Сказочный мир

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

19 июня - Русалии

Автор под ником Макс_Артур

Легенда о русалке

 

Некогда в большом припортовом городе жил молодой учёный. С самого детства его тянуло к рыбам и другим морским созданиям, и теперь, в неполные тридцать лет, он знал о морской фауне больше, чем кто-либо в своём городе. Но всего про обитателей океана не может знать никто, и долгие дни проводил учёный в лаборатории, устроенной специально для него рядом с аквариумом, где жили сотни видов рыб и прочих морских существ.

Будучи совсем юным, начинающий исследователь познакомился с одной девушкой, что работала в аквариуме. Там он часто бывал и мог стоять у холодного стекла часами, созерцая полную тайн жизнь морских созданий. Девушка охотно рассказывала о том, что случилось нового у её подопечных, а юноша слушал, затаив дыхание. Случилось так, что они полюбили друг друга и спустя несколько лет стали мужем и женой. Однако счастье в этом мире не длится долго: молодая девушка умерла от неизвестной болезни. С тех пор учёный почти перестал появляться среди людей. Закрывшись в своей новой лаборатории, он ушёл в исследования, и редко кому из друзей юности удавалось вытащить его из этого полного стеклянных резервуаров здания, хотя бы просто прогуляться по набережной и посмотреть на игру беспокойных волн.

Исследователь предпочитал бывать в аквариуме, когда не было посетителей. От докучливых и зачастую глупых вопросов учёный уставал.

Однажды, прогуливаясь среди прозрачных стенок, он заметил нечто необычное – в резервуаре, где до этого жили акулы, уровень воды уменьшили до половины, так, что получилось маленькое озеро с каменистыми берегами. Несколько рабочих покрывали камни слоём мягкой гальки, высаживали тростник в закопанные кадки с землёй. Удивлённый этим, учёный отправился к смотрителю аквариума.

- Это нечто невероятное, - услышал исследователь. – Рыбаки в одной из деревень неподалёку вытаскивали сеть и нашли в ней русалку.

- Русалку? – покачал головой учёный. – Их не существует в природе. Это же выдумки.

- Поглядим, что ты скажешь, увидев её, - усмехнулся смотритель.

- А ты сам видел?

- К сожалению, пока не довелось. Мне сообщили из столицы, что её необходимо поместить в один из наших резервуаров.

- Она разговаривает?

- Нет, - рассмеялся старик. – Это тебе не сказки. Настоящая русалка оказалась диким созданием. Тебе придётся определить её рацион, привычки, условия, в которых она жила в природе. Одним словом, русалка будет жить под твоим присмотром.

- Удивительно, - пробормотал исследователь и отправился в свою лабораторию. Там, в маленькой комнатке, он и жил.

Русалку привезли в большой бочке, полной воды. Четыре лошади с трудом тянули драгоценный груз по неровным просёлочным дорогам. Сам градоначальник явился посмотреть, как русалку помещают в искусственное озеро за стеклом.

Трое здоровенных рабочих приволокли бочку к аквариуму, но стоило им наклонить её к воде, как оттуда выпрыгнуло нечто с золотистым блеском – и ушло в глубину озера.

- Покажите её мне, - нетерпеливо распорядился градоначальник, поправляя роскошный воротник из чернобурки.

Вперёд выступил учёный.

- Послушайте, этому созданию нужен сейчас покой! Пусть освоится с новым местом, привыкнет. Вы сможете посетить её позже. Как и все.

Градоначальник, засопев, обернулся к своему помощнику.

- Ладно, возвращаемся в ратушу.

Видно было, что чиновнику стоило большого труда одёрнуть своё любопытство.

И хотя русалка затаилась где-то на дне озерка, поток людей, вливающийся в двери аквариума, не иссякал. В конце концов их всех удалось выдворить, и рядом с русалкой остался один лишь учёный.

С трудом удерживая равновесие на скользких камнях, мужчина перешёл на большой плоский камень, островком выдававшийся на середине озера. Внизу, в полумраке дна, под трёмя метрами морской воды, испуганно шевельнулось удивительное создание.

- Не бойся, - ласково вымолвил учёный.

Он не знал, слышит ли его русалка, только зачарованно разглядывал это чудесное существо, неведомым желанием судьбы вырванное из родного мира и брошенное на потеху людям.

Золотистые локоны шевелились в такт движению воды. Ясные голубые глаза, казавшиеся серыми в полутьме, не мигая, смотрели на человека. И главное: до пояса русалка была похожа на необыкновенно красивую женщину, как и гласили легенды, а дальше – изящный хвост, покрытый крупной чешуёй, с сильным раздваивающимся плавником на конце.

Учёного невольно поразила её красота, и такой беззащитной казалась русалка в этом рукотворном озере. Она должна была неминуемо погибнуть здесь, и мужчина пообещал себе сделать всё возможное, чтобы это чудесное существо прожило как можно дольше. Чем-то черты лица русалки напомнили ему давно ушедшую жену, которую он не смог спасти много лет назад; словно бы Творец дал учёному возможность исправить прошлое.

Когда он бросал в озеро к русалке свежую рыбу, она с отвращением отплывала подальше. Тогда учёный запустил в воду несколько живых сардин, в надежде, что его подопечная сама изловит и съест их. Но русалка лишь играла с рыбами, совершала в воде замысловатые пируэты, помогая себе хвостом. Исследователь мог бы поклясться, что сардины нисколько не боятся русалки – одна из них даже опустилась на вытянутую ладонь морской красавицы, как некоторые птицы садятся на руку к людям.

Но с каждым днём русалка всё больше слабела. Наконец, исследователь велел принести множество различных водорослей, от съедобных до тех, что плавают далеко от берега.

Когда учёный зашёл к русалке с несколькими корзинами, она сидела на том самом камне, с которого он впервые наблюдал за ней. Увидев человека, красавица нырнула под воду.

Он вытряхнул водоросли в озеро, и подопечная, выбрав несколько стеблей, опустилась на самое дно. Казалось, достоинство, присущее этому утончённому морскому созданию, не позволяло наброситься на еду так, как человек, не питавшийся сутки, начинает пожирать вкусно приготовленное мясо. И чудо, русалка улыбнулась учёному, словно благодаря его за пищу. Мужчина улыбнулся ей в ответ, невольно сравнив её улыбку с той, какая была у его жены.

Со временем русалка привыкла к учёному. Часто даже выбиралась на берег, когда он был рядом, и посматривала на него, расчёсывая тонкими пальцами свои длинные волосы.

- Ты понимаешь меня, ведь так? – спросил мужчина однажды.

Она кивнула.

- Как же такое может быть? – улыбнулся он.

И вдруг русалка заговорила с ним мелодичным голосом, которого он раньше не мог слышать.

- Когда-то все народы в мире говорили на одном языке, что дал нам Творец. Даже рыбы разговаривали в наших морях.

Учёный был ошеломлён неожиданным открытием, но виду старался не подавать.

- Так гласят ваши предания? – спросил он.

- Да. Но мы верим, что всё было именно так. Во всяком случае, я понимаю твою речь.

- Значит, вас много в океане?

- Больше, чем вы, люди, можете себе представить.

- Как же такое возможно? Вы живёте у нас под боком, а мы так и не узнали о вас. Ничего, кроме сказок.

- Изредка мы сталкивались с вами. Наш народ живёт глубоко под водой, наши города на океанском дне, но всё же нет ничего лучше, чем встретить рассвет на поверхности моря, - русалка мечтательно вздохнула.

- Зачем ты рассказываешь всё это мне? – вдруг спросил учёный, пристально глядя ей в глаза.

- Потому что доверяю тебе. Ты никогда не обидишь меня. Ты добр, я чувствую это в твоём сердце. …А ещё тебе больно.

Мужчина отвернулся, но русалка нырнула в воду и через мгновение оказалась рядом с ним на камне.

- Что случилось? Ты можешь довериться мне?

Учёный посмотрел в прекрасные глаза русалки. Золотистые локоны едва прикрывали её высокую грудь. Пусть она не была из человеческого рода, но это была прекраснейшая женщина.

- Много лет назад я потерял свою жену. Мы ездили в экспедицию на юг. Там моя супруга подхватила какую-то лихорадку. Сильный шквал сломал мачту нашего парусника, сбросил моего помощника на острые скалы. Когда шторм утих, я не смог поставить новую мачту. У нас были все инструменты, чтобы сделать это, но я не умел. Хинные таблетки закончились. И жена моя умерла прежде, чем подоспела помощь.

- Это не твоя вина, - сказала русалка. – Ты ведь не был знаком с морским делом.

- Нет, - кивнул исследователь. – Всем таким заведовал мой ассистент.

- Брось укорять себя за это, - её голос потеплел.

Мало-помалу учёный вновь почувствовал вкус к жизни. Теперь он почти не бывал в своей сумрачной лаборатории – часы исследований он заменил беседами со своей русалкой. Она многое рассказала ему из того, что знала о мире под волнами. И больше никто из людей не знал, что чудесное создание говорит. Люди приходили в аквариум и глазели на неё, но она поворачивалась спиной к посетителям и ныряла в озеро, где лишь слабую тень можно было разглядеть на фоне разноцветной гальки. Впрочем, всё равно живая русалка привлекала сюда больше людей, чем все остальные рыбы и ракообразные вместе взятые. Молва о ней разнеслась по всему миру, и посмотреть на это морское чудо приезжали со всех концов континента.

Однажды вечером учёный прогуливался по набережной. Дул сильный ветер, мужчина закутался в плащ. Далеко в море на узкой косе стоял маяк. Два больших зеркала вращались на его верхушке, давая понять приходящим судам, где находиться порт. Волны, отражая свет маяка, накатывали на берега, разбивались о набережную.

Отныне исследователь совсем по-другому смотрел на море. Раньше он видел в нём лишь место обитания тех существ, которые ему были интересны. Теперь же он знал, что в глубинах океана живёт иная раса, ничем не уступающая людям в мудрости. И это делало море новым миром, чуждым, и близким одновременно, ведь с одной из его обитательниц он был хорошо знаком.

Почувствовав, что совсем замёрз, мужчина сошёл с набережной и направлялся к себе домой по узкой улочке. С одной стороны светились окнами особняки, с другой был неширокий отводной канал, ведущий прямо в море.

Нечто привлекло его взгляд в тёмной воде канала. Учёный остановился. Чьё-то лицо неподвижно плавало среди тины: на вид это был мужчина лет сорока. Глаза его словно остекленели.

Учёный добрался до следующего перекрёстка, - там стоял полицейский.

- Я видел утопленника, - сообщил он. – В канале рядом.

Страж порядка сначала опешил, потом велел показать ему труп. Быстрым шагом люди добрались до места, где исследователь увидел мужское лицо.

- Здесь ничего нет, - развёл руками полицейский, склонившись над тёмной водой.

- Но я видел! - воскликнул мужчина.

- Я вам верю. Утром прикажу прочесать весь канал. Может, унесло течением?

- Здесь почти нет течения, - пробормотал учёный.

Ему на ум пришла одна неприятная мысль, но говорить об этом вслух исследователь не стал.

- Скажи мне: у вас там, в океане, есть семьи? – спросил он на следующий день у русалки.

- Конечно. Такие же, как и у вас. Видел бы ты наших детей…

- Откуда ты так много знаешь о людях? – поинтересовался вдруг мужчина.

- Из воды видно намного больше, чем в воде, - загадочно ответила она.

- А у тебя был муж?

- Нет, я так и не успела завести семью. Но у меня были отец и мать, которые теперь тоскуют без единственной дочери.

- Они знают, что ты здесь?

- Знают.

- Как они это узнали?

Русалка вздохнула.

- Прости, это тайна. О ней я не могу рассказать даже тебе. Ибо узнай люди этот секрет, мы будем беззащитны в будущем, когда вы захотите взять власть и над морями.

Непрошеная мысль пришла к учёному – добиться раскрытия этой тайны помог бы голод. Но он тут же отогнал её прочь.

- Даже это бы не помогло, - грустно вымолвила русалка.

- Ты читаешь мысли?!

- Не мысли, а сердце. Это больше, чем мысли.

- Прости меня. Я бы никогда не сделал так.

- Знаю. Иногда плохие мысли приходят даже к хорошим людям помимо их воли. Главное уметь не дать им власть над собой.

- В незапамятные времена, когда в только что сотворённом мире не было ещё ни людей, ни земли, в небесах жили Боги, - рассказывала как-то русалка. – И однажды Повелитель Льда и Холода явился к Верховному Богу.

- Создали мы себе жилище в облаках, Владыка, - сказал Бог Холода. – И ныне Облачный Замок высок и прекрасен. Но одиноки мы бываем в его огромных залах, ибо для Шестнадцати он слишком велик. Однако мир наш ещё более огромен. Если спуститься вниз, то глазам нашим предстаёт Великий Океан, что создала когда-то моя сестра, Богиня Воды. Пусты и темны глубины океана. Позволь же мне сотворить там существ, коих я давно уже создал и воспитал в своих думах.

- Океан принадлежит моей прекрасной супруге, Владычице Воды, - остановил его Верховный Бог. – Мне по душе твой замысел, но испрашивать позволения ты должен у неё.

- Согласен с вами, Владыка, - кивнул Бог Холода и удалился.

Сестра с восторгом выслушала его. И были ими созданы первые живые существа в этом мире – тритоны и их жёны-русалки.

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Автор под ником Макс_Артур

Легенда о русалке

(окончание)

 

Множество серебристых и радужных пузырьков разбросала Богиня Воды по волнам океана. И когда взошедшее Солнце согрело их своими лучами, появилась из них наша славная раса. А чтобы было чем питаться Детям Океана, Владычица Океана сотворила донные растения и водную живность: рыб, моллюсков и многих других. А ещё некоторых создала она по совету Бога Мудрости, дабы тритонов и русалок не стало слишком много…

Учёный осторожно взял за руку русалку. Рука её была тёплая и ничем не отличалась от людской, как и глаза.

- Чудесная история, - прошептал мужчина. – А что было дальше?

Глаза русалки стали печальными.

- А дальше были войны и кровь. Тритоны ничем не отличаются в этом от вас, людей. Лишь в последние века наши разрозненные народы объединились перед лицом нового врага.

- Какого?

- Людей. Скоро вы начнёте осваивать не только поверхность, но и глубины океана.

- А вы способны дать отпор этому?

- Только не силой оружия, - ответила русалка и надолго замолчала.

Настала осень. Когда в один из пасмурных дней учёный зашёл к русалке, она была необычно печальна. Это встревожило мужчину.

- Что с тобой?

- Ничего страшного, - тихо вымолвила она. – Наверное, это всё осень. Когда она приходит, море становится холодным и нам приходится все дни проводить в жилищах, рядом с тёплыми источниками.

- Озеро может подогреваться снизу. Не беспокойся об этом. Здесь много тропических рыб, которые так же любят тепло. Мы не позволяем им страдать от холода.

- Надеюсь… - её прекрасное лицо озарилось слабым подобием улыбки.

- Знаешь, теперь я стал верить старинным сказкам, - произнёс учёный. – Когда узнал тебя. Ты словно пришла из них.

- Это хорошо. В сказках гораздо больше правды, чем думают даже те, кто сочинил их.

- Скажи мне, почему в давние времена часто видели русалок, но о тритонах, ваших мужьях, почти ничего не известно?

- Русалки гораздо чаще поднимаются к поверхности. Мы любим солнце. Иногда мы сидим на камнях и просто нежимся в его лучах. Жаль только, что мы не можем долго быть на воздухе. А ещё в вышине живут наши друзья, дельфины. Они так же умны, как и мы с вами, только не говорят.

- А тритоны разве не бывают с вами там?

- Им нет дела до красоты природы, - вздохнула морская красавица. – У них свои заботы. Больше всего они любят охотиться.

- Но вы же не едите рыб, - удивился исследователь.

- А они брезгуют нашей пищей, водорослями.

Он нежно гладил её чудесные волосы. Русалка положила голову ему на плечо. Так они сидели довольно долго.

- Скоро я покину тебя, - вымолвила она. – Мне недолго осталось?

- Почему? – ужаснулся учёный.

- Другие русалки, что попадали к вам в старину, прожили в неволе гораздо меньше. Это твоей доброте я обязана столь долгой жизнью. Мне нужна открытая вода. Я ею дышу. Здесь же вода безжизненна.

- Я могу велеть, чтобы морскую воду привозили чаще.

- Это не поможет. Мне нужен океан…

Исследователь молчал, погрузившись в свои мысли. Они казались ему совсем не хорошими, но в этот раз он не спешил отгонять их прочь.

- Но я всё равно благодарна тебе за те часы, что мы провели вместе, - нежно сказала русалка. – За то, что ты был мне… больше чем другом.

- Я освобожу тебя, - сказал вдруг мужчина.

- Ты не сможешь! – ужаснулась она. – Не стоит рисковать собой. У тебя впереди много лет.

- Пусть меня схватят, но я хотя бы попытаюсь, - угрюмо произнёс он.

Ночью аквариум охранялся. Правда, сторожем здесь был двоюродный брат смотрителя, ещё более пожилой человек. Однако не в нём была главная опасность.

Учёный долго сидел один в тёмной лаборатории. Он и принял решение, и решился, просто надо было выбрать лучший из вариантов. Наконец, мужчина поднялся, запер дверь снаружи и зашагал к зданию аквариума. Ещё никогда в жизни он не совершал ничего героического.

- Добрый вечер, - приветствовал его старик-сторож. – Пришли к своей красавице?

- Конечно. Сложите руки перед собой.

- Что?

- Сложите руки перед собой.

Старик так и сделал, с интересом наблюдая, что будет дальше. Он, похоже, не подозревал никакого подвоха.

Учёный набросил на хрупкие руки старика петлю и быстро затянул.

- Что вы делаете? – сторож задохнулся от ужаса.

- Пойдёмте со мной.

Заперев старика в одной из кладовок, учёный вбежал к русалке. Та, кажется, уже поняла, что происходит.

- Разреши нести тебя на руках?

- Буду рада, - игриво сказала ему красавица.

Так, держа перед собой её довольно лёгкое тело, он и выбрался из здания. Ночные улицы тускло освещались газовыми фонарями. На некоторых перекрёстках дежурили полицейские, главное было не попасться им на глаза с такой ношей. В трёх кварталах был канал.

Редкие прохожие останавливались и глядели вслед учёному, что держал на руках невиданную хвостатую девушку. Многие знали и видели русалку. Один из прохожих заступил дорогу.

- А ну верни её на место, - сказал вдруг он.

- Дай пройти, - миролюбиво сказал учёный.

- Ты меня слышишь?

Спасение пришло неожиданно от самой русалки. Он извернулась на руках так, что учёный едва не выронил её на камни мостовой, а потом впилась пальцами с длинными ногтями прямо в лицо недотёпы. Человек завыл и бросился наутёк, закрывая рукой один глаз.

Вот и канал. На этом месте им придётся прощаться. Мужчина положил русалку на край, сел рядом с ней, свесив ноги к воде.

- Где-то чуть дальше я видел тритона, - беззаботно сказал он, но голос его дрогнул.

- Наверное, мой отец. Он будет рад увидеть меня. Если бы я могла чем-то отблагодарить…

- Не стоит. Я сделал то, что должен был.

Глаза учёного стали влажными. Он закрыл их рукой.

- Улыбнись, - сказал вдруг она и отняла руку.

- Жаль, что мы не в сказках… - глухо проронил исследователь.

Кто-то прошёл за их спинами, но потревожить не посмел. Подумал, видно, что какая-нибудь влюблённая парочка расселась у канала.

- Я хотела задать тебе последний вопрос?

- Какой?

- Зачем ты освободил меня? Чтобы избавиться от чувства вины, так как не уберёг жену?

Мужчина улыбнулся своей русалке.

- Нет. Потому что люблю тебя, - прошептал он.

Она обвила его шею руками и подарила учёному долгий сладкий поцелуй.

- Если бы ты могла сбросить хвост, ты бы сделала это ради меня? Как в сказках, – спросил он тихонько.

- Конечно.

Теперь он целовал её.

- А ты стал бы дышать водой и носить хвост ради меня?

- Да.

Так они и провели время до самого рассвета. Учёный первым отстранился от жарких губ красавицы.

- Время прощаться, любовь моя.

- Не забывай меня, - сказала в ответ русалка.

- Никогда.

Она соскользнула с края, а потом только хвост мелькнул в воде канала. Учёный ждал, что она появиться ещё раз. Он хотел посмотреть в её глаза в последний раз. Но этого так и не случилось.

Безумно хотелось спать. Мужчина бросился на кровать, что стояла в углу лаборатории.

А затем появилась она. Русалка шла к нему через комнату.

- Как в сказках, - сказала она.

Красавица была в платье цвета морской волны, что открывало стройные ноги в изумрудных туфельках. И девушка шла к нему.

Учёный подвёл её к окну и они долго смотрели на море, куда теперь ей уже никогда не вернуться. И всё это ради него.

Вдруг дверь лаборатории высадили, будто ударив тараном. Трое полицейских ворвались внутрь. Один из них направил мушкет на учёного.

- Ты арестован! – прогремел голос.

Четверо людей вошли в узкие двери, неся на плечах большую бочку. В ней плескалась морская вода. Схватив русалку, они затолкали её внутрь, достали деревянные колотушки и стали забивать крышку. Удар за ударом.

На учёного надели кандалы и вели к дверям. Он обернулся и кричал им:

- Она не может так дышать! Ей теперь нужен воздух!

Никто не слушал арестованного. А его возлюбленная умирала в тесной бочке, под мерный стук колотушек.

Учёный проснулся. Его подушка была вся в слезах.

Что-то не так. Стук повторился снова. Гулкий стук деревянных колотушек по бочке.

- Откройте, полиция.

Стучали в дверь.

Мужчина сорвался с места, пробежал между рядами маленьких аквариумов, взобрался на большой шкаф. Над ним было окно. Он разбил стекло кулаком, поранив руку. Потом выбрался наружу.

Учёный бежал прочь от преследовавших его полицейских. Они грозили ему стрельбой, но пока не решались спустить курок. На улице было слишком много прохожих. Вот когда прохожие так нужны!

И тут исследователь понял, что бежит к набережной.

Взобравшись на перила, он стоял, покачивая руками.

- Остановись! – кричали ему полицейские. – Ты арестован.

Учёный посмотрел назад, покачнулся, и упал вниз, подняв фонтаны брызг. Трое блюстителей порядка, оставив мушкеты, прыгнули вслед за ним.

Он отплыл от берега почти на милю. Силы покидали учёного, но полицейские плавали быстрее. Они были полны решимости схватить беглеца. Только что-то помешало им.

Чьи-то тёмные тела появились под водой. Один за другим вскрикнули полицейские, и вода окрасилась кровью, что переходила от одной волны к другой.

Исследователь с трудом сделал несколько гребков, но сразу же выдохся и теперь неподвижно висел в воде. Он знал, что не уплывёт от этих новых преследователей.

Сильные руки схватили его, утащили под воду. От неожиданности мужчина сделал полный вдох тяжёлой морской воды. На глаза его пала темнота и больше он ничего не помнил.

Когда исследователь очнулся, одежда его была сухой. Учёный лежал в странной подземной пещере, на ковре из сухих водорослей. Далеко вверху, в полумраке, виднелся неровный каменный свод.

Над ним склонилось лицо русалки, которое он уже никогда не мечтал увидеть. Лёгкий коралловый обруч охватывал её прекрасные волосы, в ушах были серьги из маленьких затейливых раковин, на шее – жемчужное ожерелье с синими и серыми зёрнами. Теперь русалка выглядела не просто разумным созданием, а казалась одной из тех Богинь, про которых сама рассказывала ему.

- Где я?

- В безопасности.

- Ты нашла свою семью? – спросил мужчина.

Русалка улыбнулась.

- Теперь ты - моя семья, - ответила она.

Воздух здесь был тяжёлый и пах морем, как будто и был солёной морской водой.

Учёный поднялся на ноги. Его возлюбленная осталась сидеть, глядя на него снизу вверх.

Позади себя мужчина обнаружил маленький дом, словно бы составленный из скальных камней. Из окна лился мягкий зелёный свет. Он осмотрелся – посреди огромного подводного грота был маленький островок, специально для него устланный сухими водорослями. Со всех сторон этот клочок подводной суши окружала вода. И оттуда, из воды, на человека были устремлены сотни взглядов.

Существа с туловищами мужчин и женщин и с рыбьими хвостами глядели на него, как на диковинное животное. В руках у многих из них были сосуды, заполненные зеленоватым сиянием. Учёный догадался, что светятся крохотные водоросли. Здесь не мог гореть огонь.

- Наш король велел поселить тебя здесь, - промолвила русалка.

Он стоял и размышлял о том, что ждёт его теперь. Потом отбросил все мысли, сел рядом со своей возлюбленной и обнял её за плечи.

Учёный улыбнулся. Теперь у него впереди было много лет, чтобы думать.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

24 июня - Иванов день

Мария Дюричкова

Буй-волк

 

Случилось это где-то далеко, а может, не так уж далеко, но очень давно – а раз давно, то значит, и далеко. В общем, жила когда-то одна женщина, звали её Вакеша, и была она знахаркой и вещуньей. И чего только она не знала, чего не умела! Умела лечить раны открытые и закрытые. Знала траву, которая открывает клады. И ещё такую траву знала: если сунуть её в правый сапог и кого-нибудь этим сапогом ударить, тот сразу разольётся лужей дёгтя. Много тайн знала Вакеша, но ей всё было мало. Так уж это бывает: у кого много, тот хочет иметь ещё больше, а кто много знает, тот хочет ещё больше знать.

Прочла Вакеша в чародейской книге, что есть на свете трава, которая может превратить кого хочешь во что хочешь. Цветёт эта трава раз в семь лет. Нужно сорвать её в ночь на Яна Купалу, в самую полночь, положить на язык и проглотить.

Высчитала Вакеша, что теперь как раз тот самый седьмой год, когда этот цветок распускается, и пошла по нехоженой тропе, которую подсказала ей эта чародейская книга. Пришла она на заповедный луг посреди глухого леса, тысячи цветов переливались там всевозможными красками. Ходила Вакеша среди цветов и с помощью чародейской книги нашла-таки тот волшебный цветок: был он пёстрый как бабочкино крыло. Присела она перед этим цветком и стала ждать. Как только звёзды показали полночь, она сорвала цветок, положила на язык и проглотила. И не заметила, что к пёстрому цветку прилипло зёрнышко волчьего мака – проглотила его вместе с цветком. Проглотить зёрнышко волчьего мака в такую ночь – большая беда, даже для мудрой Вакеши. Вскоре Вакеша заметила, что она забеременела.

Пришло время, и родился у неё мальчик. Но только какой странный! Ходить начал чуть ли не в первый день, уши – остроконечные, торчком а рот полон зубов. Нрав у мальчика был мрачный, замкнутый, а брюхо ненасытное. Ел, что придётся, а если его дома не было – значит, он непременно где-нибудь по лесу бродит в поисках съестного. У Вакеши в тёмном углу избы было волшебное окошко. Подойдёт она к нему, дохнёт на стекло и сразу видит, где мальчик и что он делает.

Однажды заглянула она в это окошко. И увидела дальний косогор, а на нём своего сына, который глодал что-то. Вгляделась она получше и помертвела от ужаса. Мальчик обгладывал волчий корень! Выходит, сбылось то, чего она давно уже опасалась: сын её – буй-волк, оборотень.

Стала она варить ему всякие целебные зелья. Если б он их пил, может, ей бы и удалось переменить его буй-волчью натуру. Только мальчик тайком выливал их на землю, а сам всё чаще уходил на косогор искать волчий корень. А когда возвращался оттуда, то злобно скалил зубы, и глаза у него горели красным огнём. Вакеша от этого очень страдала, и про себя иначе его не называла как буй-волком, хотя у него было своё имя: Матей.

Пришёл раз к Вакеше странник откуда-то из дальней деревни и не застал её дома. Буй-волк в ту самую пору вернулся с косогора, втащил беднягу в избу и сожрал его.

Воротилась Вакеша домой и увидала в сенях ременную сумку.

- Кто это к нам пришёл? – спрашивает.

- Никого не было, - буркнул буй-волк.

- А откуда сума на лавке?

- Ах, сума! Я её нашёл. На косогоре нашёл, она у пенька валялась. Видно, кто-то её там забыл. Я и взял, думал, пригодится вам для трав и кореньев.

«Что это он так разговорился? – удивилась Вакеша. – Иной раз слова из него не вытянешь, а тут вдруг..!»

- Ты ведь знаешь, сынок, люди к нам ходят за советом и помощью.

- Ну и пускай себе ходят, мне они ни к чему-у-у! – проворчал буй-волк, и из горла у него вырвался хриплый вой, как у настоящего волка.

«Придётся мне глаз с него не спускать, - подумала Вакеша. – Пока я с ним рядом, он не посмеет людей обижать.»

Однако легко сказать, глаз с него не спускать! То её к больному позовут, то травы пора собирать, то на речку нужно, бельё постирать. А как вернётся домой, то и дело находит в избе чей-то посох, или корзину, или постолы. Всё чужие, незнакомые вещи. Станет она выспрашивать буй-волка, чьё это, а тот даже отвечать не хочет, только засмеётся так, что в горле у него заклокочет. И вид у него зловещий, глаза горят, ноздри раздуваются. Не нужно быть вещуньей, чтобы догадаться, что здесь без неё делается что-то страшное.

Тогда Вакеша вообще перестала выходить из дому. Каждого, кто к ней придёт, она норовила спровадить поживее – только бы буй-волк не увидал.

Однажды буй-волк опять ушёл на косогор, мать видела в волшебном окошке, как он там лакомится волчьим корнем. И тут пришла к ней девочка-сирота. Хозяин, у которого она служила, послал её дрова пилить, пила сорвалась и полоснула её по руке. Рана загноилась и никак не затянется. Вакеша ввела девочку в дом и наложила ей на порез целебные травы. Не успела она рану перевязать – буй-волк кричит со двора:

- Мама, кто там у нас?

- Да кому у нас быть, Матейко! – Вакеша выбежала ему навстречу, а дверь за собой заперла, уж больно ей не понравился голос буй-волка на этот раз.

- От меня, мама, не скроете! Я был на косогоре и глядел оттуда на наш двор. Двое вас по двору ходило, двое!

- Верно, была тут девчушка с порезанной рукой, так она давно уже ушла.

- Не ушла! Иначе не стали бы вы дверь запирать! Уйдите, мама, с дороги!

- Не уйду, сын мой.

Буй-волк оттолкнул мать от двери и попытался её взломать. Но дверь не поддалась, была она толстая, дубовая. Тогда побежал буй-волк в сарай за ломом. А Вакеша поспешно вошла в дом, даже дверь за собой не заперла. Положила девочке на голову ладонь и превратила её в иглу. В иголку нить вдела, села к окну и принялась фартук чинить. А буй-волк тут как тут, уже в дверях.

- Ну что, видишь, нет здесь никого! – говорит ему мать.

- А только что был, непременно был! Человечиной пахнет! Вы меня её лишили, мама! Но это в последний раз, слышите?

- Слышу, сын мой! – говорит Вакеша. Воткнула она иглу в передник и стала рыться в травах, которые у неё были повсюду: на подоконниках, в ящиках и на балках. Нашла она траву, которую искала, и вложила её в правый сапог. Обула сапоги, будто она в деревню собралась идти, подошла к буй-волку и говорит:

- Твоя правда – сегодня это было в последний раз, сын мой, который не по своей вине родился буй-волком.

И правым сапогом, в который она только что вложила колдовскую траву, она ударила буй-волка по лодыжке.

Взвыл буй-волк страшным волчьим голосом, пал на землю и разлился лужей дёгтя.

А Вакеша снова превратила иглу в девочку и говорит ей:

- Не успела я тебе рану перевязать, покажи-ка мне её, дитя моё. А то, если хочешь, и вовсе оставайся у меня, ты сирота, и я сирота. Вдвоём нам веселее будет.

Так и осталась девочка у Вакеши, и они быстро привыкли друг к другу, им было хорошо вместе. Вакеша научила её многому из своего искусства, но не всему, нет, далеко не всему. Она ведь знала, что не всякий человек выдержит бремя познания, и что цена, которую приходится платить за познание, бывает жестокой.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

27 июня - Всемирный день рыболовства

П. Крылов

Сильнее смерти

 

К середине августа занепогодило. Низкие серые тучи медленно ползли над землёй. Солнце показывалось редко. Моросил, шёл и лил дождь.

Земля вспухла, как распаренная, и из неё бурно пошли сорняки. Было тепло. На улицах города в канавах образовались ручьи. Воздух был пропитан влагой, превращавшейся к ночи в туман. Люди не вылезали из плащей и резиновых сапог.

Дед Василий занедужил...

И то сказать, и в более молодые годы от ревматизма не знаешь куда деваться, ну а семидесятилетнему старику так прямо невмоготу, своей волей на кладбище запросишься.

Тяжко вздыхая, изредка кряхтя, дед ворочался на своей жёсткой постели и с досадой отмахивался от вопросов снохи, заходившей несколько раз в день проведать больного.

Вечером к деду после работы забегал дружок - шестидесятипятилетний, юркий и суматошный дед Михайла. С дедом Василием их связывала сорокалетняя совместная работа на заводе и столь же длительная страсть к рыбной ловле.

- Погода - чистая Англия! - входя и отряхиваясь от дождя, говорил Михайла. - Ну ты как, Вась? Скоро поправишься? Гляди-ка, сазан вот-вот браться начнёт... Не упустить бы.

- Наши-то ходят? - спрашивал дед Василий.

- Знамо, ходят. Да что толку-то! Приносят полны сапоги воды да ершей по тройке... Позавчера Лёнька Грачёв с палаткой на реку вышел... Просидел до ночи другого дня...

- Ну и что? - повёртывал голову дед Василий.

Михайла не торопясь набивал трубку, подходил к окну, закуривал, и, глядя на дождь, неодобрительно покачав головой, садился на стул.

- Один бор за сутки, - наконец сообщал он.

- Чей бор?

Михайла глубоко затягивался, поворачивал голову к открытой форточке, выпускал громадный клуб дыма, некоторое время смотрел в потолок и уж потом негромко:

- Сазаний бор... с обрывом лески.

Дед Василий делал на кровати резкое движение, морщился и с превеликой досадой хрипел:

- Тоже мне охотник! Пятьдесят, дураку, стукнуло! Говорил ему не раз: купи катушку! Так нет. А потом на обрывы жалуется...

Надолго замолкали, слушая шум дождя за окном. Так сидели до сумерек. Потом Михайла молча зажигал керосинку, ставил на ней чайник. Подходил к вешалке, где висел его мокрый плащ, вытаскивал из кармана свёрток. Развёртывал - появлялись стакан густого мёда и небольшая связка баранок. Суматошно семеня ногами, но бесшумно Михайла носился от шкафа к столу. Доставал посуду, хлеб и, нашарив на окне банку солёных грибов, говорил:

- Ну, хватит скучать, Вась. Давай я тебя лечить буду. - Смахнув лежащие на тумбочке порошки, Михайла пододвигал её к постели Василия, ставил чайные стаканы, грибы, мёд и баранки. Снимая закипевший чайник с керосинки, Михайла принимался угощать грибами деда Василия.

- Не хочу... Не буду... - кряхтел тот. - Душа не принимает.

- Не принимает и не надо! - соглашался Михайла. - Мы её, душу-то твою, чайком с мёдом пуганём. Глядишь, она и воспрянет.

Выпив два стакана чаю с мёдом и раскрошив баранку, дед Василий задрёмывал. Михайла, поправив на нём одеяло, прикрывал форточку, надевал плащ и уходил домой.

На четвёртый день деду Василию похужело. Он перестал есть и пить. Вызванный снохою районный врач нашёл резкое ослабление сердечной деятельности. На вопрос снохи "выживет ли дед?" врач неопределённо ответил, что до ста лет доживает примерно один человек из двухсот пятидесяти тысяч...

Вечером пришёл сын, сутками пропадавший на заводе по причине срочного заказа. Дед Василий открыл глаза, посмотрел на сына и чуть слышно проговорил:

- Ступай... работай... Не умру я, Петька... рано ещё...

Наутро, чуть свет, забежал Михайла. Дед Василий был в забытьи и на приветствие друга не ответил. Сноха дежурила у постели больного непрерывно.

Смахнув непрошенную слезу, Михайла потрусил на завод.

Тоскливо тянулось время. Дыхание деда ещё улавливалось. Сноха щупала руку старика, поправляла одеяло. Вспоминала, как суровый свёкор расправился с сыном - её мужем, когда тот, придя домой пьяным, вздумал "поучить" жену кулаками.

- Не умеешь - не пей! - резко отрезал тогда дед Василий сыну, отлетевшему от его удара в угол комнаты. - Герой! С бабами воевать!

С тех пор муж ни разу не приходил домой нетрезвым, а о кулаках и помину не было. И сейчас, глядя в исхудавшее лицо деда Василия, сноха, бабьего любопытства ради, старалась представить, каким мужем был он для своей покойной жены.

Вечером после работы Михайла прямо к дружку. Отослал домой сноху, сказав, что будет ночевать у Василия.

Раз пять ночью он вставал, щупал руку друга: тёплая - значит, жив. Один раз услышал, как Василий в бреду чуть слышно прошептал:

- Тише, окаянные! Леску порвёте!

Ночью дождь перестал. Небо очистилось. На востоке появилась розовая полоска. В пять часов утра пришла сноха, сотворила завтрак, накормила Михайлу и отпустила на завод.

Погода определённо менялась. В открытое окно нёсся птичий гомон. Робко заглянули солнечные лучи. По небу быстро неслись облачка. Раза два снохе показалось, что дед Василий во сне улыбается. Однако неподвижность тела не оставляла сомнений в тяжёлом положении больного.

Вдруг, часов в десять дня, Славка (сын того самого Лёньки Грачёва, что сутки по дождю сидел из-за одного бора с обрывом лесы) подбежал к приоткрытому окну и звонким голосом завопил:

- Деда, а деда! Чего лежишь? Сазаны берутся! Папка четырёх принёс, здорове-е-нные!

- Брысь, окаянный! - кинулась к окну сноха. - Не видишь, дед помирает!

Славка разом сник. Глядя на сноху, робко сказал:

- Батька послал сказать... Дед-то сазанов любит.

Славка от окна бегом. Сноха обернулась и обмерла. Дед сидел на кровати бледный как смерть и ввалившимися глазами смотрел в окно.

- Распогоживается, - чуть слышно прошептал он. - Чайку бы, что ли, дала.

Ошалевшая от неожиданности, сноха, не веря глазам, заметалась по комнате. Зажгла керосинку, поставила чайник, стакан сметаны, захватила из миски стопку оладьев. Трясущимися руками расставила на тумбочке, боясь взглянуть на деда. Сверлила мысль: "А ну как сейчас помрёт? Бывает, поднимется, поговорит да и преставится... Что делать-то? Пете на завод, что ли, позвонить?"

Украдкой глянула на деда. Увидела, что тот неотрывно смотрит на удочки на стене.

- Чай готов, батюшка... И оладушков со сметанкой скушайте. Как вам налить - с мёдом или с сахаром?

- Давай с мёдом, - прошелестел дед.

Выпив стакан крепкого чая с мёдом и съев тройку оладьев, дед устало повалился на подушку и тотчас уснул.

Сноха бегала к себе, готовила обед, просила соседку сходить на базар. Дело уж к вечеру, а дед всё спит да ещё всхрапывает. К пяти часам вечера явился дед Михайла. Сноха рассказала о случившемся. Глаза Михайлы радостно сверкнули:

- Спасибо, Петровна, за добрые вести! Беги домой, я теперь с ним сам управлюсь. Завтра выходной, так я здесь и заночую...

Сноха ушла. Михайла развернул принесённый с собой свёрток с немудрящими припасами стариковской кухни, в числе которых была рыбина килограмма на два. Вышел в сад, почистил рыбу, нашёл сковородку и стал жарить.

- Лёньку видел? - послышался с кровати слабый голос деда Василия.

- Видел, - обрадованно подбежал к постели Михайла. - Четырёх взял! Одного - килограмма на четыре. Мне дал небольшого. Славка ему сказал, что ты болен. Вась, я его поджарю - пообедаем.

- Сколько боров было, не сказывал?

- Говорит, восемь боров было и все до солнца. Три обрыва и один сход...

- О господи! - застонал дед Василий.

- Ты что, Вась? Может, перевернуть тебя?

- Поди рыбу переверни, - сердито огрызнулся дед Василий. - Ишь, чаду напустил. Повар!

Михайла рысцой к сковородке. Перевёртывая рыбу, приговаривал:

- Ты, Вась, не робей. Завтра выходной у меня. Мы с тобой целый день вместе. Сейчас закусим.

- Кашу варил? - строго спросил Василий.

- Каку кашу? - удивился Михайла.

- Каку, каку! Ты что, аль забыл, на что сазанов ловят? И пшеницу не парил?

- Да как же это? - растерялся Михайла. - Больной же ты!

- А ты что, доктором стал? Рыбу ловить уж бросил? - сердился дед Василий.

- Ну что ты, Вась. Бог с тобой! Вот сейчас рыбу дожарю и следом пшеницу с кашей поставлю. Всё в аккурат сделаю.

- Куда штаны дели? - строго спросил, поднимаясь с постели, дед Василий.

- Сейчас найдём, - заметался Михайла. - Сам знаешь, бабьи похоронки искать - горе сущее. Стой, вот они, на диване. Да лежи ты, господа ради! Куда тебя подняло?

Однако дед Василий дрожащими руками натягивал брюки и застёгивал ворот рубахи.

Михайла тем временем разыскал трёхлитровую кастрюлю и поставил парить пшеницу.

- Обедать-то будем аль в приглядку играть? - капризничал дед Василий.

- Сей минут, Вась. Как насчёт "живительной"?

- Мне двадцать пять граммов налей.

Михайла достал из шкафа "живительную", строго отмерил четверть стопки и, подавая другу, поздравил:

- Ну, Вась, с выздоровлением! А уж я-то рад! Я рад!

Выпив водки, дед Василий ошалело посмотрел на потолок, понюхал корочку хлеба, и принялся за рыбу.

- Вот поймаем штук по семь, тогда и радуйся, - негромко сказал он Михайле. - А то тоже мне рыболовы: из восьми боров четырёх ловят...

- Правильно, Вась, у нас сходов не будет! Дай-ко я тебе ещё подложу. Рыба - она, брат, пользительная...

- Ослаб я, - доедая рыбу, сказал Василий. - Лягу обратно, посплю, а ты за своей снастью сходи и мою приготовь...

- Ложись, ложись! Всё сделаю. Будь спокоен. И пшеницы напарю, и каши сварю, и домой сбегаю. Спи!

Дед Василий кряхтя растянулся на кровати. Отвернувшись от света, накрылся одеялом и тотчас уснул.

Пришедшие наутро сын и сноха увидели на двери дедова дома замок, а на закрытом окне записку: "Придём к вечеру. Петровна, купи маргарину. Миша".

Сын только руками развёл.

Был ясный, тихий, безоблачный августовский день.

 

1965.

[Chanda 14]

Сказка для Vilvarin

Лена Максимова.

Сказка про кошку.

 

Максим спал в коляске, а я сидела рядышком на травке и читала книгу. Хорошенькая полянка, рядом речка, лес, неподалеку небольшая деревенька. Мы часто гуляем в этих краях - от дома недалеко. Так уж повезло нам - жить в доме с видом на лес.

Кошка, трехцветная пушистая красавица, пришла из леса. Потерлась о мои ноги. Потом громко сказала: «Мыр» - и залезла ко мне на колени. «Ничего себе наглые кошки пошли», - подумала я и попыталась стряхнуть с себя животное. «Ничего себе негостеприимная какая», - наверное, подумала кошка, но вслух сказала только: «Мыр» - и вцепилась когтями мне в брюки.

«Действительно, что это я какая-то негостеприимная?» - подумала я и подвинула кошке шоколадку. Гостья посмотрела на меня с укоризной. «Ну, извините, - пожала я плечами, - чем, как говорится, богаты… Ты же вон вообще с пустыми рука… лапами пришла». Кошка, наконец, разжала когти – действительно пустые. Вздохнули хором, каждая о своем.

А ничего так кошка, чистенькая, видно, что не уличная. Ладно, пусть лежит. Приду, кину брюки стирать, мало ли какая грязь… И снова укоризненный кошачий взгляд.

Я уткнулась в книжку, на коленях мурлыкал теплый клубочек, в коляске спал сын… практически идиллия.

- И все-таки чего-то для идиллии не хватает, - сказала я.

«Я бы даже сказала кого-то», - подумала кошка.

- Ну, знаешь что, вот ты хоть не начинай, - огрызнулась я.

«А я чего, я вообще кошка, и мои мысли – плод твоей буйной фантазии», - прикинулась валенком кошка.

Я встрянула головой. Умение читать кошачьи мысли – это уже плохой знак. Кошка прикрыла глаза и ничего не подумала. Она спала, свернувшись клубком у меня на коленях.

Через какое-то время заворочался Макс, просыпается… Надо собираться и идти в сторону дома, скоро обед. Кошка снова попыталась зацепиться за мои брюки, но я решительно стряхнула ее на землю.

- Пока-пока, красавица, нам пора.

Но кошка и не думала оставаться, она побежала следом за нами. Вот еще не хватало.

- Иди домой! - решительно сказала я. - Ты где живешь-то, в лесу что ли?

Кошка презрительно посмотрела в мою сторону.

- Может, в деревне? Уж не из города же ты сюда бегаешь гулять.

Кошка с невозмутимым видом бежала рядом. Ну вот, увязалась. Потеряется ведь, жалко. Может, через деревню пройти? Если она местная, поди признает кто-нибудь.

Я свернула в сторону деревни. Макс сидел в коляске и смотрел по сторонам. Увидев бегущую рядом кошку, что-то радостно залопотал. Животное улыбнулось. Что?! Нет-нет-нет, кошки не улыбаются и не думают, это мне, наверное, голову напекло.

То, что было когда-то обычной деревней, превратилось в коттеджный поселок. Посреди улицы торчал красно-синий телефонный автомат, на домах висели спутниковые антенны. «Надо же, технический прогресс добрался и сюда. А мне Интернет нормальный провести не могут», - вздохнула я. Впрочем, несколько старых деревянных, но ладных домиков еще осталось.

Хозяин одного из таких, маленький сухонький старичок, сидел на завалинке и курил что-то очень крепкое. Табак, махорку? Я решила не подходить близко и уже собралась спросить, не знает ли он, чья это кошка.

- Гляньте-ка, Мурка гостей привела, - засмеялся дед. Я укоризненно посмотрела на кошку. Та показала мне язык и радостно побежала к деду. Что?! Я положила ладонь себе на лоб. Точно, горячий. Домой-домой-домой.

- Хорошо, что ваша кошка нашлась. Пока, Мурка, больше не убегай, - сказала я и собралась ретироваться.

- Ну что ж ты сразу уходишь-то? - крикнул мне дед и выкинул свою вонючую папиросу. - Посиди хоть, отдохни.

«Какое отдохни, насиделась уже, мне ваша кошка все ноги отлежала», - подумала я. А вслух сказала:

- Спасибо, нам домой уже пора.

- Да посиди пять минут, успеешь домой-то. Тебе котенка не надо? А то у нас Мурка пять штук принесла, куда вот их девать? Говорила мне бабка – утопи, а у меня, понимаешь, рука не поднялась. Ну, маленькие ж, беззащитные. А отдать некому – всю деревню уже котятами снабдили, - вздохнул дед. Из калитки выскочил пушистый колобок месяцев трех от роду и помчался за соседской курицей.

Я посмотрела на Макса, он сосредоточенно грыз ремень безопасности. Ну, ладно, несколько минут и правда можно посидеть.

- Ты с кем там болтаешь опять? - раздался женский голос со стороны дома. Я обернулась, у калитки стояла старушка, на руках у нее сидел котенок.

- Да Мурка гостей привела, - ответил ей дед. - Котенка вот пытаюсь пристроить.

- Спасибо, но у меня ребенок… - попыталась возразить я.

- А ребенку с котенком веселее будет! - нашелся дед.

- Да-да, - подтвердила его супруга.

Кошка притворялась, что спит.

По улице шел молодой мужчина и нес убежавшего за курицей котенка. Вид у него был раздраженный.

- Сосед новый, ругаться идет, - расстроилась бабушка. - Говорила тебе, утопи!

Кошка недовольно дернула хвостом.

- Ваш?! - грозно спросил мужчина.

Дед развел руками:

- Чего натворил? Курица-то жива?

- Какая курица? – удивился мужчина. - Я кур не держу. Собаку мою сторожевую в будку загнал, - потом вдруг засмеялся. – Нет, это ведь какой позор – котенка испугался! Придется другого пса брать.

Котенка он во время разговора сунул мне в руки.

- Это не мой, - попыталась возразить я.

Котенок вцепился когтями мне в коленку. Макс засмеялся и потянул к нему руки. Начинается…

- Нет-нет, я его не возьму, мне некуда, - сказала я, но меня никто не слушал. Хозяин кошки беседовал с соседом про водопровод. Я попыталась незаметно встать и посадить котенка на лавочку, но тут завопил Макс – ему надоело сидеть без дела в коляске. Мужчины замолчали и посмотрели в нашу сторону.

- А это дочка ваша? - спросил сосед. - И внук?

Дед, который закурил очередную вонючую папиросу, закашлялся.

- Это гости, - ответил он.

Кошка переползла на колени к соседу. Сосед попытался ее стряхнуть, но она вцепилась когтями ему в брюки и сделала вид, что спит.

- Эээ… - не нашелся, что сказать на такое наглое поведение со стороны кошки сосед. Я хихикнула про себя. Оставленный мной на лавочке котенок смотрел на меня со слезами на глазах… Слезами?! Домой-домой-домой!

- До свидания! - попрощалась я.

- Уходите уже? - спросил сосед.

- А котенок как же? - спросил дед с укоризной.

«Да! А котенок?» - подумала кошка.

«А как же я?» - подумал котенок.

«Котенок!» - умоляюще смотрел Макс.

Я схватилась за голову.

- Вам плохо? - хором спросили хозяин кошки и сосед.

«Да, ей плохо! Что ты сидишь? Иди, проводи ее домой», - посмотрела на соседа кошка.

- Давайте я вас провожу, - предложил сосед.

- Не надо, - попыталась возразить я. - Я хорошо себя чувствую.

- Проводи-проводи, - высунулась из калитки хозяйка. - Мало ли что. Котенка не забудьте!

 

***

 

- Пять штук! И куда их девать? - спросил Влад в который раз. В саду катался клубок из резвящихся котят. Машка, их мамаша, преспокойно спала на лавочке.

- Михалыч уже давно всю деревню котятами снабдил. И куда теперь этих?

Из дома с боевым кличем выскочил Макс и помчался к котятам. Те сразу же бросились врассыпную. Макс остановился, на его личике было написано разочарование, которое тут же сменилось хитрющей улыбкой, и он направился к Машке. Та сделала вид, что не заметила охотящегося на нее Макса, и какое-то время терпела его тычки и прочие «нежности». Потом грациозно вскочила на забор и принялась наводить красоту.

- Не волнуйся, пристроим мы Машкино потомство, - улыбнулась я мужу.

«Слышала, Маш? - подумала я. - Сходи-ка в лес погуляй, может, встретишь там любителей кошек. Только не вздумай приводить симпатичных девушек! Поищи лучше хорошего молодого человека. У Влада сестра не замужем, и она как раз сегодня у нас в гостях».

«Будешь еще меня учить», - подумала Машка и улыбнулась.

 

Вы представляете, кошки умеют думать, улыбаться и еще неплохо разбираются в людях.

[Chanda 14]

Дея Душина

Сказка о драконе

 

- Уйди от меня! Кыш! Кыш, птица-перепончатая!

С этими словами принцесса храбро размахивала сковородкой перед мордой у дракона. Откуда в его пещере нашлась сковородка, Гролфимерйбурбрямплюмдер (для дорогих читателей можно просто Гоша) не знал. Процентное соотношения нахождения данного металлического предмета, поделенное на количество вещей на заданном секторе и его площадь, по всем законам должно было уходить не то что в ноль, а в отрицательную степень, но… Видимо, принцесса родилась не просто в рубашке, а еще и в сапогах, шапке и дорогой горностаевой шубе: она нашла сковородку и защищалась ей с видом заправского вояки. Не завидовал ее будущему супругу дракон, от всего сердца сочувствовал.

«Наверно, в человеческих самках это врожденное умение, как у нас выдыхать огонь», - подумал Гоша.

- Предупреждаю тебя, страхолюдина, если ты нападешь на меня – я буду защищаться, - визжала принцесса на всю пещеру, - но учти, дерусь нечестно: кусаюсь, брыкаюсь и царапаюсь!

Дракон подавился дымом, не в силах сдерживать смех.

- А если я просто спалю тебя? – наконец сказал он, когда вернулась возможность разговаривать.

Новизна мысли внесла некоторое замешательство в мыслительный процесс девушки, но она не долго находилась в смущении:

- Если ты вздумаешь плеваться огнем, то я тебя отсюда шваброй вытолкаю! – храбро заявила девушка.

Дракон осмотрелся. Нет, швабры в его пещеры вроде бы быть не должно! Хотя такая может и ее найти, если захочет. Вот позор будет, если его товарищи узнают о том, как его из собственного гнезда выкинула человеческая самка. Стоп! Дракон он или не дракон?!

- Я тебе вытолкаю! – злобно прошипел ящер, выпуская принцессе в глаза дым. Пока та откашливалась, он продолжил, - значит так, ты – моя пленница, а значит класс угнетенный. Ваши права: можете сидеть смирно в том углу, пока за вами не приедут. Обязанности: вещи не воровать, хозяина пещеры, то есть меня, не доставать, и главное – сидеть ТИХО!

Последнее слово дракон подчеркнул особенно, после чего демонстративно свернулся калачиком, как кошка, сощурил глаза и уснул.

Побудка была громкой, неприятной и обидной – благословенная сковородка с силой опустилась на макушку незадачливому ящеру под победоносный крик воительницы. Гоша взвыл. Принцесса завистливо замолчала – она так выть еще не умела, но дала себе слово, что обязательно научится.

- Где этот чертов спаситель?! – замотал дракон головой.

- Ты звала меня, прекрасная дева? О, не переживай, я спасу тебя от твоего обидчика! – ответили ему с прохода.

«Прекрасная дева» и ее обидчик перекинулись взглядом, а затем стали всматриваться в темноту прохода. Из нее величественной поступью и с мечом наперевес выплыл стилем батерфляй рыцарь в блестящих доспехах.

- Сэр Уильям? – всплеснула руками принцесса, даже сковородку уронила от волнения, - что вы делаете?

- Спасаю вас, разуется! – громко крикнул мужчина, а про себя добавил, – а заодно получаю полкоролевства в придачу.

- О, сэр Уильям, это… - принцесса проронила слезу, грозящую плавно перетечь в истерику, - это так благородно!

- Стойте на месте, сейчас я спасу вас! – браво сообщил рыцарь, обращаясь к пленнице, - Главное не подходите к дракону!

- Дельная мысль! – поддакнул Гоша, потирая голову, - ну вот, теперь шишка будет!

- Прекрасная принцесса, я сейчас вас спасу и…

- Нет, это меня надо спасать! – вмешался в разговор дракон, - ты мне что обещало, консервированное сало?! Принцесса – одна штука, характер смирный, тихий. А что я получил?! Да она гарпия! Мы так не договаривались!

- Договаривались? – ошарашено пролепетала девушка.

- Да, договаривались, - подтвердил дракон, - он мне за это четвертую часть земли с вашего приданного обещал. А сейчас оба марш из моей пещеры!

На несколько секунд воцарилась тишина, прерываемая лишь шевелением извилин в голове девушки. Когда итог отразился нездоровым блеском в глазах принцессы, сэр Уильям понял, что здесь немного задержался.

- Ну я это… мне пора, - рыцарь развернулся к двери и с постепенно нарастающей скоростью устремился к выходу теперь уже выразительным брасом.

- А ну, стой! Предатель! – принцесса подхватила полы платья и бросилась за мужчиной, - я тебе покажу, как на меня драконов науськивать!

Далее Гоша мог наслаждаться топотом удаляющихся ног. Как мало нужно для драконьего счастья: немного тишины и полное наличие отсутствия человеческих самок царственных кровей.

«Это ты еще не знаешь, как она со сковородкой дерется!», - уже засыпая, подумал Гоша.

А сковородки все из пещеры он на следующий день выбросил. И швабры тоже.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

6 июля - Всемирный день поцелуев

Ганс Христиан Андерсен

Свинопас

 

Жил-был бедный принц. Королевство у него было маленькое-премаленькое, но жениться все-таки было можно, а жениться-то принцу хотелось.

Разумеется, с его стороны было несколько смело заявить дочери императора: «Хочешь за меня?» Впрочем, он носил славное имя и знал, что сотни принцесс с благодарностью ответили бы на его предложение согласием. Да вот, ждите-ка этого от императорской дочки!

Послушаем же, как было дело.

На могиле покойного отца принца вырос розовый куст несказанной красоты; цвел он только раз в пять лет и распускалась на нем всего одна-единственная роза. Зато она разливала такой сладкий аромат, что, впивая его, можно было забыть все свои горести и заботы. Еще был у принца соловей, который пел так дивно, словно у него в горлышке были собраны все чудеснейшие мелодии, какие только есть на свете. И роза, и соловей назначены были в дар принцессе; их положили в большие серебряные ларцы и отослали к ней.

Император велел принести ларцы прямо в большую залу, где принцесса играла со своими фрейлинами «в гости» — других занятий у них не было. Увидев большие ларцы с подарками, принцесса захлопала от радости в ладоши.

— Ах, если бы тут была маленькая киска! — сказала она, но появилась прелестная роза.

— Ах, как это мило сделано! — сказали все фрейлины.

— Больше чем мило! — сказал император. — Это прямо недурно! Но принцесса потрогала розу и чуть не заплакала.

— Фи, папа! — сказала она. — Она не искусственная, а настоящая!

— Фи! — сказали и все придворные. — Настоящая!

— Погодим сердиться! Посмотрим сначала, что в другом ларце! — возразил император, и вот из ларца появился соловей и запел так чудесно, что нельзя было найти в нем какого-нибудь недостатка.

— Superbe! Charmant! — сказали фрейлины; все они болтали по-французски, одна хуже другой.

— Как эта птичка напоминает мне органчик покойной императрицы! — сказал один старый придворный. — Да, тот же тон, та же манера давать звук!

— Да! — сказал император и заплакал, как ребенок.

— Надеюсь, что птица не настоящая! — сказала принцесса.

— Настоящая! — ответили ей доставившие подарки послы.

— Так пусть себе летит! — сказала принцесса и не позволила принцу явиться к ней самому.

Но принц не унывал, вымазал себе все лицо черной и бурой краской, нахлобучил шапку и постучался.

— Здравствуйте, император! — сказал он. — Не найдется ли у вас для меня во дворце какого-нибудь местечка?

— Много вас тут ходит да ищет! — ответил император. — Впрочем, постой, мне надо свинопаса! У нас пропасть свиней!

И вот принца утвердили придворным свинопасом и отвели ему жалкую крошечную каморку рядом со свиными закутками. Весь день просидел он за работой и к вечеру смастерил чудесный горшочек. Горшочек был весь увешан бубенчиками, и, когда в нем что-нибудь варили, бубенчики названивали старую песенку:

 

Ах, мой милый Августин,

Все прошло, прошло, прошло!

 

Занимательнее же всего было то, что, держа над поднимавшимся из горшочка паром руку, можно было узнать, какое у кого в городе готовилось кушанье. Да, уж горшочек не чета был какой-нибудь розе!

Вот принцесса отправилась со своими фрейлинами на прогулку и вдруг услыхала мелодический звон бубенчиков. Она сразу остановилась и вся просияла: она тоже умела наигрывать на фортепиано «Ах, мой милый Августин». Только одну эту мелодию она и наигрывала, зато одним пальцем.

— Ах, ведь и я это играю! — сказала она. — Так свинопас-то у нас образованный! Слушайте, пусть кто-нибудь из вас пойдет и спросит у него, что стоит этот инструмент.

Одной из фрейлин пришлось надеть деревянные башмаки и пойти на задний двор.

— Что возьмешь за горшочек? — спросила она.

— Десять принцессиных поцелуев! — отвечал свинопас.

— Боже избави! — сказала фрейлина.

— А дешевле нельзя! — отвечал свинопас.

— Ну, что он сказал? — спросила принцесса.

— Право, и передать нельзя! — отвечала фрейлина. — Это ужасно!

— Так шепни мне на ухо!

И фрейлина шепнула принцессе.

— Вот невежа! — сказала принцесса и пошла было, но... бубенчики зазвенели так мило:

 

Ах, мой милый Августин,

Все прошло, прошло, прошло!

 

— Послушай! — сказала принцесса фрейлине. — Пойди спроси, не возьмет ли он десять поцелуев моих фрейлин?

— Нет, спасибо! — ответил свинопас. — Десять поцелуев принцессы — или горшочек останется у меня.

— Как это скучно! — сказала принцесса. — Ну, придется вам стать вокруг меня, чтобы никто не увидал нас!

Фрейлины обступили ее и растопырили свои юбки; свинопас получил десять принцессиных поцелуев, а принцесса — горшочек.

Вот была радость! Целый вечер и весь следующий день горшочек не сходил с очага, и в городе не осталось ни одной кухни, от камергерской до кухни простого сапожника, о которой бы они не знали, что в ней стряпалось. Фрейлины прыгали и хлопали в ладоши.

— Мы знаем, у кого сегодня сладкий суп и блинчики! Мы знаем, у кого каша и свиные котлеты! Как интересно!

— Еще бы! — подтвердила обер-гофмейстерина.

— Да, но держите язык за зубами: я ведь императорская дочка!

— Помилуйте! — сказали все.

А свинопас (то есть принц, но для них-то он был свинопасом) даром времени не терял и смастерил трещотку; когда ею начинали вертеть по воздуху, раздавались звуки всех вальсов и полек, какие только есть на белом свете.

— Но это superbe! — сказала принцесса, проходя мимо. — Вот так попурри! Лучше этого я ничего не слыхала! Послушайте, спросите, что он хочет за этот инструмент. Но целоваться я больше не стану!

— Он требует сто принцессиных поцелуев! — доложила фрейлина, побывав у свинопаса.

— Да что он, в уме? — сказала принцесса и пошла своею дорогой, но сделала шага два и остановилась.

— Надо поощрять искусство! — сказала она. — Я ведь императорская дочь! Скажите ему, что я дам ему, по-вчерашнему, десять поцелуев, а остальные пусть дополучит с моих фрейлин!

— Ну, нам это вовсе не по вкусу! — сказали фрейлины.

— Пустяки! — сказала принцесса. — Уж если я могу целовать его, то вы и подавно! Не забывайте, что я кормлю вас и плачу вам жалованье!

И фрейлине пришлось еще раз отправиться к свинопасу.

— Сто принцессиных поцелуев! — повторил он. — А нет — каждый останется при своем.

— Становитесь вокруг! — скомандовала принцесса, и фрейлины обступили ее, а свинопас стал ее целовать.

— Что это за сборище у свиных закутов? — спросил, выйдя на балкон, император, протер глаза и надел очки. — Э, да это фрейлины опять что-то затеяли! Надо пойти посмотреть.

И он расправил задки своих туфель. Туфлями служили ему старые, стоптанные башмаки. Эх ты ну, как он зашлепал в них!

Придя на задний двор, он потихоньку подкрался к фрейлинам, а те все были ужасно заняты счетом поцелуев: надо же было следить за тем, чтобы расплата была честной и свинопас не получил ни больше, ни меньше, чем ему следовало. Никто поэтому не заметил императора, а он привстал на цыпочки.

— Это еще что за штуки! — сказал он, увидев целующихся, и швырнул в них туфлей как раз в ту минуту, когда свинопас получал от принцессы восемьдесят шестой поцелуй. — Вон! — закричал рассерженный император и выгнал из своего государства и принцессу, и свинопаса.

Она стояла и плакала, свинопас бранился, а дождик так и поливал.

— Ах я несчастная! — сказала принцесса. — Что бы мне выйти за прекрасного принца! Ах, какая я несчастная!

А свинопас зашел за дерево, стер с лица черную и бурую краску, сбросил грязную одежду и явился перед ней во всем своем королевском величии и красе, так что принцесса невольно сделала реверанс.

— Теперь я только презираю тебя! — сказал он. — Ты не захотела выйти за честного принца! Ты не поняла толку в соловье и розе, а свинопаса целовала за игрушки! Поделом же тебе!

И он ушел к себе в королевство, крепко захлопнув за собой дверь. А ей оставалось стоять да петь:

 

Ах, мой милый Августин,

Все прошло, прошло, прошло!

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

11 июля - Всемирный день народонаселения

Теремок

Русская народная сказка

 

Стоит в поле теремок. Бежит мимо мышка-норушка. Увидела теремок, остановилась и спрашивает:

— Терем-теремок! Кто в тереме живет? Никто не отзывается. Вошла мышка в теремок и стала там жить.

Прискакала к терему лягушка-квакушка и спрашивает:

— Терем-теремок! Кто в тереме живет?

— Я, мышка-норушка! А ты кто?

— А я лягушка-квакушка.

— Иди ко мне жить! Лягушка прыгнула в теремок. Стали они вдвоем жить.

Бежит мимо зайчик-побегайчик. Остановился и спрашивает:

— Терем-теремок! Кто в тереме живет?

— Я, мышка-норушка!

— Я, лягушка-квакушка!

— А ты кто?

— А я зайчик-побегайчик.

— Иди к нам жить! Заяц скок в теремок! Стали они втроем жить.

Идет мимо лисичка-сестричка. Постучала в окошко и спрашивает:

— Терем-теремок! Кто в тереме живет?

— Я, мышка-норушка.

— Я, лягушка-квакушка.

— Я, зайчик-побегайчик.

— А ты кто?

— А я лисичка-сестричка.

— Иди к нам жить! Забралась лисичка в теремок. Стали они вчетвером жить.

Прибежал волчок-серый бочок, заглянул в дверь и спрашивает:

— Терем-теремок! Кто в тереме живет?

— Я, мышка-норушка.

— Я, лягушка-квакушка.

— Я, зайчик-побегайчик.

— Я, лисичка-сестричка.

— А ты кто?

— А я волчок-серый бочок.

— Иди к нам жить!

Волк влез в теремок. Стали они впятером жить. Вот они в теремке живут, песни поют.

Вдруг идет медведь косолапый. Увидел медведь теремок, услыхал песни, остановился и заревел во всю мочь:

— Терем-теремок! Кто в тереме живет?

— Я, мышка-норушка.

— Я, лягушка-квакушка.

— Я, зайчик-побегайчик.

— Я, лисичка-сестричка.

— Я, волчок-серый бочок.

— А ты кто?

— А я медведь косолапый.

— Иди к нам жить!

Медведь и полез в теремок. Лез-лез, лез-лез — никак не мог влезть и говорит:

— А я лучше у вас на крыше буду жить.

— Да ты нас раздавишь.

— Нет, не раздавлю.

— Ну так полезай! Влез медведь на крышу и только уселся — трах! — развалился теремок.

Затрещал теремок, упал набок и весь развалился. Еле-еле успели из него выскочить мышка-норушка, лягушка-квакушка, зайчик-побегайчик, лисичка-сестричка, волчок-серый бочок — все целы и невредимы.

Принялись они бревна носить, доски пилить — новый теремок строить.

Лучше прежнего выстроили!

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё, 11 июля - Всемирный день шоколада

Обезьяна и конфета

Бразильская сказка

 

Однажды жила-была обезьяна. Как-то раз стала она мести пол у себя дома и нашла монетку. Обрадовалась обезьяна, бросилась со всех ног в лавку и накупила себе конфет. Потом забралась высоко на дерево и принялась лакомиться.

Но по своему обыкновению, сидеть спокойно она не могла — все вертелась в разные стороны и гримасы строила, ну и уронила одну конфетку в дупло. Она ловко спустилась вниз и попробовала достать конфетку, но не тут-то было: никак не могла ухватить обезьяна свое лакомство. Побежала она тогда к кузнецу и сказала ему:

— Кузнец, а кузнец, сделай мне топор, я срублю дерево и достану свою конфетку, которая провалилась в дупло.

— Как же, буду я тебе топор делать только для того, чтобы ты достала свою конфету! На вот тебе монетку да поди купи себе еще конфет.

Хитрая обезьяна взяла монетку, а сама пошла к королю и сказала ему:

— Король, прикажи кузнецу сделать топор, чтобы я могла достать свою конфету!

— Зачем, ты, обезьяна, беспокоишь меня из-за какой-то конфеты. Вот возьми монетку и накупи себе конфет. Обезьяна взяла монетку и пошла к королеве.

— Королева, вели королю сделать по-моему, чтобы я достала свою конфету.

А королева, как и кузнец, и король, дала ей монетку и отослала прочь.

Обезьяна спрятала монету и пошла к мыши.

— Мышь, изгрызи платье королевы, чтобы королева сделала по-моему!

Мышь тоже дала ей монетку и велела уходить. Обезьяна положила монету в карман и пошла к кошке.

— Кошка, поймай мышь, чтобы она сделала по-моему! Кошка дала ей монету на конфеты и прогнала. Обезьяна положила монету в карман и пошла к собаке.

— Собака, поймай кошку, чтобы она сделала по-моему! Собака дала ей денег на конфеты и прогнала. Обезьяна взяла монету и пошла к палке.

— Палка, побей собаку, чтобы она сделала по-моему! Палка дала ей монету и сказала уходить. Обезьяна взяла монету и пошла к огню.

— Огонь, подожги палку, она не хочет делать, как я велю!

— Иди ты прочь! На вот, возьми монетку, купи себе конфет и не приставай ко мне!

Обезьяна взяла монетку и пошла к воде.

— Вода, залей огонь, он не хочет сделать, как я велю.

— Этого еще не хватало! Вот возьми деньги, купи себе конфет и исчезни с глаз моих!

Обезьяна взяла монетку и побежала к быку.

— Бык, выпей воду, она не хочет сделать, как я велю!

— На тебе монетку, купи конфет и не мешай мне пастись!

Взяла обезьяна монетку и пошла к крестьянину.

— Крестьянин, убей быка, он не хочет сделать по-моему!

— Оставь меня в покое, обезьяна. У меня много работы, я ведь не бездельник вроде тебя. Возьми деньги на конфеты и уходи!

Спрятав монетку, обезьяна пошла к Смерти и попросила:

— Смерть, возьми крестьянина, который не хочет убить быка, который не хочет выпить воду, которая не хочет залить огонь, который не хочет сжечь палку, которая не хочет побить собаку, которая не хочет поймать кошку, которая не хочет поймать мышь, которая не хочет грызть платье королевы, которая не хочет поговорить с королем, который не хочет приказать кузнецу сделать топор, чтобы я срубила дерево и достала конфету, которую я уронила в дупло.

— Подожди, я сейчас вернусь,- ответила ей Смерть и пошла к крестьянину.

— Не убивай меня! — крикнул человек.

— Тогда убей быка! — сказала Смерть.

Крестьянин побежал с ножом в загон. Бык замычал:

— Не убивай меня!

— Тогда выпей воду! — сказал крестьянин.

Бык побежал к воде, и она в страхе прожурчала:

— Не пей меня!

— Тогда залей огонь! — приказал бык. Вода бросилась к огню, а он протрещал:

— Не заливай меня!

— Тогда сожги палку! — сказала вода.

Огонь кинулся к палке, а она скрипнула:

— Не жги меня!

— Тогда побей собаку! -велел огонь.

Палка накинулась на собаку, а она заскулила:

— Не бей меня!

— Тогда поймай кошку,- ответила палка.

Собака погналась за кошкой, а она мяукнула:

— Не лови меня!

— Тогда поймай мышь!

Кошка бросилась за мышью, а она пропищала:

— Не лови меня!

— Тогда грызи платье королевы,- сказала кошка.

Мышь принялась грызть платье королевы, королева увидела и закричала:

— Не грызи мое платье!

— Тогда поговори с королем, чтобы он велел кузнецу сделать топор для обезьяны! — ответила мышь.

Королева поговорила с королем, и король сразу же велел кузнецу сделать топор и отдать его обезьяне. Кузнец повиновался, сделал большой топор и отдал его обезьяне, которая срубила дерево и достала конфету. А кроме конфеты, у нее теперь была куча денег.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 июля - День взятия Бастилии

Неугомонный петушок

Французская сказка

 

Давным-давно на краю одной бедной деревушки стояла ферма, такая же бедная, как и сама деревушка. И жил на этой ферме этакий тощий, но удивительно гордый петушок. Тощий он был потому, что не всякий день приходилось ему зоб набивать, ну а гордый — это уж от характера… Редко, очень редко удавалось ему проскочить в хозяйский сад и полакомиться там гусеницами, червями, улитками или просто зеленой травкой. Но едва замечала его в саду хозяйка, как гнала прочь. И возвращался тогда петушок снова во двор, обиженный, но не смирившийся.

Однако и во дворе у него была отрада — большая навозная куча, в которой отыскивал он для себя пропитание. Что же вы хотите? Кормиться-то ему приходилось самому. Вот и топтался он целыми днями на этой куче, разгребал, раскапывал, отыскивая, чего бы поклевать.

Как-то раз копался петушок в куче и нашел вдруг под прелыми листьями туго набитый кошелек. Смекнул он враз, что кошелек этот — целое богатство, и, позабыв обо всем на свете, даже о голоде, тут же кинулся пересчитывать золотые экю. Оказалось в кошельке ровно сто монет. Не помня себя от радости, выгнул он горделиво грудь, загорланил на всю деревню и побежал со всех ног оповестить деревенских петухов и кур о привалившем ему счастье.

А в эту самую минуту проезжал по дороге король со свитою. Услыхал он звонко-заливистое пение петушка и спросил, что там приключилось. Рассказали ему слуги об удачливом петушке и о ста золотых экю. Призадумался король: как бы их выудить? Ведь был он в долгах как в шелках. Поразмыслив, подозвал он к себе петушка да и говорит:

— Послушай, приятель, одолжи мне свои сто экю. Верну их тебе ровно через три месяца.

— С радостью, ваше величество! — расшаркался петушок.— Только проценты заплатите.

— Ну какой может быть разговор! Получишь в назначенный срок и деньги и проценты. Даю тебе свое королевское слово,— уверил петушка король и, забрав сто золотых экю, покатил дальше, в свой королевский замок.

Ну, а петушок вернулся во двор к своей навозной куче.

Прошло три месяца. Копается петушок по-прежнему в унылой куче, оглашает всю округу звонким «ку-ка-ре-ку» и все ждет не дождется короля-должника. А от короля, как нарочно, ни слуху ни духу. «Должно быть, не до меня ему сейчас,— размышляет петушок.—Дел-то у него хватает. Погожу немножко, мне пока не к спеху».

Но когда минуло четыре месяца, а король все не подавал о себе вестей, забеспокоился петушок. Взял лист бумаги, выдернул самое хорошее перо из хвоста, зачинил его и написал королю письмо:

 

"Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

Верни, король, долг петуху!"

 

Пробежали дни, промелькнули недели, а ответа от короля все нет и нет. Написал петушок еще одно письмо… и еще, да только напрасно он старался: молчит король, молчат и его придворные.

И вот однажды утром взлетел наш неугомонный петушок на забор и важно заявил во всеуслышание:

— Отправляюсь я к королю за своими кровными денежками. Должен король вернуть их мне, да еще с процентами. На то дал он мне свое королевское слово.

Вычистил петушок перышки, прополоскал в луже клюв, соскреб грязь со шпор, мешок за спину закинул и двинулся прямиком к королевскому замку.

Повстречал его по дороге волк и спрашивает:

— Куда это ты, кум, идешь ни свет ни заря?

— Известно куда!

 

Иду я к королю

За своими сто экю.

 

— Может, ты и меня прихватишь? Дорога-то у тебя длинная, а я составлю тебе компанию.

— Что ж, я не прочь. Вдвоем веселей. Садись ко мне в мешок!

Влез волк в мешок, и двинулся петушок дальше. Вдруг попадается ему навстречу лиса.

— Здравствуй, петушок! Куда это ты спозаранку отправился?

— Здравствуй, кумушка-лиса!

 

Иду я к королю

За своими сто экю.

 

— Ой, как интересно!—заскулила лиса.— Счастливый ты, петушок, самого короля увидишь! А вот мне видать его не доводилось… Взял бы и меня с собой, дружочек. Хоть полюбуюсь на его королевское величество.

— Если хочешь, полезай в мешок. Только учти: в мешке-то уже волк сидит. Как бы не подрались вы ненароком.

— Да что ты, дружочек! Мы же с волком старые друзья-приятели. Делить нам нечего.

Пошел петушок дальше. Идет себе, песни распевает да покряхтывает: как-никак волк и лиса —ноша нелегкая! Вдруг слышит:

— Каррр… Каррр… Куда это ты путь держишь, петушок?

Взглянул петушок наверх и увидел на ветке вяза старого ворона. Ну как ему не ответить, коли собрат он по пернатому царству? И говорит петушок:

 

Да вот иду я к королю

За своими сто экю.

 

— Каррр, к корр…ролю,—прокаркал ворон.— Возьми и меня с собой. Может, я тебе там пригожусь.

— Коли не боишься волка и лису, полезай ко мне в мешок.

— Бояться мне их нечего, вместе в лесу-то живем, одну и ту же еду клюем.

Нырнул ворон в мешок, и раздался оттуда веселый смех. Одному петушку было не до смеха. Шел он с тяжелым мешком на спине и все думал-гадал: отдаст ему король денежки или не отдаст? Отдаст или не отдаст?

Подошел петушок к королевскому замку и видит: распахнуты ворота настежь, а у ворот стража стоит. Выпятил петушок грудь, задрал вверх голову и прошагал важно мимо стражников. Ну, а тем и невдомек расспросить его, зачем да почему идет он к королю. Больно уж гордо он прошествовал — и не подступишься!

Так петушок и дошел до самых королевских покоев. Дошел да как загорланит во всю петушиную глотку:

 

Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

Верни, король, долг петуху!

 

Услыхал король петушиный крик, рассердился и отдал скорей приказ:

— Эй, слуги, схватите негодяя и швырните его в курятник! Пусть он отъестся на королевских кормах, а потом зажарьте его и к моему столу подайте!

Вот вам и королевское честное слово! Ни денег, ни процентов, да и сама жизнь бедного петушка на волоске повисла.

Не успел петушок оглянуться, как набросились на него королевские слуги, схватили и вместе с мешком в курятник бросили. Однако не пал духом петушок: вскочил на ноги, отряхнулся, испустил боевой клич и принялся новых знакомцев разглядывать. Да что там разглядывать: были в курятнике одни важные королевские петухи да куры, не с кем и поговорить по душам. Посмотрели они с презреньем на тощего петушка, посовещались меж собой о чем-то — знать, не ко двору пришелся им наш петушок! — и давай его клевать куда придется. Света белого бедняга невзвидел! Терпел он, терпел, а когда пришел конец его терпению, громко позвал:

 

Лиса, кумушка-кума,

Вылезай-ка из мешка!

 

Выскочила из мешка лиса, зубы у нее клацают, глаза голодным блеском светятся! Увидели петухи и куры страшную лису и вмиг разбежались кто куда.

Поутру открыли слуги курятник и ахнули: в курятнике — никого, кроме тощего петушка. Побежали они во дворец, рассказали королю про новость диковинную, а тот в ответ:

— Ах негодник петух! Бросьте его тут же в мою овчарню!

Поспешили слуги королевский приказ выполнять: схватили петушка и швырнули в овчарню. Увидали овцы петушка, рассердились, копытами застучали, совсем затолкали беднягу. Решил петушок, что пришел его смертный час, и с отчаяния крикнул:

 

Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

Помоги, серый, другу-петуху!

 

Выскочил из мешка волк, встряхнулся и принялся за дело: вмиг всех овец распугал. Со страху вышибли они лбами ворота и разбежались кто куда.

Рано утром король сам поспешил в овчарню. Видит, - ворота настежь распахнуты, а в овчарне — ни единой овцы! От злости плюнул король на землю, а петушок снова ему кричит:

 

Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

Верни, король, долг петуху!

 

Вконец рассвирепел король и приказал:

— Эй, слуги, ощиплите петуха до единого перышка!

Тут уж не до шуток петушку стало. Взлетел он на самую высокую перекладину и закричал:

 

Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

Помоги, ворон, другу-петуху!

 

Не заставил ворон себя долго ждать. Вылетел из мешка, взмахнул крыльями и опустился на королевскую макушку— того и гляди, клюнет короля прямо в темечко. Испугался король и давай просить:

— Не трогай меня, мошенник!

— Ах, это я мошенник? Кар…ррр! — рассердился ворон.— Отдавай петуху сто золотых экю! — и тюк короля в макушку.

— Ой, ой, ой! — завопил король.— Отдам, все отдам! — и велел своему казначею тут же отсчитать петушку сто золотых экю.

Получил петушок сто экю и от радости даже про проценты забыл. Ведь и так бывает!

Пропел петушок свое «ку-ка-ре-ку», зажал в клюве кошелек с монетами и прошел через ворота замка впереди своих друзей-помощников.

Когда же оказались все они на дороге, ворон вдруг и говорит:

— Кар…ррр! Послушай, приятель, не мешало бы тебе нас вознаградить. А потому дай мне за верную мою службу десять экю.

Однако не услыхал его почему-то петушок. Шел себе вперед, а на ворона даже не обернулся. Посмотрел ворон на петушка еще раз, усмехнулся про себя и прочь улетел.

— Вы, конечно, недовольны: ведь обидел петушок ворона. И лису, и волка обидел. Эх, да что там говорить! Вы совершенно правы. Но скажите по совести: разве справедливость— такая уж частая наша гостья?

И вот что еще интересно: а как бы вы сами поступили на его месте?

[Chanda 14]

Слово о лисице и ее сыне

(Из сборника "Нихон рё:ики – Японские легенды о чудесах")

 

В давние времена, в правление государя Киммэй (при жизни его звали Амакуни Осихаруки Пиронипа, и он управлял страной из дворца Канадаси, что в Сикисима), некий муж из уезда Оно провинции Мина вскочил на коня и отправился искать невесту пригожую. В широком поле повстречалась ему красивая девушка. С готовностью она подошла к нему. Он же подмигнул ей и спросил: “Куда путь держишь, девица?” Та отвечала: “Я ищу доброго мужа”. И еще он сказал: “Хочешь стать моей женой?” Она ответила: “Да, хочу”. Он отвез ее в свой дом, они поженились и стали жить.

Прошло немного времени, жена забеременела и родила сына. Тогда же, пятнадцатого дня двенадцатой луны, ощенилась и их собака. Завидев хозяйку, щенок всегда злобно смотрел на нее, свирепел и обнажал клыки. Хозяйка испугалась и велела мужу: “Забей собаку до смерти”. Но он жалел ее и не убивал.

Во второй или третьей луне, когда собирался ежегодный налог рисом, хозяйка пошла в сарай, где женщины толкли рис в ступках, чтобы накормить их. Щенок залаял на хозяйку и погнался за ней, норовя укусить. От страха и ужаса она обернулась лисицей и вспрыгнула на изгородь. Увидев это, хозяин сказал: “Между мной и тобой был рожден сын и потому не смогу забыть тебя. Приходи почаще и спи со мной”. Она так и делала - приходила и спала с ним. Поэтому ее и назвали Кицунэ.

Однажды она пришла в алой юбке и была прекрасна. Когда она уже надела юбку и собиралась уходить, он посмотрел на нее и пропел песню любви:

 

Я

Полон любви

После

Минуты свидания.

Она ушла.

 

Потому-то муж и нарек их сына именем Кицунэ. После пожалования ранга его стали называть Кицунэ-но Атаэ. Сын был очень силен и бегал быстро - как птица летает. Род Кицунэ-но Атаэ берет начало с этих пор.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

20 июля - Международный день шахмат

Обезьяна и шахматы

Индийская притча

 

Есть на Тибете гора, окружённая облаками и туманом. Вздымается она до самого неба. Растёт на той горе могучее, тысячелетнее дерево. Ежедневно прилетали туда, оседлав ветер, двое небожителей. Садились они в тени могучего дерева и играли в шахматы. Их занятие привлекло внимание одной обезьяны из дремучей чащи. Умирая от любопытства, она тихонько подкралась к дереву, спряталась в густой листве и стала подглядывать за искусством святых. Шёл день за днём. Сообразительная обезьяна постигла мудрёные правила шахматной игры и проникла в магию ходов. Вскоре про небожителей прослышали люди и пожелали узреть собственными глазами такое чудо. Однако святые постарались избежать мирской суеты и исчезли до появления людей. И вот тут-то обезьяна, распираемая желанием покрасоваться своим умением, спустилась с дерева и предложила людям сразиться с ней в шахматы. Она играла так мастерски, что не нашлось никого, кто мог бы победить её. Весть об этом разлетелась по всей округе! Когда правитель той местности услышал об этой удивительной обезьяне, он решил преподнести её в дар императору и отослал её в столицу. Император предложил всем министрам, учёным и генералам сыграть в шахматы с этой удивительной обезьяной. И что же?! Среди них не нашлось ей равных! Она обыграла всех. Императора этот факт раззадорил ещё больше, и он объявил по всей стране: «Кто победит обезьяну, тот получит в награду столько золота, сколько сможет унести». Со всей страны в столицу потянулись лучшие игроки. Один за другим садились они за шахматную доску напротив обезьяны и проигрывали ей. Император уже совсем разуверился в том, что кто-то сумеет её победить. Но вот пришел скромного вида человек и объявил, что намерен выиграть у легендарной обезьяны. По приказу императора им сразу предоставили возможность. Началась первая партия. Человек сделал ход и, достав из кармана очень аппетитный банан, начал не спеша его есть. Обезьяна стала играть рассеянно, то и дело поглядывая на своего соперника. А когда тот достал из кармана сочный золотистый персик и надкусил его, она аж задрожала от желания! Таким образом, одну за другой обезьяна проиграла человеку три партии.

[Chanda 14]

Сергей Лузан

СКАЗОЧКА О КАКТУСАХ

 

Давным-давно, где-то в районе Центральной Америке тихо-мирно произрастали кактусы. Пробегавшие мимо звери, проходившие мимо люди постоянно их задевали, и кактусы начали колоться в ответ. Люди - а этими людьми были индейцы, по причине своей исторической неразвитости находившиеся в плену политеистических взглядов - подобное поведение кактусов не понравилось, и они вследствие своих отсталых воззрений начали усердно молиться всем своим богам подряд (благо, их было много) и приносить им обильные жертвы, чтобы те ниспослали на землю ураган, который бы с корнем вырвал эти кактусы и унес их куда подальше. В полном соответствии с законами природы в свое время задул сильный пассат, местами перераставший в умеренный ураган. Этот факт был воспринят религиозно настроенными индейцами как свидетельство того, что их многочисленные просьбы и жертвы умилостивили богов. Пассат, конечно, принес много разрушений и жертв, но от этого авторитет верховного жреца только возрос. Заросли кактусов были вырваны с корнем и унесены неведомо куда. Однако через некоторое время индейцы обнаружили, что в пустыне начали разрастаться еще более густые заросли кактусов, семена и побеги для которых были, по всей видимости, рассеяны вышеупомянутым ураганом. На всякий случай индейцы принесли в жертву прежнего верховного жреца и призвали нового, а в остальном зажили как прежде, и даже лучше, приловчившись употреблять кактусы в пищу.

Те же кактусы, которые были унесены ураганом, очутились в очень холодных краях. Некоторые протянули корни от холода, а другие пустили корни, но здорово похудели и от пережитого стали еще более колючими. Среди молодых кактусов появились акселераты, приспособившиеся к холоду лучше других. Колючки у акселератов вытянулись и стали более мягкими, чем у стариков-ветеранов, а на больших мягких колючках выросли зеленые плоские иголки. И, если верить этой легенде, так и появилась елка, ставшая для нас символом Нового года.

Мораль: если будешь колючим в теплом месте, то тебя так допекут, что мороз по коже продерет.

[Chanda 14]

Н. Крайнер

Сказка про Кофейную Тетушку

 

Жила-была когда-то, не так чтобы очень давно, кисейная барышня. Ничем от прочих кисейных барышень не отличавшаяся. По утрам она совершала променады, днем вышивала крестиком, а вечером встречалась с многочисленными поклонниками и принимала от них всяческие знаки внимания. И, как всякая порядочная кисейная барышня, раздумывала над тем, чье предложение в конечном счете принять. Особо торопиться она, впрочем, не хотела, ей были слишком дороги утренние променады и дневные вышивания. Да и знаков внимания тем больше, чем большее количество поклонников их оказывает, это совершенно понятно.

А потом случились сразу две вещи, которые перекувырнули всю судьбу кисейной барышни. Во-первых, ее сестра, точно такая же кисейная барышня, родила сына, которого назвали Янушем, а во-вторых, один из поклонников, не самый настойчивый, но практически самый из них приятный, привез кисейной барышне из Бразилии странных коричневых зерен и потом, в укромном уголке сада, долго рассказывал, что именно и как с ними нужно делать. Само собой разумеется, после того вечера он больше не появлялся, как и полагается всякому судьбоносному существу. На следующее утро, перед привычным променадом, барышня совершила все те загадочные манипуляции, о которых ей рассказывал поклонник. Осторожно принюхавшись к дымящейся чашке, барышня неожиданно поняла, что влюбилась. Причем не просто так, а на всю оставшуюся жизнь. И да, разумеется, в напиток из странных зерен. Выпив первую в своей жизни чашку кофе, кисейная барышня тут же превратилась в кофейную тетушку, и весь остаток жизни доживала уже в этом качестве. Как она сама потом рассказывала, это качество ей нравилось куда больше предыдущего.

Став кофейной тетушкой, барышня перестала вышивать крестиком, гулять начала по вечерам, а о поклонниках забыла совсем. Тем более что свою роль в ее жизни они все равно уже отыграли. Еще кофейная тетушка обнаружила, что с чашкой кофе в руке куда интереснее читать всякие-разные книги, которые она раньше считала скучными (то есть не про любовь). Сначала кофейная тетушка пыталась привить любовь к кофе всем своим родственникам, но у них в жизни совершенно ничего судьбоносного не случалось, поэтому они ее просто не понимали. Только мальчик Януш, племянник кофейной тетушки, когда подрос, составлял ей компанию. Он, правда, пил кофе со сливками и с пятью кусочками сахара, но тетушка его за это прощала, хотя бы потому, что он был единственным, кто с ней разговаривал. Дело в том, что со временем, когда количество выпитых чашек кофе перевалило за вторую сотню, кофейная тетушка, неожиданно для себя самой, стала рассказывать всем очень странные вещи. Про какие-то далекие страны, вроде той же самой Бразилии, про каких-то очень странных людей, которые предпочитали жить и умирать в приятном одиночестве, и даже про несуществующих зверей, с людскими головами и туловищами дикобразов. Когда такой зверь встречается человеку, он всегда просит его рассказать сказку, и если человечья сказка зверю понравится, подарит он человеку то, что нужно больше всего, но не ему самому, а человеку через одного. Зверь с туловищем дикобраза считает, что так намного интереснее.

Родственники и друзья считали кофейную тетушку сумасшедшей, впрочем, ее это мало волновало. Мальчик Януш, чем старше становился, тем чаще убегал к своей тетушке, чтобы выпить с ней по чашечке кофе, поговорить и покурить трубку. Родственники этого, разумеется, не одобрили бы, а тетушка сама дарила Янушу на день рождения разные вкусные табаки, не рассказывая, откуда они у нее берутся.

А потом Януш влюбился. В кисейную барышню, разумеется, тогда все прочие экземпляры, куда более интересные, еще не получили широкого распространения. И когда он рассказал об этом своей тетушке, она посоветовала ему поехать в Бразилию и поискать там зверя с человеческим лицом и туловищем дикобраза. Чтобы тот подарил ему что-нибудь для его возлюбленной.

И Януш уехал, на долгих десять лет. Из Бразилии он слал своей тетушке открытки, в которых говорил, что у него все хорошо и что он все еще ищет этого самого загадочного зверя. Ему уже даже рассказали, где такие звери водятся. Тетушка улыбалась и использовала открытки в качестве подставок для кофе. Однажды, прочитав очередную открытку, тетушка улыбнулась особенно загадочно и на следующий день умерла. То есть, все решили, что она умерла. А что с ней на самом деле случилось, никто не знает, потому что родственники, придя к ней, нашли только большой мешок с кофе и записку, в которой говорилось, что этот мешок надо передать Янушу, когда он вернется из Бразилии.

И когда Януш вернулся из Бразилии с женой, у которой волосы на голове топорщились, как иглы дикобраза, родственники вручили ему мешок и рассказали об исчезновении тетушки. Януш с женой переглянулись, пошли в старый дом кофейной тетушки и выпили там в полночь по чашечке кофе, не произнеся при этом ни слова. С тех самых пор кофейная тетушка (невидимая, как и полагается всякому уважающему себя призраку) бродит по всем кофейням этого мира и иногда, если вы ей сильно понравитесь, дует на ваш кофе, чтобы он побыстрее остыл.

[Chanda 14]

Борис Шергин

Золоченые лбы

 

На веках невкотором осударстве царь да ише другой мужичонко исполу промышляли. И поначалу все было добрым порядком. Вместях по рыболовным становищам болтаются, где кака питва идет, тут уж они первым бесом. Царь за рюмку, мужик за стакан. Мужичонка на имя звали Капитон. Он и на квартире стоял от царя рядом.

Осенью домой с моря воротяцца, и сейчас царь по гостям с визитами заходит, по главным начальникам. Этот Капитонко и повадился с царем. Его величию и не по нраву стало. Конешно, это не принято.

Оногды амператора созвали ко главному сенатору на панкет. Большой стол идет: питье, еда, фрелины песни играют. Осударь в большом углу красуется. В одной ручки у его четвертна, другой рукой фрелину зачалил. Корона съехала на ухо, мундер снят, сидит в одном жилету. Рад и тому, бажоной, што приятеля нету.

Вот пир к концу заприходил. Царицы Аграфены пуще всех в голову вином ударило. И как только ейной адъютант Королев в гармонь заиграл, она вылезла середка залы и заходила с платочком, запритаптывала:

 

Эх, я стояла у поленницы, у дров.

По угору едет Ваня Королев.

Отчего далеко видела:

От часов цепочка светила.

Цепочка светила в четыре кольчика,

У милого нету колокольчика.

У милого коробок, коробок,

Я гуляю скоро год, скоро год!

 

Сенаторы, которы потрезве, смеются:

- Хы-хы! При муже кавалера припеват. Вот до чего - и то ничего.

И вдруг это веселье нарушилось. Капитонко в залу ворвался, всех лакеев распехал, увидал, что царица Аграфена утушкой ходит, сейчас подлетел, ногами шарконул и заходил вкруг ей вприсядку, с прискоком, с присвистом.

Песню припеват:

 

Разве нищие не пляшут?

Разве песен не поют?

Разве по миру не ходят?

Разве им не подают?

 

А у самого калошишки на босу ногу, у пинжачонка рукав оторван, карманы вывернуты. Под левым глазом синяк. И весь Капитон пьяне вина! Царь немножко-то соображает. Как стукнет по столу да как рявкнет:

- Вон, пьяна харя! Убрать его!

Капитонко царя услыхал, обрадовался, здороваться лезет, целоваться:

- На, пес с тобой, ты вото где? А я с ног сбился, тебя по трактирам, по пивным искавши!

Придворны гости захикали, заощерялись. Это царю неприлично:

- Кисла ты шерсь! Ну куда ты мостиссе?! Кака я те, пьянице, пара? Поди выспись.

Капитонку это не обидно ли?

- Не ты, тиран, напоил! Не тебя, вампира, и слушаю! Возьму батог потяжеле, всех разбросаю, кого не залюблю!

Брани - дак хоть потолоком полезай. Царь с Капитоном драцца снялись.

Одежонку прирвали, корону под комод закатили. Дале полиция их розняла, протокол составили.

С той поры Капитона да амператора и совет не забрал. И дружба врозь.

Мужичонко, где царя увидат, все стращат:

- Погоди, навернессе ты на меня. Тогда увидам, которой которого наиграт.

Судятся они друг со другом из-за кажного пустяка. Доносят один на другого.

Чуть у царя двор не убрали или помойну яму запакостили, мужичонко сейчас ко квартальному с ябедой.

Вот раз царь стоит у окна и видит: Капитонко крадется по своему двору (он рядом жил) и часы серебряны в дрова прятат. Уж верно крадены. Царь обрадовался:

- Ладно, зазуба! Я тебе напряду на кривое-то веретено.

Сейчас в полицию записку. У мужика часы нашли - и самого в кутузку. Он с недельку отсидел, домой воротился. И даже супу не идет хлебать, все думат, на царя сердце несет. Вот и придумал.

У царя семья така глупа была - и жена, и дочки, и маменька. Цельной день по окнам пялятся, кивают, кавалерам мигают, машут. Царь их никуда без себя не пускат в гости. Запоежжат на войну ли, на промысел - сейчас всех в верхней этаж созбират и на замок закроет.

А в окурат тот год, как промеж царем да Капитонком остуда пала, в царстве сахару не стало. Капитонко и придумал. Он в короб copy навалил, сверху сахаром посыпал да мимо царский дворец и лезет, пыхтит, тяжело несет...

Царские маньки да ваньки выскочили:

- Эй, мужичок! Откуда эстольку сахару?

- На! Разве не слыхали? Заграничны пароходы за Пустым островом стоят, всем желающим отсыпают.

Ваньки-маньки к царю. Царь забегал, зараспоряжался:

- Эй, лодку обряжай! Мешки под сахар налаживай!

Аграфена с дочкой губы надувают:

- Опять дома сидеть... Выдал бы хоть по полтиннику на тино, в тиматограф сходить. Дома скука, вот так скука дома!

Царь не слушат:

- Скука? Ах вы лошади, кобылы вы! Взяли бы да самоварчик согрели, граммофон завели да... пол бы вымыли.

Вот царь замкнул их в верхнем этажу, ключ в контору сдал, мешки под сахар в лодку погрузили и, конешно, пива ящик на свою потребу. Паруса открыли и побежали за Пустые острова. С царем свиты мужика четыре. Провожающий народ на пристани остался. Все узнали, што царь по сахар кинулся. Капитонко украулил, што царя нету, сейчас модной сертук напрокат взял, брюки клеш, камаши с калошами, кепку, заместо бороды метлу, штобы не узнали. Потом туес полон смолы, пеку черного налил, на голову сдынул, идет по городу да вопит:

- Нет ли лбов золотить?! А вот кому лоб золотить?

К царскому дворцу подошел да как вякнет это слово:

- А нет ли лбов золотить?!

Царева семеюшка были модницы. Оне из окна выпехались, выпасть рады.

- Жалам, мы жалам лбов золотить! Только ты, верно, дорого спросишь?

- По причине вашей выдающей красоты отремонтируем бесплатно. К вам которой затти?

- Мы сидим замчёны и гостей к себе на канате, на блочку подымам.

Вот они зыбочку спустили, тот примостился:

- Полный ход!

У Аграфены сипы не хватат. Мужик тяжолой, да смолы полпуда. Аграфена девку да матку кликнула. Троима за канат ухватились, дубинушку запели:

 

Эх, што ты, свая наша, стала!

Эх, да закопершика не стало!

Эй, дубинушка, ухнем!

Эй, зеленая, сама пойдет!

 

Затянули Капитона. На диван пали, еле дышут:

- Первой экой тяжелой мужик. Вы откулешны будете, мастер?

- Мы европейских городов. Прошлом годе англиску королеву золотом прокрывали, дак нам за услуги деплом из своих рук и двухтрубной мимоносец для доставки на родину. Опеть французскому президенту, извините, плешь золотили.

- А право есть?

Капитонко им стару квитанцию показыват, оне неграмотны, думают - деплом.

- А, очень приятно. Этого золота можно посмотреть?

- Никак нельзя. Сейчас в глазах ослепление и прочее. Во избежание этого случая, докамест крашу и полирую, глаз не отворять. Пока не просохнете, друг на дружку не глядеть и зеркало не шевелить.

Царицы жалко стало золота на бабку:

- Маменька-та стара порато, уж, верно, не гожа под позолоту-ту... Маменька, ты в позолоту хошь?

- Ась?

- Хошь, говорю, вызолотицце?

- Ась?

- Тьфу, изводу на тебя нету! Вот золотых дел мастер явился. Хошь, обработат?

- Ну как не хотеть? Худо ли для свово умиления к празднику вызолотицца!

Капитон их посадил всех в ряд.

- Глазки зашшурьте. Не моги никотора здреть!

Он смолы поваренкой зачерпнул - да и ну ту, да другу, да третью.

- Мастер, што это позолота на смолу пахнет?

- Ничево, это заготовка.

А сам насмаливает. Мажет, на обе щеки водит. У их, у бажоных, уж и волосья в шапочку слились. А он хвалит:

- Ах кака прелись! Ах кака краса!

Те сидят довольнехоньки, только поворачиваются:

- Дяденька, мне этта ишше положь маленько на загривок...

Капитон поскреб поваренкой со дна. Потяпал по макушкам.

- Все! Ну, ваши величия! Сияние от вас, будто вы маковки соборны. Сейчас я вас по окнам на солнышко сохнуть разведу.

Аграфену в одно окно посадил, девку в друго, а бабенька на балкончик выпросилась.

- Меня,- говорит,- на ветерку скоре захватит.

Мастеру некогда:

- Теперь до свидания, оревуар! Значит, на солнышке сидите, друг на дружку не глядите, только на публику любуйтесь. Папа домой воротицца, вас похвалит, по затылку свой колер наведет. Ему от меня привет и поцелуй.

Тут Капитон в окно по канату, да только его, мазурика, и видели. У царя дом глазами стоял на площадь на болыпу, на торгову. Там народишку людно. Мимо царской двор народу идет, как весной на Двины льду несет. Окна во дворце открыты, как ворота полы. В окнах царска семья высмолены сидят, как голенишша черны, как демоны. Бабушка на балконе тоже как бугирь какой.

Народ это увидел и сначала подумали, што статуи, негритянска скульптура с выставки куплена. Потом разглядели, што шевелятся,- россудили, што арапы выписаны ко двору. А уж как царску фамилию признали, так город-от повернулся. Учали над черными фигурами сгогатывать. Ко дворцу со всех улиц бежат, по дороге завязываются. Матери ребят для страху волокут:

- Будете реветь, дак этим черным отдаим!

Мальчишки свистят, фотографы на карточку царскую семью снимают, художники патреты пишут... О, какой страм!

Напротив царского дома учрежденье было - Земной удел. И тут заседает меницинской персонал. Начальники-ти увидали царску фамилью в таком видеи народно скопленье. Не знают, што делать. И тут ише явились извошшишьи деликаты. На коленки пали и сказали:

- Господа начальники! Бабенька царская, прах с има, в черном виде на балконе сидят, дак у нас лошади бросаются, седоки обижаются, двоих седоков убило. Пропа-а-ли наши головушки! И-и-хы-хы-хы-ы!

Извошшики заплакали, и все заплакали и сказали:

- Пойдемте всенародно умолять ихны величия, не пожалеют ли, пожалуете, простого народу!

Вот запели и пошли вcема ко дворцу. Выстроились перед палатами в ширинку, подали на ухвате прошенье. Аграфена гумагой машет да кивает. И бабка ужимается, и девка мигает. Оне думают - народ их поздравлять пришел.

Што делать? Нать за царем бежать. А всем страшно: прийти с эдакой весью, дак захвоснет на один взмах. Однако главной начальник сказал:

- Мне жись не дорога. На бутылку дайте, дак слетаю.

Чиновники говорят:

- Ура! Мы тебе ераплан либо там дерижаб даим, только ты его за границу не угони.

Начальник в ераплан вставился, от извошшиков деликат в кучера. Пары розвели, колесом завертели, сосвистели. Ух, порхнули кверху, знай держи хвосты козырем!

Пока в городе это дело творицца, царь на Пустых островах в лютой досады сидит. Ехал ни по што, получил ничего. Ехал - ругался, што мешков мало взяли, приехал - сыпать нечего. Ни пароходов, ни сахару; хоть плачь, хоть смейся. Сидит егово величие, пиво дует. В город ни с чем показаться совестно. Вдруг глядит - дерижаб летит. Машина пшикнула, пар выпустила, из ей начальник выпал с деликатом. Начальник почал делать доклад:

- Ваше высоко... Вот какие преднамеренны поступки фамилия ваша обнаружила... Личики свои в темном виде обнародовали. Зрителей полна плошшадь, фотографы снимают, несознательны элементы всякие слова говорят...

Царь руками сплескался - да на дерижаб бегом. За ним начальник да деликат.

Вставились, полетели. Деликат вожжами натряхиват, начальник колесом вертит, амператор пару поддает, дров в котел подкидыват... Штобы не так от народу совесно, колокольчик отвязал.

Вот и город видать, и царски палаты. На плошшади народишко табунится. Гул идет. Меницинской персонал стоит да кланеится. Мальчишки в свистюльки свистят, в трумпетки трубят. Царь ажио сбрусвянел:

- Андели, миру-то колько! Страм-от, страм-от какой! Деликат, правь в окно для устрашения!

Народ и видит - дерижаб летит, дым валит. Рра-аз! В окно залетели, обоконки высадили, стекла посыпались, за комод багром зачалились. Выкатил царь из машины - да к царицы.

- Што ты, самоедка... Што ты, кольско страшилишшо!

Аграфена засвистела:

- Ра-а-атуйте, кто в бога верует!!

Царь дочку за чуб сгорстал. У ей коса не коса, а смолена веревочка.

Царь на балкон. Оттуда старуху за подол ташшит, а та за перила сграбилась да пасть на всю плошшадь отворила.

Народ даже обмер. Не видали сроду да и до этого году. Еле царь бабку в комнату заволок:

- Стара ты корзина! Могильна ты муха! Сидела бы о смертном часе размышляла, а не то што с балкона рожу продавать.

Вот оне все трое сидят на полу - царица, бабка да дочка - и воют:

- Позолоту-ту сби-и-л, ах, позолоту-ту сгубил! Ах, пропа-а-ла вся краса-а!..

- Каку таку позолоту?!

- Ведь нас позолотили, мы сидели да сохли-и.

- Да это на вас золото??? Зеркало сюда!..

Ваньки-маньки бежат с зеркалом. Смолены-ти рожи глаза розлепили, себя увидали, одночасно их в омморок бросило.

Полчасика полежали, опять в уме сделались. Друго запели:

- Держите вора-мазурика!.. Хватайте бродягу!

Царь кулаком машется:

- Сказывайте, как дело было.

Вот те в подолы высморкались, утерлись, рассказывают... Царь слушал и сам заплакал:

- Он это! Он, злодей Капитонко, мне назлил... Он, вор, меня и из города выманил. Не семья теперь, а мостова асфальтова! Ишь пеком-то вас как сволокло... Охота народ пугать, дак сами бы сажи напахали, да розвели, да и мазали хари-ти... Дураки у меня и начальники. Кланяться пришли... Взяли бы да из пожарного насоса дунули по окнам-то. Холеры вы, вас ведь теперь надо шкрапить...

- Ничего, папенька, мы шшолоку наварим, и пусть поломойки личики наши кажно утро шоркают.

Царь побегал-побегал по горнице, на крыльцо вылетел.

Народишко, который ради скандалу прибежал, с крыльца шарахнулся. Царь кричит:

- Стой! Нет ли человека, кто мужика со смолой в рожу видел?

Выскочили вперед две торговки, одна селедошница, друга с огурцами:

- Видели, видели! Мушшина бородатый в сертуке туда полз с туесом, а обратно порозной.

- В котору сторону пошел?

- А будто по мосту да в Заречье справил.

- Тройку коней сюда! - царь кричит.

Тройку подали. Царь с адъютантом сел, да как дунули-дунули, только пыль свилась да народ на карачки стал. Через мост, к зарецким кабакам, перепорхнули. Катают туда-сюда, спрашивают про Капитонка:

- Тут?

- Нет, не тут.

- Тут?

- Нет, не этта!

Буди в канской мох мужичонко провалился... А Капитонко ведь там и был.

Учуял за собой погоню - бороду, метлу-ту, отвязал, забежал в избушку. Там старуха самовар ставит, уголье по полу месит.

- Ты, бабушка, с чем тут?!

- Чай пить средилась. А ты хто?

- Чай пить?! Смертной час пришел, а она чай пить... Царь сюда катит, он тя застрелит.

- Благодетель, не оставь старуху!

- Затем и тороплюсь. Скидовай скорей сарафанишко да платок, в рогозу завернись да садись под трубу заместо самовара.

Живехонько они переменились. Капитонко уж в сарафане да в платке по избы летат, самовар прячет, бабку в рогозу вертит, на карачки ей ставит, самоварну трубу ей на голову нахлобучил:

- Кипи!

Тут двери размахнулись, царь в избу. Видит - старуха около печки обрежаится:

- Бабка, не слыхала, этта мужик в сертуке мимо не ехал?

А Капитонко бабьим голосом:

- Как не видеть! Даве мимо порхнул, дак пылк столбом.

- В котору сторону?

- Не знай, как тебе россказать... Наша волость - одны болота да леса. Без провожатого не суниссе.

- Ты-та знашь место?

- Родилась тут.

- Бабка, съезди с моим адъютантом, покажи дорогу - найди этого мужика... А я тут посижу, болё весь росслаб, роспался... Справиссе с заданием, дак обзолочу!

Мазурик-то и смекат:

- Золотить нас не нать, а дело состряпам. Сидите, грейте тут самоварчик, мы скоро воротимся, чай пить будем.

Капитонко в платок рожу пуще замотал - да марш в царску коляску. Только в лесок заехали, эта поддельна старуха на ножку справилась, за адъютанта сграбилась да выкинула его на дорогу; вожжи подобрала, да только Капитонка и видели. А царь сидит, на столе чашки расставлят. Бедна старуха под трубой - ни гугу. На улице и темнеть стало. Царю скучно:

- Што эко самовар-от долго не кипит?

Его величество трубу снял, давай старухе уголье в рот накладывать...

Удивляется, што тако устройство. Потом сапог скинул, бабке рожу накрыл, стал уголье раздувать. Старуха со страху еле жива, загудела она, зашумела, по полу ручей побежал... Царь забегал:

- Охти мне! Самовар-от ушел, а их чай пить нету. Скоре надо заварить...

Хочет самовар на стол поставить:

- На! Где ручки-те?

Старуху за бока прижал, а та смерть шшекотки боится: она как визгнет не по-хорошему... И царь со страху сревел - да на шкап. А старуху уж смех одолел. Она из рогозы вылезла.

- Ваше величество, господин амператор! Не иначе, што разбойник-от этот и был. Как он нас обоих обмакулил, омманул...

Ночью царь задами да огородами пробрался домой, да с той поры и запил, бажоной.

А Капитонко в заграницу на тройке укатил и поживат там, руки в карманах ходит, посвистыват.

[Chanda 14]

Федор Сологуб

Кусочек сахару

 

Жила-была хозяйка. У неё был маленький ключик от шкапика. В шкапике стоял маленький ящик. В ящике лежал малюсенький кусочек сахару.

Жила у хозяйки собачонка. Она была капризная, — вдруг возьмёт, да и затявкает на хозяйку.

А хозяйка возьмёт ключик, отворит шкапик, достанет ящик и вынет кусочек сахару. Собачонка и завиляет хвостом.

А хозяйка скажет:

— Тявкала, Каприза Петровна, — вот тебе и не будет сахару.

И спрячет всё по-прежнему. Собачонка раскаивается, да поздно.

[Chanda 14]

Рей Бредбери.

Куколка

 

Рокуэллу не нравилось, как пахло в комнате. Его не столько раздражал запах пива, исходящий от Макгвайра, или запах усталого, немытого тела Хартли, сколько специфический запах насекомого, исходящий от лежащего на столе обнаженного одеревеневшего тела Смита, покрытого зеленой кожей. Еще пахло смазкой от непонятного механизма, мерцающего в углу небольшой комнаты.

Человек Смит был трупом. Рокуэлл раздраженно поднялся со своего стула и сложил стетоскоп.

- Мне надо вернуться в госпиталь. Срочные дела. Ты же понимаешь, Хартли. Смит мертв уже восемь часов. Если тебе нужна дальнейшая информация, назначь посмертную... - Он остановился, поскольку Хартли указал на труп, каждый дюйм которого был покрыт хрупкой твердой коркой зеленого цвета

- Послушай еще, Рокуэлл. Последний раз. Пожалуйста. Рокуэлл хотел возразить, но вместо этого вздохнул, сел и приложил стетоскоп к телу. Приходится обращаться вежливо со своими коллегами - врачами. Садишься, прижимаешь стетоскоп к холодной зеленой плоти, притворяясь, что слушаешь..,

Маленькая, плохо освещенная комната как будто взорвалась. Взорвалась в одном холодном зеленом движении. Оно ударило по ушам Рокуэлла, как тысяча кулаков. Оно потрясло его. Он увидел, как его пальцы дернулись над лежащим трупом. Он услышал пульс.

Глубоко в потемневшем теле стукнуло сердце. Оно прозвучало как эхо в морских глубинах.

Смит был мертв, неподвижен, мумифицирован. Но в самой середине этой безжизненно жило его сердце. Жило, ворочаясь, как маленький, не родившийся еще ребенок!

Сильные пальцы Рокуэлла, пальцы хирурга, снова вздрогнули. Он наклонил голову. Рокуэлл был темноволос с проблесками седины. Приятное, с правильными чертами лицо тридцатипятилетнего мужчины. Он слушал еще и еще. По его щекам струился холодный пот. Это было невероятно.

Одно сердцебиение каждые тридцать пять секунд. И дыхание. В это нельзя было поверить, но тем не менее один вздох каждые четыре минуты. Слабое движение грудной клетки. Температура тела? 60 F. Хартли неприятно рассмеялся

- Он жив. Да, он жив. Ему почти удалось меня одурачить несколько раз. Я сделал укол адреналина, чтобы ускорить этот пульс, но безуспешно. Он в таком состоянии уже двенадцать недель. И я не мог больше держать это в секрете, Вот почему я позвонил тебе, Рокуэлл. Это противоестественно.

Невозможность происходящего привела Рокуэлла в невероятное возбуждение. Он попробовал поднять веки Смита и не смог, они были оплетены кожистыми чешуйками так же, как и рот и ноздри. Смит не мог дышать.

- И все же он дышит. - Голос Рокуэлла был неживым. Он рассеянно уронил стетоскоп, поднял его и посмотрел на свои трясущиеся руки. Хартли, высокий, изнуренный, нервный, склонился над столом.

- Смит не хотел, чтобы я тебя звал. Я все равно позвал. Смит предупреждал меня не делать этого. Всего час назад. Глаза Рокуэлла расширились.

- Как он мог предупреждать тебя? Он же не может двигаться. - Лицо Хартли, с тяжелым подбородком, обострившееся, с прищуренными серыми глазами, нервно передернулось.

- Смит думает. Я знаю его мысли. Он боится, что ты расскажешь о нем всему миру. Он ненавидит меня. Почему? Я хочу убить его, вот почему. Вот. -Хартли, как слепой, нащупал

блеснувший голубой сталью револьвер в своем измятом, запятнанном пальто.

- Мэрфи! Возьми его. Возьми, пока я не разрядил его в это дурацкое тело! Мэрфи отшатнулся с выражением испуга на своем толстом красном лице.

- Не люблю оружие. Лучше ты возьми его, Рокуэлл! Рокуэлл проговорил, как будто резанул скальпелем.

- Убери револьвер, Хартли. Три месяца лечения одного пациента довели тебя до психологического перенапряжения. Тебе просто следует выспаться. Он облизал пересохшие губы.

- Чем был болен Смит? Хартли покачнулся. Его губы медленно выговаривали слова. Почти засыпая на ногах от усталости, Рокуэлл расслышал, как Хартли с трудом проговорил:

- Он не был болен. Не знаю, в чек дело, но он меня раздражает, как ребенка раздражает рождение нового брата или сестры. С ним что-то не то. Помоги мне, прошу тебя.

- Конечно, - улыбнулся Рокуэлл. - Мой пустынный санаторий как раз подходящее место, чтобы как следует его обследовать. Еще бы, Смит - самый невероятный феномен в история медицины. Тела просто не ведут себя таким образом.

Он не смог продолжить. Хартли направил револьвер точно в живот Рокуэлла.

- Подожди. Подожди. Ты не собираешься похоронить Смита? Я думал, ты поможешь мне. Смит болен. Я хочу убить его! Он опасен! Я знаю это!

Рокуэлл моргнул. Хартли явно дошел до психоневроза. Не соображал, что говорит. Рокуэлл расправил плечи, чувствуя внутри холодок и спокойствие.

- Застрели Смита, и я обвиню тебя в убийстве. Ты просто переутомился и душевно и физически. Убери револьвер,

Они молча смотрели друг на друга. Рокуэлл спокойно шагнул вперед и, похлопав Хартли понимающе по плечу, взял револьвер и отдал его Мэрфи, который смотрел на оружие, как будто оно его укусит.

- Позвони в госпиталь, Мэрфи. Я беру неделю отгула. Может быть, больше. Скажи им, что я провожу исследования в санатории. Мэрфи нахмурился.

- Что мне делать с этим револьвером? Хартли плотно сжал зубы.

- Держи его при себе Тебе захочется им воспользоваться позже,

Рокуэллу хотелось закричать на весь мир, что он является единственным обладателем самого невероятного человеческого существа в истории. Комната к пустынном санатории, в которой на

столе безмолвно лежал Смит, была наполнена солнечным светом; его красивое лицо застыло, превратившись в зеленую бесстрастную маску.

Рокуэлл тихо вошел в комнату. Он прикоснулся стетоскопом к зеленой груди. Инструмент заскрипел, производя звук металла разрезающего жесткие надкрылья жука.

Макгвайр стоял рядом, глядя с подозрением на тело и источал запах нескольких недавно выпитых кружек пива.

Рокуэлл внимательно слушал.

- Перевозка в машине "Скорой помощи", должно быть, растрясла его. Нет смысла пробовать... Рокуэлл вскрикнул. Тяжело и неуклюже Макгвайр придвинулся к нему..

- В чем дело?

- В чем? - глаза Рокуэлла отражали отчаяние Он сжал руку в кулак. - Смит умирает!

- Откуда ты знаешь? Хартли говорил, что Смит притворяется. Он снова обманул тебя...

- Нет! - Рокуэлл неистово работал над телом вводя лекарства и ругаясь во весь голос. Любые лекарства. Все лекарства. После всего, что произошло, невозможно было потерять Смита. Нет, только не сейчас. Трясясь, дребезжа, поворачиваясь глубоко внутри тело Смита издавало звуки, напоминающие слышимые издалека взрывы начинающегося извержения вулкана. Рокуэлл пытался сохранять спокойствие. Болезнь Смита заключалась в нем самом. Обычное лечение на него не действовало. Что же теперь? Что?

Рокуэлл смотрел перед собой. Солнечный свет блестел на твердой чешуе Смита. Горячий солнечный свет. Солнце. Пока Рокуэлл наблюдал, набежали тучи и заслонили солнце. В комнате стемнело. Тело Смита вздрогнуло и погрузилось в тишину. Вулканический прилив прекратился.

- Макгвайр! Опусти шторы! Быстрее, пока солнце не вернулось! Макгвайр повиновался. Сердцебиение Смита замедлилось и снова стало вялым и редким.

- Солнечный свет вреден Смиту. Он что-то нарушает. Я не знаю, что или почему, но он вреден. Рокуэлл расслабился.

- Господи, мне бы не хотелось терять Смита. Ни за что! Он не такой, как все, существующий по своим законам, делающий то, что люди никогда не делали. Знаешь что, Мэрфи?

- Что?

- Смит не в агонии. И он не умирает. Ему не было. бы лучше быть мертвым, неважно, что говорит по этому поводу Хартли. Прошлой ночью, когда я устраивал Смита на носилках,

готовя его к перевозке в санаторий, я неожиданно осознал, что Смит любит меня.

- Ха! Сначала Хартли, теперь ты. Смит, что... сам сказал тебе об этом?

- Он не говорил мне. Но он не без сознания под всей этой твердой кожей. Он сознает. Да, именно, он сознает.

- Просто и ясно - он окаменевает. Он умрет. Он не питался уже несколько недель. Так сказал Хартли. Хартли питал его внутривенными вливаниями, пока кожа не стала настолько жесткой,

что игла не могла ее проколоть.

Дверь медленно, с жалобным скрипом отворилась. Рокуэлл вздрогнул. На пороге стоял Хартли. Его острое лицо было не таким напряженным после нескольких часов сна, но серые глаза по-прежнему смотрели враждебно и с горечью.

- Если вы уйдете из комнаты, - сказал он спокойным голосом, - я уничтожу Смита за несколько секунд. Ну?!!

- Не двигайся с места, - чувствуя нарастающее раздражение, Рокуэлл подошел к Хартли. - В каждый твой приход тебя придется обыскивать. Честно говоря, к не доверяю тебе, - Оружия не оказалось.

- Почему ты мне ничего не сказал о солнечном свете?

- Что?- медленно произнес Хартли. - О да. Я забыл. Я пытался передвинуть Смита несколько недель назад. Солнечный свет попал на него, и он начал на самом деле умирать. Естественно, больше я его не трогал. Похоже, что Смят смутно сознавал, что его ожидает. Может быть, даже планировал, я не уверен. Когда он еще мог говорить и жадно все поедать до того, как его тело полностью затвердело, он предупреждал меня не двигать его в течение двенадцати недель. Говорил, что не любит солнце. Говорил, что это все испортит. Я думал, что он шутит. Оказалось, нет. Он ел как животное, голодное, дикое животное, впал в коматозное состояние, и вот вам результат. - Хартли тихо выругался.

- Я скорее рассчитывал, что вы продержите его на солнце достаточно долго, чтобы нечаянно его убить.

Макгвайр с трудом передвинул свои двести пятьдесят фунтов

- Послушай, а что, если мы подцепим от Смита эту болезнь?

Хартли взглянул на тело, его зрачки сузились.

- Смит не болен. Неужели вы не замечаете вырождение? Это как рак. Вы не заражаетесь им, вы наследуете тенденцию. Я начал бояться и ненавидеть Смита только неделю назад, когда обнаружил, что он существует, дышит и процветает с запечатанным ртом и ноздрями. Этого не может быть. Этого не должно быть.

Макгвайр проговорил с дрожью в голосе:

- Что, если ты, и я, и Рокуэлл - все станем зелеными и чума охватит всю страну, что тогда?

- Тогда, - ответил Рокуэлл, - если я ошибаюсь, что вполне возможно, я умру. Но это их в малейшей степени меня не волнует.

Он повернулся к Смиту и продолжил свою работу.

 

Колокол. Еще колокол. Два колокола, два колокола. Дюжина колоколов, сто колоколов. Десять тысяч и миллион лязгающих, стучащих, грохочущих металлом колоколов. Родившиеся мгновенно и одновременно в тишине, вопящие, визжащие, ранящие, бьющие по ушам эхом! Звенящие, поющие громкими и тихими, низкими и высокими голосами

Из-за всего этого колокольного звона Смит не мог сразу сообразить, где он находится. Он знал, что не сможет смотреть, потому что его веки были плотно прижаты; знал, что не может говорить, потому что его губы срослись. Его уши были тесно зажаты, но тем не менее колокола колотили вовсю.

Он не мог видеть, хотя нет, он мог, мог, и это было как будто внутри маленькой темной красной пещеры, как если бы его глаза были повернуты внутрь его головы.

Затем Смит попробовал пошевелить языком, и неожиданно, пытаясь вскрикнуть, он осознал, что у него пропал язык. Нет языка. Странно. Почему? Смит попытался остановить колокола. Они утихли, наградив его тишиной, окутавшей его холодным одеялом. Что-то происходило. Определенно происходило. Смит попытался шевельнуть пальцем, но он ему не повиновался. Руки, ноги, голова, туловище - ничто не двигалось. Секундой позже пришло ужасное открытие, что он больше не дышит, по крайней мере при помощи легких.

- Потому что у меня нет легких! - вскрикнул он, но вскрикнул внутренне, про себя, и крик этот обволокло темным красным потоком, который поглотил, растворил в себе и унес этот крик, принеся Смиту облегчение и спокойствие.

"Я не боюсь, - думал он. - Я осознал это и не понимаю почему. Я понимаю, что мне не страшно, но не знаю причины этого.

Без языка, без носа, без легких. Но, наверное, позже они появятся. Да, конечно, появятся. Ведь что-то происходит.

Через поры его отвердевшего тела проникал воздух, пропитывая, как дождь, каждую часть его тела, вдыхая в него жизнь. Дыхание через миллионы жаберных пластинок, вдыхание

кислорода, азота, водорода и двуокиси углерода и усвоение всего этого. Удивительно. Билось ли еще его сердце?

О да, оно билось. Медленно, медленно, медленно. Неясный красный шорох, поток, река, вздымающаяся вокруг него, медленно, медленнее, еще медленнее. Как хорошо! Как легко!

 

Дни слагались в недели, и картина становилась яснее. Помогал Макгвайр. Отставной хирург, он был секретарем Рокуэлла в течение нескольких лет. Не слишком много помощи, но хороший

компаньон.

Рокуэлл заметил, что Макгвайр много, нервно и грубовато шутил по поводу Смита, стараясь сохранить спокойствие. Однако как-то он прекратил это, поразмыслил и медленно проговорил:

- Слушай, до меня только сейчас дошло! Смит жив. Но он должен быть мертв. А он жив. О господи! Рокуэлл рассмеялся.

- Что, черт возьми, по-твоему, я собираюсь делать? Я на следующий неделе приволоку сюда рентгеновский аппарат чубы посмотреть, что же делается внутри этой скорлупы.

Рокуэлл ткнул иглой в тело, но она сломалась о жесткую оболочку. Он попробовал еще одну иглу, потом еще и еще пока наконец не пробил ее, откачал немного крови и поместил

пластинки под микроскоп. Несколькими часами позже он спокойно пихнул пробу сыворотки под красный нос Макгвайра и быстро заговорил:

- Боже! Я не могу в это поверять. Его кровь убивает бактерии. Я поместил в нее колонию стрептококков, которая была уничтожена за восемь секунд! Можно ввести Смиту любые известные болезнетворные микробы, и он уничтожит их всех!

Через несколько часов - новые открытия. Они держали Рокуэлла в напряжении ночи напролет, заставляя его думать, сопоставлять, удивляться и разрабатывать титанические теории и идеи.

Вот, например.

Хартли до последнего времени ежедневно питал Смита огромным количеством внутривенных вливаний. Ни один миллиграмм этой пищи не был уничтожен. Вся она была запасена и не в жировых складках, а в совершенно нормальном виде - икс-жидкости, содержавшейся в высококонцентрированной форме в крови Смита. Унция ее могла обеспечить человека всем необходимым в течение трех суток.., Эта икс-жидкость циркулировала по телу до тех пор, пока в ней не возникала надобность, тогда она усваивалась и использовалась. Удобнее, чем жир. Гораздо удобнее! Рокуэлл сиял, довольный своим открытием. Смит запасся таким количеством икс-жидкости, что ее хватило бы на многие месяцы. Самопитание.

Макгвайр, когда узнал об этом, сказал, печально созерцая свое брюшко

- Хотел бы я хранить свое питание таким образом. Это было еще не все. Смиту не нужно было много воздуха. То, что он имел, он получал, видимо, посредством осмотического процесса через свою кожу. И он использовал каждую молекулу. Никаких потерь.

- И, - заключил Рокуэлл, - в конце концов, сердце Смита даже может отдохнуть от своей работы, полностью прекратит биться!

- Тогда он будет мертв, - сказал Макгвайр.

- Для тебя и для меня- да. Для Смита - может быть. Только может быть. Подумай над этим, Макгвайр. В общем-то Смит- это самоочищающийся поток крови, в течение месяцев не требующий восстановления, почти не подверженный нарушениям. Он не уничтожает отходы своей жизнедеятельности, каждая молекула используется. Этот поток саморазвивается и смертелен для всех микробов. И Хартли еще говорит о вырождении!

Хартли был раздражен, когда услышал об открытиях. но продолжал утверждать, что Смит вырождался и был опасен. Макгвайр внес свою лепту.

- Откуда мы знаем, а может быть, это какая-нибудь сверхмикроскопическая зараза, которая уничтожает все другие бактерии, пока расправляется со своей жертвой. В конце концов, и малярийный вирус иногда используют для лечения, почему бы не существовать новой бацилле, которая уничтожает всех остальных?

- Хорошая мысль, - сказал Рокуэлл, - но ведь мы не больны, не правда ли?

- Может быть, ей нужен инкубационный период?

- Типичный ответ старомодного врача. Неважно, что происходит с человеком, если есть отклонения от нормы. Это твоя мысль, Хартли, - заявил Рокуэлл, - А не моя. Доктора не удовлетворяются до тех пор, пока не поставят диагноз и не наклеят ярлык на каждый случай. Я же считаю. что Смит здоров, так здоров, что вы боитесь его.

- Ты ненормальный, - сказал Макгвайр.

- Может быть. Но я не считаю, что Смит нуждается в медицинском вмешательстве. Он сам работает над своим спасением. Ты считаешь, что он вырождается, а я говорю, что он растет.

- Посмотри на его кожу, - произнес Макгвайр.

- Овца в волчьей шкуре. Снаружи - жесткий, хрупкий эпидермис. Внутри - упорядоченное перерастание, изменение. Почему? Я на грани понимания. Эти перемены внутри Смита

настолько интенсивны, что потребовалась оболочка для обеспечения их действия. А что касается тебя, Хартли, скажи мне честно, когда ты был молод, ты боялся насекомых, пауков и всего такого прочего?

- Да

- Ну вот. Невроз страха, фобия, которая отразилась на твоем отношении к Смиту. Это объясняет твое отвращение к происшедшим с ним переменам.

В течение последующих недель Рокуэлл тщательно исследовал прошлую жизнь Смита. Он посетил электронную лабораторию, где работал к заболел Смит, проверил комнату, в которой Смит провел первые недели своей "болезни", и осмотрел стоявшую там технику, выяснил что-то о радиации...

Пока его не было в санатории, Рокуэлл запер Смита и поставил Макгвайра охранять дверь на случая, если в голову Хартли полезут какие-нибудь странные идея.

Детали двадцати трех лет жизни Смита были просты: он в течение пяти лет работал в электронной лаборатории, занимаясь экспериментами. Он ни разу серьезно не болел за свою жизнь.

Рокуэлл долгое время прогуливался в одиночестве около санатория, обдумывая и детализируя невероятную теорию, которая начала выкристаллизовываться в его мозгу. И однажды днем он остановился у куста жасмина, который рос около санатория, улыбаясь, протянул руку и снял с длинной ветки темный блестящий предмет. Он взглянул на него, положил в карман и направился к санаторию.

С веранды он позвал Макгвайра, за которым притащился Хартли, бормоча угрозы. Вот что сказал им Рокуэлл:

- Смит не болен. Бактерии не могут в нем жить. В нем нет ни духов, ни монстров, которые "овладели" его телом. Я специально сказал об этом, чтобы показать, что не упустил их одного момента. Я отвергаю все обычные диагнозы я предлагаю самую важную и самую легко допустимую возможность - замедленная наследственная мутация.

- Мутация? - Голос Макгвайра прозвучал странно Рокуэлл поднял к свету темный блестящий предмет..

- Я нашел это в саду. Это превосходно проиллюстрирует мою теорию. После изучения симптомов, осмотра лаборатории и изучения нескольких подобных вариантов, - он повертел предмет пальцами, - я уверен. Это метаморфоза, превращение. Это регенерация, изменение, мутация после рождения. Вот, лови, это Смит. - Он бросил предмет Хартли, тот поймал его.

- Это куколка гусеницы, - сказал Хартли.

- Правильно, - кивнул Рокуэлл.

- Не хочешь же ты сказать, что Смит- куколка?

- Я уверен в этом, - ответил Рокуэлл.

Рокуэлл стоял у тела Смита в вечерней темноте. Хартли и Макгвайр тихо сидели напротив и слушали. Рокуэлл мягко прикоснулся к телу Смита.

- Предположим, что жизнь - это нечто большее, чем родиться, прожить семьдесят лет и умереть. Предположим, что в человеческом существовании есть еще один великий шаг вверх, и Смит - первый из нас, делающий этот шаг.

Глядя на гусеницу, мы видим то, что считаем статическим объектом. Но она превращается в бабочку. Почему? Не существует законченных теорий, объясняющих это. В основном это прогресс, развитие. По существу, предположительно неизменный объект превращается в промежуточный, совершенно непохожей, куколку, и затем появляется бабочка. Внешне куколка выглядит мертвой. Это заблуждение. Смит ввел нас в заблуждение, понимаете? Внешне - мертв. Внутри - водоворот, перестройка, лихорадочная работа с невероятной целью. Из личинки - в москита, из гусеницы - в бабочку, из Смита - в...

- Смит - куколка? -Макгвайр неестественно засмеялся.

- Да.

- Люди не ведут себя таким образом.

- Перестань, Макгвайр. Эта ступень в эволюции слишком значительна для твоего понимания. Осмотри тело и скажи мне что-нибудь другое. Кожа, глаза, дыхание, течение крови. Недели

усваивания пищи для этой хрупкой спячки. Почему он ел всю эту пищу, для чего ему понадобилась эта икс-жидкость в его теле, как не для метаморфозы? И причиной всего этого была радиация. Жесткое излучение от лабораторного оборудования Смита. Запланированное или случайное, я не знаю. Оно затронуло определенную часть его основной генной структуры определенную часть эволюционной структуры человека которая не была предназначена для работы, возможно, еще в течение тысячелетий.

- Ты думаешь, что когда-нибудь все люди...

- Личинка мухи не остается в стоячем пруду, личинка москита в почве, а гусеница на капустном листе. Они меняются, волнами расходясь в пространстве. Смит - это ответ на вопрос: "Что происходит с человеком, "куда мы движемся? " Мы стоим перед неизвестностью вселенной и сложностью жизни, и человек такой, каким он сейчас является, не готов к борьбе с ней. Малейшее усилие утомляет его, излишняя работа убивает его сердце, а болезни - тело. Может быть, Смит будет готов ответить на извечную философскую проблему смысла жизни Может быть, он даст ей новый смысл.

В самом деле все мы всего лишь крошечные насекомые, копошащиеся на планете величиной с булавочную головку. Человеку не предопределено всегда оставаться здесь и быть болезненным, маленьким и слабым, но он еще не открыл секрета великого знания.

Но измените человека. Постройте вашего совершенного человека, вашего, если хотите, супермена. Устраните слабый интеллект, дайте ему полный физиологический, неврологический и психологический контроль над собой; дайте ему ясный проницательный ум, дайте ему неутомимую кровеносную систему, тело, которое может приспосабливаться где угодно к любому климату и расправляться с любыми болезнями. Освободите человека от оков и слабостей плоти, и тогда он уже не будет более бедным, несчастным маленьким человеком, боящимся мечтать, потому что знает, что хрупкое тело стоит на пути исполнения его желаний, тогда он будет готов вести войну, единственную войну, которую стоит вести - столкновение перерожденного Человека со всей потрясенной Вселенной!

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Рей Бредбери.

Куколка

(окончание)

 

В величайшем напряжении с тяжело бьющимся сердцем Рокуэлл склонился над Смитом и закрыл глаза. Вера в Смита переполняла его. Он был прав. Он знал, что был прав.

После нескольких секунд молчания заговорил Хартли:

- Я не верю в эту теорию. Затем Макгвайр:

- Откуда ты знаешь, что Смит внутри не просто желеобразная каша? Ты его просвечивал?

- Я не рискну этого делать, это могло помешать его перерождению так же, как и солнце.

- Итак, он будет суперменом. А как он будет выглядеть?

- Подождем, увидим.

- Как ты думаешь, он может слышать, как мы сейчас о нем разговариваем?

- Может или нет, в одном можно быть уверенным - мы стали обладателями тайны, которая для нас не предназначалась. Смит не намеревался посвящать меня и Макгвайра в это дело. Ему пришлось с этим примириться. Но супермены не любят, когда люди узнают о них, потому что у людей есть противные привычки завидовать, ревновать и ненавидеть, Смит знал, что он не будет в безопасности, если - о нем узнают. Может быть, это объясняет и твою ненависть, Хартли.

Все замолчали прислушиваясь. Ни звука. Только кровь колотилась в висках у Рокуэлла, и все. Перед ними лежал Смит, вернее, теперь не Смит, а контейнер с ярлыком "Смит", содержимое которого было неизвестно.

- Если все, что ты сказал, правда, - произнес Хартли, - тогда мы тем более должны его уничтожить. Подумай о той власти над миром, которая будет в его руках. И если это повлияло на его мозг, а я думаю, что повлияло, он постарается убить нас, когда выберется, потому что только мы знаем о нем. Он будет ненавидеть нас за то, что мы были свидетелями его превращения.

Рокуэлл сказал беспечно:

- Я не боюсь этого. Хартли промолчал. В комнате было слышно хриплое и тяжелое дыхание.

Рокуэлл обошел вокруг стола.

- Я думаю, теперь мы лучше распрощаемся, не так ли? Машина Хартли скрылась за тонкой пеленой дождя. Рокуэлл закрыл дверь, приказал Макгвайру спать эту ночь внизу на походной кровати перед дверью комнаты, в которой лежал Смит, и затем пошел к себе. Раздеваясь, он мысленно вновь пережил все невероятные события последних недель. Сверхчеловек. Почему бы и нет? Ум, сила... Он лег в постель. Когда? Когда Смит появится из своего кокона? Дождь тихо моросил по крыше санатория.

Макгвайр лежал, тяжело дыша, на походной кровати, погруженный в дрему, окруженный звуками грозы. Где-то скрипнула дверь, но Макгвайр продолжал спать. В холле повеяло ветром, Макгвайр заворчал и повернулся на другой бок Дверь мягко закрылась, и ветер утих. Чьи-то мягкие шаги по толстому ковру. Медленные шаги, напряженные и настороженные. Шаги. Глаза Макгвайра дрогнули и открылись. В неясном свете перед ним стояла какая-то фигура. Единственная лампочка, горевшая в холле, узким желтым лучом освещала пол около кровати.

Запах раздавленного насекомого наполнил воздух. Шевельнулась рука. Послышался голос.

Макгвайр вскрикнул. Потому что рука, попавшая в луч света, была зеленой.

- Смит! Макгвайр тяжело рванулся к двери, вопя:

- Он двигается! Он не может ходить, но он ходит. Дверь распахнулась под его нажимом. Ветер и дождь сомкнулись вокруг него, и он исчез, что-то бормоча.

Фигура в холле стояла неподвижно. Наверху быстро открылась дверь, и Рокуэлл сбежал по ступенькам. Зеленая рука двинулась из полосы света и спряталась за спиной фигуры.

- Кто здесь? - Рокуэлл остановился на полпути. Фигура ступила в полосу света

- Хартли?! Что тебе опять здесь надо?

- Кое-что произошло, - сказал Хартли, - ты лучше найди Макгвайра. Он выбежал под дождь, бормоча как дурак. Рокуэлл промолчал. Он одним взглядом осмотрел Хартли, затем спустился в холл и выбежал наружу, под холодный ветер и дождь.

- Млкгвайр! Макгвайр, вернись, ты, идиот!

Он нашел Макгвайра примерно в ста ярдах от санатория, рыдающего.

- Смит, Смит ходит...

- Чепуха. Хартли вернулся, вот и все.

- Я видел зеленую руку. Она двигалась.

- Тебе приснилось.

- Нет. Нет! Мокрое лицо Макгвайра было бледным.

- Поверь мне, я видел зеленую руку. Зачем вернулся Хартли? Он...

Только при упоминании имени Хартли полное осознание происходящего ворвалось в мозг Рокуэлла. Страх пронесся через его мозг, его охватила непонятная тревога, резанула беззвучным

криком о помощи.

- Хартли!

Оттолкнув Макгвайра в сторону, Рокуэлл повернулся и бросился с криком обратно в санаторий.

Дверь в комнату Смита была распахнута. Хартли стоял в центре комнаты с револьвером в руке. Он повернулся на шум вбегавшего Рокуэлла. Их движения были одновременными. Хартли выстрелил, а Рокуэлл дернул шнурок выключателя.

Темнота. Пламя рванулось через комнату, осветив сбоку тело Смита как фотовспышка. Рокуэлл прыгнул в сторону пламени. Даже во время прыжка глубоко потрясенный Рокуэлл начал понимать, почему Хартли вернулся. За это короткое мгновение, пока свет не исчез, он успел увидеть пальцы Хартли. Они были покрыты мелкими зелеными пятнышками.

Потом была схватка, и Хартли переставший сопротивляться, когда вспыхнул свет, и Макгвайр, весь мокрый стоящий в дверях и выдавливающий из себя слова:

- Смит, Смит убит?

Смит был невредим. Пуля прошла мимо.

- Этот дурак этот дурак! - кричал Рокуэлл, стоя над оцепеневшим Хартли. - Величайший случай в истории, и он пытается его уничтожить! Хартли медленно пришел в себя.

- Я должен был догадаться. Смит предупредил тебя.

- Чепуха, он... Рокуэлл замолчал, пораженный.

Да. Это неожиданное дурное предчувствие, ворвавшееся в его мозг. Да.

Затем он взглянул на Хартли.

- Отправляйся наверх. Ты будешь заперт на ночь. Ты тоже, Макгвайр. Чтобы мог наблюдать за ним. Макгвайр прохрипел:

- Рука Хартли! Посмотри на нее. Она зеленая. Это Хартли был в холле, не Смит!

- Чудесно, не правда ли? - сказал он с горечью. - Когда Смит только заболел, я был в зоне действия этой радиации довольно долгое время. Похоже, и я стану существом вроде Смита.

Это длится уже несколько дней. Я скрывал и старался ничего не говорить. Этой ночью мое терпение кончилось, и я вернулся, чтобы уничтожить Смита за то, что он сделал со мной...

В воздухе раздался сухой, резкий треск. Все трое замерли. Три крохотных кусочка отслоились от кокона Смита и упали на пол.

Через мгновение Рокуэл был около стола, застыв в изумлении.

- Он начинает трескаться! От ключицы до пупка микроскопическая трещина! Скоро он выберется из своего кокона.

Толстые щеки Макгвайра дрожали.

- И что тогда? Слова Хартли были пропитаны горечью.

- Тогда у нас будет супермен. Вопрос: как выглядит супермен? Ответа никто не знает. Еще несколько чешуек отслоились. Макгвайр дрожал:.

- Ты попытаешься поговорить с ним?

- С каких это пор бабочки говорят?

- О господи, Макгвайр!

Надежно заперев двух других наверху, Рокуэлл расположился на походной кровати в комнате Смита, приготовившись ждать всю дождливую ночь, наблюдая, слушая, думая.

Он смотрел как крохотные хлопья отскакивали от сморщенной кожи куколки, в то время как Неизвестный внутри спокойно выбирался наружу.

Оставалось ждать всего несколько часов. Дождь тихо моросил по крыше дома. Как мог бы выглядеть Смит? Возможно, измененные ушные раковины для большей остроты слуха; может

быть, добавочные глаза; изменения в строении головы, в костях скелета, в расположении органов, строении кожи, тысяча и одно изменение.

Рокуэлл начал уставать, но боялся заснуть. Веки становились все тяжелее и тяжелее. Что, если он был неправ? Что, если его теория совершенно неверна? Что, если Смит ненормальный, сумасшедший настолько другой, что будет угрожать всему миру? Нет, нет! Рокуэлл затряс головой. Смит - это совершенство. Совершенство. В нем нет места для дурных мыслей. Он - совершенство

В санатории была гробовая тишина. Единственным звуком было слабое потрескивание падающих на пол чешуек кокона...

Рокуэлл спал. Он погрузился в глубокий сон со странными сновидениями. Ему снился Смит, который поднялся со своего стола и угловато передвигался по комнате, и Хартли, кричащий,

размахивающий сверкающим топором и погружающий его снова и снова в зеленую броню Смита, разрубая его и превращая в какую-то ужасную жидкую массу. Снился ему Макгвайр бегающий, бормоча, под кровавым дождем. Снился ему...

Жаркое солнце. Жаркий солнечный свет во всей комнате. Было уже утро Рокуэлл потер глаза, смутно обеспокоенный тем, что кто-то поднял жалюзи. Он рванулся вперед - кто-то поднял! Солнце! Жалюзи нельзя было поднимать: Они были опущены уже несколько недель. Он закричал. Дверь была открыта. В санатории было тихо. Едва осмеливаясь повернуть голову, Рокуэлл взглянул на стол, где должен был лежать Смит.

Его не было.

Ничего, кроме солнечного света и еще останков разрушенного кокона. Останки.

Хрупкие черепки, сброшенная оболочка, разломанная надвое, остаток скорлупы, который был бедром, след руки, осколок грудной клетки - это было все, что осталось от Смита.

Смит исчез. Рокуэлл, сломленный, пошатываясь, добрался до стола, карабкаясь, как ребенок, между шуршащими, как папирус, остатками кожи. Затем он повернулся как пьяный и, шатаясь,

пошел из комнаты и затем начал карабкаться вверх по ступенькам, крича:

- Хартли! Что ты с ним сделал! Хартли! Ты что думаешь, что можешь убить его, избавиться от тела и оставить несколько кусков скорлупы, чтобы сбить меня со следа?

Дверь в комнату, где спали Хартли и Макгвайр, была заперта. Дрожащими руками Рокуэлл с трудом открыл ее. Оба, Макгвайр и Хартли, были там.

- Ты здесь? - сказал Рокуэлл завороженно. - Значит, ты не был внизу. Или ты открыл дверь, спустился, проник в комнату, убил Смита и... нет, нет!

- Что случилось?

- Смит исчез! Макгвайр, Хартли выходил из этой комнаты?

- Нет, ни разу.

- Тогда есть только одно объяснение: Смит восстал из своего кокона и ночью исчез! Я никогда не увижу его, я никогда не смогу увидеть его, проклятье! Какой же я дурак, что заснул!

- Теперь все ясно! - объявил Хартли. - Он опасен, иначе он остался бы и мы бы его увидели! Только бог знает, что это такое.

- В таком случае мы должны его искать. Он не может быть далеко. Мы должны его искать! Хартли, Макгвайр, быстро! Макгвайр тяжело опустился на стул.

- Я с места не сдвинусь. Пусть сам себя ищет. С меня достаточно.

Рокуэлл не стал дальше слушать и бросился вниз по лестнице, Хартли не отставал ни на шаг. Через несколько мгновений за ними последовал, тяжело дыша, Макгвайр.

Рокуэлл выбежал в холл, задержавшись на секунду у широких окон, выходящих на горы и пустыню. Был ли хоть один шанс найти Смита? Первого сверхсущества. Первого, может быть, из множества других. Рокуэлл взмок от волнения, Смит не мог уйти. Или...

Кухонная дверь медленно отворилась. Нога переступила через порог, за ней другая. Рука коснулась стены. Сигаретный дым тянулся от губ.

- Кто-то ищет меня?

Ошеломленный Рокуэлл обернулся. Он увидел выражение лица Хартли, услышал, как Макгвайр задохнулся от удивления. Все трое одновременно произнесли одно слово, как будто им подсказали: Смит!

Смит выпустил облачко дыма. Его лицо было красновато-розовым, как будто он сгорел на солнце, его глаза были ярко-голубыми. Он был босой, и его обнаженное тело было прикрыто одной из старых рубашек Рокуэлла.

- Не скажете ли мне, где я нахожусь? Что я делал последние три-четыре месяца? Это что, госпиталь или нет?

Страх охватил Рокуэлла. Он судорожно глотнул,

- Привет. Я... То есть... Вы что, ничего не помните? Смит показал свои пальцы.

- Я вспоминаю, что начал зеленеть, если вы это имеете в виду. Кроме этого - ничего.

Рокуэлл тяжело прислонился к стене. Потрясенный, он поднял руки к глазам и покачал головой. Не веря в то, что он видит перед собой, он спросил:

- Когда вы выбрались из кокона?

- Когда я выбрался из... чего? Рокуэлл отвел его в соседнюю комнату и указал на стол.

- Я не понимаю, что вы имеете в виду, - сказал Смит совершенно искренне, - полчаса назад я пришел в себя, стоя в этой комнате совершенно голый.

- И это все? - с надеждой спросил Макгвайр. Похоже, он почувствовал облегчение. Рокуэлл объяснил происхождение лежавшего на столе кокона. Смит нахмурился.

- Это нелепо. Кто вы такие? Рокуэлл представил всех. Смит сердито взглянул на Хартли.

- Когда я начал болеть, вы приходили, не так ли? Я помню, на радиационном заводе. Но это глупо. Что это была за болезнь? Лицо Хартли напряглось.

- Это не болезнь. А вы не знаете чего-либо обо всем этом?

- Я прихожу в себя в компании незнакомых людей, в незнакомом санатории. Я обнаруживаю себя обнаженным в комнате, в которой на раскладушке спит человек. Я хожу голодный по санаторию. Я иду на кухню, нахожу еду, ем, слышу взволнованные

голоса, и затем меня обвиняют в том, что я появился из кокона.

- Что я должен думать? Кстати, спасибо за рубашку, еду и сигарету, которые я взял. Я не хотел вас будить, господин Рокуэлл. Я не знал, кто вы такой, и вы выглядели смертельно уставшим.

- О, насчет этого не волнуйтесь. Рокуэлл не мог поверить в происходящее. Все разваливалось. С каждым словом Смита его надежды рассыпались на части, как разломанный кокон.

- Как вы себя чувствуете?

- Отлично. Сильным. Просто замечательно, если учесть, сколько это длилось.

- Очень замечательно, - сказал Хартли.

- Можете представить, что я почувствовал, когда увидел календарь. Все эти месяцы - раз и нету. Я удивляюсь, что я делал все это время.

- Мы тоже. Макгвайр рассмеялся:

- О, оставь его, Хартли. Из-за того, что ты его ненавидел...

- Ненавидел? Смит удивленно поднял брови.

- Меня? Почему?

- Вот. Вот почему! - Хартли вытянул руки. - Ваша проклятая радиация. Ночь за ночью я сидел около вас в лаборатории. Что мне теперь с этим делать?

- Хартли, - перебил Рокуэлл, - сядь и успокойся.

- Я не сяду и не успокоюсь! Неужели вы оба одурачены этой имитацией человека, этим розовым парнем, который разыгрывает величайшую мистификацию в истории? Если у вас есть хоть сколько-нибудь разума, уничтожьте Смита, пока он не бежал!

Рокуэлл извинился за эту вспышку гнева Хартли.

Смит покачал головой.

- Нет, дайте ему говорить. О чем это он?

- Ты уже знаешь! - гневно прокричал Хартли. Ты лежал здесь месяцами, слушая, планируя. Ты меня не одурачишь. Рокуэлла ты обманул, разочаровал. Он считал, что ты будешь сверхчеловеком. Может, ты и есть сверхчеловек. Но кто бы ты ни был, ты больше не Смит. Это еще один из твоих обманов. Мы не должны были все знать о тебе, весь мир не должен знать о тебе. Ты можешь с легкостью убить нас, но ты предпочитаешь остаться и убедить нас в своей нормальности. Это наилучший вариант. Ты мог исчезнуть несколько минут назад, но это оставило бы семена подозрения. Поэтому ты остался, чтобы убедить нас в том, что ты нормален.

- Он и есть нормальный, - вставил Макгвайр.

- Нет. Его мозг изменился. Он умен.

- Тогда подвергни его - словесно- ассоциативному тесту, - сказал Макгвайр.

- Он слишком умен и для этого.

- Тогда очень просто. Сделаем анализ крови, по слушаем его сердце, введем ему сыворотку. Смит колебался.

- Я согласен на эксперимент, если это действительно вам нужно. Но, по-моему, это глупо.

Шокированный этим, Хартли взглянул на Рокуэлла.

- Возьми шприц, - сказал он.

Рокуэлл, размышляя, взял шприц. Может быть, все- таки Смит был суперменом. Его кровь. Эта сверх-кровь. Ее способность убивать бактерии. Его сердцебиение. Его дыхание. Может быть, Смит был сверхчеловеком и не знал этого. Да, да, может быть...

Рокуэлл взял кровь у Смита и поместил ее под микроскоп. Его плечи поникли. Это была обычная кровь. Бактерии жили в ней положенное время. Кровь больше не была для них смертельной. Икс-жидкости тоже больше не существовало. Рокуэлл подавленно вздохнул Температура тела была нормальной, пульс тоже. Его нервная система реагировала в соответствии с нормой.

- Ну, вот и все, - мягко сказал Рокуэлл.

Хартли опустился в кресло с широко открытыми глазами, сжав пальцами голову. Он выдохнул:

- Простите меня. Наверное это все существовало в моем воображении. Эти месяцы были такими долгими. Ночь за ночью. Я был напуган, у меня возникали навязчивые идеи. Я сам себя одурачил. Простите меня, я виноват. - Он уставился на свои зеленые пальцы. - Но что же будет со мной?

- Я поправился. Вы тоже поправитесь, я думаю. Я вам сочувствую, но в этом не было ничего плохого... в самом деле, я ничего не припоминаю.

Хартли расслабился.

- Пожалуй, вы правы. Мне не нравится мысль о том, что я должен одеревенеть, но ничего не поделаешь. Со мной все будет в порядке.

Рокуэлл чувствовал себя больным. Разочарование было слишком сильным. Эта спешка, желание, жажда открытия, любопытство, огонь, все умерло в нем.

Итак, каким был человек из кокона? Тот же человек, какой и был. И все это ожидание, и весь интерес были напрасны. Он глубоко вздохнул, пытаясь привести в порядок свои спутанные мысли. Этот розовощекий человек, с ровным голосом, который сидел перед ним и спокойно курил, только что перенес частичное окаменение кожи, его железы сошли с ума от радиации, я тем не менее это лишь человек, и ничего более. Мозг Рокуэлла, его фантазирующий и слишком впечатлительный мозг, подхватил каждую деталь этой болезни и построил великолепный организм, выдавая желаемое за действительное. Рокуэлл был глубоко потрясен, взволнован и разочарован

Существование Смита без питания, его совершенная кровь, низкая температура и другие признаки совершенства теперь были только фрагментами неизвестной болезни. Болезни, и ничего более. Чего-то, что прошло, закончилось и не оставило никаких следов, кроме хрупких лоскутков на залитой солнцем поверхности стола. Теперь осталась только возможность пронаблюдать Хартли, если его болезнь будет прогрессировать, и сообщить о новом заболевании медицинскому миру.

Рокуэлла, однако, не привлекала болезнь, его волновало совершенство, и это совершенство было разбито, расколото, разорвано на куски и исчезло. Его мечта исчезла. Его сверхсущество исчезло. Его теперь не волновало, даже если бы весь мир отвердел, позеленел и стал ненормально хрупким. Смит уже начал прощаться.

- Я лучше вернусь в Лос-Анжелес. Меня ждет важная работа на заводе. Моя старая работа должна быть закончена. Сожалею, но не могу больше оставаться. Вы понимаете?

- Вам следовало бы остаться и отдохнуть хоть бы несколько дней, - сказал Рокуэлл. Он не мог видеть, как исчезает последний клочок его мечты.

- Нет, спасибо. Я загляну в ваш офис примерно через неделю для новой проверки, если хотите, доктор. Я буду приезжать каждые несколько недель в течение года или больше, так что вы сможете контролировать меня, ладно?

- Да, да. Смит, пожалуйста, сделайте это. Мне хотелось бы побеседовать с вами о вашей болезни. Вам повезло, что вы живы.

Макгвайр произнес счастливо:

- Я довезу вас до Лос-Анжелеса.

- Не беспокойтесь. Я дойду до Гуджунги и возьму там такси. Я хочу пройтись. Прошло столько времени, я хочу все снова прочувствовать.

Рокуэлл одолжил ему пару ботинок и старый костюм.

- Спасибо, доктор. Я заплачу вам все, что должен, как только смогу.

- Вы не должны мне ни пенни. Это было интересно.

- Ну, до свиданья, доктор, господин Макгвайр, Хартли.

- До свиданья, Смит.

Смит пошел по дорожке. Он шел легко и счастливо и насвистывал. "Хотелось бы мне сейчас быть в таком же настроении", - устало подумал Рокуэлл.

Смит обернулся один раз, помахал им и начал подниматься на холм и через него к городу, лежавшему в отдалении.

Рокуэлл смотрел ему вслед так, как ребенок смотрит на разрушение своего песочного замка под ударами морских волн.

- Я не могу в это поверить, - снова и снова говорил он, - я не могу в это поверить. Все закончилось так быстро, так неожиданно для меня. Я совершенно опустошен.

- Я все вижу в розовом свете! - довольно прохихикал Макгвайр.

Хартли стоял под солнцем. Его зеленые руки мягко висели вдоль тела, и, как заметил Рокуэлл, его белое лицо впервые за эти месяцы было расслабленным. Хартли тихо говорил:

- Со мной все будет в порядке. Со мной все будет в порядке. Я не буду монстром. Я останусь самим собой. - Он повернулся к Рокуэллу.

- Только не забудь, не забудь, не дай им похоронить меня по ошибке. Смотри, чтобы меня не похоронили по ошибке, думая, что я мертв. Помни обо мне.

Смит поднимался по тропинке на холм. Уже вечерело, и солнце начало садиться за голубые горы. Видно было несколько звезд. Запах воды, пыли и цветущих в отдалении апельсиновых деревьев повис в теплом воздухе.

Поднялся ветерок. Смит шел и глубоко дышал. Отойдя от санатория так, что его не было видно, он остановился и замер. Он посмотрел вверх, в небо.

Он отбросил сигарету, которую курил, и раздавил ее каблуком. Затем выпрямил свое стройное тело, откинул назад свои темно-каштановые волосы, закрыл глаза, глотнул, расслабил пальцы рук.

Без малейшего усилия, только со слабым звуком, Смит мягко поднял свое тело от земли вверх, в теплый воздух.

Он устремился вверх быстро, спокойно и скоро затерялся среди звезд, уходя в космическое пространство...

[Chanda 14]

Волшебный петух

Хакасская сказка

 

Был один умный бедняк. Мог он предсказать, какая погода будет, какой приплод от скота ожидать, и многое другое мог угадывать.

У одного бая украли драгоценности. Искали, искали - не нашли. Лучших шаманов приводили, самых хитрых знахарей спрашивали - все напрасно. Посоветовали баю умного бедняка позвать.

Привели бедняка. Бай велит драгоценности искать. Бедняк говорит:

- Найти не трудно, что мне за это будет?

- Дам тебе табун лошадей, - пообещал бай.

- Ладно, - согласился бедняк. - Пусть принесут петуха, которого тебе монгольский хан подарил.

Велел бай петуха принести. Бедняк потихоньку шею и голову петуху сажей намазал. Посадили петуха одного посредине темной юрты.

- Теперь заходите по очереди, - сказал бедняк байской прислуге. - Да запомните: петух не простой, а монгольский. Как вор погладит его по голове, так петух закричит. Ну, заходите веселей, гладить его левой рукой надо.

По одному заходили в темную юрту. Бай уши насторожил, слушает. Молчит петух. Все слуги прошли, а петух так и не подал голоса.

- Ты что, дурачить нас вздумал?! - грозно закричал бай.

- Погоди, гадание еще не кончилось, - ответил бедняк. - А ну, поднимите все левую руку.

Подняли руки - у всех ладони в саже, только у первого байского прислужника ладонь чистая.

- Он и украл, - сказал бедняк.

Упал па колени слуга, прощения просит, плачет. Велел его бай плетьми пороть, а бедняку табун коней отдал. Жалко было, а отдал, побоялся с таким мудрецом связываться.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 августа - Медовый Спас

Пчела и заяц

Русская сказка

 

Попрыгун-заяц наелся зеленой сочной травы, спрятался под кустиком и вздумал под теплым солнышком понежиться. Вдруг зажужжала пчелка и села на цветок.

- Ты что тут делаешь? - спросил заяц.

- Нектар собираю, пыльцу свежую, - ответила пчела.

- И много тебе нужно?

- На всю семью. И в зимовку молодым пчелам, чтоб не голодали и не замерзли.

- Ох, не говори! Зимой и соломинке рад. Но разве ты наносишь одна на всех?

- Мы всей большой семьей работаем. До свидания! Мне некогда.

И пчела перелетела на другой цветок.

- Ишь ты! Всей большой семьей работают. Дружные! -произнес заяц и прижал к телу длинные уши. - А я думал, что дружба - это лишь игра в подпрыжки.

[Chanda 14]

Обещанное богатство

Восточная притча

 

Давным-давно жил один китаец. Происхождением этот человек был из рода Садовников. Предсказали ему в детстве, что в 36 лет он станет очень богатым. И не просто богатым, а самым богатым человеком на всей Поднебесной! Родители, конечно, обрадовались, перед всеми соседями похвастались. Вся деревня радовалась, что у них вскоре такой богатый человек в окружении появится. Ну, конечно, ремеслу наш китаец учиться не стал. Зачем? И так скоро богатым будет.

Жил он, жил. Родители его сначала кормили, потом умерли. Денег не стало. Продал он дом, сад. Стал жить в сарайчике на окраине деревни. Жители его задаром кормят - как будущего богатея не уважить! Проходит время. Исполняется нашему герою 36 лет, а богатства как не было, так и нет. Соседи ропщут, кормить дармоеда больше не хотят. Поплелся он в лес, ягод поискать. Нет ягод! Пошел обратно и на обратном пути свалился в яму. Откуда она только взялась! Никогда на этом месте ямы не было. Надо было ему ступеньки выкопать, да лень. Сидел, сидел, пока его проходящие крестьяне не вытащили. Пришел он к себе в сарайчик, лег да помер.

Попадает китаец на небеса. И сразу к богам - с претензией. Как же так? Было обещано богатство? Было! Где деньги?!! Ну, все, конечно, тут засуетились, забегали. Стали смотреть по книгам судеб. Действительно, все сходится, в 36 лет выписано китайцу великое богатство. Стали выяснять, что к чему. Вызвали беса, хранителя золота. Он и говорит: "Как же, как же. Богатство в наличии, проблема - с получателем. Когда срок пришел богатство выдавать, стали мы его среди Садовников искать. Искали, искали, не нашли. Нет среди Садовников! По военному ведомству проверяли, по ученому, среди крестьян... Нет нигде! Послали бесов местности на розыски. Гонцы всю деревню обшарили, найти не могут. Наконец, случайно обнаружили его в лесу. В яму на дороге богатство подбросили, надо было только стенку копнуть. Опять не получилось Наконец нашли его в сарайчике на лежанке, хотели ему богатство на голову высыпать, да убить побоялись, слаб уж очень был. А тут он и сам умер". Так и не получил китаец богатства.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

19 августа - Яблочный Спас

В. Сутеев

Яблоко

 

Стояла поздняя осень. С деревьев давно облетели листья, и только на верхушке дикой яблони ещё висело одно-единственное яблоко. В эту осеннюю пору бежал по лесу Заяц и увидел яблоко. Но как его достать? Яблоко высоко висит — не допрыгнешь!

— Крра-крра!

Смотрит Заяц — на ёлке сидит Ворона и смеётся.

— Эй, Ворона! — крикнул Заяц. — Сорви-ка мне яблоко.

Ворона перелетела с ёлки на яблоню и сорвала яблоко. Только в клюве его не удержала — упало оно вниз.

— Спасибо тебе, Ворона! — сказал Заяц и хотел было яблоко поднять, а оно, как живое, вдруг зашипело... и побежало.

Что такое? Испугался Заяц, потом понял: яблоко упало прямо на Ежа, который, свернувшись клубочком, спал под яблоней. Ёж спросонок вскочил и бросился бежать, а яблоко на колючки нацепилось.

— Стой, стой! — кричит Заяц. — Куда моё яблоко потащил?

Остановился Ёжик и говорит:

— Это моё яблоко. Оно упало, а я его поймал. Заяц подскочил к Ежу:

— Сейчас же отдай моё яблоко! Я его нашёл! К ним Ворона подлетела.

— Напрасно спорите, — говорит, — это моё яблоко, я его себе сорвала.

Никто друг с другом согласиться не может, каждый кричит:

— Моё яблоко!

Крик, шум на весь лес. И уже драка начинается: Ворона Ежа в нос клюнула, Ёж Зайца иголками уколол, а Заяц Ворону ногой лягнул...

Вот тут-то Медведь и появился. Да как рявкнет:

— Что такое? Что за шум? Все к нему:

— Ты, Михаил Иванович, в лесу самый большой, самый умный. Рассуди нас по справедливости. Кому это яблоко присудишь, так тому и быть.

И рассказали Медведю всё, как было.

Медведь подумал, подумал, почесал за ухом и спросил:

— Кто яблоко нашёл?

— Я! — сказал Заяц.

— А кто яблоко сорвал?

— Как р-раз я! — каркнула Ворона.

— Хорошо. А кто его поймал?

— Я поймал! — пискнул Ёж.

— Вот что, — рассудил Медведь, — все вы правы, и потому каждый из вас должен яблоко получить...

— Но тут только одно яблоко! — сказали Ёж, Заяц и Ворона.

— Разделите это яблоко на равные части, и пусть каждый возьмёт себе по кусочку.

И все хором воскликнули:

— Как же мы раньше не догадались!

Ёжик взял яблоко и разделил его на четыре части. Один кусочек дал Зайцу:

— Это тебе, Заяц, — ты первый яблоко увидел. Второй кусочек Вороне отдал:

— Это тебе, Ворона, — ты яблоко сорвала. Третий кусочек Ёжик себе в рот положил:

— Это мне, потому что я поймал яблоко. Четвёртый кусочек Ёжик Медведю в лапу положил:

— А это тебе, Михаил Иванович...

— Мне-то за что? — удивился Медведь.

— А за то, что ты нас всех помирил и уму-разуму научил!

И каждый съел свой кусочек яблока, и все были довольны, потому что Медведь рассудил справедливо, никого не обидел.

[Chanda 14]

Деревянный орёл

Русская сказка

 

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. И было у царя множество слуг. Да не простых прислужников, а разных мастеров: и столяров, и гончаров, и портных. Любил царь, чтобы и платье у него лучше, чем у других, было сшито, и посуда хитрее расписана, и дворец резьбою украшен.

Мастеров в царском дворце видимо-невидимо было.

Все они по утрам собирались к царскому выходу и ждали, кому какое дело царь на сегодня назначит.

И вот случилось раз, что столкнулись у царского порога золотых дел мастер и столяр. Столкнулись и заспорили - кто из них свое ремесло лучше знает, и чья работа труднее.

Золотых дел мастер и говорит:

- Твое мастерство невелико, ты над деревом сидишь, деревянные вещи режешь. То ли дело моя работа. Я все из чистого золота делаю: любо-дорого поглядеть.

А столяр и отвечает:

- Не хитро дорогую вещь сделать, коли золото само в цене. Ты вот из простого дерева сделай такую штучку, чтобы все кругом диву дались. Вот тогда я поверю, что ты мастер.

Спорили они, спорили, чуть до драки не дошли, да в это время царь входит. Услыхал он этот разговор, усмехнулся и приказал:

- Сделайте вы мне оба по диковинке, один из золота, другой из дерева. Погляжу на них и решу, кто из вас лучший мастер.

С царем не поспоришь, коли жизнь дорога. Пошли мастера из дворца каждый к себе: оба крепкую думу думают, как бы друг друга перегнать в мастерстве.

Дал им царь неделю сроку.

Через неделю приходят оба мастера во дворец, становятся в ряд с другими, ждут царского выхода. И у каждого по свертку в руках.

Вышел царь и говорит:

- Ну, молодцы, показывайте ваше искусство, - а сам в бороду усмехается. Приказал он позвать в палату и царицу, и молодого сына-царевича.

- Пусть и они на ваши чудеса поглядят.

Сели царь с царицей на лавку, а царевич рядом встал. Вышел вперед золотых дел мастер.

- Прикажи, царь-батюшка, мне большой чан воды принести.

Принесли большой чан, водой налили.

Развязал мастер свой узелок, вынул оттуда золотую утку и пустил ее на воду. Поплыла утка, словно живая: головой вертит, крякает, носиком перышки обчищает.

Открыл царь рот от удивления, а царица кричит:

- Да это живая утка, а не золотая! Он, видно, живую утку золотом покрыл!

Обиделся мастер:

- Какая же она живая? Прикажи мне ее разобрать по частям и опять на винтики собрать.

Вынул он утку из чана, сначала ей крылышки отвинтил, потом голову, а после и всю на кусочки разобрал. Разложил на столе, да и давай снова свинчивать. Свинтил, пустил на воду. И поплыла утка лучше прежнего.

Захлопали все придворные в ладоши.

- Ну и мастер! Ну и чудо сделал! Век такого не видывали.

Обернулся царь к столяру:

- Теперь ты свое искусство показывай.

Поклонился столяр:

- Прикажи, ваше царское величество, окошко в этой горнице отворить.

Отворили окошко. Развернул столяр свой узелок, вынимает из него орла деревянного. Да так этот орел хорошо сделан был, что от живого не отличить. А столяр и говорит:

- Утка-то золотая только по воде плавает, а мой орел в облака подымается.

Сел столяр на орла верхом и повернул винтик. Поднял его орел и вынес по воздуху из царской палаты. Кинулись все к окнам, смотрят, рты разинув, а столяр над царским двором в воздухе разные круги делает. Влево повернет винтик - орел книзу летит, вправо - подымается. У царя от удивления корона на затылок съехала, глядит он в окошко, оторваться не может. Все кругом словно замерли. Такого мастерства никто не видывал.

Покружил столяр по воздуху и обратно в палату влетает. Поставил орла в сторонку и к царю подходит.

- Ну, как, царь-батюшка, доволен ли моим искусством?

- Слов не нахожу, так доволен, - царь отвечает. - Да как же ты этак умудрился? Да как же ты ему этот винтик пристроил?

Начал столяр все это царю объяснять, а в это время царица как ахнет, как закричит:

- Куда ты? Куда? Ах, ловите, остановите!

Обернулись все на ее голос и видят: пока царь со столяром беседовал, царевич молодой вскочил на орла, повернул винтик - и вылетел из окошка на двор.

- Вернись скорей! Куда ты? Убьешься! - кричат ему царь с царицей. А царевич махнул рукой, да и перелетел через забор серебряный, которым дворец огорожен был. Повернул он винтик вправо - поднялся орел за облака и скрылся из глаз.

Царица без памяти лежит, а царь на столяра гневается.

- Это ты нарочно такую штуку придумал, чтобы нашего сына единственного сгубить. Эй, стражники, схватить его и бросить в темницу. А если через две недели царевич не вернется, вздернуть столяра на виселицу.

Схватили стражники столяра и кинули в темное подземелье. А царевич на деревянном орле все дальше и дальше летит.

Любо царевичу. Просторно, вольно кругом. В ушах ветер свистит, кудри развевает, под ногами облака проносятся, и сам царевич - словно птица крылатая. Куда хочет, туда в небе и поворачивает.

К вечеру прилетел он в неведомое царство, опустился на край города. Видит - стоит избушка маленькая.

Постучал царевич в дверь.

Выглянула старушка.

- Пусти, бабушка, переночевать. Я тут чужой человек, никого не знаю, остановиться не у кого.

- Отчего не пустить, сынок. Входи, места много. Я одна живу.

Развинтил царевич орла, связал в узелок, входит к старушке в домик.

Стала она его ужином кормить, а царевич расспрашивает: что за город, да кто в нем живет, да какие в городе диковинки.

Вот и говорит старушка:

- Есть у нас, сынок, одно чудо в государстве. Стоит посреди города царский дворец, а подле дворца высокая башня. Заперта та башня тридцатью замками, и охраняют ее ворота тридцать сторожей. Никого в башню не пускают. А живет там царская дочь. Как родилась она, так ее с нянькой в той башне и заперли, чтобы никто не видел. Боятся царь с царицей, что полюбит царевна кого-нибудь и придется ее замуж на чужую сторону отдавать. А им с ней расставаться жалко: она у них единственная. Вот и живет девушка в башне, словно в темнице.

- А что, и верно, что хороша царевна? - спрашивает гость.

- Не знаю, сынок, сама не видала, а люди сказывают - такой красоты во всем свете не сыщется.

Захотелось царевичу в запретную башню пробраться. Лег он спать, а сам все раздумывает, как бы ему царевну увидеть.

На другой день, как стемнело, сел он на своего деревянного орла, взвился в облака и полетел к башне с той стороны, где окошко в тереме было.

Подлетел и стучит в стекло.

Удивилась царевна. Видит - молодец красоты неописанной.

- Кто ты, добрый молодец? - спрашивает.

- Отвори окно. Сейчас все тебе расскажу.

Открыла девушка раму, влетел деревянный орел в комнату. Слез с него царевич, поздоровался, рассказал девушке все, что с ним случилось.

Сидят они, друг на друга глядят - наглядеться не могут.

Спрашивает царевич, согласна ли она его женой стать.

- Я-то согласна, - говорит царевна, - да боюсь, батюшка с матушкой не отпустят.

А злая мамка, которая царевну сторожила, все выследила. Побежала она во дворец и донесла, что так, мол, и так, к царевне кто-то прилетал, а теперь этот молодец в доме старушки скрывается.

Прибежала тут стража, схватила царевича и потащила во дворец. А там разгневанный царь на троне сидит, дубинкой об стол стучит.

- Как ты, такой-сякой, разбойник, осмелился мой царский запрет нарушить? Завтра казнить тебя буду!

Повели царевича в темницу, бросили одного и крепкими замками заперли.

Наутро весь город на площадь согнали. Объявлено было, что казнить станут дерзкого молодца, который в башню к царевне проник.

Вот уж и палач пришел, и виселицу поставили, и сам царь с царицей на казнь глядеть приехали.

Вывели царевича на площадь. А он обернулся к царю и говорит:

- Ваше величество, разрешите мне последнюю просьбу высказать.

Нахмурился царь, а отказать нельзя.

- Ну, говори.

- Прикажите гонцу сбегать в дом к старушке, где я жил, узелок мой из-под подушки принести.

Не мог отказать царь, послал гонца. Принесли узелок.

А царевича в это время уже к виселице подвели, на лесенку поставили. Протянул ему гонец узелок.

Развернул его царевич, вскочил на деревянного орла - да и был таков. Взвился он над виселицей, над царем, над всей толпой.

Ахнул царь:

- Лови его! Держи! Улетит!

А царевич направил орла к башне, подлетел к знакомому окошку, царевну подхватил и перед собой на орла сажает.

- Ну, говорит, теперь нам с тобой никакая погоня не страшна.

И помчал их орел в родное государство.

А там из подземелья бедный столяр в подзорную трубу глядит, глаз с неба не сводит - не летит ли царевич обратно? Завтра две недели кончаются, висеть столяру на веревке, коли царский сын не воротится.

И вдруг видит бедный мастер: летит по небу орел деревянный, а на нем царевич, да не один, а с невестой-красавицей.

Опустился орел посреди царского двора. Снял царевич с него невесту, к отцу с матерью повел. Рассказал им, где он пропадал две недели. А те от радости и тревогу свою ему простили.

Великий пир царь устроил. Три месяца свадьбу праздновали.

А всех столяров в том государстве с той поры особо уважать стали.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

29 августа - Хлебный (Ореховый) Спас.

Грибачёв Николай Матвеевич

Орех

 

Устроили туристы привал на берегу речки. Пообедали, покупались, потом грецкие орехи кто-то стал есть. И один такой попался, что никак его не разгрызть. Бросили его в траву — ну его, и орех-то небольшой, а еще зубы поломаешь.

Когда туристы ушли, белка Ленка прибежала, с дерева спустилась — не оставлено ли чего, не позабыто ли. И нашла грецкий орех. «Ох, должно быть, вкусный! — подумала белка Ленка. — У нас в лесу такие и не растут».

Схватила она орех, убежала на елку, чтобы сразу и съесть его. А раскусить не может. То за одну щеку перекатит, то за другую, и так пробует, и этак — ничего не выходит.

«Ну, и орех, — думает белка Ленка. — Как железный. Но зато, наверное, и сладкий внутри! Что же мне делать? Побегу к барсуку Пахому, у него зубы большие, крепкие».

Прибежала она к барсуку. А его дом в земле, комнат и коридоров много, и всюду темно. Еле нашла белка Ленка барсука: он от жары опасался, в чулане сидел.

— Ну, чего тебе? — заворчал барсук Пахом. — Бегаешь, покоя не даешь.

— Да вот орех я нашла, — сказала белка Ленка. — А он не разгрызается. Помоги мне, у тебя зубы крепкие.

— Ладно, — согласился барсук Пахом. Взял барсук орех в зубы, раз нажал, два нажал — ничего не получается.

— Ты чего, белка Ленка, каменный орех мне принесла, что ли? — спросил барсук.

— Да не каменный он, а грецкий!

— Ну тебя с твоим орехом, — проворчал барсук, — не буду я его разгрызать, зубы поломать боюсь.

Вышла белка Ленка от барсука, смотрит — заяц Коська идет, от нечего делать хворостинкой помахивает. Рассказала ему белка про орех.

— Давай попробую, — сказал заяц Коська. — Я, правда, траву ем, но знаешь какие у меня зубы? Как стальные!

Взял он орех и как надавит на него изо всех сил зубами.

— Ага, уже хрустит! — закричал заяц Коська. — Ага, сейчас я его на сто частей раздавлю!

И нажал еще сильнее. Так нажал, что зуб зашатался и кровь из десен пошла. А ореху хоть бы что.

— Придется мне теперь пломбу ставить, — сказал заяц Коська. — Плохой тебе орех попался, белка Ленка, брось ты его лучше.

— Так он же внутри вкусный-превкусный.

— Ну, тогда к бобру Борьке иди. У него зубы покрепче, он деревья перегрызает.

Бобер Борька на другом берегу реки был, крота Прокопа на спине к приятелю в гости перевозил. Позвала его белка Ленка, рассказала про орех.

— Попробуем, что это такое, — сказал бобер Борька. — Попробуем.

Взял он орех в зубы, покатал немного во рту и на песок выбросил. Сказал:

— Не буду я, белка Ленка, твой орех разгрызать. Вот если тебе ракиту надо спилить — это я сразу. А орех не буду. У меня верхние пластинки на зубах тонкие, поломаются — как тогда быть? Иди ты к медведю Потапу, он твой орех сразу расколет.

Медведь Потап только что большой кол выломал и от веток очищал, собирался из дупла мед выковыривать.

— Помоги мне, медведь Потап, орех расколоть, — вежливо попросила белка Ленка. — Я грызла — не разгрызла, барсук Пахом грыз — не разгрыз, бобер Борька грыз — не разгрыз. Одна теперь на тебя надежда.

— Фу-у ты, — фыркнул медведь Потап, — тоже мне работа. Орех-то маленький, вот как трахну, так в муку сотру!

Положил медведь орех на сосновый пень, взял кол, размахнулся изо всей силы и как трахнет! По лесу гул пошел, конец кола отломился и медведя по голове стукнул, а орех цел-целехонек с пня скатился и лежит-полеживает. Почесал медведь Потап в затылке, засопел:

— Ну тебя, белка Ленка, с твоим орехом! Я большой, а он маленький, не могу я колом попасть. Хочешь, улей одним ударом расколочу?

— Да не надо мне улья, — вздохнула белка Ленка. — Я пчел боюсь.

Взяла она свой орех и отправилась домой, на большую елку. Сидит и горюет. Вдруг слышит рядом:

— Тук-тук-тук!

— Кто это тут стучит? — удивилась белка Ленка.

— А это я, дятел Димка. Тут на твоей елке сухой сук завелся, я его долблю, червячков ловлю. Хочешь, я в твоей елке большую дырку выдолблю? От дождя будешь прятаться.

— Ты мою елку не порти, — сказала белка Ленка. — Я от дождя под ветками спрячусь. А нос у тебя крепкий?

— Hoc? — переспросил дятел Димка. Он малость глуховат был от своего собственного стука.

— Hoc, — повторила белка Ленка.

— Нос у меня крепкий-крепкий-прекрепкий.

— А можешь ты мой орех расколоть?

— Орех? — переспросил дятел Димка.

— Да, орех.

— Раздолбить, что ли?

— Раздолбить.

— Так это для меня раз-два, и готово.

Взял дятел орех, устроил его в развилку между суками, — это у него кузницей называется, — и начал: Тук-тук-тук-тук».

«Ничего у него не получится, — думала белка Ленка,— только нахвастался. Медведь Потап и то не разбил, а дятел маленький, перьев много, силы мало».

А дятел тук да тук. Десять раз стукнул и говорит:

— Бери свой орех, белка Ленка, готово! Смотрит белка — и вправду расколот орех. И зерно у него золотистое, пахнет вкусно. Решила она и дятла угостить, только он сказал, что не любит орехи, козявки и червяки вкуснее.

С тех пор белка Ленка подружилась с дятлом Димкой. Иногда они вместе, чтобы не так скучно было, в дождливую ночь на одной елке ночуют.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

31 августа - День Фрола и Лавра, покровителей лошадей.

Мария Семёнова

Конь Слейпнир

 

Когда мир был ещё юным и Асы только-только обживали его, устраивая себе дворы в Асгарде и Вальхаллу для будущих поколений героев – явился к ним некий мастер и предложил за три полугодия выстроить вокруг всего Мидгарда хорошие каменные стены, чтобы ни горные Великаны, ни инеистые исполины Хримтурсы не сумели его захватить. А себе выговаривал каменщик в жёны Фрейю – Богиню Любви, и в приданое Фрейе – ни много ни мало Солнце да Месяц.

Стали Асы советоваться, да вот беда: мудрый Один как раз странствовал где-то, а Тор ушёл в поход на восток, отгонять от земных границ Великанов. И насоветовал Локи посулить каменщику всё, что он просит, но сроку дать не три зимы, а всего одну, и если к первому летнему дню хоть самая малость окажется не готова – не видать строителю ни Фрейи, ни Солнца, ни Месяца. Да чтобы строил один, никого не звал на подмогу. Выслушал мастер и стал просить позволения взять в помощь своего коня Свадильфари. И снова шепнул Богам Локи – дескать, надо позволить.

На том порешили и заключили договор при свидетелях, скрепив его многими клятвами, потому что не доверял строитель Богам, а Боги – строителю…

Вот настала зима, и он принялся за работу. Днём складывал стену, а ночью подвозил для неё камни, и тут-то поняли Асы, что не подумав позволили каменщику взять в помощь коня. Могучий конь Свадильфари делал вдвое больше хозяина: Асы только дивились, глядя, какие громадные глыбы он с лёгкостью перетаскивал… Ото дня ко дню вырастала стена и выглядела прочной и высокой, как горный кряж, – никто не возьмёт приступом, сколько бы ни пытался. Знай поглядывал строитель на светлую Фрейю да всё махал ей рукой. Поднимал глаза к Солнцу и Месяцу и потирал жадно ладони…

Три дня осталось до лета, и не на шутку забеспокоились Асы, ибо лишь только ворота стояли ещё не готовыми. Сели Боги на свои престолы и вновь начали совещаться, припоминая, кто посоветовал отдать Асинью каменщику и обезобразить небосвод, сняв с него Солнце, Месяц и звёзды? И решено было, что поделом достанется Локи, сыну Лаувейи, лютая смерть, если не выдумает, как помешать мастеру выполнить условия договора. Струсил коварный Ас и поклялся устроить, чтобы Фрейя осталась в Асгарде, а светила – на Небе…

И вот в тот же вечер, когда запряг строитель коня Свадильфари и отправился в горы за камнем – откуда ни возьмись, выбежала из лесу красавица кобылица и с призывным ржанием поскакала прямо к коню. И так была она хороша и так весело прыгала, скакала и каталась по весенней траве, что не выдержал Свадильфари – заржал в ответ, в клочья порвал упряжь и ринулся за кобылицей. А та повернулась – и в лес.

Это Локи опять унизился до колдовства и, что самое гнусное, изменил не только обличье – даже свой пол…

Схватился за голову каменщик и бросился вдогонку коню, принялся звать его, пытался ловить. Куда там! Могучий конь всю ночь носился с кобылицей, так что не привезли ни одного камня и утром не из чего было строить остаток стены. Едва-едва сдвинулось дело. А пришёл вечер, и всё повторилось: вновь увела жеребца красавица кобылица, и опять недоделанной осталась работа.

Тут понял каменщик, что не поспеет кончить работы, и впал в такую ярость, что Асы тотчас признали в нём горного Великана. Вот кто, оказывается, испрашивал себе в жёны Фрейю, а в приданое – Солнце и Месяц! Не посмотрели Боги на клятвы, кликнули Тора. И немедленно явился Тор, прогремели окованные колёса, взвился молот-молния, занесённый могучей рукой:

– Я-то никому клятв не давал!

Так заплатили Асы мастеру за работу – получил Великан не Солнце и звёзды, а удар молота, бьющего без промаха. Отправился он в Тёмный мир Нифльхель, в ту его часть, где селения умерших Турсов, а Боги с облегчением перевели дух. Но смутно было у них в сердце – ибо знали они, что нарушили крепкие клятвы, а это никому не прощается, ни на Земле, ни на Небе…

Поплатился и Локи за коварные советы и колдовство. Долго ещё пришлось ему ходить в облике кобылицы – пока не родил жеребёнка. Жеребёнок был серой масти и о восьми ногах, и назвали его Слейпнир – «Быстро скользящий». Он не унаследовал коварства злобного Локи и вырос в славного жеребца, верного спутника самого Одина. Один ездил на нём по Земле, по воздуху и по морским волнам. И говорят, нету лучше коня ни у Богов, ни у Людей.