше его сил.

— Поговори со мной,— попросил он купца, который ждал его.

— После,— коротко ответил купец и исчез в темноте.

Дион лег на постель. Свет луны узким лезвием освещал его глаза, полные слез.

Послышался шорох. В открытом пологе силуэтом промелькнула фигура, и все стихло.

— Кто здесь? — спросил Дион.

— Я! — услышал он жаркий шепот.

— Что ты здесь делаешь?

— Раздеваюсь, мой господин...

— Уйди!

В ответ послышался тихий смех. Нагое женское тело прошло сквозь луч. Темная кожа девушки казалась лиловой, огромные серьги сверкали в ее ушах, вспыхивая в свете луны серебристым огнем. Едва различимая в лунном свете девушка легла рядом.

— Кто ты? — спросил Дион.

— Я стрела, выпущенная из лука, чтоб пронзить твое сердце, мой господин. Я быстрая газель, обгоняющая ветер, и, когда позовешь ты, ни одна женщина не обгонит меня. Я буду твоим вечным наслаждением и никогда не надоем, потому что неистощима моя страсть к тебе. Я училась любви у воды, которая не течет два раза по одному месту! У волны, что уходит, возвращаясь, и возвращается, чтобы уйти! У ветра, что вечно ласков и каждый миг покидает навек. Я училась любви у пальмы, стан которой крепок и гибок! У ночной пантеры, которая всегда голодна и готова вонзить свои клыки в теплое тело! У рыбы, полной икры и идущей на нерест! Я училась страсти у вулкана, готового излить расплавленную лаву из своего чрева, у нежного луча утреннего солнца, у тишины и зовущей дали.

Луна уходила за тучи, горели костры, гремели тамтамы. Извивались в ритуальном танце черные тела погонщиков. У костров грелись верблюды, полулежа на боку, глядя остановившимися глазами на огонь, ничего не желая и ничего не ожидая для себя.

Над рекой вставало солнце. Дион проснулся в большом волнении. Черная рабыня исчезла. Он вышел из шатра и огляделся. Караван собирался в путь. Хлопотали погонщики, грузились товары. Дион нашел старшего погонщика и спросил его о молодом купце:

— Где мой юный друг?

Тот взглянул на юношу и неопределенно махнул рукой в сторону реки.

Дион побежал к реке.

От реки, умытая и свежая, вся в белых одеждах шла Дионелла — в ее ушах сверкали огромные серебряные серьги.

— Хорошо искупалась! — легко сказала Дионелла.— Вода, как молоко молодой кобылицы!

Дион увидел серьги, в которых юная рабыня приходила к нему ночью, вспомнил вчерашнее пари и все понял.

— Что скажешь теперь? — спросила Дионелла, позванивая серьгами.

Дион не мог найти слов.

— Поторопись отдать мне свой тощий кошелек, ничтожный раб! Вот она, ваша любовь: нагое тело, пара ласковых слов — и все забыто.

— Скажи мне только одно: вчера ночью, когда ты говорила мне эти слова, ты лгала?

— Какое это имеет значение? Ты изменил мне! Мужчины — это ничтожество и грязь. Я вас ненавижу!

Не успел Дион и слова сказать в ответ, как загремели барабаны, послышались приветственные крики толпы и победный рев медных труб. С триумфальной победой возвращался с войны доблестный Тур. Он был одет в костюм воина, и только тяжелая золотая цепь на нем говорила о его высоком положении.

— Слава великому Туру! — кричала толпа.

— Слава победителю! — кричали воины.— Слава! Слава! Слава!

Тур пригоршнями разбрасывал золотые монеты и устало смотрел по сторонам. Вдруг лицо его посуровело. Он властно вытянул руку и, что–то говоря, показал на Диона и Дионеллу, стоявших у берега. Конники Тура мгновенно окружили их. Через несколько секунд пленников, привязанных друг к другу спинами, уже везли в повозке по пыльной дороге.

Но Дионеллу волновало вовсе не это.

— Изменил, изменил, изменил! — твердила она.— Я стану женой Тура, и он убьет тебя!

— Развяжите их! — приказал подоспевший Тур.

Воины бросились исполнять приказание.

— Благородный Тур, этот подлый раб похитил меня, а потом изменил! Да, он изменил мне! — кричала Дионелла, освобождаясь от веревок.— Ты должен отомстить ему за все, если ты мужчина!

— Это правда? — спросил Тур.

Дион опустил голову.

— Ты достоин смерти.

Тур выпрыгнул из колесницы и подошел к пленникам. Он совладал со своим волнением и спросил:

— Согласна ли ты стать моей женой и хочешь ли ты этого? Пойми, я не стану тебя принуждать.

— Не хочешь ли ты сказать, что тебе все равно? — сверкнула глазами Дионелла.

— Вовсе не все равно,— ответил суровый Тур.— Я все это время думал только о тебе, и я не изменял .

Дионелла растерялась:

— Тогда отвези меня сначала домой. Я не могу дать своего согласия без разрешения родителей. Но сначала отомсти за меня!

— Готовьте все для поединка,— сказал Тур своим воинам.— И дайте ему меч.

— Какой поединок? Убей изменника! — настаивала Дионелла.

— Поединок будет честным. Кто победит, станет твоим мужем.

— А если победит раб?

— Я дал слово!

Дионелла замолчала и с волнением стала наблюдать за происходящим.

Воины расступились. Секунданты принесли два одинаковых меча, Тур для верности сам сравнил их и, убедившись, что условия поединка равные, бросил меч Диону.

Толпа замерла.

Дионелла вышла вперед и сказала:

— Его мало убить... Пусть он постелет наше брачное ложе.

Тур отрицательно покачал головой.

— Но он изменил мне! — в ярости закричала красавица.

Тур поднял меч и бросился на Диона. В ту же секунду Дионелла сама, как фурия, налетела на Тура и повисла у него на руке, так, что оба оказались на земле.

— Я поняла! — Дионелла вскочила на ноги.— Он не изменил мне, он просто не смог устоять передо мной! Иначе, даже не зная, что это я, он пренебрег бы мной! Ты понимаешь, что тогда ему не было бы прощения ни на том, ни на этом свете?

Тур поднялся с земли.

— Ты любишь его? — спросил он.

— С первого дня! — задыхаясь, отвечала Дионелла.— С первой минуты, с первой секунды, всю жизнь и даже до того, как родилась!

Звонили колокола, свадебная процессия двигалась к церкви.

Когда Дионелла вернулась домой, король с королевой были вне себя от счастья. Дионелла настояла на том, чтобы свадьба состоялась на другой же день, иначе она умрет. За ночь королева–мать и Дионелла сшили роскошный свадебный наряд, который был ей весьма к лицу.

— Ничего, что Дион — раб? — осторожно спросила королева.

— Для любви раб и повелитель — одно лицо, тем более что завтра он станет принцем.

По дороге в церковь Дион не отрывал глаз от своей невесты, а она никак не могла успокоиться — плакала, всхлипывая, как маленькая, и все спрашивала:

— Неужели он любит меня? Неужели после того, что он из–за меня вытерпел, меня можно любить? Нет, это он нарочно, назло, чтобы я всю жизнь чувствовала, что я дрянь. Но теперь это не важно! Я выхожу за него не из благодарности за то, что он освободил меня от заклятия, а потому, что он не устоял передо мной, как и я не устояла перед ним,— вот и все!

Дионелла утирала слезы и всю дорогу в церковь тормошила родителей, толкая их в бок и заставляя смотреть на Диона.

— Вы только посмотрите, посмотрите, как он хорош! — тихонько говорила Дионелла и не могла остановиться.— Какой красивый, смелый, а, главное, как любит меня, как верен мне, правда?! Но ведь если он меня так любит, значит, не такая уж я дрянь, да? Я тоже чего–то стою, верно? Но он, он, он!.. Как он хорош! А я, если честно, такая жуткая дрянь, что, если бы у меня была такая подруга, я бы придушила ее или откусила ей нос!

Высоко в небе показались аисты.

— Хорошая примета,— сказала королева–мать.— В доме появится наследник.

— Не наследник, а наследница! — мстительно перебила счастливая Дионелла.— Дочь! Моя дочь!.. И берегитесь все! Все берегитесь!

Дионелла смеялась, и смех ее сливался со звоном колоколов. Закатное солнце разливало свет, а в небе летели аисты. Вот и все.

Так закончилась история дочери болотного царя. На этом можно поставить точку и самим подумать, как сложилась судьба героев и что было дальше. Есть, правда, один человек, который знает, что было потом,— это автор. Но даже он не в силах рассказать об этом, пока однажды снова не сумеет уловить тот едва ощутимый миг, когда ночь кончилась, а утро еще не наступило, и то, что может случиться лишь в сказке, происходит на самом деле. Только в эти редкие мгновения автору открывается вся правда, и он может продолжить рассказ, не кривя душой и не поступаясь истиной. Одно известно точно: у Диона и Дионеллы действительно родилась дочь. Ее назвали Юни, она не уступала матери в красоте и очаровании, но характер у нее был таков, что... Впрочем, придет время, и автор, может быть, расскажет не менее увлекательную историю под названием: “Юни — дочь Дионеллы”.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 декабря - Международный день борьбы с коррупцией

ВОЛК И СОБАКА

Басня Эзопа

 

- Это что за собака? – спросил пастух.

- Овчарка, - ответил продавец.

- Будет она мое стадо от волков стеречь?

- От целой стаи устережет, не побоится.

Пастух купил собаку и отвез в загон.

Однажды ночью прибежал волк и унес самую жирную овцу. Собака с лаем бросилась вдогонку. Волк в лес, собака – следом. Всю ночь пастух поджидал, когда вернется сторож его стада. Собака вернулась лишь поутру. Была она усталая, отяжелевшая и целых два дня после этого ничего в рот не брала.

Дней через десять волк унес еще одну овцу. Убежал, как и в первый раз, в лес, и собака за ним следом. Вернулась она лишь под утро и опять два дня не прикоснулась к пище.

В душу пастуха вкралось сомнение.

“Нужно проследить, - решил он, - куда ходит и что делает мой верный сторож”.

Когда волк унес в лес третью овцу, и собака побежала за ним, пастух отправился следом, хоронясь за деревьями. И что же он увидел? На одной полянке волк остановился и стал поджидать собаку. Вот она прибежала, высунув язык. Тогда лесной хищник и сторож стада по-братски разделили между собой овцу. Наевшись, они улеглись в тень и задремали.

“Вот как ты мое стадо сторожишь!” - подумал пастух и ушел обратно.

На другой день он накинул на шею собаки веревку и отвел в лесную чащу, откуда по ночам доносился вой волчьей стаи. Там он ее и оставил на привязи.

Ночью прибежала волчья стая, и первым набросился на собаку ее сотоварищ.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

19 декабря - Международный день помощи бедным

Мышиное сумо

Японская сказка

 

Случилось это давным-давно. Жили в одной горной деревне старик со старухой. Целый день они трудились, а богатства все не прибавлялось.

Вот как-то раз по весне отправился старик в горы хворост собирать. Шел он, шел, пока не попал в лесную чащу. Остановился старик передохнуть. Вдруг слышит - кричит кто-то:

- На тебе! Получай! Еще получай! А тут и другой голосок послышался:

- Ну погоди, негодная! Я тебе отомщу!

Удивился старик, вокруг огляделся - нет никого! Решил он тогда в траве посмотреть. Раздвинул заросли, да как вкопанный и остановился. Глядит - глазам не верит: две мыши борьбой сумо занимаются! Одна мышь толстая-претолстая, а другая - тощая-претощая! Толстая мышь на тощую навалилась и кричит:

- На тебе! Получай! Получай!

Присмотрелся старик к мышам получше, да от удивления аж присвистнул:

"Вот чудеса! - думает он. - Никак эта тощая мышь - та самая, что в доме у меня живет. Да и толстую знаю - из дома соседа-богача она будет".

Поспешил старик домой - старухе про мышиное сумо рассказать.

- Сдается мне, - сказала старуха, - что неспроста наша мышь такая тощая. Мы с тобой в бедности живем, вот и мышь нам под стать!

- Давай-ка, старуха, - предложил старик, - попробуем ее чуток подкормить. Может, силы у нее и прибавится?

Собрала старуха остатки рисовой муки и испекла румяную лепешку. Положил старик лепешку перед мышиной норкой. Наутро смотрит - нет лепешки, да и ни единой крошки не осталось.

Обрадовались старики:

- Наконец-то, - говорят, - наша бедная мышь досыта наелась! Теперь уж точно - сил у нее для борьбы сумо прибавится!

На следующий день отправились старик со старухой в горы. Очень старухе хотелось поглядеть, как мыши в сумо борются.

Притаились они за деревом и стали ждать. Вдруг слышат, кричит толстая мышь:

- Получай! Еще получай! А тощая ей вдруг как закричит в ответ:

- Ну, погоди у меня! Посмотрим, кто кого! Сама получай!

Повалила тощая мышь толстую на траву.

- Дай передохнуть, - взмолилась толстая мышь.

Отдышалась она и спрашивает:

- Что за чудо с тобой, сестрица, случилось? Вчера я Тебя без труда победить смогла, а сегодня ты как будто сильнее стала?

- Что правда, то правда, - согласилась тощая мышь. - Видишь ли, сестрица, тебе меня не понять: ты в богатом доме живешь, а я в бедном. Нечасто мне удается вдоволь поесть. Да вот решили хозяева меня подкормить - положили к норе рисовую лепешку. Думаю я, что теперь каждый вечер меня угощение дома ждать будет.

- Как же я люблю рисовые лепешки! - вздохнула толстая мышь. - И совсем никто меня ими не угощает! Послушай, сестрица, принесла бы ты мне кусочек попробовать.

Покачала тощая мышь головой:

- Нет, - говорит, - не могу. Негоже мне из дома своего рисовые лепешки таскать, там и без того есть нечего. Не могу я тебя задаром кормить.

Призадумалась толстая мышь, а потом и спрашивает:

- А если не задаром? У моего хозяина денег видимо-невидимо. Только ведь деньги - это не рисовые лепешки, ими лакомиться не будешь. Давай меняться! Я тебе монету, а ты мне кусок лепешки! Обрадовалась тощая мышь:

- Ладно, - говорит, - так и сделаем.

Услышали старик со старухой про мышиный уговор и домой поспешили. Заняла старуха у соседей рисовой муки, да лепешек напекла. А потом достала красного полотна и сшила два пояса - фундоси, в которых все настоящие борцы сумо выступают.

Вот, наконец, наступил вечер. Пришла толстая мышь к тощей в гости. Увидела фундоси, удивилась:

- Эти тряпки тоже есть будем? - спрашивает.

- Да ты что?! - засмеялась тощая мышь. - А еще себя борцом сумо считаешь! Это же набедренные повязки, фундоси называются. Мы в них с тобой сразу на настоящих борцов будем похожи.

Одели мыши на себя фундоси и за угощение принялись. Поела толстая мышь и говорит:

- Я монету принесла, как уговаривались. Возьми ее скорее.

Взяла тощая мышь монету, да на старикову божницу положила.

На следующий день вновь старик со старухой в горы отправились. Огляделись вокруг - нет мышей! Присмотрелись получше - да нет же, вон в траве красные фундоси виднеются! Поднялись мыши из травы - ну, ни дать, ни взять - чемпионы по борьбе сумо!

- Приготовиться к параду борцов сумо, - командует толстая мышь.

- На-а-чинай! - вторит ей тощая. Смотрят старик со старухой на мышиное сумо - смеются до слез.

- Не победишь меня больше! - кричит тощая мышь. - Получай!

- И меня не победишь! - кричит толстая. - И ты получай!

С тех самых пор так и повелось. Стала толстая мышь по вечерам к тощей в гости ходить, да исправно уговор мышиный выполнять. Как придет, обязательно монетку из дома богача принесет. Угостит ее тощая мышь лепешкой, а монетку на божницу положит.

Разбогатели мало-помалу старик со старухой. Никогда они больше нужды не знали. А как случалась свободная минутка, сразу в горы отправлялись - на мышиное сумо посмотреть да посмеяться.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

С 22 на 23 декабря - Новогодье.

Леонид Ардалионов

Сказка о пропавшем снеге

(Взято с сайта http://www.kniga-skazok.ru/ )

 

Однажды в Волшебной Стране выдалась на редкость суровая зима. Не успели еще толком листья пожелтеть и опасть с деревьев, как ударили морозы, и закружились метели. Целую неделю, не переставая, шел снег. Его выпало в тот год столько, что во многих городах дома засыпало чуть ли не по самую крышу. Бывало, идешь по улице, глядь: из сугроба торчит печная труба, а самого дома не видно. Реки покрылись таким толстым слоем льда, что ни о какой зимней рыбалке не могло идти и речи: сверлят-сверлят рыбаки лунку, а добраться до воды не могут. Казалось бы, ребятишкам – сплошное счастье: хочешь - в снежки поиграй, хочешь – снежную бабу слепи, хочешь – на коньках покатайся или на лыжах. Ан нет. В тот год было так холодно, что нос наружу не высунешь. Даже медведи в своих берлогах замерзли.

И новогодние праздники не удались. Елки на площадях решили не наряжать: кто бы согласился в такую холодину под пронизывающими порывами ветра забираться на верхушку лесной красавицы, чтобы закрепить там большую красную звезду? А елка без звезды – это уже не новогодняя елка, а сплошное недоразумение. В гости тоже никто особо ни к кому не ходил – бр-р-р, холодно – подарков, значит, тоже не дарил. А чтобы выйти всем вместе на улицу, когда часы пробьют 12, и дружно зазвенеть в маленькие колокольчики, чтобы поприветствовать наступивший Новый год, как это было принято в Волшебной Стране, так об этом можно было и не мечтать. Грустно, одним словом.

- Ну когда же эти холода закончатся? Топим, топим в домах печи, - жаловались крестьяне. – Дров перевели – на пять лет хватило бы, а все согреться не можем.- Что за зима такая, - вторили им горожане. – В комнатах иней, в унитазах – лед. До костей уж промерзли, а снег все идет.Уже март наступил, а холода не отступают. Решили жители Волшебной Страны написать письмо Снежной Королеве, попросить ее, чтобы зима побыстрее закончилась. Написать-то написали, да как письмо передать? Все дороги замело: не пройти, не проехать; голуби почтовые тоже лететь не хотят, сидят, тесно прижавшись друг к другу, на жердочках в голубятнях, замерзшие и недовольные. Что же делать? А делать ничего и не пришлось. Снежная Королева сама обо всем узнала и очень обиделась. Ей-то казалось, что, наоборот, у нее все очень хорошо получилось: и холодно, и снега много, и зима такая длинная-предлинная, чудесная-расчудесная. Вот и захотела Снежная Королева жителям Волшебной Страны отомстить. Быстренько-быстренько всю зиму свернула, Весне место уступила, у себя в ледяном дворце затаилась и притихла.

Отзвенела Весна ручьями, отколосилось Лето золотой пшеницей, отшелестела Осень листопадом. Радуются в Волшебной Стране, хороший год получился - большой урожай собрали: зерном все амбары до самого верха засыпали, варенья наварили – пустых банок не осталось, грибов насушили – куда вешать не знают. Коровы тучными стали – на зеленых лугах вес нагуляли, у овец шерсть отросла длинная-длинная – будет из чего ребятишкам шарфы и шапки вязать. Хорошо! Вот уже Хэлоуин наступил, отмигались огоньками свечей тыквы. Вот и птицы улетели на юг, в жаркие страны. Стали люди зиму ждать. А ее все нет, да нет. Холода наступили, а снега – хоть бы снежинка одна в воздухе покрутилась. Нет ни снега, ни льда. Не хочет Снежная Королева в Волшебную Страну возвращаться.

И люди, и звери очень обрадовались, памятуя прошлогоднюю зиму, но вскоре многие сообразили, что не все так весело и чудесно, как казалось сначала. Первыми опомнились дети: раз нет ни льда, ни снега, то ни в хоккей не поиграешь, ни с горки на санках не покатаешься. И приуныли. Да и крестьяне загрустили. Во-первых, если снега не будет, то откуда весной вода на полях возьмется? Ведь обычно как бывает: зимой снег выпадет, под лучами жаркого весеннего солнышка растает, вода в землю уходит, земля влажной становится, и зерна, брошенные в землю, быстрее всходят. А без снега как? Но снег не только весной воду дает. В холода снежинки бережно укутывают плодовые деревья, не давая веткам замерзнуть. Кто теперь согреет яблони и груши, сливы и вишни?

Лесным зверям тоже не сладко пришлось. Заяц белую шубку надел, а снега – нет. Раньше на снегу косого не видно, ни волкам, ни лисам не поймать. А теперь – как белое пятно среди почерневших стволов деревьев светится. И медведь не доволен. Он обычно в берлогу заберется, калачиком свернется, тут снег упадет, вход в домик занесет, мишка и заснет. А сейчас? В берлогу забрался, перевернулся, почесался, лапу пососал, а снег, так и не упал. Медведь разозлился, из берлоги появился, и начал по лесу бродить, кому не попадя вредить. Ведь каждый знает, что нет ничего опаснее в зимнем лесу, чем медведь-шатун.

Месяц проходит, другой. В Волшебной Стране начались смута и волнения. Поначалу Король внимания не обращал, но потом захотел развлечься: фигуристов пригласил. Те приехали, посмотрели-посмотрели, льда нигде не нашли, поклонились-извинились, и назад уехали. Король разозлился и послал к Снежной Королеве старшего сына, чтобы тот снег и лед вернул в Волшебную Страну. Собрал старший сын войска и отправился далеко-далеко на север. Не прошло и недели, как замело пехоту буранами и засыпало снегом. Возвратился старший сын ни с чем.

Король среднего сына посылает. Тот войско собрал раза в два большее, чем старший сын: конницу да рыцарей в латы тяжелые закованных, чтобы никакая пороша им не помешала. Да вот беда! Снежная Королева ледяными плитами землю замостила, а среди плит трещины оставила. Лошади через расщелины перепрыгнуть не могут, на острые куски льда натыкаются – ноги ранят. Вернулся и средний сын посрамленным.

Тогда Король еще больше разозлился и зовет к себе младшего сына. А младший сын, к слову сказать, был великим волшебником, и звали его Павел в честь деда, великого Короля, заключившего много лет назад долгожданный мир с троллями. Повелел отец младшему сыну идти к Снежной Королеве, зиму в Волшебную Страну возвращать. Не хотелось королевичу оставлять свои книги, реторты и глобусы, но делать нечего: слово отца – закон. Собрал он быстренько в рюкзачок, что под руку попалось, войско созывать не стал (зачем оно магу?), надел кафтан, подбитый волчьим мехом, теплую шапку, валенки, взял рукавицы, чтобы руки не мерзли, и прямиком на север отправился.

День идет, другой, третий. Ветер все сильнее, воздух все холоднее. Чувствует младший сын, что приближается он к владениям Снежной Королевы. Страшно ему стало – как там его встретит Владычица Льдов, а виду – не показывает: не пристало королевскому сыну бояться.

Вдруг смотрит – на дороге ледяной демон лежит и жалобно стонет. Шел, видно, по дороге, поскользнулся, упал неудачно и ногу сломал. А ноги у демона – тонкие, хрупкие, из прозрачного льда. Если сломаешь – назад не вставишь: лед ко льду просто так не примерзает. Решил Павел ледяному демону помочь – просто так, от доброго сердца. Произнес королевич несложное заклинание, зажег на указательном пальце правой руки язычок пламени, растопил аккуратно лед в том месте, где нога у демона сломалась, соединил две части. Вода на холоде замерзла – нога и срослась. Обрадовался ледяной демон.

- Спасибо тебе, королевский сын. Чем я в ответ помочь тебе могу? Хочешь ледышку сладкую?

- Да, нет, зачем она мне, - смеется Павел. – Покажи мне лучше дорогу к дворцу Снежной Королевы.

- Ой, - испугался демон. – Зачем он тебе? Дойти туда совсем не просто. Путь лежит через сугробы высокие и горы ледяные. Метели норовят голову закружить-заморочить, с пути сбить. А сам дворец полярные волки охраняют и пингвины-чародеи. Да и не любит моя госпожа непрошеных гостей.

Объяснил королевич ледяному демону, зачем отец послал его к Снежной Королеве. Еще сильнее демон принялся отговаривать Павла.

- Не ходи, королевский сын, не ходи. Владычица Льдов очень сердита на Волшебную Страну. Злится – места себе не находит. Сидит на своем троне, целыми днями хмурится, не пьет, не ест, только острыми сосульками в придворных кидается, да в мантию из кружевного инея кутается.

- А как же мне быть? – возражает Павел. – Надо же людям снег вернуть. Ну, ладно, не хочешь мне дорогу показывать – сам найду. Есть у меня компас волшебный, есть в рюкзачке глаз орлиный, есть в пузырьке дух кошачий – как-нибудь не заблужусь.

Вздохнул ледяной демон и повел своего спасителя самой короткой дорогой к дворцу Снежной Королевы. Шли они семь дней и семь ночей. Кругом равнины белые, под ногами наст ломкий, ни людей, ни зверей не видать. Ветры северные воют, метели голову морочат – с пути сбить хотят, колючий снег лицо щиплет, глаза застилает. Но Павел раскинул перед собой волшебный щит и смело шагает вперед: бураны налетают – об щит разбиваются, пороши подбираются - но под щит не могут подлезть. Дивится такому чуду ледяной демон – знать и правда великий волшебник королевский сын.

На восьмой день добрались путники до дворца, а как войти не знают. Белые волки у ворот на страже стоят, пасти скалят, глазами сверкают. Страшно!

- Ну вот, Павел, что я тебе говорил, - сокрушается ледяной демон. - Не войти во дворец. Не пустят волки. Что делать будем?

- Посидим-подумаем, что-нибудь придумаем, - отвечает Павел.

Расстелил Павел коврик прямо на снегу, сел, трубку закурил. А волки на нежданных гостей косятся, клыками щелкают. Посидел Павел, покурил-подумал и придумал. Слепил он из снега белого зайца, прошептал над ним мудреное заклинание, заяц и побежал. А волки, как зайца увидели, обо всем забыли и за ним в погоню понеслись.

Подошел королевич к воротам, только хотел за кольцо взяться, чтобы их открыть, чувствует, что ледяной демон его за рукав дергает.

- Осторожно, Павел. Здесь пингвины-чародеи охранное заклятье наложили. Кто заветное слово не скажет и до ворот дотронется, враз замерзнет.

- А что за слово такое? И как его узнать?

- Не знаю я пароль, королевич, - пожимает плечами демон. – Пингвины знают, Королева знает, ворота, конечно, тоже слово заветное знают. Ну вот и всё.

Делать нечего, решил Павел попробовать у ворот заветное слово выпытать.

- Ворота, ворота, - говорит. – Скучно Вам, наверное, целыми днями просто так стоять. Давайте в загадки поиграем?

Ворота одобрительно заскрипели. Уже лет двести они охраняли дворец Снежной Королевы, ничего нового за эти годы не видели - не слышали, а тут какая-никакая забава.

- Ну, тогда слушайте, - начинает Павел загадку загадывать. -

«У кого есть руки,

Но не видно ног;

Белый и холодный,

Похожий на сугроб?»

Ворота на секунду-другую замерли, а потом заскрипели: «Снеговик!».

- Правильно, - изумился Павел. Он не думал, что ворота такими умными окажутся. – Теперь Ваша очередь загадку загадывать.

Ворота снова заскрипели:

«Кто мешок с подарками за собой таскает?

И на елке огоньки детям зажигает?»

- Так это же – Дед Мороз, - сразу сообразил королевич. И стоило ему произнести эти слова, ворота заскрипели и открылись. «Дед Мороз» и был тем самым заветным паролем. Именно на это Павел и рассчитывал: если кто-то постоянно об одном и том же думает, то и загадки на эту тему будет загадывать (а ворота только и думали о заветном слове, которое их открываться заставляет).

Вошли королевич и ледяной демон в чертоги Снежной Королевы. Прошли по ледяным залам, вступили на ковры из мягкого снега и попали в главный зал дворца, где на сверкающем троне в искрящейся тиаре восседала Владычица Льдов, Повелительница Севера, Герцогиня Арктики, Хранительница Холодов, Глава Ордена Полярной Звезды, Хозяйка Зим, Ее Величество Снежная Королева.

Опустился Павел на одно колено перед Королевой, шапку снял, низко поклонился.

- Сиятельная Королева. Понимаю твой гнев. Понимаю твою обиду. Но ты – мудрая Правительница, умеющая понять и простить. Прости же людей Волшебной Страны. Пожалей их поля и сады. Верни им снег. Властью твоей и милостью твоей.

Задумалась Снежная Королева, посмотрела на вьющиеся перед ней снежинки, повертела в руках ледяной скипетр.

- Так и быть, - ответила. – Верну я людям Волшебной страны снег и лед. Но не просто так, а в обмен на что-либо ценное.

- Что же тебе нужно?

- А вот что: подари мне вещь, которой у меня нет, - и, сказав это, Снежная Королева рассмеялась, потому что была уверена, что в ее владениях любая вещь найдется.

Павел не на шутку задумался: «Чем можно удивить Королеву?», а потом решил волшебство попробовать. Закрыл глаза и, раскачиваясь из стороны в сторону, начал напевать: «Зажгитесь огни, зажгитесь цвета, видел – не видел, не помню когда, пусть расцветут, пламеня, цветы дивной, почти неземной красоты». И вот в его ругах загорелся разноцветными огнями дивный фейерверк. Малиновые всполохи оттеняли сиреневые полосы, белые струи подчеркивали изумрудные лепестки, рубиновые звезды кружились среди янтарных нитей. Но Снежная Королева лишь усмехнулась, щелкнула пальцами и над ее дворцом зажглось Северное Сияние. Как бы ни был красив фейерверк Павла, но тот, кто хоть раз видел Полярные Огни, знает, что ничто не может сравниться с ними. Яркое, манящее, недоступное в своем величии, переливаясь всеми цветами радуги, сияло Северное Сияние.

Павел растерялся – что же еще придумать. А ледяной демон над ухом шепчет: «Цветы, цветы, всем женщинам нравятся цветы». Обрадовался Павел, взмахнул своей мантией, и у него в руках появилась трепетная роза, на нежных лепестках которой мелкими бриллиантами горели капельки утренней росы. Она была такая нежная, беззащитная и воздушная, что ни одно женское сердце не смогло бы устоять перед ее очарованием. Но не таково было сердце Снежной Королевы. Скривив презрительную улыбку, она еще раз щелкнула пальцами, и в них появилась роза, выточенная изо льда. В отблесках Северного Сияния цветок загорелся волшебными огнями, на его лепестках переливались отблески и неба, и Солнца, и снегов. Получалось так, что не меньшая красота была доступна Королеве.

- Вот видишь, Павел, - молвила она. – Ничто не может сравниться со льдом. А льда у меня столько – сколько захочу.

Снежная Королева засмеялась, чувствуя себя победительницей. Но тут Павел сообразил, что есть одна вещь, с которой лед сравниться не может. Он порылся в своем рюкзачке и достал маленький алмаз. Королевич провел камнем по ледяному полу, и на нем появилась глубокая царапина.

- Смотри, - воскликнул Павел. – Мой камень тверже льда. Ты ничего не сможешь ему противопоставить.

Нахмурилась Королева. Она в третий раз щелкнула пальцами, появился огромный куб из самого прочного льда, который она только могла создать. Теперь уже пришла очередь Павла усмехаться. Он подошел и, взмахнув рукой, легко, словно нож масло, разрезал глыбу льда напополам. Ведь всем известно, что нет в мире ничего более прочного, чем алмаз.

- Ладно, Павел, твоя взяла, - согласилась Снежная Королева. – Обменяю я снег для жителей твоей страны на этот чудный камень.

А Павлу только того и надо. Он с радостью отдал алмаз Королеве и отправился восвояси. С тех пор в Волшебной Стране зимы всегда были, на радость детям, снежными, но совсем не холодными. И играть в снежки можно было с утра до вечера, не боясь отморозить себе ни нос, ни уши.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

25 декабря – Рождество Христово по григорианскому календарю (Католическое Рождество).

К. Причард

Рождество в Иенде

 

" Рождество в Иенде, - писал Чарльз Вуд своей матери. - Пятьдесят градусов в тени. Кругом ослепительное белое марево. С веранды усадьбы, где я сижу, видна каменистая бурая равнина и небо, бледно-голубое, словно выгоревшее от палящего зноя. Туземцы играют в свои игры".

Чарльз оторвался от письма - взрывы смеха сменились хриплыми голосами и звонким хихиканьем молодых туземок. Это Джок Мак-Леод и Пит Ларсен тоже попытали счастья, но оба растянулись в пыли.

"Чернокожие аплодируют, - продолжал писать Чарльз. - Несколько мужчин, их жёны и дети. Отвратительные, грязные создания - эти австралийские аборигены. Они постепенно вырождаются здесь, на отдалённых скотоводческих фермах. Мне они омерзительны. В особенности женщины. С ними даже невозможно нормально разговаривать. Но надо признать, что наездники и скотоводы они великолепные".

Старая туземка отделилась от группы мужчин, поднялась на веранду и встала в дверях гостиной. У неё было скуластое тёмно-коричневое лицо, на голове ветхая мужская шляпа, одежда висела лохмотьями, прикрывая тонкие, как палки, ноги. Она стояла перед Чарльзом с выражением сдержанного достоинства на лице.

- Близится буря, - сказала женщина. - Что ты думаешь делать с овцами на реке, Чарли?

- Ты же знаешь, что тебе запрещено входить на веранду, - закричал Чарльз, вздрогнув при её неожиданном появлении.

- Ием, - пробормотала старая туземка; в её тёмных мутных глазах не отразилось ни малейшего испуга. - Река разольётся. Может быть, сегодня ночью.

Чарльз посмотрел на небо. Ясное, невыразимой голубизны, оно не таило в себе ни малейших признаков туч. На светлой лини горизонта не было видно ни единого тёмного пятнышка. Если бы надвигалась гроза, вершины тех невысоких гор на севере потемнели бы от скопления туч.

- Убирайся, - отрезал Чарльз. - Нечего мне голову морочить!

Однако он дал себе слово пойти и осмотреть окрестности, как только закончит письмо.

Старая туземка повернулась и пошла прочь. Чарльз видел, как она снова присоединилась к группе мужчин и девушек, которые, хихикая, наблюдали за борющимися Джоком и Питом, - оба не слишком твёрдо держались на ногах и после двух-трёх бестолковых ударов повалились на землю, вызвав новый взрыв веселья у темнокожих.

Две самые молодые туземки и старая Мэтти отделились от группы и быстро побежали по равнине в сторону пастбища.

В том месте, где река делила песчаную равнину на бесчисленное количество плоских островков, паслись несколько тысяч овец и ягнят.

Не хватает только, чтобы предсказание Мэтти сбылось и река действительно вышла из берегов, размышлял Чарльз. Отогнать овец и ягнят повыше к горному кряжу почти невозможно, если не поднять на это людей немедленно. А попробуй-ка прерви их рождественский кутёж! Да разве добьёшься от них чего-нибудь путного, пока они не протрезвятся как следует?

Но никаких признаков изменения погоды пока не было видно. Такие ясные знойные дни стояли вот уже шесть месяцев. Собственно говоря, с тех самых пор, как он приехал в Иенду.

Чарльз предался грустным воспоминаниям. Шесть месяцев назад он бросил прилично оплачиваемую работу в Лондоне, решив набраться "колониального опыта". Он мечтал об интересной, полной приключений жизни на обширных просторах Австралии, о которой он столько наслышался; представлял себе, как он будет объезжать диких лошадей, сгонять скот и ухаживать за красивой, смелой дочерью какого-нибудь богатого владельца скотоводческой фермы.

Чтобы осуществить эту мечту, он заказал себе билет на пароход до Фримантля и прибыл туда с чемоданчиком в руке и несколькими шиллингами в кармане. Чарльз ступил на незнакомую землю, исполненный гордости за свой смелый поступок. Его беспокоила только мысль о том, как мать воспримет это проявление независимости с его стороны - ведь он ушёл из дому не попрощавшись и уже с дороги сообщил ей о своём решении.

По совету одного случайного попутчика, вспоминал Чарльз, во Фримантле он отправился в контору агентства по продаже земли и скота. Там он объяснил, что хотел бы поработать на скотоводческой ферме, расположенной подальше от побережья; он хочет изучить скотоводческое дело, чтобы позднее приобрести такую же ферму. Ему казалось, что подобное объяснение произведёт на всех внушительное впечатление.

Случилось так, что в конторе в это время находился мистер Гулд из Иенды, и, как он рассказывал потом, "вид молодого человека его растрогал". Чарльз принадлежал как раз к тому типу молодых англичан, которым любят покровительствовать богатые фермеры. Он мог бы поработать в Иенде год-два или до тех пор, пока не осуществит своё намерение не купит собственный участок, сказал мистер Гулд.

Нет, Чарльз не умеет подковывать лошадей, ничего не смыслит ни в овцах, ни в крупном рогатом скоте, но постарается поскорее всему обучится.

- Вот это мне нравится, - сказал мистер Гулд и тут же назначил ему плату: первые несколько месяцев он будет получать только на карманные расходы; но Чарльз может столоваться в усадьбе, есть за одним столом с хозяевами, пока не закончится срок его обучения. Одним словом, ему не придётся поступаться своим достоинством, хоть он и будет всего-навсего учеником.

Две дочери мистера Гулда жили в это время в Иенде. Чарльза радовала перспектива с ними познакомиться. Он уже представлял, как покажет себя с самой лучшей стороны, совершит чудеса храбрости и проявит рыцарское благородство. Мистер Гулд остался в городе на распродажу шерсти, но через месяц-два должен был вернуться на ферму. Он договорился, что пароходик, курсировавший вдоль побережья, довезёт Чарльза до Коссака, и Чарльз подписал контракт, согласно которому должен был отработать в Иенде год или, в противном случае, возместить расходы на проезд и вернуть выплаченные ему деньги. Грузовик с фермы встретит Чарльза и провезёт его четыреста миль в глубь страны. Мистер Гулд объяснил Чарльзу, что в его отсутствие в Иенде распоряжается всем Джок Мак-Леод – главный скотовод фермы. Он напишет Джоку, представит ему в письме нового работника, а Чарльз должен будет выполнять распоряжения мистера Мак-Леода.

- Джок – настоящий хозяин Иенды, - шутливо сказал мистер Гулд. – Бесценный работник, но немного с причудами. Джок спас мне ферму во время засухи, ссориться с ним я не могу, - так что вам тоже придётся с ним ладить, а не то в Иенде вы долго не продержитесь.

Чарльз понял, что имел в виду мистер Гулд, когда с чемоданом в руке слез с грузовика у конторы, помещавшейся на веранде усадьбы. Мистер Мак-Леод и Сэм Тулли, счетовод, вытаращили глаза, увидев изящного бледнолицего молодого человека с аккуратно зачёсанными волосами и тонкими, слабыми, как у женщины руками.

- Я ведь говорил Джорджу, что мне нужен настоящий работник, способный выполнять любую работу на ферме, а гляди, кого он мне прислал – слюнтяя, белоручку! – расхохотался Мак-Леод, прочитав письмо, которое ему вручил Чарльз.

Тулли, толстому краснолицему коротышке, это высказывание явно понрвилось, и он фыркнул, давясь от смеха. Мак-Леод в сердцах разразился многоэтажной бранью. Чарльз даже вспотел от неловкости. Он готов был броситься вон из этой душной клетушки, готов был убежать с фермы. Но он не знал, куда ему деваться, да и от побережья его отделяли добрых четыреста миль.

- Как тебя звать? – властно спросил Мак-Леод.

- Чарльз Вуд.

- Тебе чертовски повезло. – Грубое лицо Мак-Леода расплылось в улыбке. – Меня вот окрестили Кларенсом Августом де Курт Мак-Леодом. Сокращённо Джок. Так вот, постарайся работать как следует, и я тебя тоже не обижу.

- Спасибо, мистер Мак-Леод, - поблагодарил Чарльз. – Большое спасибо. Очень благородно с вашей стороны, что вы хотите мне помочь.

Его первая работа в Иенде заключалась в том, чтобы прорыть канавки от большой ветряной мельницы к саду. Туземцы ушли на ловлю диких собак динго, а мисс Мэри Гулд потребовала полить как следует её розы. Целую кучу розовых кустов привезли вместе с Чарльзом на грузовике. Их надо было посадить. Мак-Леод заставил Чарльза рыть для них ямки и канавки, чтобы поливка не пропадала даром.

Такая работа на ферме не устраивала Чарльза, и он сказал об этом.

Мак-Леод весело расхохотался.

- А какая работа тебя устраивает?

- Ну, сгонять скот, гуртовать его, объезжать лошадей и вообще учиться вести хозяйство на ферме, - ответил Чарльз.

- Если угождать молодым леди, по-твоему, не значит учиться вести хозяйство на ферме, тогда интересно знать, чему же ты должен учиться? – усмехнулся Джок. – Здесь им приходится угождать, не то они тут не останутся, а жить в такой глуши, да ещё без женщин, совсем плохо. На ферме надо уметь делать всё, что тебе скажут, а не то собирай манатки и до свидания.

Чарльз отдавал себе отчёт в том, что без гроша в кармане и без всяких видов на новую работу деваться ему некуда, и он покорно принялся рыть ямки для роз мисс Мэри. А когда пришла сама Мэри и раскритиковала его работу, он окончательно пал духом. Надо вырыть поглубже, сказала она. И Чарльз снова принялся долбить лопатой сухую твёрдую землю; он работал под палящим солнцем несколько часов подряд, прежде чем мисс Мэри осталась наконец довольна – теперь ямки были как раз нужной глубины.

Обливаясь потом, весь в грязи, Чарльз не мог набраться смелости и объяснить мисс Мэри, что ему никогда раньше не приходилось выполнять такую работу. Она стояла перед ним в белом полотняном платье и большой соломенной шляпе, такая красивая, надменная и совершенно равнодушная к страданиям молодого человека, который свалился им как снег на голову и никому здесь не нужен.

Спина у Чарльза ныла, руки покрылись волдырями. Когда он сел вечером обедать вместе с мисс Идой, мисс Мэри, их тёткой мисс Дэлби и мистером Тулли, лицо его лупилось от загара. Чарльз пытался завести разговор, но натолкнулся на стену вежливой сдержанности, и старания его пропали даром.

Наёмному работнику, заключил он, хоть иногда и разрешается сидеть за одним столом с хозяевами, не стоит злоупотреблять этой предоставленной ему привилегией. Джок Мак-Леод столовался вместе с остальными работниками, и Чарльз теперь ему позавидовал.

Мисс Ида, видимо, причисляла наёмных работников к каким-то низшим существам. Она была помолвлена с офицером королевского воздушного флота, и их свадьба ожидалась в начале следующего года, как только она вернётся в Лондон, а мисс Мэри совсем не отвечала тому идеалу девушки с далёкого Запада, который рисовал себе Чарльз. Мэри боялась коров, дрожала при виде лошадей и, вместо того, чтобы скакать верхом, ездила по округе в своём изящном новеньком жёлтом «седане».

Хрупкое избалованное создание со светло-карими глазами вздёрнутым носиком, Мэри испытывала какое-то злое удовольствие, наблюдая, как рушатся у людей иллюзии о мирной, спокойной жизни в глуши. Если Чарльз подковывал лошадь и она лягала его или необъезженный жеребёнок сбрасывал его в заросли колючего кустарника, мисс Мэри, узнав об этом, ехидно издевалась над «романтичной, полной приключений жизнью дикого Запада».

Чарльз очень обрадовался, когда его послали в Мьюрри – на отдалённое пастбище, где ему уже не грозило презрительное подшучивание Мэри, хотя он ловил себя на том, что всё время думает об этой девушке и жаждет доказать ей, что он вовсе не «сентиментальный слюнтяй».

В Мьюрри он поселился вместе с Питом Ларсеном в хижине с двумя койками вдоль стен, очагом, столом и ящиками вместо стульев. Пит, швед по происхождению, жил в Мьюрри уже много лет вместе с двумя пастухами-туземцами, чьи хижины находились в низине возле ручья.

Чарльз был доволен – он многому научился от Пита в овцеводческом деле. От Пита он же впервые услышал, что Иенде грозит разорение от постоянных засух и что мистер Гулд задолжал банку. Именно по этой причине мистер Гулд с дочерьми так много времени проводил на ферме. В этом году у них не было денег, чтобы жить в городе или за границей.

Джок рассказывал то же самое. По его подсчётам, Иенда потеряла в прошлом году двадцать пять тысяч овец. Мистер Гулд вновь пополнил стада, купив бунгарийских баранов. Ранние дожди вселили в него надежду – он решил, что сезон будет хороший; но река и ручьи пересохли раньше, чем обычно. Кормов не хватало.

- Самого хозяина это волнует меньше всех, - ворчал Джок.

Гулд продолжал управлять фермой, исполненный оптимизма, добрый и беспечно-весёлый, как всегда, хотя знал, что Госс и Мак-Гаффин захватят ферму, если в этом году положение не улучшится и в Иенде опять погибнет скот. То ли он не хотел показывать вида, то ли действительно не понимал, что дела плохи. Какого чёрта купил он мисс Мэри эту машину? Ведь и без того работники ворчали, что лошадей нечем кормить.

Чарльза угнетало сознание, что над фермой нависла беда. За месяцы жизни в Мьюрри он окреп и сильно загорел; теперь он умел подковывать и объезжать лошадей, сгонять овец. Целыми днями, а иногда и по нескольку дней кряду ездил он верхом по каменистым бурым равнинам, где даже мульга погибала от зноя; спал где придётся, сражённый усталостью, грязный и небритый.

Он понял, какая тяжёлая борьба за существование шла в этой выжженной солнцем стране с её засухами, миражами и песчаными бурями. Но когда Джок упомянул о том, что на Рождество Чарльзу придётся остаться на ферме, нервы его не выдержали.

В былые времена в Иенду на Рождество съезжались жители окрестных ферм. Так было при жизни миссис Гулд. После её смерти мистер Гулд забирал дочерей и уезжал из Иенды. Во время их отсутствия Джок сзывал людей со всей округи, и у них вошло в привычку праздновать Рождество на ферме, причём выпивка шла в счёт мистера Гулда.

- В этом году хозяин с дочками собирается в Вилландру. Тебя тоже пригласили, - вдруг объявил ему Джок перед самым Рождеством.

И Джок пустился описывать великолепные празднества, которые обычно устраивали в Вилландре на Рождество. В зале вешали омелу, из леса привозили молодое дерево и украшали его подарками, которые потом раздавали всем приглашённым. К обеду подавали жареную индейку и огромный пудинг, облитый ромом, всю ночь танцевали и пели, а на следующий день устраивали пикник с лодочными гонками, теннисными состязаниями и купаньем в таинственном вилландрском пруду, который не пересыхал даже тогда, когда все окрестные водоёмы пустовали.

Когда Чарльз подумал о том, что и ему предстоит принять участие в этой весёлой оргии, шутить и пировать вместе со всеми, настроение у него сразу поднялось. Ещё ничего в жизни не ожидал он с таким нетерпением, как этого радостного события. Наконец-то он сможет как следует вымыться, побриться и переодеться, достанет из чемодана белую шёлковую рубашку и теннисные брюки, к которым не прикасался с тех самых пор, как впервые ступил на австралийскую землю. Он мечтал о том, как будет танцевать с Мэри, как, может быть, ему удастся увидеть в её карих глазах не только обычное холодное равнодушие, но что-то ещё. Какое счастье забыть хотя бы на время овец и коров, жующих свою бесконечную жвачку!

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

К. Причард

Рождество в Иенде

(окончание)

 

Накануне Рождества он вернулся из Мьюрри, помылся под душем, переоделся и направился к усадьбе.

Мистер Гулд как обычно после второго завтрака, дремал в кресле на веранде.

- Вот что, Чарли, - сказал он, когда они обменялись обычными замечаниями о погоде и состоянии пастбища в Мьюрри, - мы с девочками на Рождество собираемся в Вилландру. Работникам я оставлю ящик виски и бочку пива. Пусть они тут вволю повеселятся. Это их право. Даже сам Джок на Рождество распускает удила. Хочу, чтобы и ты остался тут и присмотрел за порядком. Проследи, чтобы к понедельнику Джок проспался, а Пита Ларсена отвезли обратно в Мьюрри.

- Слушаюсь, сэр, - ответил Чарльз, пытаясь скрыть своё огорчение.

- Ты тут придумай какие-нибудь спортивные соревнования. Это отвлечёт людей, даст выход их энергии. Но не позволяй им затевать ссоры и, чего доброго, устраивать драки.

- Слушаюсь, сэр, - повторил Чарльз.

Значит, его оставили присматривать за пьяными и убрать их из Иенды к возвращению мистера Гулда с дочерьми. А он-то думал провести это Рождество совсем по другому. Правда, Иенду оставляли под его ответственность, но даже и эта мысль не принесла ему удовлетворения.

После обеда Чарльз сыграл партию в кольца с Джоком и Сэмом Тулли. Когда кольца надоели, он хотел было сыграть в крикет с туземцами, Питом Ларсеном и ещё двумя белыми работниками, чьей специальностью было рытьё колодцев. Но у этих людей были свои собственные представления о развлечениях, и крикет их ничуть не привлекал. Они предпочитали пьянство, борьбу и туземные игры. Огорчённый Чарльз уселся на веранде и стал писать письмо матери.

И вот теперь старая Мэтти нарушила его покой своим мрачным предсказанием. Чарльз никак не мог выкинуть его из головы и сосредоточиться. Неужели старуха сказала правду?

Как ненавидел он эту пустынную, выжженную солнцем страну, зной, пыль, насекомых, овец, коров с их бесконечной жвачкой и этих черномазых! Он уже привык обращаться с ними не лучше, чем с собаками, приправляя свои приказания ругательствами, совсем как Пит, хотя туземцы смеялись над ним и не обращали на это никакого внимания, а когда ему случалось проходить мимо их улу около ручья, они что-то насмешливо кричали ему вслед.

В том месте, где ручей вливался в реку, образовалась песчаная отмель, Чарльз ясно представил себе островки, возвышающиеся над пересохшим руслом. Солнце ещё не выжгло на них траву, и овцы с ягнятами паслись там в тени кустарника. Слова Мэтти о надвигающейся буре и об опасности, которую таила в себе река, не давали Чарльзу покоя.

Чарльз не раз слышал рассказы о том, как река разливалась после дождей. Потоки воды обрушивались в реку с дальних холмов, и тогда она на целые мили затопляла окрестности. Чарльз мало верил этим сказкам о разверзшихся небесах и внезапных опустошительных наводнениях. И всё же, если это в какой-то мере соответствовало действительности, если в словах Мэтти была хоть доля правды…

Он вышел на крыльцо и внимательно посмотрел на небо. Чистое и прозрачное, оно, словно шёлк, отливало светло-фиолетовыми тонами в лучах вечернего солнца.

Чарльз вспомнил о Джоке. Может быть, он сумеет добиться чего-нибудь путного от него. Но Джок хвастался, что напивается всего дважды в год – на Рождество и в сочельник. Уж тут он давал себе волю.

Если ферме грозит наводнение, убеждал себя Чарльз, и Иенда потеряет овец и драгоценных бунгарийских ягнят, Джоку несладко придётся. Чарльз направился к олеандрам, в тени которых растянулись на траве Джок и Пит. Перед ними стояла бутылка виски.

- Послушай, Джок, - решился Чарльз, - похоже, собирается дождь.

- Дождь? – Джок расхохотался. – Кто сказал, что будет дождь? Дождя не будет больше, не будет, не будет… - весело запел он.

- Старая Мэтти говорит, что будет буря. Река разольётся, - настаивал Чарльз.

Джок приподнялся и сел. На лице его отразился испуг, и он вдруг протрезвился.

- Если Мэтти говорит, что будет дождь и река разольётся, значит, так и будет. Не помню, чтобы туземки когда-нибудь ошибались. Живо за дело, Чарли. Скакжи работникам, чтобы запрягали лошадей. Отвези Пита в Мьюрри. Там возьмёте свежих лошадей. Перегоните маток с ягнятами с островов на берег и оттуда в горы. А я поеду к нижним загонам.

Пошатываясь, Джок направился к дому.

- Еду! – сказал Чарльз.

Он крикнул туземцам, чтобы они поймали лошадей и запрягли их в тележку Пита. Через минуту он уже сбросил с себя белую шёлковую рубашку и фланелевые брюки, надетые по случаю Рождества, и натянул комбинезон. Затем пошёл в кладовую и взял запас муки, бекона и несколько банок джема.

Туземцы подвели упряжку к веранде. Чарльз сложил в тележку продовольствие и помог работникам покрепче привязать Пита к сидению ремнями из сыромятной кожи.

Лошади не стояли на месте, и, глядя как они бились в упряжке, вставали на дыбы и кидались из стороны в сторону, Чарльз забеспокоился – сладит ли он с ними? А вдруг они разнесут в щепы лёгкую непрочную повозку и выбросят их с Питом? Он изо всех сил натянул вожжи, сдерживая лошадей. Когда они выехали на равнину, лошади поуспокоились, править стало легче, но теперь Чарльз боялся потерять дорогу в густой, непроглядной тьме и заблудиться в зарослях мульги, тянувшихся на сотни миль вокруг. Луна ещё не взошла. Оставалось положиться на лошадей, которые хорошо знали дорогу. Пит начал проявлять признаки беспокойства. Он старался освободиться от сыромятных ремней, крепко притягивавших его к спинке сидения. Когда наконец в небе над мульгой засветились звёзды и выплыла золотистая луна, Чарльз увидел, что на губах у Пита мутная пена, а распухшее лицо искажено гримасой.

В ужасе Пит кричал, что его преследуют белые собаки, они бросаются на него из темноты и вот-вот растерзают. Он пытался выскочить из повозки.

- Быстрее, быстрее, Чарли! – вопил он. – За нами гонятся дикие собаки… белые, большие… как волки. Они разорвут нас на куски. Берегись, вот они! А-а!

Озарённый лунным светом кустарник проносился мимо, безумный крик Пита, от которого кровь стыла в жилах, эхом звенел в тишине, и тогда самому Чарльзу почудились в темноте злобные светящиеся глаза. Он оглянулся назад: то ли это деревья отбрасывали на дорогу причудливые, неверные тени, то ли в самом деле за повозкой мчались с разинутыми пастями призрачные собаки?

Под сиденьем лежала бутылка виски. Чарльз спрятал её туда на случай, если Пит станет совсем уж невыносим. Он дал верзиле-шведу хлебнуть из неё и быстрее погнал лошадей.

До Мьюрри было ещё далеко, когда лошади стали выдыхаться. Чарльз пытался приободрить их криками и громким пением и изо всех сил стегал их по спинам. Ни ветерка, ни облачка – ночь была по-прежнему душной и неподвижной, ни единая тень не набегала на серебристую гладь неба, хотя звёзды то гасли, то вспыхивали, словно в небесах шла какая-то неведомая исполинская работа.

Трудно было поверить, что эта тихая ночь таила в себе надвигающуюся опасность. И всё же, видимо, это было так. Чарльз помнил об этом и ещё быстрее гнал лошадей через кустарник, как будто судьба Иенды, всё её благосостояние зависело только от него одного.

Когда они наконец добрались до Мьюрри, Чарльз перетащил Пита в хижину, распряг и пустил пастись лошадей, оставив себе одну. Табун, пришедший на водопой к колодцу, всё ещё пасся на берегу сухого ручья. Чарльз загнал в загон нескольких лошадей, бросил седло на спину кобыле, на которой он обычно ездил, и свистнул овчарке, подаренной ему Джоком. Мохнатая, с жёсткой шерстью, она не отличалась чистотой породы. Джок прозвал её «Страх Господний».

- Взглянешь на неё, тошно станет, - говорил Джок, - зато лучшего сторожевого пса на всём Северо-Западе не найти.

Луна освещала равнину слабым светом. Чарльз пустил лошадь галопом, прислушиваясь к чуть слышному издалека блеянью овец. Оно было каким-то беспокойным. Может, овцы тоже чувствовали приближение бури, как и старая туземка?

Чудится ли ему это, спрашивал себя Чарльз, или он действительно слышит сквозь стук копыт где-то далеко-далеко за этой огромной затихшей равниной глухой шёпот, шум воды, широко заливающей жаждущую влаги землю? В этом крылось что-то таинственное. Разве может река разлиться только потому, что над дальними холмами выпали дожди? Ведь здесь ни единая тучка не омрачала чистого, безоблачного неба.

Чарльз пришпорил лошадь. Он скакал к самому отдалённому островку на сухом песчаном русле реки. Овцы сбились в кучу в тёмном кустарнике, и он перегнал их на берег, а оттуда на склон северной гряды.

Неясный шум вдали нарастал, становясь всё более грозным. Да, старая Мэтти была права – река выйдет из берегов. Собака, как и овцы, чуяла опасность. Она молнией носилась вокруг стада, гнала маток с ягнятами на высокий берег, а оттуда на склон гряды.

Чарльз перегнал на берег овец с шести островков. Оставались ещё два, когда первые струйки воды побежали по сухому руслу. Не прошло и полчаса, как вода дошла Чарльзу до колен, полилась в сапоги и стала подниматься выше. Теперь островки начало затоплять. Чарльз погдал овец в воду. Течением уносило ягнят, матки плыли за ними. Чарльз соскочил с лошади, привязал поводья к эвкалипту на берегу и бросился спасать тонущих ягнят.

Он хватал ягнят и выбрасывал их на берег, потом сгрёб в охапку трёх или четырёх ягнят, оставшихся на островке, и перенёс их через поток. Матки жалобно блеяли. Чарльз охрип от крика, подгоняя отставших к стаду, уже устремившемуся к холмам. Страх Господний с неистовым лаем носился вокруг.

Спасать животных таким образом было просто безумием, Но Чарльз всё перетаскивал ягнят с островков на берег, пока ноги совсем не перестали его слушаться и он уже не мог сделать больше ни шагу в бурлящем тёмном потоке. Он стоял по пояс в воде, не выпуская из рук матки с ягнёнком, когда где-то вверху по течению река, видимо, прорвала естественную запруду и стеной обрушилась на него. Чарльз видел, как лошадь его в страхе оборвала поводья и пустилась прочь по равнине. В этот момент пенящаяся тёмная масса сбила Чарльза с ног и понесла за собой.

Оказавшись рядом с одним из островков, Чарльз ухватился за нависшие над руслом ветви дерева, подтянулся на руках и с трудом выбрался из воды. Он влез на дерево и уселся верхом на сук. Силы его иссякли, голова кружилась, но он испытывал радостное возбуждение при мысли, что ему всё-таки удалось спастись.

Звёзды побледнели. Близился рассвет. Со своего сука на вершине дерева он мог разглядеть овец, движущихся по равнине к Красному кряжу – неровной гряде вулканического происхождения. Сквозь рёв реки до него изредка доносился лай Страха и еле слышное блеянье овец.

Когда наконец рассвело, берег отодвинулся ещё дальше. Чарльз и раньше с трудом проплывал лишь несколько метров, и теперь он знал, что не сможет побороть бешеный поток жёлтой воды, несущей трупы овец, сучья вырванные с корнем деревья. Он вспомнил о Джоке и туземцах: сумели они вовремя добраться до пастбищ и угнать баранов? Иенда сильно пострадает от наводнения, но всё же ему удалось спасти большую часть стада с островов. Чарльз с гордостью думал об этом.

А вода в реке всё продолжала подниматься, она кипела и пенилась в каких-нибудь двух метрах от сука, на котором устроился Чарльз. Дерево сотрясалось под напором воды, подмывающей его корни. Неужели оно не выдержит и рухнет, а вместе с ним рухнет в пучину и он? – с ужасом думал Чарльз. День уже клонился к закату, и теперь он подсчитывал, как долго сможет ещё продержаться на этом суку под лучами палящего солнца, совсем обессиленный от жажды.

Он убеждал себя, что было бы безумием напиться грязной воды, бурлившей вокруг. Она отравлена трупами животных и смешана с навозом. Наверняка подцепишь тиф. Чарльз пытался жевать белую кору дерева, но от едкой горечи ему захотелось пить ещё больше. Для чего терпеть эти муки, если конец неминуем? Не лучше ли просто броситься в воду и прекратить страдания?

Всё неотступнее терзало его желание покончить с собой. Он пропел все песни, какие только знал, чтобы избавиться от наваждения, но назойливая мысль, словно овод, не давала ему покоя: не лучше ли броситься в реку и разом кончить со всеми мучениями? Нет, нет, он не поддастся. Он умрёт непобеждённым. Просто солнце напекло ему голову, и мрачные мысли так и одолевают его.

И всё-таки он никак не мог от них избавиться. Ему представлялось, что река уже несёт по течению его отвратительно распухшее тело. Неужели ему суждено умереть так? Он боролся с одолевавшими его кошмарами, упрямо сопротивлялся – ведь завтра река может войти в берега, и тогда он рискнёт переплыть её.

Помощи ждать неоткуда, кто станет его искать? Уж конечно, не Пит, отсыпавшийся после попойки в Мьюрри. И не Джок – у него работы по горло, он перегоняет скот в двадцати милях отсюда, у нижних загонов. Никто и не вспомнит о «несчастном слюнтяе», не побеспокоится о нём. Все будут думать только об овцах, о том, чтобы уберечь их от наводнения.

Да и кому придёт в голову, что он спасается здесь, на дереве, над грозно бурлящей внизу рекой?

А мистер Гулд и мисс Мэри, должно быть, вовсю веселятся в Вилландре. Чарльз мог даже представить, чем они заняты сейчас: старик, наверное, засел за бридж, а Мэри играет в теннис и отчаянно флиртует с молодыми людьми, приглашёнными отпраздновать Рождество в Вилландре.

«И почему я, Чарльз Вуд, должен платить за них жизнью?» - пронеслось в его затуманенном мозгу…

Так прошло два дня. Два дня сидел он на дереве, обхватив ствол руками, без пищи, без воды, а солнце нещадно палило. Как он сумел удержаться на дереве, он потом и сам не понимал. Он уже терял сознание, у него помутнело в глазах, когда старая Мэтти нашла его. Верхом на лошади она переехала через поток и остановилась у дерева.

Она уговорила Чарльза спуститься вниз и довериться лошади. А когда он сел верхом, Мэтти ухватила лошадь за узду, нашла брод, вывела лошадь на берег и повела дальше через равнину, которая была ещё залита водой. Как только они достигли кряжа, Чарльз соскользнул с седла и повалился на землю. Мэтти устроила привал, развела костёр, накормила Чарльза и дала ему выспаться.

Первое, что он увидел, открыв глаза, было склонённое над ним тёмное лицо туземки.

«И я подумал, что никогда в жизни не приходилось мне видеть такого прекрасного лица, как лицо этой старой женщины, доброе и задумчивое, - спустя неделю писал Чарльз матери. – Видно, она сама хотела позаботиться об овцах, что паслись на островах, но я её опередил. Тогда она оседлала лошадь и поскакала за мной в Мьюрри. Услышала, как лает Страх, перегоняя овец к хребту, увидела мою лошадь с оборванными поводьями, догадалась, что со мной случилось какое-то несчастье, и поехала меня искать. Никто обо мне и не вспомнил, а если бы и вспомнил, то было бы уже поздно. Но Мэтти всё знала – и то, что река разольётся, и что надо спасать не только овец, но и меня.

Вот так-то я и отпраздновал Рождество в Иенде, дорогая. Мистер Гулд утверждает, что если бы я не спас маток ягнятами и не предупредил Джока, Иенда бы разорилась. И ещё я изменил своё мнение о туземцах. Как только мог я считать старую Мэтти отвратительным, безмозглым существом?»

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

27 декабря - в России День спасателя.

Радий Петрович Погодин

Шутка

 

Не было у Коли бабушек, которые пахнут оладьями и клубничным вареньем. Не было у Коли дедушек, которые позже всех спать ложатся и раньше всех поднимаются поутру. Был Коля один у родителей, и родители у Коли были одни - мать да отец. Не с кем было его в Ленинграде оставить.

И привезли родители Колю Уральцева на край земли, самый северный, отдалённый посёлок.

Горсточку слабых огоньков увидал Коля с аэродрома. А вокруг этих тёплых, живых огоньков увидел Коля Уральцев громадную ночь, неподвижную и торжественную. Небо в звёздах, как в орденах, и чёрная мгла без конца и без края. От такого вида у Коли в носу защипало. В голове и в груди у него образовалась громкая пустота.

"Ух ты!" - подумал Коля Уральцев, втянул уши в воротник, перевязанный толстым маминым шарфом, и долго потом молчал.

Родители определили своего единственного дорогого сына в школу-интернат, в первый класс. Сами залезли в железный вездеход и укатили по ночному снегу ещё дальше на север. Там, на пустом берегу, в деревянной избушке предстояло им поселиться для научной работы.

О своём сыне справлялись они по радио. На зимовках всё узнают по радио: и последние новости, и насчёт работы, и о здоровье своих ребятишек. Придёт зимовщик из тундры, накормит собак, скинет меховую одежду, отдыхать возле печки сядет, а по радио говорят:

"Слушайте, слушайте. Передаём сообщение о вашем сыне Коле. Первоклассник Коля Уральцев получил две пятёрки и одну тройку. Поведение у него хорошее. Здоровье отличное".

Сидят мать и отец на зимовке перед горячей печкой, думают о своём сыне единственном.

Коля о них тоже думает.

Выйдет на крыльцо и думает. "Вот там, - думает, - в темноте под Полярной звездой родители мои зимуют, изучают самую верхнюю оболочку Земли, где рождается северное сияние. Возникает в вышине оно. Непонятное и прекрасное. Будто другие жаркие планеты посылают своё тепло нашим людям. И леденеет это тепло в промороженном редком воздухе, сверкает во тьме разноцветное и ещё неразгаданное".

Когда Коля смотрел на сияние, студясь на сквозном ветру, он казался себе меньше самой маленькой неподвижной кочки. И это было приятно ощущать, как огромен мир, и как трудно в нём разобраться. И как всё-таки необходимо обо всём думать и всё увидеть своими глазами...

Жил Коля Уральцев с двумя мальчиками в комнате. Одного звали Лёнькой, был этот Лёнька промыслового охотника сын. Другого мальчишку звали Санька, этот был сыном радиста. Оказались они все трое ровесниками-первоклассниками. Про всех троих шли родителям на зимовки хорошие радиограммы. Но случился день, о котором в радиограммах не сообщалось. О котором и Лёнька, и Санька, и Уральцев Коля вспоминать не хотят, но всегда помнят.

Был этот день воскресенье.

Санька привёл в гости малого своего брата из детского сада. Звали малого брата Стасом. И когда Санька его привёл, и когда они уже поиграли немного, и уже собрался Санька отводить Стаса обратно в его круглосуточный детский сад, по радио объявили метеосводку: мол, идёт непогода-пурга.

В пургу ветер воет так жутко, словно кончается на земле его лихая, бродячая жизнь. В пургу ветер дует так сильно, что лётчики привязывают самолёты к специальным крепким столбам. Люди из домов выходить опасаются.

Свалит ветер человека, ударит о камни, засыплет снегом - БЕДА!

Большим и малым это известно.

Только герой-первоклассник Лёнька к метеосводке отнёсся странно.

- Парни, - сказал он отважным голосом, - побежали быстрее на остров. Там сегодня кино интересное будут показывать.

А до острова три километра через голый пролив по льду.

Коля ему напомнил:

- Как же так. Ведь пурга.

- До пурги успеем. Мы ходко побежим.

- Мне нельзя, - сказал Санька. - У меня Стас в гостях. Он толстый, закутанный. Он быстро не может.

- Я побыстрее всех могу, - сказал Стас. - Только я не согласен. Я сейчас спать захотел.

Лёнька обрадовался.

- Ну и ложись. Ну и спи. Нам без тебя ещё лучше. Мы одни побежим.

Коля представил себе пролив, тёмный и голый, очень удобный для ветра. Представил Коля, как ветер их повалил, закатил в ледяные щели и снегом засыпал. Стало ему жутко.

Он ещё раз Лёньке напомнил:

- Пурга ведь.

- А ты, Уральцев Коля, не суйся, - сказал Лёнька. - Ты на севере сколько живёшь? А мы здесь уже давно живём. Кто лучше знает?

- А я не могу одного Стаса оставить, - сказал Санька. - Мне его под честное слово дали. Может быть, я его ещё в детский сад проводить успею.

Тогда Лёнька посмотрел на них на всех свысока.

- Трусы, - сказал он, - вот вы кто. Вот не ожидал. Стас, а ты первый трус, хоть и родился на севере.

Стас немножко надулся.

- Я не трус, - сказал он. - Я маленький.

По радио объявили, что пурга подошла совсем близко к посёлку, и велели всем-всем из домов не выходить. А тем, кто ещё был в пути, приказали торопиться изо всех сил в укрытые от ветра места.

Санька пригорюнился.

- Опоздали. Придётся тебе, Стас, у нас оставаться.

- А мне всё равно, - сказал Стас. - Только вы не очень шумите. Я спать буду сидя.

И тут Лёнька придумал.

- Знаете, - сказал он, - давайте напишем записку, будто мы все вчетвером ушли на остров кино глядеть. А сами оденемся и под кроватями спрячемся. Все напугаются, а когда напугаются - мы тут как тут. Здрасте. Вот потеха будет!

- Давайте, - сказали Санька и Коля.

Подумали они в этот момент только о том, что не нужно им по проливу идти. Не станет их пурга с ног валить. Не укатит в ледовитое море.

- И не шумите, - сказал Стас. - Я уже засыпаю.

Приятели вырвали лист бумаги в косую линейку, на которой первоклассники пишут в тетрадках. Написали свою записку. А когда написали, оделись во всё тёплое, в чём гулять ходят, Стаса закутали. Под кровати залезли. Лежат себе тихо. Ждут, когда их спохватятся. И уснули в темноте да в тепле под кроватями.

Воспитательница проходила. Заглянула к ним в комнату. Видит, никого нет в комнате, а на столе записка. Прочитала воспитательница эту записку - и быстрее к директору. Прочитал директор эту записку - и скорее к телефону.

За окном темень. Если лицо к стеклу вплотную приблизить, станет заметно, как на улице кипит снег. Как ветер мнёт его и швыряет. Это пурга сигнал подаёт: мол, я уже здесь, я уже возле самых домов - сейчас дохну во всю силу.

Позвонил директор по телефону, вызвал секретаря райкома. Говорит в трубку, а сам от волнения на месте стоять не может, ходит вокруг стола.

- Беда, - говорит, - у меня мальчишки из интерната на остров ушли. В проливе на голом льду их пурга застигнет. В проливе пурга с двойной силой дует. Унесёт она ребят в океан.

- Понял вас, - сказал секретарь райкома. - Как мальчишек зовут?

- Крылов, Емельянов, Уральцев и с ними один дошкольник Стас.

- Ясно, - сказал секретарь райкома. - Родителям на зимовки не сообщать. Принимаю меры. И трубку повесил. Но повесил он её всего лишь на одну секунду. И опять поднял. И поднимал несколько раз, чтобы всем, кому нужно, сказать.

Капитану порта сказал:

- Тревога. Поднимайте моряков, пусть верёвки берут, фонари электрические захватывают. Мальчишки-малыши на остров пошли.

Начальнику гидрологов сказал:

- Тревога. Выводите вездеходы в пролив. Идите к океану. Трое мальчишек из интерната и один мальчишка-дошкольник в проливе в пургу попали.

На остров позвонил, командиру лётчиков и начальнику метеорологов сказал:

- Тревога, товарищи. Поднимайте людей. Идите с острова навстречу портовикам. Четверо малышей в проливе.

С главным охотником-звероловом поговорил:

- У тебя тут собачьи упряжки имеются?

- Есть. Несколько охотников-звероловов по делам прибыли.

- Пусть выводят собачьи упряжки. Пусть идут на них к океану впереди вездеходов. Четверо мальчишек в пургу попали.

Ещё позвонил командиру военной части. И на севере, на краю земли, солдат-пограничник в дозоре стоит - бережёт от врагов нашу Родину.

Поднялись по тревоге солдаты. Стали цепью. Двинулись в пургу, чтобы искать за каждым ледяным бугром, в каждой каменной щели. Всюду, где глаз в такую темень достанет. Всюду, где руки нашарят. Всюду, куда ноги в такую пургу дойдут. Мальчишки-малыши лёгкие, в тёплых шубах неповоротливые, их пурга далеко укатить может.

Потом секретарь райкома собрал остальных городских людей.

Парикмахеров взяли, поваров, бухгалтеров, монтёров с электростанции, охотоведов, продавцов, учителей, которые помоложе. Спортсменов-десятиклассников взял и сам с ними в пургу пошёл.

А мальчишки Лёнька, Коля и Санька спят под кроватями. Возле паровых батарей в тёплых шубах парятся. Дошкольник Стас слаще всех спит. Похрюкивает во сне и причмокивает.

Пурга валит людей. Идут они, друг с другом верёвками связанные. Свет от фонарей упирается в бешеный снег, не достигает вперёд дальше шага.

Тревожно у людей на душе. Мнится им, что уже осилил ветер четырёх ребятишек. Катит их где-нибудь далеко.

Вездеходы гусеницами грохочут, только не слышно их грохота. Пурга всякий шум заглушает. На вездеходах прожекторы. Сильно светят, да только на четыре шага пургу пробивают.

Собачьи упряжки опрокидываются. Собаки ползут сквозь пургу на брюхе. А как ветер чуть-чуть ослабнет - бегом бегут. Ловят собаки каждый самый маленький запах - вдруг пахнёт ребятишками. Охотники-звероловы, люди к темноте да к пурге привычные, понукают своих собак:

- Давайте, милые. Почуйте ребятишек. Их спасти нужно.

Цепью идут солдаты. Молча идут солдаты. В таком аду хоть как кричи, крик даже до собственных ушей не долетит.

Один солдат, по фамилии Петров, в лунку провалился. Гидрологи во льду лунку пробили, чтобы зимнее море изучать в глубине. Намок солдат Петров и тут же на ветру его одежда заледенела.

Командир велел солдату в посёлок спешить, в больницу.

- Я же не больной, - сказал солдат. - Я только мокрый.

- Идите быстрее, - приказал ему командир. - Изо всех сил торопитесь.

Тревожные радисты шлют в пургу один только вопрос:

- Нашли или нет?

- Нет, - отвечают им из пурги.

На дальних зимовках поймали зимовщики такие радиосигналы. Приникли к приёмникам. Каждый думает: "Может, мой сын в беде, а не мой, так товарища". Плохо зимовщикам: далеко они, не могут на помощь броситься.

Директор школы устал по коридору ходить. Старый он был. Будь помоложе, он бы тоже пошёл в пургу.

Заглянул директор в комнату к пропавшим ребятишкам. Валенец из-под кровати торчит. Директор этот валенец ногой шевельнул. Не пустой, есть в нём что-то. Директор нагнулся, взялся за валенец и вытащил из-под кровати Стаса. Стас обратно лезет, сон свой досматривать. Директор под одну кровать заглянул, под другую. И из под каждой вытащил по мальчишке.

- Так, - говорит, - очень прекрасно, - говорит. - Объясните мне ваш поступок.

Мальчишки ещё не поняли со сна, в чём дело, почему у директора такое усталое белое лицо.

- Мы пошутили. Мы тут...

- Хорошо пошутили... - Директор сел на кровать, сгорбился. – Не раздевайтесь. Сейчас мы в одно место пойдём. Вы там, кому нужно, объясните про вашу шутку.

По дороге директор завернул к себе в кабинет, позвонил на радиостацию. Сказал радисту:

- Нашлись мальчишки. Они под кроватями спали. Это, извините, была шутка с их стороны. - И ещё больше сгорбился.

Радист тут же принялся посылать сигналы в пургу:

"Нашлись ребятишки... Нашлись ребятишки... Они под кроватями спали... Это была шутка с их стороны... была шутка..."

Услышали такой сигнал на зимовках. "Вот это да, - подумал каждый зимовщик. - Вот это порадовали. Может быть, среди шутников и наш сын дорогой..."

Приняли сообщение радиста спасательные отряды. Повернулись они возвращаться. Горько им стало и тяжело. Горько потому, что почувствовали они себя обманутыми. Тяжело потому, что, когда они ребятишек искали, была у них тревога за ребячью судьбу, была надежда, что не дадут они ребятишкам пропасть. Эта тревога и эта надежда силу людям удваивали. Сейчас от обмана ослабли люди... А пурга, как назло, в своей самой лютой ярости вызрела. Прямо в лицо, прямо в грудь ледяными когтями бьёт и снизу, и сверху, и со всех сторон треплет. Старается оторвать людей друг от друга. С ног сбить.

Укатить. И следы замести.

Директор вывел первоклассников Лёньку, Колю и Саньку и дошкольника Стаса из своего кабинета. Велел за собой следовать.

Школьные ребята, все как есть, в коридоре стоят, молча смотрят на шутников.

Выбрал директор троих парней посильнее. Велел им взять шутников за воротники. Сам Стаса взял. Таким образом улицу преодолели и очутились где нужно.

В больнице.

Доктора лечат солдата Петрова. Он весь поморозился в мокрой одежде. Едва до больницы добрался. Кроме солдата в больнице ещё много людей. У кого лицо поморожено, у кого руки. И другие люди всё приходят. С ног валятся от усталости. И у всех, кто приходит, что-нибудь поморожено.

- Вот, товарищи, - сказал директор. - Это и есть те самые ребятишки. Посмотрите на них. Пусть они вам ответят.

А что тут ответишь?

- Мы пошутили, - сказал Лёнька и полез вместе со Стасом под белый больничный диван - реветь.

Санька встал в угол лицом - ревёт.

Только Коля Уральцев остался стоять где стоял. Смотрит в пол – реветь не может. Слёзы у него не идут - на пути к глазам выкипают.

Молчат обмороженные люди.

А пурга за окном хохочет.

 

1982

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

28 декабря - Международный день кино

Георгий Заколодяжный

«Фабрика грёз»

 

Мой друг Васин всегда и всё успевал раньше меня: стометровку он бегал быстрее всех на курсе, в институтской столовой ему доставался самый большой кусок мяса за обедом, экзамены он сдавал тоже в числе первых, вместе с отпетыми отличниками. И даже когда мы были в колхозе на «картошке», вечером на танцах успевал пригласить именно ту девушку, которая мне понравилась…

Дело было в начале октября, мы возвращались из колхоза, и настроение было великолепным. Единственное, что не радовало – пустые карманы.

Едва мы вышли из электрички на перрон Курского вокзала, как к нам подскочил молодой человек лет тридцати, одетый несуразно ярко – в жёлтой куртке с надписью «SUZUKI» на груди.

Он остановился прямо перед нами и принялся нас рассматривать.

Вид у нас был что надо: в меру небритые, в меру грязные, с ввалившимися щеками и диковатым огоньком в глазах, какой появляется после месяца жизни вдали от горячей воды, радио, газет прочего. Он осмотрел нас взглядом фотографа, потом сказал?

- Молодые люди студенты?

- Что надо? – довольно грубо спросил Васин.

Васин покрепче меня, занимался самбо и, как я уже говорил, быстрее бегает. Мне спокойно, когда я с ним.

- Не хотели бы молодые люди приобщиться к миру кино? И заодно заработать некоторую сумму денег? Мы тут снимаем картину, нужны два статиста-красноармейца. Всё, что надо сделать – пробежать метров двадцать и запрыгнуть на ходу в поезд. Деньги сразу. По четвертному. Устраивает?

Васин пнул меня носком сапога: вот это удача!..

Я же спросил:

- Поезд будет быстро идти?

- Ерунда, тише катафалка. Ну что, по рукам?

- Годится. – солидно заключил Васин.

И мы пошли к низким кирпичным зданиям, вызывающим в памяти странное слово «пакгауз», и скоро увидели на тупиковой ветке состав из шести очень старых вагонов и закопченный до черноты маленький паровоз. Прямо на земле среди пятен мазута стояли осветительные приборы, на параллельном пути – тележка с камерой, всюду кабели и провода. Вокруг суетилась прорва народу. Хотелось тут же вместе со всеми бегать, кричать и махать руками. Посреди всего этого бедлама сидел человек в кресле. Очень спокойно сидел. На нём были кожаный пиджак и тёмные очки.

Наш провожатый подскочил к режиссёру, а это был он, и радостно сообщил:

- Я, Виктор Сергеевич, красноармейцев нашёл!..

Виктор Сергеевич несколько секунд пристально рассматривал меня и Васина.

- Ладно, Макеев, - сказал он устало, - хоть какая-то от вас польза. Вам, ребята, Макеев рассказал, что делать?

Мы закивали головами: да, мол, ясно.

- Гражданская война, - сказал Виктор Сергеевич, глядя поверх наших голов. – Голод. Разруха. Всё смешалось… Впрочем, ладно. Постарайтесь бежать поестественнее и не оглядывайтесь по сторонам. Идите переодеваться.

Через двадцать минут мы уже стояли перед Виктором Алексеевичем. Вид у нас был колоритный – небритые физиономии, впалые глаза, шинели сидели на нас, как фрак на дворнике. На ногах тяжёлые ботинки, обмотки. Макеев сунул каждому по винтовке и повёл нас к пакгаузу. Прочертил носком своих белоснежных туфель черту:

- Вот отсюда побежите. Вы должны догнать поезд и запрыгнуть на площадку последнего вагона.

…Поезд действительно тащился медленно. Мне стало неловко – взрослый человек, скоро диплом, нарядился в старые тряпки и изображаю чёрт знает что.

Васин первым добежал до вагона, ухватился левой рукой за поручень и стал подниматься по ступенькам.

И что я увидел: открылась дверь тамбура и показался самый настоящий белый офицер – в фуражке с кокардой, в мундире, с усиками. Лицо брезгливое.

И вот этот беляк поднимает ногу в сияющем начищенном сапоге и пинает Васина прямо в небритую физиономию. Бедняга Васин, раскинув руки, с грохотом роняя котелок и винтовку, летит на землю, а поезд набирает ход.

Я подбежал к Васину, помог подняться, а он за глаз держится – видно, крепко ему двинул беляк.

И бестия Макеев тут как тут, улыбается, подлец.

- Ну что, порядок? – зубы скалит, курицын сын. Сунул нам по четвертному и сказал утешительно: - Хорошо, что тучки набежали – второго дубля не будет.

И очень поспешно исчез. Затем вся эта киношная орава с шумом и гамом собралась, смотала манатки и исчезла.

Через полчаса около пакгауза остались только мы с Васиным, даже паровоз с вагонами укатил. Снова мы были в своей походной одежде, с рюкзаками, всё как прежде, только в кармане у каждого по четвертному да под левым глазом у Васина разгорается «фонарь».

Так что если вы увидите в кино двух бегущих за поездом красноармейцев – то это мы. Первым бежит Васин.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

С Новым годом!

Татьяна Кудрявина

Как маленькая Баба-Яга стала Снегурочкой

 

Маленькая Баба-Яга никогда не ходила в школу. Она с рождения умела читать чужие мысли, а букву "р" не выговаривала. Маленькая Баба-Яга жила на болоте с лягушками. Лягушки понятия не имели ни про какое "р". Они умели говорить только "ква-ква-ква". К тому же, они были ужасные сони. Как зима – они спать. Зароются брюшком в теплый ил и замрут до весны. Маленькой Бабе-Яге тогда даже читать нечего: когда лягушки засыпают, у них мысли ни одной.

И вот прилетели снежинки. Лягушки спрятались. Без них совсем скучно, даже если ты и Баба-Яга. Можно, конечно, повиснуть на елке вниз головой, превратившись в летучую мышь, можно погрызть сосульку – лесное мороженое, можно закричать страшным голосом. Но ведь никто не услышит, не увидит, не испугается, не засмеется. Так не интересно.

Вдруг, откуда ни возьмись, Ворона.

– Кар-р, кар-р, – говорит. – Кар-р, кар-р, кар-р!

– Ках! Ках! Ках! – обрадовано завопила ей в ответ Маленькая Баба-Яга.

А ворона обиделась.

– Сначала букву "р" научись выговар-р-ривать, а потом др-р-разнись!

"Да я не дразниться. Поиграть с тобой хотела", – мелькнуло у Маленькой Бабы-Яги в голове. Но Вороны мыслей не читают. А у Яг тоже гордость есть.

– Духа ты, Вохона, – сказала Маленькая Баба-Яга и засвистела. Превратилась в Северный ветер. Обдала Ворону холодом и презрением.

А Ворона просто была очень старая. Потому и обидчивая. Зато много чего знала.

– Р-р-раньше пор-р-роли! Пр-р-равильно! – с одобрением прокаркала она. – А тепер-р-рь р-р-развели р-р-рокер-р-ров! Пр-р-рикольщиков! – Ворона возмущенно пощелкала клювом, осуждающе посмотрела на тихие елки – рассердилась еще больше. – В школу тебе пор-р-ра, гр-р-рубиянка! – И шумно вспорхнула.

– Ты куда? – топнула ногой Маленькая Баба-Яга.

– В Р-р-рио-де-Жанейр-ро! На Р-рождество. К р-родственникам! – небрежно обронила Ворона откуда-то сверху.

– Не улетай!

Но Ворона уже скрылась за дальней елкой.

– Вр-р-ременем не р-располагаю!

Гордость гордостью, а за хвост надо было хватать – вот что!

Маленькая Баба-Яга прыгнула на тучу. С тучи было видно, как с горы. Ворона, наверное, включила реактивную скорость, прямо на глазах она превращалась в черную точку. У Маленькой Бабы-Яги было к Вороне много вопросов, но она правильно сообразила, что успеет задать не больше одного.

– А школа – где? – что было голоса, прокричала она, встав на цыпочки.

– В гор-р-роде. Пр-р-рощай! Р-рокер-р-рша! – рокочущее "р" взбороздило морозное небо, как след Ту-144.

И точка исчезла.

Пошел снег. Маленькая Баба-Яга задумчиво стояла на краю тучи и смотрела на землю. Снег всегда – колдовство, тем более, новогодний. Даже Баба-Яга в такую минуту может вести себя как Снегурочка. Особенно Маленькая.

– Я все хавно, как Снежинка, – ни с того, ни с сего вдруг произнесла Маленькая Баба-Яга и красиво полетела. Туда, куда везли из леса елки. В город.

В городе машины фыркают хуже, чем Змеи-Горынычи, поэтому снежинки здесь тают на лету. Маленькая Баба-Яга чуть не растаяла. Хорошо, что она соображала даже быстрее компьютера. Как прыгнет с неба посреди города! А никто не удивился. Все бегут в разные стороны – кто в подземелье, кто – наверх. Лишь до самих себя им дело. И до мороженого. У подземелья мороженым торгуют, очередь, как за живой водой.

Только Волк Бабу-Ягу заметил. Бросил в нее снегом. Волк сидел у входа в подземелье. Глаза у него светились еще зеленее, чем буква "М" над входом, а люди все равно думали, что он – собака.

Маленькая Баба-Яга мгновенно его мысли прочитала, – и хоп – прямо из воздуха мороженое! Наколдовала.

– Лопай на здоровье, Сехенький!

– Ну, ты даешь, Снегурка! – восхитился Волк.

Бабе-Яге очень понравилось, что Волк назвал ее Снегурочкой. Она даже порозовела от удовольствия. И ресницы у нее сразу стали длиннее, и походка плавная, и зеркальце в руке блеснуло – зайчики стало пускать. Какая же девочка после этого признается, что она – Баба-Яга? Да никакая!

А Волк мороженое слизнул и спрашивает:

– Подарки-то где?

"Какие еще подарки? Сам дари!" – по привычке хотела огрызнуться Маленькая Баба-Яга. Но вовремя вспомнила, что Снегурочки не грубят. Воспитанно сказала:

– Мне вообще-то в школу надо.

Волк в затылке почесал:

– Так потом поздно будет. Снегурки всегда в Новый год подарки носят. Апельсины там, вафли... Я что, я подвезти хотел. Вместо такси.

Волк был хоть и серым, но добрым.

"Бабой-Ягой жить гораздо легче, чем Снегурочкой, – подумала Маленькая Баба-Яга. – Подарков никому дарить не надо, вредничай, сколько угодно, дразнись..." Но не отдавать же назад ресницы!

– Да ладно уж, если недалеко, – осторожно сказала Баба-Яга. – Но только к кому-нибудь одному.

– К одному! – успокоил Волк. – К моему знакомому мальчику Славе. Он когда в войну играет, совсем как волк рычит. Я за ним давно наблюдаю с помойки.

– Хаз, два. тхи – начало игхы! – объявила Баба-Яга, подпрыгивая.

Как любая девочка, Маленькая Баба-Яга была очень любопытная. Обожала все новое. Иногда от любопытства она даже превращалась в сороку. Сама потом себе удивлялась. Она и сейчас чуть не вспорхнула, но Волк успел схватить ее за крыло.

– Ты чего? – испугался Волк. – Снегурки не летают!

– Я нечаянно, – от смущения Маленькая Баба-Яга покраснела, как настоящая Снегурочка. И с лета взялась за дела. Нарисовала в воздухе елку. Елка взмахнула верхушкой и свалилась Волку в лапы.

– Нормально! – похвалил Волк. И удивился: – Пахнет!

На весь город запахло елками. Как у Маленькой Бабы-Яги дома – за тучами, в лесу.

Через минуту Волк со Снегурочкой уже стояли у дверей.

За ними сражался на войне и ужасно хотел есть мальчик Слава. Враг наступал, а Слава мечтал о колбасе. Славина мама ушла утром в магазин и пропала. За это время Слава три раза тайком от врага убегал с войны – выставил на пол все, что было в холодильнике и в буфете, но все-таки нашел колбасу. Можно было объявлять перемирие, да тут Слава услышал за дверью подозрительные звуки. Враг был коварен – заходил с лестницы. Слава нисколько не испугался – он устроил засаду. Из двух стульев, трех табуреток и одного мусорного ведра. Колбаса в засаде еще вкуснее.

А на лестнице Маленькая Баба-Яга и Волк наряжали елку. Елка была красавица. Волшебная, конечно. А главное, вместо игрушек на ветках висели желания. Это маленькая Баба-Яга так придумала.

В новогоднюю ночь желания выпархивают у ребят из головы и летают над городом, как воробьи. Баба-Яга ловила их из окна. А Волк сажал на елку. Желания все попадались чужие, не Славины. Волку они уже поднадоели, тем более, что из-за дверей очень вкусно пахло колбасой. Волк водил носом, принюхивался и вздыхал.

Наконец Баба-Яга закричала:

– Есть! Наступаем!

Про Волшебную елку, правда, забыли. Но елка и сама знала, что ей делать. Она моментально превратилась в стайку веток с желаниями, и желания, сидя на ветках, помчались исполняться. Каждое – к своему мальчику или девочке. А Баба-Яга с Волком оказались на войне.

Волк тут же попал в засаду. В нос ему впилась индейская стрела, в бок пушка из танка, а хлопушка-колобашка по лбу шарахнула.

– Попалась! – обрадовался Вождь-Генерал Слава. – Зоркий глаз бьет без промаха!

– Ой-ей-ей! – взмолился Волк. И зажмурился. – Мы так не договаривались! Снегурка-а!

А вокруг стреляли, палили, рубились, строчили новенькие солдатики – оловянные и пластмассовые. Маленькая Баба-Яга от восторга совсем запамятовала, зачем она сюда пришла. Она с восторгом начала превращаться! То в одних солдатиков, то в других. А то даже в генералов. Поэтому на поле боя воцарилась неразбериха. Самолеты на нервной почве сделались голубями.

А Слава приручил Волка. Он поднял колбасу повыше и приказал:

– Служи!

Только этого Волку не хватало! Он был хоть и голодный, но дикий. К тому же на Снегурочку обиделся – завела на войну да бросила! Волк встал на четыре лапы и завыл.

Слава на всякий случай опять залез в засаду. Оттуда скомандовал:

– Пароль говори! Скажешь – дам колбасы.

Никакого пароля Волк, разумеется, не знал. От отчаяния он завыл еще громче. Вот тебе и попал на "елку"! Солдатики услышали – стрелять перестали.

Маленькая Баба-Яга сразу в себя пришла. Опять чужие мысли начала читать. Села на военного коня и к засаде.

– Порох – пароль! Порох! – сказала она толстым голосом. И потребовала. – Освобождай Волка!

В тот же миг в Славиной руке оказалась приятная тяжелая банка с порохом. Это Баба-Яга поймала еще одно его желание.

В замке заворочался ключ. Слава зажал колбасу в руке и понесся в прихожую. В прихожей апельсинами запахло. Мама пришла!

– А у меня желания сбылись, – похвастался Слава. – Я четыре войны выиграл и порох добыл.

Мама засмеялась:

– Хорошо, хоть порох есть. А то мне в очереди елки не хватило. – И ахнула.

Со Славиного плеча свалилась елочная ветка. Прямо на глазах она начала расти и выросла в елку.

– Ку-ку! – сказала елка. А может, и не Елка.

В комнате открылась форточка. В нее кто-то выпрыгнул. А может, вылетел. Елка зажглась. И во всем городе зажглись елки. Хлопнули хлопушки. Слава, правда, их уже не слышал. Он вдруг сел на пол и уснул – устал очень на войне. Во сне он улыбался и кричал "Ура". Наверное, ему снился салют.

А бедный Волк сидел в сугробе и мерз. Когда настроение плохое, всегда холодно. Особенно, если на носу у тебя царапина от индейской стрелы, а на лбу – шишка от хлопушки! Маленькая Баба-Яга сама не поняла, как это вышло. Подошла к Волку и приложила ему ко лбу свою холодную ладошку. Шишка исчезла.

Волка еще никто никогда не жалел. Он Бабе-Яге сразу все простил.

– Подумаешь, колбаса, – сказал Волк. – Я такой елки, как твоя, никогда еще не видел!

Маленькая Баба-Яга разулыбалась. И пошел волшебный снег. Он долетал до самой земли и не думал таять. Славина мама тоже никогда не встречала такой пахучей, такой пышной, такой зеленой елки. Славина мама стояла у окна, смотрела, как идет снег, и молодела. Вдруг она заметила во дворе девочку с собакой.

– Девочка! – крикнула Славина мама. – Лови!

Из окна выкатился оранжевый апельсин. Потом еще один, потом еще... Апельсины подпрыгивали, как мячики, кувыркались в воздухе, опять взлетали. Маленькая Баба-Яга подхватывала их то одной рукой, то другой, а то двумя вместе и тоже подбрасывала! Ничуть не хуже, чем Славина мама.

Волк даже рот раскрыл от изумления. А ничего удивительного. Славина мама работала в цирке. Жонглером и воздушной гимнасткой. А Бабы-Яги вообще прирожденные циркачки.

Маленькой Бабе-Яге очень хотелось апельсина. Она никогда еще такого не пробовала. На болоте, как известно, апельсины не растут, только клюква. Но жевать апельсины во время спектакля невежливо. Все Снегурочки это понимают.

– Антракт! – весело сказала Славина мама.

И Снегурочка начала есть апельсин. Мамы тоже умеют угадывать желания. На то они и мамы. И напоследок мама осыпала зрителей снежинками! Потому что из цирковой волшебницы превратилась в настоящую.

Волк слизнул одну снежинку – она оказалась ириской. Тогда он начал гоняться за снежинками, вприпрыжку, как щенок. Снежинки на вкус были все разные. Некоторые, как вишни, некоторые, как мед, некоторые, как арбуз, а некоторые даже, как колбаса "Собачья радость".

"Как легко быть доброй! Гораздо легче, чем злой! – с удивлением подумала Маленькая Баба-Яга. – Это так просто!"

Ей сделалось так радостно, что она принялась танцевать в воздухе.

– Девочка, а девочка! Хочешь к нам в цирк? – спросила вдруг Славина мама. – Ты прирожденная артистка!

– Спасибо, – сказала Маленькая Баба-Яга. – Но мне в школу надо.

– Могу отвезти, – предложил Волк...

Это была настоящая школа. Как город. И как сад. Со звонками, переменами, все бегали, точно летали. Кричали на разные голоса, но букву "р" выговаривали.

На дверях было написано: "Школа 2222".

– До свидания, Волк, – грустно сказала маленькая Баба-Яга. – Знаешь, я ведь не настоящая Снегурочка. Я – Баба-Яга. Пхавда, Маленькая.

Когда идет волшебный снег, принято говорить одну только правду.

– Не переживай! – сказал Волк. – Ты уже Снегурочка. Возьми меня в собаки, а?

А почему не взять? Что тут особенного? Со стороны посмотришь – идет девочка с овчаркой. И они пошли.

В школе с ними, конечно же, начались приключения.

– Все пр-равильно! Но это уже др-ругая сказка. Совсем др-ругая, – очень знакомым голосом сказала вдруг старенькая бабушка в черной шляпке, которая сидела на скамейке.

В руках она держала полиэтиленовый мешок с маленькой капроновой елочкой. На мешке было написано: "Рио-де-Жанейро".

А в следующую минуту бабушки на скамейке уже не было.

Может, улетела?..

[Chanda 14]

Кабарга-лакомка

Алтайская сказка

 

У опушки черного леса, на берегу быстрой реки, возле богатых лиственниц жили дед и бабушка. Они под старость, точно зайцы к зиме, совсем побелели.

Никого, ничего у них не было, только синяя корова. Старик ночами сказки сказывал, песни свистал. Старуха шкуры звериные разминала, слушала. И так эти сказки гладко текли, что из полусонного черного леса, с высоких камней чуткая кабарга прибегала слушать. Свет костра белел на ее длинных клыках. Всю ночь слушала.

Но вот раз и днем кабарга не утерпела. Осторожно, тонкими ногами перебирая, спустилась к шалашу. У шалаша стоял полный казан молока. Кабарга опустила морду в казан, половину молока выпила.

Вернулась старуха домой.

— Шестьдесят лет под этим шалашом живем — воров не было. Кто молоко выпил?

От стыда убежала кабарга на горные уступы, поднялась на ускользающие от глаз скалы. Здесь крылатой птице негде сесть. Сюда когтистым зверям не вскарабкаться.

А утром кабарга, соскучившись по молоку, пришла легким шагом к шалашу. Опять молоко выпила и унеслась.

Рассердились старики, воткнули в землю три высоких кола и подняли тяжелый казан. Наутро прибежала кабарга, губами пожевала.

— Бшшш... — головой повела. — Пшш! Меня испугались — молоко повыше подняли.

Стукнула передними копытами — казан качнулся и выплеснул молоко кабарге на спину. Покрылась серая спина молочными пятнами. Сколько по земле ни каталась кабарга, сколько о камни ни терлась, белые пятна стереть нельзя.

Стыдясь этой отметины, кабарга теперь к серым камням жмется, в непроходимой чаше леса прячется. Чтоб пугливую кабаргу настичь, должен охотник сказку спеть, песню засвистать. Не вытерпит чуткая кабарга, выйдет, поставит уши и слушает:

Вот тут-то и стреляют ее.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

7 января - Рождество Христово по юлианскому календарю (Православное Рождество)

А. И. Куприн

Бедный принц

 

"Замечательно умно! - думает сердито девятилетний Даня Иевлев, лежа животом на шкуре белого медведя и постукивая каблуком о каблук поднятых кверху ног. - Замечательно! Только большие и могут быть такими притворщиками. Сами заперли меня в темную гостиную, а сами развлекаются тем, что увешивают елку. А от меня требуют, чтобы я делал вид, будто ни о чем не догадываюсь. Вот они какие - взрослые!"

На улице горит газовый фонарь и золотит морозные разводы на стеклах, и, скользя сквозь листья латаний и фикусов, стелет легкий золотистый узор на полу. Слабо блестит в полутьме изогнутый бок рояля.

"Да и что веселого, по правде сказать, в этой елке? - продолжает размышлять Даня. - Ну, придут знакомые мальчики и девочки и будут притворяться, в угоду большим, умными и воспитанными детьми... За каждым гувернантка или какая-нибудь старенькая тетя... Заставят говорить все время по-английски... Затеют какую-нибудь прескучную игру, в которой непременно нужно называть имена зверей, растений или городов, а взрослые будут вмешиваться и поправлять маленьких. Велят ходить цепью вокруг елки и что-нибудь петь и для чего-то хлопать в ладоши; потом все усядутся под елкой, и дядя Ника прочитает вслух ненатуральным, актерским, "давлючим", как говорит Сонина няня, голосом рассказ о бедном мальчике, который замерзает на улице, глядя на роскошную елку богача. А потом подарят готовальню, глобус и детскую книжку с картинками... А коньков или лыж уж наверно не подарят... И пошлют спать.

Нет, ничего не понимают эти взрослые... Вот и папа... он самый главный человек в городе и, конечно, самый ученый... недаром его называют городской головой... Но и он мало чего понимает. Он до сих пор думает, что Даня маленький ребенок, а как бы он удивился, узнав, что Даня давным-давно уже решился стать знаменитым авиатором и открыть оба полюса. У него уже и план летающего корабля готов, нужно только достать где-нибудь гибкую стальную полосу, резиновый шнур и большой, больше дома, шелковый зонтик. Именно на таком аэроплане Даня чудесно летает - по ночам во сне".

Мальчик лениво встал с медведя, подошел, волоча ноги, к окну, подышал на фантастические морозные леса из пальм, потер рукавом стекло. Он худощавый, но стройный и крепкий ребенок. На нем коричневая из рубчатого бархата курточка, такие же штанишки по колено, черные гетры и толстые штиблеты на шнурках, отложной крахмальный воротник и белый галстук. Светлые, короткие и мягкие волосы расчесаны, как у взрослого, английским прямым пробором. Но его милое лицо мучительно-бледно, и это происходит от недостатка воздуха: чуть ветер немного посильнее или мороз больше шести градусов, Даню не выпускают гулять. А если и поведут на улицу, то полчаса перед этим укутывают: гамаши, меховые ботики, теплый оренбургский платок на грудь, шапка с наушниками, башлычок, пальто на гагачьем пуху, беличьи перчатки, муфта... опротивеет и гулянье! И непременно ведет его за руку, точно маленького, длинная мисс Дженерс со своим красным висячим носом, поджатым прыщавым ртом и рыбьими глазами. А в это время летят вдоль тротуара на одном деревянном коньке веселые, краснощекие, с потными счастливыми лицами, уличные мальчишки, или катают друг друга на салазках, или, отломив от водосточной трубы сосульку, сочно, с хрустением жуют ее. Боже мой! Хотя бы раз в жизни попробовать сосульку. Должно быть, изумительный вкус. Но разве это возможно!

"Ах, простуда! Ах, дифтерит! Ах, микроб! Ах, гадость!"

"Ох, уж эти мне женщины! - вздыхает Даня, серьезно повторяя любимое отцовское восклицание. - Весь дом полон женщинами - тетя Катя, тетя Лиза, тетя Нина, мама, англичанка... женщины, ведь это те же девчонки, только старые... Ахают, суетятся, любят целоваться, всего пугаются - мышей, простуды, собак, микробов... И Даню тоже считают точно за девочку... Это его-то! Предводителя команчей, капитана пиратского судна, а теперь знаменитого авиатора и великого путешественника! Нет! Вот назло возьму, насушу сухарей, отолью в пузырек папиного вина, скоплю три рубля и убегу тайком юнгой на парусное судно. Денег легко собрать. У Дани всегда есть карманные деньги, предназначенные на дела уличной благотворительности".

Нет, нет, все это мечты, одни мечты... С большими ничего не поделаешь, а с женщинами тем более. Сейчас же схватятся и отнимут. Вот нянька говорит часто: "Ты наш прынц". И правда, Даня, когда был маленьким, думал, что он - волшебный принц, а теперь вырос и знает, что он бедный, несчастный принц, заколдованный жить в скучном и богатом царстве.

 

II

 

Окно выходит в соседний двор. Странный, необычный огонь, который колеблется в воздухе из стороны в сторону, поднимается и опускается, исчезает на секунду и опять показывается, вдруг остро привлекает внимание Дани. Продышав ртом на стекле дыру побольше, он приникает к ней глазами, закрывшись ладонью, как щитом, от света фонаря. Теперь на белом фоне свежего только что выпавшего снега он ясно различает небольшую, тесно сгрудившуюся кучку ребятишек. Над ними на высокой палке, которой не видно в темноте, раскачивается, точно плавает в воздухе, огромная разноцветная бумажная звезда, освещенная изнутри каким-то скрытым огнем.

Даня хорошо знает, что все это - детвора из соседнего бедного и старого дома, "уличные мальчишки" и "дурные дети", как их называют взрослые: сыновья сапожников, дворников и прачек. Но Данино сердце холодеет от зависти, восторга и любопытства. От няньки он слыхал о местном древнем южном обычае: под рождество дети в складчину устраивают звезду и вертеп, ходят с ними по домам - знакомым и незнакомым, - поют колядки и рождественские кантики и получают за это в виде вознаграждения ветчину, колбасу, пироги и всякую медную монету.

Безумно-смелая мысль мелькает в голове Дани, - настолько смелая, что он на минуту даже прикусывает нижнюю губу, делает большие, испуганные глаза и съеживается. Но разве в самом деле он не авиатор и не полярный путешественник? Ведь рано или поздно придется же откровенно сказать отцу: "Ты, папа, не волнуйся, пожалуйста, а я сегодня отправляюсь на своем аэроплане чрез океан". Сравнительно с такими страшными словами, одеться потихоньку и выбежать на улицу - сущие пустяки. Лишь бы только на его счастье старый толстый швейцар не торчал в передней, а сидел бы у себя в каморке под лестницей.

Пальто и шапку он находит в передней ощупью, возясь бесшумно в темноте. Нет ни гамаш, ни перчаток, но ведь он только на одну минутку! Довольно трудно справиться с американским механизмом замка. Нога стукнулась о дверь, гул пошел по всей лестнице. Слава богу, ярко освещенная передняя пуста. Задержав дыхание, с бьющимся сердцем, Даня, как мышь, проскальзывает в тяжелые двери, едва приотворив их, и вот он на улице! Черное небо, белый, скользкий, нежный, скрипящий под ногами снег, беготня света и теней под фонарем на тротуаре, вкусный запах зимнего воздуха, чувство свободы, одиночества и дикой смелости - все как сон!..

 

III

 

"Дурные дети" как раз выходили из калитки соседнего дома, когда Даня выскочил на улицу. Над мальчиками плыла звезда, вся светившаяся красными, розовыми и желтыми лучами, а самый маленький из колядников нес на руках освещенный изнутри, сделанный из картона и разноцветной папиросной бумаги домик - "вертеп господень". Этот малыш был не кто иной, как сын иевлевского кучера. Даня не знал его имени, но помнил, что этот мальчуган нередко вслед за отцом с большой серьезностью снимал шапку, когда Дане случалось проходить мимо каретного сарая или конюшни.

Звезда поравнялась с Даней. Он нерешительно посопел и сказал баском:

- Господа, примите и меня-а-а... Дети остановились. Помолчали немного.

Кто-то сказал сиплым голосом:

- А на кой ты нам ляд?!.

И тогда все заговорили разом:

- Иди, иди... Нам с тобой не ведено водиться...

- И не треба...

- Тоже ловкий... мы по восьми копеек сложились...

- Хлопцы, да это же иевлевский паныч. Гаранька, это - ваш?..

- Наш!.. - с суровой стыдливостью подтвердил мальчишка кучера.

- Проваливай! - решительно сказал первый, осипший мальчик. – Нема тут тебе компании...

- Сам проваливай, - рассердился Даня, - здесь улица моя, а не ваша!

- И не твоя вовсе, а казенная.

-Нет, моя. Моя и папина.

- А вот я тебе дам по шее, - тогда узнаешь, чья улица...

- А не смеешь!.. Я папе пожалуюсь... А он тебя высекет...

- А я твоего папу ни на столечко вот не боюсь... Иди, иди, откудова пришел. У нас дело товариское. Ты небось денег на звезду не давал, а лезешь...

- Я и хотел вам денег дать... целых пятьдесят копеек, чтобы вы меня приняли... А теперь вот не дам!..

- И все ты врешь!.. Нет у тебя никаких пятьдесят копеек.

- А вот нет - есть!..

- Покажи!.. Все ты врешь...

Даня побренчал деньгами в кармане.

- Слышишь?..

Мальчики замолчали в раздумье. Наконец сиплый высморкался двумя пальцами и сказал:

- Ну-к что ж... Давай деньги - иди в компанию. Мы думали, что ты так, на шермака хочешь!.. Петь можешь?..

- Чего?..

- А вот "Рождество твое, Христе боже наш"... колядки еще тоже...

- Могу, - сказал решительно Даня.

 

IV

 

Чудесный был этот вечер. Звезда останавливалась перед освещенными окнами, заходила во все дворы, спускалась в подвалы, лазила на чердаки. Остановившись перед дверью, предводитель труппы - тот самый рослый мальчишка, который недавно побранился с Даней, - начинал сиплым и гнусавым голосом:

Рождество твое, Христе боже наш...

И остальные десять человек подхватывали вразброд, не в тон, но с большим воодушевлением:

Воссия мирови свет разума...

Иногда дверь отворялась, и их пускали в переднюю. Тогда они начинали длинную, почти бесконечную колядку о том, как шла царевна на крутую гору, как упала с неба звезда-красна, как Христос народился, а Ирод сомутился. Им выносили отрезанное щедрой рукой кольцо колбасы, яиц, хлеба, свиного студня, кусок телятины. В другие дома их не пускали, но высылали несколько медных монет. Деньги прятались предводителем в карман, а съестные припасы

складывались в один общий мешок. В иных же домах на звуки пения быстро распахивались двери, выскакивала какая-нибудь рыхлая, толстая баба с веником и кричала грозно:

- Вот я вас, лайдаки, голодранцы паршивые... Гэть!.. Кышь до дому!

Один раз на них накинулся огромный городовой, закутанный в остроконечный башлык, из отверстия которого торчали белые, ледяные усы.

- Що вы тут, стрекулисты, шляетесь?.. Вот я вас в участок!.. По какому такому праву?.. А?..

И он затопал на них ногами и зарычал зверским голосом.

Как стая воробьев после выстрела, разлетелись по всей улице маленькие христославщики. Высоко прыгала в воздухе, чертя огненный след, красная звезда. Дане было жутко и весело скакать галопом от погони, слыша, как его штиблеты стучат, точно копыта дикого мустанга, по скользкому и неверному тротуару. Какой-то мальчишка, в шапке по самые уши, перегоняя, толкнул его неловко боком, и оба с разбега ухнули лицом в высокий сугроб. Снег сразу

набился Дане в рот и в нос. Он был нежен и мягок, как холодный невесомый пух, и прикосновение его к пылавшим щекам было свежо, щекотно и сладостно.

Только на углу мальчики остановились. Городовой и не думал за ними гнаться.

Так они обошли весь квартал. Заходили к лавочникам, к подвальным жителям, в дворницкие. Благодаря тому, что выхоленное лицо и изящный костюм Дани обращали общее внимание, он старался держаться позади. Но пел он, кажется, усерднее всех, с разгоревшимися щеками и блестящими глазами, опьяненный воздухом, движением и необыкновенностью этого ночного бродяжничества. В эти блаженные, веселые, живые минуты он совершенно искренно забыл и о позднем времени, и о доме, и о мисс Дженерс, и обо всем на свете, кроме волшебной колядки и красной звезды. И с каким наслаждением ел он на ходу кусок толстой холодной малороссийской колбасы с чесноком, от которой мерзли зубы. Никогда в жизни не приходилось ему есть ничего более вкусного!

И потому при выходе из булочной,' где звезду угостили теплыми витушками и сладкими крендельками, он только слабо и удивленно ахнул, увидя перед собою нос к носу тетю Нину и мисс Дженерс в сопровождении лакея, швейцара, няньки и горничной.

- Слава тебе, господи, нашелся наконец!.. Боже мой, в каком виде! Без калош и без башлыка! Весь дом с ног сбился из-за тебя, противный мальчишка!

Славильщиков давно уже не было вокруг. Как недавно от городового, так и теперь они прыснули в разные стороны, едва только почуяли опасность, и вдали слышался лишь дробный звук их торопливых ног.

Тетя Нина - за одну руку, мисс Дженерс - за другую повели беглеца домой. Мама была в слезах - бог знает, какие мысли приходили ей за эти два часа, когда все домашние потеряв головы бегали по всем закоулкам дома, по соседям и по ближним улицам. Отец напрасно притворялся разгневанным и суровым и совсем неудачно скрывал свою радость, увидев сына живым и невредимым. Он не меньше жены был взволнован исчезновением Дани и уже успел за это время поставить на ноги всю городскую полицию.

С обычной прямотой Даня подробно рассказал свои приключения. Ему пригрозили назавтра тяжелым наказанием и послали переодеться.

Он вышел к своим маленьким гостям вымытый, свежий, в новом красивом костюме. Щеки его горели от недавнего возбуждения, и глаза весело блестели после мороза. Очень скучно было притворяться благовоспитанным мальчиком, с хорошими манерами и английским языком, но, добросовестно заглаживая свою недавнюю вину, он ловко шаркал ножкой, целовал ручку у пожилых дам и снисходительно развлекал самых маленьких малышей.

- А ведь Дане полезен воздух, - сказал отец, наблюдавший за ним издали, из кабинета. - Вы дома его слишком много держите взаперти. Посмотрите, мальчик пробегался, и какой у него здоровый вид! Нельзя держать мальчика все время в вате.

Но дамы так дружно накинулись на него и наговорили сразу такую кучу ужасов о микробах, дифтеритах, ангинах и о дурных манерах, что отец только замахал руками и воскликнул, весь сморщившись:

- Довольно, довольно! Будет... будет... Делайте, как хотите... Ох, уж эти мне женщины!..

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 января – Старый Новый год

Наталья Абрамцева

День рождения старой ели

 

Жила-была елка. Уважаемая всем лесом старая ель. Ей исполнялось сто лет. Это много — сто лет. Даже ель, дерево сильное, в этом возрасте считается пожилым. Столетняя елка много повидала на своем веку и многое умела.

Умела ель предсказывать погоду. Это ей было совсем не трудно, потому что все на свете ветры и даже маленькие ветерки были ее добрыми друзьями. Они и научили ее узнавать погоду. Прилетит ли завтра туча из-за леса и прольет ли дождь над лесом, или туча улетит далеко за речку и погода будет ясной. А ведь лесным жителям очень важно, какая будет погода. Если солнечно — белкам можно грибы на зиму сушить, а если пасмурно, прохладно — можно лягушатам по влажной траве прыгать в соседний ручей в гости к бабушке. Ну а если сильный ливень приближается, значит, всем по норкам прятаться.

А еще старая ель умела рассказывать удивительные сказки и истории. И откуда она их столько знала? А вот откуда!

Самые короткие сказки рассказывала елке быстрая молния. Самые длинные истории поведали долгие зимние ночи. Самые веселые сказки рассказывали солнечные лучи. Самые грустные — осенние дожди. За сто лет много разных историй узнала елка, а ведь интересные сказки все любят. Вот и прибегают к елке зайчата, ежата, медвежата, прилетают синицы, дрозды и просят: «Елка, елка, расскажи сказку! Пожалуйста!»

И за сказки любили елку, и за то, что про погоду все знала, а главное, за то. что доброй и справедливой была. Поэтому, когда стал приближаться день рождения старой ели, весь лес задумался: чем бы ее порадовать? Ведь это не простой день рождения, а сотый! — Послушайте меня,— важно сказал дедушка медведь.— Хоть и считается, что слуха у меня нет и в музыке я ничего не понимаю, а все-таки я точно знаю, что лучше всех в нашем лесу поет розовый дрозд. Давайте попросим его спеть для елки свои самые лучшие песни.

— Я очень рад, что вам нравятся мои песни, уважаемый дедушка медведь,— вежливо поклонился розовый дрозд,— но я пою их часто и не могу дарить на день рождения то, что дарю каждый день.

— Дрозд прав,— застрекотала сорока.— Нельзя дарить уже подаренное.

— Придумал!— весело подпрыгнул заяц.— Мы, зайцы, соберем самые красивые грибы, а белки пусть нанижут их на ветки старой ели. Мне рассказывала одна маленькая елочка, что деревья очень любят, когда их украшают грибами.

— Ну-у-у! Тоже придумал,— насмешливо фыркнула рыжая белочка.— Мы уже неделю назад нанизали на елкины веточки самые красивые грибы.

— Я знаю, что сделать!— сказал маленький зеленый лягушонок.— Нужно спросить у самой елки, какой подарок она хотела бы получить. На том и порешили. Пошли к елке.

— Дорогая наша именинница,— сказал дедушка медведь,— мы долго думали, что подарить тебе, чем порадовать в твой сотый день рождения. Думали, да придумать не смогли. Не подскажешь ли ты нам?

— Спасибо, друзья,— зашуршала иголками старая ель.— Спасибо, что помните о моем празднике. Мы старые друзья, и поэтому открою я вам мою тайну. Есть у меня заветное желание...

Замерли звери и птицы — слушают.

— Девяносто девять раз встречала я свой день рождения зеленым-презеленым летом. А ведь день рождения — это начало нового года моей жизни. Это праздник — почти как Новый год. У нас, у елок, традиция — встречать Новый год в пушистом легком платье из нежных трепетных снежинок. Но я знаю,— вздохнула елка,— что даже вы, мои верные друзья, не сможете подарить мне ни единой снежинки. Только зима со снегом могут сделать это...

Опечалились лесные жители: действительно, как исполнить желание ели? Вдруг крохотная белая бабочка опустилась на лапу дедушки медведя. Посмотрел медведь на белую бабочку, задумался и понял, что не просто так прилетела она.

— Бабочка,— тихо спросил он,— много ли у тебя подружек?

— Много, дедушка медведь: и в лесу, и на лугу, и в поле, и в березовой роще. .

— Они такие же белые, нежные, легкие, как ты? Так же похожи на снежинки?

— Да, дедушка медведь. Правда, я никогда не видела снега — ведь мы. бабочки, спим зимой. Но однажды старая ель сказала мне, что я похожа на большую снежинку. Вот я и подумала...

— Ты замечательно придумала, маленькая белая бабочка. Собирай своих подружек.— И медведь легонько подбросил бабочку.

...Вот и настал день рождения ели. Друзья пришли поздравлять ее. И бабочка здесь. Она тихонько что-то сказала дедушке медведю.

— Милая елка,— торжественно произнес дедушка медведь,— с днем рождения! Закрой, пожалуйста, только на одну минутку глаза.

Закрыла ель зеленые глаза. (Почему зеленые? Конечно, зеленые. Какие же глаза могут быть у ели. Только зеленые-презеленые.) Закрыла ель глаза. А когда открыла, увидела, что на каждой ее веточке, на каждой ее хвоинке сидит, взмахивая крылышками, легкая, невесомая, почти белая бабочка. Бабочка-снежинка.

Такого необыкновенного, прекрасного живого снега ель еще никогда не видела. Она была очень счастлива, благодарно кивала ветками и думала: «Как хорошо, как радостно жить на свете, если рядом настоящие друзья».

А друзья повторяли:

— С Новым годом! С днем рождения!

[Chanda 14]

Царь картофеля

Башкирская сказка

 

В давние времена жил бедный старик-лесоруб. Было у него три сына. Старшие были ленивые да хмурые, а младший, Таз, - старательный да весёлый. За что он ни брался, всё у него ладилось. Станет Таз траву косить – в один миг целую копну накосит. Начнёт дрова рубить – не успеешь оглянуться, а уж Таз целый воз сложит. Не любили Таза старшие братья, завидовали его сноровке и уменью.

Вот заболел старик и позвал к себе сыновей. Решил он поделить между ними своё скудное имущество. Старшему сыну дал пилу, среднему сыну – топор, а младшему – кочедык.

Прошло немного времени, и старик умер. Похоронил сыновья отца, погоревали и не знают, как им дальше жить.

Старуха видит, что растерялись сыновья, и говорит им:

- Умер ваш отец. Пора вам самим приниматься за дело. Сходите в лес и нарубите дров. Нечем печку топить и не на чем обед варить.

Только услышал Таз слова матери, тут же начал собираться в дорогу. Надел он свой старый чекмень, подпоясался кушаком и стал звать братьев.

Старшим братьям не хотелось работать, но что делать – нельзя не выполнить первую просьбу матери! Встали они, потягиваются, зевают и говорят Тазу:

- Ты, Таз, уже оделся, иди. Мы скоро тебя догоним. Только возьми с собой пилу и топор.

Взял Таз всё, что сказали братья, захватил ещё свой кочедык и пошёл. Идёт по дороге – песни распевает. Не заметил, как дошёл до леса. Пришёл, осмотрелся, выбрал деревья повыше да потолще и начал их валить. Свалит дерево, распилит, расколет и тут же складывает. Поработал он полдня, устал, а братьев всё нет. Присел передохнуть на пенёк, услышал голоса: это ищут его братья. Откликнулся Таз на их зов, и вышли братья на полянку, где он работал. Увидели они сложенные дрова и раскричались:

- Ты что же нашим топором да пилой орудуешь! Небось успел затупить их. Отдай сейчас же топор и пилу! Поработай вот своим кочедыком!

Сказали они так, забрали узелок с едой, топор, пилу и ушли вглубь леса.

Таз вытащил из-за пояса кочедык и начал им отдирать кору со спиленных деревьев. Думает: «Намочу кору, и будет лыко и мочало для лаптей и верёвок».

Не успел он поработать немного, вдруг опять слышит голоса; смотрит – идут братья уже обратно и ругают его:

- Эх, паршивый Таз, из-за твоей глупости мы из сил выбились! Ведь совсем затупил топор и пилу! Как же нам трудно пришлось! Руки онемели, спины болят. Отдохнём немного и пойдём домой, а за дровами приедем завтра.

Вздыхают и охают братья, будто на самом деле устали от работы. А спилили они всего одно маленькое дерево, посидели в тени, поели и пришли к Тазу.

Таз смотрит на братьев и молчит. Знает он, что не от усталости, а от лени и хитрости они охают.

Старший брат даёт ему узелок и говорит:

- Вот тебе хлеб – поешь и поработай ещё. Смотри не забудь захватить топор и пилу. Ты затупил их, бестолковый, ты и неси обратно!

Ушли братья.

Проголодался Таз, решил поесть. Развернул тряпку, посмотрел и нахмурился: лежал в тряпке всего один маленький кусочек сухой лепёшки.

Поел Таз и опять принялся за работу.

Нарубил он ещё много дров, сложил их и поздно вечером ушёл из лесу. Устал Таз. Вернулся он домой на заре, забрался на печку и уснул крепким сном.

Пока Таз спал, встали братья, взяли лошадь у соседа и поехали в лес.

Сложили они на телегу свои два-три полешка и подъехали к тому месту, где работал Таз. Посмотрели они и удивились: дров было так много, что не увезли бы и пять лошадей. Сложили братья на телегу столько дров, сколько могла увезти одна лошадь, а дров будто и не убавилось.

Думают они: «Привезёт брат дров больше нашего, и начнёт мать корить нас. Надо что-нибудь придумать».

И решили они спалить дрова брата; подожгли их и уехали.

Приехали домой, стали хвастать:

- Вот сколько дров мы нарубили! Вот каких дров мы нарубили!

Ничего не знал младший брат о проделках старших братьев.

На другой день встал он пораньше, попросил у соседа лошадёнку и отправился в лес.

Приезжает Таз в лес и видит: на том месте, где лежали дрова, белеет только куча золы. Погоревал Таз из-за дров, но снова рубить не стал. Собрал он золу, сложил на телегу и поехал обратно. Думает: может, на что пригодится.

В дороге лошадь его устала. Заехал Таз в деревню и остановился у одной старухи покормить лошадь и отдохнуть.

Старуха напоила его чаем и накормила картофелем. До этого никогда не приходилось Тазу есть картофель. Попробовал он – очень ему понравилось новое кушанье.

Старуха расспросила его, куда он едет и что везёт. Таз рассказал ей о своём несчастье: как он нарубил много дров и как от них осталась одна зола.

Старуха пожалела его и говорит:

- Нельзя тебе вернуться с пустыми руками. Свали золу у меня на огороде, а я тебе картофеля дам.

Угости мать свою да попробуй посадить – может, и вырастет.

Рассказала старуха, как начали в деревне сажать картофель и что растёт он плохо.

- Как же у тебя, бабушка, растёт? – спрашивает Таз.

А старуха отвечает:

- Работаю много. Землю перекапываю, всходы поливаю, полю, окучиваю.

Свалил Таз за домом золу, взял мешок картофеля, поблагодарил старуху и поехал дальше. А сам думает: «Хорошую штуку вырастила старуха, надо и мне попробовать. Но будет ли он расти на такой земле, как мой пустырь?»

Когда умер старик, братья Таза клочок с хорошей землёй забрали себе, а ему выделили заброшенный пустырь за домом.

Вот про это думал Таз и ехал к себе домой.

Пусть он едет и думает свою думу, а мы посмотрим, что делает старуха.

Когда настала весна, старуха перекопала свою землю и посадила картофель. Всё лето она ухаживала за огородом, полола и окучивала всходы.

Осенью она собрала столько картофеля, что не знала, куда его девать.

Приходили соседи и расспрашивали старуху:

- Скажи нам, как тебе удалось вырастить такой картофель? Земля у нас одна, работаем одинаково, а получаем по-разному.

Старуха и сама не знала, отчего так много уродилось картофеля, и отвечает:

- Один егет из соседней деревни свалил на моём огороде целый воз золы, ветер разбросал её по всему огороду. Перекопала я весной землю – смешалась она с золой. Может быть, та зола волшебная была.

Люди слушают и не верят старухе.

Когда Таз привёз домой картофель, сварила мать целый котёл картофеля. Всем он очень понравился. Братья удивляются, как же вместо золы Таз привёз такую вкусную вещь.

Таз рассказал братьям всё как было.

Завистливые и жадные братья Таза решили тоже обменять золу на картофель и снова поехали в лес. Пилят дрова и сжигают, пилят дрова и сжигают. Так они сожгли много дров и, когда собрали мешок золы, повезли её в ту деревню, где жила старуха. Едут по деревне и кричат:

- Кто меняет картофель на золу? Кто меняет картофель на золу?

На этот крик сбежался народ, все спрашивают друг друга:

- Кто эти сумасшедшие? О чём они говорят? У нас у самих нет картофеля!

Испугались братья, уехали скорее к себе в деревню. Приехали домой – и к Тазу:

- Где ты поменял золу на картофель?

А брату досадно стало, он и говорит:

- Там, где я менял, уже не меняют. Свалите свою золу где-нибудь и не смешите людей.

Братья рассердились на него и стали ругать обманщиком.

Дождались они вечера и свалили золу на огороде у Таза: лень им было отвозить её за деревню.

Когда братья уснули, Таз встал и пошёл на огород. Днём братья не давали ему покоя, надоедали бранью своей и пустыми наставлениями. Поэтому решил он поработать ночью.

Вскопал Таз огород и не видел, что там была свалена зола.

Посадил он картофель и всё лето ухаживал за ним. А братья ходят и посмеиваются: они думали, что испортили ему землю золой.

На удивление всем, картофель уродился такой, какого до сих пор ни у кого не было: под каждым кустом было по десяти крупных картофелин.

Больше всего удивились братья Таза и говорят ему:

- Как это ты ухитрился вырастить хороший картофель? Ведь мы тебе в землю подсыпали золы и думали, что ничего не будет расти.

Таз смекнул, что от золы лучше родит земля, и рассказал всем об этом.

Слава Таза разнеслась повсюду, и в народе стали его называть царём картофеля.

Ленивые братья Таза ничего не получили со своего участка. Пришлось им сознаться в своих проделках и просить младшего брата о помощи.