Сказочный мир

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 сентября - День знаний, начало учебного года.

Аминбек

Башкирская сказка

 

Когда-то, давным-давно, жили старик со старухой. У них был сын Аминбек. Родители хотели сделать Аминбека богатым торговцем. Однажды они дали мальчику сто рублей и велели идти учиться торговать. А Аминбек хотел получить знания в науках и искусстве.

Пришел Аминбек в один город, переночевал там, а наутро вышел на улицу. Тут он услышал, как проходивший мимо глашатай возвещает:

– Кто хочет научиться хорошо писать, пусть идет к учителю письма!

Аминбек тут же отправился к этому человеку и условился за сто рублей обучаться у него письму. Он научился писать так искусно, что мог прочитать любое письмо и писать почерком, похожим на почерк любого человека. Когда прошел год, Аминбек возвратился к родителям. Мать с отцом были очень огорчены, что их сын не научился торговать.

Старик со старухой дали ему еще сто рублей и опять отправили его: они велели ему на эти деньги научиться торговать. Поехал Аминбек в один город, переночевал там, а наутро вышел на улицу. Тут он встретил глашатая, который кричал:

– Кто хочет научиться играть в сатраш, пусть идет к мастеру игры!

Аминбек обратился к этому человеку, уплатил сто рублей и стал учиться у него игре в сатраш. И он научился играть так хорошо, что стал побеждать самых лучших игроков.

Прошел год, и Аминбек отправился домой.

Родители побранили его за то, что он зря переводит деньги и обучается пустякам. Затем они дали ему еще сто рублей и опять велели, чтобы на эти деньги он научился торговать.

Как и прежде, Аминбек приехал под вечер в один город, переночевал, а наутро вышел на улицу и встретил глашатая, который кричал:

– Кто хочет научиться играть на скрипке, пусть идет к искусному скрипачу!

Аминбек пошел к этому человеку, уплатил сто рублей и стал учиться играть на скрипке. Прошел год, и он так хорошо научился играть, что, пожалуй, во всем свете не было другого такого скрипача. После окончания учебы Аминбек отправился домой.

Старик со старухой жестоко выбранили его за то, что он опять занимался пустяками. Им стало стыдно перед людьми, что у них такой непослушный сын, они продали дом, всё свое имущество и решили переселиться в другое место.

Они сильно проголодались в пути, но все же добрались до какого-то города. Только денег у них не было даже на хлеб. Рассердились они на Аминбека.

– Из-за тебя оставили мы свой родной аул, из-за тебя без денег сидим,– ворчали старики на Аминбека и отдали его в услужение богатому владельцу каравана.

Однажды этот караван проходил по безводным местам. Всех стала мучить жажда. Люди спустили ведро в колодец, но оно никак не могло достать до воды. Тогда владелец каравана объявил:

– Кому-то из вас надо спуститься в колодец и во что бы то ни стало достать воды, иначе мы погибнем от жажды,– он посмотрел на Аминбека,– Ну-ка, мальчик, спустись ты!

Аминбека обвязали веревкой и спустили в колодец. Там он осмотрелся кругом: воды в колодце не оказалось. Зато в одном углу лежала целая куча золота. Аминбек наполнил спущенное ведро золотом и крикнул, чтобы тянули. Люди наверху увидели золото, очень обрадовались и сейчас же спустили ведро обратно. Аминбек опять наполнил его золотом. И так он отправил наверх сорок ведер золота. После этого он крикнул, чтобы вытащили его самого. Люди начали его поднимать, а потом остановились и стали рассуждать:«А ведь если он выйдет из колодца, он может завладеть всем золотом».

Рассудив так, жадные торговцы обрезали веревку и отправились дальше своей дорогой.

Аминбек с грохотом свалился на дно колодца и сильно ушибся. Когда он поднялся на ноги и увидел, что веревка обрезана, то горько заплакал. Но потом решил, что слезами горю не поможешь. Он стад смотреть вокруг, нашел конец какой-то другой веревки, потянул ее – открылась дверь, и Аминбек вошел в просторную богато убранную комнату. Посреди комнаты на ковре лежал дэв. Он еле дышал и, увидев Аминбека, поманил его к себе. Дэв показал на скрипку, висевшую на стене, и знаками стал просить его поиграть на скрипке

Аминбек обрадовался скрипке, взял ее, настроил и заиграл. Дэв оживился и стал подниматься с места. Потом он сел и, не сводя глаз с Аминбека, слушал его игру. Когда егет закончил играть, дэв встал и начал кланяться и благодарить его. Он сказал:

– Своей игрой ты излечил меня от страшной болезни. Скажи мне, чего ты хочешь, и я исполню твое желание.

Аминбек рассказал, как все случилось, и попросил дэва вынести его на землю. Дэв кивнул головой, подхватил Аминбека и полетел с ним. В один миг они оказались около того колодца, где останавливался караван. У колодца стоял осел, на котором ехал Аминбек. Дэв подхватил осла и опять полетел как ветер. Спустил он Аминбека с ослом на месте привала каравана, а сам куда-то исчез.

Когда владелец каравана увидел Аминбека целым и невредимым, он тут же написал два письма и передал их Аминбеку. Он велел ему отправиться с письмами вперед и сказал, что хочет порадовать жену и знакомого купца вестью о своем скором возвращении.

Аминбек тронулся в путь и дорогой решил посмотреть, целы ли письма. В кармане оказалось только письмо к знакомому купцу, а письмо к жене потерялось. Как ни искал Аминбек, а второго письма не нашел. Тогда Аминбек таким же почерком, как у владельца каравана, написал другое письмо: «Скоро возвращусь. Мальчика, который доставит это письмо, приюти в нашем доме, корми и одевай».

С этим письмом он приехал к жене владельца каравана.

Жена владельца каравана прочитала письмо и ласково приняла мальчика.

Ночью, когда все жители города легли спать, в одном большом доме горел свет.

– Почему, когда все люди спят, вон там светится огонь?– спросил Аминбек хозяйку.

– Там живет правитель города. Он очень любит играть в сатраш и, наверно, занят этой игрой. Тому, кто его обыграет, он обещает уступить свое место.

Аминбек отправился к правителю города, и правитель спросил его:

– Эй, егет, зачем ты сюда явился?

– Аминбек ему ответил:

– Хочу играть с вами в сатраш.

– Ладно,– сказал правитель города. – Если ты, мальчишка, осмелился играть со мной в сатраш, то у меня есть условие: выиграешь– будешь вместо меня править городом, а проиграешь– казню тебя!

И вот правитель города сел играть с Аминбеком. Он подвигал свои фигуры и запер шашку Аминбека.

– Будем играть до тех пор, пока кто-нибудь из нас не выиграет три раза подряд,– сказал правитель города.

Начали играть второй раз, и снова выиграл правитель города. Он сказал Аминбеку:

– Эй, мальчик, не губи свою голову, уйди, пока не поздно!

Аминбек не захотел уйти, и они опять расставили шашки. Аминбек стал двигать свои фигуры и выиграл. Стали еще играть – опять Аминбек выиграл. Тут правитель города за голову схватился, но опять они расставили фигуры, и Аминбек выиграл в третий раз. После этого правитель города сказал:

– Я искал вместо себя человека со знанием и умом. Вот он нашелся. Я стар и не могу больше править городом.

Тем временем в город вернулся прежний хозяин Аминбека – владелец каравана.

– Ну, жена, как ты поступила с моим посланцем? Жена ответила:

– Как ты мне и велел – приняла его в наш дом, накормила, одела.

– Ах ты, глупая женщина! Разве это велел я тебе делать? Ну-ка дай мне письмо, я покажу тебе, что я там написал! – закричал муж. Когда жена подала ему письмо, он увидел, что там его почерком было написано: «Скоро возвращусь. Мальчика, который доставит это письмо, приюти в нашем доме, корми и одевай».

Владелец каравана был взбешен и начал сыпать проклятиями в адрес Аминбека и кричать, что собственными руками задушит гадкого мальчонку. Тут жена ему говорит:

– Ты попридержи свой язык. Он теперь стал правителем нашего города.

Удивлению владельца каравана не было предела.

Вскоре Аминбек разыскал своих бедных родителей и забрал их к себе.

Увидели они сына, обрадовались. Сын их хотел получить знания и добился этого.

Мало того, когда стал он правителем города, то открыл школы для всех детей. Там обучали их мудрейшие ученые и искусные мастера.

Пока был Аминбек главой города, много юношей обучились разным наукам и ремеслу. И пошла слава о них по всей земле.

[Chanda 14]

Ганс Христиан Андерсен

Пастушка и трубочист

 

Видали вы когда-нибудь старинный-старинный шкаф, почерневший от времени и украшенный резными завитушками и листьями? Такой вот шкаф — прабабушкино наследство — стоял в гостиной. Он был весь покрыт резьбой — розами, тюльпанами и самыми затейливыми завитушками. Между ними выглядывали оленьи головки с ветвистыми рогами, а на самой середке был вырезан во весь рост человечек. На него нельзя было глядеть без смеха, да и сам он ухмылялся от уха до уха — улыбкой такую гримасу никак не назовешь. У него были козлиные ноги, маленькие рожки на лбу и длинная борода. Дети звали его обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержант Козлоног, потому что выговорить такое имя трудно и дается такой титул не многим. Зато и вырезать такую фигуру не легко, ну да все-таки вырезали. Человечек все время смотрел на подзеркальный столик, где стояла хорошенькая фарфоровая пастушка. Позолоченные башмаки, юбочка, грациозно подколотая пунцовой розой, позолоченная шляпа на головке и пастуший посох в руке — ну разве не красота! Рядом с нею стоял маленький трубочист, черный, как уголь, но тоже из фарфора и такой же чистенький и милый, как все иные прочие. Он ведь только изображал трубочиста, и мастер точно так же мог бы сделать его принцем — все равно!

Он стоял грациозно, с лестницей в руках, и лицо у него было бело-розовое, словно у девочки, и это было немножко неправильно, он мог бы быть и почумазей. Стоял он совсем рядом с пастушкой — как их поставили, так они и стояли. А раз так, они взяли да обручились. Парочка вышла хоть куда: оба молоды, оба из одного и того же фарфора и оба одинаково хрупкие.

Тут же рядом стояла еще одна кукла, втрое больше их ростом, — старый китаец, умевший кивать головой. Он был тоже фарфоровый и называл себя дедушкой маленькой пастушки, вот только доказательств у него не хватало. Он утверждал, что она должна его слушаться, и потому кивал головою обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержанту Козлоногу, который сватался за пастушку.

— Хороший у тебя будет муж! — сказал старый китаец. — Похоже, даже из красного дерева. С ним ты будешь оберунтер-генерал-кригскомиссар-сержантшей. У него целый шкаф серебра, не говоря уж о том, что лежит в потайных ящиках.

— Не хочу в темный шкаф! — отвечала пастушка. — Говорят, у него там одиннадцать фарфоровых жен!

— Ну так будешь двенадцатой! — сказал китаец. — Ночью, как только старый шкаф закряхтит, сыграем вашу свадьбу, иначе не быть мне китайцем!

Тут он кивнул головой и заснул.

А пастушка расплакалась и, глядя на своего милого — фарфорового трубочиста, сказала:

— Прошу тебя, убежим со мной куда глаза глядят. Тут нам нельзя оставаться.

— Ради тебя я готов на все! — отвечал трубочист. — Уйдем сейчас же! Уж наверное я сумею прокормить тебя своим ремеслом.

— Только бы спуститься со столика! — сказала она. — Я не вздохну свободно, пока мы не будем далеко-далеко!

Трубочист успокаивал ее и показывал, куда ей лучше ступать своей фарфоровой ножкой, на какой выступ или золоченую завитушку. Его лестница также сослужила им добрую службу, и в конце концов они благополучно спустились на пол. Но, взглянув на старый шкаф, они увидели там страшный переполох. Резные олени вытянули вперед головы, выставили рога и вертели ими во все стороны, а обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержант Козлоног высоко подпрыгнул и крикнул старому китайцу:

— Они убегают! Убегают!

Пастушка и трубочист испугались и шмыгнули в подоконный ящик.

Тут лежали разрозненные колоды карт, был кое-как установлен кукольный театр. На сцене шло представление.

Все дамы — бубновые и червонные, трефовые и пиковые — сидели в первом ряду и обмахивались тюльпанами, а за ними стояли валеты и старались показать, что и они о двух головах, как все фигуры в картах. В пьесе изображались страдания влюбленной парочки, которую разлучали, и пастушка заплакала: это так напомнило ее собственную судьбу.

— Сил моих больше нет! — сказала она трубочисту. — Уйдем отсюда!

Но когда они очутились на полу и взглянули на свой столик, они увидели, что старый китаец проснулся и раскачивается всем телом — ведь внутри него перекатывался свинцовый шарик.

— Ай, старый китаец гонится за нами! — вскрикнула пастушка и в отчаянии упала на свои фарфоровые колени.

— Стой! Придумал! — сказал трубочист. — Видишь вон там, в углу, большую вазу с сушеными душистыми травами и цветами? Спрячемся в нее! Ляжем там на розовые и лавандовые лепестки, и если китаец доберется до нас, засыплем ему глаза солью.

— Ничего из этого не выйдет! — сказала пастушка. — Я знаю, китаец и ваза были когда-то помолвлены, а от старой дружбы всегда что-нибудь да остается. Нет, нам одна дорога — пуститься по белу свету!

— А у тебя хватит на это духу? — спросил трубочист. — Ты подумала о том, как велик свет? О том, что нам уж никогда не вернуться назад?

— Да, да! — отвечала она.

Трубочист пристально посмотрел на нее и сказал:

— Мой путь ведет через дымовую трубу! Хватит ли у тебя мужества залезть со мной в печку, а потом в дымовую трубу? Там-то уж я знаю, что делать! Мы поднимемся так высоко, что до нас и не доберутся. Там, на самом верху, есть дыра, через нее можно выбраться на белый свет!

И он повел ее к печке.

— Как тут черно! — сказала она, но все-таки полезла за ним и в печку, и в дымоход, где было темно, хоть глаз выколи.

— Ну вот мы и в трубе! — сказал трубочист. — Смотри, смотри! Прямо над нами сияет чудесная звездочка!

На небе и в самом деле сияла звезда, словно указывая им путь. А они лезли, карабкались ужасной дорогой все выше и выше. Но трубочист поддерживал пастушку и подсказывал, куда ей удобнее ставить свои фарфоровые ножки. Наконец они добрались до самого верха и присели отдохнуть на край трубы — они очень устали, и не мудрено.

Над ними было усеянное звездами небо, под ними все крыши города, а кругом на все стороны, и вширь и вдаль, распахнулся вольный мир. Бедная пастушка никак не думала, что свет так велик. Она склонилась головкой к плечу трубочиста и заплакала так сильно, что слезы смыли всю позолоту с ее пояса.

— Это для меня слишком! — сказала пастушка. — Этого мне не вынести! Свет слишком велик! Ах, как мне хочется обратно на подзеркальный столик! Не будет у меня ни минуты спокойной, пока я туда не вернусь! Я ведь пошла за тобой на край света, а теперь ты проводи меня обратно домой, если любишь меня!

Трубочист стал ее вразумлять, напоминал о старом китайце и обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержанте Козлоного, но она только рыдала безутешно да целовала своего трубочиста. Делать нечего, пришлось уступить ей, хоть это и было неразумно.

И вот они спустились обратно вниз по трубе. Не легко это было! Оказавшись опять в темной печи, они сначала постояли у дверцы, прислушиваясь к тому, что делается в комнате. Все было тихо, и они выглянули из печи. Ах, старый китаец валялся на полу: погнавшись за ними, он свалился со столика и разбился на три части. Спина отлетела начисто, голова закатилась в угол. Обер-унтер-генерал-кригскомиссарсержант стоял, как всегда, на своем месте и раздумывал.

— Какой ужас! — воскликнула пастушка. — Старый дедушка разбился, и виною этому мы! Ах, я этого не переживу!

И она заломила свои крошечные ручки.

— Его еще можно починить! — сказал трубочист. — Его отлично можно починить! Только не волнуйся! Ему приклеят спину, а в затылок вгонят хорошую заклепку, и он опять будет совсем как новый и сможет наговорить нам кучу неприятных вещей!

— Ты думаешь? — сказала пастушка.

И они снова вскарабкались на свой столик.

— Далеко же мы с тобою ушли! — сказал трубочист. — Не стоило и трудов!

— Только бы дедушку починили! — сказала пастушка. — Или это очень дорого обойдется?..

Дедушку починили: приклеили ему спину и вогнали в затылок хорошую заклепку. Он стал как новый, только головой кивать перестал.

— Вы что-то загордились с тех пор, как разбились! — сказал ему обер-унтер-генерал-кригскомиссар-сержант Козлоног. — Только с чего бы это? Ну так как, отдадите за меня внучку?

Трубочист и пастушка с мольбой взглянули на старого китайца: они так боялись, что он кивнет. Но кивать он уже больше не мог, а объяснять посторонним, что у тебя в затылке заклепка, тоже радости мало. Так и осталась фарфоровая парочка неразлучна. Пастушка и трубочист благословляли дедушкину заклепку и любили друг друга, пока не разбились.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКАМ

9 сентября - Осенины, первая встреча осени. Международный день красоты

Светлана Скакун

Двуличница

 

На окраине города жила-была красивая девушка по имени Варвара. Родителей у неё не было. Она шила одежду, вышивала, этим и жила. Было Варваре шестнадцать лет – девушка на выданье. Но кому она нужна, нищая, да безродная? Вдруг стала Варвара замечать, что кто-то ей вышивать помогает, да на потолке следы оставляет, на птичьи похожие. Удивилась Варвара, но не испугалась. Как только заметила, что кто-то еще в доме с нею невидимый живет, стала она пищу на двоих готовить, и, как садилась за стол, приглашала невидимку вместе откушать наготовленное. Рядом ставила еще миску с едой, да ложку клала. Кто-то тут же лихо с едой управлялся, а иногда и добавку просил, стучал ложкой и миской по столу. Со стороны ж это выглядело довольно забавно, и Варвара, смеясь, давала добавку и говорила:

– Ты, невидимка, хоть бы раз показалась. Так интересно! Какая ты?

Вот однажды сидит Варвара вышивает, да и уснула над пяльцами. Проснулась оттого, что кто-то теребил ее за плечо и отдавал полностью вышитую работу. Поблагодарила она невидимку, и пошла на базар, продавать свои вышивки. Сразу у нее их раскупили, так как, оказалось, все они были шиты золотыми нитками, да рисунки были вычурные, замысловатые, диковинные. Стала Варвара жить припеваючи с невидимкой. Та, видя, что добрая девушка ее кормит, из жилья не выгоняет, хорошо к ней относится, решила ей вся показаться. Однажды сидят они за столом и ужинают. Опять попросила Варвара показаться невидимку и вдруг слышит приятный женский голос:

– Хорошо, ты увидишь меня, но обо мне никому ничего не рассказывай. Однажды я еле вырвалась на свободу от злых людей, которые в клетке меня держали, почти не кормили, и заставляли на себя работать до изнеможения.

Пообещала Варвара ее не обижать. Вдруг в комнате стало светло, как днем, а это от появившегося существа сияние стало исходить. Смотрит Варвара, а у него – птичьи лапы, два крыла, две руки и две головы прекрасной девушки. Все существо было покрыто золотыми перьями и пухом.

– Меня зовут Двуличница, ведь я имею два лица, – сказало существо. – Живу я всегда невидимкой, но могу быть и видимой.

– А меня ты можешь сделать невидимкой? – спросила Варвара.

– Конечно, могу. Даже обе можем быть невидимками и вдвоем летать. Мои крылья двоих выдержат. Кроме того, крылья у меня снимаются, и иногда ты без меня можешь полетать, – сказала Двуличница Варваре.

С этого вечера они крепко подружились. Обе невидимками летали над городом, знали все новости. Наказывали воров, если видели кражу, заступались за обиженных, нищих. Однажды Варвара говорит Двуличнице:

– Мне очень хотелось бы посмотреть на Ивана-царевича. Царь держит его во дворце, как красную девицу, боится, чтобы его никто не сглазил, так он красив!

– А что, давай, слетаем вместе, – ответила Двуличница.

Раз, два, сделала она Варвару и себя невидимой, и полетели они во дворец. А там как раз был бал. Везде все сверкало, музыка гремела, в одном зале были напитки, в другом зале было жареное, пареное, в третьем – овощи, фрукты заморские. В четвертом зале – танцы, веселье. Никогда Варвара не видела столько всего вкусного, никогда не слышала она такой прекрасной танцевальной музыки. А когда увидела пышные, сверкающие одежды и прекрасного Ивана-царевича, то ей тоже очень захотелось выглядеть великолепной красавицей, какими были придворные девушки, приезжие принцессы и царевны. Она сильно расстроилась и тут же с Двуличницей улетела домой. Перестала Варвара с того дня, есть и спать. Работа валилась у нее из рук.

– Что с тобой? – спросила Двуличница.

– Мне очень царевич понравился, хотелось бы тоже быть на балу, но ведь нет у меня ни царской одежды, ни обуви, ни драгоценных украшений.

– Нашла о чем горевать! Сейчас я слетаю к своим теткам, у них возьму шкатулку с одеждами небесных фей. Понимаешь, мои тетки – феи, а в одной и той же одежде они только раз появляются, а потом все в шкатулку скидывают. Ты будешь прекраснее всех девушек на свете. Эти одежды умножают ум, красоту и здоровье, – сказала это Двуличница и исчезла.

А Варвара осталась одна. Через некоторое время прилетела Двуличница со шкатулкой, в которой находились украшения, одежда и обувь.

– Одевайся, полетим на бал, мне тоже хочется повеселиться и от души поесть, – сказала она.

Варвару долго не пришлось упрашивать. Когда она увидела себя в зеркале, то поняла, что Иван-царевич не только внимание на нее обратит, но и, наверняка, влюбится. Двуличница научила Варвару, как самой делаться невидимой и видимой без ее помощи. Затем в последний раз они глянули на себя в зеркало, и довольные полетели в замок к царевичу. Прибыли в самый разгар бала. Двуличница сразу же отправилась в зал с едой, а Варвара невидимкой прошла в танцевальный зал. Смотрит, а там принцессы одна прекраснее другой, и все они глаз с Ивана-царевича не сводят. Стал он танцевать со всеми по очереди, глаза у него разбегаются, не знает, какую бы выбрать в невесты, все хороши. Рассердилась Варвара, что девушки такие нескромные и не скрывают своих чувств к царевичу, и давай потихоньку подшучивать над ними. Танцует какая-нибудь принцесса с Иваном-царевичем и вдруг как ущипнёт его, а он – как вскрикнет. А другая принцесса на ногу все время наступала, а третья в шею целовала, а четвертая оторвала ему жабо и манжет. “Нет, таких нескромных и неуклюжих невест мне не надо”, – подумал царевич. Вдруг смотрит – появилась девушка, как бы из воздуха, тихая, нежная, как полевой цветок. Иван-царевич, не дыша, подошел к ней, боялся, что она исчезнет, и пригласил танцевать. А затем все время танцевал только с нею. Этой девушкой была Варвара. Вдруг Двуличница в образе невидимки прошептала Варваре на ухо:

– Я наелась и очень хочу домой. Давай улетим, а завтра опять появимся.

Делать нечего. Растаяла в воздухе Варвара, а царевич долго не мог понять: сон это или явь? Девушка была обворожительной, без нее бал стал ему не интересен и скучен. На следующий день Варвара опять прилетела на бал, а Двуличница поспешила к яствам. На этот раз девушка была в платье небесного цвета, усыпанном звездами, на голове был цветок лотоса, на ногах туфельки, отделанные золотом и серебром. Варвара казалась воздушной и неземной. Иван-царевич, увидев ее, так обрадовался, что, бросившись к ней навстречу, чуть не сбил с ног заморских принцесс. Ах, как он был счастлив! Но недолго длилось счастье.

Двуличница наелась, схватила Варвару и, не успев ее сделать невидимкой, унесла над головами изумленных гостей и придворных дам из дворца.

На следующий вечер они не прилетели. Двуличница простонала и проохала до вечера, а при воспоминании о еде, ни о каком полете слышать не хотела. Тогда Варвара попросила дать ей крылья, чтобы она просто могла слетать в покои к царевичу, и посмотреть, как он живет. Двуличница с радостью дала ей крылья, ведь ей тяжело было даже шевелиться. Дело было за полночь, бал, наверное, еще продолжался. Варвара прилетела во дворец и невидимкой стала бродить по дворцу, зашла в спальню к царевичу. Вся комната была в коврах, зеркалах и цветах. Вдруг она заметила, что кто-то сидит в огромном кресле и тяжко вздыхает. Это был царевич. Затем он встал, подошел к зеркалу и стал примерять парик. Рядом с собой в зеркале неожиданно он увидел прекрасную незнакомку, которая накануне вскружила ему голову, а сегодня отсутствовала на балу. Он оглянулся, но она исчезла.

Опять посмотрел царевич в зеркало и опять увидел ее. Он попросил девушку не исчезать, сказал, что любит ее, хочет опять танцевать только с нею. Но Варвара считала, что неприлично в спальне разговаривать с молодым человеком и опять, став невидимкой, улетела домой. На следующий вечер Варвара с Двуличницей прилетели во дворец на бал. Иван-царевич ее уже ждал, ни с кем не танцевал и как только увидел Варвару, то до конца вечера танцевал только с ней. Во время танцев он еще раз признался в любви и попросил ее руки. Варвара сказала, что она простая девушка, но Иван-царевич этому очень обрадовался, понял, что меньше будет преград на пути к свадьбе. Тут же на балу он представил свою невесту Варвару и объявил:

– Через неделю всех приглашаю на свадьбу.

У Ивана-царевича был только старый отец, который, увидев Варвару, сразу же одобрил его выбор. Двуличница была занята едой, поэтому ничего не видела и не слышала. Когда вернулись домой, Варвара сказала, что через неделю выходит замуж за Ивана-царевича. Тогда Двуличница решила лучше рассмотреть Ивана-царевича. Прилетели, как всегда, в разгар бала. Царевич уже ждал Варвару. Двуличница не пошла, как обычно, в зал с едой, а подлетела невидимкой поближе к юноше. Когда она рассмотрела, как обаятелен, грациозен, красив царевич и как он любит Варвару, стала ей завидно и, кроме того, Двуличнице Иван-царевич тоже очень понравился. Недолго думая, превратила она его в невидимку, подхватила и унесла из дворца, а Варвару оставила. Варвару тут же схватила стража. Привели ее к царю, а у того разговор короток:

– Если за три дня сын не вернется, то на четвертый день тебе отрубят голову на площади перед всем народом.

Заплакала Варвара, но ее не стали слушать, кинули в темницу.

А тем временем Двуличница прилетела в какую-то пещеру, сделала себя и царевича видимыми и сказала ему:

– Я полюбила тебя с первого взгляда. У меня две головы, значит, я в два раза больше буду тебя любить, чем Варвара. Теперь ты мой, через неделю будет свадьба в королевстве фей – моих теток.

Понял царевич, что только хитростью можно победить эту глупую Двуличницу, поэтому он сказал, что тоже любит ее, что она красивее, умнее и лучше Варвары.

Так прошло два дня. Наступил третий день. Двуличница поверив, что царевич любит ее, перестала бояться, что он убежит. Перед сном она сняла крылья, повесила их перед своим ложем и крепко уснула. Царевич только и ждал этого момента – тут же потихоньку встал, схватил крылья, надел их и быстро вылетел из пещеры. Когда он подлетал к дворцу, то увидел площадь, а на ней много народу. Должна была состояться казнь. Царевич подлетел поближе, смотрит, а это его любимой Варваре хотят отрубить голову. Камнем слетел он вниз, схватил ее и высоко взмыл с нею в небо. Царь, увидев сына живым и невредимым, очень обрадовался, и тут же объявил о возвращении сына и о свадьбе Ивана-царевича и Варвары. Несколько дней длилась царская свадьба. Иван-царевич и Варвара были очень счастливы. Прожили долгую и славную жизнь. А крылья они сожгли, чтобы Двуличница их не выкрала и не натворила новых бед.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

13 сентября - День программиста

Юрий Нестеренко (с) YuN

[Источник] http://yun.complife.net

Сказка о храбром Программисте

 

В тривосьмом царстве, тришестнадцатом государстве жили-были три брата: двое умных, а третий программист. Старшие братья жили припеваючи, ни сорсов не компилили, ни дебагера не юзали, а токмо цельный день в игры гамились да по e-mail'у чатились. А младший брат-Программист работал, рук не покладая и питания не выключая.

Программил он и на Ассемблере, и на Си простом, и на Си приплюснутом, и на Клиппере многоглючном, и на Фоксе ламерском (а что делать? нужда заставит, будешь и на Визуальном Бейсике писать!) И платили ему за то заказчики жадные, да глупые баксами зелеными да рублями деревянными, ан не было Программисту счастья в личной жизни - не мог он апгрейдиться, ибо все, что платили ему, уходило братьям на оплату компактов пиратских да счетов телефонных.

А в это время в далекой стране Мокрософтии, где живут одни мелкомягкие, объявился страшный вирус-мутант. Объявился, осмотрелся, 256 файлов сожрал, винтом закусил, рыгнул сыто саундбластерно да и юркнул тропами тайными, интернетными, прямиком в тривосьмое царство. Да как принялся файлы жрать, не щадя ни гифов, ни батников, да над юзерами глумиться! Прибежали юзера к царю Мегафлопу, горючими слезами обливаются:"Save, - говорят, - царь-батюшка, от заразы заморской! Не щадит, окаянный, ни дискет, ни винчестеров!" Усмехнулся царь и выслал против вируса полк ламеров-гамеров. А ламеры-то гамеры шагают красиво, как на заставке, на каждом protection suit новый, BFG9000 на солнце блестят, за плечами ранцы с бонусами - берегись, вражина! Только куда им против вируса? Схватил он одно прерывание - и развалились protection suit'ы. Схватил другое - и обратились бонусы в конусы (а то и в косинусы). Схватил третье - и принялись гамеры друг в друга из BFG9000 палить. Тут и настал полку полный game over.

Нахмурился царь и послал на битву с вирусом полк хакеров-квакеров (а прозывались они так потому, что любимой потехой хакерской было в Quake по модему погамиться). Двинулось хакерское воинство в лязге и грохоте. Ревут моторы дисководные, сорсеры память жрут, дебагеры регистрами щелкают. Сверху перехватчики прерываний проносятся, впереди боевые машины едут - веб, да аидстест, да прочие, и у каждой на броне звездочки рядами по шестнадцать, и каждая звездочка - вирус убиенный. Посмотрел монстр поганый на эту силу великую, да и прикинулся программкой маленькой да безобидной - ибо был он мутант-полиморф и внешность умел менять почище любого шпиона.

- А куда, - спрашивает он голосом жалобным да тоненьким, - путь держите, благородные хакеры?

- Идем изводить заразу мелкомягкую, вируса-мутанта! А ты его не видала ли?

- Ой, как не видать! Заявился к нам на диск злодей проклятый, чтоб ему ни стека, ни памяти, да как начнет глумиться! Тексты пожрал, ехешники позаражал, базы данных на куски разорвал, а операционную систему повесил на дереве каталогов. А потом зажег все индикаторы и винт отформатировал. Чудом я в High Memory схоронилась, одна только и спаслась.

- А куда он, - спрашивают хакеры, - потом направился?

- А идемте, покажу!

И пошли хакеры за вирусом, а ему только того и надо. Завел он их в места глухие, откуда еще никто RET не делал, заманил в сети локальные, запутал в циклах бесконечных, охмурил функциями недокументированными (ибо был он из страны Мокрософтии и тайный смысл оных функций ведал доподлинно) - а сам потихоньку щупальца высунул да в дебагеры-сорсеры запустил. Наконец заподозрили хакеры неладное, ан поздно! Кинулись они на программку-проводника, а там уж и нет никого. Только хохот раздается саундбластерный. Антивирусы друг друга заражают, из дебагеров баги сыплются, сорсеры собственным кодом давятся. Тут-то и настал полку полный format complete.

Пригорюнился царь Мегафлоп и созвал всех своих сисадминов да супервизоров - думу думать, как извести заразу заморскую. День думают, другой думают, а на третий весь DOOM прошли и говорят: "Как извести, не ведаем, а вот только надобно клич кликнуть - может, и отзовется какой герой". И полетели во все концы по e-mail'у письма царские: "Кто не пощадит винта своего в борьбе с супостатом, тому честь, хвала и запись в таблицу рекордов, а кто одолеет окаянного, тому отдам свою машину любимую, крутизны неписанной, и полгига лицензионного софта в придачу, а уж игрушек без счета." (Вы скажете - не бывает столько лицензионного софта? Так это ж сказка!)

Прочитали старшие братья мессадж царский да и решили над младшим посмеяться.

- Ты, - говорят, - апгрейдиться хочешь?

- Хочу! - отвечает Программист. - Ночами не сплю, как хочу!

- Ну так вот, царь Мегафлоп отдает машину свою любимую тому, кто вирус заморский одолеет! Как раз для тебя работка, гы-гы-гы-гы!

А надо сказать, царская машина на всю страну крутизною своею славилась. И не один благородный хакер вздыхал о ней ночами и писал стихи на ассемблере. И загорелся идеей Программист.

- Одолею, - говорит, - вирус и добуду Мегафлопову машину!

- Да где тебе! - кричат братья, - уж сколько хакеров со всем своим софтом сгинули! Пропадешь ни за байт, а кто нам e-mail оплачивать будет?

Однако не слушал их Программист, уж больно возмечтал он о машине царской. Однако ж помнил он судьбу предшественников, а потому не сразу в битву кинулся, а поразмыслил сперва. Некоторым хакерам, что на призыв царский откликнулись, удавалось в первом бою вирус побить; да только он, мутант окаянный, форму менял, учтя ошибки прошлые, и к жизни возрождался круче прежнего. Абсолютного ж оружия, способного в любом обличье вируса сразить, а прочий софт не тронуть, никто измыслить не мог. И было отчего прийти в отчаяние, да вспомнил Программист пословицу мудрую: "клик кликом выкликают"... ну или что-то в этом роде. И решил он вирус вирусом заразить, дабы в собственном нутре разнес повсюду супостат свою погибель.

Скоро Виндос вешается, да не скоро вирус пишется. А мутант-полиморф знай себе злобствует. По всей стране расплодился и уж к царскому ВЦ подбирается. Юзера стонут, князья да бояре по теремам прячутся, от сетей отключаются, запирают дисководы на замки амбарные. Но вот, наконец, закончил работу Программист. Взял для приманки DLLину жирную да глупую, посадил в нее свое творение и отправил навстречу супостату. А тот как увидал софтину родную, мелкомягкую, так и впился в нее на радостях всеми своими подпрограммами - а и не заметил, как в тот же миг в него самого вирус Программиста проник.

Встал Программист из-за компа и пошел в царские палаты. А стража его не пускает!

- Поздно! - говорят. - Полиморф уже до машины царской, любимой, добрался!

- Ведите меня к ней! Я ее вылечу и злодея уничтожу!

- Ну смотри, - говорит царь Мегафлоп, - коли справишься - награжу, как обещано, а коли нет - не прогневайся: отформатирую на низком уровне.

Провели программиста к машине, взглянул он на нее - и пуще прежнего забилось сердце молодецкое. А потом ввел он с клавиатуры слово тайное - и пробудился его вирус в нутре у мутанта, да давай терзать окаянного! И как тот не менял формы, а избавиться не мог от творения Программистова. Так и издох, кучей мертвых байт осыпавшись. И лишь на одном компе успел он пред смертью напакостить - грохнул он винт братьям Программистовым, со всеми игрушками и софтом e-mail'овым. А и поделом им.

А царь отдал Программисту свою машину и кучу софта впридачу, и стал он жить-поживать, да на кнопки нажимать. Тут и файлу конец.

[Chanda 14]

Роберт Шекли

Верный вопрос

 

Ответчик был построен, чтобы действовать столько, сколько необходимо, - что очень большой срок для одних и совсем ерунда для других. Но для Ответчика этого было вполне достаточно.

Если говорить о размерах, одним Ответчик казался исполинским, а другим - крошечным. Это было сложнейшее устройство, хотя кое-кто считал, что проще штуки не сыскать.

Ответчик же знал, что именно таким должен быть. Ведь он - Ответчик. Он знал.

Кто его создал? Чем меньше о них сказано, тем лучше. Они тоже з н а л и.

Итак, они построили Ответчик - в помощь менее искушенным расам - и отбыли своим особым образом. Куда - одному Ответчику известно.

Потому что Ответчику известно все.

На некой планете, вращающейся вокруг некой звезды, находился Ответчик. Шло время: бесконечное для одних, малое для других, но для Ответчика - в самый раз.

Внутри него находились ответы. Он знал природу вещей, и почему они такие, какие есть, и зачем они есть, и что все это значит.

Ответчик мог ответить на любой вопрос, будь тот поставлен правильно. И он хотел. Страстно хотел отвечать!

Что же еще делать Ответчику?

И вот он ждал, чтобы к нему пришли и спросили.

 

- Как вы себя чувствуете сэр? - участливо произнес Морран, повиснув над стариком.

- Лучше, -со слабой улыбкой отозвался Лингман.

Хотя Морран извел огромное количество топлива, чтобы выйти в космос с минимальным ускорением, немощному сердцу Лингмана то артачилось и упиралось, не желая трудиться, то вдруг пускалось вприпрыжку и яростно молотило в грудную клетку. В какой-то момент казалось даже, что оно вот-вот остановится, просто назло. Но пришла невесомость - и сердце заработало.

У Моррана не было подобных проблем. Его крепкое тело свободно выдерживало любые нагрузки. Однако в этом полете ему не придется их испытывать, если он хочет, чтобы старый Лингман остался в живых

- Я еще протяну, - пробормотал Лингман, словно в ответ на невысказанный. - Протяну, сколько понадобится, чтобы узнать.

Морран прикоснулся к пульту, и корабль скользнул в подпространство, как угорь в масло.

- Мы узнаем. - Морран помог старику освободиться от привязных ремней. - Мы найдем Ответчик!

Лингман уверенно кивнул своему молодому товарищу. Долгие годы они утешали и ободряли друг друга. Идея принадлежала Лингману. Потом Морран, закончив институт, присоединился к нему. По всей Солнечной сиситеме они выискивали и собирали по крупицам легенды о древней гуманоидной расе, которая знала ответы на все вопросы, которая построила Ответчик и отбыла восвояси.

Подумать только! Ответ на любой вопрос! - Морран был физиком и не испытывал недостатка в вопросах: расширяющаяся Вселенная, ядерные силы, "новые" звезды...

- Да, - согласился Лингман.

Он подплыл к видеоэкрану и посмотрел в иллюзорную даль подпространства. Лингман был биологом и старым человеком. Он хотел задать только два вопроса.

Что такое жизнь?

Что такое смерть?

 

После особенно долгого периода сбора багрянца Лек и его друзья решили отдохнуть. В окрестностях густо расположенных звезд багрянец всегда редел - почему, никто не ведал, - так что вполне можно было поболтать.

- А знаете, - сказал Лек, - поищу-ка, я пожалуй, этот Ответчик.

Лек говорил на языке оллграт, языке твердого решения.

- Зачем? - спросил Илм на языке звест, языке добродушного подтрунивания. - Тебе что, мало сбора багрянца?

- Да, - отозвался Лек, все еще на языке твердого решения. - Мало.

Великий труд Лека и его народа заключался в сборе багрянца. Тщательно, по крохам выискивали они вкрапленный в материю пространства багрянец и сгребали в колоссальную кучу. Для чего - никто не знал.

- Полагаю, ты спросишь у него, что такое багрянец? - предположил Илм, откинув звезду и ложась на ее место.

- Непременно,- сказал Лек. - Мы слишком долго жили в неведении. Нам необходимо осознать истинную природу багрянца и его место в мироздании. Мы должны понять, почему он правит нашей жизнью. - Для этой речи Лек воспользовался илгретом, языком зарождающегося знания.

Илм и остальные не пытались спорить, даже на языке спора. С начала времен Лек, Илм и все прочие собирали багрянец. Наступила пора узнать самое главное: что такое багрянец и зачем сгребать его в кучу?

И конечно, Ответчик мог поведать им об этом. Каждый слыхал об Ответчике, созданном давно отбывшей расой, схожей с ними.

- Спросишь у него еще что-нибудь: - поинтересовался Илм.

- Пожалуй, я спрошу его о звездах,- пожал плечами Лек. - В сущности, больше ничего важного нет.

Лек и его братья жили с начала времен, потому они не думали о смерти. Число их всегда было неизменно, так что они не думали о жизни.

Но багрянец? И куча...

- Я иду! - крикнул Лек на диалекте решения-на-грани-поступка.

- Удачи тебе! - дружно пожелали ему братья на языке величайшей привязанности.

И Лек удалился, прыгая от звезды к звезде.

 

Один на маленькой планете, Ответчик ожидал прихода Задающих вопросы. Порой он сам себе нашептывал ответы. То была его привилегия. Он знал.

Итак, ожидание. И было не слишком поздно и не слишком рано для любых порождений космоса прийти и спросить.

 

Все восемнадцать собрались в одном месте.

- Я взываю к Закону восемнадцати! - воскликнул один. И тут же появился другой, которого еще никогда не было, порожденный Законом восемнадцати.

- Мы должны обратиться к Ответчику! - вскричал один. - Нашими жизнями правит Закон восемнадцати. Где собираются восемнадцать, там появляется девятнадцатый. Почему так?

Никто не смог ответить.

- Где я? - спросил новорожденный девятнадцатый. Один отвел его в сторону, чтобы все рассказать.

Осталось семнадцать. Стабильное число.

- Мы обязаны выяснить, - заявил другой, - почему все места разные, хотя между ними нет никакого расстояния.

Ты здесь. Потом ты там. И все. Никакого передвижения, никакой причины. Ты просто в другом месте.

- Звезды холодные, - пожаловался один.

- Почему?

- Нужно идти к Ответчику.

Они слышали легенды, знали сказания. "Некогда здесь был народ - вылитые мы! - который знал. И построил Ответчик. Потом они ушли туда, где нет места, но много расстояния".

- Как туда попасть? - закричал новорожденный девятнадцатый, уже исполненный знания.

- Как обычно.

И восемнадцать исчезли. А один остался, подавленно глядя на бесконечную протяженность ледяной звезды. Потом исчез и он.

 

- Древние предания не врут, - прошептал Морран. - Вот Ответчик.

Они вышли из подпространства в указанном легендами месте и оказались перед звездой, которой не было подобных. Морран придумал, как включить ее в классификацию, но это не играло ни какой роли. Просто ей не было подобных.

Вокруг звезды вращалась планета, тоже не похожая на другие. Морран нашел тому причины, но они не играли никакой роли. Это была единственная в своем роде планета.

- Пристегивайтесь сэр, - сказал Морран. - Я постараюсь приземлиться как можно мягче.

 

Шагая от звезды к звезде, Лек подошел к ответчику, положил его на ладонь и поднес к глазам.

- Значит, ты Ответчик.

- Да, - отозвался Ответчик.

- Тогда скажи мне, - попросил Лек, устраиваясь поудобнее в промежутке между звездами. - Скажи мне, что я есть?

- Частность, - сказал Ответчик. - Проявление.

- Брось, - обиженно проворчал Лек. - Мог бы ответить и получше... Теперь слушай. Задача мне подобных - собирать багрянец и сгребать его в кучу. Каково истинное значение этого?

- Вопрос бессмысленный, - сообщил Ответчик. Он знал, что такое багрянец и для чего предназначена куча. Но объяснение таилось в большем объяснении. Лек не сумел правильно поставить вопрос.

Лек задавал другие вопросы, но Ответчик не мог ответить на них. Лек смотрел на все по-своему узко, он видел лишь часть правды и отказывался видеть остальное. Как объяснить слепому ощущение зеленого?

Ответчик и не пытался. Он не был для этого предназначен.

Наконец Лек презрительно усмехнулся и ушел, стремительно шагая в межзвездном пространстве.

 

Ответчик знал. Но ему требовался верно сформулированный вопрос. Ответчик размышлял над этим ограничением, глядя на звезды - не большие и не малые, а как раз подходящего размера.

"Правильные вопросы... Тем, кто построил Ответчик, следовало принять это во внимание, - думал Ответчик. - Им следовало предоставить мне свободу, позволить выходить за рамки узкого вопроса".

 

Восемнадцать созданий возникли перед Ответчиком - они не пришли и не прилетели, а просто появились. Поеживаясь в холодном блеске звезд, они ошеломленно смотрели на подавляющую громаду Ответчика.

- Если нет расстояния, - спросил один, - то как можно оказаться в других местах?

Ответчик з н а л, что такое расстояние и что такое другие места, но не мог ответить на вопрос. Вот суть расстояния, но она не такая, какой представляется этим существам. Вот суть мест, но она совершенно отлична от их ожиданий.

- Перефразируйте вопрос, - с затаенной надеждой посоветовал Ответчик.

- Почему здесь мы короткие, - спросил один, - а там длинные? Почему там мы толстые, а здесь худые? Почему звезды холодные?

Ответчик все это знал. Он понимал, почему звезды холодные, но не мог объяснить это в рамках понятий звезд или холода.

- Почему, - поинтересовался другой, - есть Закон восемнадцати? Почему, когда собираются восемнадцать, появляется девятнадцатый?

Но, разумеется, ответ был частью другого, большего вопроса, а его-то они и не задали.

Закон восемнадцати породил девятнадцатого, и все девятнадцать пропали.

 

Ответчик продолжал тихо бубнить себе вопросы и сам на них отвечал.

 

- Ну вот, - вздохнул Морран. - Теперь все позади.

Он похлопал Лингмана по плечу - легонько, словно опасаясь, что тот рассыплется.

Старый биолог обессилел.

- Пойдем, - сказал Лингман. Он не хотел терять времени. В сущности, терять было нечего.

Одев скафандры, они зашагали по узкой тропинке.

- Не так быстро, - попросил Лингман.

- Хорошо, - согласился Морран.

Они шли плечом к плечу по планете, отличной от всех других планет, летящей вокруг звезды, отличной от всех других звезд.

- Сюда, -указал Морран. - Легенды были верны. Тропинка, ведущая к каменным ступеням, каменные ступени - во внутренний дворик... И - Ответчик!

Ответчик представился им белым экраном в стене. На их взгляд, он был крайне прост.

Лингман сцепил задрожавшие руки. Наступила решающая минута его жизни, всех его трудов, споров...

- Помни, - сказал он Моррану, - мы и представить не в состоянии, какой может оказаться правда.

- Я готов! - восторженно воскликнул Морран.

- Очень хорошо. Ответчик, - обратился Лингман высоким слабым голосом, - что такое жизнь?

Голос раздался в их головах.

- Вопрос лишен смысла. Под "жизнью" Спрашивающий подразумевает частный феномен, объяснимый лишь в терминах целого.

- Частью какого целого является жизнь? - спросил Лингман.

- Данный вопрос в настоящей форме не может разрешиться. Спрашивающий все еще рассматривает "жизнь" субъективно, со своей ограниченной точки зрения.

- Ответь же в собственных терминах, - сказал Морран.

- Я лишь отвечаю на вопросы, - грустно произнес Ответчик.

Наступило молчание.

- Расширяется ли Вселенная? - спросил Морран.

- Термин "расширение" неприложим к данной ситуации. Спрашивающий оперирует ложной концепцией Вселенной.

- Ты можешь нам сказать хоть что-нибудь?

- Я могу ответить на любой правильно поставленный вопрос, касающийся природы вещей.

Физик и биолог, обменялись взглядами.

- Кажется я понимаю, что он имеет в виду, - печально проговорил Лингман. - Наши основные допущения неверны. Все до единого.

- Невозможно! - возразил Морран. - Наука...

- Частные истины, - бесконечно усталым голосом заметил Лингман. - По крайней мере, мы выяснили, что наши заключения относительно наблюдаемых феноменов ложны.

- А закон простейшего предположения?

- Всего лишь теория.

- Но жизнь... безусловно, он может сказать, что такое жизнь?

- Взгляни на это дело так, - задумчиво произнес Лингман. - Положим, ты спрашиваешь: "Почему я родился под созвездием Скорпиона при проходе через Сатурн?" Я не сумею ответить на твой вопрос в терминах зодиака, потому что зодиак тут совершенно ни при чем.

- Ясно, - медленно выговорил Морран. - Он не в состоянии ответить на наши вопросы, оперируя нашими понятиями и предположениями.

- Думаю, именно так. Он связан корректно поставленными вопросами, а вопросы эти требуют знаний, которыми мы не располагаем.

- Следовательно, мы даже не можем задать верный вопрос? - возмутился Морран. - Не верю. Хоть что-то мы должны знать. - Он повернулся к Ответчику. - Что есть смерть?

- Я не могу определить антропоморфизм.

- Смерть - антропоморфизм! - воскликнул Морран, и Лингман быстро обернулся. - Ну наконец-то мы сдвинулись с места.

- Реален ли антропоморфизм?

- Антропоморфизм можно классифицировать экспериментально как А - ложные истины или В Частные истины - в терминах частной ситуации.

- Что здесь применимо?

- И то и другое.

 

Ничего более конкретного они не добились. Долгие часы они мучили Ответчик, мучили себя, но правда ускользала все дальше и дальше.

- Я скоро сойду с ума, - не выдержал Морран. - Перед нами разгадки всей Вселенной, но они откроются лишь при верном вопросе. А откуда нам взять эти верные вопросы?!

Лингман опустился на землю, привалился к каменной стене и закрыл глаза.

- Дикари - вот мы кто, - продолжал Морран, нервно расхаживая перед Ответчиком. - Представьте себе бушмена, требующего у физика, чтобы тот объяснил, почему нельзя пустить стрелу в Солнце. Ученый может объяснить это только своими терминами. Как иначе?

- Ученый и пытаться не станет, едва слышно проговорил Лингман. - Он сразу поймет тщетность объяснения.

- Или вот как вы разъясните дикарю вращение Земли вокруг собственной оси, не погрешив научной точностью?

Лингман молчал.

- А, ладно... Пойдемте сэр?

Пальцы Лингмана были судорожно сжаты, щеки впали, глаза остекленели.

- Сэр! Сэр! - затряс его Морран.

Ответчик знал, что ответа не будет.

Один на планете - не большой и не малой, а как раз подходящего размера - ждал ответчик. Он не может помочь тем, кто приходит к нему, ибо даже Ответчик не всесилен.

 

Вселенная? Жизнь? Смерть? Багрянец? Восемнадцать?

Частные Истины, полуистины, крохи великого вопроса.

И бормочет Ответчик вопросы сам себе, верные вопросы, которые никто не может понять.

И как их понять?

Чтобы правильно задать вопрос, нужно знать большую часть ответа.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

22 сентября - Всемирный день защиты слонов

Александр Иванович Куприн

Лолли

Посвящается памяти Энрико Адвена, жокея

 

- Мистер Чарли, - обратился я однажды к старому наезднику, с которым мы пили каждый вечер за одним и тем же столом пиво, вот вы мне рассказали уже много интересных случаев из вашей цирковой жизни. Знаете ли, что мне кажется замечательным в ваших рассказах? Это то, что никакой роли в них не играет судьба. Сколько раз вы сами были на волосок от смерти, а если cпросить, что вас спасло, вы всегда ответите: или случайно повисли ногой в петле, или упали на сложенный ковер, или взбесившаяся лошадь остановилась, испуганная внезапно раскрытым зонтиком... Но неужели изо всего вашего громадного запаса воспоминаний у вас не найдется ни одного случая, в котором сама судьба или, если ходите, провидение вмешалось бы в человеческую жизнь? (Я говорю, собственно, про жизнь циркового артиста.) Случалось ли вам видеть или хоть слышать о таком случае, где какая-то непостижимая сила заставляет уверовать в себя то в таинственном сплетении целой цепи cобытий, то в неясном предчувствии, то в пророческом сне? Или, наконец, в загадочной симпатии душ? Вы меня понимаете, мистер Чарли?

Мистер Чарли был самым старым шталмейстером гостившего у нас цирка. Он занимался репетированием с молодыми артистами, учил "работе" детей и помогал директору в дрессировке лошадей. Изредка, когда нечем было заполнить программы, его выпускали в последнем номере на вольтижировку, и бедный ожиревший старик в своем розовом трико, с нафабренными усами, с жалкими остатками волос на голове, завитыми и расчесанными прямым рядом, всегда кончал тем, что, не соразмерив прыжка с тактом галопирующей лошади, падал спиною на песок арены, вызывая безжалостный смех "райка". А между тем лет двадцать тому назад (у старика до сих пор целы все газетные отзывы) не было во всей Европе такого бесстрашного, грациозного и изобретательного жокея и прыгуна, как мистер Чарли. Его "номера" до сих пор служат венцом гимнастического совершенства для лучших наездников. То было далекое, славное время, и об этом времени мистер Чарли любил поговорить, когда мы с ним проводили зимние вечера в пивной, напротив цирка, попивая пиво и куря: я папиросы, а он австрийские сигары длинные, черные и необыкновенно вонючие.

- Я вас очень хорошо понимаю, - ответил на мой вопрос мистер Чарли, только... видите ли... мне трудно вам объяснить... Мы там, у себя в цирке, мало верим в рок. Нам ведь каждый вечер приходится так крепко рассчитывать на свои нервы, свою ловкость, свою силу, что поневоле только в себя веришь и на себя одного надеешься. Поэтому-то, должно быть, у нас нет таких случаев, которые вас интересуют... Впрочем... помню я одно происшествие... Только в нем принимали одинаковое участие: и судьба и дрессированный слон, по имени Лолли... Что это было за славное животное!.. Да, если хотите, я вам расскажу все по порядку?

Я изъявил полнейшую готовность слушать и приказал принести две больших кружки пива.

- Это случилось в тысяча восемьсот шестьдесят первом году, начал мистер Чарли своим характерным, ломаным языком международного наездника и сальто-морталиста. В том году, когда я вместе с цирком знаменитого когда-то Паоли странствовал по венгерским городам, больше похожим на деревни, раскинувшиеся на десятки верст. Труппа у нас была разноплеменная, но прекрасно подобранная; всё артисты высшей пробы смелые, ловкие... настоящие художники... Публика нас принимала радушно, и представления всегда давали полные сборы.

В Эрлау к нам присоединился со своими пятью дрессированными слонами один очень загадочный господин. На афишах он назывался Энрико, но это имя было, очевидно, вымышленное. Настоящего же его имени и происхождения никто не знал. Судя по наружности, в его жилах текла немалая примесь арабской или негритянской крови. Это был очень высокий и необыкновенно сильный мужчина, молчаливый, всегда сумрачный, жестокий с людьми и животными, не терявший ни при каких опасностях своей суровой медлительности и самоуверенности... Его темное красивое лицо, с немигающими громадными черными глазами было зло и властно. Мне всегда безотчетно казалось, что на душе этого человека лежит что-то страшное, чего он никому не поведает - может быть, кровавое преступление... Никого в труппе он не удостоивал своим разговором. Впрочем, все как-то чутьем избегали близости с ним. Даже его умные слоны, по-видимому, ненавидели его со всей силою, на которую только способны ненавидеть эти великодушные, терпеливые, хотя и мстительные животные. Во время репетиций Энрико обращался с ними так резко и смело, что мы иногда не были уверены, что он выйдет живым с арены: он бил их без милосердия по голоде и по хоботу за каждую малейшую ошибку. Странно было видеть ужас этих великанов перед истязавшим их пигмеем...

Однако хозяин очень дорожил Энрико, потому что его слоны привлекали постоянно множество зрителей. Особенно нравилась публике пантомима под заглавием "Жемчужина Индии". Я не помню теперь точно ее содержания, но суть заключалась в том, что сын знатного раджи влюбляется в пленную принцессу чужого племени, обреченную на смертную казнь. Последняя сцена пантомимы изображала городскую площадь, полную народа. Воины влекут индианку со связанными руками; вслед за ними выступает Энрико в роли палача с самым большим из своих слонов Лолли. Индианку кладут на землю; слон по приказанию палача уже заносит над грудью девушки свою страшную ногу, чтобы раздавить ее, но... влюбленный в пленницу сын раджи неожиданно появляется на сцене и останавливает казнь. Конечно, сейчас выступает кордебалет, и среди общих танцев и веселья происходит помолвка принца и принцессы.

Индианку в этой пантомиме всегда изображала mademoiselle Лоренцита звезда нашей труппы. Старые артисты до сих пор вспоминают ее имя с благоговением. Это была гениальная наездница и удивительной красоты женщина: русская полька по матери, итальянка по отцу она совмещала в себе все прелести обеих наций.

Бесстрашию ее не было пределов, и жизнью она дорожила не больше, чем вчерашним днем. Когда она на своем громадном вороном жеребце Вулкане бешеном животном, не знавшем никого, кроме хозяйки, вылетала сумасшедшим карьером на арену, публика замирала от страха и восторга. Она не боялась никаких каскадов, и малейшая фальшь еще больше возбуждала ее смелость, точно опьяняла ее... Теперешние артистки и падать-то не умеют. Упадет на плохом гротеске и сейчас же непременно головой в барьер... Нет... теперь вовсе нет порядочных наездниц!

Да на что же лучше? Я вам расскажу про Лоренциту такой случай. Когда она служила в будапештском цирке, то однажды в последнем номере, по недосмотру укротителя, вырвался из клетки дрессированный тигр. Публикой овладел ужас... Крик, давка, вопли женщин... Даже многие артисты обезумели от страха и бросились к выходу. В эту секунду Лоренцита, которая давно уже окончила свой номер и из партера глядела на конец представления, быстро соскакивает на манеж и ошеломляет зверя ударами своего хлыста, частыми и сильными, как молния. Зверь оцепенел от боли и изумления. В то же время, пришедши в себя, укротитель накидывает ему на шею петлю и при помощи подбежавших артистов тащит обратно в клетку. И все это было так мгновенно и так великолепно, что очевидец, рассказывавший мне этот случай, славный, очень смелый артист не успел еще оправиться от испуга, как тигр уже сидел в клетке, стараясь разгрызть прутья зубами.

Так вот что была за женщина Лоренцита! Впрочем, вы, вероятно, о ней что-нибудь слыхали? Ее жизнь так изобиловала всякого рода приключениями, что нередко служила сюжетом для многочисленных романов, изображающих и, надо сказать, очень неверно наш быт. Самой громкой эпохой в ее жизни было ее замужество с австрийским банкиром графом З., когда она прожила в год около двух миллионов гульденов. Однако, несмотря на такое баснословное богатство, она бросила однажды своего мужа, влюбившись в странствующего шута, хозяина собачьего театра пьяницу и жестокого человека, который, как говорят, постоянно изменял ей и даже бил ее ремнем, возвращаясь домой пьяным. Она умерла на двадцать восьмом году от скоротечной чахотки в одной из петербургских больниц.

Нечего уже и говорить о том, что Лоренциту постоянно окружала густая толпа поклонников. Все-таки она свою первую любовь подарила не богатому старику, не титулованному военному красавцу, а своему же брату-артисту.

Вы, может быть, и не поверите мне, что когда-то у меня не было соперников в моей профессии, но это так. Я был одинаков и на турнике, и в воздушной работе, и в сальто-морталях. Но моим лучшим номером все-таки были прыжки с арены на лошадь, и в них мне до сих пор нет равного. Старый Кук еще, пожалуй... да и тот... Впрочем, вместо того чтобы хвастаться, я вам покажу, что обо мне говорили газеты...

Старик полез в боковой карман за бумажником, наполненным газетными вырезками, которые я читал по крайней мере раз пятьдесят. Но я поспешил его успокоить уверением, что его слава надолго пережила его артистическую карьеру.

- К тому же, продолжал мистер Чарли, польщенный моим комплиментом, я был в то время и собой недурен, хорошо сложен, смел и силен. У меня до сих пор хранится порядочная пачка разных записочек от обожательниц циркового искусства, которые... Были... гм... и кольца и жетоны во дни бенефисов, но... brisons... [оставим это... - фр.] . Одним словом, нет ничего удивительного, что Лоренцита обратила на меня внимание.

Началось у нас, конечно, с того, что я поддерживал ее маленькую ножку в то время, когда она садилась на седло, держал для нее баллоны и ленты, передавал ей букеты и подарки. Потом, как-то раз перед ее выходом, когда она, кутаясь в длинный белый бурнус, выглядывала из-за портьеры на манеж, мы с ней объяснились. Оказалось, что она давно уже меня полюбила.

Это было самое лучшее время в моей жизни. Она была для меня самой нежной и внимательной женой, самым верным другом, какого только можно себе вообразить. Мне казалось, что моему блаженству не будет конца.

И все нам в это время улыбалось. Публика нас любила, директор дорожил нами и платил нам большое жалованье... Мы с Лоренцитой решили жить как можно бережливее, чтобы скопить немного денег и снять свой собственный цирк, сначала, конечно, самый маленький, переносный, под полотняной крышей "шапито", как у нас называется.

Однажды, когда после вечернего представления мы шли с Лоренцитой домой, мне показалось, что она сильно не в духе, будто чем-то взволнована или рассержена. Я спросил о причине, и она со свойственной ей пылкостью тотчас же рассказала мне, что во время моего номера, когда она глядела на меня из боковой ложи, к ней сзади подкрался этот проклятый Энрико и обнял ее.

- Я и раньше замечала на себе его пристальные взгляды, прибавила Лоренцита, но не приписывала им никакого значения. Оказывается, что это животное питает ко мне нежные чувства.

Я был взбешен этим рассказом и хотел сейчас же пойти на квартиру Энрико и сломать об его голову мою палку; но Лоренцита повисла у меня на шее и умоляла не делать скандала, который только даст повод к каким-нибудь грязным слухам. Я принужден был согласиться с нею, но решил следить зорко с этого времени за Энрико.

Однако прошло около двух недель, и я не замечал ничего особенного. Лоренцита и я стали уже забывать о дерзости Энрико, как внезапно произошло безобразное и страшное событие.

Лоренцита, надо вам сказать, чрезвычайно привязалась к Лолли, одному из слонов этого негодяя. Каждый день утром, во время репетиции, в те часы, когда Энрико еще не приходил в цирк, она бежала к своему любимцу (он помещался отдельно от прочих слонов) с целым запасом булок, варенья и сахару. Она опустошала для него чуть ли не весь буфет. Конфеты, которые ей подносились бесчисленными поклонниками, а она терпеть не могла сладкого, шли постоянно на угощение Лолли. Целый час иногда проводила она около своего любимца, лаская его и называя тысячами нежных имен: "Крошечка моя Лолли, котеночек мой, птичка маленькая". И надо было видеть, как этот "крошечка" двухсаженной длины, в полторы сотни пудов весом, обожал мою Лоренциту. Как только издали раздавались ее легкие шаги, слон испускал радостные крики, похожие на звуки трубы. Он тихонько терся хоботом о руки Лоренциты и осторожно дул ей в лицо. В этом выражалась его нежнейшая любовь к моей жене.

Однажды, зайдя, по обыкновению, к слону, Лоренцита, к своему удивлению, застала там Энрико, который был занят с Лолли странной дрессировкой. По свистку хозяина слон неуклюже подымался на задние ноги и стоял таким образом до тех пор, пока Энрико не ударял его слегка хлыстом по брюху. Тогда гигант быстро, всей тяжестью своего массивного тела валился на передние ноги. Эта штука повторилась еще раза два или три. Лоренцита хотела уже незаметно выйти из загородки, как вдруг Энрико неожиданно повернулся в ее сторону и, заметив ее, быстро подошел к ней.

- А, наконец-то ты пришла! - воскликнул он, протягивая к ней руки.

И видя, что она хочет бежать от него, он охватил ее крепко руками и поцеловал.

Лоренцита с трудом вырвалась от него, выхватила из его рук хлыст и, несколько раз со страшной силой ударив его по лицу, кинулась из дверей в коридор. Разъяренный Энрико бросился за ней и, догнав ее у входа на арену, еще раз схватил ее. Лоренцита закричала от боли и негодования.

Как только я услышал крик Лоренциты (я в это время делал на седле сальто-мортале), я мигом спрыгнул на землю и очутился за кулисами... Увидев жену в объятиях Энрико, я бросился на него, схватил его за шею, и мы оба упали и покатились по полу. Он был вчетверо сильнее меня, но бешенство придало мне страшную силу.

Я не помню, что я с ним делал, но, когда меня почти в беспамятстве от него оттащили, мы оба были в крови...

Впрочем, вечером мы все трое должны были все-таки участвовать в представлении, замазав кольдкремом и краской ушибы на лице. Таковы наши цирковые нравы.

Сначала все шло благополучно. Мы с Энрико встречались несколько раз в коридорах и расходились, не глядя друг на друга, с судорожно стиснутыми кулаками и челюстями. Но мне казалось, что на его лице играет зловещая усмешка. Наконец началась и "Жемчужина Индии". Я представлял сына раджи, Лоренцита - пленную индианку, Энрико, по обыкновению, палача.

Наступила последняя сцена. Я стоял за входной портьерой и видел все самым отчетливым образом. Воины ввели Лоренциту с завязанными назад руками. Когда ее клали на разостланный по земле красный ковер, она заметила из-за портьеры мое лицо и улыбнулась мне.

Под звуки заунывного марша вышел на арену Энрико-палач, ведя за собой громадного, неуклюжего Лолли. Слон остановился в шаге около моей жены и сейчас же узнал ее, протянул к ней свой длинный хобот и ласково дунул ей в лицо. Музыка, по знаку директора, перестала играть. В ту же минуту Энрико свистнул, и слон, присев на задние лапы, поднял верхнюю часть туловища над лежащей Лоренцитой. Энрико слегка нагнулся к Лоренците и что-то, по-видимому, спросил ее. Она отрицательно покачала головой.

В цирке наступило необычное молчание, такое молчание, что мне явственно был слышен легкий удар хлыста Энрико по животу слона... Слон внезапно дрогнул всем телом. Казалось, он вот-вот обрушится вниз, на распростертое тело Лоренциты... Энрико повторил свой удар на этот раз сильнее прежнего.

Я сразу понял ужасный замысел Энрико: он хотел раздавить жену под передними ногами громадного животного. Но прежде чем я решился броситься ей на помощь, произошло нечто невероятное.

Слон вдруг отказался слушаться своего хозяина. Он осторожно опустился на все четыре ноги, не задев Лоренциты, она же спокойно лежала между его ногами. Обозленный Энрико стал изо всей силы бить слона по хоботу и свистать, стараясь вторично поднять его на задние ноги. Слон не повиновался. "Довольно, довольно!"кричала взволнованная публика.

Тогда Энрико употребил самое решительное средство, он уколол хобот Лолли длинной булавкой... Но в эту секунду, обвитый страшным хоботом, поднятый на воздух и с силой брошенный вниз, он уже лежал без чувств на песке арены... Впрочем, он на другой день пришел в себя...

 

- Ну, а Лоренцита? спросил я мистера Чарли, когда он угрюмо замолчал вслед за последними словами. Он долго молчал, потом принялся насвистывать какой-то веселый марш и, наконец, ответил мрачным тоном:

- Все женщины одинаковы, сэр, потому что все они непроницаемы. Что же касается моей... она через месяц убежала от меня с этим мерзавцем Энрико.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

27 сентября - Всемирный день туризма

Владислав Ксионжек.

Мальчик, Старик и Собака

 

Старик был совсем молодой, а Мальчик - уже старый. Они жили вдвоем в избушке на берегу озера. Рядом проходила дорога, и к ним часто заглядывали туристы. Старик дарил туристам деревянные ложки и угощал рыбой. Туристы угощали Мальчика конфетами. Мальчик конфет не ел, но всегда брал и вежливо благодарил.

У Старика была седая окладистая борода, он носил расшитую рубаху навыпуск и посконные штаны. Мальчику штанов не полагалось, их заменяла рубаха до колен.

Старик плохо соображал, поэтому основная работа ложилась на плечи Мальчика. Он пробовал научить Старика вырезать ложки, но из этой затеи ничего не вышло; Мальчик делал ложки сам, а когда приезжали туристы, Старик брал кисточку и наносил на ложки желтые и красные пятна. Выходило аляповато, но зато туристы думали, что ложки делает Старик. Единственное, что Старик умел делать хорошо, - это плести лапти. Разумеется, лыка на всех не хватало, и дорогой подарок получали только самые симпатичные экскурсанты, те, кому посчастливилось приглянуться Старику и Мальчику. Счастливчики сбрасывали с ног живые, самообновляющиеся, самоизменяющиеся сандалии и обувались в легкие, почти невесомые лапти. Смешно было глядеть на модного элегантного туриста, обутого на манер Иванушки-дурачка.

Устраивались и рыбалки. У низкого берега стояла парусная плоскодонная ладья "Рогнеда", хотя выходили на ней редко, только когда приезжали туристы с Марса. Старик испытывал к воде отвращение, и Мальчику стоило немалого труда затащить его в лодку. Мальчик объяснял, что на Марсе нет ни озер, ни рек, надо показать гостям, как плавают по воде. Однажды случилось несчастье. Старик упал в воду и потом целую неделю обсыхал, лежа на завалинке. В результате он заработал жуткий радикулит, каждый вечер приходилось смазывать ему поясницу постным маслом.

Как-то был у них день отдыха: не приехало ни одного человека. Никого и не ждали. В это время на другом берегу озера начиналось грандиозное историческое шоу, и вся любопытствующая братия собралась поглазеть на рыцарей, дружинников, копья, латы - все в натуре.

Мальчик встал рано, пяти еще не было. Впереди был целый свободный день, длинный-предлинный, какой бывает летом в северных широтах. Старик еще храпел. Пожалуй, это было второе дело, которое он умел делать хорошо.

- Вставай, Недотепа, - Мальчик толкнул его в бок. - Старикам не положено долго спать. Сходи за грибами. Грибы надо собирать пораньше, пока на дворе свежо.

Старик, ворча, слез с теплой печки. По утрам, пока не встало солнце, он соображал как-то особенно туго.

Мальчик тоже вышел на прогулку. Его привлекали лекарственные травы. Когда-то окрестные луга были живым гербарием, но сейчас уже не то. Природа упростилась, и даже тем относительным разнообразием флоры, какое сохранилось близ озера, люди были обязаны биохимии.

С холма открывался красивый вид на озеро и избушку, и Мальчик пожалел о том, что сюда не проложили дорогу. Красота была всамделишная, натуральная, не та прилизанная идилличность, которой потчевали приезжих.

Он спохватился: как там Старик? Старик был словно малый ребенок. С такими неучами Мальчику еще не приходилось иметь дела, другой бы на его месте отказался. Доброта - это порок. Мальчикам не положено сентиментальничать. Но когда подумаешь, что станет с Недотепой...

От этих мыслей его отвлек вид большой птицы, парящей в небесах. Птица оказалась человеческой фигурой.

Это было явное нарушение. Пижон, подумал Мальчик. Не мог как следует заэкранироваться. В небе над озером не должно быть видно никого. Ну, конечно! Летун правил к месту побоища. Как можно пропустить такое зрелище!

Ближе к макушке холма синтетики становилось все меньше. Тут был род заповедной зоны, где природные растения успешно состязались с искусственными. Дважды попался чистотел, но чистотел Мальчика не интересовал. Самое слово это у людей почему-то вызывало тошноту.

Но больше ничего замечательного не нашлось. Мальчик спустился с холма, миновал заказную рощу и вышел на дорогу. Вообще-то разгуливать здесь запрещалось. По дороге изредка проезжали заэкранированные машины, хотя сейчас им, конечно, делать здесь было нечего.

Ба, вот так удача! У самого края дороги торчало несколько бледно-зеленых овальных листьев, похожих на листья свеклы. Неужто подорожник? Еще не веря своему счастью, Мальчик опустился наземь. Принюхался: да, букет явно неподдельный. Знаменитый, почти легендарный подорожник, его не было даже на заповедном холме.

Мальчик сосчитал: семь листиков. Два уже пожелтели, он осторожно отделил их от стебля и завернул в тряпицу свое богатство.

В эту минуту кто-то четвероногий, мохнатый, вислоухий показался из зарослей и заковылял по дороге. В десяти шагах от Мальчика существо остановилось.

- Ты кто? - спросил Мальчик. Оно, это существо, молча смотрело на Мальчика влажными грустными глазами.

- Ах, я догадываюсь: ты, наверное, собака. Но как ты сюда попала? Тебя кто-нибудь забыл? - Собака, казалось, едва заметно пожала плечами.

- Давно ты здесь?

- Взгляни на мои впалые бока, и все поймешь, - как будто сказала она.

- Боже, какой я недогадливый. Пойдем. Мяса не обещаю, но рыбкой угостить могу.

И они пошли вместе. Старика еще не было. Мальчик выбрал на полке самую большую миску, извлек из чугунка жирного язя.

Собака ела неаккуратно, чавкала, возила миску по полу, наконец, вывалила остатки рыбы из миски на пол.

- Если бы ты не была собакой, я назвал бы тебя свиньей, - строго сказал Мальчик! - Где это ты научилась хрюкать?

Наевшись, она устроилась в углу. Всем своим видом она показывала, что отныне и во веки веков это ее законное место.

Мальчик боялся, что Старик будет возражать, но тот отнесся к появлению Собаки равнодушно. Поставил лукошко с грибами на лавку и, сопя, полез на печку. Собака встала, подошла к лукошку, понюхала и презрительно смахнула его на пол. Из лукошка посыпались поганки.

- Ты права, - согласился Мальчик, - наш дед начал халтурить. Помяни мое слово, когда-нибудь он отравит туристов.

Утром следующего дня Мальчика ждал сюрприз. Вдали на озерной глади что-то чернело. Вскоре он разглядел косматый парус. Ладья варягов! Вот какие гости к ним пожаловали. Корабль шел прямо к избушке и пристал к берегу рядом с "Рогнедой".

Старик, кряхтя, вылез из избушки. В его обязанности входило встречать гостей хлебом-солью.

Варягов было человек десять. Спустив парус, они вышли на берег, закинули за спины кожаные щиты и пошли на поживу. Рослый рыжебородый детина подошел к Старику, бросил презрительный взгляд на его ковригу и остался недоволен. Его недовольство выразилось в том, что он размахнулся и ударил Старика кулаком а ухо. Старик охнул и отлетел в сторону. Не помня себя, Мальчик выскочил из избушки, выкрикивая что-то нечленораздельное, и побежал к бандитам. В руках у него была рогулька - нехитрое приспособление для поджаривания грибов.

Нетрудно представить, что стало бы с Мальчиком, если бы на варяга вдруг не бросилась рычащая, хрипящая от бешенства тварь.

Гигант был совершенно беспомощен. Он катался по земле, отчаянно отбиваясь от маленького мохнатого существа. Тем временем Мальчик помог подняться Старику.

- Иди к роще, - сказал он. - Туда они не посмеют войти.

Старик побрел прочь. Мальчика повалили, он слышал только тяжелое дыхание варягов, стоны укушенных и рычание Собаки. В конце концов они могли бы раскроить ей череп мечами, но предпочли спастись бегством. Полуистерзанный пес остался на берегу. На земле лежали три бездыханных тела.

Старик успел дойти до знаменитой рощи, когда услышал позади тяжелый топот. К нему несся варяг с мечом. Делать было нечего, Старик остановился и всем корпусом повернулся к врагу...

Но он был не один. В зарослях скрывались двое. Они приехали из города еще до рассвета. Им хотелось полюбоваться экзотическим зрелищем, увидеть высадку варягов, которые, если говорить правду, еще вчера были не варягами, а тевтонскими рыцарями. Отец с дочкой стояли подле своей заэкранированной машины, невидимые постороннему глазу.

Варяг-рыцарь был уже в десяти шагах от Старика. Девочка вцепилась в отцовскую руку.

- Успокойся, - сказал отец. - Ты же знаешь, что они не настоящие.

Девочка вдруг заплакала. Старик был так беззащитен, глаза его расширились от ужаса, он дышал часто и коротко, словно загнанный...

Старик лежал в траве. Он не был убит, хотя лежал совершенно неподвижно. Автомобиль медленно выехал на дорогу. Отец хмурился, а девочка на заднем сидении безмятежно улыбалась.

- Мало тебе вчерашней двойки по истории, - сказал отец. - Что мы скажем учительнице? У тебя нет ни малейшего представления о быте древних народов.

Все кончилось. Оставшиеся в живых разбойники, подняв лохматый от старости парус, уходили бесславным обратным курсом.

Мальчик сидел на завалинке. Вдоволь налаявшись, Собака презрительно отвернулась от берега и направилась к Мальчику усталой походкой победителя. Морда ее была вымазана чем-то красным, правда, это была не кровь.

Мальчик погладил Собаку.

- Если бы не ты, - сказал он, - эти дикари разломали бы нас на мелкие кусочки. Ты молодец. Ты храброе, верное существо. Скажи, ты ведь, наверно, не знала, что роботы не могут причинять вред живым созданиям?

К закату солнца жизнь вошла в нормальную колею. Мальчик ходил с палочкой, в схватке ему изуродовали ногу. Старик, по обыкновению, спал, только уж не на траве, а на печке. Казалось, все плохое позади.

Но через два дня к избушке подкатила длинная серебристая машина. Человек в синем комбинезоне, вышедший из машины, не был похож на туриста. Лицо озабоченное, взгляд пронзительный. Старик показался на пороге, но не произвел на гостя никакого впечатления. Человек спросил его имя, Старик растерялся. Внимательно с ног до головы оглядев Старика, синий человек задал несколько коротких вопросов. Старик окончательно потерял голову и

начал заикаться.

Не спрашивая разрешения, незнакомец вошел в дом. "Ррр!" - злобно сказала Собака.

- Это - Собака, - объяснил Мальчик.

- Вижу. Откуда она взялась? - спросил синий.

- Сама пришла.

- Хорошая собака, - сказал человек. Он повернулся и вышел из избушки, удостоив Мальчика беглым взглядом. Послышался звук мотора; гость уехал.

- Кто это был? - спросил Старик.

Мальчик вздохнул и ничего не ответил.

Автомобиль вернулся через каких-нибудь два часа. Синий человек на этот раз остановился метрах в ста от дома. Из машины вылезли двое - благообразный старец с длинной белой бородой и мальчик в белой рубахе.

Человек уехал, а эти двое остались. Старый Мальчик вышел из избушки. Он опирался на палку, с левой стороны его поддерживал Старик.

- Привет, - сказали приезжие. - Очень жаль, но инспектор решил, что после вчерашних событий персонал вашего объекта нужно сменить. Инспектор говорит, что это очень важный туристический объект.

- Когда? - спросил Мальчик.

- Да хоть сейчас. Инспектор говорит, сюда едет большая экскурсия. Так что, того, поторопитесь. Вам надлежит явиться на пункт тридцать семь бис.

- Эй! - Мальчик свистнул.

Собака подбежала к нему.

- Пошли. Мы здесь больше не нужны.

- Э, нет, - вмешался новый Мальчик. - Собака останется с нами.

Инспектор сказал: она хорошо вписалась в быт древних. Не бойся, - добавил он. - Мы будем за ней хорошо ухаживать.

- Ладно, - сказал старый Мальчик. - Раз инспектор сказал, мы ее оставим.

Собака не отрываясь смотрела на Мальчика, стараясь понять, в чем дело.

- Идем, - сказал Мальчик Старику. И они двинулись в сторону дороги.

- Стой! Эй, ты! Куда ты? - закричали сзади. Мальчик услышал за спиной собачье дыхание.

- Ай-яй-яй, - сказал он, поворачиваясь. - Как тебе не стыдно. Такая умная собака, культурная собака, хорошая собака. И вдруг так поглупела. Ведь мы же с тобой договорились. Ты слышала, что сказал инспектор? А, Собака?

Собака смотрела на него.

- Ну, вот видишь. Иди к ним. К ним. Вот твои новые хозяева.

Собака, казалось, согласилась, но стоило ему тронуться с места, как она поплелась за ним.

- Что мне делать? - заплакал Мальчик. - Я не могу ее прогнать. Не уйдешь? - спросил он снова. - Тогда получай!

Он стукнул Собаку палкой. Собака отбежала на несколько шагов и остановилась, поджав хвост.

К Мальчику подошли новые хозяева. Старец сурово произнес:

- Первый параграф Кодекса. Ты поднял руку на живое существо.

Мальчик не сопротивлялся. Он сам вынул у себя из груди маленький металлический цилиндр и молча, со странным звуком повалился в траву.

- Иди ко мне! - позвал новый Мальчик. Собака не обратила на него никакого внимания. Подумав, она повернулась и медленно затрусила в сторону запретной рощи.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё, 27 сентября - День воспитателя

Аркадий Аврченко

Мать

 

I

 

Так как нас было только трое: я, жена и прислуга, а дачу жена наняла довольно большую, то одна комната – маленькая угловая – осталась пустой.

Я хотел обратить эту комнату в кабинет, но жена отсоветовала.

– Зачем тебе? Летом ты почти не занимаешься, ничего не пишешь, а если что-нибудь понадобится – письмо, телеграмму или заметку, – это можно написать в спальне.

– Да зачем же этой комнате пустовать?

– У меня есть мысль: давай сдадим ее.

– Кому? – тревожно спросил я. – Женщине? Это будет возня, капризы, горячие утюги… Мужчине? Он, пожалуй, каналья, начнет за тобой ухаживать… А ты знаешь – взгляды мои на этот счет определенные…

– Что ты, милый! Ни мужчина, ни женщина в этой клетушке не уместится. Нам нужно взять мальчика или девочку. Я так люблю детей…

Мы оба давно мечтали о детях, но детей у нас, как назло, не было. То есть у меня где-то ребенок был, однако жена в нем не была совершенно заинтересована.

Поэтому мы жили скромно и мирно вдвоем, и лишь изредка в наших душах взметалась буря, и щемила нас тоска, когда мы встречали какую-нибудь няньку, влекущую колясочку, занятую толстым краснощеким ребенком.

О дети! Цветы придорожные, украшающие счастливцам тяжелый путь горькой жизни… Почему вы так капризны и избегаете одних, принося радость другим?

– Ты права, милая, – сказал я, закусив губы, так как сердце мое больно ущемила тоска. – Ты права. Пусть это будет не наше дитя, но оно скрасит нам несколько месяцев одиночества.

В тот же день я поехал в город и сдал в газету объявление:

«Молодая бездетная чета, живущая на даче в превосходной здоровой местности, имеет лишнюю комнату, которую и предлагает мальчику или девочке, не имеющим возможности жить на даче с родителями. Условия – тридцать рублей на всем готовом. Любовное отношение, внимательный уход, вкусная, обильная пища. Адрес…»

Через три дня я получил ответ:

«Милостивые государи! Я спешу откликнуться на ваше милое объявление. Не возьмете ли вы моего малютку Павлика, который в этом году лишен возможности подышать и порезвиться на свежем воздухе, так как дела задержат меня в городе на все лето. А свежий воздух так необходим бедному крошке. Он мальчик кроткий, не капризный и забот вам не доставит. Надеюсь, что и у вас его обижать не станут. С уважением к вам Н. Завидонская».

В тот же день я телеграфировал:

«Согласен. Присылайте или привозите милого Павлика. Ждем».

 

II

 

Целое утро провели мы в хлопотах, устраивая маленькому гостю его гнездышко. Я купил кроватку, поставил у окна столик, развесил по стенам картинки, пол устлал ковром – и комнатка приняла прекрасный, сверкающий вид.

В обед получилась телеграмма:

«Встречайте сегодня семичасовым. Сожалею, сама быть не могу; его привезет няня. Если ночью будет спать неспокойно, ничего – это от зубов. Ваша Завидонская».

Прочтя телеграмму, я свистнул.

– Э, черт возьми… Что это значит – от зубов? Если у этого парня прорезываются зубы, хороши мы будем. Он проорет целую ночь. Экая жалость, что мы не указали желаемого нам возраста. Я думал – мальчишка 8 –10 лет, но если это годовалый младенец… благодарю покорно-с!

– Вот видишь! – с упреком сказала жена. – А ты купил ему кровать чуть не в два аршина длины. Как же его положить туда? Он свалится…

– Наплевать! – цинично сказал я (я уже стал разочаровываться в нашей затее). – Можно его веревками к кровати привязать. Но если этот чертенок будет орать…

Жена гневно сверкнула глазами.

– У тебя нет сердца! Не беспокойся… Если малютка станет плакать – я успокою его. Прижму к груди и тихотихо укачаю…

На жениной реснице повисла слезинка. Я задумчиво покачал головой и молча вышел.

К семи часам мы, приказав прислуге согреть молока, были уже на станции.

Гремя и стуча, подкатил поезд. Станция была крохотная, и пассажиров вышло из вагонов немного: священник, девица с саквояжем, какой-то парень с жилистой шеей и угловатыми движениями и толстая старуха с клеткой, в которой прыгала канарейка.

– Где же наш Павлик? – удивленно спросила жена, когда поезд засвистел и помчался дальше. – Значит, он не приехал? Гм… И няньки нет.

– А может, нянька вон та, – робко указал я, – с саквояжем?

– Что ты! А где же в таком случае Павлик?

– Может… она его… в сак… вояже?

– Не говори глупостей. Что это тебе, котенок, что ли? Толстая женщина с канарейкой, озираясь, подошла к нам и спросила:

– Не вы ли Павлика ждете?

– Мы, мы, – подхватила жена. – А что с ним? Уж не захворал ли он?

– Да вот же он!

– Где?

– Да вот же! Павлик, пойди сюда, поздоровайся с господами.

Парень с жилистой шеей обернулся, подошел к нам, лениво переваливаясь на ходу, выплюнул громадную папиросу из левого угла рта и сказал надтреснутым, густым голосом:

– Драздуйде! Мама просила вам кланяться. Жена побледнела. Я сурово спросил:

– Это вы… Павлик?

– Э? Я. Да вы не бойтесь. Я денежки-то вперед за месяц привез. Маменька просила передать. Вот тут тридцать рублей. Только двух рублей не хватает. Я в городе подзакусил в буфете на станции да вот папиросок купил… Хи-хи…

– Нянька! – строго зашептал я, отведя в сторону толстую женщину. – Что это за безобразие? Какой это мальчик? Если я с таким мальчиком в лесу встречусь, я ему безо всякого разговора сам отдам и деньги, и часы. Разве такие мальчики бывают?

Нянька умильно посмотрела мне в лицо и возразила:

– Да ведь он еще такое дитя… Совсем ребенок…

– Сколько ему? – отрывисто спросил я.

– Девятнадцатый годочек.

– Какого же дьявола его мать писала, что он от зубов спит неспокойно? Я думал, у него зубы режутся.

– Где там! Уже прорезались, – успокоительно сказала старуха. – А только у него часто зубы болят. Вы уж его не обижайте.

– Что вы! Посмею ли я, – прошептал я, в ужасе поглядывая на его могучие плечи. – Пусть уж месяц живет. А потом уж вы его ради Бога заберите…

– Ну, прощай, Павлик, – сказала нянька, целуя парня. – Мой поезд идет. Веди себя хорошо, не огорчай добрых господ, не простужайся. Смотрите, барыня, чтобы он налегке не выскакивал из дому; оно хотя время и летнее, да не мешает одеваться потеплее. Да… вот тебе, Павлик, канареечка. Повесь ее от старой няньки на память – пусть тебе поет… Прощайте, добрые господа. До свиданьица.

 

III

 

Молча втроем – жена, я и наш питомец – побрели мы на дачу.

По дороге Павлик разговорился. Выражался он очень веско, определенно.

– На кой дьявол эта старушенция навязала мне канарейку? – прорычал он. – Брошу-ка я ее.

И с младенческим простодушием он не раздумывая размахнулся и забросил клетку с птицей в кусты.

– Зачем же птицу мучить? – возразила жена. – Выпустите ее лучше.

– Вы думаете? В самом деле – черт с ней.

Павлик поднял клетку, поискал неуклюжими пальцами дверцу и, не найдя ее, легким движением рук разодрал проволочную клетку на две части. Канарейка упала на дорогу и, подпрыгнув, улетела.

Мы молча зашагали дальше.

– А рыба в реке здесь есть? – спросил вдруг Павлик.

– Вы любите ловить рыбу?

Он неожиданно схватился руками за бока и захохотал.

– На сковородке люблю ловить! Я мастер есть рыбов.

Когда мы подходили к дому, он снова прервал молчание и спросил:

– И лес есть? И грибы есть?

– Собирать хотите?

– Кого-о? Тут девицы невредные должны, по-моему, за грибами шататься. Ха-ха!..

И снова он разразился хохотом.

Мы усадили его в саду, попросили минутку подождать, а сами вошли в дом. Жена заплакала:

– Что же это такое?

– Придумала! – злобно сказал я. – Ребеночка иметь захотелось?.. На груди своей его собиралась укачивать, если зубки заболят? Пойди-ка… укачай его…

– Куда же мы его денем? – спросила практичная жена, утирая слезы. – Ведь на той кроватке, если его и пополам сложить, он не уместится.

– Уступлю ему свою комнату, – мрачно сказал я. – А сам как-нибудь тут… на полу буду… или к тебе перейду…

– А вот я ему купила одеяльце… Другого-то нет.

– Отдай ему вместо носового платка. А укрывается пусть ковром. Ничего… не подохнет.

Вошла прислуга.

– Я молочко-то разогрела…

– Спасибо, – сказал я. – Ты коньяку лучше к ужину подай.

У открытого окна показался Павлик.

– Это здорово – коньяк. Башковитый вы парень. А котлеты будут?

– Будут.

– А рыба будет?

– Будет.

– Здорово. Значит, мы сегодня двинем для ради первого знакомства.

– Вы можете двигать, – сухо сказала жена, – а ему я не позволю.

 

IV

 

На другой день пришло письмо от матери Павлика:

«Прошу сообщить мне, дорогие друзья, как живется у вас Павлику… Я очень беспокоюсь (он у меня один ведь), но приехать навестить его пока не могу. Здоров ли он? Как аппетит? Вы не смущайтесь, если он немного мешковат и застенчив… Он чужих боится, а тем более мужчин. К женщинам он идет скорее, потому что более привык, так как рос в женском обществе. Не надо его особенно кутать, но и без всего его не пускайте. У детей такая нежная организация, что и сам не знаешь, откуда что появляется. Пьет ли он молоко? С уважением к вам Н. Завидонская».

В тот же вечер я убедился, что мать Павлика была права: малютка «шел к женщинам скорее, чем к мужчинам». Когда я зашел за горячей водой на кухню, мне прежде всего бросилась в глаза массивная фигура Павлика. Он сидел, держа на коленях прислугу Настю, и, обвив руками Настину талию, взасос целовал ее шею и грудь. От этого Настя ежилась, взвизгивала и смеялась.

– Что ты делаешь? – бешено вскричал я. – Павлик! Убирайся отсюда!

Он выпучил глаза, всплеснул руками и захохотал.

– Вот оно что… Хо-хо! Не знал-с, не знал-с.

– Чего вы не знали? – грубо спросил я.

– Ревнуете-с? А еще женатый…

– Уходите отсюда и никогда больше не шатайтесь в кухне.

Вечером я писал его матери:

«Павлик ваш здоров, но скучает. Мы, признаться, не знали, что он такой крошка, иначе бы не взяли его к себе. Ведь оказалось, что Павлик ваш совсем младенец и даже только недавно отнятый от груди (сегодня мною); лучше бы его взять обратно, а? Мы бы и деньги вернули. Тем более что от молока он отказывается, а молоко с коньяком пьет постольку, поскольку в нем коньяк. Аппетит у него неважный… Вчера за весь день съел только гуся, двух жареных судаков и малюсенький бочоночек малосольных огурцов. Взяли бы вы его, а?»

Мать Павлика ответила телеграммой.

«Неужели трудно подержать мальчика до конца месяца? По тону вашего письма вижу, что вы чем-то недовольны. Странно… Если же он застенчивый ребенок, то это со временем пройдет. Я рада, что аппетит его неплох. Не скучает ли он по маме?»

Я пошел к «застенчивому ребенку». «Застенчивый ребенок» сидел в своей комнате, плавая в облаке табачного дыма, и доканчивал бутылку украденного им из буфета коньяку.

– Павлик! – сказал я. – Мама спрашивает: не скучаете ли вы по ней?

Он посмотрел на меня свинцовым взглядом:

– Какая мама?

– Да ваша же.

– А ну ее к черту!

– За что ж вы ее так?

– Дура! Куда она меня прислала? Тоска, чепуха. Девчоночек нет хороших. Настю – не трогай, того не трогай, этого не трогай… Другой бы давно уже за вашей женой приударил, однако я этого не делаю. Я, братец мой, товарищ хороший… Другой давно бы уже… Выпей, братец, со мной, черт с ними…

Я помолчал немного, размышляя.

– Ладно. Я пойду еще коньяку принесу. Выпьем, Павлик, выпьем, малютка.

Я принес свежую бутылку.

– А вот стакан ты, Павлик, сразу не выпьешь. Он улыбнулся:

– Выпью!

Действительно, он выпил.

– А другой не выпьешь?

– Вот дурак-то. Выпью!

– Ну ладно. Умница. Теперь третий попробуй. Ну что? Вкусно? Что? Спать хочешь? Ну спи, спи, проклятый малютка. Будешь ты у меня знать…

 

* * *

Я притащил с чердака огромную бельевую корзину, завернул Павлика в простыню и, согнув его надвое, засунул в корзину.

На голову ему положил записку:

«Прошу добрых людей усыновить бедного малютку. Бог не оставит вас. Крещен. Зовут Павликом».

Теперь этот несчастный подкидыш лежит в пустом вагоне товарного поезда и едет куда-то далеко-далеко на юг.

Боже, защитник слабых!.. Сохрани малютку…

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 октября - Международный день улыбки

Галина Ветрова

Сказка про улыбку

 

Жила-была девочка. Не маленькая, но еще и не совсем большая – в общем, в возрасте подросшего утенка, который вот-вот превратится в лебедя, но никто еще об этом не знает. Ничего себе девочка – серьезная, старательная, но вот почему-то не любила она улыбаться. Чаще всего была она хмурая, будто чем-то недовольная и знакомые порой обижались на нее. Друзей у девочки было не много, да и тех назвать друзьями можно было с большой натяжкой, все-таки «друг» - это очень важное слово в жизни.

Пошла она однажды в библиотеку, нужно было доклад по биологии подготовить. Сидит, брови насупила, старательно пишет. Тут рядом с ней кто-то на стул плюхнулся, кучу книг на столешницу выложил. Посмотрела она недовольно – какой-то старикашка, улыбается ей:

- Добрый день барышня!

Буркнула себе что-то под нос девочка и отвернулась. И слышит опять:

- У вас что-то случилось, милая?

- Ничего у меня не случилась. И никакая я вам не милая! – сердито ответила девочка и вновь уткнулась в книгу.

- Конечно что-то случилось! И я даже знаю, что, - озабоченно воскликнул старикашка. – Вы ведь совсем не улыбаетесь.

- Я вам не клоун, чтобы улыбаться! - совсем рассердилась девочка.

- Конечно, не клоун, - огорченно ответил старичок. – Клоун – это самая уважаемая профессия на свете. Уметь заставить других людей смеяться – это величайшее счастье. Разве вы этого не знаете?

- Уж конечно, уважаемая профессия - дурака валять, - невежливо фыркнула девочка. – Улыбок не хватит – всем подряд улыбаться!

- Ай-яй-яй! Как все запущено! – поднял брови старичок и вдруг решительно добавил:

- Придется пригласить вас ко мне в гости!

- Щас прям! Мне мама все уши прожужжала, чтобы я к незнакомым людям не ходила, понятно? – злорадно ответила девочка и отвернулась. Ей очень хотелось к тому же показать язык, но она сдержалась – все-таки взрослая уже.

А старичок нисколько не смутился и весело сказал:

- Да кто ж вас спрашивать-то будет, милая! Мне ведь не отказывают.

- Это почему это? – ехидно спросила девочка.

Потому что волшебник я! – улыбнулся старичок. - А потом он зачем-то посчитал по-немецки: «Ein, zwei, drei» и как-то чудно щелкнул пальцами.

Девочка только открыла рот, чтобы сказать «Я вам не маленькая!», как вдруг увидела, что она уже совсем не в библиотеке. А… а где же она? Какой-то зал – не зал, оранжерея – не оранжерея… Полно цветов и здоровенных деревьев в кадках и всюду – ой, мамочка! – всюду – на ветвях, в воздухе и в чашечках цветов – порхают как бабочки…. улыбки! Она сразу поняла, что это такое, но выглядело все вокруг так фантастично, что девочка, вытаращив глаза, завертела головой, чтобы найти старичка, который устроил ей такую… пакость, - хотела она сказать, но это слово показалось ей… неправильным. Ну ладно, устроил такой фокус. Но все равно! Какое он имел право!

Но ругаться почему-то не хотелось, а старичок приложил палец к губам и тихо-тихо сказал:

- Помолчите, милая! Вы попали в одно из самых удивительных сказочных мест. Вот вы только что сказали, что улыбок на всех не напасешься. А вы знаете, сколько разных улыбок на свете? Сколько слов придумали люди, чтобы их назвать? Вы книжки-то читаете?

- Ну, читаю, - тихо ответила девочка. – Когда по литературе задают.

- Так вот, милая, попробуйте вспомнить, какие там встречаются улыбки. А я буду вам помогать.

- Ну, веселая, - начала девочка, которая от растерянности перестала вредничать и начала все время «нукать».

- И грустная, печальная, - тут же добавил старичок.

- Добрая…

- И злая, жестокая, …

- Э-э-э… Приветливая…

- И отталкивающая, холодная, казенная…

- Насмешливая, - приободрилась девочка.

- И участливая, сочувствующая, теплая, понимающая, - тут же подхватил старичок.

- … А больше я не знаю, - посмотрела на него девочка.

- Тогда давайте наоборот: я начинаю, а вы попробуйте продолжить. Например, дружеская…

- Ну … А-а-а, знаю! Вражеская!

- Правильнее - враждебная. Дальше: горькая…

- Сладкая! А такая бывает?

- Еще как бывает! Даже приторная бывает. И кислая тоже есть. Теплая…

- Холодная. Бывает такая?

- А как же! И ледяная есть. Продолжаем: застенчивая…

- Нахальная! И наглая!

- Хорошо. Мудрая…

- Глупая! Тупая! Идиотская!

- Замечательно! Пленительная…

- И… отвратительная, отталкивающая… противная…

- Широкая…

- И узкая! Нет, такой не бывает, наверное… Может быть, сдержанная?

- Это может быть… Мрачная…

- Светлая? Или счастливая?

- Конечно! Вот видите, сколько мы сразу назвали! А еще: ироничная, скептическая, восторженная, растерянная и мужественная, скупая и щедрая, открытая и замкнутая, беззаботная и озабоченная, скованная, неловкая, безоглядная, бесшабашная, потом - материнская, ребяческая, мальчишеская и девчоночья, младенческая и старческая, улыбка сквозь слезы - в общем, перечислять нам придется очень долго… Но мы, милая, оказались здесь не за этим.

- А зачем?

- Вы где-то потеряли свою улыбку! Мы обязательно должны ее найти.

- Вот еще! Мне и так хорошо, - пожала плечами девочка.

- Нет, милая, так не бывает. Без улыбки нет человека! Разве вы не знаете, что только люди умеют улыбаться? Да, только люди! И между прочим, первое, чему учатся дети – это улыбаться! Правда-правда: ребенок еще совсем ничего не умеет – ни говорить, ни сидеть, ни даже головку сам повернуть, а уже улыбается маме и эта улыбка связывает их на всю жизнь! Ты не знала этого?

- Нет, - тихо ответила девочка. Ей сначала хотелось ответить, что глупости, мол, все это, но почему-то не получилось.

А старичок опять улыбнулся ей (очень понимающей и, надо честно сказать, располагающей к себе улыбкой) и добавил:

- И знаете, что самое удивительное? У каждого человека многое множество разных улыбок, ну, может быть, кроме зловещей, например, или бесстыдной – такие не у всякого найдутся. Но самое главное – у каждого из нас есть своя собственная, ни на кого не похожая улыбка. Как бы это вам понятнее объяснить. Ну вот смотрите, знаете, как называется этот необыкновенно красивый голубой цветок?

- Знаю, - ответила девочка. Цветы она любила. - Это дельфиниум.

- Правильно, - кивнул старичок. – Видите, на каждом стебле много-много мелких цветочков, но двух одинаковых стеблей нет, правда? Так и наши улыбки. Все вместе, но на одном главном стебле. Это – наша единственная, неповторимая улыбка.

Здесь очень много всяких улыбок, даже очень знаменитых. Вот, например, посмотрите, это улыбка Чеширского кота.

- Ой, и правда! – воскликнула девочка. – Это ведь из «Алисы в стране чудес»? Она какая-то совсем… необыкновенная!

- Ну конечно! - радостно улыбнулся старичок. – А как же она может быть обыденной? Ведь это сказка в сказке! А эту таинственную улыбку узнаете? Она известна во всем мире и вы видели ее однажды...

- Да, я ее где-то видела, - задумалась девочка. – Вспомнила! Я ее видела в Париже, в Лувре! Это улыбка Джоконды! – победно закончила она.

- Ах, молодец! Даже не ожидал, - восхищенно сказал старичок. - Однако у нас не очень много времени, - неожиданно добавил он и посмотрел на часы. – Ну, милая, попробуйте-ка найти здесь свою улыбку.

Девочка оглянулась вокруг и взяла в руку очень нарядную улыбку, которая бросилась ей в глаза своей красотой. И эта улыбка тут же порхнула ей на лицо. И вдруг девочка почувствовала, что ее губы так неестественно растянулись, что стало холодно даже самым дальним зубам. И сразу ей почему-то показалось, что она лучше всех на свете.

- Вы выбрали так называемую «голливудскую» улыбку, милая, - сказал ей старичок, совсем не обидно улыбнувшись. - Это часто случается. Она и правда эффектная, но в ней нет чувства. Про такую улыбку говорят: «дежурная, светская, казенная, официальная», а иногда называют просто оскалом. Все зубы налицо, а души нет. Так бывает.

- У-у-у! – вытянула девочка губы трубочкой, и улыбка тут же слетела с ее губ и села рядом на цветок.

- Попробуйте еще раз, - ободряюще улыбнулся старичок.

Девочка растерянно посмотрела вокруг и тут ей на ладонь, а потом и на губы сама собой прилетела другая улыбка, которая только чуть-чуть сдвинула уголки рта. И будто замок повесили девочке на губы. И настроение сразу испортилось.

- А эту улыбку называют «скованной», «неловкой», «замкнутой», «угрюмой»… Она сама выбрала вас, потому что вы не привыкли часто улыбаться, - кивнул головой старичок. - Но она вам не идет. Посмотрите-ка на себя. Вы такая юная, детка, уж позвольте мне, старику, так вас назвать. А скоро будете совсем красавицей – это я точно знаю. – Он лукаво улыбнулся. – Так что вам нужно найти другую, свою собственную улыбку.

Вторая улыбка тоже вспорхнула с губ девочки и устроилась на ветке рядом. А девочка стала внимательно смотреть вокруг, пытаясь угадать, где же она, ее родная улыбка. Сотни улыбок парили в воздухе, но ни одну ей не хотелось примерить.

- Не торопитесь, милая, - тихо проговорил рядом старичок. - У вас осталась только одна попытка. А жить без улыбки – это очень страшно. Не надо думать, пусть вам подскажет сердце!

- И тут девочка словно почувствовала дуновение теплого ветерка. Рядом с ней плыла в воздухе улыбка, совсем простая, неяркая, не переливающаяся разными цветами. Девочка, не раздумывая, протянула к ней ладонь, и улыбка тотчас нежно опустилась ей на губы. И девочка вдруг почувствовала такую радость, такую любовь ко всем на свете, что слезы брызнули у нее из глаз.

- Ой! - счастливо улыбаясь, обернулась она к старичку. – Это просто чудо какое-то!

- Не какое-то, а самое обыкновенное! – растроганно улыбнулся старичок. – И улыбка у вас чудесная! Вы даже не представляете, как она вам к лицу! Вы просто красавица, уверяю вас! Улыбайтесь! Улыбайтесь всегда! Улыбка – самое могучее средство быть счастливым и делать счастливыми других. Вы даже не представляете, как много проблем можно уничтожить, просто улыбнувшись. А выбирать правильную улыбку вы научитесь сами. Прощайте, милая! Будьте счастливы!

- Спасибо вам… - девочка не успела закончить фразу. Она увидела, что опять сидит в библиотеке. А старичка рядом нет. Только его книжки лежат грудой на столе.

А утром она нашла в тетради записку. Там было написано: «Здравствуйте, милая! Не сочтите за труд прочитать этот не такой уж длинный список. Это маленькое дополнение к нашей с Вами встрече.

 

Вот какая еще может быть улыбка: ликующая, победная, торжествующая, заносчивая, высокомерная, величественная, самоуверенная, вызывающая, ядовитая, уничтожающая, брюзгливая, ханжеская, пренебрежительная, хвастливая, снисходительная, бесстыжая, отвратительная, отталкивающая, бесчувственная, вызывающая, лицемерная, бессмысленная, глубокомысленная, бездушная, грубая, резкая - и растерянная, неуверенная, дрожащая, загадочная, блуждающая, кривая, отсутствующая, озабоченная, униженная, безнадежная, приклеенная и постоянная, искренняя и лицемерная, непринужденная и кокетливая, отталкивающая и притягательная, открытая и кривая, нежная и злая, искренняя и лицемерная, фарисейская и душевная, славная, отсутствующая и блуждающая, умная и глупая, злая и добрая, хитрая, наивная, простодушная…

 

И это еще далеко не все! Остальные находите сами. Будьте счастливы! Всегда Ваш В.»

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

А ещё, 1 октября - Международный день музыки

Сказка о курае

Башкирская сказка

 

В давние времена жил один хан. Хан этот был очень злой и жадный. Он жестоко угнетал народ.

Каждую неделю он брил себе голову, для этого хан призывал всякий раз нового человека и домой его не отпускал. Народ был в постоянном страхе и так запуган, что люди не знали, как спастись от хана, ослушаться которого никто не смел.

Однажды хан позвал к себе сына одних бедных стариков. У них было три сына. Пошёл к хану старший сын и не вернулся. Через неделю хан позвал другого сына. Пошёл к хану средний сын и тоже не вернулся домой. Старик со старухой были в отчаянии. Через неделю пришли от хана звать и последнего сына.

Жили старики очень бедно. Всё, что у них было съестного, мать уже отдала на дорогу старшему и среднему сыновьям, а младшему нечего было и дать. Старик со старухой были очень этим опечалены. Но мать всё же придумала, что дать на дорогу сыну. Она замесила на своём молоке тесто из лебеды и напекла лепёшек. Взял егет эти лепёшки, распростился с родителями и отправился в путь.

Вышел он на пригорок, оглянулся в последний раз на родные места, где он родился и вырос, и с великой тоской на сердце запел, прощаясь с родным Ирандеком, с журчащими ручьями, душистыми лужками и кустарниками, с тенистым лесом и родными горами.

Через несколько дней дошёл егет до ханского дворца. Как только его привели к хану, хан дал ему свою остро отточенную бритву и приказал обрить ему голову.

Хан снял корону, и егет замер от удивления: на голове у хана торчал рог. Но удивляться было некогда.

Когда егет обрил хану голову, то хан сказал:

"Посиди тут" - и вышел. А егету очень захотелось есть. Он вынул последнюю домашнюю лепёшку и начал её есть. В это время вернулся хан, он увидел, что егет жадно ест что-то такое, чего он сам ещё никогда не видел и не пробовал.

Хан сказал егету:

- Что ты ешь? Отломи-ка и дай мне попробовать.

Егет отломил хану кусочек лепёшки. Хан съел и говорит:

- Как вкусно! Из чего это испечено?

- Моя мать замесила на своём молоке тесто из лебеды и испекла эти лепёшки, - ответил егет. Хан был поражен и не знал, что и думать. "Я съел лепёшки, испечённые на молоке его матери! Теперь выходит, я стал его молочным братом, и его кровь мне проливать нельзя. Если же я не убью его, он расскажет всем, что на голове у меня рог, - думал хан. - Чтобы избавиться от этого егета, пожалуй, лучше будет отвезти его туда, где не ступала нога человека и оставить там, - решил хан.

Хан позвал своих палачей и приказал им отвезти егета в дремучий лес.

Ханские палачи связали егета по рукам и ногам, завязали ему глаза и повезли. Потом они ссадили его с коня и бросили в непроходимом лесу, где бродят одни дикие звери.

Долго жил там егет, питаясь кореньями и ягодами. Он смастерил лук и стрелы и охотился на зверей, а из шкур сшил себе одежду, потому что старая одежда на нём вся износилась. Всё время тосковал он по своим родителям - по отцу и матери - и всем сердцем стремился к родному Ирандеку, да не знал, как туда дойти.

Однажды, скитаясь по лесу, он устал и прилёг под дерево отдохнуть. Поднялся сильный ветер.

Вдруг до слуха егета стали доноситься дивные звуки. Егет вскочил на ноги и пошёл в ту сторону. Шёл он долго, сам не зная куда, наконец поднялся на вершину горы. Тут он увидел высокое растение с мохнатой головкой. Оно покачивалось на ветру и издавало приятный звук. Егет сорвал это растение, сделал длинную дудку, подул в неё и вновь услышал приятные звуки, которые шли из стебля растения.

Егет обрадовался, что нашёл себе друга. Каждый день он подолгу учился играть на этой дудке. Наконец он научился наигрывать разные песни, какие знал ещё дома и какие приходили ему в голову. На сердце у него стало легче и спокойнее.

Вот как-то раз шёл он, шёл и дошёл до родных мест. Устал егет с дороги и сел на пригорок, а потом начал играть. Услышал приятные звуки окрестный народ, что жил на яйлау, и пришёл к егету.

Егет рассказал обо всём виденном народу: о том, как хан убивает молодых егетов, о том, как он сам спасся от смерти. Тогда весь народ поднялся на хана и расправился с ним по заслугам.

И с той поры в башкирском народе курай переходит из поколения в поколение и играют на нём хорошие, задушевные песни.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

И наконец, 1 октября - Международный день пожилых людей

Ганс Христиан Андерсен

Старый дом

(Перевод А. Ганзен)

 

На одной улице стоял старый-старый дом, выстроенный еще около трехсот лет тому назад — в этом можно было легко убедиться, потому что на его карнизе, в виньетке из тюльпанов и хмеля, был вырезан год его постройки, а под ним, старинными буквами и с соблюдением старинной орфографии, целое стихотворение. Со всех наличников глядели уморительные рожи, корчившие гримасы. Верхний этаж дома значительно выступал над нижним; под самою крышей шел водосточный желоб, оканчивавшийся драконовой головою. Дождевая вода должна была вытекать у дракона из пасти, но текла из живота — желоб был дырявый.

Все остальные дома на улице были такие новенькие, чистенькие, с большими окнами и прямыми, ровными стенами; по всему видно было, что они не желали иметь со старым домом ничего общего и даже думали: «Долго ли он будет торчать тут на позор всей улице? Из-за этого выступа нам не видно, что делается вокруг! А лестница-то, лестница-то! Широкая, будто во дворце, и высокая, словно ведет на колокольню! Железные перила напоминают вход в могильный склеп, а на дверях блестят большие медные бляхи! Просто неприлично!»

Против старого дома, на другой стороне улицы, стояли такие же новенькие, чистенькие домики и думали то же, что их собратья; но в одном из них сидел у окна маленький краснощекий мальчик с ясными, сияющими глазами; ему старый дом и при солнечном и при лунном свете нравился куда больше всех остальных домов. Глядя на стену старого дома с потрескавшейся и местами пообвалившейся штукатуркою, он рисовал себе самые причудливые картины прошлого, воображал всю улицу застроенной такими же домами, с широкими лестницами, выступами и остроконечными крышами, видел перед собою солдат с алебардами и водосточные желобы в виде драконов и змиев… Да, можно таки было заглядеться на старый дом! Жил в нем один старичок, носивший короткие панталоны до колен, кафтан с большими металлическими пуговицами и парик, про который сразу можно было сказать: вот это настоящий парик! По утрам к старику приходил старый слуга, который прибирал все в доме и исполнял поручения хозяина; остальное время дня старик оставался в доме один-одинешенек. Иногда он подходил к окну взглянуть на улицу и на соседние дома; мальчик, сидевший у окна, кивал старику головой и получал в ответ такой же дружеский кивок. Так они познакомились и подружились, хоть и ни разу не говорили друг с другом, — это ничуть им не помешало!

Раз мальчик услышал, как мать сказала отцу:

— Старику живется вообще недурно, но он так одинок, бедный!

В следующее же воскресенье мальчик завернул что-то в бумажку, вышел за ворота и остановил проходившего мимо слугу старика.

— Послушай! Снеси-ка это от меня старому господину! У меня два оловянных солдатика, вот ему один! Пусть он останется у него, ведь старый господин так одинок, бедный!

Слуга, видимо, обрадовался, кивнул головой и отнес солдатика в старый дом. Потом тот же слуга явился к мальчику спросить, не пожелает ли он сам навестить старого господина. Родители позволили, и мальчик отправился в гости.

Медные бляхи на перилах лестницы блестели ярче обыкновенного, точно их вычистили в ожидании гостя, а резные трубачи — на дверях были ведь вырезаны трубачи, выглядывавшие из тюльпанов, — казалось, трубили изо всех сил, и щеки их раздувались сильнее, чем всегда. Они трубили: «Тра-та-та-та! Мальчик идет! Тра-та-та-та!» Двери отворились, и мальчик вошел в коридор. Все стены были увешаны старыми портретами рыцарей в латах и дам в шелковых платьях; рыцарские доспехи бряцали, а платья шуршали… Потом мальчик попал на лестницу, которая сначала шла высоко вверх, а потом опять вниз, и очутился на довольно-таки ветхой террасе с большими дырами и широкими щелями в полу, из которых выглядывали зеленая трава и листья. Вся терраса, весь двор и даже вся стена дома были увиты зеленью, так что терраса выглядела настоящим садом, а на самом-то деле это была только терраса! Тут стояли старинные цветочные горшки в виде голов с ослиными ушами; цветы росли в них как хотели. В одном горшке так и лезла через край гвоздика: зеленые ростки ее разбегались во все стороны, и гвоздика как будто говорила: «Ветерок ласкает меня, солнышко целует и обещает подарить мне в воскресенье еще один цветочек! Еще один цветочек в воскресенье!»

С террасы мальчика провели в комнату, обитую свиною кожей с золотым тиснением.

 

Да, позолота-то сотрется,

Свиная ж кожа остается! —

 

говорили стены.

В той же комнате стояли разукрашенные резьбою кресла с высокими спинками.

— Садись! Садись! — приглашали они, а потом жалобно скрипели. — Ох, какая ломота в костях! И мы схватили ревматизм, как старый шкаф. Ревматизм в спине! Ох!

Затем мальчик вошел в ту самую комнату, которая нависала, словно балкон, над нижним этажом. Тут сидел сам старичок хозяин.

— Спасибо за оловянного солдатика, дружок! — сказал он мальчику. — И спасибо, что сам зашел ко мне!

«Так, так» или, скорее, «кхак, кхак!» — закряхтела и заскрипела мебель. Стульев, столов и кресел было так много, что они мешали друг другу смотреть на мальчика.

На стене висел портрет прелестной молодой дамы с живым, веселым лицом, но причесанной и одетой по старинной моде: волосы ее были напудрены, а платье стояло колом. Она не сказала ни «так», ни «кхак», но ласково смотрела на мальчика, и он сейчас же спросил старика:

— Где вы ее достали?

— В лавке старьевщика! — отвечал тот. — Там много таких портретов, но никому до них нет и дела: никто не знает, с кого они писаны, — все эти лица давным-давно умерли и похоронены. Вот и этой дамы нет на свете лет пятьдесят, но я знавал ее в старину.

Под картиной висел за стеклом букетик засушенных цветов; им, верно, тоже было лет под пятьдесят, — такие они были старые! Маятник больших старинных часов качался взад и вперед, стрелка двигалась, и все в комнате старело с каждою минутой, само того не замечая.

— У нас дома говорят, что ты ужасно одинок! — сказал мальчик.

— О! Меня постоянно навещают воспоминания… Они приводят с собой столько знакомых лиц и образов!.. А теперь вот и ты навестил меня! Нет, мне хорошо!

И старичок снял с полки книгу с картинками. Тут были целые процессии, диковинные кареты, которых теперь уж не увидишь, солдаты, похожие на трефовых валетов, городские ремесленники с развевающимися знаменами. У портных на знаменах красовались ножницы, поддерживаемые двумя львами, у сапожников же не сапоги, а орел о двух головах — сапожники ведь делают всё парные вещи. Да, вот это была книжка так книжка!

Старичок хозяин пошел в другую комнату за вареньем, яблоками и орехами. Нет, в старом доме, право, было прелесть как хорошо!

— А мне просто невмочь оставаться здесь! — сказал оловянный солдатик, стоявший на сундуке. — Тут так пусто и печально. Нет, кто привык к семейной жизни, тому здесь не житье. Сил моих больше нет! День тянется здесь без конца, а вечер и того дольше! Тут не услышишь ни приятных бесед, какие вели, бывало, между собою твои родители, ни веселой возни ребятишек, как у вас! Старый хозяин так одинок! Ты думаешь, его кто-нибудь целует? Глядит на него кто-нибудь ласково? Бывает у него елка? Получает он подарки? Нет, никогда! Вот разве гроб он получит!.. Нет, право, я не выдержу такого житья!

— Ну, ну, полно! — сказал мальчик. — По-моему, здесь чудесно; сюда ведь заглядывают воспоминания и приводят с собою столько знакомых лиц!

— Что-то не видал я их, да и мне-то они незнакомые! — отвечал оловянный солдатик. — Нет, мне просто не под силу оставаться здесь!

— А надо! — сказал мальчик.

В эту минуту в комнату вошел с веселою улыбкой на лице старичок, и чего-чего он только не принес! И варенья, и яблок, и орехов! Мальчик перестал и думать об оловянном солдатике.

Веселый и довольный вернулся он домой. Дни шли за днями; мальчик по-прежнему посылал в старый дом поклоны, а оттуда получал тоже поклоны в ответ, и вот мальчик опять отправился туда в гости.

Резные трубачи опять затрубили: «Тра-та-та-та! Мальчик пришел! Тра-та-та-та!» Рыцари и дамы на портретах бряцали доспехами и шуршали шелковыми платьями, свиная кожа говорила, а старые кресла скрипели и кряхтели от ревматизма в спине: «Ох!» Словом, все было как и в первый раз, — в старом доме часы и дни шли один за другим, без всякой перемены.

— Нет, я не выдержу! — сказал оловянный солдатик. — Я уже плакал оловом! Тут слишком печально! Пусть лучше пошлют меня на войну, отрубят там руку или ногу! Все-таки хоть перемена будет! Сил моих больше нет!.. Теперь и я знаю, что это за воспоминания, которые приводят с собою знакомых лиц! Меня они тоже посетили, и, поверь, им не обрадуешься! Особенно, если они станут посещать тебя часто. Под конец я готов был спрыгнуть с сундука!.. Я видел тебя и всех твоих!.. Вы все стояли передо мною, как живые!.. Это было утром в воскресенье… Все вы, ребятишки, стояли в столовой, такие серьезные, набожно сложив руки, и пели утренний псалом… Папа и мама стояли тут же. Вдруг дверь отворилась, и вошла незваная двухгодовалая сестренка ваша Мари. А ей стоит только услышать музыку или пение — все равно какое, сейчас начинает плясать. Вот она и принялась приплясывать, но никак не могла попасть в такт — вы пели так протяжно… Она поднимала то одну ножку, то другую и вытягивала шейку, но дело не ладилось. Никто из вас даже не улыбнулся, хоть и трудно было удержаться. Я таки не удержался, засмеялся про себя, да и слетел со стола! На лбу у меня вскочила большая шишка — она и теперь еще не прошла, и поделом мне было!.. Много и еще чего вспоминается мне… Все, что я видел, слышал и пережил в вашей семье, так и всплывает у меня перед глазами! Вот каковы они, эти воспоминания, и вот что они приводят с собой!.. Скажи, вы и теперь еще поете по утрам? Расскажи мне что-нибудь про малютку Мари! А товарищ мой, оловянный солдатик, как поживает? Вот счастливец!.. Нет, нет, я просто не выдержу!..

— Ты подарен! — сказал мальчик. — И должен оставаться тут! Разве ты не понимаешь этого?

Старичок хозяин явился с ящиком, в котором было много разных диковинок: какие-то шкатулочки, флакончики и колоды старинных карт — таких больших, расписанных золотом, теперь уж не увидишь! Старичок отпер для гостя и большие ящики старинного бюро и даже клавикорды, на крышке которых был нарисован ландшафт. Инструмент издавал под рукой хозяина тихие дребезжащие звуки, а сам старичок напевал при этом какую-то заунывную песенку.

— Эту песню певала когда-то она! — сказал он, кивая на портрет, купленный у старьевщика, и глаза его заблестели.

— Я хочу на войну! Хочу на войну! — завопил вдруг оловянный солдатик и бросился с сундука.

Куда же он девался? Искал его и сам старичок хозяин, искал и мальчик — нет нигде, да и только.

— Ну, я найду его после! — сказал старичок, но так и не нашел. Пол весь был в щелях, солдатик упал в одну из них и лежал там, как в открытой могиле.

Вечером мальчик вернулся домой. Время шло; наступила зима; окна замерзли, и мальчику приходилось дышать на них, чтобы оттаяло хоть маленькое отверстие, в которое бы можно было взглянуть на улицу. Снег запорошил все завитушки и надписи на карнизе старого дома и завалил лестницу, — дом стоял словно нежилой. Да так оно и было: старичок, хозяин его, умер.

Вечером к старому дому подъехала колесница, на нее поставили гроб и повезли старичка за город, в фамильный склеп. Никто не шел за гробом — все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу воздушный поцелуй.

Несколько дней спустя в старом доме назначен был аукцион. Мальчик видел из окошка, как уносили старинные портреты рыцарей и дам, цветочные горшки с длинными ушами, старые стулья и шкафы. Одно пошло сюда, другое туда; портрет дамы, купленный в лавке старьевщика, вернулся туда же, да так там и остался: никто ведь не знал этой дамы, никому и не нужен был ее портрет.

Весною стали ломать старый дом — эта жалкая развалюха уже мозолила всем глаза, и с улицы можно было заглянуть в самые комнаты с обоями из свиной кожи, висевшими клочьями; зелень на террасе разрослась еще пышнее и густо обвивала упавшие балки. Потом расчистили и место.

— Вот и отлично! — сказали соседние дома.

Вместо старого дома на улице появился новый, с большими окнами и белыми ровными стенами. Перед ним, то есть, собственно, на том самом месте, где стоял прежде старый дом, разбили садик, и виноградные лозы потянулись оттуда к стене соседнего дома. Садик был обнесен высокой железною решеткой, и вела в него железная калитка. Все это выглядело так нарядно, что прохожие останавливались и глядели сквозь решетку. Виноградные лозы были усеяны десятками воробьев, которые чирикали наперебой, но не о старом доме, — они ведь не могли его помнить; с тех пор прошло столько лет, что мальчик успел стать мужчиною. Из него вышел дельный человек — на радость родителям. Он только что женился и переехал со своею молодою женой как раз в этот новый дом с садом.

Оба они были в саду; муж смотрел, как жена сажала на клумбу какой-то приглянувшийся ей полевой цветок. Вдруг молодая женщина вскрикнула:

— Ай! Что это?

Она укололась — из мягкой, рыхлой земли торчало что-то острое. Это был — да, подумайте! — оловянный солдатик, тот самый, что пропал у старика, валялся в мусоре и наконец много-много лет пролежал в земле.

Молодая женщина обтерла солдатика сначала зеленым листком, а затем своим тонким носовым платком. Как чудесно пахло от него духами! Оловянный солдатик словно очнулся от обморока.

— Дай-ка мне посмотреть! — сказал молодой человек, засмеялся и покачал головой. — Ну, это, конечно, не тот самый, но он напоминает мне одну историю из моего детства!

И он рассказал своей жене о старом доме, о хозяине его и об оловянном солдатике, которого послал бедному одинокому старичку. Словом, он рассказал все, как было в действительности, и молодая женщина даже прослезилась, слушая его.

— А может быть, это и есть тот самый оловянный солдатик! — сказала она. — Я спрячу его на память. Но ты непременно покажи мне могилу старика!

— Я и сам не знаю, где она! — отвечал он. — Да и никто не знает! Все его друзья умерли раньше него, никому не было и дела до его могилы, я же в те времена был еще совсем маленьким мальчуганом.

— Как ужасно быть таким одиноким! — сказала она.

— Ужасно быть одиноким! — сказал оловянный солдатик. — Но какое счастье сознавать, что тебя не забыли!

— Счастье! — повторил чей-то голос совсем рядом, но никто не расслышал его, кроме оловянного солдатика.

Оказалось, что это говорил лоскуток свиной кожи, которою когда-то были обиты комнаты старого дома. Позолота с него вся сошла, и он был похож скорее на грязный комок земли, но у него был свой взгляд на вещи, и он высказал его:

 

Да, позолота-то сотрется,

Свиная ж кожа остается!

 

Оловянный солдатик, однако, с этим не согласился.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

4 октября - Всемирный день защиты животных

Константин Паустовский

ЗАЯЧЬИ ЛАПЫ

 

К ветеринару в наше село пришел с Урженского озера Ваня Малявин и принес завернутого в рваную ватную куртку маленького теплого зайца. Заяц плакал и часто моргал красными от слез глазами...

- Ты что, одурел? - крикнул ветеринар. - Скоро будешь ко мне мышей таскать, оголец!

- А вы не лайтесь, это заяц особенный, - хриплым шепотом сказал Ваня. - Его дед прислал, велел лечить.

- От чего лечить-то?

- Лапы у него пожженные.

Ветеринар повернул Ваню лицом к двери, толкнул в спину и прикрикнул вслед:

- Валяй, валяй! Не умею я их лечить. Зажарь его с луком - деду будет закуска.

Ваня ничего не ответил. Он вышел в сени, заморгал глазами, потянул носом и уткнулся в бревенчатую стену. По стене потекли слезы. Заяц тихо дрожал под засаленной курткой.

- Ты чего, малый? - спросила Ваню жалостливая бабка Анисья; она привела к ветеринару свою единственную козу.- Чего вы, сердешные, вдвоем слезы льете? Ай случилось что?

- Пожженный он, дедушкин заяц, - сказал тихо Ваня. - На лесном пожаре лапы себе пожег, бегать не может. Вот-вот, гляди, умреть.

- Не умреть, малый, - прошамкала Анисья. -- Скажи дедушке своему, ежели большая у него охота зайца выходить, пущай несет его в город к Карлу Петровичу.

Ваня вытер слезы и пошел лесами домой, на Урженское озеро. Он не шел, а бежал босиком по горячей песчаной дороге. Недавний лесной пожар прошел стороной на север около самого озера. Пахло гарью и сухой гвоздикой. Она большими островами росла на полянах.

Заяц стонал.

Ваня нашел по дороге пушистые, покрытые серебряными мягкими волосами листья, вырвал их, положил под сосенку и развернул зайца. Заяц посмотрел на листья, уткнулся в них головой и затих.

- Ты чего, серый? - тихо спросил Ваня. - Ты бы поел.

Заяц молчал.

- Ты бы поел, - повторил Ваня, и голос его задрожал. - Может, пить хочешь?

Заяц повел рваным ухом и закрыл глаза.

Ваня взял его на руки и побежал напрямик через лес - надо было поскорее дать зайцу напиться из озера.

Неслыханная жара стояла в то лето над лесами. Утром наплывали вереницы белых облаков. В полдень облака стремительно рвались вверх, к зениту, и на глазах уносились и исчезали где-то за границами неба. Жаркий ураган дул уже две недели без передышки. Смола, стекавшая по сосновым стволам, превратилась в янтарный камень.

Наутро дед надел чистые онучи и новые лапти, взял посох и кусок хлеба и побрел в город. Ваня нес зайца сзади. Заяц совсем притих, только изредка вздрагивал всем телом и судорожно вздыхал.

Суховей вздул над городом облако пыли, мягкой, как мука. В ней летал куриный пух, сухие листья и солома. Издали казалось, что над городом дымит тихий пожар.

На базарной площади было очень пусто, знойно; извозчичьи лошади дремали около водоразборной будки, и на головах у них были надеты соломенные шляпы. Дед перекрестился.

- Не то лошадь, не то невеста - шут их разберет! - сказал он и сплюнул.

Долго спрашивали прохожих про Карла Петровича, но никто толком ничего не ответил. Зашли в аптеку. Толстый старый человек в пенсне и в коротком белом халате сердито пожал плечами и сказал:

- Это мне нравится! Довольно странный вопрос! Карл Петрович Корш - специалист по детским болезням - уже три года как перестал принимать пациентов. Зачем он вам?

Дед, заикаясь от уважения к аптекарю и от робости, рассказал про зайца.

- Это мне нравится! сказал аптекарь. - Интересные пациенты завелись в нашем городе. Это мне замечательно нравится!

Он нервно снял пенсне, протер, снова нацепил на нос и уставился на деда. Дед молчал и топтался на месте. Аптекарь тоже молчал. Молчание становилось тягостным.

- Почтовая улица, три! - вдруг в сердцах крикнул аптекарь и захлопнул какую-то растрепанную толстую книгу. - Три!

Дед с Ваней добрели до Почтовой улицы как раз вовремя - из-за Оки заходила высокая гроза. Ленивый гром потягивался за горизонтом, как заспанный силач распрямлял плечи и нехотя потряхивал землю. Серая рябь пошла по реке. Бесшумные молнии исподтишка, но стремительно и сильно били в луга; далеко за Полянами уже горел стог сена, зажженный ими. Крупные капли дождя падали на пыльную дорогу, и вскоре она стала похожа на лунную поверхность: каждая капля оставляла в пыли маленький кратер.

Карл Петрович играл на рояле нечто печальное и мелодичное, когда в окне появилась растрепанная борода деда.

Через минуту Карл Петрович уже сердился.

- Я не ветеринар, - сказал он и захлопнул крышку рояля. Тотчас же в лугах проворчал гром. - Я всю жизнь лечил детей, а не зайцев.

- Что ребенок, что заяц - все одно, - упрямо пробормотал дед. – Все одно! Полечи, яви милость! Ветеринару нашему такие дела неподсудны. Он у нас коновал. Этот заяц, можно сказать, спаситель мой: я ему жизнью обязан, благодарность оказывать должен, а ты говоришь - бросить!

Еще через минуту Карл Петрович - старик с седыми взъерошенными бровями, - волнуясь, слушал спотыкающийся рассказ деда.

Карл Петрович в конце концов согласился лечить зайца. На следующее утро дед ушел на озеро, а Ваню оставил у Карла Петровича ходить за зайцем.

Через день вся Почтовая улица, заросшая гусиной травой, уже знала, что Карл Петрович лечит зайца, обгоревшего на страшном лесном пожаре и спасшего какого-то старика. Через два дня об этом уже знал весь маленький город, а на третий день к Карлу Петровичу пришел длинный юноша в фетровой шляпе, назвался сотрудником московской газеты и попросил дать беседу о зайце.

Зайца вылечили. Ваня завернул его в ватное тряпье и понес домой. Вскоре историю о зайце забыли, и только какой-то московский профессор долго добивался от деда, чтобы тот ему продал зайца. Присылал даже письма с марками на ответ. Но дед не сдавался. Под его диктовку Ваня написал профессору письмо:

« Заяц не продажный, живая душа, пусть живет на воле. При сем остаюсь Ларион Малявин.»

...Этой осенью я ночевал у деда Лариона на Урженском озере. Созвездия, холодные, как крупинки льда, плавали в воде. Шумел сухой тростник. Утки зябли в зарослях и жалобно крякали всю ночь.

Деду не спалось. Он сидел у печки и чинил рваную рыболовную сеть. Потом поставил самовар - от него окна в избе сразу запотели и звезды из огненных точек превратились в мутные шары. Во дворе лаял Мурзик. Он прыгал в темноту, ляскал зубами и отскакивал - воевал с непроглядной октябрьской ночью. Заяц спал в сенях и изредка во сне громко стучал задней лапой по гнилой половице.

Мы пили чай ночью, дожидаясь далекого и нерешительного рассвета, и за чаем дед рассказал мне наконец историю о зайце.

В августе дед пошел охотиться на северный берег озера. Леса стояли сухие, как порох. Деду попался зайчонок с рваным левым ухом. Дед выстрелил в него из старого, связанного проволокой ружья, но промахнулся. Заяц удрал.

Дед пошел дальше. Но вдруг затревожился: с юга, со стороны Лопухов, сильно тянуло гарью. Поднялся ветер. Дым густел, его уже несло белой пеленой по лесу, затягивало кусты. Стало трудно дышать.

Дед понял, что начался лесной пожар и огонь идет прямо на него. Ветер перешел в ураган. Огонь гнало по земле с неслыханной скоростью. По словам деда, даже поезд не мог бы уйти от такого огня. Дед был прав: во время урагана огонь шел со скоростью тридцати километров в час.

Дед побежал по кочкам, спотыкался, падал, дым выедал ему глаза, а сзади был уже слышен широкий гул и треск пламени.

Смерть настигала деда, хватала его за плечи, и в это время из-под ног у деда выскочил заяц. Он бежал медленно и волочил задние лапы. Потом только дед заметил, что они у зайца обгорели.

Дед обрадовался зайцу, будто родному. Как старый лесной житель, дед знал, что звери гораздо лучше человека чуют, откуда идет огонь, и всегда спасаются. Гибнут они только в тех редких случаях, когда огонь их окружает.

Дед побежал за зайцем. Он бежал, плакал от страха и кричал: "Погоди, милый, не беги так-то шибко!"

Заяц вывел деда из огня. Когда они выбежали из леса к озеру, заяц и дед - оба упали от усталости. Дед подобрал зайца и понес домой. У зайца были опалены задние ноги и живот. Потом дед его вылечил и оставил у себя.

- Да, - сказал дед, поглядывая на самовар так сердито, будто самовар был всему виной, - да, а перед тем зайцем, выходит, я сильно провинился, милый человек.

- Чем же ты провинился?

- А ты выдь, погляди на зайца, на спасителя моего, тогда узнаешь. Бери фонарь!

Я взял со стола фонарь и вышел в сенцы. Заяц спал. Я нагнулся над ним с фонарем и заметил, что левое ухо у зайца рваное. Тогда я понял все.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

5 октября - Всемирный день учителя

Умный учитель

Карачаевская народная сказка

 

Жил на свете добрый учитель. Детей у него не было, жена умерла. Остался учитель один-одинёшенек.

«Много ли мне одному надо, – думал он, – буду тратить свои деньги на добрые дела». Он взял к себе в дом учеников – кормил, одевал и учил их.

Однажды ночью, когда ученики спали, в дом забрались три вора и потребовали у хозяина отдать им все деньги, какие есть.

– Ну что ж, берите всё. Только меня не трогайте! – И учитель показал, где хранились деньги.

Воры забрали всё до последней монетки и хотели уйти. Но учитель остановил их:

– Подождите, вы, наверное, голодны! Я накормлю вас?

– Да ты, старик, не задумал ли отравить нас! – воскликнули воры.

– Если вы мне не верите, приготовьте еду сами. Вот мясо, вот рис.

Воры были голодны и согласились.

– А пока готовится ужин, расскажи нам сказку, – предложили воры.

И учитель начал:

– Жил на свете дровосек. Каждый день отправлялся он в лес, приносил на спине вязанку дров, продавал её на базаре и кормил свою семью.

Однажды дровосек встретил молодого парня, который пас овец.

– Да множится твоё стадо, эй джаш! [Джаш – парень, юноша.]

– Спасибо, добрый человек!

– Это твои овцы?

– Мои, – отвечал парень. – У моего отца много всякого скота. Мы люди богатые!

– Да, скота у вас много, – согласился дровосек. – А скажи мне, парень, какое дело ты умеешь делать?

– Могу только скот пасти.

– Э-э, послушай моего совета, научись какому-нибудь ремеслу!

Через некоторое время дровосек опять встретил парня с отарой овец.

– Ну что, научился ты какому-нибудь ремеслу?

– Нет, – отвечал парень. – Зачем мне учиться, я человек богатый. Смотри, какое большое у меня стадо овец!

– Э-э, на скот не надейся, ремеслу научись, – посоветовал дровосек.

– Не тебе, старый, меня поучать! – рассердился парень.

– Ну, смотри! Когда-нибудь ты вспомнишь мои слова! – сказал дровосек.

Прошло несколько лет. Как-то раз дровосек проходил мимо маленького, ветхого домика на краю аула. Из домика доносился детский плач. На крыльцо вышел худой, плохо одетый человек. Дровосек узнал в нём того самого парня, который пас овец.

– Что с тобой, джаш, почему ты так плохо выглядишь? – спросил дровосек.

– Ох, и не спрашивай! Я всё время вспоминаю твои слова!

– Что же с тобой случилось?

– На моих овец напал мор. Я стал бедным. Ты мне советовал научиться какому-нибудь ремеслу, но я тебя не послушал, а теперь мои дети плачут от голода, – ответил пастух и сам заплакал.

– Не горюй, – сказал дровосек. – Не зря старые люди говорят: если умело разжигать, то и снег загорится. Возьми ремень, и пойдём со мной в лес за дровами.

Бедняк с радостью согласился; взял длинный ремень из сыромятной кожи, и они отправились в лес вместе. Дровосек нарубил дров за двоих, сделал по вязанке себе и пастуху, и они понесли их на базар. А на вырученные деньги купили кукурузных лепёшек. Дровосек разделил лепёшки на три части – две отдал пастуху, а одну взял себе.

– Давай и завтра пойдём в лес за дровами, – попросил его бедняк.

Дровосек согласился. На следующий день шёл дождь, но дровосек сдержал обещание. Он взял ремень, топор и пошёл к домику, где жил бедняк. Тот уже ждал его.

– Благодаря тебе мои дети вчера были сыты, – сказал он.

Дровосек и пастух пошли в лес. По дороге их застал сильный дождь, и они спрятались в пещере. Дровосек случайно стукнул топором по стене пещеры, и вдруг в ней что-то зазвенело. Он выбил из стены камень и отступил в изумлении: в стене сверкало золото.

– Эй, джаш, смотри-ка, я нашёл клад! – закричал дровосек.

Пастух подошёл, и они вместе стали топорами долбить стену и выгребать золото.

Дровосек разделил всё золото на три части.

– Две части ты возьми себе, – сказал он пастуху, – у тебя ведь много детей, а мне хватит и одной.

Бедняк очень обрадовался, поблагодарил дровосека и сложил золото в мешок. Дровосек взял свою долю золота, и они отправились домой. В дороге устали и сели отдохнуть. И тут в пастухе вспыхнула жадность. Ему захотелось ещё большего богатства.

«Если я убью дровосека и заберу себе всё золото, то буду богат, как прежде!» – подумал он. Схватил топор и вскочил.

Дровосек понял его намерение и сказал:

– Подожди, не убивай меня, я хочу сделать завещание. У меня нет детей, но жена моя ждёт ребёнка. Если у меня родится сын, назови его Болушлук. [Болушлук – по-карачаевски значит – помощь].

Пастух убил дровосека, золото всё забрал себе и стал богатым баем.

Жена дровосека родила мальчика. А бай решил исполнить завещание дровосека. Он отправился к его жене и передал ей просьбу мужа – назвать мальчика Болушлук. Но богач не дал ей ни копейки из своего богатства. А бедной женщине после смерти мужа не на что было жить, и она нанялась пасти гусей.

Однажды через аул проезжал хан со своим войском. Жена дровосека испугалась, что всадники могут затоптать мальчика, который бегал по улице, и позвала:

– Болушлук! Болушлук! Учитель крикнул это очень громко.

Ученики проснулись, услышали крик о помощи и бросились к своему учителю.

– Свяжите их! – приказал учитель. – Вот так, – сказал он, обращаясь к ворам, – видит око далёко, а ум ещё дальше!

Тут воры поняли, что учитель перехитрил их. Всё же они попросили:

– Доскажи нам сказку, чем кончилось дело?

– Ну что ж, слушайте, – согласился учитель. – Когда жена дровосека крикнула: «Болушлук!», хан подошёл к ней и спросил:

– Ты просишь помощи? В чём нужна тебе помощь?

– Болушлук – имя моего сына, – сказала бедная женщина. – Я боялась, как бы он не попал под лошадь, и позвала его.

– А где отец мальчика? – спросил хан.

– Он пошёл в лес за дровами и не вернулся.

– Кто же дал мальчику это имя?

– Знакомый мужа, очень богатый человек. Хан велел позвать бая.

Слуги побежали и вскоре привели человека, который убил дровосека.

– Ты назвал мальчика Болушлук? – спросил его хан.

– Я, – ответил бай.

– Почему ты так назвал его? Говори правду! – приказал хан.

– Таково было завещание его отца, – сказал бай, дрожа от страха.

Хан заставил его рассказать обо всём, а когда узнал правду, приказал казнить бая, а всё богатство его отдал жене дровосека и её сыну.

Вот так-то, – сказал ворам учитель, – не жадничайте, не завидуйте. И помните: кто сядет на чужую лошадь, может вскоре оказаться пешим, ибо ничего не бывает тайного, что не стало бы явным.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

5 октября, также, - Международный день врача

Артур Конан Дойль

Отстал от жизни

 

Моя первая встреча с доктором Джеймсом Винтером произошла при весьма драматических обстоятельствах. Случилось это в спальне старого загородного дома в два часа ночи. Пока доктор с помощью женщин заглушал фланелевой юбкой мои гневные вопли и купал меня в теплой ванне, я дважды лягнул его в белый жилет и сбил с носа очки в золотой оправе. Мне рассказывали, что оказавшийся при этом один из моих родителей тихонько заметил, что с легкими у меня, слава богу, все в порядке. Не могу припомнить, как выглядел в ту пору доктор Винтер: меня тогда занимало другое, - но он описывает мою внешность отнюдь не лестно. Голова лохматая, тельце, как у общипанного гусенка, ноги кривые - вот что ему в ту ночь запомнилось.

С этой поры периодические вторжения в мою жизнь доктора Винтера разделяют ее на эпохи. Он делал мне прививки, вскрывал нарывы, ставил во время свинки компрессы. На горизонте моего безмятежного существования маячило единственное грозовое облако - доктор. Но пришло время, когда я заболел по-настоящему: долгие месяцы провел я в своей плетеной кроватке, и вот тогда я узнал, что суровое лицо доктора может быть приветливым, что скрипучие, сработанные деревенским сапожником башмаки его способны удивительно осторожно приближаться к постели и что, когда доктор разговаривает с больным ребенком, грубый голос его смягчается до шепота.

Но вот ребенок вырос и сам стал врачом, а доктор Винтер остался как был. Только побелели волосы да еще более опустились могучие плечи. Доктор очень высокий, но из-за своей сутулости кажется дюйма на два ниже. Широкая спина его столько раз склонялась над ложем больных, что и не может уже распрямиться. Сразу видно, что часто приходилось ему шагать в дождливые, ветреные дни по унылым деревенским дорогам - такое темное, обветренное у него лицо. Издали оно кажется гладким, но вблизи видны бесчисленные морщинки - словно на прошлогоднем яблоке. Их почти незаметно, когда доктор спокоен, но стоит ему засмеяться, как лицо его становится похожим на треснутое стекло, и тогда ясно, что лет старику еще больше, чем можно дать на вид.

А сколько ему на самом деле, я так и не смог узнать. Частенько пытался я это выяснить, добирался до Георга IV и даже до регентства, но до исходной точки так никогда и не дошел. Вероятно, ум доктора стал очень рано впитывать всевозможные впечатления, но рано и перестал воспринимать что-либо новое, поэтому волнуют доктора проблемы прямо-таки допотопные, а события наших дней его совсем не занимают. Толкуя о реформе избирательной системы, он сомневается в ее разумности и неодобрительно качает головой, а однажды, разгорячившись после рюмки вина, он гневно осуждал Роберта Пиля и отмену хлебных законов. Со смертью этого государственного деятеля история Англии для доктора Винтера закончилась, и все позднейшие события он расценивает как явления незначительные.

Но только став врачом, смог я убедиться, какой совершеннейший пережиток прошлого наш доктор. Медицину он изучал по теперь уже забытой и устаревшей системе, когда юношу отдавали в обучение к хирургу и анатомию штудировали, прибегая к раскопке могил. В своем деле он еще более консервативен, чем в политике. Пятьдесят лет жизни мало что ему дали и еще меньшего лишили. Во времена его юности широко обучали делать вакцинацию, но мне кажется, в душе он всегда предпочитал прививки.

Он бы охотно применял кровопускание, да только теперь никто этого не одобряет. Хлороформ доктор считает изобретением весьма опасным и, когда о нем упоминают, недоверчиво щелкает языком. Известно, что он нелестно отзывался даже о Леннеке и называл стетоскоп "новомодной французской игрушкой". Из уважения к своим пациентам доктор, правда, носит в шляпе стетоскоп, но он туг на ухо, и потому не имеет никакого значения, пользуется он инструментом или нет.

По долгу службы он регулярно читает медицинский еженедельник и имеет общее представление о научных достижениях, но продолжает считать их громоздкими и смехотворными экспериментами. Он едко иронизировал над теорией распространения болезней посредством микробов и любил шутя повторять у постели больного: "Закройте дверь, не то налетят микробы". По его мнению, теория Дарвина - самая удачная шутка нашей эпохи. "Детки в детской, а их предки в конюшне!" - кричал он и хохотал так, что на глазах выступали слезы.

Доктор настолько отстал от жизни, что иной раз, к немалому своему изумлению, он обнаруживает - поскольку в истории все повторяется, - что применяет новейшие методы лечения. Так, в дни его юности было очень модно лечить диетой, и тут он превосходит своими познаниями любого другого известного мне врача. Массаж ему тоже хорошо знаком, тогда как для нашего поколения он новинка. Доктор проходил курс наук, когда применяли еще очень несовершенные инструменты и учили больше доверять собственным пальцам. У него классическая рука хирурга с развитой мускулатурой и чувствительными пальцами - "на кончике каждого - глаз".

Вряд ли я забуду, как мы с доктором Паттерсоном оперировали сэра Джона Сирвелла. Мы не могли отыскать камень. Момент был ужасный. Карьера Паттерсона и моя висела на волоске. И тогда доктор Винтер, которого мы только из любезности пригласили присутствовать при операции, запустил в рану палец - нам с перепугу показалось, что длиной он никак не меньше девяти дюймов, - и в мгновение ока выудил его.

- Всегда хорошо иметь в кармашке жилета такой инструмент, - посмеиваясь, сказал он тогда, - но, по-моему, вы, молодые, это презираете.

Мы избрали его президентом местного отделения Ассоциации английских медиков, но после первого же заседания он сложил с себя полномочия.

- Иметь дело с молодежью - не для меня, - заявил он. - Никак не пойму, о чем они толкуют.

А между тем пациенты его благополучно выздоравливают. Прикосновение его целительно - это его магическое свойство невозможно ни объяснить, ни постигнуть, но тем не менее это очевидный факт. Одно лишь присутствие доктора наполняет больных надеждой и бодростью. Болезнь действует на него, как пыль на рачительную хозяйку: он сердится и жаждет взяться за дело.

- Ну, ну, так не пойдет! - восклицает он, впервые посещая больного. Он отгоняет смерть от постели, как случайно влетевшую в комнату курицу. Когда же незваный гость не желает удаляться, когда кровь течет все медленнее и глаза мутнеют, тогда присутствие доктора Винтера полезнее любых лекарств. Умирающие не выпускают руку доктора; его крупная энергичная фигура и жизнелюбие вселяют в них мужество перед роковой переменой. Многие страдальцы унесли в неведомое как последнее земное впечатление доброе обветренное лицо доктора.

Когда мы с Паттерсоном - оба молодые, полные энергии современные врачи - обосновались в этом районе, старый доктор встретил нас очень сердечно, он был счастлив избавиться от некоторых пациентов. Однако сами пациенты, следуя собственным пристрастиям - отвратительная манера! - игнорировали нас со всеми нашими новейшими инструментами и алкалоидами. И доктор продолжал лечить всю округу александрийским листом и каломелью. Мы оба любили старика, но между собой, однако, не могли удержаться, чтобы не посетовать на прискорбное отсутствие у пациентов здравого смысла.

- Бедняки-то уж понятно, - говорил Паттерсон. - Но люди образованные вправе ожидать от лечащего врача умения отличить шум в сердце при митральном пороке от хрипов в бронхах. Главное - способность врача разобраться в болезни, а не то, симпатичен он тебе или нет.

Я полностью разделял мнение Паттерсона. Но вскоре разразилась эпидемия гриппа, и от усталости мы валились с ног.

Утром, во время обхода больных, я встретил Паттерсона, он показался мне очень бледным и изможденным. То же самое он сказал обо мне. Я и в самом деле чувствовал себя скверно и после полудня весь день пролежал на диване - голова раскалывалась от боли, и страшно ломило суставы.

К вечеру сомнений не оставалось - грипп свалил и меня. Надо было немедленно обратиться к врачу. Разумеется, прежде всего я подумал о Паттерсоне, но почему-то мне стало вдруг неприятно.

Я вспомнил, как он хладнокровно, придирчиво обследует больных, без конца задает вопросы, бесконечно берет анализы и барабанит пальцами. А мне требовалось что-то успокаивающее, более участливое.

- Миссис Хадсон, - сказал я своей домохозяйке, - сходите, пожалуйста, к старику Винтеру и скажите, что я был бы крайне ему признателен, если б он навестил меня.

Вскоре она вернулась с ответом:

- Доктор Винтер, сэр, заглянет через часок, его только что вызвали к доктору Паттерсону.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 октября - Всемирный день почты

Карел Чапек

Почтарская сказка

Перевод Д. Горбова

 

Ну, скажите на милость: ежели могут быть сказки о всяких человеческих профессиях и ремеслах - о королях, принцах и разбойниках, пастухах, рыцарях и колдунах, вельможах, дровосеках и водяных, - то почему бы не быть сказке о почтальонах? Взять, к примеру, почтовую контору: ведь это прямо заколдованное место какое-то! Всякие тут тебе надписи: "курить воспрещается", и "собак вводить воспрещается", и пропасть разных грозных предупреждений... Говорю вам: ни у одного волшебника или злодея в конторе столько угроз и запретов не найдешь. По одному этому уже видно, что почта - место таинственное и опасное. А кто из вас, дети, видел, что творится на почте ночью, когда она заперта? На это стоит посмотреть!.. Один господин - Колбаба по фамилии, а по профессии письмоносец, почтальон - на самом деле видел и рассказал другим письмоносцам да почтальонам, а те - другим, пока до меня не дошло. А я не такой жадный, чтобы ни с кем не поделиться. Так уж поскорей с плеч долой. Начинаю.

Надоело г-ну Колбабе, письмоносцу и почтальону, почтовое его ремесло: дескать, сколько письмоносцу приходится ходить, бегать, мотаться, спешить, подметки трепать да каблуки стаптывать; ведь каждый божий день нужно двадцать девять тысяч семьсот тридцать пять шагов сделать, в том числе восемь тысяч двести сорок девять ступеней вверх и вниз пройти, а разносишь все равно одни только печатные материалы, денежные документы и прочую ерунду, от которой никому никакой радости, да и контора почтовая - место неуютное, невеселое, где никогда ничего интересного не бывает. Так бранил г-н Колбаба на все лады свою почтовую профессию. Как-то раз сел он на почте возле печки, пригорюнившись, да и заснул, и не заметил, что шесть пробило. Пробило шесть, и разошлись все почтальоны и письмоносцы по домам, заперев почту. И остался г-н Колбаба там взаперти, спит себе.

Вот, ближе к полуночи, просыпается он от какого-то шороха: будто мыши на полу возятся. "Эге, - подумал г-н Колбаба, - у нас тут мыши, надо бы мышеловку поставить" Только глядит не мыши это, а здешние, конторские домовые. Эдакие маленькие, бородатые человечки, ростом с курочку-бентамку, либо белку, либо кролика дикого или вроде того; а на голове у каждого почтовая фуражка - ни дать ни взять настоящие почтальоны; и накидки на них, как на настоящих письмоносцах. "Ишь чертенята!" - подумал г-н Колбаба, а сам ни гугу, губами не пошевелил, чтобы их не спугнуть. Смотрит один из них письма складывает, которые ему, Колбабе, утром разносить; второй почту разбирает, третий посылки взвешивает и ярлычки на них наклеивает, четвертый сердится, что, мол, этот ящик не так обвязан, как полагается; пятый сидит у окошка и деньги пересчитывает, как почтовые служащие делают.

- Так я и думал, - ворчит. - Обчелся этот почтовик на один геллер. Надо поправить.

Шестой домовой, стоя у телеграфного аппарата, телеграмму выстукивает - эдак вот: так так так так так так так так. Но г-н Колбаба понял, что он телеграфирует. Человеческими словами вот что: "Алло, министерство почты? Почтовый домовой номер сто тридцать один. Доношу все порядке точка. Коллега эльф Матлафоусек кашляет сказался больным и не вышел работу точка. Перехожу на прием точка".

- Тут письмо в Каннибальское королевство, город Бамболимбонанду, - промолвил седьмой коротыш. - Где это такое?

- Это тракт на Бенешов, - ответил восьмой мужичок с ноготок. - Припиши, коллега: "Каннибальское королевство, железнодорожная станция Нижний Трапезунд, почтовое отделение Кошачий замок. Авиапочта". Ну вот, все готово. Не перекинуться ли нам, господа, в картишки?

- Отчего же, - ответил первый домовой и отсчитал тридцать два письма. - Вот и карты. Можно начинать.

Второй домовой взял эти письма и стасовал.

- Снимаю, - сказал первый чертик.

- Ну, сдавай, - промолвил второй.

- Эх, эх! - проворчал третий. - Плохая карта!

- Хожу, - воскликнул четвертый и шлепнул письмом по столу.

- Крою, - возразил пятый, кладя новое письмо на то, которое положил первый.

- Слабовато, приятель, - сказал шестой и тоже кинул письмо.

- Шалишь. Покрупней найдется, - промолвил седьмой.

- А у меня козырной туз! - крикнул восьмой, кидая свое письмо на кучку остальных.

Этого, детки, г-н Колбаба выдержать не мог.

- Позвольте вас спросить, господа карапузики, - вмешался он. - Что это у вас за карты?

- А-а, господин Колбаба! - ответил первый домовой. - Мы вас не хотели будить, но раз уж вы проснулись, садитесь сыграть с нами. Мы играем просто в марьяж.

Господин Колбаба не заставил просить себя дважды и подсел к домовым.

- Вот вам карты, - сказал второй домовой и подал ему несколько писем. - Ходите.

Смотрит г-н Колбаба на те письма, что у него в руках, и говорит:

- Не в обиду будь вам сказано, господа карлики, - нету в руках у меня никаких карт, а одни только недоставленные письма.

- Вот-вот, - ответил третий мужичок с ноготок. - Это и есть наши игральные карты.

- Гм, - промолвил г-н Колбаба. - Вы меня простите, господа, но в игральных картах должны быть самые младшие - семерки, потом идут восьмерки, потом девятки и десятки, потом - валеты, дамы, короли и самая старшая карта - туз. А ведь среди этих писем ничего похожего нет!

- Очень ошибаетесь, господин Колбаба, - сказал четвертый малыш. - Ежели хотите знать, каждое из этих писем имеет большее или меньшее значение, смотря по тому, что в нем написано.

- Самая младшая карта, - объяснил первый карлик, - семерка, или семитка - это такие письма, в которых кто-нибудь кому-нибудь лжет или голову морочит.

- Следующая младшая карта - восьмерка, - подхватил второй карапуз, - такие письма, которые написаны только по долгу или обязанности.

- Третьи карты, постарше - девятки, - подхватил третий сморчок, - это письма, написанные просто из вежливости.

- Первая старшая карта - десятка, - промолвил четвертый. - Это такие письма, в которых люди сообщают друг другу что-нибудь новое, интересное.

- Вторая крупная карта - валет, или хлап, - сказал пятый. - Это те письма, что пишутся между добрыми друзьями.

- Третья старшая карта - дама, - произнес шестой. - Такое письмо человек посылает другому, чтобы ему приятное сделать.

- Четвертая старшая карта - король, - сказал седьмой. - Это такое письмо, в котором выражена любовь.

- А самая старшая карта - туз, - докончил восьмой старичок. - Это такое письмо, когда человек отдает другому все свое сердце. Эта карта все остальные бьет, над всеми козырится. К вашему сведению, господин Колбаба, это такие письма, которые мать ребенку своему пишет либо один человек другому, которого он любит больше жизни.

- Ага, - промолвил г-н Колбаба. - Но в таком случае позвольте спросить: как же вы узнаете, что во всех этих письмах написано? Ежели вы их вскрываете, судари мои, это никуда не годится! Этого, милые, нельзя делать. Разве можно нарушать тайну переписки? Я тогда, негодники вы этакие, в полицию сообщу. Это ведь страшный грех - чужие письма распечатывать!

- Про это, господин Колбаба, нам хорошо известно, - сказал первый домовик. - Да мы, голубчик, ощупью сквозь запечатанный конверт узнаем, какое там письмо. Равнодушное - на ощупь холодное, а чем больше в нем любви, тем письмецо теплее.

- А стоит нам, домовым, запечатанное письмо на лоб себе положить, - прибавил второй, - так мы вам от слова до слова скажем, про что там написано.

- Это дело другое, - сказал г-н Колбаба. - Но уж коли мы с вами здесь собрались, хочется мне вас кое о чем расспросить. Конечно, ежели позволите...

- От вас, господин Колбаба, секретов нет, - ответил третий домовой. - Спрашивайте, о чем хотите.

- Мне любопытно знать: что домовые кушают?

- Это как кто, - сказал четвертый карлик. - Мы, домовые, живущие в разных учреждениях, питаемся, как тараканы, тем, что вы, люди, роняете: крошку хлеба там, либо кусочек булочки. Ну, сами понимаете, господин Колбаба: у вас, людей, не так-то уж много изо рта сыплется.

- А нам, домовым почтовой конторы, неплохо живется, - сказал пятый карлик. - Мы варим иногда телеграфные ленты; получается вроде лапши, и мы ее почтовым клейстером смазываем. Только этот клейстер должен быть из декстрина.

- А то марки облизываем, - добавил шестой. - Это вкусно, только бороду склеивает.

- Но больше всего мы любим крошки, - заметил седьмой. - Вот почему, господин Колбаба, в учреждениях редко крошки с мусором выметают: после нас их почти не остается.

- И еще позвольте спросить: где же вы спите? - промолвил г-н Колбаба.

- Этого, господин Колбаба, мы вам не скажем, - возразил восьмой старичок. - Ежели люди узнают, где мы, домовые, живем, они нас оттуда выметут. Нет, нет, этого вы знать не должны.

"Ну, не хотите говорить, не надо, - подумал Колбаба. - А я все-таки подсмотрю, куда вы пойдете спать".

Сел он опять к печке и стал внимательно следить. Но так уютно устроился, что начали у него веки слипаться, и не успел он досчитать до пяти - уснул как убитый и проспал до самого утра.

О том, что он видел, г-н Колбаба никому не стал рассказывать, потому что, вы сами понимаете, на почте ведь нельзя ночевать. А только с тех пор стал он людям письма разносить охотней. "Вот это письмо, - говорил он себе, - теплое, а это вот прямо греет - такое горячее: наверно, какая-нибудь мамаша писала".

Как-то раз стал г-н Колбаба письма разбирать, которые из почтового ящика вытащил, чтобы по адресам их разнести.

- Это что ж такое? - вдруг удивился он. - Письмо запечатанное, а ни адреса, ни марки на нем нету.

- Да, - говорит почтмейстер. - Опять кто-то опустил в ящик письмо без адреса.

Случился в это время на почте один господин, посылавший матери своей письмо заказное. Услыхал, что они говорят, и давай того человека ругать.

- Это, - говорит, - какой-то чурбан, идиот, осел, ротозей, олух, болван, растяпа. Ну где это видано:

посылать письмо без адреса!

- Никак нет, сударь, - возразил почтмейстер. - Таких писем за год целая куча набирается. Вы не поверите, сударь, до чего люди рассеянны бывают. Написал письмо и сломя голову - на почту; а не думает о том, что адрес забыл написать. Право, сударь, это чаще бывает, чем вы полагаете.

- Да неужто? - удивился господин. - И что же вы с такими письмами делаете?

- Оставляем лежать на почте, сударь, - ответил почтмейстер. - Потому что не можем адресату вручить.

Между тем г-н Колбаба вертел письмо без адреса в руках, бурча:

- Господин почтмейстер, письмо такое горячее. Видно, от души написано. Надо бы вручить его по принадлежности.

- Раз адреса нет, оставить, и дело с концом, - возразил почтмейстер.

- Может, вам бы распечатать его и посмотреть, кто отправитель? - посоветовал господин.

- Это не выйдет, сударь, - строго возразил почтмейстер. - Такого нарушения тайны корреспонденции допускать никак нельзя.

И вопрос был исчерпан.

Но когда господин ушел, г-н Колбаба обратился к почтмейстеру с такими словами:

- Простите за смелость, господин почтмейстер, но насчет этого письма нам, может быть, дал бы полезный совет кто-нибудь из здешних почтовых домовых?

И рассказал о том, что однажды ночью сам видел, как тут хозяйничала почтовая нечисть, которая умеет читать письма, не распечатывая.

Подумал почтмейстер и говорит:

- Ладно, черт возьми. Куда ни шло. Попробуйте, господин Колбаба. Ежели кто из господ домовых скажет, что в этом запечатанном письме написано, может, мы узнаем, и к кому оно.

Велел г-н Колбаба запереть его на ночь в конторе и стал ждать. Близко к полуночи слышит он топ-топ-топ по полу - будто мыши бегают. И видит опять: домовые письма разбирают, посылки взвешивают, деньги считают, телеграммы выстукивают. А покончив с этими делами, сели рядом на пол и, взявши в руки письма, в марьяж играть стали.

Тут г-н Колбаба их окликнул:

- ...брый вечер, господа человечки!

- А, господин Колбаба! - отозвался старший человечек. - Идите опять с нами в карты играть.

Господин Колбаба не заставил себя просить дважды - сел к ним на пол.

- Хожу, - сказал первый домовой и положил свою карту на землю.

- Крою, - промолвил второй.

- Бью, - отозвался третий.

 

(окончание следует)

[Chanda 14]

Карел Чапек

Почтарская сказка

(окончание)

 

Пришла очередь г-н Колбабы, и он положил то самое письмо на три остальные.

- Ваша взяла, господин Колбаба, - сказал первый чертяка. - Вы ходили самой крупной картой: тузом червей.

- Прошу прощения, - возразил г-н Колбаба, - но вы уверены, что моя карта такая крупная?

- Конечно! - ответил домовой. - Ведь это письмецо парня к девушке, которую он любит больше жизни.

- Не может быть, - нарочно не согласился г-н Колбаба.

- Именно так, - твердо возразил карлик. - Ежели не верите, давайте прочту.

Взял он письмо, прислонил ко лбу, закрыл глаза и стал читать:

- "Ненаглядная моя Марженка, пышу я тебе..." Орфографическая ошибка! - заметил он. - Тут надо и, а не ы! "...что получил место шофера так ежли хочишь можно справлять сватьбу напиши мне ежели еще меня любишь пыши скорей твой верный Францик".

- Очень вам благодарен, господин домовой, - оказал г-н Колбаба. - Это-то мне и надо было знать. Большое спасибо.

- Не за что, - ответил мужичок с ноготок. - Но имейте в виду: там восемь орфографических ошибок. Этот Францик не особенно много вынес из школы.

- Хотелось бы мне знать: какая же это Марженка и какой Францик? - пробормотал г- н Колбаба.

- Тут не могу помочь, господин Колбаба, - сказал крохотный человечек. - На этот счет ничего не сказано.

Утром г-н Колбаба доложил почтмейстеру, что письмо написано каким-то шофером Франциком какой-то барышне Марженке, на которой этот самый Францик хочет жениться.

- Боже мой, - воскликнул почтмейстер. - Это же страшно важное письмо! Необходимо вручить его барышне.

- Я бы это письмецо мигом доставил, - сказал г-н Колбаба. - Только бы знать, какая у этой барышни Марженки фамилия и в каком городе, на какой улице, под каким номером дом, в котором она живет.

- Это всякий сумел бы, господин Колбаба, - возразил почтмейстер. - Для этого не надо быть почтальоном. А хорошо бы, несмотря ни на что, это письмо ей доставить.

- Ладно, господин почтмейстер, - воскликнул г-н Колбаба. - Буду эту адресатку искать, хоть бы целый год бегать пришлось и весь мир обойти.

Сказав так, повесил он через плечо почтовую сумку с тем письмом да хлеба краюхой и пошел на розыски.

Ходил-ходил, всюду спрашивая, не живет ли тут барышня такая, Марженкой звать, которая письмецо от одного шофера, по имени Францик, ждет. Прошел всю Литомержицкую и Лоунскую область, и Раковницкий край, и Пльзенскую и Домажлицкую область, и Писек, и Будейовицкую, и Пршелоучскую, и Таборскую, и Чаславскую область, и Градецкий уезд, и Ичсский округ, и Болеславскую область. Был в Кутной Горе, Литомышле, Тршебони, Воднянах, Сущице, Пршибраме, Кладне и Млада Болеславе, и в Вотице, и в Трутнове, и в Соботке, и в Турнове, и в Сланом, и в Пелгржимове, и в Добрушке, и в Упице, и в Гронове, и у Семи Халуп; и на Кракорке был, и в Залесье, - ну, словом, всюду. И всюду расспрашивал насчет барышни Марженки. И барышень этих Марженок в Чехии пропасть оказалось: общим числом четыреста девять тысяч девятьсот восемьдесят. Но ни одна из них не ждала письма от шофера Францика. Некоторые действительно ждали письмеца от шофера, да только звали этого шофера не Франциком, а либо Тоником, либо Ладиславом, либо Вацлавом, Иозефом, либо Яролем, Лойзиком или Флорианом, а то Иркой, либо Иоганом, либо Вавржинцем, а то еще Домиником, Венделином, Эразмом - ну по-всякому, а Франциком - ни одного. А некоторые из этих барышень Марженок ждали письмеца от какого- нибудь Францика, да он не шофер, а слесарь либо фельдфебель, столяр либо кондуктор или, случалось, аптекарский служащий, обойщик, парикмахер либо портной - только не шофер.

И проходил так г-н Колбаба целый год да еще день, все никак не мог вручить письмо надлежащей барышне Марженке. Много чего узнал он: видел деревни и города, поля и леса, восходы и закаты солнца, прилет жаворонков и наступление весны, посев и жатву, грибы в лесу и зреющие сливы; видел Жатский хмель и Мельницкие виноградники, Тршебонских карпов и Пардубицкие пряники, но, досыта насмотревшись на все это за целый год с днем, и все понапрасну, сел, повесив голову, у дороги и сказал себе:

- Видно, напрасно хожу: не найти мне этой самой барышни Марженки.

Стало ему обидно до слез. И барышню Марженку-то жалко, что не получила она письма от парня, который ее больше жизни любит; и шофера Францика жалко, что письмо его доставить не удалось; и самого себя жалко, что столько трудов на себя принял, в дождь и в жару, в слякоть и ненастье по свету шагал, а все зря.

Сидит так у дороги, горюет - глядь: по дороге автомобиль идет. Катится себе потихонечку - километров этак шесть в час. И подумал г-н Колбаба: "Верно, какой-нибудь устаревший рыдван. Ишь ползет!"

Но как подъехал тот автомобиль ближе, - ей-богу, прекрасный восьмицилиндровый "бугатти"! А за рулем печальный шофер сидит, весь в черном; а сзади господин печальный, тоже в черном.

Увидел печальный господин грустного г-на Колбабу у дороги, приказал остановить машину и говорит:

- Садитесь, почтальон, подвезу немного!

Обрадовался г-н Колбаба, потому что у него от долгой ходьбы ноги заболели. Сел он рядом с печальным господином в черном, и тронулась машина дальше в свой печальный путь.

Проехали они так километра три, спрашивает г-н Колбаба:

- Простите, сударь, вы не на похороны едете?

- Нет, - промолвил глухим голосом печальный господин. - Почему вы думаете, что на похороны?

- Да потому, сударь, - ответил г-н Колбаба, - что вы изволите таким печальным быть.

- Оттого я такой печальный, - говорит замогильным голосом господин, - что машина едет так медленно и печально.

- А почему, - спросил г-н Колбаба, - такой замечательный "бугатти" едет так медленно и печально?

- Оттого, что ведет ее печальный шофер, - мрачно ответил

господин в черном.

- Ага, - промолвил г-н Колбаба. - А позвольте спросить, ваша милость, отчего же так печален господин шофер?

- Оттого что он не получил ответа на письмо, которое отправил ровно год и один день тому назад, - ответил господин в черном. - Понимаете, он написал своей возлюбленной, а она ему не ответила. И вот он думает, что она его разлюбила.

Услышав это, г-н Колбаба воскликнул:

- А позвольте спросить, вашего шофера не Франциком звать?

- Его зовут господин Франтишек Свобода, - ответил печальный господин.

- А барышню - не Марженкой ли? - продолжал свои расспросы г-н Колбаба.

Тут отозвался печальный шофер.

- Мария Новакова - вот имя изменщицы, которая забыла мою любовь, - промолвил он с горьким вздохом.

- Ага, - радостно воскликнул г-н Колбаба. - Милый мой, так вы и есть тот глупец, тот дурак, тот пень, та тупица, тот путаник, тот стоерос, то бревно, та дубина, та балда, то полено, то помело, тот капустный кочан, тот урод, тот пентюх и та кликуша, тот ненормальный, тот помешанный, тот простофиля, тот лунатик, тот юродивый, тот губошлеп, тот распустеха, тот растереха, та тыква, та картофелина, тот шут, тот паяц, тот дурень, тот петрушка, та лапша, тот слюнтяй и тот ванёк, который опустил в почтовый ящик письмо без адреса и без марки? Господи! Как я рад, что имею честь с вами познакомиться! Ну, как же барышня Марженка могла вам ответить, ежели она вашего письма до сих пор не получила?

- Где, где мое письмо? - воскликнул шофер Францик.

- Да вы мне только скажите, - ответил Колбаба, - где барышня Марженка живет, и письмо, будьте уверены, сейчас же полетит прямиком к ней. Господи боже ты мой! Целый год с одним днем таскаю я это письмо в сумке, по всему свету рыскаю, ищу эту самую барышню Марженку! Ну-ка, золотой мой паренек, давайте мне живо, скорей, мигом, без промедления, адрес барышни Марженки, и я пойду вручу ей это письмецо.

- Никуда вы не пойдете, господин почтальон! - сказал господин в черном. - Я вас туда отвезу. Ну-ка, Францик, поддай газу и кати к барышне Марженке.

Не успел он договорить, как шофер Францик дал газ, машина рванулась вперед и пошла, мои милые, писать по семидесяти, по восьмидесяти километров, по сто, по сто десять, сто двадцать, сто пятьдесят, все быстрей и быстрей, так что мотор пел, заливался, рычал, гудел от радости, и господин в черном должен был держать обеими руками шляпу, чтобы не улетела, и г-н Колбаба вцепился обеими руками в сиденье, а Францик кричал:

- Славно катим, а? Сто восемьдесят километров! Ей-богу, не едем, а летим прямым ходом по воздуху. Вон она, дорога-то, где осталась! Ей-ей, у нас крылья выросли!

И, летя так со скоростью сто восемьдесят семь километров, увидали они хорошенькую беленькую деревушку - да это Либнятов, честное слово! - и шофер Францик сказал:

- Ну вот и приехали!

- Тогда остановитесь! - промолвил господин в черном, и машина опустилась на землю у деревенской околицы.

- А "бугатти" этот неплохо бегает! - с удовольствием отметил господин. - Ну, теперь, господин Колбаба, можете отнести барышне Марженке письмо.

- Не лучше ли будет, ежели господин Францик сам расскажет ей, что в этом письме написано. Ведь там целых восемь орфографических ошибок!

- Что вы! - возразил Францик. - Мне стыдно ей на глаза показаться: ведь она столько времени ни одного письма от меня не получала. Верно, совсем уж меня забыла и не любит нисколько, - прибавил он сокрушенно. - Идите вы, господин Колбаба; она живет вон в том домике, у которого окна такие чистые, как вода в колодце.

- Иду, - ответил г-н Колбаба.

Замурлыкал себе под нос: "Едет, едет, едет он, едет славный почтальон", и - раз, два, правой - к тому домику. А там, у чистого окошечка, сидела бледная девушка и подрубала полотно.

- Дай бог здоровья, барышня Марженка, - окликнул ее г-н Колбаба. - Не платье ли себе шьете подвенечное?

- Ах, нет, - печально ответила барышня Марженка. - Это я саван себе шью.

- Ну-ну, - участливо промолвил г-н Колбаба. - Ай-ай-ай, угодники пресвятые, ей- ей-ей, мученики преподобные, может, до этого не дойдет! Вы, барышня, разве больны?

- Не больна я, - вздохнула барышня Марженка, - а только сердечко у меня разрывается от горя. И она прижала руку к сердцу.

- Господи боже! - воскликнул г-н Колбаба. - Подождите, барышня Марженка, не давайте ему разрываться еще немножко. Отчего ж это оно у вас так болит, позвольте спросить?

- Оттого, что вот уже год и день, - тихо промолвила барышня Марженка, - уже день и год я жду одного письмеца, а оно все не приходит.

- Не горюйте, - стал утешать ее г-н Колбаба. - А я вот целый год и день письмо одно ношу в сумке и не найду кому отдать. Знаете что, барышня Марженка? Отдам-ка я его вам!

И он подал ей письмо.

Барышня Марженка побледнела еще больше.

- Господин письмоносец! - тихим голосом промолвила она. - Это письмо, наверно, не ко мне: на конверте нет адреса!

- А вы загляните внутрь, - возразил г-н Колбаба. - Если не к вам, вернете мне, вот и все.

Барышня Марженка распечатала дрожащими руками письмо, и, только начала читать, на щеках ее выступил румянец

- Ну как? - спросил г-н Колбаба. - Вернете мне или нет?

- Нет, - пролепетала барышня Марженка, сияя от радости. - Ведь это то самое письмо, господин почтальон, которою я целый год и день ждала! Не знаю, как и благодарить вас, господин письмоносец.

- Я вам скажу как, - ответил г-н Колбаба. - Уплатите мне две кроны штрафа за то, что письмо без марки, понятно? Господи Иисусе, я ведь с ним целый год и день бегаю, чтобы эти две кроны в пользу почты взыскать! Вот так: покорно благодарю, - продолжал он, получив две кроны. - А там вон, сударыня, кто-то вашего ответа ждет.

И он кивнул на шофера Францика, который - тут как тут - стоял на углу.

И пока г-н Францик получал ответ, г-н Колбаба, сидя рядом с господином в черном, говорил ему:

- Год и день, ваша милость, я с этим письмом пробегал, да стоило того: во- первых, чего только не повидал! Такая это чудная, прекрасная сторона, - хоть у Пльзня взять, хоть у Горжице, либо у Табора... Ага, господин Францик уже назад идет? Ну, понятно: такое дело легче с глазу на глаз уладить, чем письмами без адреса.

А Францик ничего не сказал; только глаза его смеялись.

- Поехали, сударь?

- Едем, - ответил господин в черном. - Сперва отвезем господина Колбабу на почту

Шофер сел за руль, нажал стартер, включил сцепленье и газ, и машина тронулась с места плавно, легко, как во сне. И стрелка спидометра сейчас же остановилась на цифре 120 километров.

- Хорошо идет машина, - с удовольствием отметит господин в черном. - Она мчится так оттого, что ее ведет счастливый шофер.

Они доехали благополучно - и мы тоже.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

9 октября, также, - Всемирный день яйца

Илья Ильф, Евгений Петров

Золотой фарш.

 

Целую неделю новая курица гражданина Евтушевского не неслась. А в среду в 8 часов и 40 минут вечера снесла золотое яйцо.

Это совершенно противоестественное событие произошло следующим образом.

С утра Евтушевский, как обычно, был занят: продавал дудки, копался в огородике, заряжал и разряжал партию мышеловок, изготовленную по заказу председателя промысловой лжеартели «Личтруд» мосье Подлинника.

После обеда старый дудочник залез в соседний двор за навозом для кирпича, но был замечен. В него бросили палкой и попали. До самых сумерек Евтушевский стоял у плетня и однообразно ругал соседей.

День был вконец испорчен. Жизнь казалась отвратительной. Дудок в этот день никто не купил. Пополнить запасы топлива не удалось. Курица не неслась.

В таких грустных размышлениях застали Евтушевского мосье и мадам Подлинники. Они приходили за своими мышеловками только в безлунные вечера, потому что официально считалось, что чета Подлинников приготовляет мышеловки сама, не эксплуатируя чужой труд.

— Имейте в виду, мосье Евтушевский, — сказал председатель лжеартели, — что ваши мышеловки имеют большой дефект.

— Дефект и минус! — укоризненно подтвердила мадам Подлинник.

— Ну да! — продолжал мнимый председатель — Ваши мышеловки слишком сильно действуют. Клиенты обижаются. У Бибиных вашу мышеловку нечаянно зацепили. Она долго прыгала по комнате, выбила стекло и упала в колодец.

— Упала и утонула, — добавила председательша. Евтушевский погрустнел ещё больше.

Вдруг в углу, где толкалась курица, раздалось бормотанье и затрещали крылья.

— Ей-богу, сейчас снесётся! — закричал дудочник, вскочив.

Но слова его были заглушены таким громким стуком, как будто бы на пол упала гиря. На середину комнаты, гремя, выкатилось тёмное яйцо и, описав параболическую кривую, остановилось у ног хозяина дома.

— Что т-такое?

Евтушевский взял со стола керосиновую лампу с голубым фаянсовым резервуаром и нагнулся, чтобы осветить странный предмет. Вместе с Евтушевским наклонилась к полу и лжеартельная чета.

Жидкий свет лампы образовал на полу бледный круг, посредине которого матово блистало крупное золотое яйцо.

Оторопь взяла присутствующих. Первым очнулся мосье Подлинник.

— Это большое достижение! — сказал он деревянным голосом.

— Достижение и плюс, — добавила жена, не сводя лунатических глаз с драгоценного предмета.

Подлинник потянулся к яйцу рукой.

— Не балуй! — молвил дудочник и схватил вороватую руку.

Голос у него был очень тихий и даже робкий, но вцепился он в Подлинника мёртвой хваткой. Мадам он сразу же ударил ногой, чтоб не мешала. Курица бегала вокруг, страстно кудахтала и увеличивала суматоху.

Минуту все помолчали, а затем разговор возобновился.

— Пустите,- сказал лжепредседатель. — Я только хотел посмотреть, — может, яйцо фальшивое.

Не отпуская Подлинника, Евтушевский поставил лампу на стол и поднял яйцо с пола. Оно было тяжёлым и весило не меньше трёх фунтов.

— Яичко что надо, — завистливо сказал мосье. — Но, может быть, оно все-таки фальшивое.

— Чего ещё выдумали, — дудочник высокомерно усмехнулся, — станет вам курица нести фальшивые золотые яйца. Фантазия ваша! Слуш-шай-те… Да тут же проба есть. Ей-богу… как на обручальном кольце.

На удивительном яйце действительно было выбито клеймо пробирной палатки, указывавшее 56 пробу.

— Ну, теперь вас арестуют, — сказал Подлинник.

— И задавят налогами! — добавила мадам.

— А курицу отберут.

— И яйца отберут.

Евтушевский растерялся. Известковые тени легли на его лицо.

— Какие яйца? Ведь есть же только одно яйцо.

— Пока одно. Потом будет ещё. Я уже слышал об этом. Это же известная история о том, как курица несла золотые яйца. Евтушевский, мосье Евтушевский! Имейте в виду, мосье Евтушевский, что один дурак такую курицу уже зарезал. Был такой прецедент.

— И что там было внутри? — с любопытством спросил старый дудочник.

— Ничего не было. Что там может быть? Потроха…

Евтушевский тяжело вздохнул, повертел яйцо в руке и стал шлифовать его о брюки. Яйцо заблестело пуще прежнего. Лучи лампы отражались на его поверхности лампадным, церковным блеском. Евтушевский не проронил ни слова.

Председатель лжеартели озабоченно бегал вокруг старого дудочника. Он очень волновался, давил ногами клетки и чуть даже не наступил на притихшую курочку.

Евтушевский молчал, тупо глядя на драгоценное яйцо.

— Мосье Евтушевский! — закричал Подлинник. — Почему вы молчите? Я же вам разъяснил, что в курице никакого золота не может быть. Слышите, мосье Евтушевский?

Но владелец чудесной курицы продолжал хранить молчание.

— Он ее зарежет! — закричал Подлинник.

— Зарежет и ничего не найдет! — добавила мадам.

— Откуда же берётся золото? — раздался надтреснутый, полный низменной страсти, голос Евтушевского.

— Вот дурак! — заорал разозлённый лежпредседатель. — Оттуда и берется.

— Нет, вы скажите, откуда оттуда?

Мосье Подлинник с ужасом почувствовал, что ответить на этот вопрос не может. Минуты две он озадаченно сопел, а потом сказал:

— Хорошо. Мне вы не верите. Не надо. Но председателю общества «Геть неграмотность» вы можете поверить? Учёному человеку вы доверяете?

Евтушевский не ответил.

Супруги Подлинник ушли, оставив старого дудочника наедине со своими тяжёлыми мыслями. Всю ночь маленькое окошечко домика было освещено. Из дома неслось кудахтанье курицы, которой Евтушевский не давал спать. Он поминутно брал ее на руки и окидывал безумным взглядом.

К утру весь Колоколамск уже знал о чудесном яйце. Супруги Подлинник провели остаток вечера в визитах. Всюду под строжайшим секретом они сообщали, что курица Евтушевского снесла три фунта золота и что никакого жульничества здесь быть не может, так как на золоте есть клеймо пробирной палатки.

Общее мнение было таково, что Колоколамску предстоит блестящая будущность. Началось паломничество к домику Евтушевского. Но проникнуть в дом никому не удалось — дудочник не отвечал на стук в двери.

Наконец к дверям домика протиснулись Подлинники, ведя с собой председателя смешанного русско-украинского общества «Геть неграмотность» товарища Балюстрадникова. Это был человек очень худой и такой высокий, что в городе его называли человеком-верстой.

После долгих препирательств Евтушевский открыл дверь, и делегация, провожаемая завистливыми взорами толпы, вошла в достопримечательное отныне жилище Евтушевского.

— Гм, — заметил Балюстрадников и сразу же взялся за яйцо.

Он поднес его к глазам, почти к самому потолку, с видом человека, которому приходится по нескольку раз в день видеть свежеснесенные, ещё тёплые золотые яйца.

— Не правда ли, мосье Балюстрадников, — начал Подлинник, — это глупо, то, что хочет сделать мосье Евтушевский? Он хочет зарезать курицу, которая несёт золотые яйца.

— Хочу, — прошептал Евтушевский.

За ночь он понял все. Он уже не сомневался в том, что курица начинена золотом и нет никакого смысла тратиться на ее прокорм и ждать, когда она соблаговолит разрешиться новым яйцом.

Председатель общества «Геть неграмотность» погрузился в размышления.

— Надо резать! — вымолвил он наконец.

Евтушевский, словно бы освобождённый от заклятия, стал гоняться за курицей, которая в бегстве скользила, припадала на одну ножку, летала над столами и билась об оконное стекло.

Подлинник был в ужасе.

— Зачем резать? — кричал он, наседая на «Геть неграмотность».

«Геть» иронически улыбнулся. Он сел и покачал ногой, заложенной за ногу.

— А как же иначе? Ведь курица питается не золотом. Значит, все золото, которое она может снести, находится в ней. Значит, нужно резать.

— Но позвольте!.. — вскричал Подлинник.

— Не позволю! — ответил Балюстрадников.

— Спросите кого угодно. И все вам скажут, что нельзя резать курицу, которая несёт золотые яйца.

— Пожалуйста. Под окном весь Колоколамск. Я не возражаю против здоровой критики моих предложений. Спросите.

Председатель лжеартели ударил по оконной раме, как Рауль-де-Нанжи в четвертом действии оперы «Гугеноты», и предстал перед толпой.

— Граждане! — завопил он. — Что делать с курицей?

И среди кристальной тишины раздался бодрый голосок стоящего впереди всех старичка с седой бородой ниже колен.

— А что с ей делать, с курицей-то?

— Заре-езать! — закричали все.

— В таком случае я в долю! — воскликнул мосье Подлинник и ринулся за курицей, которая никак не давалась в руки дудочника.

В происшедшем замешательстве курица выскочила в окно и, пролетев над толпой, поскакала по Бездокладной улице. Преследователи, стукаясь головами о раму, выбросились на улицу и начали погоню.

Через минуту соотношение сил определилось так.

По пустой, нудной улице, подымая пыль, катилась курица Барышня. В десяти метрах от нее на длинных ногах поспешал человек-верста. За ним, голова в голову, мчались Евтушевский с Подлинником, а еще позади нестройной кучей с криками бежали колоколамцы. Кавалькаду замыкала мадам Подлинник со столовым ножом в руке.

На площади Барышню, вмешавшуюся в общество простых колоколамских кур, схватили, умертвили и выпотрошили.

Золота в ней не было и на грош.

Кто-то высказал предположение, что зарезали не ту курицу. И действительно, внешним своим видом Барышня ничем не отличалась от прочих колоколамских кур.

Тогда началось поголовное избиение домашней птицы. Сгоряча резали и потрошили даже гусей и уток. Особенно свирепствовал председатель общества «Геть неграмотность». В общей свалке и неразберихе он зарезал индюка, принадлежавшего председателю общества «Геть рукопожатие».

Золотого фарша нигде не нашли.

Смеющегося Евтушевского увезли на телеге в психбольницу.

Когда милиция явилась в дом Евтушевского, чтобы описать оставшееся после него имущество, с подгнившего бревенчатого потолка тяжело, как гиря, упал и покатился по полу какой-то круглый предмет, обернутый в бумажку.

В бумажке оказалось золотое яйцо, точь-в-точь как первое. Была и 56 проба. Но кроме этого на яйце были каллиграфически выгравированы слова:

«С новым годом».

На бумажке была надпись:

«Передать С. Т. Евтушевскому. Дорогой сын! Эти два яйца — все, что осталось у меня после долгой беспорочной службы в пробирной палатке. Когда-нибудь эти яички тебя порадуют. Твой папа Тигрий Евтушевский».

[Matata 0]

Даже не знала, что есть такой день :smile:

 

Интересно, раньше эту вещь Ильфа и Петрова не читала

[Chanda 14]

Matata, спасибо!

Даже не знала, что есть такой день

"Всемирный день яйца празднуется каждый год во вторую пятницу октября. Во всемирный день яйца по всему миру проходят различные мероприятия в честь яйца.

 

Первый всемирный день яйца отмечался в 1996 году, с тех пор по всему миру прошло множество великолепных мероприятий, во время которых люди праздновали и отмечали чудесную многосторонность яйца.

 

И ведь было что отмечать — яйца обладают потенциалом накормить весь мир

 

Яйца играют важную роль в обеспечении едой людей по всему миру, как в развитых, так и в развивающихся странах. Они являются великолепным и доступным источником протеина высокого качества, они обладают потенциалом накормить весь мир.

 

В этом году всемирный день яйца выпадает на пятницу 12ого октября." ( http://www.thinkegg.com/index.php/world-egg-day/?lang=ru )

 

Пока искала информацию, узнала, что допустила ошибку, и выложила сказку досрочно.

Интересно, раньше эту вещь Ильфа и Петрова не читала

Взято с вырезки из старой "Недели".

 

А теперь новая

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

10 октября - Всемирный день психического здоровья

Безумная Нелли

Английская сказка

 

В одной из долин графства Нортумберланд на маленькой ферме жила семья Вильсонов, состоящая из мужа и жены, их сына Неда и дочери Эми.

Как раз против дома Вильсонов, на расстоянии двадцати саженей от него, лежал большой гранит. Каждый вечер, как только начинало темнеть, возле этого обломка скалы появлялась фигура старухи, кутающейся в старый серый плащ. Она наклонялась, вынимала из кармана молоток и начинала изо всех сил колотить им по камню, точно хотела раздробить крепкую глыбу гранита.

Так бесплодно она работала всю ночь и уходила, едва на небе появлялись первые слабые лучи. Ее называли безумной Нелли, и никто не знал, сколько ей лет. Обитатели фермы привыкли к постоянному стуку молотка старухи и не обращали на него внимания. Запоздавшие слуги при свете луны всегда видели ее в одном и том же платье зимой и летом, в зной и в стужу.

Однако когда дети фермера выросли, их стала занимать мысль о старухе, которая каждую ночь так усердно и так бесполезно трудилась.

Однажды в ясный лунный вечер Нед и Эми подошли к ней и спросили, зачем она старается отбить кусок гранита, но Нелли повернула к ним такое сердитое лицо, и ее впалые глаза так зло засверкали при свете луны, что Эми с ужасом отшатнулась и заплакала. Брату пришлось отвести ее в сторону и долго успокаивать, говоря, что Нелли только несчастная больная, которая не может им сделать ничего плохого.

Эми успокоилась, но когда Нед предложил ей вернуться к камню, она наотрез отказалась, и брат с сестрой ушли домой.

Тем не менее Нед решил разузнать тайну безумной, и на следующий день, в сумерки, он снова пошел к граниту, хотя погода совсем испортилась: на небе нависли темные облака и моросил мелкий частый холодный дождик.

— Неужели несчастная опять сидит над своим камнем, — подумал Нед, идя по скользкой глинистой тропинке. И словно в ответ на его мысль в эту минуту раздались мерные удары молотка.

Безумная Нелли была на обычном месте и занималась своим делом. Нед остановился возле нее. Она, не обращая внимания на молодого человека, работала молотком. Тусклый фонарь, поставленный на камень, освещал ее измученное лицо. Ветер сдвинул ее шляпу набок и трепал ее седые волосы. Капли усилившегося дождя текли по ее морщинам, точно крупные слезы, намокший плащ прилип к ее старым худым плечам.

— Нет, я не могу этого вынести, — подумал Нед. — Нелли, — сказал он громко, — что ты делаешь? Зачем ты без толку долбишь этот камень? Брось! Пойдем со мной, я отведу тебя в наш дом. Если хочешь, мы пройдем через кухонное крыльцо, и никто не увидит тебя.

Старуха сердито посмотрела на него и продолжала стучать молотком.

— Послушай, брось, — повторил Нед, — переночуй у нас на кухне, мы обсушим и обогреем тебя. Проведи хоть одну ночь, как подобает доброй христианке. Старуха молчала.

Тогда раздосадованный Нед, рослый и сильный малый, наклонился к Нелли, поднял ее и, не обращая внимания на то, что она старается ударить его молотком, отнес в дом.

Он вошел с нею в кухню, зажег лампу, затопил печь. Очутившись в доме, старуха присмирела, выронила молоток... Она сидела на стуле, на который опустил ее Нед, закрыв глаза, точно мертвая.

Нед тихонько, чтобы не разбудить родителей, позвал сестру, и Эми, превозмогая страх, сняла с безумной ее намокший плащ и истоптанные мокрые башмаки. Она обула ее старые ноги в ковровые туфли матери и завернула в свою большую шаль. Старуха не сопротивлялась, она выпила теплого молока, но ничего не говорила.

Вскоре Эми принесла охапку соломы и свою старую подушку и уложила на них Нелли, которая заснула, как убитая.

Боясь, что родители будут бранить их, если они оставят в кухне одну безумную нищую, брат и сестра решили не ложиться и всю ночь продремали на неудобных деревянных табуретах возле кухонного стола.

Едва стало светать, они проснулись. Проснулась и старуха и, еще в полудреме, словно потягиваясь, сказала:

— Ах, как хорошо!

После этого она быстро приподнялась, с удивлением оглянулась и спросила:

— Где я?

К ней подошла Эми с чашкой теплого молока. Старуха ласково улыбнулась молодой девушке. Странное дело — на ее лице не осталось ни следа от суровости, которая так недавно напугала Эми. Старая Нелли выпила молоко и сказала:

— Благодарю вас, дети, вы дали мне ночь отдыха, и для меня приближается другой, еще более желанный покой. Но и вы помяните добрым словом Нелли. Сегодня ночью приходите к камню... И вот что, сынок, — обратилась она к Неду, — приведи работников или сам постарайся уничтожить или сдвинуть тот тяжелый гранит, который я столько лет старалась разбить. Ты не будешь жалеть об этом.

Старуха завернулась в свой высохший плащ, надела старые башмаки и ушла.

Рассказав все отцу, Нед с его позволения съездил в соседний город, купил там бурав, порох и фитиль. Вместе с отцом и работником (которому Нед не сказал, зачем он это делает) молодой человек просверлил камень и вечером взорвал его. Гранитная глыба раскололась на несколько кусков. Когда эти осколки были сдвинуты, под ними оказалось большое отверстие.

Нед никому не позволил спуститься в него. Он попросил всех уйти, а ночью, около двенадцати часов, вместе с Эми вернулся к тому месту, где прежде лежал камень.

Нелли уже ждала молодых людей. В ее руке был тот же маленький зажженный фонарь. При его слабом свете старуха стала спускаться под землю по лесенке, оказавшейся в отверстии. Брат и сестра пошли за нею.

Когда лестница окончилась и они сошли в подземелье, старуха вынула из кармана три восковые свечи, одну оставила себе, одну дала Эми и одну — Неду. При их свете брат и сестра увидели, что они в большом подземном зале, полном самых необыкновенных вещей. Тут были громадные золотые кувшины, золотые блюда, кубки, тарелки, осыпанное драгоценными камнями оружие, драгоценные золотые и серебряные пояса и головные уборы, древние золотые щиты и золоченые шлемы, опахала из страусовых перьев и, наконец, сундуки с золотыми монетами и красивые шкатулки, полные бриллиантов, изумрудов, рубинов и жемчуга.

— Садитесь, — сказала Нелли, указывая им на старинные стулья, и сама села на один из сундуков. — А теперь выслушайте историю старой Нелли.

Давным-давно, когда всю эту страну почти сплошь покрывали дремучие леса, здесь была гора, а на ней возвышался гордый замок лорда Лемберта. В нем жила счастливая семья: лорд Лемберт, его жена, красавица леди Элен, и их сын Арчи, прелестный и добрый, как солнечный луч. Но счастье не вечно. Когда Арчи минуло шестнадцать лет, он и его отец уехали на охоту и не вернулись домой: злые люди убили их. К леди Элен привезли только их тела. Егери и остальные слуги, сопровождавшие лорда, путались в объяснениях, говорили о какой-то засаде, о разбойниках в масках, напавших на них, и уверяли, что они не могли помочь ни лорду, ни сыну, так как были слишком далеко и не успели прискакать вовремя.

Но леди Элен не стала их слушать. На нее так внезапно обрушилось несчастье, что сердце ее ожесточилось. Она заперлась в замке с самыми преданными ей людьми и прекратила все отношения с соседями.

Слуг, не сумевших уберечь ее сына и мужа, она своими руками застрелила из лука, а потом решила приобрести громадное, неслыханное богатство, чтобы этой роскошью заглушить снедавшую ее тоску. Она велела сделать для себя кольчугу, шлем, латы, копье и убор для своего коня и с преданными ей людьми выезжала в лес к большой дороге, нападала на проезжих купцов, без жалости грабила и убивала их.

Так шли годы. Громадные богатства скопились у леди Элен, но ей все казалось мало. Теперь она просто полюбила золото и продолжала отнимать его, несмотря на увещевания родных, на письма епископа.

В ней проснулась жадность, и она стала скупой. Никогда никто не получал от нее ни одного пенса, и если какой-нибудь бедняк заходил во двор замка, она безжалостно приказывала своим слугам выгнать его.

Однажды, вернувшись с разбоя и надев серое домашнее платье и серый плащ, она сидела на крыльце, глядя, как объезжали ее нового рыжего молодого скакуна. И вот несмотря на то, что мост замка был поднят, во двор вошел странник в длинной одежде и остановился перед леди Элен.

— Убрать бродягу, — крикнула она.

Угодливые слуги бросились к страннику, но едва они прикоснулись к нему, как их руки бессильно опустились.

— Довольно преступлений, Элен, — сказал он. — Час твоего наказания настал! Замок и его убранство, обагренное кровью, уйдут под землю. Твои нечестные слуги погибнут, а ты сама будешь напрасно желать вернуть себе потерянные сокровища. В ветер и в непогоду, под лучами знойного солнца и под струями леденящего дождя будешь ты стремиться проникнуть туда, где лежат твои богатства. Пройдет много лет, а смерть все не захочет успокоить тебя. Проклятье, которое теперь падет на твою голову, окончится только в то мгновение, когда ты где-нибудь, когда-нибудь почувствуешь себя счастливой и довольной хоть на минуту, несмотря на неудовлетворенную жажду вернуть потерянные сокровища, несмотря на все вынесенные страдания.

Лицо странника засияло чудным светом, небо потемнело, послышался подземный шум, и с треском и грохотом замок рухнул и провалился под землю, в широко раскрывшуюся пропасть. Туда же рухнула вся гора...

Когда бездна снова закрылась, а пыль, поднявшаяся от страшного разрушения, рассеялась, та, которая еще недавно была владелицей гордого замка Лем-берт, увидела перед собой груду осколков и громадный камень. Он лежал как раз над входом в подземелье, в котором когда-то хранились богатства жестокой леди.

И вот гордая Элен стала бедной нищенкой. Сохранив из прежнего имущества только фонарик и молоток, она принялась колотить камень в надежде достать свои богатства.

Время шло. Люди, знавшие леди Элен, умерли. Вырубили леса, прогремели войны. Имя лордов Лемберт было забыто. Все изменилось, и только безумная Нелли по-прежнему каждую ночь стучалась в свое подземелье.

— Много страданий, дети, вынесла я, — продолжала старуха свой рассказ, — но ненасытная жадность меня терзала, и я не могла думать ни о чем другом, кроме потерянного золота. Наконец, настал и для меня час отрады. Вчера в вашем доме, когда вы обогрели и приласкали меня, я почувствовала себя довольной, а сегодня я проснулась совсем счастливая.

Старуха показала рукой на сокровища и прибавила:

— Все это ваше. Выстройте церковь, одарите бедняков, а потом живите богато и счастливо, делая добро людям и молясь за душу успокоившейся Нелли Лемберт.

Сказав это, старуха перекрестилась, глубоко вздохнула и закрыла глаза. Когда Нед и Эми наклонились над нею, желая привести ее в чувство, они увидели на ее лице выражение счастья и покоя. Она умерла.

Вильсоны сделались богатыми людьми. Они похоронили Нелли, выстроили церковь, исполнили все, что она велела им, и жили долго и счастливо, делая добро.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

14 октября - Покров

Ольга Качанова

Сказка про первый снег

 

Утенок Босяня проснулся рано утром и как обычно выглянул в окно. Весь двор был белым-белым. Босяня протер крылом свои утиные глаза, но изображение не изменилось. Все было белоснежным – и деревья, и кустики, и крыши соседних домов. Босяня позвонил своему другу псу Паридону и потребовал ответа:

- Что происходит на свете?

Босяня был так взволнован, что даже забыл поздороваться, но Паридон не обратил на это внимания и спокойно ответил:

- А просто зима.

Молодой утенок не знал, что такое зима, поэтому переспросил:

- Просто з-з-зима, полагаете вы?

Босяня даже перешел «на вы». Он внезапно очень сильно зауважал своего товарища, - ведь только очень знающий и опытный пес мог ответить, что происходит. И Паридон, не теряя спокойствия, подтвердил:

- Да, полагаю.

Потом пес на всякий случай посмотрел в окошко, убедиться, правильно ли он полагает. Паридон увидел на снегу следы, которые он оставил, когда ходил по утренним собачьим делам. Следы были похожи на цветочки, и пес с некоторой гордостью добавил:

- Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю.

Босяня с завистью слушал друга, - надо же, Паридон умеет пролагать следы! А он, Босяня, не пробовал, но ничего… Он сейчас выйдет и проложит их. У него лапки широкие и следы будут похожи на кленовые листики. Пока утенок так размышлял, пес любовался на свои следы. Вдруг он заметил, что в стороне от тропинки, проложенной его лапами, есть отпечатки, нарушающие общий порядок. Паридон вспомнил, как на него упал снег с дерева, и он отскочил в сторону, оставив три следа. Потом сделал это еще раз… Пес стал считать свои следы:

- И - раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

Босяня с интересом слушал Паридона, ведь не часто его сдержанный друг был так откровенен. А все-таки хорошо, что псам и утятам есть о чем беседовать короткими зимними днями.

 

 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

16 октября - День Шефа

Владимир Токарев

Красная Шапочка

(из серии «Сказка для топ-менеджеров».

 

Жила-была в одной деревне маленькая девочка, такая хорошенькая, что лучше ее и на свете не было. Мать любила ее без памяти, а бабушка еще больше.

 

(Напомню биографию Шарля Перро: некоторое время он работал адвокатом. Уже позже судебные дела, в которых адвокат сомневался, Перро превратил в сказки. Ясно, что перед нами чуть измененный протокол судебного процесса, где будущий сказочник сам выступил в качестве защитника дровосека, обвинявшегося в превышении допустимой меры самообороны (дровосек убил волка)).

 

Ко дню рождения подарила ей бабушка красную шапочку. С тех пор девочка всюду ходила в своей новой, нарядной красной шапочке. Соседи так про нее и говорили: «Вот Красная Шапочка идет!» Как-то раз испекла мама пирожок и сказала дочке: «Сходи-ка ты, Красная Шапочка, к бабушке, снеси ей этот пирожок и горшочек масла да узнай, здорова ли она».

 

(Отметим первое нарушение логики: девочки любят менять свою одежду (а речь идет о французской девочке!), а Красная Шапочка всегда ходила в одном и том же головном уборе.

Мама девочки, судя по всему, уже знала, что бабушка больна. Можем допустить, что ее слегка отравили, чтобы она слегла – с больной бабушкой легче справиться. Но какой может быть мотив у матери Красной Шапочки? Имущество и так ей достанется по наследству после кончины бабушки. Нет, мать мы отметаем из числа подозреваемых.)

Собралась Красная Шапочка и пошла к бабушке в другую деревню.

Идет она лесом, а навстречу ей – серый волк. Очень захотелось ему съесть Красную Шапочку, да только он не посмел – где-то близко стучали топорами дровосеки.

 

(Так, у нас появляется еще один подозреваемый – один из дровосеков. Скорее всего, отец Красной Шапочки. Известно, что зятья не очень любят своих тещ, но не до такой же степени, чтобы сделать заказ киллеру. Дровосека из подозреваемых убираем.)

 

Облизнулся волк и спрашивает девочку: «Куда ты идешь, Красная Шапочка?»

А Красная Шапочка еще не знала, как это опасно – останавливаться в лесу и разговаривать с волками. Поздоровалась она с волком и говорит: «Иду к бабушке и несу ей вот этот пирожок и горшочек масла». «А далеко ли живет твоя бабушка?» – спрашивает волк. «Довольно далеко, – отвечает Красная Шапочка. – Вон в той деревне, за мельницей, в первом домике с краю».

 

(Тут что-то не то. Подробные инструкции киллеру о том, где проживает бабушка, вплоть до номера дома, – это явно превышает допустимую болтовню неумной девочки. Но, спрашивается, какой может быть у Красной Шапочки мотив убивать свою бабушку? Двинемся дальше.)

 

«Ладно, – говорит волк. – Я тоже хочу проведать твою бабушку. Я по этой дороге пойду, а ты ступай по той. Посмотрим, кто из нас раньше придет».

Сказал это волк и побежал, что было духу по самой короткой дорожке.

А Красная Шапочка пошла по самой длинной дороге. Шла она не торопясь, по пути то и дело останавливалась, рвала цветы и собирала в букеты.

 

(Теперь сомнений нет – Красная Шапочка в сговоре с волком: девочка не первый раз идет в гости к бабушке – должна разбираться в длине разных дорог; здесь она не только выбирает самую длинную дорогу, но еще и идет по ней не спеша, собирая по дороге разную всячину. Особенно странным является то, что Красная Шапочка идет с полной корзиной по самой длинной дороге – это же очень тяжело, и надо иметь серьезную причину так надрываться.)

 

Не успела она еще и до мельницы дойти, а волк уже прискакал к бабушкиному домику и стучится в дверь: тук-тук! «Кто там?» – спрашивает бабушка. «Это я, внучка ваша, Красная Шапочка, – отвечает волк тоненьким голоском. – Я к вам в гости пришла, пирожок принесла и горшочек масла». А бабушка была в это время больна и лежала в постели. Она подумала, что это и в самом деле Красная Шапочка, и крикнула: «Дерни за веревочку, дитя мое, дверь и откроется!» Волк дернул за веревочку – дверь и открылась. Бросился волк на бабушку и разом проглотил ее. Он был очень голоден, потому что три дня ничего не ел.

 

(Здесь протокол фиксирует, что волк бабушку проглотил одним махом. Что же он не проглотил одним махом маленькую Красную Шапочку в лесу (да которая еще согласилась идти длинной дорогой, где уже никаких дровосеков нет). Известно, что даже крокодил не может без повреждений съесть свою жертву. Судя по последующим событиям, легко догадаться, что преступник на самом деле просто связал бабушку, засунул в рот кляп (скотча тогда еще не было) и спрятал ее в шкаф.)

 

Потом закрыл дверь, улегся на бабушкину постель и стал поджидать Красную Шапочку.

Скоро она пришла и постучалась: тук-тук! «Кто там?» – спрашивает волк. А голос у него грубый, хриплый. Красная Шапочка испугалась было, но потом подумала, что бабушка охрипла от простуды и оттого у нее такой голос.

 

(Преступлений не бывает без улик – все предусмотреть невозможно. Вот и волк прокололся – умея говорить тоненьким голосом, когда изображал девочку, он вдруг зарычал своим волчьим рыком. Отметим, что человеческая память легко запоминает голоса. И поскольку Красная Шапочка уже разговаривала с волком в лесу, где он не менял своего голоса, то, конечно, она его узнала по голосу, но вида почему-то не подала. Сомнений больше нет – Красная Шапочка в сговоре с волком.)

 

«Это я, внучка ваша, – говорит Красная Шапочка. – Принесла вам пирожок и горшочек масла». Волк откашлялся и сказал потоньше: «Дерни за веревочку, дитя мое, дверь и откроется». Красная Шапочка дернула за веревочку – дверь и открылась. Вошла девочка в домик, а волк спрятался под одеяло и говорит: «Положи-ка, внучка, пирожок на стол, горшочек на полку поставь, а сама приляг рядом со мной. Ты, верно, очень устала».

 

(Волк, судя по всему, преступник неопытный, допускает второй прокол: он сообщает (и это попадает в протокол по показаниям бабушки), что знал, что Красная Шапочка устала (как не устать – с полной корзиной провизии, да еще по самой длинной дороге)).

 

Красная Шапочка прилегла рядом с волком и спрашивает: «Бабушка, почему у вас такие большие руки?» – «Это чтобы покрепче обнять тебя, дитя мое». «Бабушка, почему у вас такие большие уши?» – «Чтобы лучше слышать тебя, дитя мое». «Бабушка, почему у вас такие большие глаза?» – «Чтобы лучше тебя видеть, дитя мое».

 

(Можете сами провести эксперимент: положите на кровать вместо бабушки Волка – неужели можно ошибиться? Нет, Красная Шапочка прекрасно видела, что перед ней преступник. И наверняка знала, что рядом в шкафу вся дрожит от страха за свою внучку бабушка, но зачем-то валяет дурака дальше. При этом, как и в случае первой встречи с волком, нисколько его не боится. Очевидно, что Красная Шапочка тянет резину и чего-то ждет.)

 

«Бабушка, почему у вас такие большие зубы?»

 

(Здесь очевидно, что если бы волк ответил, что у него зубы для того, чтобы лучше лущить для Красной Шапочки орехи, Красная шапочка не успокоилась бы и стала расспрашивать дальше «Зачем тебе, бабушка, хвост?» и так далее)).

 

«А это чтоб скорее съесть тебя, дитя мое!» Не успела Красная Шапочка и охнуть, как злой волк бросился на нее и проглотил с башмачками и красной шапочкой.

Но, по счастью, в это самое время проходили мимо домика дровосеки с топорами на плечах.

 

(Все становится ясно – Красная Шапочка тянула время, потому что знала, что отец с коллегами-дровосеками зайдет к бабушке – их она и поджидала, потому специально не отпускала волка, уже выполнившего заказ (он хорошо напугал зачем-то бабушку)).

 

Услышали они шум, вбежали в домик и убили волка. А потом распороли ему брюхо, и оттуда вышла Красная Шапочка, а за ней и бабушка – обе целые и невредимые.

 

(Очевидно, что в этом месте Шарль Перро умышленно исказил протокол судебного заседания. Судя по всему, бабушка уже перестала бояться за себя и, как и положено настоящей бабушке, опасающейся за жизнь своей любимейшей внученьки, разорвала нечеловеческими усилиями веревку, разбила дверку шкафа, в который была заперта исполнителем преступления, и набросилась на волка (иначе о каком шуме могла идти речь, если бы волк мгновенно проглотил Красную Шапочку?)).

Эврика! Теперь становится ясен мотив преступления – это же все из-за той самой красной шапочки, которую бабушка невольно заставляла носить девочку в любое время года. Попробуем, как и положено в детективе, разобраться с мотивом преступления. Для этого обратимся к известной модели мотивации – иерархии потребностей Абрахама Маслоу.

Физиологические потребности – ясно, что Красная Шапочка их не могла удовлетворить – даже в жаркую погоду она все время ходила, не снимая свою шапочку, чтобы не обидеть свою бабушку.

Потребности в безопасности – тут также очевидно, что Красная Шапочка все время была в опасности, когда ходила по лесу, так как красную шапочку было видно с любого места – приманка для любого преступника.

Социальные потребности – тоже не удовлетворяются. Все девочки наверняка считали, что Красная Шапочка задается и хвастает своей нарядной шапочкой, потому не хотели с ней водиться – про подруг и речи в протоколе нет.

Потребность в уважении – ее удовлетворяла только сама бабушка, а девочка выступала ходячей рекламой шапочному мастерству своей бабушки, как если бы на девочку надели двухсторонний щит, на котором было бы написано: «Бабушкины шапочки – лучшие!».

Самовыражение – о нем и речи здесь нет.

Как видим, ни одну из потребностей Красная шапочка не могла удовлетворить, и это, конечно же, был целый «комок мотивов», чтобы заказать «напугание» до полусмерти бабушки противному волку. (При этом на всякий случай, как и положено для профессионального преступления, Красная Шапочка избавилась от неудачливого «киллера» – волка, судя по протоколу, на самом деле убили.) Кроме того, блестяще организовав преступление, несомненно, девочка «самовыразилась» на полную катушку.

Итак, мотив преступления вполне понятен для французской девочки-модницы, доведенной до отчаяния тем, что нельзя снять надоевшую красную шапочку. Цель достигнута: как видим, никакого продолжения сказки про Красную Шапочку нет (сравните, например, с многосерийной сказкой «Элли» у Александра Волкова). Бабушка, напуганная волком, разрешила девочке ходить не только в модных шапочках других цветов, но иногда совсем без шапочки. При планировании преступления Красная Шапочка впервые применила метод «критического пути» применительно к проекту своего преступления: пока она шла по длинной дороге, Волк должен был пройти короткий путь, войти к бабушке, успеть ее связать, спрятать в шкаф. А пока она тянула время, должны были подтянуться и дровосеки. (Отсюда, кстати, следует вывод, что зря американцы приписывают открытие метода критического пути себе – его изобрели французы, а именно - менеджер проекта Красная Шапочка.)

 

Организация преступления также выполнена крайне тщательно: мать печет пирожки (и первый раз девочка подсыпает туда немного каких-то цветочков для неопасного легкого расстройства здоровья, чтобы бабушка слегла в постель), волк пугает бабушку, отец убивает в состоянии аффекта «киллера». И даже мотив преступления – красная шапочка – играет свою важную коммуникативную роль – то, что девочка пошла длинной дорогой, все прекрасно запомнили по ее красной шапочке, а для гарантии девочка еще зашла на мельницу, таким образом заработав себе железное алиби.

Уважаемые топы! Не забывайте, что подчиненные – как дети, у них тоже много потребностей (не только получать вовремя зарплату). Если, например, директор отругал начальника отдела в присутствии его подчиненных, лучше извиниться и больше так не делать, чтобы удовлетворить потребность человека в уважении. Не повторяйте ошибки бабушки Красной Шапочки, иначе вам придется иметь дело с серым волком.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

16 октября - Всемирный день продовольствия

Олег Овчинников

Путь к сердцу женщины

 

Однажды я был влюблен. Было это, как принято говорить в сказках, давно и далеко.

По крайней мере, задолго до того, как мне посчастливилось повстречать свою постоянную спутницу жизни. Кроме того, моим отношениям с той девушкой, как будет явствовать из нижеследующего, не суждено было выйти за рамки, очерченные древнегреческим философом Платоном. Кажется, мы даже ни разу толком не поцеловались.

Так что ничего предосудительного в том, чтобы поведать читателю эту историю, я не вижу.

Это случилось на Гурмании — планете курортного типа, существующей в основном за счет оттока денег из карманов богатых — и не очень — туристов, но на ней, в отличие от большинства подобных планет, залетный гость ощущал себя именно гостем, причем званным и жданным, а не просто курьером для перевозки кредиток.

Вообрази меня, читатель, восемнадцатилетним, не лишенным иллюзий и привлекательности, только что прошедшим свое первое боевое крещение и вдруг оказавшимся в двухнедельном отпуске за казенный счет. Как по волшебству перенесшимся прямо с поля боя, где смерть ежеминутно была от меня на расстоянии импульса, готовая в любой момент ослепить, измельчить и расфазировать, в сказочный мир, где морская вода имеет температуру крови, а водопады грохочут, как баллистическая ракета на старте, где аромат цветов действует на сознание не хуже отравляющего газа, а глаза девушек блестят, как свежеотлитые серебряные пули — и столь же смертоносны для чувствительного и наивного юношеского сердца! — ну разве мог я тогда не влюбиться?

Хотя признаюсь, тяга к мрачноватым сравнениям военной тематики долго еще не оставляла меня. Я не мог отделаться от чувства, что я чужой на этом празднике жизни, — хотя местное солнце светило мне так же, как всем, а в приветливых улыбках гурманцев не было ничего неискреннего, — до тех самых пор, пока не встретил...

Великий Космос! Как же ее звали?

Как странно, правда? Когда-то я думал, что более дорогого для меня человека нет во всей Вселенной — по крайней мере, в той ее части, которую я успел к тому времени облететь, — а теперь с трудом вспоминаю ее имя. Кажется, ее звали Сея. Или Жня. У нее было смешное на слух землянина имя, в нем слышалось какое-то редкое сельскохозяйственное деепричастие, и сама она была очень смешливой, хрустальный колокольчик ее смеха вздрагивал по любому поводу, и чаще всего этим поводом становился я — старающийся избегать открытых, простреливающихся с воздуха мест, диссонирующий своей парадной, еще ни разу не глаженой формой с толпами отдыхающих в полупрозрачных туниках, постоянно сбивающийся с прогулочного шага на строевой — в такие моменты она начинала меня передразнивать — и я нисколько не обижался на нее, только смущался немного и думал, что в том, что она может вот так спокойно смеяться и с чарующей наивностью полагать, что “дегазация” — это процесс помешивания трубочкой в бокале с коктейлем, есть отчасти и моя заслуга.

Может быть, именно ее беззаботный смех пробудил во мне неведомые доселе чувства. Или походка — когда она шла вдоль набережной, казалось, даже воздух замирал, чтобы полюбоваться на нее. А может быть, мне просто хотелось, чтобы, когда я снова вернусь туда, где вечный бой и на один удар сердца приходится по десять выстрелов и два импульсных разряда, даже если случится страшное и я попаду в окружение, один против целой армии озлобленных безжалостных врагов, — даже тогда я смог бы подумать, что кто-то родной ждет меня здесь, в этом маленьком кусочке рая. Может быть...

Как бы там ни было, я влюбился.

Решительно и, как выяснилось вскоре, не без взаимности.

— Хорошо! — прошептала Сея в мое напряженное, заранее готовое к любым вариантам вежливого отказа ухо. — Теперь главное, чтобы ты понравился моей семье.

Я облегченно и не слишком натурально рассмеялся и ответил в том смысле, что сделаю для этого все от меня зависящее.

— Хорошо, — повторила она. — Тогда встретимся завтра. Утром. У меня.

Наутро я был неотразим. Я начистил ботинки золотой пыльцой, так что утреннее солнце, отражаясь в них, заставляло редких ранних прохожих щуриться от бликов. Предмет моей особой гордости — выданный недавно значок космодесантника — сверкал изумрудом на моей груди. Я, умеющий при необходимости напяливать и герметизировать скафандр за пару секунд, — спичка сержанта горела в вакууме до обидного недолго — в то утро посвятил целых десять минут расчесыванию усов перед зеркалом! Я даже припомнил с десяток историй из своего недолгого боевого прошлого; правда, не все они произошли лично со мной, вернее, все произошли не со мной, кроме одной, которую я как раз в десяток не включил, поскольку собирался поскорее забыть... зато были занимательны и, без сомнения, украсили бы собой любую застольную беседу. А в том, что беседовать мне придется за столом, я не сомневался ни секунды — на планете с тысячелетними кулинарными традициями иначе и быть не могло.

Уже выйдя на улицу, я вспомнил, что забыл дома командирские часы. Командир дал мне поносить их на время отпуска, а надпись на внутренней стороне корпуса: “Лучшему десантнику выпуска. Так держать, сынок!” я заказал уже здесь, у местного мастера по грави- и татуировке; он обещал, что через недельку-другую она сойдет сама. Пришлось вернуться в номер. Там я первым делом взглянул в зеркало — космодесантники всегда так делают, когда хотят удостовериться, что не стали объектом скрытого псионического воздействия, главным побочным эффектом которого является именно забывчивость. Но нет, белки глаз были в порядке, значит, причиной моей рассеянности стало обычное волнение, но я, тем не менее, еще некоторое время постоял так, не в силах оторваться от собственного отражения.

“Ну, если я и теперь не понравлюсь родственникам Сеи... — думал я, — значит, у нее какие-то неродные родственники. Возможно, приемные, а может, она вообще подкидыш!”. Поправил воротничок и манжеты и строевым шагом покинул номер.

Сея ждала меня снаружи своего дома, веселая и по-особенному нарядная, однако от пристрелочного поцелуя в щеку уклонилась, наигранно возмутившись:

— Какие могут быть поцелуи натощак!

Потом, уже серьезно, спросила:

— Ты же, надеюсь, не завтракал?

Я не ответил, только пренебрежительно встопорщил левый ус: обижаешь!

— Вот и хорошо! — И она приглашающе отогнула передо мной входной полог.

Я склонил голову, чтобы свисающая кисея не испортила мне прическу, и вошел в дом.

Как выяснилось, все родственники, которым я, согласно ожиданиям Сеи, должен был понравиться, были женского пола. Ее мама, тетя и бабушка — все одинаково приветливые и улыбчивые и вообще столь слабо различимые, что я тут же начал в них путаться.

— Папа пока завтракает, — пояснила Сея. — Он выйдет позже. — И, прежде чем я успел как-то отреагировать, добавила: — Тебе мы накроем на веранде.

Я кивнул, изобразив на лице благодарность. Вопрос, почему меня нельзя покормить вместе с отцом семейства, возник у меня в голове, но там и остался. Это был мой первый визит в настоящую гурманскую семью, а как говорил хозяин моих часов, на каждом корабле свой устав. Так даже лучше, решил я. Уж женщин я как-нибудь обаяю.

В те годы я не без основания считал себя пленителем, а то и разбивателем женских сердец. Правда, попроси меня кто перечислить эти основания, я бы, наверное, не вдруг нашелся с ответом.

Меня вывели на веранду, больше похожую на террасу — расположенная на скальной вершине, она сильно выдавалась вперед, нависая над морем. Волны умеренно шумели где-то внизу и жадно лизали основание скалы.

— Не смотрите туда, — доверительно сказала то ли мама, то ли тетя Сеи. — Вам это не грозит. — Я поймал на себе ее изучающий взгляд. — Ведь вы хорошо кушаете?

Я отшутился в том смысле, что до сих пор никто не жаловался. Кроме нашего корабельного повара.

— Прошу сюда, — другая женщина, теперь уж точно то ли тетя, то ли мама, указала на соломенный коврик в форме шестиугольника, расстеленный рядом со столом, имеющим высоту стула.

— После вас, — галантно предложил я, плохо представляя себе, как на этот коврик следует садиться — и следует ли?

Женщины восприняли мой жест как должное, в лице Сеи я прочел немое одобрение. Они уселись за стол напротив меня, на точно такие же коврики. Оказалось, на них нужно сначала встать на колени, потом опуститься на пятки и чуть откинуться назад, оперевшись на левую руку. Кажется, эту последовательность действий я повторил безукоризненно.

— Мы решили, что с кери-бери ты пока не справишься, — извиняющимся тоном сказала Сея. — Поэтому оставили для трапезы только знакомые тебе столовые приборы.

Насчет “знакомых” моя невеста, на мой взгляд, слегка преувеличила. Нож, вилку и набор из семи разнокалиберных ложек я, разумеется, опознал сразу, а вот некоторые штучки вроде длинной сегментированной палочки с петелькой на конце или крошечного коловоротика, похожего на ледоруб для рубки прорубей в аквариуме, я видел впервые.

Еще на столе была тарелка. Одна.

— Как, — спросил я, — а вы разве...

Женщины, включая Сею, переглянулись и зазвенели в четыре колокольчика, а одна из них, кажется, бабушка, только и сказала: “О!” и закатила глаза.

— Ой, прости! — сквозь смех промолвила Сея. — Я же говорила, он забавный!

А может быть, это была не Сея, а одна из ее родственниц, потому что как раз в этот момент Сея появилась из-за занавески, которая давно уже привлекла мое внимание доносящейся с той стороны симфонией очень разных и очень аппетитных запахов.

— Моя сестра, — представила вошедшую моя... возможная невеста.

Та поклонилась, оставив на столе низкий горшочек с дымящимся чем-то внутри. Я громко сглотнул и занес над горшочком руку с ножом. Соприкоснувшись с поверхностью блюда, лезвия ножа прогнулось.

— Не так! — шепотом посоветовала Сея. — Возьми секкатрий!

Так я узнал название микро-ледоруба. Я взял его со стола, опустил в горшочек, покрутил ручку.

— В другую сторону.

Снова покрутил ручку. На поверхности блюда, в его твердой коричневой корочке образовалось отверстие сантиметров трех в диаметре. Внутри что-то аппетитно шкворчало.

Я так и не придумал, каким бы прибором извлечь пищу со дна горшочка, а подсказывать мне никто не спешил, так что я решил пока прокрутить еще несколько дырочек, благо с этой операцией я уже разобрался. Тут снова вошла сестра Сеи, и Сея так и сказала про нее: “Моя сестра”, из чего я заключил, что сестра эта, наверное, уже другая, — и поставила передо мной плоский поднос с десятком мелких овальных... то ли плодов, то ли яиц неведомой мне птицы, только покрытых мелкими колючками. “Как же их, такие, высиживают?” — улыбнувшись про себя, подумал я. Как выяснилось, подумал не о том.

Пристально глядя Сее в глаза, я провел рукой над лежбищем столовых приборов неопределенного назначения, ожидая подсказки.

— Это глотают, — пояснила она и в ответ на мой неуверенный взгляд ободряюще улыбнулась.

Я зажмурился, пробормотал под нос: “Под Фобосом бывало и хуже” и решительно проглотил “яйцо”. Горло слегка оцарапало, а вкуса съеденного я, как ни старался, почувствовать не смог.

— Только прежде окунают в лунку, — Сея указала взглядом на горшочек с моим предыдущим испытанием.

Я с неподдельной благодарностью кивнул.

Методом проб и, главным образом, ошибок я установил, что опускать яйцо в лунку нужно, продев его в петельку на конце ячеистой палочки. Так я и поступил. Из другого конца полой палочки пошел пар. Когда пальцам стало горячо, я вынул палочку из лунки. Прошедшее термообработку яйцо оказалось все-таки плодом, плотная кожура сама собой разделилась на шесть сегментов, а в центре ее открылось что-то красное. Я, как было велено, проглотил это красное и понял смысл высказывания про две большие разницы: в очищенном виде плоды оказались гораздо вкуснее.

Когда я додумывал эту мысль в девятый и последний раз, на столе появился новый поднос. Он непонятным образом удерживался на тонкой воткнутой в стол спице и вращался. На подносе стояло четыре тарелки с различным содержимым, но его вращение не позволяло мне хотя бы предположительно определить, с каким именно.

Я попытался снять одну из тарелок с подноса, но по лицам внимательно следящих за моими действиями гурманок понял, что делать этого не следует.

— Омой, возьми, окропи и преломи, — произнесла Сея фразу-заклинание.

Я попытался принять ее к сведению. Как выяснилось уже на третьем круге, омыть на самом деле следовало не кисть правой руки, как думал я, а специальную вилку с пятью зубцами, расположенными звездочкой. И не в той тарелке, куда я неосмотрительно сунул руку, — в ней как раз надо было окроплять, — а в противоположной. Я начал нервничать и забеспокоился, как бы не преломить спицу, на которой держится поднос, тем более что частота его вращении увеличивалась на глазах.

— Правильно, — добродушно пояснила бабушка Сеи... хотя, по-моему, прежде на ее месте сидела тетя. — Аппетит ведь тоже растет. Разве не так?

Я быстро кивнул, чтобы успеть омыть, взять, окропить, преломить и понять, что это хорошо. Даже здорово. Ммм... Жаль, в данном ритуале мало места уделялось непосредственно поеданию. Поэтому, чтобы не сбиться с ритма, мне приходилось глотать это окропленное и преломленное почти не жуя. Но все равно было очень вкусно.

Следующее блюдо оказалось попроще. Оно никуда не убегало от меня, и препарировать его можно было довольно удобным в обращении двуручным ножом. Я немного успокоился и решил, что настало самое время обратить моих зрительниц в слушательниц и поведать им одну из заранее припасенных историй о нелегкой службе космодесантника.

Я на всякий случай отвел нож подальше от лица и начал так, как бывалые вояки всякий раз начинают свои небывалые рассказы, не спеша, через каждые несколько слов вставляя паузу для воображаемой затяжки.

— Так вот, значит, однажды. Выныриваю это я из гиперпространства. Смотрю...

— Не отвлекайтесь, пожалуйста, — мягко перебила меня одна из Сеиных родственниц. — Там же все остынет, — она указала на занавеску, из-за которой как по команде вышла женщина с четырьмя тарелками в руках и еще одним большим блюдом, балансирующим у нее на голове. — К тому же вам нужно беречь силы.

— Простите, может быть, вам помочь? — предложил я в надежде хотя бы ненадолго отвлечься от еды.

Вошедшая лишь покачала головой. Блюдо на голове закачалось в такт, но как-то удержалось.

Глядя, как она выставляет тарелки на стол, я потер руки с энтузиазмом, которого не испытывал.

На середине седьмого блюда я предпринял попытку облизать все три ложки и отложить их в сторону, показав этим, что вполне насытился. Однако во взглядах Сеиных родственниц прочел столь явное разочарование — “Ну что же вы!” — как будто говорили они, в то время как глаза Сеи отчаянно кричали: “Да ты что!” — что я взял со стола новый комплект ложек, побольше. Бабушка одобрительно цокнула языком и прошептала в сторону: “Эх, будь я сама помоложе...” Собственно, именно по этой фразе я и опознал в ней бабушку.

Похоже, чтобы не ударить в грязь лицом, мне предстояло съесть все запасы пищи, хранившиеся в доме. Знал бы заранее — еще неделю назад объявил бы голодовку.

Следующее блюдо, выложенные в линию кусочки разноцветного... кажется, мяса, мне было рекомендовано есть справа налево, через один.

Не переставая жевать, я рассмеялся и в шутливой форме посоветовал не делать из еды культа.

— А из чего же? — в один голос воскликнули озадаченные женщины.

Я не ответил: кусочек оранжевого мяса завяз в зубах.

Пытаясь отдышаться после одиннадцатой смены блюд, я задумался: а стоит ли любовь таких жертв? И любовь ли это?.. Я взглянул в светящиеся надеждой глаза Сеи и мужественно сжал челюсти. Что-то хрустнуло.

— Надо было сначала покатать по столу, — сказала одна из женщин.

Когда вместо нового блюда мне вынесли на тарелке исходящее паром свернутое рулончиком полотенце, я внутренне возликовал, сочтя трапезу оконченной.

Полотенце оказалось фаршированным. Внутри я обнаружил что-то вроде овощного рагу, только из фруктов. Превратно истолковав мой взгляд, тетя Сеи любезно разрешила:

— Оболочку можно не есть. Мой братец тоже частенько ее оставляет.

Наконец — о, чудо! — сестра Сеи вышла на террасу с пустыми руками и непокрытой головой, только для того, чтобы убрать со стола опустошенные тарелки, а старшая из женщин произнесла многозначительно: “Итак...”. Я весь обратился в слух, ожидая ее вердикта, и даже нашел в себе мужества облизать палец, чтобы соответствовать торжественности момента, но не дождался. Вместо этого она сказала:

— Знаешь, Сея... По-моему, твой приятель достаточно подготовлен. Как ты думаешь, не пора ли познакомить его с кери-бери?

Сея одарила меня трогательным взглядом исподлобья, срывающимся голосом произнесла: “Конечно, бабушка”, и едва заметно пожала плечиком, показав этим: а что я могу сделать?

— Только, боюсь, одной мне его не донести, — заметила сестра Сеи.

— Помочь? — кратко спросил я, хотя и не был уверен, что смогу самостоятельно подняться с коврика.

— Нет, что вы! — сказала бабушка. — Физические нагрузки на голодный желудок противопоказаны! Мы сами все сделаем.

Женщины легко вспорхнули со своих ковриков и на цыпочках прошелестели за занавеску. Я смотрел им вслед, особенно Сее, если я ее ни с кем не перепутал, и думал, что, наверное, вижу ее в последний раз.

За занавеской что-то громко зашипело. Потом зазвенело. Раздался знакомый смех.

Усилием воли я поднял себя на ноги и нетвердым шагом приблизился к перилам террасы из розового мрамора с белыми прожилками, похожего на застывший бекон. Высокие волны по-прежнему лизали скалу с аппетитом, для меня недостижимым. Хлопья белой пены, украсившие их гребни, цветом напоминали сладкую помадку.

Тридцать метров, подумал я. Всего каких-то тридцать метров. И бросив прощальный взгляд на занавеску, за которой как раз обозначился округлый бок неизвестного громоздкого сооружения, со словами “Под Фобосом бывало и хуже” перевалился через перила.

Брызги слегка пересоленной, на мой вкус, воды, казалось, достигли основания террасы.

— Мама! Ну почему они все такие? — донесся оттуда раздраженный, но все еще родной голос.

Я с трудом перевернулся на спину и стал потихоньку грести от берега...

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

17 октября – Ерофеев день

Леший

Русская народная сказка

 

Одна поповна, не спросясь ни отца, ни матери, пошла в лес гулять и пропала без вести. Прошло три года. В этом самом селе, где жили ее родители, был смелый охотник: каждый божий день ходил с собакой да с ружьем по дремучим лесам.

Раз идет он по лесу, вдруг собака его залаяла, и песья шерсть на ней щетиною встала. Смотрит охотник, а перед ним на лесной тропинке лежит колода, на колоде мужик сидит, лапоть ковыряет, подковырнет лапоть, да на месяц и погрозит:

— Свети, свети, ясен месяц!

Дивно стало охотнику; отчего так, думает, собою мужик — еще молодец, а волосом как лунь сед? Только подумал это, а он словно мысль его угадал:

— Оттого, — говорит, — я и сед, что чертов дед! Тут охотник и смекнул, что перед ним не простой мужик, а леший; нацелился ружьем — бац! — и угодил ему в самое брюхо. Леший застонал, повалился было через колоду, да тотчас же привстал и потащился в чащу. Следом за ним побежала собака, а за собакою охотник пошел.

Шел, шел и добрел до горы; в той горе расщелина, в расщелине избушка стоит. Входит в избушку, смотрит: леший на лавке валяется — совсем издох, а возле него сидит девица да горько плачет:

— Кто теперь меня поить-кормить будет!

— Здравствуй, красная девица, — говорит ей охотник, — скажи, чья ты и откудова?

— Ах, добрый молодец! Я и сама не ведаю, словно я и вольного света не видала и отца с матерью не знавала.

— Ну, собирайся скорей! Я тебя выведу на святую Русь.

Взял ее с собою и повел из лесу; идет да по деревьям все метки кладет. А эта девица была лешим унесена, прожила у него целые три года, вся-то обносилась, оборвалась.

Пришли в село; охотник стал выспрашивать: не пропадала ли у кого девка? Выискался поп.

— Это, — говорит, — моя дочка! Прибежала попадья:

— Дитятко ты мое милое! Где ты была столько времени? Не чаяла тебя и видеть больше!

А дочь смотрит, только глазами хлопает — ничего не понимает, да уж после стала помаленьку приходить в себя…

Поп с попадьей выдали ее замуж за того охотника и наградили его всяким добром. Стали было искать избушку, в которой она проживала у лешего; долго плутали по лесу, только не нашли.

[Chanda 14]

Попокоруа и кикихи

Маорийская сказка

 

Попокоруа, муравей, вечно занятый поисками пропитания под корой деревьев или на земле, не мог понять, почему кикихи, цикада, ведет себя так легкомысленно, почему она только и делает, что греется на солнышке и нисколько не тревожится о будущем.

- Дорогая кикихи, - сказал как-то муравей. - Давай вместе возьмемся за работу и сделаем запасы на зиму. Ведь зимой на земле холодно и пусто.

В ответ послышался громкий скрипучий смех цикады.

- Дорогой муравей, у меня есть дела поважнее, - сказала кикихи. - Ползи сюда, на солнышко, и мы вместе споем хвалебную песню Тане.

Муравей понял, что с цикадой бесполезно разговаривать. Он перестал обращать на нее внимание и спокойно продолжал собирать мошек и личинок. Муравей трудился и тихонько напевал: "Зима идет. Нам нужна еда, а то мы умрем холодной зимой. Нужно работать, а то мы погибнем".

Цикада взглянула на своего друга, который ползал где-то там, внизу. "Что за глупое создание! - подумала она. - Бедный муравей, он совсем не умеет радоваться жизни. Как было бы прекрасно, если бы он приполз сюда и спел мою песенку!" И цикада запела песню, которую кикихи поют долгими летними днями: "В чем мое счастье? Ничего не делать, греться на солнышке, сидеть на ветке и бить крылышками".

Дни шли за днями, лето кончилось. Солнце больше не грело, листья на деревьях дрожали от ледяного ветра. На земле поселилась Хине-такура, Дева Зима, а Тио-роа (Тио-роа - олицетворение льда, снега и града.) сделала воду твердой.

Кикихи, такая счастливая и беззаботная летом, стала совсем тоненькой. Она жестоко страдала от холода, понапрасну прижимаясь к твердой коре, и в конце концов умерла. А попокоруа жил в своем уютном доме, у него было вдоволь еды и он спокойно ждал лета.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

31 октября - Хеллоуин

ЧЕРНАЯ ДАМА

Городская легенда

 

Более четырёх столетий живет в древнем городе предание о Черной даме. Вот что рассказывают о ней в Несвиже.

...В середине XVI столетия владельцем города был могучий и славный Николай Радзивилл по прозвищу Чёрный. В литературе он показан как способный дипломат, образованный государственный деятель, очень влиятельный в Великом княжестве Литовском, исполняя обязанности великого канцлера. В 1547 году Николай Чёрный добился для себя и братьев титула князя, но не успокоился на этом. Он мечтал вывести княжество из-под власти польской короны и стать самому независимым королём в Великом княжестве Литовском. Чтобы осуществить мечту, Радзивилл использовал и новое течение религии - протестантизм. Сам князь принял учение Кальвина и пригласил в Несвиж многочисленных реформаторов. Именно в это время начала действовать Несвижская типография, в которой были изданы книги на белорусском языке. Еще более возросло влияние Николая Чёрного, когда он породнился с будущим польским королем Сигизмундом Августом через свою двоюродную сестру Барбару Радзивилл.

Красавица Барбара жила в Вильно. Её отец считался опытным полководцем, которого называли Геркулесом Литовским за то, что он одержал 30 побед над врагом. Барбара рано потеряла отца, а в скором времени и первого мужа. Замки молодой вдовы и королевича Сигизмунда находились рядом. Королевич не остался равнодушным к красоте Барбары. Они начали встречаться и вскоре крепко полюбили друг друга.

Об этих их встречах узнали родственники. Особенно заволновался Несвижский Радзивил - Николай Чёрный. Он заботился о репутации сестры и решил принять необходимые меры, чтобы сберечь имя и честь её и своего рода от нежелательных сплетен. Опасность была в том, что мать королевича Бона Сфорца люто ненавидела "выскочек" Радзивиллов.

Старый король доживал последние дни. В скором времени монархом должен был стать его сын. Жену для него искали среди влиятельных королевских дворов Европы.

Несвижский Радзивилл решил сам поехать в Вильно и навести порядок. Он взял с собой двоюродного брата Николая Рыжего (родного брата Барбары) и направился к королевичу. В рыцарском одеянии братья выглядели очень грозно. Они потребовали от Сигизмунда окончательного решения: или жениться на Барбаре, или больше с ней не встречаться. Королевич, который знал своё неустойчивое положение, отношение королевы-матери представительницы рода Радзивиллов, а также интриги при польском дворе, должен был дать слово, что он оставит любимую.

Братья сделали вид, что уезжают из Вильно. Королевич же захотел снова увидеть Барбару. Во время встречи влюбленных внезапно появились братья и потребовали от Сигизмунда, чтобы он женился на их сестре, так как он нарушил своё слова. Королевич согласился, потому что очень любил Барбару. Попросил только, чтобы свадьба оставалась в тайне до того времени, пока он не займёт польский трон, иначе он не сможет защитить не только Барбару, но и себя.

Через некоторое время Сигизмунд старый умер. Королевича срочно вызвали в Краков. Бона Сфорца активно ищет для молодого короля невесту. Брак должен укрепить трон и увеличить престиж Речи Посполитой в Европе. Как удар грома было известие, что у короля уже есть жена. Бона Сфорца прикладывает все усилия, чтобы сейм не короновал Барбару. Для успешного решения этого вопроса Николаю Чёрному пришлось специально поехать в Рим к папе. Когда сейм всё-таки был вынужден короновать Барбару, королева-мать в знак протеста покинула Краков и выехал на родину - в Италию. Она забрала с собой весь двор, но оставила агентов с заданием отравить ненавистную королеву Барбару. До наших дней дошла фамилия аптекаря Монти, который вместо нужного лекарства приготовил яд, который медленно, но неумолимо свёл цветущую красавицу в могилу. Барбара была коронована в декабре 1550 года, а через 6 месяцев, в мае 1551 года, её не стало.

Отчаяние и горе короля были безмерными. По завещанию умершей гроб с её телом повезли в Вильно. Неутешный король всю дорогу от Кракова шёл за гробом пешком. Похоронили Барбару в Кафедральном соборе на площади Гедимина. Саркофаг с её останками находится там и в наши дни.

Король после смерти любимой так тосковал, что решил с помощью алхимиков вызвать её душу. Как свидетельствуют историки, сделать это взялись алхимики Твардовский и Мнишек. В полутемном зале было всё подготовлено, чтобы с помощью зеркал, на одном из которых была выгравирована Барбара во весь рост в белой одежде, любимой королём, разыграть сцену встречи короля и души Барбары. Короля посадили в кресло и хотели привязать руки к подколотникам, чтобы он нечаянно не прикоснулся к приведению. Сигизмунд дал слово, что будет сидеть спокойно и только на расстоянии спросит у любимой, как ему жить дальше. Но, когда появилось привидение, он от волнения забыл свою клятву, вскочил с кресла, кинулся к приведению со словами: "Басенька моя!" - и хотел её обнять. Раздался взрыв, пошел трупный запах - теперь душа Барбары не могла найти дорогу в могилу, вечно ей скитаться по земле. Вот с того времени и ходит она среди людей, а после смерти короля поселилась в Несвижском замке. Перед живыми всегда появлялась в чёрном одеянии в знак траура по своей загубленной любви. В замке считали, что приведение предупреждает владельцев замка о грозящей им опасности - войне, болезни.

В середине XVIII столетия Чёрная дама начала выполнять новые обязанности - следила за поведением молодых красивых девушек и женщин. Некоторых она проучивала в тёмных местах во время балов, когда они позволяли себе появляться в очень открытых туалетах. Существование в замке Чёрной дамы верили и немцы, которые дважды оккупировали Несвиж. Когда они видели в конце парка что-нибудь чёрное, то с криком "Шварц фрау!" стреляли в том направлении и бежали прятаться.