Chanda 14 Опубликовано: 25 октября 2018 Григорий Горин Сказка про собаку, которая прожила триста лет Жила-была на свете собака по кличке Альма. И было ей три года. Вообще-то особы женского пола скрывают свой возраст, но Альма была молодой здоровой красивой сукой и этого скрывать не собиралась… Она гордо расхаживала перед домом, а соседские псы за забором изнывали от сердечной тоски. В доме, кроме Альмы, жили еще дед да бабка, сын да невестка, да еще внучка, в общем, целая семья, которую Альма считала своей и любила больше всего на свете! И дом свой любила, потому что стоял он на берегу реки, и реку любила, потому что текла она среди полей, и поле любила, потому что тянулось до самого горизонта… И горизонт любила, потому что там всходило солнце по утрам, а вечером садилось… И жила себе так Альма, горя-беды не знала, а горе с бедой, оказалось, жили там, за горизонтом. Однажды весенней ночью проснулась Альма от грохота и, выбежав на улицу, вдруг увидела, что поднялось на горизонте солнце… Странное какое-то солнце… Красное, дымное… Да и какому ему быть, ночному солнцу? Ему ночью спать положено, а не в небе сиять… Залаяла Альма, чувствуя беду, но никто не прикрикнул на нее, как обычно, и тогда смолкла Альма… И все собаки в селе смолкли в эту ночь… Люди спать не ложились, ходили друг к другу, громко разговаривали, собаки молчали… А утром начались и совсем странные вещи. Взошло утреннее солнце, а то – ночное – не зашло, и теперь на горизонте было два солнца… И Альма заскулила, поняв, что беда выглядит так. А потом вдруг приехали в село автобусы. И вышли из них странные люди в синих халатах и без лиц. Только глаза смотрели поверх масок, и такие это были строгие глаза, что лучше б они и их прикрыли. И все стали быстро садиться в автобусы, забывая взять еду, пожитки, а самое главное, собак… Альма крутилась в ногах, напоминая о себе, и внучка обняла ее за шею с криком: «Альму возьму!», но на нее сердито прикрикнул дед… «Цыц! Не до Альмы сейчас!…» И враз все уехали… Только к вечеру обиженная Альма вышла на улицу и с ужасом увидела, что все село – пусто… Никого – кроме собак и кошек, кур да гусей… Бесхозный скотный двор, а не село. И всю ночь по саду ходили обезумевшие звери и птицы, не обращая друг на друга внимания, не задираясь и не крича… Тихо ходили и только поглядывали на горизонт, где висело ночное солнце… И Альма поняла, что горе выглядит так… Под утро Альма вернулась в свой дом, легла на ступеньки и стала думать, что делать дальше? И сколько ни думала, ничего придумать не могла… И заснула от отчаяния. А проснувшись, впервые почувствовала жажду и голод, и этот голос подсказал ей, что делать дальше… Альма поняла, что надо есть, пить и охранять дом… Для этого она родилась на свет. А там, глядишь, и хозяева вернутся… Не сдурели же они, бросать такой дом?… И Альма занялась делом. Она доедала валявшиеся остатки еды, пила воду из луж и обходила забор, иногда потявкивая на всякий случай, чтобы никто чужой не подходил… Только, к ее ужасу, никто чужой и не подходил!… А через три дня вдруг села на плетень ворона. Наглая старая ворона, которую Альма давно знала и не любила за то, что та так и норовила чего-нибудь склевать в огороде… Она и на этот раз нацелилась глазом в огород, но Альма зарычала, предупреждая, мол, не дури, хвост выдеру! – Дура! – закаркала ворона. – Чего ты тут сидишь? – Стерегу! – сказала Альма. – Вот дура! – заорала ворона. – Чего стеречь? Хозяев нет… Теперь все общее!! – Я те дам, общее, – ответила Альма. – Хозяева вернутся, а огород разворован?… Что скажут? – Вернутся?! – захохотала ворона. – Да знаешь, когда они вернутся? Через триста лет. – Врешь! – ахнула Альма. – Сама слышала… Эти, что в масках приезжали, так и говорили: село непригодно для жизни в течение трехсот лет! – Ничего, – вздохнула Альма. – Подождем… – Что?!! – ворона аж подскочила на плетне. – Ты знаешь, дура, сколько это – триста лет? – Не так много, – сказала Альма. – Ну, совсем чокнутая! – сказала ворона и, потеряв интерес к Альме, почистила перья. – (Слово удалено системой) с тобой! Подыхай здесь на здоровье… И улетела. Альма легла на землю и стала соображать, сколько это будет – триста лет?… Она понимала нутром, что – долго… Но сколько именно?! И тут же вспомнила, что к ним в гости, к деду, часто приезжал кум из города. Встретившись, дед и кум всегда обнимались, хлопали друг друга по плечу и говорили: «Здорово! Где ж, кум, пропадал? Сто лет не виделись!…» Хотя Альма точно знала, что виделись они всего неделю назад и пили вместе тайком от бабки горилку… Значит, сто лет, думала Альма, это – от воскресенья до воскресенья… А триста?… Значит, три раза по столько… Это, конечно, было тоже много, но все-таки можно было выдержать… И Альма стала ждать… Первые сто лет ожидания прошли довольно сносно… Альма доедала остатки пищи, что валялись еще кое-где возле дома, ловила полевых мышей, щипала травку… Трава в это столетие разрослась как никогда буйно… Каждая травинка – целый салат… А потом вдруг созрела клубника. Здоровая уродилась клубника, каждая ягода в яблоко величиной… И хоть Альма недолюбливала клубнику, но есть что-то надо… Альма с отвращением жевала пахучую сладкую мякоть и только об одном жалела, что внучки нет… Вот уж она бы ягодкам порадовалась! В середине второго столетия вновь прилетела на плетень ворона. Вид у нее стал совсем мерзкий: перья кое-где повылазили, голова облысела… И глаза сделались какие-то безумные… – Ну что, Пенелопа? – закаркала ворона. – Все ждешь? – Жду? – сказала Альма. – Вот кретинка! – захохотала ворона. – Пойдем лучше по дворам… мы в одной хате ведро самогонки нашли! Насосались до чертиков… Аида с нами! – Кыш! – тявкнула на нее Альма. – Жулье проклятое… Вот хозяева вернутся, они вам покажут… – Нет, с тобой сдохнуть можно! – захохотала ворона. – Впрочем, без тебя тоже… Ведь конец света наступил! Пойми, убогая… Конец света! Неужели не видишь? – Не вижу, – сказала Альма и повертела головой. – Светло кругом, конца не видно… – Нет! С трезвыми дураками говорить, только нервы портить, – вздохнула ворона, тяжело махая крыльями и распевая что-то непристойное… Альма легла на ступеньки крыльца и продолжала спокойно ждать. Спокойствие пришло к ней не только потому, что осталось ждать уже половину назначенного срока… В последние дни спокойствие появилось в ней где-то внутри… Откуда оно взялось, Альма не понимала, но догадывалась, что это связано с Тишкой, забавным соседским псом, который давно ухаживал за ней, проводя все ночи у калитки ее двора и жалобно скуля. Месяца полтора назад она пожалела его и вышла за калитку… Они пробегали всю ночь, играя и нежничая, и теперь Тишкина нежность поселилась где-то в глубине ее тела, и росла, становясь чем-то бесконечно теплым и радостным… А еще через день в село въехали большие бронированные фургоны. Оттуда вышли люди в синих халатах и масках и стали собирать бродившую по селу живность… Собаки, кошки и куры нутром почувствовали опасность, но они так истосковались по людям, что доверчиво лезли в фургоны… Один из людей, подошел и к дому Альмы. Альма залаяла, зло и радостно, зло, потому что это был чужой, радостно, потому что ее верная служба приобретала, наконец, смысл… – Здорово, Альма! – сказал человек и спокойно пошел к ней. Тут Альма по голосу узнала знакомого парня, солдата, дружившего с сыном деда и бывавшего в их доме… Она перестала лаять, завиляла хвостом и доверчиво подошла к нему. – Здорово, землячка! – сказал солдат и погладил Альму по спине. – Дом бережешь? Молодец! А вот мы – не уберегли. Извини… Он еще раз погладил Альму по спине, по животу, потом заглянул ей в глаза и вдруг, точно испугавшись чего-то, отдернул руку. Потом сел на крыльцо и задумался… Тут к забору подошел другой человек в маске. Солдат вскочил, отдал честь. – Чего расселся? – строго спросил человек из-за забора. – Давай, забирай собаку! – Товарищ командир! – сказал солдат. – Это – Альма. Знакомых моих собака… Хорошая собака! – Тут нет плохих-хороших, – сказал командир. – Тут все – объекты! – Да она вроде со щенками, – сказал солдат. – Я подумал, может, не стоит ее в расход? Может, для науки интерес, товарищ командир? Тот, что за забором, куда-то ушел, а потом вернулся еще с одним человеком в халате и в маске. Только поверх маски у него были надеты очки, из чего Альма поняла, что он здесь главнее всех… Человек в очках подошел к Альме, погладил ее, потрогал живот, шерсть… Довольный пробормотал: «Любопытно, очень любопытно… – и добавил: – возьмем в институт…» Он даже хотел взять Альму за ошейник, но Альма сердито зарычала и оскалила зубы… – Не пойдет она, товарищ профессор, – сказал солдат. – Я ее знаю… Она так приучена – дом стеречь… Костьми ляжет, а не уйдет!… Уж так приучена. – Приучена, так приучена, – согласился ученый. – Пусть сторожит… Это даже лучше. Проведем эксперимент, так сказать, в естественных условиях… – и, подумав, заметил: – Вернее, в противоестественных!… С этого дня для Альмы началось третье столетие. Оно было совсем иным, не похожим на те два… К Альме стали часто приезжать люди в халатах. Ее кормили, поили, иногда кололи и брали кровь, что было, конечно, больно, но терпимо… А к концу третьего столетия Альма вдруг радостно обнаружила, что второе солнце на горизонте исчезло… Совсем исчезло… И ночью небо там стало чистым, только светили звезды и сияла луна… Альма почувствовала такую радость, что вновь полюбила горизонт. Она даже завизжала от радости и вдруг ощутила, что радость рванулась из ее нутра и пошла навстречу этому чистому небу, этим светлым звездам… Она стиснула зубы, чтобы не визжать слишком громко, а радость все увеличивалась, все шла из нее и шла… В эту ночь у Альмы родилось шестеро щенят. Она всех их вылизала, вычистила, как подсказывал ей неведомо откуда взявшийся опыт, потом накормила теплым молоком, и усталая, счастливая заснула, согревая теплом всех шестерых… А к вечеру подъехал неожиданно газик, и оттуда вышел дед. Альма сразу узнала, что это был именно он, дед, хотя он был, как все теперь, в халате и маске… Дед погладил ее рукой в резиновой перчатке, потрепал за ухом, тихо сказал: – Здорово, Альмуха! Дождалась… – Поразительная псина, однако, – сказал ученый, приехавший вместе с дедом. – В организме – никаких отклонений… У всех есть, а у этой – ничего… Ни малейшей патологии… И щенки выглядят нормально. Невероятно! Объясните этот феномен. – Бывает, – сказал дед, продолжая гладить Альму. – Все бывает… – Интересная версия, – согласился ученый. – Что ж, будем обследовать ее дальше… Кстати, нам надо заполнить на нее историю болезни… Как ее зовут? – Альма, – сказал дед. – Какая порода? – А (Слово удалено системой) ее знает… Обычная… Местная порода… – Возраст? – Три года… Альма заворчала и отошла к щенкам. Ей неинтересен стал этот разговор. Кроме того, она испытывала некую неловкость из-за того, что дед соврал… Она-то знала, что теперь ей не три, а триста три года, но интуитивно чувствовала, что таким возрастом уже хвастать не полагается… Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 31 октября 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 31 октября - Хеллоуин Марк Розовский СТРАШНАЯ СКАЗКА Ох, Саша, сейчас будет страшная сказка. Вернее, страшненькая… Дети любят страшненькое, особенно перед сном. Не бойся, я сам боюсь. Но доктора говорят, что на детей страшное действует успокоительно – дети лучше спят, им потом снятся хорошие сны… Так что, оказывается, слушать страшненькие истории перед сном полезно. Значит, так. Жили-были три дружочка – Ужастик, Кошмарик и Катастрофик. Один лучше другого – то, что умел первый, то второй делал ещё отвратительней, а то, что творил третий, было вообще хуже некуда. И вот они поспорили, кто из них страшнее для людей. Объявили Конкурс на лучшее Чудовище. Ужастик сказал: – Я пойду в школу и там буду на всех уроках ужасы устраивать. Кошмарик сказал: – А я пойду в больницу – пусть там узнают, что такое настоящая боль, настоящие кошмары. А Катастрофик вообще ничего не стал говорить. Он молча спустился с небес и сделал в Москве наводнение. – Ой! – закричали люди. – Ой, и ещё раз ой! В школе Ужастик явился на урок химии и облил учащегося 8-го класса Игоря Дудкина азотной кислотой. Но весь ужас был в том, что учительница химии Вера Петровна поставила за этот опыт Дудкину пятёрку. – Это ужасно! – сказал Ужастик и прыгнул сзади на Веру Петровну, как на лошадь. Вера Петровна крикнула: – И-го-го! И понеслась по коридору. Ужастик сидел на ней верхом и ужасно хохотал. Затем Ужастик прорычал Вере Петровне: – Тпрру! И спрыгнул с её спины. Но тут химичка хлопнула Ужастика по попке и прошипела: – Я тебе не лошадь. – Ты лошадь, – сказал Ужастик и тем самым окончательно превратил учительницу в лошадь. – Это прекрасно! – сказал подоспевший к этому моменту учащийся 8-го класса Игорь Дудкин. Ужастик пожал ему руку, и с этого дня они стали друзьями. А в это время Кошмарик орудовал в больнице. Первым делом он надел белый халат и под видом главврача проник в палату, где лежали тяжело больные. – Всем встать! – скомандовал он. – У нас сегодня дискотека. Но больные даже не пошевелились. – Вы что?.. Не любите танцевать? – спросил Кошмарик строгим тоном. – Мы любим танцевать, но не сейчас! – простонали больные. – Нет, – сказал Кошмарик строгим голосом. – Всем сегодня прописаны танцы! А кто не встанет и не затанцует, тому не поздоровится! И включил принесённый с собой магнитофон. Взревела оглушительная музыка. Некоторые больные от неожиданности повскакивали с кроватей. – Танцуют все! – закричал Кошмарик. Двое больных упали в обморок. Трое забились в судорогах. Кто-то из парализованных застыл в положении «вприсядку». Кто-то вытянул вперёд руки, а кто-то протянул ноги. Тут в палату вбежал настоящий главврач в окружении медсестёр и нянечек. – Что происходит?.. Кто устроил это безобразие? Однако выяснить это не удалось. Кошмарик уже исчез. Улетел в открытую форточку, которая слегка болталась на окне от ветра. С того дня в этой больнице все форточки держат закрытыми, и когда больные просят их открыть, нянечки и медсёстры отвечают: – Нет. Не велено. И рассказывают новым больным о том, как в их больницу залетел какой-то Кошмарик и устроил кошмарную дискотеку. Что касается Катастрофика, то про него, Саша, я ничего хорошего тебе не сумею рассказать. Ведь он, несомненно, победитель Конкурса на лучшее Чудовище. Ты сама про его деяния знаешь. Ведь ты каждый день смотришь телевизор и сама всё видишь, всё понимаешь. А лучше бы не видела и не понимала. Лучше бы в нашей жизни не было ни Ужастика, ни Кошмарика, ни, тем более, этого злодея Катастрофика с его постоянными катастрофами, которые каждый день он показывает по телевизору. Лучше было бы, если все страшные и страшненькие сказки оставались сказками. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 1 ноября 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 1 ноября - Международный день вегетарианца Ходячая тыквенная грядка Кубинская народная сказка Бакальяо разъезжал по деревням, где он рассказывал сказки да продавал овощи и яйца, чтобы заработать на жизнь. Однажды, вернувшись домой после одной из таких поездок, он заметил на спине своей лошади под седлом потертость. Бакальяо знал толк и в коновальстве. Взял он из очага горсть древесной золы, присыпал рану и выпустил лошадь на пастбище — пусть отдыхает, а там, глядишь, зола и время залечат рану. Через два воскресенья Бакальяо отправился на пастбище за своей лошадкой. Задумал он съездить в соседний город на петушиные бои, — авось его петух выйдет победителем и хозяину перепадёт несколько монеток. Обошёл Бакальяо всё пастбище, обшарил все закоулки, но лошади нет как нет. Вернулся он домой весь в грязи, с промокшими ногами, потому что уже целую неделю дождь лил как из ведра. Бакальяо уже решил, что его славная лошадка, не раз приносившая ему победу на скачках и возившая его к деревенским красоткам, потеряна навсегда. Но вот однажды вышел он на луг и видит — движется к нему что-то вроде грядки, сплошь покрытой великолепными спелыми тыквами. Не веря своим глазам, Бакальяо осторожно приблизился — как все крестьяне, он был любопытен, и ему хотелось поближе взглянуть на диковину. И как же он удивился, когда увидел, что это его лошадь. А тыквы на её спине выросли из семечек, которые вместе с золой попали в рану. Ведь у кубинских крестьян заведено хранить тыквенные семечки в золе, чтобы они равномерно подсыхали и не теряли всхожести до следующего сева... Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 10 ноября 2018 Валентин Рич Последний мутант Не приведи судьба пережить детей своих! Старик пережил не только своих детей. Он пережил все свое племя. Он забыл уже, как выглядел каждый из них, и только изредка, пролетая над водой и рассматривая свое отражение, вспоминал, как выглядели некогда все они. Вспоминал их могучие тела, их крепкие руки, их прекрасные головы. Когда это было? Сколько лун с той поры умерло и народилось вновь? Этого Старик давно уже не помнил. Как не помнил и того, сколько времени он живет. Ему казалось, что он жил всегда. Во всяком случае, все изменялось вокруг — приходила и уходила Большая Вода, вспучивались до неба и в песок рассыпались горы, благодатное тепло сменялось мертвой стужей, — а он, только он один, оставался неизменным. Ну, конечно, он тоже понемногу изменялся — слабели мускулы, мутнели глаза, сдавал слух. Если смолоду он спал месяцами, то теперь уходил во мрак на многие годы и, проснувшись, часто не узнавал мира. Зачем он жил — одинокий, дряхлеющий с каждой луной? Не лучше ли было бы подползти к обрыву и броситься вниз, подобно лавине? Или погрузиться в пучину вод? Или просто не проснуться однажды заснуть и не пытаться разомкнуть каменные веки? О как это было бы просто! Но Старик не мог поступить так. Не имел права. Настоящего дня не наступило еще — только налилось синью небо, и синь эта затопила звезды, оставив лишь самые яркие. Старик знал небо лучше, чем землю, много лучше. Он знал, почему одни звезды рождаются всегда на одном и том же месте, а другие беспокойно мечутся среди них. И что за искры вспыхивают по ночам, вспыхивают и гаснут, свершив свой быстрый путь между звездами. И что за камни валятся оттуда на землю. И отчего вспыхивают — правда, к счастью, очень редко — далекие, но коварные светила, сжигающие одних, рождающие других… Утренняя планета ярко пылала на востоке, почти розовом уже от близкого солнца. Пора! Старик дожевал лепешку и пополз к выходу из пещеры. Далеко внизу проступали из тумана темные вершины деревьев, а у самого горизонта светилась Большая Вода. Он оттолкнулся от края скалы, расправил крылья и медленными кругами стал приближаться к выступавшим из тумана вершинам деревьев. С каждым кругом они проступали все отчетливей. Каждый лист блестел по-своему, каждая ветка радовала безупречной логичностью формы. Но сегодня ему было не до ветвей, не до листьев, не до раздумий о красоте. Сегодня ему предстояло возобновить попытки контакта. Он разыскал реку и, держась над ней, чтобы не терять ориентира, полетел к Большой Воде — туда, где появились эти странные существа, вовсе не похожие на него, но с такими же, как у него, руками. Если не получится с ними — значит, напрасно жили все те, кого он пережил, значит, и сам он жил напрасно… Как всегда, внезапно выпрыгнуло из-за пылающего горизонта солнце. И сразу же тысячи солнц загорелись на морщинах волн, на острых перьях осоки, на мокрых стеблях тростника, на мясистых цветах лотоса, на прозрачных крыльях стрекоз. Мир был прекрасен, как всегда. Он был разумен, хоть и не имел разума. Никто в прекрасном и разумном мире не имел разума. И это казалось Старику чудовищным. И потому все долгие годы, с того часа, как он остался один, надежда не покидала его. Время шло — на суше появлялись все новые и новые существа. И на воде. И в воздухе. И такой же величины, как он сам. И больше. И меньше. Некоторые из них умели заботиться не только о собственном потомстве, но и о своих сородичах, умели строить жилища, умели разговаривать между собой, вместе охотиться, вместе ловить рыбу, да мало ли что они умели… Но ни у кого из них нельзя было обнаружить и проблеска разума. И только теперь, когда судьба отмеряла Старику последние порции жизни, счастье вроде бы улыбнулось ему. Солнечный столб плясал под ним в струях подернутой рябью воды, и он летел прямо к солнцу, полузакрыв тяжелые веки, изредка взмахивая крыльями. Завидев вздыбленный частокол из ошкуренных бревен и островерхие кровли жилищ, Старик залетел за облако, чтобы появиться за частоколом внезапно. Правда, раны в крыле почти зажили, но он не забыл еще жгучую боль от железных колючек, которые с трудом удавалось извлечь из сухожилий, поэтому следовало достигнуть жилищ незаметно. Облако плыло быстро, и вскоре в промоине показалась красная кровля обширного жилища, находившегося в центре поселения. Старик рванулся в промоину. Картина, представшая его глазам, когда он внезапно появился над площадью, ничем не походила на прошлую. Тогда кругом стоял грохот — теперь полное безмолвие. Тогда внизу бегали и суетились — теперь все лежали ничком, словно мертвые. Старик сложил крылья, опустился на площадь и принялся рассматривать лежащих. Они были без сознания — очевидно, от страха. Он уже собрался было ухватить покрепче плотного мужчину с рыжей бородой, как дверь в жилище с красной кровлей распахнулась и на площадь с воплем выбежала молоденькая девушка. Она бесстрашно подскочила к Старику, упала перед ним на колени и, протянув руки к мужчине с бородой, прижала их к своей груди, продолжая все время кричать. Из глаз ее бежали слезы. Похоже было на то, что она умоляет не брать этого мужчину, а взять ее. Такого самопожертвования Старик никогда еще не встречал: ведь мужчина с рыжей бородой был явно намного старше девушки, он не мог быть ее ребенком. — Хорошо! — сказал Старик. — Я согласен на замену. Бережно, чтобы не причинить девушке боли, он взял ее на руки, тяжело взмахнул крыльями и пустился в обратный путь. …На море, на окияне, на острове Буяне стоит бык печеный, возле него лук толченый. Шли три молодца, зашли да позавтракали, а дальше идут похваляются, сами собой забавляются: «Бывали мы, братцы, у Кощеева места, наедались пуще, чем деревенская баба теста!» Это присказка, а сказка будет впереди. В некотором царстве, в некотором государстве появился змей. Брал он с народа поборы немалые: с каждого двора по красной девке. Пришел черед идти к тому змею царской дочери. Схватил змей царевну и потащил к себе в берлогу… — Здесь я живу, — говорил Старик. — Да ты не бойся меня. Разумные существа не должны бояться друг друга. Пленница, скорчившись у каменной стены так, будто хотела уйти в эту стену, с ужасом глядела на него. Губы у нее беспрестанно шевелились, но произносила она при этом что-нибудь или не произносила, он не знал — слух почти совсем уже отказывал ему. — Разумные существа не должны бояться друг друга, — повторил Старик как можно ласковее. — Природа вылепила нас в разных формах, но этому следовало бы только радоваться… Девушка перестала шевелить губами, но глаза ее по-прежнему наполнял ужас. — Разнообразие — залог прогресса, — продолжал Старик. — Кто знает, как изменятся условия жизни? Чем более разнообразны ее формы, тем более разнообразные условия пригодны для нее. Ведь недаром у тебя множество соплеменников, а я остался один. Он достал лепешку, головку чеснока и протянул девушке. Девушка оставалась неподвижной. — Бери! — крикнул Старик. Девушка опасливо протянула тонкую белую руку, ухватила лепешку, ухватила чеснок, но есть не стала, а положила на подол. — Надо питаться! — строго сказал Старик. — Лепешка — это белки, жиры, углеводы. А чеснок — это витамины. И фитонциды. Понятно? Губы у девушки дрогнули, и она что-то быстро-быстро проговорила. Старик не расслышал, придвинулся к девушке поближе, поднял с ее подола лепешку. — Лепешка, — сказал он. — Еда. — Отломил кусочек, засунул в рот и стал жевать. Потом протянул остаток лепешки своей пленнице. Губы у нее снова дрогнули. — Ешь-ешь! — ласково сказал Старик. Девушка отломила кусочек лепешки, положила его в рот и судорожно глотнула. — Умница, — сказал Старик. — Вот ты уже и меньше боишься меня. Нет ничего хуже страха. Разумные существа не должны страшиться друг друга. Страшиться надо землетрясения, наступления льдов. А еще больше — излучения. И еще — однообразия. Если все будут одинаковые, то гибель неизбежна. Мои предки все были одинаковыми. Излучение погубило их всех. Быстро. За две луны. И возникли мы. Бессмертные. Но бессмертные — это значит неизменные. А ничто неизменное не может выжить в этом беспрерывно изменяющемся мире. Бессмертие — это и есть смерть. Смешно, не правда ли? Старик рассмеялся. Он старался смеяться совсем тихо, но глаза у пленницы снова округлились от ужаса. — Дура! — в сердцах сказал Старик. — Я же смеюсь, чего ж ты опять испугалась? Ладно, привыкнешь. Он отполз в глубь пещеры, вытянулся там и закрыл глаза. Его разбудило ощущение беды. Он огляделся — пленницы не было. Со всей доступной для него теперь быстротой Старик преодолел расстояние до выхода из пещеры и высунулся наружу. Рядом с отверстием на отвесной стене горы он вырубил когда-то узкий длинный выступ. Там он грелся на солнце, когда чувствовал себя особенно плохо. Вечерний полумрак сгустился между небом и землей, и слабое зрение мешало Старику различить, пуст ли выступ, нет ли. Ему показалось все же, что он заметил там девушку, прижавшуюся к стене. — Расшибешься! — испуганно крикнул он. — Смотри, какая тут пропасть. Ответа не последовало. Но глаза Старика, уже привыкшие к полумраку, отчетливо различали маленькую фигурку в самом конце выступа. — Не дури! — крикнул Старик. — Мне-то хорошо, у меня крылья, а тебе ничего не стоит оступиться! Он выбрался на выступ и, придерживаясь руками за каменную стену, пополз к девушке. Но едва он начал приближаться к ней, как девушка вскочила на ноги, закрыла глаза руками и бросилась вниз — в пропасть. Старик ринулся за ней. Давно уже не приходилось ему так работать крыльями. Он даже и сам от себя не ожидал такой прыти. И все же несчастье едва не произошло, лишь в последнем рывке у самой земли удалось ему подхватить легкое тело девушки. Еще бы мгновение — и она разбилась бы о скалы. …К девушке давно уже возвратилось сознание, а Старик все еще никак не мог отдышаться. Воздух с хрипом вырывался из легких. Судорожно вздымались мокрые от пота бока. Он лежал поперек пещеры, загораживая выход из нее. Пленница рыдала, бросившись ничком на пол в дальнем углу. Контакта не получалось! Всю ночь Старик бодрствовал у выхода, а едва начало светать, подхватил отяжелевшую от сна пленницу, выбрался из пещеры и, с трудом расправив одеревеневшие за ночь крылья, пустился в путь. Он летел к этим странным существам — и разумным, и лишенным разума в одно и то же время. Он нес им их бесстрашную и безумную в одно и то же время дочь. Может быть, она расскажет им о том, как он накормил ее? Как бережно с ней обращался? Как спас ее от верной гибели? И они увидят в нем не чудовище, а подобное им существо?.. Как всегда, внезапно выпрыгнуло из-за горизонта солнце, и сразу же тысячи солнц вспыхнули на земле, на воде, в воздухе. Мир был прекрасен… Старик летел сегодня особенно тяжело — вчера, во время броска за девушкой, он растянул жилу на правом крыле, и оно слушалось хуже, чем обычно. Когда светящаяся гладь Большой Воды приблизилась, Старик стал искать глазами подходящее облако, чтобы, укрывшись за ним, незаметно подлететь к поселению. Раны от железных колючек все еще саднили… Облаков было много. Раздув паруса, плыли они над отражавшей их рекой. Они плыли как раз туда, где белели очищенные от коры столбы частокола, где вздымались кровли жилищ, где гнулись от утреннего ветра сизые дымы очагов. Облаков было много. Но Старик не выбрал себе ни одного. Сегодня он полетит не таясь. Неужели она не поможет ему? С трудом взмахивая кожистыми крыльями, устремив вперед лысые, лобастые головы на дряблых, морщинистых шеях, он вглядывался слезящимися глазами в медленно наплывающее на него скопище острых кровель… …Вдруг туча надвинулась, ветер зашумел, море всколыхалося — уж змей летит. Поднял Добрыня свой меч-кладенец, взмахнул им и сшиб змею поганому все его головы. Собрал их. Сжег. А пепел по ветру развеял… Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 12 ноября 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 12 ноября - Зиновий-синичник, синичкин день Л. Б. Семаго Ополовнички Ночью из-за какого-то недосмотра в погодной кухне зимы вырвался на свободу удалой восточный ветер и с утра пошел гулять по полям, лесам и речным долинам. Раскачиваются стволы, перекрещиваются на снегу голубые тени, шумит лес. Этот шум не похож на летний, в нем много стука и скрипа. Кряхтит разорванный морозобоинами старый ясень, сухая осина, повиснув в развилке соседнего дерева, ерзает в ней с тележным скрипом и взвизгиванием, надломленный черноклен попискивает, как слепой котенок, постукивают друг о друга мерзлые сучья, трепещут пересохшие, жесткие листья дуба. На самом верху, балансируя завернутым набок хвостом, сидит и стрекочет сорока, но ветер уносит ее голос с собой. А в глубоком лесном овраге — царство первобытной тишины. Повисли на толстых ветках, на кустах снеговые шали, и любой звук, не рождая эха, тонет в заснеженных склонах. Здесь еще правит зима, хотя до того момента, когда чаши дня и ночи на весах времени уравновесят друг друга, не так уж далеко. И у лесных птиц, в первую очередь у самых малых, все больше свободных от поиска корма минут. Одни тратят их на пение, другие — на весенние птичьи игры, третьим уже пора подыскивать пару и место для гнезда, четвертым просто приятно посидеть на пригреве, наслаждаясь в полудреме забытым за долгую зиму теплом солнечных лучей. В развилках кленовых ветвей подтаивают комочки снега, и по серой коре расплываются, сползая вниз, темные потеки. А в одном из комочков словно черная бусинка поблескивает искоркой-зайчиком. Не бусинка, а птичий глаз, не снежок, а белоголовый ополовничек — махонький, пушистый шарик с длиннющим хвостиком. Позволив с двух шагов вдоволь налюбоваться собой, птица, словно очнувшись от полузабытья, встрепенулась, негромко пискнула; короткое, сдержанное чириканье раздалось в ответ, и тотчас в густом переплетении ветвей, не обгоняя друг друга, замелькали длиннохвостые силуэты. Перескакивая с прутика на прутик, с кустика на кустик, ополовнички исчезли на другой стороне оврага, не дав сосчитать, сколько их было. Кажется, не более десятка. Вся семья, неразлучная с прошлого лета, и, похоже, последние дни вместе. Весна разлучит их, чтобы создать новые пары, новые семьи, которые разлетятся в разные стороны. Начинается семейная жизнь пары ополовничков с птичьих игр, похожих на шутливую погоню друг за другом в безлистных кронах деревьев. Ополовнички то повисают на месте, разделенные одной-двумя веточками, то начинают носиться с такой скоростью, делать такие неожиданные повороты, падения и взлеты, не задевая при этом ни крылом, ни хвостом ни единого прутика, что по сравнению с ними черные стрижи, которые летом так свободно реют в густой паутине проводов на городских улицах, кажутся неповоротливыми. Игры ополовничков начинаются и обрываются внезапно, сменяясь отдыхом или поспешным поиском корма, но их участники уже не покидают друг друга. Никогда не приходилось встречать этих доверчивых и загадочных птиц ни большими стаями, как синиц, которые к весне собираются по нескольку сот вместе, кочуя к родным местам, ни в одиночку. И если попадался на глаза один ополовничек, то вскоре подлетал или подавал голос второй. С этими славными птахами у меня знакомство в основном зимнее. Не раз приходилось наблюдать, как быстро осматривают ополовнички чуть не каждый прутик. А чем могут кормить зимой таких крошек живые и здоровые деревья дуба или березки-подростки, или престарелый вяз? Набравшись терпения, я внимательно осмотрел однажды сто веточек прошлогоднего прироста, не толще спички каждая, и нашел на них одну живую щитовку и в коконах шесть куколок крошечных, похожих на мелкую моль бабочек-мешочниц, четыре яичка тли и одного паучонка. Сосна куда щедрее к своим зимним пернатым друзьям: у нее почти на каждой веточке есть что-то годное в птичью пищу. С толстых шершавых ветвей, с морщинистых и трещиноватых стволов коротеньким, короче, чем у всех других лесных птиц, клювиком много не возьмешь. В узенькую трещинку, под кору им не залезть, но зато, как щипчиками, удобно снимать с гладкой поверхности всякую приклеенную мелкоту, которую ничем иным не ухватить. Сытым ополовничкам не страшен холод: одеты теплее многих других зимующих птиц. Но зато для них не только гололед, а даже иней и слабенькая изморозь на деревьях почти катастрофа: ничего не увидеть на тонкой веточке, облепленной игольчатыми кристаллами льда. Радующая нас лесная красота — беда для ополовничков. У ополовничков пропорции крыльев и хвоста удивительно сходны с сорочьими. И так же, как сороке, длинный узкий руль позволяет со скоростью пикировать с большой высоты, на которую их заставляет подниматься опасность нападения врага номер один — перепелятника. Стремительно и круто поднимаются они за пределы видимости, когда приходится перелетать из одного леса в другой над чистым лугом или полем. У птенцов большинства птиц перья крыльев растут быстрее хвостовых, и даже из просторных гнезд они вылетают куцыми или почти куцыми «полухвостиками». Хвосты дорастают до нормы уже потом. А у ополовничков в их тесном и всегда переполненном закрытом гнезде хвосты ко времени вылета вырастают почти такой же длины, как у родителей, но только бывают замяты у кого направо, у кого налево и распрямляются уже потом. Ополовнички независимы, не ищут чужой компании, защиты или покровительства. Случай нередко сводит их со стайками синиц, но уже через несколько минут каждая следует своим путем. Долгие зимы скитаний по чужим краям ополовнички переживают почти без потерь. Ночами прячутся всей семьей под обрывчиками, в корнях больших выворотней, где сидят щека к щеке и где никому не придет в голову искать их. Все вместе весят едва больше ста граммов, и их выдерживает даже тонкий корешок. Но, пожалуй, самое трогательное впечатление оставляет совместная постройка парой гнезда. Вместе летят птицы за материалом, вместе возвращаются, и пока одна прилаживает то, что принесла в клюве, другая терпеливо сидит рядом, держа свою ношу. Потом они снова улетают вместе. Щеглы или дрозды-рябинники в дни строительства гнезда тоже неразлучны, но у них самец только сопровождает самку, сам ничего не беря в клюв. У ополовничков все, от основания до окончательной отделки, делается обеими птицами с одинаковым усердием и старанием, и гнездо у них получается ладное, прочное, теплое. Оно кажется не сплетенным, а слепленным или свалянным из пушинок, кусочков лишайников и паутины, а внутри выстлано перышками. Это одна из наиболее совершенных птичьих построек. Ее строительство занимает до двух недель непрерывной работы, за время которой маленьких мастеров не удается увидеть порознь. Зимой вся жизнь ополовничков на виду, но как только пара выбирает место для гнезда, становятся они самыми незаметными обитателями верхних этажей леса. До вылета птенцов даже голосом не выдадут они своего присутствия, и никто никогда не слышал их весенней песни. Видимо, для всех случаев жизни вполне достаточно им тех немногих тихих звуков, которыми родители обмениваются друг с другом, с птенцами, а потом и птенцы между собой. Служат те звуки только для того, чтобы не потерять друг друга в лесу и предупредить своих об опасности. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 14 ноября 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 14 ноября - День святых Косьмы и Дамиана. "Курячьи именины" Автор под ником Azia Сказка про рыжего цыпленка Цыплёнок родился. Вернее будет сказать в один прекрасный денек вылупился из яйца, которое мама-курица грела своим теплом. Он не подозревал, что в курятнике высиживается не он один, но и как оказалось, еще десяток таких же желтеньких миленьких цыпляток. Цыпленок никогда не играл с другими цыплятами. Он был знаком с набором дворовых игр для цыплят. И Цыпленок считал, стоит отдать ему должное, этот самый набор предельно однообразным и тупым. Да и каждая из начатых игр заканчивалась одинаково – победитель мог три раза клюнуть продувшего партию братца-цыпленка. Наш Цыпленок со всей ответственностью, которая только была возможна, как-то заявил своим сверстникам, что они глупостями тут занимаются и, как нонче, говорят фигней страдают. Стоит отметить, что Цыпленок абсолютно точно знал, что вещи надо говорить искренне и с большой - большой ответственностью. Знал он также, что чем глубже вдох он сделает, и чем больше воздуха вдохнет, тем больше станет его ответственность в тот момент. Так вот. Он сделал наиглубочайший вдох, на который в принципе был способен любой среднестатистический желтенький цыпленок в свои четыре неполных дня. И абсолютно искренне заявил, что дескать, он Цыпленок думает. Закончилась его проповедь громкими писками, клубами пыли, цыплячьей дракой и кучей грязных рваных штанин. На что благородные желтые мамаши-наседки сетовали всю следующую неделю. Правда, кроме кучи грязного белья всё осталось на своих местах. Дворовые цыплята заимели нового изгнанника, а изгнанник все также без энтузиазма глядел из-за запотевшего окна на дворовые игры цыплят. Дворовые цыплята, что посмелее частенько теперь пытались клюнуть его ненароком, а те, что потрусливее обходили десятой стороной. Так текла жизнь Цыпленка после этого маленького цыплячьего происшествия… Цыпленок забыл про дворовых цыплят и забил на них, они поступили аналогичным образом. Только вот он не переставал удивляться не тому, что целая стайка желтеньких цыплят не согласилась с ним, или не стала играть в другие игры, а тому, что они даже не поняли ни слова из того, что он сказал. Цыпленок очень любил задавать глупые вопросы всем, кого видел. Так что все дворовые обитатели знали этого неугомонного Цыпленка, которому все неймется. Частенько бывало так, что мама, устав от его расспросов, отсылала его к утке. Тетя Утка жила в соседнем сарае. Но все больше любила гулять, переваливаясь с боку на бок, кряхтя и ритмично подергивая уже несколько облезшим хвостом, и еще успевая ежесекундно поправлять свои тяжелые уже засалившиеся от времени и пыли очки. Она не показывала своего расположения к Цыпленку. Однако ей нравилось, неспешно прогуливаясь по саду, отвечать на его глуповатые вопросы, глядя затуманенным взором куда-то вдаль, да так, что невольно верилось в существование линии горизонта даже у грязноватой лужи. В компании еще одного жителя Цыпленок частенько проводил деньки. Это был Индюк Сэм, правда, все звали его Жук, что ему очень не нравилось. Он пытался приучить деревенскую элиту к другому названию, и поэтому, придумал себе кличку Поднебесный. И чатился под ней в сети по воскресеньям у себя в сарае за кружкой чая. Он вообще был чрезвычайно словоохотлив. Видимо, однобокого общения с деревенской публикой ему не хватало и он искал интернет слушателей, правда, для столь же однобокого общения. Поскольку говорил исключительно он, а «попутчик для общения» вставлял по паре-тройке междометий после его тирады. В его историях было столько правды, что казалось действительно... успехи союзников в 42м году объяснялись именно его геройской десантной деятельностью при высадке в Марокко; и всю информацию о проделках американских ученых по созданию водородной бомбы оперативненько сливал Советскому Союзу именно он. Рассказы же о многочисленных приключениях, когда жизнь его висела на волоске в Южной Африке, Калифорнии, а затем и в Юго-Восточной Азии стали для творческой фантазии Цыпленка батарейкой Энерджайзер. В те дни, когда маму-курицу отправляли поклевать сорнячков на новом месте, Цыпленок отправлялся к Тетке Мурке. Если он задавал вопросы Мурка давала ему ответ полуприщуренным кошачьим глазом и тембром своего благоговейного трещания. «Может быть слова из нее и не вытянуть, но берлога у нее, что надо!» - Думал Цыпленок, чуть ли не вываливаясь из деревянного домика, зажатого между ветками какого-то дерева. Как оказалось, Тетка Мурка запоем читала Карлоса Кастанеду, и в перерывах между двумя Малаховыми по телевизору варила кактус пейотль. Когда Цыпленку исполнилось две недели, Мурка решила приобщать его к практикам, которыми сама занималась с пяти месяцев. Теперь-то Цыпленок понял, отчего у нее всегда такие светящиеся в темноте глаза, которые она никогда не фокусирует... Ля-ля-ля (взято отсюда: https://artmisto.com/read/tales/5203-polunochno-poloumnye-skazki-ili-skazka-pro-ryzhego-cyplenka.html ) Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 27 ноября 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 27 ноября - День Чёрной кошки Анна Бергнер Сказка о черной кошке Хочу поведать вам историю об одной кошке. Да, обычной кошке, без рода, без племени. Обычная черная кошка с зелёными глазами. Все глупцы всегда кричали, мол: "Смотрите, черная кошка с карими глазами". Но нет же, все не так. Просто её глаза были темно-темно болотными, по сему всегда казались карими или черными, как вам угодно. Как упоминалось ранее, у неё не было ни рода, ни племени, ни дома. Нет, дом у неё как раз таки был. Старая, насквозь промокшая коробка, в которой она жила если не с самого рождения, то с младенчества точно. Только открыв глаза она увидела серую, промокшую насквозь коробку. И так каждый день. Изо дня в день. Серая коробка. И вот однажды, солнечным весенним деньком её переехала машина. Вот так просто. С кошками какое часто случается, им не привыкать. И в этот же солнечный весенний день родился ребенок. Сможете ли вы угадать, как он выглядел? Правильно. Черные волосы и черные глаза, если вам так будет угодно. Времена взросления, все дни рождения, песочницы и начальные классы мы, пожалуй, опустим. Думаю вам будет интереснее послушать что было, максимум, год назад. Итак, наша кошка - девушка уже порядком подросла, приняла хоть какие-то формы, отличающие её от берёзового ствола (особо здоровым цветом кожи она, как вы заметили, не отличалась), и стала познавать взрослый мир. А именно - любовь. О чем она потом очень пожалела. Лелея одного любимого, расстилаясь пред его ногами как ковер, вознося его и считая своим Богом она сама не заметила, как Бог стал считать точно так же. И пользоваться этим. Кошки- своевольные животные. Но они будут преданы хозяину до последнего. Она любила своего Бога, любила относительно долго, пока однажды не поняла - Богов нет. И те, кто считают себя Богами - глупцы. И те, кто в их божественность верят - глупцы. И однажды, она сказала это своему Богу. Тот лишь рассмеялся ей в лицо. Она не сказала ему больше ничего. И...ушла. Пусть он так и сидит у себя на небесах и гордится собой, гордится тем, что он лучше неё. Но он больше не её Бог. И вот сейчас, уже порядком побитая и потерявшая товарный вид во всех смыслах этого слова, она хотела лишь одного - покоя. Но судьба, очень строптивая дама, показала ей то, чего ей как раз таки и не надо было. Она показала кошке человека без души. Он был болен. Он болел изнутри. Эта боль и заполняла то место, где должна была быть его душа. Он был прекрасен. И боль его тоже была прекрасна, чем от души и не отличалась. Он походил на фарфоровую куклу, которая бережно сидит у какой-нибудь девочки на полке и смотрит в никуда пустым взглядом. Но его взгляд не был пустым. Его голос разливался вокруг как мёд. Его речи манили к себе своей честностью. Он был прекрасен. И тут то она поняла. Поняла насколько она глупа. Поняла, что люди не меняются и не учатся на своих ошибках. А знаете почему она это поняла? Потому что нашла себе в этом человеке нового Бога. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 2 декабря 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 2 декабря - Международный день борьбы за отмену рабства Автор под ником Bormor Сказка о глупом хозяине, мудром госте и чудесной девушке. Однажды молодая невольница чистила рыбу, порезала себе палец и заплакала. В этот момент мимо проходил её хозяин, и с удивлением увидел, что из глаз невольницы вместо слез катятся просяные зернышки. Поскольку он был человек предприимчивый, то тут же освободил девушку от всякой работы, и запер в отдельной комнате, где специальный слуга без устали бил её, связанную, плеткой. За день набиралось почти пол-мешка проса, и хозяин получил таким образом хоть и небольшой, зато постоянный дополнительный доход. Однажды в доме гостил знаменитый мудрец и целитель, и хозяин решил показать ему чудесную девушку и спросить, как бы сделать так, чтобы она плакала обильнее и могла давать по целому мешку проса в день. -Просо!- фыркнул презрительно мудрец.- Неразумный ты человек! Я осмотрел твою рабыню и обнаружил у неё ни много ни мало - триста двадцать достоинств! А ты хлопочешь о каком-то мешке жалкого проса! Глупец, ты сам не знаешь, от какого счастья отворачиваешься! Отнесись к ней один раз по-человечески, и сам убедишься, что она - подлинное сокровище! Хозяин отнёсся к словам мудреца со всей серьёзностью. Он развязал девушку, обещал, что больше её не станут бить и мучить, велел другим рабыням умыть её, красиво одеть и вкусно накормить. А потом взял с собой в город, и показал всякие диковинки, и покатал на слоне и на лодочке, и купил дорогую брошку. Сперва девушка боялась, потом оттаяла, и наконец в ответ на шутку своего хозяина весело рассмеялась. При этом у неё изо рта посыпались золотые монеты. -Мудрец был прав!- воскликнул хозяин и вернулся с рабыней домой. Дома он снова отвел её в пыточную комнату, дал слуге павлинье перо вместо плётки и велел щекотать девушку так же старательно, как прежде избивал. Очень скоро он баснословно разбогател, и был очень благодарен мудрецу, посоветовавшему отнестись к девушке один раз по-человечески. Один раз, этого вполне достаточно. Взято отсюда: https://bormor.livejournal.com/518551.html Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 8 декабря 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 8 декабря - День художника Сказка о художнике Жил-был художник. Из тех немногих, про кого принято говорить – настоящий. Даже не так, а – Настоящий. С большой буквы. Когда он рисовал ягоды… Правильно, птицы слетались и клевали холст. А потом – самого художника, потому что оставались голодными и оттого сердились. Однажды, то ли поздней осенью, то ли ранней зимой, когда стояла ужасная погода, у художника было плохое настроение. Чтобы развеселиться, он нарисовал у себя в доме приоткрытую дверь. За ней виднелся чудесный сад, над которым в безоблачном небе светило приветливое солнце. Почему не окно? Кто его знает. Наверное, художник хотел показать, что нарисованный мир приглашает любого – а кто же покидает дом через окно? И дверь, и пейзаж было не отличить от всамделишных. Художник смотрел на них, и ему становилось веселее. Гости художника тоже не могли оторвать глаз от необычной картины. И даже стремились в дверь выйти. Понятное дело, у них ничего не получалось, и только ушибы с шишками были результатами таких попыток. Чтобы уберечь своих гостей от синяков, художник нарисовал на двери табличку «Выхода нет». Но люди, когда хозяин дома не смотрел на них, старались сорвать табличку так, будто она упала сама: они думали, что художник нарочно не разрешает им гулять в саду, чтобы никто не нарушил его красоту. Пришлось художнику закрасить сад высоким кирпичным забором. Все успокоились – стена не привлекала никого, а сам художник знал, что за оградой прячется сад, и ему этого было достаточно. У художника не было жены. Конечно, он был знаком со многими красивыми женщинами. Иногда художник влюблялся в какую-нибудь из них и начинал писать ее портреты. Портреты получались почти волшебными: никто не сомневался, что на них была изображена именно эта женщина, но нарисованные лица были прекраснее настоящих. Так выходило оттого, что художник умел сделать видимой скрытую красоту. Женщины восхищались: они и не подозревали, что настолько пригожи. И, узнав о своей красоте, уходили к другим людям, более достойным их – богатым и солидным. А художник был бедным. Почему? Кто его знает. Может быть, хорошие кисти и краски стоили слишком дорого и отнимали все его деньги. А, может, бедность художников – это традиция, и Настоящий художник просто обязан быть беден По-Настоящему. Но друзья, знакомые и просто любители его картин донимали художника вопросом: «Почему ты не женишься?» Художник сначала отшучивался, потом стал огрызаться. Наконец, он вял кисти, палитру и нарисовал на стене своей комнаты женщину. Прекрасную, насколько хватило его воображения. Женщину нельзя было отличить от живой. «Это – моя жена», - стал представлять портрет своим гостям художник. Жена всем нравилась. Она знала свое место, никогда не перечила мужу и не намекала припозднившимся друзьям, что пора бы им расходиться восвояси. «Повезло ему с супругой», - говорили люди, а некоторые даже завидовали художнику. Однако шло время, и художнику снова начали досаждать вопросами: «Отчего у вас нет детей? Разве вы не хотите, чтобы по дому носились веселые ребятишки?» Художник уже не возмущался чужим любопытством и поучениями, а взялся за краски. В комнате появилась колыбель с младенцем. Это был, без сомнения, лучший ребенок в городе. Он не капризничал при посторонних, не требовал постоянного внимания родителей и не пачкал пеленки. Само собой, он не делал этого и после ухода гостей, но люди о том не догадывались. «Просто чудо!» - умилялись друзья и знакомые. «Вылитый папа!» - восклицали женщины. Время от времени художник подправлял свою семью кистью. Его жена меняла прически и наряды, а младенец рос. Когда ребенку пришел срок выбираться из пеленок, он оказался мальчиком. «Теперь вам нужна девочка!» - не отставали от художника окружающие. И девочка появилась на свет – крепенькая и розовенькая. Год следовал за годом. Дети взрослели быстро – как и положено детям, а жена сохраняла цветущий вид – что, право, удается не всякой женщине. У каждого из детей теперь была своя комната – художник прорисовал в стене по двери в смежные помещения. Сын завел собаку, не лаявшую без причины и не сыпавшую по жилищу шерсть, дочь – кошку, ладившую с псом и не дравшую когтями обоев. Художник помог жене с цветами и вывел новый сорт фиалок, цветших весь год. «Когда ждете внуков?» - не унимались постаревшие знакомые. Художник вздыхал и смешивал краски. Его семья была почти образцовой, ее ставили в пример, а если и обсуждали за глаза – то говорили только хорошее. Жена художника не бегала по соседкам, не сплетничала и не брала в долг. Сын не выбил ни единого стекла мячом, вырос вдумчивым молодым человеком и стал завидным женихом. Дочь была красавицей – вся в мать – и была скромницей. И – у всех троих было отменное здоровье. А художник понемногу стал сдавать. Он поседел, начал прихварывать чаще, чем в прежние годы. У него прибавилось морщин, зато стало меньше зубов. Он уже не соответствовал своей семье. И тогда художник нарисовал себя. Сначала – точь-в-точь такого, как он был в тот момент: чтобы никто не заметил подмены. Мало кто обращает внимания на постепенные изменения, и художник стал править свой портрет исподволь – сглаживал морщины, добавлял в шевелюру по темной пряди. Гости художника ничего не подозревали. Конечно, хозяин дома стал молчаливее, но за долгую жизнь художник успел сказать словами все, что хотел, и новых рассуждений от него никто не требовал. К тому же, всякому больше по нраву не выслушивать других, а рассказывать самому. Нарисованный художник умел слушать, не перебивая, как никто другой. Настоящий художник поселился в кладовке. Почему? Кто его знает. А, впрочем, что ему оставалось? Места больше не было: во всех комнатах – и взаправдашних, и нарисованных – теперь жили члены его семьи. Помолодевший художник занял студию – а как же иначе? Годы уже не шли – неслись наперегонки. И вот однажды к художнику пришла смерть. Она разминулась с хозяином – может быть, он был в эту минуту в ванной комнате, а может – и в темной крохотной кладовой. Вместо него она подошла к нарисованному человеку и сказала: «Пора». Тот не возразил – он ведь и говорить-то не умел. Смерть забрала его с собой и направилась дальше. А Настоящий художник вдруг очутился в пустоте. Когда человек умирает – его мир исчезает вместе с ним, а художник давно уже подарил свой мир нарисованному двойнику. Старый художник, потрясенный утерей, замер и провел без движения невесть сколько – ведь время сгинуло вместе со всем прочим. Но художник всегда остается художником, особенно если он – Настоящий. Художник задумчиво укусил себя за палец – больно, до крови. Выдрал прядку из бороды, придал волоскам нужную форму. Смочил самодельную кисточку в красном пигменте, примерился – и нанес первый мазок. (c) zh-an.livejournal.com Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 19 декабря 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 19 декабря - Международный день помощи бедным Повесть о том, как монах благодаря помощи Бисямона способствует появлению на свет золотого самородка и обретает опору в жизни (Из сборника "СТАРОДАВНИЕ ПОВЕСТИ") В стародавние времена в обители на горе Хиэй жил один монах. Был он превосходным знатоком Учения, а жил, при всем том, в величайшей бедности. Поскольку не оказалось у него сколько-то постоянных жертвователей, он не смог находиться на Горе и в конце концов спустился в столицу, приютившись в обители Уринъин. Родители у него умерли, так что позаботиться о нем было некому, и он, никакой не имея опоры в жизни, многие годы ходил в храм на горе Курама, чтобы помолиться о том Бисямону — подателю счастья. Как-то во втором десятидневье девятой луны совершил он паломничество в Курама. Когда он шел обратно и был уже невдалеке от моста Идзумо-дзи, наступили сумерки. А взял он с собой для сопровождения молоденького одного монаха, довольно жалкого с виду. Луна сияла ярко, поэтому он спешил поскорей вернуться к себе в обитель, но как раз когда подходил он к переулку, что к северу от Первого проспекта, с ним поравнялся юноша лет шестнадцати или семнадцати. Был он удивительно хорош собой, красоты прямо-таки безупречной. Одет он был небрежно, белая простая одежда перехвачена узкой опояской, чтоб не мешала ходьбе. Монах подумал: «Наверное, это какой-нибудь храмовый служка. Но я не вижу наставника-монаха, коему он сопутствует! Это странно!» А юноша подходит поближе и спрашивает: — Куда изволит следовать почтенный инок? Монах в ответ: — Иду в обитель Уринъин... И тут юноша говорит: — Возьмите меня с собой, прошу вас! Монах сказал: — Но ведь я не знаю, кто вы, достойный отрок! Так вдруг, ни с того ни с сего? Ума не приложу... А вы, в свой черед, куда путь держите? К своему ли наставнику, в дом ли ваших почтенных родителей? Вы просите взять вас с собой, и я охотно исполнил бы вашу просьбу, но, боюсь, пойдут всякие слухи, а это будет досадно. — Рассуждение ваше справедливо! — молвил юноша. — Но дело в том, что у меня произошла размолвка с неким монахом, которого знал я долгие годы, и вот уж десять дней, как я бреду неведомо куда. Что до моих родителей, то их не стало, когда я был еще младенцем. Ах, кабы кто-нибудь пожалел меня и взял с собою, пошел бы за ним куда угодно! — Сколь радостно слышать это! — ответствовал монах. — Что ж! Пускай потом говорят что хотят, а вряд ли сочтут поступок мой преступлением! Правда, у меня в монашеской келье, кроме этого никчемного служки, и нет никого! Не станете ли вы томиться тоской и скукой в подобном месте? Так они шли и беседовали друг с другом, меж тем чрезвычайная красота юноши совершенно покорила монаха: «Будь что будет! — решился он. — Возьму его с собою!» И он взошел в свою келью в обители Уринъин, сопутствуемый юношей. Он зажег светильник — и что же видит?! Кожа у юноши ослепительной белизны, пухлые щеки, милое прелестное лицо, да и все в нем так и дышало наивысшей утонченностью. Увидел это монах и почувствовал огромную радость. «Несомненно, этот юноша не из простого рода», — подумал он и спрашивает: — Кто был ваш почтенный батюшка, дозвольте мне узнать? Юноша ничего не ответил. Монах приготовил постель, против обычая тщательно, и уложил юношу спать. Потом он улегся рядом, они разговаривали о том о сем и неприметно уснули, а когда рассвело, монахи соседственных келий увидели юношу, изумились, и все в один голос возгласили ему хвалу. Монах же, отнюдь не желая, чтобы еще кто-то на него глядел, не отпускал юношу даже на галерею, один любовался им, и не было часа, когда бы он не помышлял о нем, но уж на следующий день, лишь только стемнело, он приблизился к юноше и повел себя с ним без недавней робости. И тут он — может, оттого, что вдруг заподозрил что-то неладное, — обращается к юноше с такими словами: — С тех пор как родился я в этом мире, я, кроме материнской груди, никогда не касался тела женщины, почему и не ведаю в точности, что это такое, но только — вот странность! — сдается мне, будто вы совсем не похожи на то, что предстает, когда находишься вблизи какого-нибудь отрока. Отчего это так? Отчего мое сердце так и тает, когда я около вас? Может быть, вы и вправду женщина? Скажите мне, если это так. Я ведь уж начал о вас заботиться, и я не оставлю вас даже на краткий миг! И все-таки мне все это очень странно, я ничего не в силах постичь! Юноша улыбнулся: — Допустим, я женщина. Разве это мешает нам быть в сердечной близости? Монах возразил: — Если я пришел сюда вместе с особой, которая является женщиной, я обязан помнить о том, что могут сказать люди! А что изволит помыслить обо мне сам господин Будда? Я трепещу! — Ну а что господин Будда?! Вот если бы вы совершили дурной поступок по собственной воле, ну тогда, разумеется... А кроме того, ведь люди видели, что вы пришли сюда вместе с храмовым служкой. И если даже я женщина, отчего бы вам не вести себя со мной так, словно я юноша? — говорила она, и в этом была забавная прелесть. Выслушав сию речь, монах понял, что перед ним действительно женщина, и он безмерно перепугался и крепко корил себя за опрометчивость. Да что было делать?! Он испытывал к ней теперь такую жалость, до того она стала ему мила, что не было сил отослать ее от себя. Правда, после всего услышанного он, сбираясь ко сну, отгородился от нее ворохом одежды, будто он к ней безучастен, но монах обычный был человек, и недолго спустя он оставил робость, открылся ей, и они соединились в сердечной близости. И вот что монах стал думать с той поры: «Пускай есть отроки — замечательные красавцы, а такого милого и желанного существа не сыщется больше на свете! Как видно, это было мне суждено в предыдущих рожденьях!» В таких мыслях он проводил свои дни, а монахи соседственных келий все толковали друг с другом: «Смотрите-ка! Бедняк бедняком, а сумел залучить к себе в служки такого прекрасного юношу!» Шло время, и вот однажды этот служка почувствовал себя не совсем обыкновенно и перестал принимать пищу. Монаху это показалось очень странным, а служка говорит: — Я понесла дитя под сердцем. Извольте об этом знать! Монах страшно смутился и восклицает: — Как же так?! Ведь я все это время говорил, что здесь вместе со мной храмовый служка! Беда-то какая! О, я несчастный! А когда родится дитя, что мне нужно делать? — Ничего, прошу вас! Будто бы ничего не случилось. Я не доставлю вам забот. Когда же все совершится, я прошу вас, ни единого звука! Все оставшееся время монах мучился всем сердцем от жалости к ней. Наконец урочный час подошел. Вид у служки был беспомощный и унылый. Он говорил о печальных вещах и то и дело плакал. Монах был также полон печали. Служка сказал: — Мне очень больно! Кажется, у меня вот-вот родится дитя. И тут монах в отчаянье поднял шум. — Умоляю вас не шуметь! Только отгородите для меня особенное место в келье, да настелите там поверх циновок тонкие верхние татами! Монах, как ему было сказано, разостлал за ширмами тонкие татами, и служка туда вошел. Спустя какое-то время роды, по всему судя, завершились, и монах отважился заглянуть вовнутрь. Он увидел дитя, завернутое в материнскую одежду, которую сняла с себя роженица, но самой роженицы нигде не было, она исчезла. Монаху это показалось странным, он приблизился и осторожно развернул сверток: младенца тоже не было, а лежал там некий камень величиной с большой спальный валик, который кладут в изголовье. Монаху было и страшно, и жутко, когда же он тем не менее поднес светильник к этому камню, от него полилось золотистое сиянье. Пригляделся он, а это золотой самородок! Служка больше не появлялся, но нередко потом его облик вставал перед монахом. И тогда монах с тоской и печалью вспоминал все, что с ним некогда случилось. Однако же завсегда думал при этом: «Господин Бисямон, пребывающий на горе Курама, устроил все это, желая помочь мне!» Монах распилил золотой самородок на дольки, время от времени продавал их и сильно разбогател. Может, с тех пор и пошла поговорка: «Не дитя, а чистое золото!» Историю эту передал один монах-ученик. Именно таковы чудеса, являемые милостью небесного царя Бисямонтэна — подателя богатства и счастья! Так рассказывают, а я вам поведал лишь то, что слышал от других. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 22 декабря 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ С 22 на 23 декабря - Тёмный праздник Новогодья Три сорванца деда-мороза Эстонская сказка Как-то весенним вечером в баньку бобыля зашел чужой человек и попросил: — Люди добрые, пустите путника переночевать. Я проделал немалый путь и смертельно устал. Бобыль спросил: — Сколько же ты прошел и из каких ты краев? Прохожий ответил: — Я пришел из северных краев, а сам я сын деда-мороза. Ты наверное видел, как иногда по вечерам в небе светится северное сияние? — Видеть-то видел, как можно не заметить северного сияния! Так, значит, на твоем Севере его и устраивают? — Правильно, хозяин, именно там его и устраивают. — А куда же ты теперь направляешься? — Да пока еще точно не знаю, — сказал гость. — Вышло, что я упустил подходящее время — ведь весна нынче ранняя, везде уже тепло — и у вас тут да и в наших краях, потому-то я и не успел закончить все свои дела. Теперь приходится спешить. Ну, так как же все-таки? Пустишь переночевать? — Еще никогда не бывало, чтобы я отказал путнику в ночлеге, — сказал бобыль, пригласил путника к себе и предложил лечь спать на печке. Путник вежливо поблагодарил хозяина и залез на горячую печку, а старый бобыль улегся в каморке. Утром, когда хозяин вышел в баньку, там было настолько холодно, что в углах белел иней, а с потолка свисали длинные сосульки. Бобыль сразу озяб, по телу побежали мурашки, а зубы застучали от холода. Он быстро вернулся в каморку, надел овчинный жилет и шубу, обул шерстяные носки и валенки и, потихоньку от старухи, выпил стакан перцовой настойки — только после этого ему удалось согреться. Возвратясь в избу, хозяин изумился, увидя, что путник сбросил с себя даже тонкую рубашку и сидел совершенно голый на ледяной глыбе, которая под ним образовалась. Наш бобыль вообще-то был не из робкого десятка, но тут он принялся громко кричать: — Послушай, приятель, вставай-ка поскорее и оденься потеплее! Глянь-ка, за ночь так похолодало, что в избе все трещит от мороза. За дверь я еще не успел выглянуть, но, думаю, там должна быть лютая стужа. Путник сердито нахмурил брови. — Не болтай ерунду, дяденька! У меня до сих пор голова трещит от жары, которую ты мне здесь на печке устроил. Всю ночь ворочался с бока на бок, только под утро кое-как уснул. На кой (Слово удалено системой) ты свою печку так сильно топишь, что она у тебя прямо раскаленная? — Не смейся над старшими! — рассердился бобыль. — В волчьем логове и то теплее, чем сейчас в моем жилье! Путник натянул через голову рубашку и захохотал так оглушительно, словно громадные голубоватые льдины с треском налетели друг на друга. — Иди ты со своей болтовней о волчьем логове! Здесь прекрасно можно жить и без рубашки, а вот по-настоящему выспаться в такой духоте и впрямь невозможно. Говоря это, путник оделся, слез с печки, уселся за стол и с аппетитом принялся за лепешки и молоко. А бобыль тем временем вышел во двор и остолбенел от ужаса: за ночь от мороза все кругом потускнело и поблекло, листья на деревьях завяли и свернулись, всходы на клочке его земли почернели, словно обуглились, и толстый слой инея покрывал землю. Бобыль понуро побрел домой и решил поговорить с гостем о случившемся, спросить его совета. Но путника уже и след простыл. О нем напоминали только оставшиеся на столе заиндевелые лепешки и замерзшие капли молока. — Гм-гм, исчез как вор, даже доброго слова не сказал за ночлег, за хлеб-соль, — сердито проворчал бобыль. — (Слово удалено системой) бы побрал эту молодежь. Они и понятия не имеют о вежливости или о том, что за доброе дело следует «спасибо» сказать! Прошло несколько недель. И вот как-то вечером в дверь баньки снова постучали, только на этот раз так сильно, что потолочные балки заскрипели. — Кто это там ломится в мое жилище? — громко спросил бобыль. Но голос, отвечавший ему из-за двери, был еще громче. И этот громкий голос загрохотал, как скалы во время обвала: — Открывай, хозяин! Я пришел издалека и так устал, что шагу ступить не могу — к тому же несколько бессонных ночей меня совсем доконали. — Ну, а тебе от меня что надо? Здесь не корчма и не постоялый двор, мы и так живем, как селедки в бочке! — проговорил бобыль. — Ну, ничего, хороших баранов в хлев много помещается. К тому же я маленького роста и человек нетребовательный — главное, чтобы крыша над головой была, а то под открытым небом полная луна покоя не дает! — ответил прохожий. Бобыль впустил позднего гостя в избу, предложил присесть, спросил: — Из каких ты краев будешь? Путник махнул рукой, весело засмеялся и сказал: — По правде говоря, не из дальних и не из ближних. Я средний сын хозяина Севера. Оттуда, где светится северное сияние. Тебе, небось, не раз приходилось его видеть. — Как же, приходилось, еще бы не приходилось видеть, как северное сияние небо освещает! Может, ты брат того мужика, который недавно у меня ночевал, как раз когда ночной заморозок нас всех разорил? — спросил бобыль. — Это верно. Мой младший брат и впрямь несколько недель тому назад пошел на работу, возможно, что именно он у тебя и побывал. — А куда ты путь держишь? — спросил хозяин. — Я еще и сам точно не знаю. Весна была теплая, ничего по-настоящему не удалось сделать, да ведь сам знаешь, как говорится: что сегодня не доделал, завтра все придется сделать. Я тебе сказал, что устал как собака. Отвечай, прошу, пустишь ли меня переночевать? — Пущу, пущу! Куда же тебе идти, когда на улице густой туман и сильный ветер. Хозяин пригласил гостя в избу и велел ложиться спать на печке, а сам вместе со своими старенькими родителями и с детьми отправился спать в каморку. Когда хозяин утром вошел в баньку, там было так холодно, что бревна в стенах потрескались от мороза. Вода в кадке замерзла до дна. Лед образовался во всех углах, голубоватым льдом до самой трубы была полна даже печь. Хозяин очень испугался. Он решил, что его гость в этой стуже обязательно должен был замерзнуть. Он сильно разволновался и громко крикнул: — Приятель, эй, приятель! — В чем дело, дяденька, ведь уж давно наступило утро и я уже не сплю, — ответил с печки хриплый, знакомый со вчерашнего вечера голос. И гость принялся браниться, кряхтя и отдуваясь после каждого слова. — Что у тебя тут за житье-бытье, прямо зло берет! Удивительно, что у меня еще душа в теле — эта жара совсем меня доконала. Всю ночь ворочался с боку на бок и пот с меня тек градом, только с минуту и удалось вздремнуть. Какого черта ты так раскаляешь свою избенку, хозяин? Хозяин рассердился. — Ага, по доброте душевной ты его пусти переночевать, а он еще издевается над тобой. Изба уже давно толком не топлена — где мне взять денег, чтобы дров купить! Мать-отец ворчат, что я, мол, хочу их до смерти простудить, а он тут не стыдится над моей бедностью насмехаться. Гость снова засмеялся. — Ну, не сердись, дядя! Выходит, где мне жарко, там тебе холодно, а когда тебе тепло, я потом истекаю. При этих словах гость слез с печки, поставил на стол котомку с хлебом, уселся, поел досыта хлеба и ржаных лепешек, запивая их кислой сметаной и снятым молоком. Угостил и хозяина, а затем встал и сказал: — Спасибо за ночлег. Правда, у тебя здесь жарко, как в настоящей бане, и от твоего пара у меня едва кожа не потрескалась, ну, да ладно — расстанемся друзьями. Сказал, крепко пожал хозяину руку и, крупно шагая, исчез в березовой роще за холмом. — Ну, этот парень был немного иной, чем тот, первый. Не поскупился на доброе слово, — пробормотал хозяин и взялся за свои дела. Пришла зима, выпал снег. И однажды светлой морозной ночью снова постучали в дверь баньки — постучали так сильно, что сковорода на очаге подпрыгнула и у единственного стула отскочили ножки. — Что за разбойник тут безобразничает? — спросил хозяин, и голос его прозвучал свирепо. Но хотя он говорил очень громко, все же голос ответившего ему был в десять раз громче. И этот зычный голос проговорил сквозь смех: — Не сердись, папаша, на бедного путника! Устал я, спать хочу, оттого и терпенье потерял. Не позволишь ли ты переночевать где-нибудь на чердаке? — Одурел ты, что ли? На дворе бревна трескаются от мороза, а ты вздумал спать на чердаке. У нас в избе, правда, тесновато, но ты входи, входи к нам. — Нет, спасибо, уж в баню я ни за что не пойду. На дворе сейчас так привольно и уютно, небо — что твой бархат, воздух — шелк. Хозяин задумался и, наконец, спросил: — Из каких ты краев? — С Севера, с Севера. Я самый старший сын деда-мороза. Мы из тех краев, где полыхает северное сияние. — А-а, — протянул хозяин. — С твоими братьями я уже знаком. Младший за ночлег даже «спасибо» не сказал, средний отломил кусочек лепешки, да при этом она так замерзла, что только к Иванову дню оттаяла и то после того, как я ее три недели над очагом грел. А куда же ты путь держишь? — Путешествую — приходится следить, достаточно ли прочные мосты наведены на морях-озерах, на топях-болотах. Сам знаешь, какие теперь зимы, ручьи и ключи не замерзают невесть до каких пор. — Это верно, нынешние зимы ничего не стоят! — кивнул хозяин. — Ну, если уж ты пришел с таким добрым намерением, то ночуй у меня где захочешь. И будь добр, не упусти из виду мосты на наших болотах. Вот уже несколько лет через эти топи-трясины не пробраться ни на вырубку, ни на покос ни одному пешему, не говоря уже о телегах. — Буду иметь в виду, дяденька, не беспокойся, — ответил из-за двери зычный голос. Старший сын деда-мороза улегся на сеновале, а хозяин забрался на печь, чтобы погреться, и приготовился ко сну. Утром бобыль проснулся. Он продрог до того, что кости ломило от холода, и согрелся только тогда, когда не менее часа со всех ног побегал вокруг дома, взад и вперед по большой дороге. Когда, наконец, зубы перестали стучать от холода, полез он по лестнице, заглянул на сеновал — и не поверил своим глазам: гость, раздетый догола, храпел, лежа на сене, а вокруг него все было покрыто инеем, да таким толстым слоем, словно это было ворсистое одеяло, от одного взгляда на которое мурашки бежали по телу. Услышав скрип лестничных перекладин, гость проснулся, сел и сказал, зевая: — Ах, так это ты, дяденька! Прости, что я тут без штанов сплю. Но мне уже давно не приходилось так удобно и приятно отдыхать, как этой ночью у тебя в гостях. Хозяин опять очень озяб, он подул на руки и стал переступать с ноги на ногу. И едва шевеля закоченевшими губами, с трудом пробормотал: — Н-но-о, неужели ты здесь не продрог? — Иди ты, чудак-человек, разве ж это холод? Ты бы посмотрел когда-нибудь на моего отца, самого деда-мороза, когда он работает. Дунет раз — и олень замерзает на бегу! Дунет второй — целое стадо мгновенно превращается в ледяные глыбы и каждое животное застывает в таком положении, в каком его настигла стужа. Только вот стареет мой родитель, стареет! Зиму напролет рыскает без дела по тундре и Ледовитому океану и играет, как мальчишка, а летом отправляется на Северный полюс и сидит на нем, как ворон на перевернутой бочке. И только к началу новой зимы топает обратно к дому. Старший сын деда-мороза тут же у дверки чердака, свесив ноги и болтая ими, поел досыта, закинул за спину котомку, поблагодарил за ночлег и собрался в путь. Но в воротах он, словно что-то вспомнив, остановился и весело сказал: — Вот, голова садовая! Чуть было не ушел, не оставив тебе ничего на память в знак благодарности, чуть было не уподобился моим младшим братьям! — Он снял котомку, отыскал на дне два мешочка, протянул их хозяину и добавил: — Пусть эти забавные штуки послужат тебе вознаграждением за твое замерзшее поле и за то, что ты меня и моих братьев так радушно принял под свой кров. В клетчатом мешочке — тепло, в полосатом — холод. Когда захочешь — немного приоткрой нужный мешочек. Но если ты его совсем откроешь, то напустишь такого холода или такой жары, что только держись. Сказал и исчез в березовой роще. Хозяину не терпелось испытать могущество и силу двух мешочков. Он вошел в избу и чуть-чуть приоткрыл клетчатый мешочек. И в ту же минуту весь дом наполнился таким приятным теплом, что он скинул с себя теплый жилет, сняли теплые кофты его отец и мать и даже дети. С того времени жизнь бедняка-бобыля стала гораздо лучше, чем была раньше. Клочок его земли — как и у всякого бобыля — был в низине, у самого болота, и весной и осенью поле губили заморозки. Теперь же он стал властителем любых заморозков: каждый вечер, захватив с собой клетчатый мешочек, он обходил свое поле и выпускал из него столько тепла, что хлеба у него прекрасно росли и вызревали, независимо от погоды. Видя это, его соседи изумленно таращили глаза. Но когда бедняк как-то устроил на своем поле не бывало раннюю весну, наиболее завистливые соседи просто заохали и заскрежетали зубами. В конце концов вся округа стала интересоваться, почему на поле бобыля снег тает раньше, чем на других полях, и почему у него всегда так тепло. Сам ли бобыль проболтался или его родители не сумели удержать язык за зубами — кто знает, — однако вся эта история стала известна: так, мол, и так, у бобыля есть волшебный мешок, с помощью которого он сам делает на своем поле погоду. О волшебном, излучающем тепло мешке наконец прослышал и местный барин, на земле которого стояла избенка бобыля. И этот жадный барин тотчас позвал к себе бобыля и спросил: — Правду ли говорят в народе, что у тебя есть такой чудесный мешочек, который позволяет тебе без божьей помощи устанавливать теплую погоду? Хозяин не стал скрывать правду, поклонился и ответил: — Есть, добрый барин, есть. — Так! Земли едва хватает, чтобы на ней лягушка могла как следует потянуться, а завел себе такую помещичью утварь! Моим полям нужен такой мешок, а вовсе не твоим. Завтра же пришлю к тебе слугу, отдашь ему мешок, мне самому неохота тратить время на такие пустяки. Но бобыль и не думал отдавать свой драгоценный мешочек. На следующий день, когда барский слуга явился к нему, он встретил его такой жарой, что у того от бороды и усов паленым запахло. Тогда сам барин примчался в карете и еще издали, привстав, прокричал: — Ах, ты вот какие шутки задумал надо мной шутить? Опалил усы у моего лучшего слуги! Убирайся из избенки, это мое имущество! — Уйду, уйду, барин-батюшка, — ответил бобыль. Но сам и не думал уходить из своей баньки, а только забежал в каморку. Забежал в каморку, снял с крючка полосатый мешочек с холодом, пробрался на цыпочках за угол и выпустил на барина такую лютую стужу, что у того слюна во рту превратилась в кусок льда и барин так и остался с открытым ртом. Барин прямо оцепенел от страха и стегнул лошадь. Стегнул лошадь и, так и не закрыв рта, исчез в облаке пыли, поднятой каретой. И больше он ни разу не отважился угрожать жителям бобыльей избенки: бог, мол, их знает, как они тебя встретят — опалят ли зноем или заморозят. А бобыль на своем клочке земли, на краю болота, до самой смерти устраивал подходящую погоду. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 24 декабря 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 25 декабря – Рождество Христово по григорианскому календарю (Католическое Рождество) С. Топелиус Звездоглазка Снег искрился, северное сияние сверкало, и ясные звезды блистали в небе. Был рождественский вечер. Лопарь погонял оленя далеко в горах, а следом за ним ехала на олене его жена. Лопарь ехал довольный, он то и дело оборачивался и глядел на жену, которая сидела в небольших лапландских санях, ведь олень не может везти сразу двоих. Лопарка держала на коленях маленького ребёнка. Держать младенца, запелёнатого в толстую оленью шкуру, и править ей было несподручно. Когда они миновали перевал и начали спускаться с горы, то увидели волков. Это была большая стая в сорок или пятьдесят волков, какие нередко встречаются в Лапландии. Волкам не удалось отведать оленины, и они, воя от голода, тут же бросились догонять лопаря с женой. Завидев волков, олени в обеих упряжках пустились во всю прыть, они ринулись под гору с такой бешеной скоростью, что сани подбрасывало вверх, заносило в стороны, кружило вокруг сугробов. Лопарю и лопарке это было не впервой, они крепко держались за сани, хотя ни слышать, ни видеть ничего не могли; и в этой неразберихе случилось так, что лопарка уронила ребёнка на снег. Напрасно она кричала и старалась удержать оленя, - олень знал, что волки настигают его, он лишь прял ушами и бежал ещё быстрее, так что кости у него трещали, как трещат орехи, когда их колют. И вскоре и олени, и сани укатили далеко от того места. Младенец лежал в снежном сугробе, закутанный в оленью шкуру, и смотрел на звезды. Волки вмиг оказались возле него, а он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, мог лишь только глядеть на них. Он не плакал, а только лежал не двигаясь и смотрел. В невинных глазах младенца скрыта удивительная сила. Голодные хищники остановились и не посмели его тронуть. Они постояли немного неподвижно, глядя на ребёнка, словно онемев от изумления, потом помчались изо всех сил по оленьему следу продолжать охоту. Ребёнок лежал один в огромной дикой глухомани. Он смотрел на звезды, а звезды смотрели на пего, и огромные, бесчисленные, прекрасные далёкие солнца, сияющие в ночном небе, казалось, сжалились над беззащитным земным младенцем, лежавшим на снегу, они так долго смотрели на него и он так долго смотрел на них, что в глазах у ребёнка застыл звёздный свет. Дитя непременно замёрзло бы насмерть, но в это время по этой снежной пустыне ехал человек. Был это финский новосёл из прихода Энаре. Он возвращался из норвежского города Вадсё, вёз соль и муку к празднику; увидев младенца, он взял его к себе в сани. Новосёл приехал домой под утро, когда в приходской церкви звонили к заутрене. Он внёс малютку в тёплую горницу и протянул его жене. - Вот тебе рождественский подарок, - сказал он, стряхивая иней со своих тёмных волос. И тут он рассказал ей, как нашёл младенца. Жена взяла ребёнка, развернула его и дала ему тёплого молока. - Бог послал нам тебя, несчастное дитя, - сказала она. - Подумать только, как ты смотришь на меня! Раз у тебя нет ни отца, ни матери, Симон Сорса будет тебе отцом, а я матерью, будешь нашей доченькой. Тебя, верно, уже окрестили. - Навряд ли, - отвечал новосёл Симон Сорса. - Лопарям далеко ехать до церкви и до пастора, они дожидаются, покуда не наберётся сразу несколько ребятишек. Они сами везут детей к священнику, берут его за руку и, когда он их окрестит, говорят: «Аминь». Ведь сейчас как раз рождественская заутреня, самое время снести младенца в церковь да окрестить. Жена решила, что это разумный совет, и так найдёныша, а это была девочка, окрестили и нарекли её Элисабет в честь приёмной матери. Благословляя младенца, пастор подивился тому, что глаза Элисабет светились, как звезды, и он добродушно пошутил: - Тебя надо бы назвать Звездоглазкой, а не Элисабет. Жена новосёла подумала, что это не по-христиански, и сказала о том мужу. Но Симон Сорса был согласен с пастором и счёл, что то, другое, имя подходит девочке не хуже первого. - Что ты ещё вздумал! - рассердилась жена. - Нечего давать ребёнку колдовские прозвища, ведь девочка - лопарка, а лопари умеют колдовать. Погляди-ка, у Симму, у Пальте и Матте глаза серые, а у неё - чернущие, коли хочешь дать ей прозвище, зови её Черноглазкой. Симон не хотел огорчать жену и сделал вид, что забыл это прозвище, но соседи услыхали про слова пастора, и с того дня стали называть найдёныша Симона Сорсы Звездоглазкой. Девочка росла вместе с тремя назваными братьями. Мальчишки были сильные и неуклюжие, а она - хрупкая, тоненькая. Как почти что у всех лопарят, волосы у неё были тёмные, а глаза чёрные; только лопарята иной раз бывают вспыльчивые и своенравные, а Звездоглазка была всегда спокойная, незлобивая и молчаливая. Четверо ребятишек жили дружно, хотя мальчишки иногда в шутку таскали друг друга за волосы. Новосёл и его жена любили одинаково всех четверых, все шло ладно, родные отец и мать Звездоглазки не разыскивали её. Откуда лопарю и лопарке было знать, что девочка жива? Они думали, что волки съели их малое дитя. Звездоглазке пошёл ещё только третий годик, когда приёмная мать стала замечать за ней что-то неладное. В глазах у ребёнка была такая сила, против которой никто не мог устоять. Когда братья дразнили её, она никогда не спорила с ними и не защищалась. Но стоило ей взглянуть на них, как они делали все, чтобы угодить ей. Чёрный кот с горящими, словно огоньки, глазами не смел глядеть на неё, лохматый Кетту, дворовый пёс, переставал лаять и рычать, как только Звездоглазка бросала на него взгляд. Названой матери казалось, что глаза девочки сверкали в темноте, а однажды, когда в горах бушевала буря, Звездоглазка вышла на крыльцо, и через несколько минут ветер утих, видно, это Звездоглазка усмирила его. Как ни любила жена новосёла девочку, такие дела ей были не по душе. - Перестань глядеть на меня, - нетерпеливо говорила она иной раз малышке. - Никак ты думаешь, что можешь видеть меня насквозь! Звездоглазка огорчалась и опускала глаза; она понимала лишь, что огорчила свою добрую матушку. Тогда названая мать ласково хлопала её по щеке и говорила: - Не плачь, Лисулиль , ведь ты не виновата, что родилась лопаркой! Однажды, когда Звездоглазке было три года, жена новосёла сидела за прялкой и думала о своём муже, который был в отъезде. Ей вдруг вспомнилось, что лошадь у него потеряла подкову с левой задней ноги. Звездоглазка сидела верхом на скамье, будто бы на лошади, и погоняла её; и тут она возьми и скажи своей скамье-лошадке: - Матушка думает о том, что ты потеряла копыто с левой задней ноги. Жена новосёла перестала прясть и с удивлением спросила: - А ты откуда знаешь? - Лисулиль видела это. Приёмной матери стало не по себе, но она сделала вид, будто ничего не заметила, но впредь решила приглядывать за малышкой повнимательнее. Несколько дней спустя заночевал в доме чужой человек, а наутро хозяйка хватилась - нет золотого кольца, лежавшего до того на столе. В краже заподозрили чужого, обыскали его одежду, но ничего не нашли. Тут проснулась Звездоглазка, она глянула удивлённо на чужого и сказала: - А кольцо у него во рту. Так оно и было, человека прогнали, а хозяйка все ещё делала вид, будто ничего не заметила. Немного погодя Пальте заболел корью, пришёл пастор поглядеть, что с ним, ведь пастор был сведущ в лекарском искусстве. У матери в кладовке было два лосося, и она подумала про себя: «Который из двух дать пастору - маленький или большой? Пожалуй, хватит с него и маленького». Звездоглазка сидела в углу и держала на коленях щётку, понарошке это была у неё не щётка, а больной сынок. Потом она взяла метлу, метёлка была у неё пастором. - Какого лосося дать тебе, маленького или большого? - спросила она метлу. - Пожалуй, хватит с тебя маленького. Её слова услыхала названая мать, каждое слово впивалось ей в сердце, словно иголка. Когда пастор ушёл, она, не в силах долее сдерживать гнев, сказала Звездоглазке: - Вижу я, ты никак не выбросишь колдовство из головы, лопарка! Больше ты не станешь пялить на меня свои ведьмины глаза, будешь жить в подполе, выходить оттуда будешь раз в день к обеду с завязанными глазами, нечего тебе глядеть на людей, покуда не перестанешь колдовать. Жестоко поступила жена новосёла с бедной малышкой, которая никому худого не сделала, но она была суеверная, как и многие в округе, и твёрдо верила в то, что лопари умеют колдовать. И потому она заперла Звездоглазку в тёмный подпол, но дала ей тёплую одежду, еду и постель, чтобы девочка не голодала и не холодала. У Звездоглазки было все, кроме свободы, любви, людей рядом с нею и дневного света. Симон был в отъезде, а Звездоглазка сидела в подполе. Было ей там не весело, но и не очень скучно. У Звездоглазки была в подполе своя компания. Там было старое бревно, разбитый кувшин, полено, колышек и бутылка без горлышка. Она придумала, что бревно - это отец, кувшин - мать, а полено, колышек и бутылка - названые братья; и все они, кроме бревна, жили в пустой бочке. И каждый в бочке занимался своим делом. Звездоглазка пела им песни, а мыши и крысы слушали их. У Лису, жены новосёла, была соседка по имени Мурра. За день до Рождества сидели они вдвоём в горнице и толковали про колдовское искусство лопарей. Мать вязала рукавицы, Симму играл с медными монетками, Пальте толок разбитый кирпич, а Матте повязал коту шнурок на лапу. И тут они услышали, как Звездоглазка поёт, убаюкивая полено: Рукавички вяжет мать, Радуются детки, Симму хочет посчитать Звонкие монетки, Пальте крошит кирпичи, Кот мурлычет на печи. Лунный свет в окошке. Спи, усни, мой крошка. - О чем эта лопарская девчонка поёт в подполе? - спросила Мурра. - Она убаюкивает свои игрушки в бочке, - отвечала Лису. - Но ведь она видит сквозь пол, что мы делаем. Неужто, сидя в тёмном подполе, она видит, как светит луна? - Навряд ли! - воскликнула Лису. - Наказание мне с этой девчонкой, ни дать ни взять - маленькая колдунья. - Я знаю, что надо делать, - сказала злая Мурра. - Повяжи ей на глаза семь шерстяных платков и положи семь половиков на крышку подпола, тогда она ничего не увидит. - Попробую, - отвечала Лису. Она спустилась в подпол, завязала маленькие звёздочки-глаза семью шерстяными платками, а после положила семь половиков на крышку подпола. Вскоре стало совсем темно, засветились звезды, и северное сияние зажгло на вечернем небе две красные дуги. И снова они услышали песню Звездоглазки: Ни мороза, ни пурги, Вечер тих и светел, И две красные дуги над горою светят. Звезды льют свой тихий свет, Ярче звёзд на свете нет. Звезды смотрят на меня, Эти звезды мне родня. - Нет, ты только послушай, - сказала Мурра, - сейчас она видит северное сияние и звезды! Таких маленьких чертовок мне ещё не доводилось встречать. - Быть того не может, - отвечала хозяйка, - я спущусь в погреб. Она откинула семь половиков, спустилась вниз и, убедившись в том, что на глазах у Звездоглазки семь шерстяных платков, спросила: - Ты видишь звезды? - Да, их так много, так много, - отвечала Звездоглазка. - Вокруг так ясно и светло, скоро наступит праздник! Хозяйка вылезла из подпола и рассказала обо всем Мурре. А Мурра ответила: - Теперь остаётся только вырыть в подполе яму глубиной в семь метров, положить в неё это чёртово отродье и засыпать её песком. Это уж точно поможет. - Нет, - сказала Лису, - этого я не стану делать. Мне жаль её, да к тому же боюсь, что муж мой огорчится, когда узнает, что с ней сталось. - Тогда отдай мне девчонку, я отвезу её назад в Лапландию. - Обещай, что не сделаешь ей худого? - Что я могу ей сделать? - отвечала Мурра. - Отвезу её туда, откуда её взяли. Получив согласие хозяйки, Мурра завернула девочку в старую оленью шкуру и повезла её в горы. Там она положила девочку на снег и уехала. - Я сделала то, что обещала. Раз её нашли в снежном сугробе, я и положила её на снег, - сказала она. Звездоглазка лежала в снежном сугробе, закутанная в оленью шкуру, и смотрела на звезды. Как и три года назад, стояла рождественская ночь, и тысячи прекрасных, ясных, огромных, далёких солнц, сиявших на небе, сжалились над невинным младенцем. Они светили в глаза, заглядывали в её сердце и не нашли там ничего, кроме доброты. И тут её детские глаза засияли ещё ярче и удивительнее, она обрела дар видеть ещё зорче, далеко-далеко, дальше звёзд, проникать в мириады миров Вселенной. А ночь была тихая и ясная, полная торжественного безмолвия. Лишь северное сияние рассеивало искры в небе, оно сияло радугой над головой Звездоглазки. Ранним утром, когда ребятишки ещё спали в горнице, новосёл воротился домой. Стряхнув иней со своих тёмных волос, он обнял жену и спросил про ребятишек. Жена рассказала, что Пальте хворал корью, но уже выздоровел, что Симу и Матте здоровенькие и толстенькие, как пшеничные булочки. - А как поживает Звездоглазка? - спросил новосёл. - Хорошо, - испуганно отвечала жена, почувствовав угрызения совести. - Мы должны беречь Звездоглазку, - продолжал он. - Нынче ночью я заснул в санях и видел сон, будто звезда упала ко мне на меховое одеяло и говорит: «Возьми меня и береги хорошенько, я принесу счастье твоему дому». А когда я протянул руку, чтобы взять её, она исчезла. Я проснулся и подумал, что нам везло все эти три года, с тех пор как мы взяли это чужое дитя. Прежде не было нам ни в чем везения, мучили нас болезни и бедность: то мороз погубит урожай, то медведь задерёт коров, то волки утащат овец. А нынче ниспослана нам судьбой благодать за то, что мы призрели невинного младенца. От этих слов у жены защемило сердце, но она не посмела сказать мужу правду. Тут проснулись сыновья, отец обнял их и порадовался, что они такие здоровенькие и сильные. Покачав их на коленях, он спросил: - А где Звездоглазка? Симу ответил: - Матушка заперла её в подполе. А Пальте сказал: - Матушка повязала ей. на глаза семь платков и постелила на крышку подпола семь половиков. А Матте добавил: - Матушка отдала её Мурре, а Мурра увезла её в горы. Услыхав это, муж покраснел от гнева, а жена побелела как полотно и не нашла ничего сказать, кроме как: - Она ведь лопарское дитя, а все лопари - колдуны. Муж ничего не ответил. Хоть сильно и устал он, но тут же пошёл в конюшню и снова запряг лошадь в сани. Потом он подъехал к дому Мурры, заставил её сесть к нему в сани и велел показать место, где она оставила девочку. Они поднялись в горы, остановили лошадь и пошли на лыжах по засыпанному снегом ущелью. Подойдя к сугробу, на котором Мурра оставила дитя, они увидели на нем небольшую вмятину, а поодаль - лыжный след на снегу, но Звездоглазку они не нашли, она исчезла, они долго искали её и наконец повернули назад. Симон шёл на лыжах впереди, а Мурра позади, чуть поодаль. Вдруг раздался крик; новосёл, съезжавший вниз с горы, обернулся и увидал, что стая голодных лапландских волков рвала Мурру на части. Однако помочь он ей не мог, гора была слишком крута, пока он спускался вниз, волки её уже съели. Опечаленный вернулся он домой, как раз когда колокола звонили к заутрене. Жена новосёла горько во всем раскаялась. Когда утром она пошла в хлев задать овцам корму, то увидела, что там побывали волки и не оставили ни одной овцы. - Это только начало расплаты за содеянное нами зло, - сказал хозяин. - Теперь нам остаётся лишь горько каяться. Никто так и не узнал, куда пропала Звездоглазка. Ведь рядом с сугробом, в котором она лежала, был лыжный след, может, какой-нибудь путник забрёл в эту глухомань, нашёл дитя и взял его с собой. Остаётся думать, что так оно и было, только никто не ведал, кто был тот путник и куда он увёз Звездоглазку, где она обрела свой новый дом; хочется надеяться, что ей там живётся лучше, что она принесла счастье этому дому и по-прежнему видит то, чего не видят остальные. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 29 декабря 2018 П. Бажов Голубая змейка Росли в нашем заводе два парнишечка, по близкому соседству: Ланко Пужанко да Лейко Шапочка. Кто и за что им такие прозвания придумал, это сказать не умею. Меж собой эти ребята дружно жили. Под стать подобрались. Умишком вровень, силенкой вровень, ростом и годами тоже. И в житье большой различки не было. У Ланка отец рудобоем был, у Лейка на золотых песках горевал, а матери, известно, по хозяйству мытарились. Ребятам нечем было друг перед дружкой погордиться. Одно у них не сходилось. Ланко свое прозвище за обиду считал, а Лейку лестно казалось, что его этак ласково зовут - Шапочка. Не раз у матери припрашивал: - Ты бы, мамонька, сшила мне новую шапку! Слышишь, - люди меня Шапочкой зовут, а у меня тятин малахай, да и тот старый. Дружбе ребячьей это не мешало. Лейко первый в драку лез, коли кто обзовет Ланка Пужанком. - Какой он тебе Пужанко? Кого испугался? Так вот и росли парнишечки рядком да ладком. Рассорки, понятно, случались, да ненадолго. Промигаться не успеют, опять вместе. И то у ребят вровень пришлось, что оба последними в семьях росли. Повольготнее таким-то. С малыми не водиться. От снегу до снегу домой только поесть да поспать прибегут. Мало ли в ту пору у ребят всякого дела: в бабки поиграть, в городки, шариком, порыбачить тоже, покупаться, за ягодами, за грибами сбегать, все горочки облазить, пенечки на одной ноге обскакать. Утянутся из дома с утра - ищи их! Только этих ребят не больно искали. Как вечером прибегут домой, так на них поварчивали: - Пришел наше шатало! Корми-ко его! Зимой по-другому приходилось. Зима, известно, всякому зверю хвост подожмет и людей не обойдет. Ланка с Лейком зима по избам загоняла. Одежонка, видишь, слабая, обувка жиденькая, - недалеко в них ускочишь. Только и хватало тепла из избы в избу перебежать. Чтоб большим под руку не подвертываться, забьются оба на полати да там и посиживают Двоим-то все-таки веселее. Когда и поиграют, когда про лето вспоминают, когда просто слушают, о чем большие говорят. Вот раз сидя.т этак-то, а к Лейковой сестре Марьюшке подружки набежали. Время к Новому году подвигалось, а по девичьему обряду в ту пору про женихов ворожат. Девчонки и затеяли такую ворожбу. Ребятам любопытно поглядеть, да разве подступишься. Близко не пускают, а Марьюшка по-свойски еще подзатыльников надавала. - Уходи на свое место! Она, видишь, эта Марьюшка, из сердитеньких была. Который год в невестах, а женихов не было. Девушка будто и вовсе хорошая, да маленько косоротенька. Изъян вроде и невелик, а парни все же браковали ее из-за этого. Ну, она и сердилась. Забились ребята на полати, пыхтят да помалкивают, а девчонкам весело. Золу сеют, муку по столешнице раскатывают, угли перекидывают, в воде брызгаются. Перемазались все, с визгом хохочут одна над другой, только Марьюшке невесело. Она, видно, изверилась во всякой ворожбе, говорит: - Пустяк это. Одна забава. Одна подружка на это и скажи: - По-доброму-то ворожить боязно. - А как? - спрашивает Марьюшка. Подружка и рассказала: - От бабушки слыхала, - самое правильное гадание будет такое. Надо вечером, как все уснут, свой гребешок на ниточке повесить на поветях, а на другой день, когда еще никто не пробудится, снять этот гребешок, - тут все и увидишь. Все любопытствуют - как? А девчонка объясняет: - Коли в гребешке волос окажется - в тот год замуж выйдешь. Не окажется волоса - нет твоей судьбы. И про то догадаться можно, какой волосом муж будет. Ланко с Лейком приметили этот разговор и то смекнули, что Марьюшка непременно так ворожить станет. А оба в обиде на нее за подзатыльники-то. Ребята и сговорились: - Подожди! Мы тебе припомним! Ланко в тот вечер домой ночевать не пошел, у Лейка на полатях остался. Лежат, будто похрапывают, а сами друг дружку кулачонками в бока подтыкают: гляди, не усни! Как большие все уснули, ребята слышат - Марьюшка в сенки вышла. Ребята за ней и углядели, как она на повети залезала и в котором месте там возилась. Углядели и поскорее в избу. За ними следом Марьюшка прибежала. Дрожит, зубами чакает. То ли ей холодно, то ли боязно. Потом легла, поежилась маленько и, слышно стало, - уснула. Ребятам того и надо. Слезли с полатей, оделись, как пришлось, и тихонько вышли из избы. Что делать, об этом они уж сговорились. У Лейка, видишь, мерин был, не то чалый, не то бурый, звали его Голубко. Ребята и придумали этого мерина Марьюшкиным гребешком вычесать. На поветях-то ночью боязно, только ребята один перед другим храбрятся. Нашли на поветях гребешок, начесали с Голубка шерсти и гребешок на место повесили. После этого в избу пробрались и крепко-накрепко заснули. Пробудились позднехонько. Из больших в избе одна Лейкова мать была - у печки топталась. Пока ребята спали, тут вот что случилось. Марьюшка утром поднялась раньше всех и достала свой гребешок. Видит - волосу много. Обрадовалась - жених кудрявый будет. Побежала к подружкам похвастаться. Те глядят - что-то не вовсе ладно. Дивятся, какой волос-то чудной. Ни у одного знакомого парня такого не видывали. Потом одна разглядела в гребешке силышко от конского хвоста. Подружки и давай хохотать над Марьюшкой. - У тебя, - говорят, - женихом-то Голубко оказался. Марьюшке это за большую обиду, она разругалась с подружками, а те, знай, хохочут. Кличку ей объявили: Голубкова невеста. Прибежала Марьюшка домой, жалуется матери - вот какое горе приключилось, а ребята помнят вчерашние подзатыльники и с полатей поддразнивают: - Голубкова невеста, Голубкова невеста! Марьюшка тут вовсе разревелась, а мать смекнула, чьих это рук дело, закричала на ребят: - Что вы, бесстыдники, наделали! Без того у нас девку женихи обходят, а вы ее на смех поставили. Ребята поняли - вовсе не ладно вышло, давай перекоряться: - Это ты придумал! - Нет, ты! Марьюшка из этих перекоров тоже поняла, что ребята ей такую штуку подстроили, кричит им: - Чтоб вам самим голубая змейка привиделась! Тут опять на Марьюшку мать напустилась: - Замолчи, дура! Разве можно такое говорить? На весь дом беду накличешь! Марьюшка в ответ на это свое говорит: - Мне что до этого! Не глядела бы на белый свет! Хлопнула дверью, выбежала в ограду и давай там снеговой лопатой Голубка гонять, будто он в чем провинился. Мать вышла, сперва пристрожила девку, потом в избу увела, уговаривать стала. Ребята видят - не до них тут, утянулись к Ланку. Забились там на полати и посиживают смирнехонько. Жалко им Марьюшку, а чем теперь поможешь? И голубая змейка в головенках застряла. Шепотом спрашивают один у другого: - Лейко, ты не слыхал про голубую змейку? - Нет, а ты? - Тоже не слыхивал. Шептали, шептали, решили у больших спросить, когда дело маленько призамнется. Так и сделали. Как Марьюшкина обида позабылась, ребята и давай разузнавать про голубую змейку. Кого ни спросят, те отмахиваются - не знаю, да еще грозятся: - Возьму вот прут да отвожу обоих! Забудете о таком спрашивать! Ребятам от этого еще любопытнее стало: что за змейка такая, про которую и спрашивать нельзя? Нашли-таки случай. По праздничному делу у Ланка отец пришел домой порядком выпивши и сел у избушки на завалинке. А ребята знали, что он в такое время поговорить больно охоч. Ланко и подкатился: - Тятя, ты видал голубую змейку? Отец, хотя сильно выпивши был, даже отшатнулся, потрезвел и заклятье сделал: - Чур, чур, чур! Не слушай, наша избушка-хороминка! Не тут слово сказано! Пристрожил ребят, чтоб напредки такого не говорили, а сам все-таки выпивши, поговорить-то ему охота. Посидел так, помолчал, потом и говорит: - Пойдемте на бережок. Там свободнее про всякое сказывать. Пришли на бережок, закурил Ланков отец трубку, оглянулся на все стороны и говорит: - Так и быть, скажу вам, а то еще беды наделаете своими разговорами. Вот слушайте! Есть в наших краях маленькая голубенькая змейка. Ростом не больше четверти, и до того легонькая, будто в ней вовсе никакого весу нет. По траве идет, так ни одна былинка не погнется. Змейка эта не ползает, как другие, а свернется колечком, головенку выставит, а хвостиком упирается и подскакивает, да так бойко, что не догонишь ее. Когда она этак-то бежит, вправо от нее золотая струя сыплется, а влево черная-пречерная. Одному увидеть голубую змейку прямое счастье: наверняка верховое золото окажется, где золотая струя прошла. И много его. Поверху большими кусками лежит. Только оно тоже с подводом. Если лишку захватишь да хоть капельку сбросишь, все в простой камень повернется. Второй раз тоже не придешь, потому место сразу забудешь. Ну, а когда змейка двоим-троим либо целой артелке покажется, тогда вовсе черная беда. Все перессорятся и такими ненавистниками друг дружке станут, что до смертоубийства дело дойдет. У меня отец на каторгу ушел из-за этой голубой змейки. Сидели как-то артелью и разговаривали, а она и покажись. Тут у них и пошла неразбериха. Двоих насмерть в драке убили, остальных пятерых на каторгу угнали. И золота никакого не оказалось. Потому вот про голубую змейку и не говорят: боятся, как бы она не показалась при двоих либо троих. А показаться она везде может: в лесу и в поле, в избе и на улице. Да еще сказывают, будто голубая змейка иной раз человеком прикидывается, только узнать ее все-таки можно. Как идет, так даже на самом мелком песке следов не оставляет. Трава и та под ней не гнется. Это первая примета, а вторая такая: из правого рукава золотая струя бежит, из левого - черная пыль сыплется. Наговорил этак-то Ланков отец и наказывает ребятам: - Смотрите, никому об этом не говорите и вдвоем про голубую змейку вовсе даже не поминайте. Когда в одиночку случится быть и кругом людей не видно, тогда хоть криком кричи. - А как ее звать? - спрашивают ребята. - Этого, - отвечает, - не знаю. А если бы знал, тоже бы не сказал, потому опасное это дело. На том разговор и кончился. Ланков отец еще раз настрого наказал ребятам помалкивать и вдвоем про голубую змейку даже не поминать. Ребята сперва сторожились, один другому напоминал: - Ты гляди, про эту штуку не говори и не думай, как со мной вместе. В одиночку надо. Только как быть, когда Лейко с Ланком всегда вместе и голубая змейка ни у того, ни у другого с ума не идет? Время к теплу подвинулось. Ручейки побежали. Первая весенняя забава около живой воды повозиться: лодочки пускать, запруды строить, меленки водой крутить. Улица, по которой ребята жили, крутиком к пруду спускалась. Весенние ручейки тут скоро сбежали, а ребята в эту игру не наигрались. Что делать? Они взяли по лопатке да и побежали за завод. Там, дескать, из лесу еще долго ручейки бежать будут, на любом поиграть можно. Так оно и было. Выбрали ребята подходящее место и давай запруду делать, да поспорили, кто лучше умеет. Решили на деле проверить: каждому в одиночку плотинку сделать. Вот и разошлись по ручью-то. Лейко пониже, Ланко повыше шагов, поди, на полсотни. Сперва перекликались: - У меня, смотри-ко! - А у меня! Хоть завод строй! Ну, все-таки работа. Оба крепко занялись, помалкивают, стараются, как лучше сделать. У Лейка привычка была что-нибудь припевать за работой. Он и подбирает разные слова, чтобы всклад вышло: Эй-ка, эй-ка, Голубая змейка! Объявись, покажись! Колеском покрутись! Только пропел, видит - на него с горки голубенькое колеско катится. До того легонькое, что сухие былинки и те под ним не сгибаются. Как ближе подкатилось, Лейко разглядел: это змейка колечком свернулась, головенку вперед уставила да на хвостике и подскакивает. От змейки в одну сторону золотые искры летят, в другую черные струйки брызжут. Глядит на это Лейко, а Ланко ему кричит: - Лейко, гляди-ко, вон она - голубая змейка! Оказалось, что Ланко это же самое видел, только змейка к нему из-под горки поднималась. Как Ланко закричал, так голубая змейка и потерялась куда-то. Сбежались ребята, рассказывают друг другу, хвалятся: - Я и глазки разглядел! - А я хвостик видел. Она им упрется и подскочит. - Думаешь, я не видел? Из колечка-то чуть высунулся. Лейко, как он все-таки поживее был, подбежал к своему прудику за лопаткой. - Сейчас, - кричит, - золота добудем! Прибежал с лопаткой и только хотел ковырнуть землю с той стороны, где золотая струя прошла, Ланко на него налетел: - Что ты делаешь! Загубишь себя! Тут, поди-ко черная беда рассыпана! Подбежал к Лейку и давай его отталкивать. Тот свое кричит, упирается. Ну, и раздрались ребята. Ланку с горки сподручнее, он и оттолкал Лейка подальше, а сам кричит: - Не допущу в том месте рыться! Себя загубишь. Надо с другой стороны. Тут опять Лейко набросился: - Никогда этого не будет! Загинешь там. Сам видел, как в ту сторону черная пыль сыпалась. Так вот и дрались. Один другого остерегает, а сами тумаки дают. До реву дрались. Потом разбираться стали, да и поняли, в чем штука: видели змейку с разных сторон, потому правая с левой и не сходятся. Подивились ребята. - Как она нам головы закружила! Обоим навстречу показалась. Насмеялась над нами, до драки довела, а к месту и не подступишься. В другой раз, не прогневайся, не позовем. Умеем, а не позовем! Решили так, а сами только о том и думают, чтобы еще раз поглядеть на голубую змейку. У каждого на уме и то было: не попытать ли в одиночку. Ну, боязно, да и перед дружком как-то нескладно. Недели две, а то и больше все-таки о голубой змейке не разговаривали. Лейко начал: - А что, если нам еще раз голубую змейку позвать? Только чтоб с одной стороны глядеть. Ланко добавил: - И чтоб не драться, а сперва разобрать, нет ли тут обмана какого! Сговорились так, захватили из дома по кусочку хлеба да по лопатке и пошли на старое место. Весна в том году дружная стояла. Прошлогоднюю ветошь всю зеленой травой закрыло. Весенние ручейки давно пересохли. Цветов много появилось. Пришли ребята к старым своим запрудам, остановились у Лейкиной и начали припевать: Эй-ка, эй-ка, Голубая змейка! Объявись, покажись! Колеском покрутись! Стоят, конечно, плечо в плечо, как уговорились. Оба босиком по теплому времени. Не успели кончить припевку, от Ланковой запруды показалась голубая змейка. По молодой-то траве скоренько поскакивает. Направо от нее густое облачко золотой искры, налево - такое же густое - черной пыли. Катит змейка прямо на ребят. Они уже разбегаться хотели, да Лейко смекнул, ухватил Ланка за пояс, поставил перед собой и шепчет: - Негоже на черной стороне оставаться! Змейка все же их перехитрила, - меж ног у ребят прокатила. У каждого одна штанина золоченой оказалась, другая как дегтем вымазана. Ребята этого не заметили, смотрят, что дальше будет. Голубая змейка докатила до большого пня и тут куда-то подевалась. Подбежали, видят: пень с одной стороны золотой стал, а с другой черным-чернехонек и тоже твердый как камень. Около пня дорожка из камней: направо желтые, налево черные. Ребята, конечно, не знали вескости золотых камней. Ланко сгоряча ухватил один и чует - ой, тяжело, не донести такой, а бросить боится. Помнит, что отец говорил: сбросишь хоть капельку, все в простой камень перекинется. Он и кричит Лейку: - Поменьше выбирай, поменьше! Этот тяжелый! Лейко послушался, взял поменьше, а он тоже тяжелым показался. Тут он понял, что у Ланка камень вовсе не под силу, и говорит: - Брось, а то надорвешься! Ланко отвечает: - Если брошу, все в простой камень обернется. - Брось, говорю! - кричит Лейко, а Ланко упирается: нельзя. Ну, опять дракой кончилось. Подрались, наревелись, подошли еще раз посмотреть на пенек да на каменную дорожку, а ничего не оказалось. Пень как пень, а никаких камней, ни золотых, ни простых, вовсе нет. Ребята и судят: - Обман один эта змейка. Никогда больше думать о ней не будем. Пришли домой, там им за штаны попало. Матери отмутузили того и другого, а сами дивятся: - Как-то им пособит и вымазаться на один лад! Одна штанина в глине, другая - в дегтю! Ухитриться тоже надо! Ребята после этого вовсе на голубую змейку сердились: - Не будем о ней говорить! И слово свое твердо держали! Ни разу с той поры у них и разговору о голубой змейке не было. Даже в то место, где ее видели, ходить перестали. Раз ребята ходили за ягодами. Набрали по полной корзиночке, вышли на покосное место и сели тут отдохнуть. Сидят в густой траве, разговаривают, у кого больше набрано да у кого ягода крупнее. Ни тот, ни другой о голубой змейке и не подумал. Только видят - прямо к ним через покосную лужайку идет женщина. Ребята сперва этого в примету не взяли. Мало ли женщин в лесу в эту пору: кто за ягодами, кто по покосным делам. Одно показалось им непривычным: идет, как плывет, совсем легко. Поближе подходить стала, ребята разглядели - ни один цветок, ни одна травинка под ней не согнутся. И то углядели, что с правой стороны от нее золотое облачко колышется, а с левой - черное. Ребята и уговорились: - Отвернемся. Не будем смотреть! А то опять до драки доведет. Так и сделали. Повернулись спинами к женщине, сидят и глаза зажмурили. Вдруг их подняло. Открыли глаза, видят - сидят на том же месте, только примятая трава поднялась, а кругом два широких обруча, один золотой, другой чернокаменный. Видно, женщина обошла их кругом да из рукавов и насыпала. Ребята кинулись бежать, да золотой обруч не пускает: как перешагивать - он поднимется, и поднырнуть тоже не дает. Женщина смеется: -Из моих кругов никто не выйдет, если сама не уберу. Тут Лейко с Ланком взмолились: - Тетенька, мы тебя не звали. - А я, - отвечает, - сама пришла поглядеть на охотников добыть золото без работы. Ребята просят: - Отпусти, тетенька, мы больше не будем. И без того два раза подрались из-за тебя! - Не всякая, - говорит, - драка человеку в покор, за иную и наградить можно. Вы по-хорошему дрались. Не из-за корысти либо жадности, а друг дружку охраняли. Недаром золотым обручем от черной беды вас отгородила. Хочу еще испытать. Насыпала из правого рукава золотого песку, из левого черной пыли, смешала на ладони, и стала у нее плитка черно-золотого камня. Женщина эту плитку прочертила ногтем, и она распалась на две ровнешенькие половинки. Женщина подала половинки ребятам и говорит: - Коли который хорошее другому задумает, у того плиточка золотой станет, коли пустяк - выйдет бросовый камешок. У ребят давно на совести лежало, что они Марьюшку сильно обидели. Она хоть с той поры ничего им не говаривала, а ребята видели: стала она вовсе невеселая. Теперь ребята про это и вспомнили, и каждый пожелал: - Хоть бы поскорее прозвище Голубкова невеста забылось и вышла бы Марьюшка замуж! Пожелали так, и плиточки у обоих стали золотые. Женщина улыбнулась: - Хорошо подумали. Вот вам за это награда. И подает им по маленькому кожаному кошельку с ременной завязкой. - Тут, - говорит, - золотой песок. Если большие станут спрашивать, где взяли, скажите прямо: "Голубая змейка дала, да больше ходить за этим не велела". Не посмеют дальше разузнавать. Поставила женщина обручи на ребро, облокотилась на золотой правой рукой, на черный - левой и покатила по покосной лужайке. Ребята глядят - не женщина это, а голубая змейка, и обручи в пыль перешли. Правый - в золотую, левый - в черную. Постояли ребята, запрятали свои золотые плиточки да кошелечки по карманам и пошли домой. Только Ланко промолвил: - Не жирно все-таки отвалила нам золотого песку. Лейко на это и говорит: - Столько, видно, заслужили. Дорогой Лейко чует - сильно потяжелело у него в кармане. Еле вытащил свой кошелек,- до того он вырос. Спрашивает у Ланка: - У тебя тоже кошелек вырос? - Нет, - отвечает, - такой же, как был. Лейку неловко показалось перед дружком, что песку у них не поровну, он и говорит: - Давай отсыплю тебе. - Ну что ж, - отвечает, - отсыпь, если не жалко. Сели ребята близ дороги, развязали свои кошельки, хотели выровнять, да не вышло. Возьмет Лейко из своего кошелька горсточку золотого песка, а он в черную пыль перекинется. Ланко тогда и говорит: - Может, все-то опять обман. Взял шепотку из своего кошелька. Песок как песок, настоящий золотой. Высыпал щепотку Лейку в кошелек - перемены не вышло. Тогда Ланко и понял: обделила его голубая змейка за то, что пожадничал на даровщину. Сказал об этом Лейку, и кошелек на глазах стал прибывать. Домой пришли оба с полнехонькими кошельками, отдали свой песок и золотые плиточки семейным и рассказали, как голубая змейка велела. Все, понятно, радуются, а у Лейка в доме еще новость: к Марьюшке приехали сваты из другого села. Марьюшка веселехонька бегает, и рот у нее в полной исправе. От радости, то ли? Жених верно какой-то чубарый волосом, а парень веселый, к ребятам ласковый. Скоренько с ним сдружились. Голубую змейку с той поры ребята никогда не вызывали. Поняли, что она сама наградой прикатит, если заслужишь, и оба удачливы в своих делах были. Видно, помнила их змейка и черный свой обруч от них золотым отделяла. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 31 декабря 2018 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ С наступающим Новым годом! Голявкин Виктор Владимирович Как я встречал новый год Новый год в двенадцать часов приходил, а я в это время всегда уже спал. Прошло столько Новых годов! А я ни одного не видел. И мама и тётя Вера встречали его, а я спал. Я всегда засыпал перед Новым годом. А просыпался утром, и мама мне дарила подарки и говорила: «Ну вот, Новый год!» Но я-то знал, что он ночью был. А сейчас его нету. Я спрашивал маму: — Ты его встретила? Мама мне говорила: — Встретила. — И ты его видела? Мама смеялась. — Конечно, видела! — И папа видел, и тётя Вера? Так мне обидно было! Я представлял себе Новый год в большой шапке-ушанке и в валенках. Как на новогодней открытке. В двенадцать часов он стучится в дверь. И его все встречают. Все обнимаются с ним, хлопают по плечу Новый год и говорят: «Наконец-то приехал!» Он вытаскивает из мешка подарки, всё дарит, кому что надо, и говорит: «Я спешу. Меня ждут в других квартирах». Все провожают его до угла, потом возвращаются и идут спать. Вот так представлял я себе Новый год. Как старался я не заснуть в Новый год! И каждый раз засыпал где попало. А просыпался всегда в кровати. И рядом были подарки. Мой брат раньше меня встретил Новый год. Несмотря на то, что он младше меня. Он вот что сделал. Чтоб не заснуть, он залез под стол. Сначала он там, конечно, заснул, а когда все сели за стол, стало шумно. И он моментально проснулся. И вы знаете, что он сказал мне? Он мне сказал: — Его не было. — Как так не было?! — сказал я. — Очень просто. — А ты там не спал под столом? — спросил я. — Вот ещё! — говорит Котька. — Бой часов был, это верно. А Нового года не было. Как только все стали кричать: «С Новым годом!» — я вылез. — Кого же тогда вы встречали? — Новый год, — говорит Котька. — Как же так вы его встречали? Разве так в жизни бывает? Если ты, например, меня встречаешь, то ты видишь, что ты меня встречаешь. А то как же ты меня встречаешь, если ты меня не встречаешь? — Сам увидишь, — говорит Котька. — На будущий год увидишь. Никакого там Нового года не будет. Бой часов будет. А Нового года не будет. — Наверно, ты спал под столом, — говорю, — и сквозь сон слышал бой часов. А Нового года не видел. — Я не спал, — говорит Котька. — Значит, спал, — говорю, — раз не видел. — Ты сам спал, — говорит Котька. — Я-то спал, — говорю, — но ты тоже спал. Только я спал в кровати, а ты — под столом. Лучше бы ты уж спал в кровати. — Я не спал, — говорит Котька. — Почему же тогда ты его не видел? — Его не было, — говорит Котька. — Ты просто спал, — говорю, — вот и всё! На этом наш спор закончился. Он обиделся и ушёл. И хотя он на меня обиделся, всё равно я думал, что он там спал и не видел Нового года с подарками. Вот так я себе представлял Новый год, когда был совсем ещё маленький. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 3 января 2019 Эльсе Бесков Как троллиха стирала королю белье Перевод: Н. Белякова Неуютно стало троллям в Большом лесу. Люди всё сильнее досаждали им. Когда папа тролль был молодым, на семь миль вокруг не было ни одного человеческого жилья, а теперь на краю леса вырастал один дом за другим, новоселы без устали рубили лес и очищали землю под пашню. Люди вконец осмелели и подходили все ближе к владениям троллей. Стук топора, дым угольных ям, запах жареной свинины и кофе сердили папу-тролля до боли в печенке. Правда, мама-троллиха про себя думала, что пахнет вовсе не дурно, но каждый раз, когда папа-тролль говорил про этот запах, она с возмущением восклицала: "Тви вале!", но в темноте частенько подкрадывалась к домам подышать вкусным запахом и поглядеть в маленькие оконца: что там делают люди. К тому же для троллей настала голодная пора. В доброе старое время в лесу было не перечесть волков, и медведей, и лисиц, и в троллиной горе каждый день угощались окороком из медвежатины, котлетами из волчатины, супом из лисьих хвостов. Теперь же звери в лесу повывелись. Хитрые людишки понаставляли капканы да ловушки. Когда мама-троллиха намедни подкралась к ближайшей овчарне поглядеть, нельзя ли тут запастись чем-нибудь к завтраку, то сама застряла в ловушке, которую люди называют "лисьими ножницами", и чуть не осталась без хвоста! Не мудрено, что звери подались отсюда - кому такое придется по вкусу! Если бы у людей не было собак, то еще можно было бы терпеть, ведь тогда папа-тролль мог бы без труда подобраться к вкусным овечкам, а попробуй тут подберись, когда презлющие псы лают, рычат, хватают тебя за пятки и кусают за хвост! Нет, этого стерпеть было никак нельзя! И тролли потихоньку стали подаваться на север. В конце концов в большой горе остался лишь папа-тролль со своей старухой и сынком, да и они не ушли лишь потому, что папа сильно ушиб спину. Мол, неужто он не может остаться в своей собственной горе, где его семья прожила три тысячи лет! Стоило его старухе завести речь о том, что пора уходить, он так свирепел, аж искры от шерсти летели. С годами тролль становился все злее и упрямее, под конец он вовсе не выходил из горы, и старухе с мальчонкой пришлось самим добывать еду где придется. А однажды случилось неслыханное: люди начали взрывать гору папы-тролля. Один парень, что жег дрова на уголь неподалеку от Большой горы, решил, что в горе есть медная руда; он позвал других парней, и они принялись сверлить гору. Когда прогремел первый взрыв, папа-тролль до того разъярился, что сам разорвался на мелкие кусочки, которые тут же превратились в кучу камней и хвороста. Остались мама-троллиха и ее сын одинокими и без крова, ведь в горной пещере они остаться не могли, раз люди задумали взрывать ее. - Пойдем-ка, матушка, в дальние дремучие леса, - предложил сын. Но троллиха и слышать о том не желала. У нее были свои задумки, давно она затаила мечту, да не смела и намекнуть о ней папе-троллю. Чем больше она принюхивалась к аппетитному запаху кофе и аромату вкусной свинины, чем дольше глядела в окна домов, тем сильнее одолевало ее желание жить так же, как люди. И постепенно в ее троллином мозгу созрел план. В полумиле от Большой горы, на берегу лесного озера, стояла заброшенная избушка. Уже шесть лет там никто не жил, с тех пор как умер старик, ее хозяин. Туда троллиха и решила перебраться с Друлле. Мол, они хорошенько подвяжут хвосты и наденут человеческую одежду. А такой одежды у нее скопилась целая куча - слоняясь в темноте возле домов, она таскала ее потихоньку у людей. А самое приятное, что она теперь станет варить кофе и жарить вкусную свинину, ну точно как люди. Но сперва им придется раздобыть блестящие кругляшки, которые люди называют деньгами, и как это сделать, троллиха знала. В двух милях к северу от хутора Каменистая Горушка жила женщина, которая зарабатывала на себя и детей, стирая людям белье. Троллиха часами глядела украдкой в окно поварни, где эта женщина стирала, и теперь ей было точно известно, как это делается. Она видела также, как женщина с хутора получала за стирку такие вот кругляшки, а после посылала детей в лавку обменять их на кофе, муку и свинину. Глаза у троллихи были зоркие! Она и в лавку заглядывала - подглядела, как там нужно себя вести. В большом троллином котле стирать будет куда как удобно, а если насыпать в него щепотку троллиного порошка, белье станет белее снега - трудиться не надо. Недаром она родилась троллихой. Ах как славно они заживут, теперь им не придется больше сидеть в троллиной горе да грызть тощую заячью лапу! Сын троллихи не привык думать обо всем сразу. Планы матери до того удивили его, что он обхватил голову обеими лапами, не зная, что делать. Но под конец желание есть жареную свинину победило и отогнало прочь все сомнения. И под вечер троллиха с сыном вышли из своей горы. Они надели троллиный котел на шест, чтобы было сподручнее нести его, взвалили на спину узлы с прочими пожитками и отправились к избушке на берегу озера, чтобы зажить, как настоящие люди. На другой день, в сумерках, кто-то постучал в кухонное окно на пасторском дворе, и на порог ступила старая, страшная на вид женщина. Платок она надвинула до самых бровей, а руки спрятала под передник. Она остано-вилась у дверей и поклонилась. - Я бедная женщина, - жалобно сказала она, - живу с сыном в лесной избушке, кормиться нам нечем. Не дадите ли мне, милостивая госпожа, белье постирать? Случилось, что на пасторском дворе как раз в эту пору была уйма хлопот - ждали гостей издалека, надо было в доме прибраться, варить пиво, жарить и печь, и пасторша просто не знала, как управиться с большой стиркой на этой неделе. Тут же порешили, что бедная женщина, которой нужно заработать, постирает белье с пасторской усадьбы и что пасторша сама назначит плату, когда получит белье и поглядит, хорошо ли оно постирано и не порвано ли. Тут троллиха, ног под собой не чуя от радости, воротилась домой, а на следующее утро, покуда еще не рассвело, привезла с сыном на пасторскую усадьбу выстиранное белье на старой тележке, которую они нашли в сарае возле дома старика. Благодаря троллиному порошку стирка удалась на славу, и пасторша сильно удивилась, получив так быстро все свое белье, белоснежное и сухое. Такая прачка была просто находкой! И как дешево брала за стирку! Хозяйка сама назначила цену - старуха не умела считать, и была, как видно, до смерти рада любым деньгам. Пасторша рассказала о такой выгодной прачке ленсманше, купчихе и хозяйкам богатых крестьянских домов, и скоро у троллихи от заказов отбою не было. Веселые денечки настали для троллей. Кофейник стоял на огне целыми днями, а на сковороде шипела свинина. Да и утруждаться троллихе сильно не приходилось. Надо было лишь налить воды в котел, бросить в нее порошок да развести огонь. Стоило только положить белье в котел, как оно тут же становилось белее снега, его сразу отжимали и вешали на просушку. Троллихе даже полоскать его не приходилось! Если погода не годилась для сушки, троллиха махала разок-другой своим троллиным передником, что остался у нее с добрых старых времен среди немногих прочих вещиц, и откуда ни возьмись поднимался теплый ветер, и через несколько часов белье становилось сухим. Они так разбогатели, что обзавелись лошадью и телегой - возить белье, и Друлле купил себе зеленый галстук в красную крапинку. Случилось так, что король повелел построить дворец в лесу, чтобы слабая здоровьем королева дышала прекрасным лесным воздухом, и, как настало лето, королева поселилась в нем с крошкой принцессой, которой было всего несколько месяцев от роду. В один прекрасный день пасторшу навестила гофмейстерша, и хозяйка завела речь о старухе с сыном, мол, они безобразны видом, нелюдимы и до смешного боятся собак, но стирают быстро и до того хорошо и дешево, что теперь дома затевать стирку вовсе ни к чему. Гофмейстершу слова пасторши сильно заинтересовали, ведь она вела все хозяйство короля, для чего ей на весь год выдавали деньги, и ей, ясное дело, хотелось сэкономить из них как можно больше для себя. И когда пасторша уверила ее, что этой удивительной прачке можно доверить самое лучшее, самое тонкое белье, что она его не порвет и не испортит, гофмейстерша милостиво заявила, что и она согласна дать бедной женщине заработать. Можно представить себе, до чего удивились тролли, когда им велели явиться во дворец. Молодой тролль вовсе не обрадовался, ведь он боялся королевских охотничьих собак, но делать было нечего, он надел новый галстук в крапинку, надвинул шапку поглубже на черные космы и поехал во дворец в своей дребезжащей телеге, а после благополучно, без всяких приключений, воротился домой с королевским бельем. Когда троллиха увидела прехорошенькие маленькие платьица принцессы, она чуть не помешалась от восторга. Никогда прежде она не видела таких премиленьких крошечных шелковых пеленочек, таких малюсеньких вышитых распашонок и рубашечек! Она долго стояла, повесив одежду маленькой принцессы на свой длинный крючковатый палец, а после кликнула сына, чтобы он пришел полюбоваться, но сын в таких вещах мало разбирался. - Послушай-ка, Друлле, такую крошечную одежду и твоему малышу надо будет носить, ну, когда ты женишься, - сказала троллиха, толкнув сына в бок. - Тви, - воскликнул с горькой иронией сын, - такая одежда как раз для троллят! - Неужто ты собираешься искать невесту троллиной породы, - завопила троллиха. - ведь мы теперь почти настоящие люди. Нет, у тебя будет красивая жена с золотыми волосами, и дети у вас народятся светловолосые и кудрявые! Баю-бай, баю-бай, - проскрипела старуха, баюкая принцессино белье, словно малое дитя. - Ах, не выдумывайте, матушка, - сердито прошипел молодой тролль и пнул лапой бочку с водой, - кто это захочет взять меня в мужья? Но раз троллиха задумала что-то, это крепко засело у нее в голове, и она припрятала несколько маленьких платьев принцессы в свой сундук. - Ты им отведи глаза-то, как только они станут считать белье, - велела она сыну, когда он собрался везти назад королевское белье, - ведь хоть немного троллиной смекалки у тебя, поди, еще осталось. И молодому троллю пришлось повторить заклинание, которое он должен был пробормотать, когда гофмейстерша станет считать белье. И все шло благополучно. Каждую неделю сын троллихи ездил за грязным бельем во дворец, и каждый раз его мать припрятывала что-нибудь из крошечной одежды принцессы, но, когда выстиранное белье возвращали, гофмейстерша ничего не замечала. Так прошло несколько недель, но вот няня принцессы заявила гофмейстерше, что дорогие маленькие платьица принцессы стали каким-то странным образом пропадать. Видно, их воровал кто-то из дворцовой прислуги, ведь прачки возвращали все в полном порядке. Подозрение пало на Ингу, совсем молоденькую сиротку, которая чинила белье принцессы, пришивала пуговицы и ленты на крошечную одежду. Как она ни уверяла, что ничего не брала, все было напрасно. Никто, кроме нее, одеждой принцессы не занимался, и когда в ее комнате нашли несколько рубашечек принцессы, которые Инга взяла починить, сочли, что она точно виновата, и девушку с позором выгнали из дворца. В полном отчаянии побрела девушка по дороге. Она шла куда глаза глядят, лишь бы подальше уйти от дворца и от этих людей, которые считали ее воровкой. Под конец, поздним вечером, пришла она к лесному озеру, где стоял домишко троллей. Она подошла к берегу наклонилась над зеркальной водной гладью. Как хотелось ей нырнуть в глубокую прохладную прозрачную воду и никогда больше не видеть людей! Тут она почувствовала, что кто-то тянет ее за юбку, она обернулась и увидела безобразную старуху в черном платке. Старуха широко улыбалась, и глаза ее глядели ласково на испуганную девушку. - Незачем тебе здесь стоять на холоде поздним вечером, - сказала она скрипучим голосом, - пошли ко мне в дом, там тебе будет уютно и тепло! Хотя девушка побаивалась этой старухи, она все же пошла за ней - как-никак приятно, что кто-то тебя ласково зовет к себе домой. Когда она вошла в дом и увидела парнишку с черными космами, то поняла, что это всего лишь прачка из леса, и перестала бояться. Когда старуха предложила Инге остаться у них и помогать понемножку по хозяйству, та с благодарностью согласилась - ведь больше идти ей было некуда. По правде говоря, старуха с сыном казались ей странными, но ведь они жили в такой глухомани и, видно, одичали, не видя людей, - решила она. Они были так добры к ней. Когда Инга хотела помочь старухе стирать, та ей не позволила, мол, руки у девушки слишком нежны и белы для такой работы. Пусть лучше готовит еду, такую, как варят в деревне, и они будут рады и довольны. И девушка стала варить кашу, крутую и размазню, пекла блины и булки, а старуха с сыном ели, не нарадовались. Инга, как могла, принарядила дом, прибрала в своей маленькой горнице и в кухне, где спали старуха и ее сын, так что у них и в самом деле стало уютнее. Лишь только старуха увидала тоненькую и светловолосую девушку возле блестящего, гладкого, словно зеркало, озера, так сразу решила, что это как раз подходящая невеста ее сыну, и сказала ему об этом. Молодой тролль и слушать ее не хотел, но чем дольше он глядел на Ингу, тем больше желал, чтобы слова матери сбылись. Целыми часами мог он сидеть в углу кухни и смотреть, как она хлопочет по хозяйству. Инге становилось не по себе, когда его черные глазки безотрывно следили за ней. Ей казалось, что он похож на безобразного пса, который привык к пинкам и скучает по ласке, но Инге было бы легче приласкать собаку, чем быть приветливой с этим парнем, к которому испытывала лишь отвращение, сама не зная почему. А он изо всех сил старался угодить ей. Не успеет она захотеть чего-либо, как он тут же кидается исполнять ее желание. Ей это даже было в тягость. Гуляя однажды по лесу, она задумалась над тем, что означают странные ужимки и подмигивания старухи. "Тяжко будет мне жить у них, долго я не выдержу, - решила она, - но куда мне податься?" И тут нежданно-негаданно повстречался ей на лесной тропинке молодой королевский охотник. Раньше, когда она сидела и шила во дворцовом саду, он заговаривал с ней так весело и обходительно, а теперь, верно, думает, что она воровка. Она отвела взгляд в сторону и свернула на другую тропинку. Но юноша нагнал ее. - Здравствуй, фрекен Инга, - сказал он, - я давно ищу тебя, чтобы сказать, что я никогда не верил в то, в чем тебя винили. Она остановилась, поглядела на него, и на глазах у нее выступили слезы. Стало быть, нашелся все же хоть один-то человек, который верил в ее невиновность. - Пойдем со мной, - продолжал он, - я отведу тебя к своей матушке, а через несколько лет, когда я стану на ноги, мы с тобой поженимся! Но Инга покачала головой. - Твоя мать не захочет такую невестку, - сказала она, - ведь я осрамлю тебя, коли ты женишься на мне. Но все же спасибо, что ты веришь в мою честность! Молодой охотник хотел удержать ее, просил, чтобы она хотя бы сказала, где живет, но Инга никак не согласилась. - Не ходи за мной, - сказала она и быстро исчезла в лесу. Молодой тролль, по привычке следивший за девушкой, спрятался поодаль за камнем и подслушал ее разговор с молодым охотником. Сильно опечаленный, побрел он назад к своему дому. Тем временем троллиха, любуясь, разглядывала платьице принцессы из дорогих кружев, тонких и нежных как паутинка. - Глянь-ка на это платьице, - радостно сказала она вошедшему в дом сыну. - Как ты думаешь, пойдет оно вашей с Ингой малышке? - Не смей мне говорить больше об этом, - сердито прошипел сын в ответ. - Неужто она захочет взять в мужья такого, как я? Нет, она выберет парня статного и осанистого, в зеленой бархатной шляпе с перьями. Погляди только на мои черные космы, широкую морду да большие, покрытые шерстью лапы! - закричал он и горестно уперся головой в стенку дома, да так сильно, что стена заскрипела. - Полно, полно, сынок, - сказала старуха. - Положись во всем на меня. А сейчас отправляйся-ка поскорее с бельем во дворец, да не забудь поколдовать, когда они станут его считать, ведь это платьице я им не собираюсь отдавать! Тут она положила платье в сундук и захлопнула крышку. Она слышала о том, что во дворце поднялась суматоха из-за пропавшей одежды принцессы, и теперь не смела оставить у себя несколько платьев зараз, но это, самое красивое, не могла не припрятать. Молодой тролль уехал, и вскоре воротилась Инга. - Послушай-ка, моя милая, - сказала старуха, умильно склонив голову набок, - не правда ли, из вас с Друлле вышла бы хорошая парочка? И, увидев, как испугалась при этом Инга, быстро продолжала: - Поди-ка сюда, погляди-ка на то, что я тебе покажу. С таинственным видом она подняла крышку сундука, решив, что уж теперь-то девушка станет сговорчивее. - Видала ли ты когда-нибудь такую красоту? Вот выйдешь за Друлле, и твои малышки станут носить эти платьица! - Да ведь это одежда принцессы! - в испуге закричала девушка. - Ну и что с того! - отвечала старуха, довольная-предовольная. - Как раз подойдет твоим детям. - Так разве вы не понимаете, матушка, что их нельзя брать, они же ворованные! - Ворованные! - разозлилась старуха. - Люди придумали такие странные слова! Надо брать то, что само идет в руки. - Да неужто вы не знаете, что красть скверно? - с ужасом спросила Инга. - И слышать не хочу, - прошипела старуха и, метнув на девушку злобный взгляд, вырвала у нее из рук платья и швырнула их в сундук. От сильного рывка подвязанный хвост выскользнул, и когда троллиха нагнулась над сундуком, девушка его заметила. Окаменев от страха, Инга опустилась на скамью. А старуха со злостью хлопнула крышкой сундука и пошла к двери, волоча за собой хвост. - Да смотри, чтобы кофе был готов, когда я ворочусь! - обернулась она в дверях. - Недосуг мне тут толковать с тобой, стирать надобно. Как только старуха ушла, Инга выскользнула из дома и убежала в лес. Прочь, прочь, подальше от троллей! - всхлипывала она. Как только она могла жить у них так долго! Она все еще дрожала от страха. И тут опять повстречался ей молодой охотник, который одиноко, в тоске и печали бродил по лесу, после того как Инга убежала от него. Девушка бросилась к нему, вся дрожа, склонила голову ему на плечо, бормоча что-то про страшных троллей. Он выхватил меч и спросил, где она видела этих троллей. - Нет, нет, не делай им худого, - опомнилась она. - Ведь они одни пожалели меня и были добры ко мне. Тогда он снова предложил отвести ее к своей матушке, и она на этот раз согласилась, уж слишком она устала. Мать молодого охотника была женщина умная и добрая. Она сразу поняла, что Ингу надо успокоить, и ни о чем её не расспрашивая, уложила в постель и стала ухаживать за девушкой, как за своей дочерью. Тем временем сын троллихи ехал во дворец в мрачном расположении духа, молодой охотник не выходил у него из головы, и когда считали белье, он позабыл пробормотать волшебное заклинание. Он лишь тогда очнулся от своих печальных дум, когда гофмейстерша сердито спросила, куда девалось нарядное платьице принцессы. - Не хватает? - спросил он, пытаясь пригладить свои космы. - Так я, верно, забыл его, придется ехать за ним домой. Когда молодой тролль воротился домой, то не застал там ни Инги, ни старой троллихи. Он открыл сундук и стал рыться в нем. - Кто их знает, - пробормотал тролль, - какой там вещицы они хватились из всего этого вороха! Пожалуй, на всякий случай, нужно взять несколько штук - и таких и сяких. И он выбрал несколько маленьких кофточек и платьев и отправился назад во дворец. Войдя в королевскую кухню, он достал одно платьице. - Этого, что ли, недостает? - спросил он, и когда повариха с удивлением уставилась на него, вытащил наугад еще несколько платьев. - Может, какое-нибудь из этих? Тут повариха подала незаметно знак поваренку, чтобы тот позвал гофмейстершу, которая немедленно явилась на кухню. Тролль ничего не замечал, покуда на его плечо не опустилась тяжелая рука. Это подоспела стража, чтобы схватить вора и посадить в башню. Тут только тролль понял, что он попался. Разъярившись, он пнул одного стража, ударил кулаком другого - так, что тот отлетел в сторону, потом прыгнул в телегу и покатил так быстро, что только искры летели из-под лошадиных копыт. Прежде чем стража опомнилась и бросилась догонять его, он уже исчез из виду, и когда всадники прискакали к избушке на берегу озера, она была пуста, лишь покосившаяся дверь скрипела, раскачиваясь на ржавых петлях, а висевшее на веревке непросохшее белье развевалось на ветру. Тем временем во дворце вспомнили про бедную девушку, которую выгнали ни за что ни про что. Королева раскаялась в своей жестокости и велела отыскать ее. Она очень обрадовалась, когда охотник сказал, что он знает, где находится Инга. Королева тут же повелела ему седлать лошадь и скакать за ней. Узнав, что вора нашли и что тролль с троллихой исчезли, Инга от радости тут же поправилась и поспешила отправиться вместе с охотником во дворец. Королева встретила ее с распростертыми объятиями и велела девушке рассказать обо всем, что с ней приключилось. Выслушав Ингу, она сказала: - Я думала взять тебя с собой в город и выучить на придворную даму. Но ты, верно, хочешь выйти замуж за моего охотника? Выбирай сама. И девушка ответила, что гораздо больше желает выйти за охотника. Тогда королева назначила его лесничим и велела построить для них уютный домик на берегу лесного озерца. А избушку троллей сровняли с землей. Прошло уже больше года, как Инга и охотник поженились. И вот однажды осенним вечером сидели они вдвоем в своем домике и смотрели на малыша, спавшего у Инги на коленях. Малыш был такой красивый! Счастливая Инга улыбнулась ему, и тут за окном послышался тяжкий вздох. Она повернула голову к окну и увидела, что сквозь стекло на нее таращатся мрачные глаза тролля. Инга в страхе закричала, и ее муж выбежал поглядеть, кто там на самом деле. - Кто тут? - крикнул он. Но в ответ ему раздалось лишь завывание ветра. Когда же он собирался войти назад в дом, то увидал: что-то белеет на крыльце. Это был узелок с маленькими выстиранными платьями принцессы! В последний раз дали тролли знать о себе в этих краях. Видно, они подались в дремучие леса, а Инга, вспоминая иногда троллиху и ее сына, все же желала им добра. Мол, пусть себе безбедно живут и поживают вместе с другими троллями. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 8 января 2019 СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ 7 января - Рождество Христово по юлианскому календарю (Православное Рождество) А. П. Чехов ТО БЫЛА ОНА! - Расскажите нам что-нибудь, Петр Иванович! - сказали девицы. Полковник покрутил свой седой ус, крякнул и начал: "Это было в 1843 году, когда наш полк стоял под Ченстоховом. А надо вам заметить, сударыни мои, зима в том году стояла лютая, так что не проходило ни одного дня, чтобы часовые не отмораживали себе носов или вьюга не засыпала бы снегом дорог. Трескучий морозище как стал в конце октября, так и продержался вплоть до самого апреля. В те поры, надо вам заметить, я не выглядел таким старым, прокопченным чубуком, как теперь, а был, можете себе представить, молодец-молодцом, кровь с молоком, красавец-мужчина, одним словом. Франтил я, как павлин, сорил деньгами направо и налево и закручивал свои усы, как ни один прапорщик в свете. Бывало, стоило мне только моргнуть глазом, звякнуть шпорой и крутнуть ус - и самая гордая красавица обращалась в послушного ягненка. Жаден я был до женщин, как паук до мух, и если бы, сударыни мои, я стал сейчас перечислять вам полячек и жидовочек, которые в свое время висли на моей шее, то, смею вас уверить, в математике не хватило бы чисел... Прибавьте ко всему этому, что я состоял полковым адъютантом, отлично танцевал мазурку и был женат на прехорошенькой женщине, упокой господи ее душу. А какой я был сорванец, буйная головушка, вы и представить себе не можете. Если в уезде случалась какая-нибудь амурная кувырколлегия, если кто-нибудь вырывал жиду пейсы или бил по мордасам шляхтича, то так и знали, что это подпоручик Вывертов натворил. В качестве адъютанта мне много приходилось рыскать по уезду. То я ездил овес или сено покупать, то продавал жидам и панам бракованных лошадей, а чаще всего, сударыни мои, под видом службы, скакал к панночкам на рандеву или к богатым помещикам поиграть в картишки... В ночь под Рождество, как теперь помню, я ехал из Ченстохова в деревню Шевелки, куда послали меня по служебным надобностям. Погода была, я вам доложу, нестерпимая... Мороз трещал и сердился, так что даже лошади крякали, а я и мой возница в какие-нибудь полчаса обратились в две сосульки... С морозом еще можно мириться, куда ни шло, но представьте себе, на полдороге вдруг поднялась метель. Белый саван закружился, завертелся, как чёрт перед заутреней, ветер застонал, точно у него жену отняли, дорога исчезла... Не больше как в десять минут меня, возницу и лошадей облепило снегом. - Ваше благородие, мы с дороги сбились! - говорит возница. - Ах, чёрт возьми! Что же ты, болван, глядел? Ну, поезжай прямо, авось, наткнемся на жилье! Ну-с, ехали мы, ехали, кружились-кружились, и этак к полночи наши кони уперлись в ворота имения, как теперь помню, графа Боядловского, богатого поляка, Поляки и жиды для меня всё равно что хрен после обеда, но, надо правду сказать, шляхта гостеприимный народ и нет горячей женщин, как панночки... Нас впустили... Сам граф Боядловский жил в ту пору в Париже, и нас принял его управляющий, поляк Казимир Хапцинский. Помню, не прошло и часа, как я уже сидел во флигеле управляющего, миндальничал с его женой, пил и играл в карты. Выиграв пять червонцев и напившись, я попросился спать. За неимением места во флигеле, мне отвели комнату в графских хоромах. - Вы не боитесь привидений? - спросил управляющий, вводя меня в небольшую комнату, прилегающую к громадной пустой зале, полной холода и потемок. - А разве тут есть привидения? - спросил я, слушая, как глухое эхо повторяет мои слова и шаги. - Не знаю, - засмеялся поляк, - но мне кажется, что это место самое подходящее для привидений и нечистых духов. Я хорошо заложил за галстук и был пьян, как сорок тысяч сапожников, но, признаться, от таких слов меня обдало холодком. Чёрт побери, лучше сотня черкесов, чем одно привидение! Но делать было нечего, я разделся и лег... Моя свечка освещала стены еле-еле, а на стенах, можете себе представить, портреты предков, один страшнее другого, старинное оружие, охотничьи рога и прочая фантасмагория... Тишина стояла, как в могиле, только в соседней зале шуршали мыши и потрескивала рассохшаяся мебель. А за окном творилось что-то адское... Ветер отпевал кого-то, деревья гнулись с воем и плачем; какая-то чертовщинка, должно быть, ставня, жалобно скрипела и стучала по оконной раме. Прибавьте ко всему этому, что у меня кружилась голова, а с головой и весь мир... Когда я закрывал глаза, мне казалось, что моя кровать носилась по всему пустому дому и играла в чехарду с духами. Чтобы уменьшить свой страх, я первым долгом потушил свечу, так как пустующие комнаты при свете гораздо страшней, чем в потемках..." Три девицы, слушавшие полковника, придвинулись поближе к рассказчику и уставились на него неподвижными глазами. "Ну-с, - продолжал полковник, - как я ни старался уснуть, сон бежал от меня. То мне казалось, что воры лезут в окно, то слышался чей-то шёпот, то кто-то касался моего плеча - вообще чудилась чертовщина, какая знакома всякому, кто когда-нибудь находился в нервном напряжении. Но, можете себе представить, среди чертовщины и хаоса звуков я явственно различаю звук, похожий на шлепанье туфель. Прислушиваюсь - и что бы вы думали? - слышу я, кто-то подходит к моей двери, кашляет и отворяет ее... - Кто здесь? - спрашиваю я, поднимаясь. - Это я... не бойся! - отвечает женский голос. Я направился к двери... Прошло несколько секунд, и я почувствовал, как две женские ручки, мягкие, как гагачий пух, легли мне на плечи. - Я люблю тебя... Ты для меня дороже жизни, - сказал женский мелодический голосок. Горячее дыхание коснулось моей щеки... Забыв про метель, про духов, про всё на свете, я обхватил рукой талию... и какую талию! Такие талии природа может изготовлять только по особому заказу, раз в десять лет... Тонкая, точно выточенная, горячая, эфемерная, как дыхание младенца! Я не выдержал, крепко сжал ее в объятиях... Уста наши слились в крепкий, продолжительный поцелуй и... клянусь вам всеми женщинами в мире, я до могилы не забуду этого поцелуя". Полковник умолк, выпил полстакана воды и продолжал, понизив голос: "Когда на другой день я выглянул в окно, то увидел, что метель стала еще больше... Ехать не было никакой возможности. Пришлось весь день сидеть у управляющего, играть в карты и пить. Вечером я опять был в пустом доме, и ровно в полночь я опять обнимал знакомую талию... Да, барышни, если б не любовь, околел бы я тогда от скуки. Спился бы, пожалуй". Полковник вздохнул, поднялся и молча заходил по гостиной. - Но... что же дальше? - спросила одна из барышень, замирая от ожидания. - Ничего. На следующий день я был уже в дороге. - Но... кто же была та женщина? - спросили нерешительно барышни. - Понятно, кто! - Ничего не понятно... - Это была моя жена! Все три барышни вскочили, точно ужаленные. - То есть... как же так? - спросили они. - Ах, господи, что же тут непонятного? - сказал полковник с досадой и пожал плечами. - Ведь я, кажется, достаточно ясно выражался! Ехал я в Шевелки с женой... Ночевала она в пустом доме, в соседней комнате... Очень ясно! - Ммм... - проговорили барышни, разочарованно опуская руки. - Начали хорошо, а кончили бог знает как... Жена... Извините, но это даже не интересно и... нисколько не умно. - Странно! Значит, вам хотелось бы, чтоб это была не моя законная жена, а какая-нибудь посторонняя женщина! Ах, барышни, барышни! Если вы теперь так рассуждаете, то что же вы будете говорить, когда повыходите замуж? Барышни сконфузились и замолчали. Они надулись, нахмурились и, совсем разочарованные, стали громко зевать... За ужином они ничего не ели, катали из хлеба шарики и молчали. - Нет, это даже... бессовестно! - не выдержала одна из них. - Зачем же было рассказывать, если такой конец? Ничего хорошего в этом рассказе нет... Даже дико! - Начали так заманчиво и... вдруг оборвали... - добавила другая. - Насмешка, и больше ничего. - Ну, ну, ну... я пошутил... - сказал полковник. - Не сердитесь, барышни, я пошутил. То была не моя жена, а жена управляющего... - Да?! Барышни вдруг повеселели, глазки их засверкали... Они придвинулись к полковнику и, подливая ему вина, засыпали его вопросами. Скука исчезла, исчез скоро и ужин, так как барышни стали кушать с большим аппетитом. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 12 января 2019 Железный мужик Словацкая сказка Был у матери единственный сын. А всего богатства у них – сливовый сад да пара волов. Пришла зима и, чтобы хоть как-то обогреться, вырубили они свой сад. А весной запряг сын волов, вспахал землю и посеял маку. Надо же как-то кормиться. Стал мак созревать, птицы его облепили, так бы весь и поклевали, если бы сын не достал из дальнего угла ружье, что от отца осталось. Стал он мак стеречь. Сидит как-то, вокруг смотрит, вдруг видит – опускается на мак ястребенок, прицелился Янко – трах! подбил ему крыло. – Эй, караульщик, ты почему мне подбил крыло? – кричит ему ястреб. – А почему ты клевал мой мак? – Янко в ответ. – Почему клевал, потому клевал! Голодный был! – опять кричит ястреб. – Знай! Мой отец – король всех ястребов! Коли не наладишь мне крыло, слетятся все ястребы, твой мак поклюют и глаза тебе выклюют. – Видать, плохи мои дела! Подожди я тебя к своей матушке отнесу. И отнес его к своей матушке. Пришлось той похлопотать, пока она лечебные травки насобирала да то крыло обложила. Пока столяра нашла и он палочками крыло укрепил, чтоб срасталось. Едва-едва ястреба подлечили. Да еще обоих волов ему скормили, потому что прожорливый ястреб всё мяса требовал. И опять же беда – не стал сын мак стеречь, вот птицы его весь и поклевали. Остались мать с сыном безо всего. – Ох, братец, видать, нам так не прожить, – сказал ястреб, когда уже летать смог. – А как прожить? – спрашивает Янко. – А пойдем мы вместе с тобой к моему отцу. Пускай он тебе возместит убытки. Ведь я твоих волов съел. А твою матушку покамест в замок к королю печи топить определим. Вот и прокормится! Ладно. Осталась мать в королевском замке печи топить, а эти двое отправились в путь. Ястребок впереди летит, Янко следом шагает. Подошли они к морю. Ястреб перемахнул через море, а Янко стоит на берегу, хнычет. Ведь он-то перелететь не может. – Не хнычь, не хнычь, – кричит ему ястребок с того берега. – Мой отец знает, как человека через море перенести! Улетел и возвратился с красным полотенцем. Расстелил полотенце на воде и вот уже они оба на другом берегу оказались. Тут ястребок и говорит: – Ну, браток, все в порядке. Для начала дарю тебе это полотенце. Сможешь через все моря перебираться. А сейчас пойдем на ту гору к моему отцу. Уж он-то тебя с пустыми руками не отпустит. Отведет в три подземных чулана. В первом будут одни червонцы, во втором – серебро, в третьем – золото. Станет сокровища предлагать, но ты не бери! В третьем чулане за дверью стоит старый сундук. Попроси сундук и поскорее домой отправляйся. Заживешь, как тебе доселе и во сне не снилось! Старый ястреб обрадовался, увидав сына живым-здоровым. Они с Янко все ему рассказали. Повел он Янко по своим чуланам, стал сокровища предлагать несметные. Но Янко ото всего отказывается, только старый сундучок просит. Тот, что за дверьми в третьем чулане примостился. – Ишь, братец, какой ты умник, – говорит король. – Бери что хочешь, только сундучок не тронь! Но Янко стоит на своем, подавай ему сундук, да и только. Делать нечего, пришлось ястребу сундук отдать и Янко домой проводить. Спешит Янко к дому. Море ему не помеха, перебрался на свой берег на красном полотенце. Решил передохнуть. Растянулся на широком лугу, есть захотел. И вдруг будто кто-то ему на ушко шепчет: в том сундучке и съедобное найдется . Открыл верхнюю крышку, а оттуда великое множество волов, коней, овец, коз, гусей, кур, уток повалило. Не видать стадам конца краю. – На такой пирог не мал ли роток! – думает Янко. Открывает другую переборку. Оттуда повалили войска несметные, аж страх берет. Да еще, говорят, трети нету. «Как я такую ораву прокормлю , – подумал Янко и заглянул за третью переборку. А здесь золотые монеты блестят. Сколько ни возьми, их еще больше становится. Пошел Янко дальше, купил кой-какой еды, наелся. – Ну, парень, пора отсюда убираться! – говорит Янко сам себе, потому что ему больше и побеседовать не с кем. – Да только как мне быть? Скот, птицу, войско тут оставить или обратно в сундучок загнать? А как? Сидит, думами мается, совсем голову повесил. Вдруг подсаживается к нему страшный великан, с гору величиной, черный, как уголь. А был это Железный мужик. – Никак хочешь загнать войска обратно в сундук? – спрашивает. – Хотеть-то хочу, да не знаю как. Может, ты знаешь? – молвит Янко. – Как не знать! Для того я к тебе и явился! – Загоню, коли ты передо мной на колени встанешь и поклянешься, что не женишься на королевской дочери. На том и порешили. Янко пока что о женитьбе не помышлял. Обежал Железный мужик вокруг скота и войска, и они тут же убрались обратно в сундучок. Разошлись Янко с Железным мужиком каждый в свою сторону, только Железный мужик ему в след крикнул: – Смотри, не забудь, что обещал! Коли нарушишь слово, поймаю и на куски разорву! Вернулся Янко домой, показал матушке сундучок. А она давай смеяться: – На что, – говорит, – тебе такой хлам, я – говорит, – его и за двери бы не сунула. Зачем тебе сундук, коли класть в него нечего! Но Янко велит матушке пастухов искать, в том сундучке, мол, целые стада. Мать упирается, но он до тех пор приставал, пока она не пошла за пастухами. А люди хохочут, где же, говорят, задаток! Кого пасти, коли у вас скотины нету? Были два бычка, да и тех проели. – Осрамилась я совсем, – говорит матушка Янке. – Не беда, – отвечает Янко, – а скоту так и так на выгон надобно. И выпустил свои стада из сундучка. Ринулась скотина и птица на волю, вокруг черным-черно стало. И пастухов не надо. Откуда ни возьмись сами появились. Стали пастись стада на королевских лугах. Но как-то раз, когда мать пришла топить в замке печи, накинулся на нее король и строго спрашивает: – Чьи, мол, это стада на моих лугах пасутся? А коли ее сын такой богатый, – говорит король, – то пусть к утру готовится к бою с моими семью ротами! Перепугалась мать, домой поспешила. – Да не бойтесь, милая матушка, – говорит Янко. – У короля семь рот, а у меня их семьдесят семь! Утром выпустил Янко свое войско в поле. И спрашивает: – Сколько вас против семи рот ставить! – Одного меня хватит! – выскакивает из рядов шустрый такой солдатик. Как схватились войска, и вправду этот шустрый все семь королевских рот одним мизинчиком уложил. Настал теперь черед Янко распоряжаться. Приказывает он королю: ежели не отдаст свою дочь ему в жены, придется ему вместе с принцессой в Янкином доме печи топить, как матушка в его дворце топила. Приказал Янко себе замок построить и великолепное платье купил. Увидал король такое дело, не колеблясь посулил ему свою дочь в жены. Все, мол, лучше, чем печи топить. Вот едут они в богатой карете на свадьбу. Вдруг откуда ни возьмись Железный мужик! И прямо к Янко! А сундук-то дома. Значит и войска при Янко нету. Что ему оставалось делать? Пустился бежать, только пятки сверкают. Железный мужик хохочет и вслед ему кричит: – Беги, беги! У меня хватит времени и войско из твоего сундучка выпустить и принцессу увести, и тебя догнать! Спасается Янко, мчится через темные леса, через высокие горы, нехожеными тропами и добирается, наконец, до избушки-развалюшки. А там Баба-Яга живет. Постучался, входит: – Добрый день, матушка! – И тебе день добрый, сыночек! Знаю от кого бежишь-спасаешься. Ничего не бойся. Садись, похлебай супу да мяса поешь. Отоспись! Вот мой песик – Далекогляд. Когда Железный мужик подойдет на три версты, он залает в первый раз. На две – во второй, а на одну – залает в третий раз. Тогда я тебя разбужу. Поел Янко и спать улегся. Залаял пес в третий раз, старуха Янко разбудила, дала в дорогу лепешку и велела бежать. Бежит Янко дремучими лесами, нехожеными тропами. Перед ним вторая избушка. И в ней Баба-Яга живет. Постучался, вошел: – Добрый день, матушка! – И тебе доброго денечка, сыночек! Знаю от кого спасаешься, но ты никого не бойся. У меня пес – Далекослух. Когда Железный мужик будет в трех верстах, он залает в первый раз. Когда будет в двух верстах, залает во второй раз, когда будет за версту, залает в третий раз. Тогда я тебя разбужу. Сел Янко, поел, потом спать лег. Когда пес в третий раз залаял, старуха его подняла, сунула в дорогу лепешки и велела бежать. Бежит Янко густыми лесами, нехожеными тропами. Прибегает к третьей избушке. Там тоже Баба-Яга живет. Постучался. Вошел: – Добрый день, матушка! – И тебе добрый день, сынок! Знаю от кого спасаешься! Но ты его не бойся! Садись, поешь супа и мяса. Поспи. Мой пес – Сильный. Когда Железный мужик будет в трех верстах отсюда, он залает в первый раз. Когда будет в двух верстах, залает во второй раз, а как приблизится на версту, залает в третий раз. Тогда я тебя разбужу. Сел Янко, подкрепился, спать лег. Как залаял пес в третий раз, старуха разбудила Янко, сунула в мешок лепешку и велела убегать. Домчался Янко до самого моря, а Железный мужик по пятам бежит, вот-вот схватит и на куски разорвет. Но Янко всегда носил свое красное полотенце вместо пояса. Снял его, раскинул и вот он уже на другом берегу. Не может Железный мужик через море перебраться. Сел и стал ждать. Да и Янко уже из сил выбился. Свалился и проспал целых три дня! На третий день проснулся, голову поднял и чуть со страху не помер! Три пса, величиной с корову, рядом лежат! Ему и с места не сдвинуться. Сунулся в мешок, кину им по лепешке, может пропустят. А там ни крошки. Лепешки-то собаками обернулись! И были это Далекогляд, Далекослух и Сильный. Старухи Янко собак в помощь дали. Увидали псы, что Янко проснулся, завертели хвостами, стали ластиться. Понял Янко, что псы обижать его не станут. Отправился Янко дальше. Собаки следом. Ни на шаг не отстают. Шли они шли, видят замок, а в нем принцесса, одинешенька как перст. Стал Янко у нее служить. Ведь не было у принцессы никого, кто мог бы охранять замок и необозримые леса вокруг. Янко каждый день охотился в этих лесах со своими псами, а в замок возвращался только на ночь. А принцесса каждую ночь уходила на берег моря и кого-то там поджидала. А поджидала она Железного мужика. Вот вернется он к ней, когда догонит Янко да разорвет его на куски. Однажды увидал Железный мужик принцессу с другого берега и окликнул. Она его тут же узнала. Ответила. Вот они и договорились, как с Янко расправиться. А Янко о том ничего не знает-не ведает. Вечером вернулся, как обычно из лесу, отужинал и пошел в обход по замку. Все тихо, он и лег спать, а под утро сморил его крепкий сон. Тут принцесса подкралась к нему на цыпочках, отвязала красное полотенце с пояса, и точно таким же обвязала. Только Янко из замка – она к морю! Переправилась на полотенце к Железному мужику и назад в замок вместе с ним воротилась. Показала, в какой комнате Янко спит, а где его псы. Ведь Железный мужик не смел псам даже на глаза показываться. Вырыл он яму под дверью, где Янко ночует. Сидит, ждет. Вечером Янко возвратился с охоты, а Далекогляд куда-то запропастился. Очень удивился Янко, ведь три пса ни на шаг от него не отходят. Вдруг видит – лежит Далекогляд у дверей поверх Железного мужика! А Янко-то думал, мужик еще за морем! Стал Янко пса звать а тот не идет! Два других вокруг стола скачут, что ни кинет, все сразу же заглатывают. А Далекогляд целую ночь с места не двинулся. На другой день Железный мужик под очагом яму выкопал и туда забрался. Но вечером первым с охоты примчался Далекослух и вцепился в мужика. Янко его и кличет и наказывает, но тот ни с места. Так и пролежал поверх мужика до самого утра. На третий день Железный мужик выкопал себе яму под самым столом. Решил, что за ужином, хоть за ногу да ухватит Янко. Но вечером на него Сильный навалился, так он до утра и с места сдвинуться не смог. Пришлось им с принцессой крепко подумать, чтобы что-нибудь придумать. Стала принцесса Янко обхаживать, так мол и так, небось те псы хворые, коли есть не хотят и даже с места не сходят. Надо бы их дома хоть раз оставить, пускай, мол, отдохнут, а она за ними присмотрит. Янко на уговоры поддался, изловил псов и в комнате каждого на цепь посадил, чтобы за ним не увязались. Псы на цепях воют, пока Янко один по лесам бродит. А Железный мужик на комнату три замка навешивает, чтобы собаки ненароком не выскочили. Ходил-ходил Янко, никакой дичи не попадается. Одна лишь мышка все время под ногами вертится. Он ее было ногой отшвырнул. – Ох, Янко, не тронь меня! – молвит вдруг мышка. – Разве не знаешь, как дорого тебе твоя клятва обошлась? А еще дороже ты расплатишься, коли сейчас не поспешишь! Там Железный мужик твоих псов под замок сажает, как посадит, кинется следом за тобой и на куски разорвет. Поспеши, пока он те замки не запер. Но если не поспеешь, полезай на высокую вербу у воды. Станет тебя Железный мужик вниз звать, скидывай с себя все, что только сможешь. Потом увидишь, что дальше будет. Послушался Янко мышку и помчался, что было духу в замок. Прибежал, а Железный мужик последний замок прилаживает. Янко поскорее на вербу вскарабкался. Железный мужик из дворца выскочил, как бешеный, и кричит ему: – Слезай, не то тебя вместе с вербой на мелкие кусочки расшибу! Янко сбросил ему шапку. И тут же от шапки одни лоскуты остались. Железный мужик опять опускаться велит, а Янко с себя одежки одну за другой скидывает. Все, что мог, изорвал Железный мужик, нитки не оставил. Нечего больше Янко вниз кидать. Разогнался тут Железный мужик и на вербу с разбегу бросился. Но в этот миг сорвался с цепи Далекогляд и на Железного мужика кинулся! Мужик его разок ударил, тут псу и конец пришел! Опять на вербу налетел и так ее тряхнул, чуть Янко вниз не сбросил. Но сорвался с цепи Далекослух и сцепился с Железным мужиком. Железный треснул его оземь, тут псу и конец пришел. Снова на вербу накинулся и вот уже с корнем ее вырывает, да Сильный помешал. Он последним с цепи сорвался и бился с Железным мужиком до полудня. И одолел! Так хряснул мужика, лишь куча земли осталась! И стало этой земли все прибывать, прибывать, пока не выросла целая гора. Но земля-то была с самого верху, а внутри – железо да руда. С тех пор и называют гору Железной и добывают из нее железную руду. Сильный поднял своих двух товарищей и все три пса принялись за неверную принцессу. Разорвали ее на мелкие клочья. А когда кара свершилась, обернулись людьми. И замок ожил и дремучие леса наполнились людьми. Янко нашел свой сундучок и выпустил из него стада. Стали они на его лугах пастись. И войско выпустил. Теперь ему никто не был страшен. Денег у него стало, сколько душе угодно. Разбогател Янко, послал за матушкой, и женился на самой красивой девушке в их крае. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 14 января 2019 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ Со Старым Новым годом! Автора не знаю. Взято отсюда: https://solncesvet.ru/skazki-pro-vremena-goda/ Ребятишки, садитесь поудобнее и слушайте сказку. Я расскажу вам о четырех сестричках – временах года и о том, как они договорились менять друг друга. Все мы знаем, что за зимой приходит весна, за ней – лето, потом осень, и снова зима. Почему же так происходит? Как времена года смогли договориться между собой? Поначалу, им это не удавалось. Каждая из сестричек старалась перетянуть одеяло на себя, а люди страдали, не зная, то ли завтра пойдет снег, то ли расцветет акация, а может, полезут из-под земли грибы. И постоянно гибли урожаи, потому что ни с того ни с сего в середине лета мог ударить лютый мороз – и все, молодые посевы замерзали. И вот однажды случилось то, что и должно было случиться: людям надоел этот беспорядок в мире. Они выбрали одного самого умного и послали его поговорить со временами года и решить, кто за кем будет идти. И этим самым умным оказался молодой и очень красивый парень, но его имя, к сожалению, за давностью лет забылось. Итак, парня попросили спасти все человечество, и он, взвалив на себя этот тяжкий груз, пошел искать жилище всех времен года. Искал долго: шел по горам и полям, переплывал реки, переходил топкие болота. Очень устал, истоптал пятьдесят пар обуви, износил сто одежд, но нашел все-таки дом, в котором обитали времена года, тогда еще безымянные и совершенно дикие. Детки, а ведь вы и не знаете, что у нас, у людей, есть самое лучшее качество: мы умеем говорить. Правильно сказанное слово способно весь мир привести в порядок. Умные речи – это верное средство все исправить. И наш парень, хоть и был еще молод, но прекрасно все это понимал. Первая, кого он встретил, была Зима, но тогда она еще не носила этого имени. Это была самая старая и самая суровая сестрица, и с ней договориться оказалось сложнее всего. Никак не хотела слушать она юношу, а все норовила заморозить, обратить в лед. — Послушай, — сказал наш герой, — но ведь ты самая почтенная, самая старшая, а значит, и уважения тебе больше всего! Становись-ка ты самой первой, открывай год. Пусть твои метели завывают в самом начале, пусть леденеют сосульки и мерзнут руки. Мы, люди, не боимся трудностей, и встречать их будем сразу! В честь уважения к твоим почтенным сединам – открывай год и зовись Зимой! Понравились Зиме такие лестные слова, пуще прежнего она завыла и шагнула в самое начало года. И до сих пор там стоит, и гордится очень своим почетным первым местом. А второй юноше встретилась Весна – молодая веселая девчонка, чей смех звучал, как ранние ручейки. Раскидала она свои длинные шелковые волосы – и словно светлее вокруг стало, теплом повеяло. Даже наш герой согрелся, и щеки его порозовели, и руки зябнуть перестали. Но не хотела будущая Весна слушать парня. Смеялась, бегала по полям, и под каждым ее шагом все зеленело, цветы распускались. Ласково заговорил наш герой: — Ты – самая красивая, от тебя теплом веет, согреваешь все вокруг. Становись-ка после зимы, ведь когда пройдут ее морозные дни и длинные вечера, каждому захочется тепла и шелковой травы под ногами; каждому захочется проснуться, стряхнуть с себя зимнее оцепенение. Вот тогда и придешь ты, чтобы отогреть и пробудить все живое на земле! А назовем мы тебя ласково – Весною. Лестными показались молодой сестрице эти слова, и шагнула она следом за старшей, и так до сих пор и стоит сразу за Зимой. Приходит, чтобы отогреть нас, и всю землю, и снова вдохнуть жизнь. А потом юноша встретил совсем маленькую девочку, из рук которой вылетали птенцы, а следом за ней гремел гром и всходил, зрел урожай. Озорная эта девчонка – конечно же, будущее Лето, пока еще дикое и неуправляемое. Зарылось Лето в душистые травы, вскочило, побежало по полю, а вокруг него так и порхают бабочки, и деревья шумят роскошной листвой. Еле-еле догнал его уже порядком уставший юноша. Поймал, взял на руки и говорит: — А ты, дитя, ты не пробуждаешь жизнь, ты и есть эта самая жизнь – во всей ее буйной красе, во всех ее многочисленных проявлениях. Следуй-ка сразу за красивой своей сестрицей: вам вдвоем так весело будет, и нам, людям, удобно. Сначала природа наша пробудится от зимнего сна, а потом сразу начнет цвести и урожай приносить, и все правильно будет! А мы тебя почитать станем, и ухаживать за дарами твоими, и ценить каждый тобой подаренный денек! А назовем тебя совсем просто – Лето, во все цвета одето! Понравились Лету такие ласковые слова. Согласилось оно встать следом за юной своей сестричкой. Так до сих пор за Весной и стоит, и греет нас своими лучами, и дарит нам плоды и ягоды. Ну а последней встретилась юноше будущая Осень – хмурая, в годах уже женщина, но иногда, когда она улыбалась, в ее глазах прокатывались отблески былой молодости. Тогда листья на деревьях сияли всеми красками: желтой, красной, оранжевой, коричневой, багровой, зеленой, даже золотой. Очень красивой в эти моменты становилась четвертая сестра! — А тебя мы назовем красиво – Осень, — так сказал парень, — и будешь ты к нам приходить, когда уже устанем мы от беспечности Весны и буйства Лета, когда придет пора собирать урожай и готовиться к долгому зимнему отдыху. И как только наступишь ты, мы обрадуемся, и встретим тебя со всеми почестями. Осень была самой сговорчивой из сестер, и не стала спорить, и замкнула она год. И по сей день стоит там и никуда с места не сдвинется. Так с тех стародавних пор и повелось: Зима год открывает, Весна за ней приходит, следом Лето прибегает, а за ним приходит постепенно Осень, которая с каждым днем хмурится все больше и больше. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 19 января 2019 Антон Чехов Мороз На Крещение в губернском городе N. было устроено с благотворительной целью «народное» гулянье. Выбрали широкую часть реки между рынком и архиерейским двором, огородили её канатом, ёлками и флагами и соорудили всё, что нужно для катанья на коньках, на санях и с гор. Праздник предполагался в возможно широких размерах. Выпущенные афиши были громадны и обещали немало удовольствий: каток, оркестр военной музыки, беспроигрышную лотерею, электрическое солнце и проч. Но всё это едва не рушилось благодаря сильному морозу. На Крещенье с самого кануна стоял мороз градусов в 28 с ветром; и гулянье хотели отложить, но не сделали этого только потому, что публика, долго и нетерпеливо ожидавшая гулянья, не соглашалась ни на какие отсрочки. — Помилуйте, на то теперь и зима, чтоб был мороз! — убеждали дамы губернатора, который стоял за то, чтобы гулянье было отложено.— Если кому будет холодно, тот может где-нибудь погреться! От мороза побелели деревья, лошади, бороды; казалось даже, сам воздух трещал, не вынося холода, но, несмотря на это, тотчас же после водосвятия озябшая полиция была уже на катке, и ровно в час дня начал играть военный оркестр. В самый разгар гулянья, часу в четвёртом, в губернаторском павильоне, построенном на берегу реки, собралось греться местное отборное общество. Тут были старик губернатор с женой, архиерей, председатель суда, директор гимназии и многие другие. Дамы сидели в креслах, а мужчины толпились около широкой стеклянной двери и глядели на каток. — Ай, батюшки,— изумлялся архиерей,— ногами-то, ногами какие ноты выводят! Ей-же-ей, иной певец голосом того не выведет, что эти головорезы ногами… Ай, убьётся! — Это Смирнов… Это Груздев,— говорил директор, называя по фамилии гимназистов, летавших мимо павильона. — Ба, жив курилка! — засмеялся губернатор.— Господа, поглядите, наша городская голова идёт… Сюда идёт. Ну, беда: заговорит он нас теперь! С другого берега, сторонясь от конькобежцев, шёл к павильону маленький, худенький старик в лисьей шубе нараспашку и в большом картузе. Это был городской голова, купец Еремеев, миллионер, N—ский старожил. Растопырив руки и пожимаясь от холода, он подпрыгивал, стучал калошей о калошу и, видимо, спешил убраться от ветра. На полдороге он вдруг согнулся, подкрался сзади к какой-то даме и дернул её за рукав. Когда та оглянулась, он отскочил и, вероятно, довольный тем, что сумел испугать, разразился громким старческим смехом. — Живой старикашка! — сказал губернатор.— Удивительно, как это он ещё на коньках не катается. Подходя к павильону, голова засеменил мелкой рысцой, замахал руками и, разбежавшись, подполз по льду на своих громадных калошах к самой двери. — Егор Иваныч, коньки вам надо купить! — встретил его губернатор. — Я и сам-то думаю! — ответил он крикливым, немного гнусавый тенорком, снимая шапку.— Здравия желаю, ваше превосходительство! Ваше преосвященство, владыко святый! Всем прочим господам — многая лета! Вот так мороз! Ну, да и мороз же, бог с ним! Смерть! Мигая красными, озябшими глазами, Егор Иваныч застучал по полу калошами и захлопал руками, как озябший извозчик. — Такой проклятущий мороз, что хуже собаки всякой! — продолжал он говорить, улыбаясь во всё лицо.— Сущая казнь! — Это здорово,— сказал губернатор.— Мороз укрепляет человека, бодрит. — Хоть и здорово, но лучше б его вовсе не было,— сказал голова, утирая красным платком свою клиновидную бородку.— Бог с ним! Я так понимаю, ваше превосходительство, господь в наказание нам его посылает, мороз-то. Летом грешим, а зимою казнимся… да! Егор Иваныч быстро огляделся и всплеснул руками. — А где же это самое… чем греться-то? — спросил он, испуганно глядя то на губернатора, то на архиерея.— Ваше превосходительство! Владыко святый! Чай, и мадамы озябли! Надо что-нибудь! Так невозможно! Все замахали руками, стали говорить, что они приехали на каток не за тем, чтобы греться, но голова, никого не слушая, отворил дверь и закивал кому-то согнутым в крючок пальцем. К нему подбежали артельщик и пожарный. — Вот что, бегите к Саватину,— забормотал он,— и скажите, чтоб как можно скорей прислал сюда того… Как его? Чего бы такое? Стало быть, скажи, чтоб десять стаканов прислал… десять стаканов глинтвейнцу… самого горячего, или пуншу, что ли… В павильоне засмеялись. — Нашёл, чем угощать! — Ничего, выпьем…— бормотал голова.— Стало быть, десять стаканов… Ну, ещё бенедиктинцу, что ли… красненького вели согреть бутылки две… Ну, а мадамам чего? Ну, скажешь там, чтоб пряников, орешков… конфетов каких там, что ли… Ну, ступай! Живо! Голова минуту помолчал, а потом опять стал бранить мороз, хлопая руками и стуча калошами. — Нет, Егор Иваныч,— убеждал его губернатор,— не грешите, русский мороз имеет свои прелести. Я недавно читал, что многие хорошие качества русского народа обусловливаются громадным пространством земли и климатом, жестокой борьбой за существование… Это совершенно справедливо! — Может, и справедливо, ваше превосходительство, но лучше б его вовсе не было. Оно, конечно, мороз и французов выгнал, и всякие кушанья заморозить можно, и деточки на коньках катаются… всё это верно! Сытому и одетому мороз — одно удовольствие, а для человека рабочего, нищего, странника, блаженного — он первейшее зло и напасть. Горе, горе, владыко святый! При таком морозе и бедность вдвое, и вор хитрее, и злодей лютее. Что и говорить! Мне теперь седьмой десяток пошёл, у меня теперь вот шуба есть, а дома печка, всякие ромы и пунши. Теперь мне мороз нипочём, я без всякого внимания, знать его не хочу. Но прежде-то что было, мать пречистая! Вспомнить страшно! Память у меня с летами отшибло, и я всё позабыл; и врагов, и грехи свои, и напасти всякие — всё позабыл, но мороз — ух как помню! Остался я после маменьки вот этаким махоньким бесёнком, бесприютным сиротою… Ни родных, ни ближних, одежонка рваная, кушать хочется, ночевать негде, одним словом, не имамы зде пребывающего града, но грядущего взыскуем.2 Довелось мне тогда за пятачок в день водить по городу одну старушку слепую… Морозы были жестокие, злющие. Выйдешь, бывало, со старушкой и начинаешь мучиться. Создатель мой! Спервоначалу задаёшь дрожака, как в лихорадке, жмёшься и прыгаешь, потом начинают у тебя уши, пальцы и ноги болеть. Болят, словно кто их клещами жмёт. Но это всё бы ничего, пустое дело, не суть важное. Беда, когда всё тело стынет. Часика три походишь по морозу, владыко святый, и потеряешь всякое подобие. Ноги сводит, грудь давит, живот втягивает, главное, в сердце такая боль, что хуже и быть не может. Болит сердце, нет мочи терпеть, а во всём теле тоска, словно ты ведёшь за руку не старуху, а саму смерть. Весь онемеешь, одеревенеешь, как статуй, идёшь, и кажется тебе, что не ты это идёшь, а кто-то другой заместо тебя ногами двигает. Как застыла душа, то уж себя не помнишь: норовишь или старуху без водителя оставить, или горячий калач с лотка стащить, или подраться с кем. А придёшь с мороза на ночлег в тепло, тоже мало радости! Почитай, до полночи не спишь и плачешь, а отчего плачешь, и сам не знаешь… — Пока ещё не стемнело, нужно по катку пройтись,— сказала губернаторша, которой скучно стало слушать.— Кто со мной? Губернаторша вышла, и за нею повалила из павильона вся публика. Остались только губернатор, архиерей и голова. — Царица небесная! А что было, когда меня в сидельцы в рыбную лавку отдали! — продолжал Егор Иваныч, поднимая вверх руки, причём лисья шуба его распахнулась.— Бывало, выходишь в лавку чуть свет… к девятому часу я уж совсем озябши, рожа посинела, пальцы растопырены, так что пуговицы не застегнёшь и денег не сосчитаешь. Стоишь на холоде, костенеешь и думаешь: «Господи, ведь до самого вечера так стоять придётся!» К обеду уж у меня живот втянуло и сердце болит… да-с! Когда потом сам хозяином был, не легче жилось. Морозы до чрезвычайности, а лавка, словно мышеловка, со всех сторон её продувает; шубёнка на мне, извините, паршивая, на рыбьем меху, сквозная… Застынешь весь, обалдеешь и сам станешь жесточее мороза: одного за ухо дёрнешь, так что чуть ухо не оторвёшь, другого по затылку хватишь, на покупателя злодеем этаким глядишь, зверем, и норовишь с него кожу содрать, а домой ввечеру придёшь, надо бы спать ложиться, но ты не в духах и начинаешь своё семейство куском хлеба попрекать, шуметь и так разойдёшься, что пяти городовых мало. От морозу и зол становишься и водку пьёшь не в меру. Егор Иваныч всплеснул руками и продолжал: — А что было, когда мы зимой в Москву рыбу возили! Мать пречистая! И он, захлёбываясь, стал описывать ужасы, которые переживал со своими приказчиками, когда возил в Москву рыбу… — Н-да,— вздохнул губернатор,— удивительно вынослив человек! Вы, Егор Иваныч, рыбу в Москву возили, а я в своё время на войну ходил. Припоминается мне один необыкновенный случай… И губернатор рассказал, как во время последней русско-турецкой войны, в одну морозную ночь отряд, в котором он находился, стоял неподвижно тринадцать часов в снегу под пронзительным ветром; из страха быть замеченным, отряд не разводил огня, молчал, не двигался; запрещено было курить… Начались воспоминания. Губернатор и голова оживились, повеселели и, перебивая друг друга, стали припоминать пережитое. И архиерей рассказал, как он, служа в Сибири, ездил на собаках, как он однажды сонный, во время сильного мороза, вывалился из возка и едва не замёрз; когда тунгузы вернулись и нашли его, то он был едва жив. Потом, словно сговорившись, старики вдруг умолкли, сели рядышком и задумались. — Эх! — прошептал голова.— Кажется, пора бы забыть, но как взглянешь на водовозов, на школьников, на арестантиков в халатишках, всё припомнишь! Да взять хоть этих музыкантов, что играют сейчас. Небось уж и сердце болит у них, и животы втянуло, и трубы к губам примёрзли… Играют и думают: «Мать пречистая, а ведь нам ещё три часа тут на холоде сидеть!» Старики задумались. Думали они о том, что в человеке выше происхождения, выше сана, богатства и знаний, что последнего нищего приближает к богу: о немощи человека, о его боли, о терпении… Между тем воздух синел… Отворилась дверь, и в павильон вошли два лакея от Саватина, внося подносы и большой окутанный чайник. Когда стаканы наполнились и в воздухе сильно запахло корицей и гвоздикой, опять отворилась дверь и в павильон вошёл молодой, безусый околоточный с багровым носом и весь покрытый инеем. Он подошёл к губернатору и, делая под козырёк, сказал: — Её превосходительство приказали доложить, что они уехали домой. Глядя, как околоточный делал озябшими, растопыренными пальцами под козырёк, глядя на его нос, мутные глаза и башлык, покрытый около рта белым инеем, все почему-то почувствовали, что у этого околоточного должно болеть сердце, что у него втянут живот и онемела душа… — Послушайте,— сказал нерешительно губернатор,— выпейте глинтвейну! — Ничего, ничего… выпей! — замахал голова.— Не стесняйся! Околоточный взял в обе руки стакан, отошёл в сторону и, стараясь не издавать звуков, стал чинно отхлёбывать из стакана. Он пил и конфузился, а старики молча глядели на него, и всем казалось, что у молодого околоточного от сердца отходит боль, мякнет душа. Губернатор вздохнул. — Пора по домам! — сказал он, поднимаясь.— Прощайте! Послушайте,— обратился он к околоточному,— скажите там музыкантам, чтобы они… перестали играть, и попросите от моего имени Павла Семёновича, чтобы он распорядился дать им… пива или водки. Губернатор и архиерей простились с «городской головой» и вышли из павильона. Егор Иваныч принялся за глинтвейн и, пока околоточный допивал свой стакан, успел рассказать ему очень много интересного. Молчать он не умел. 1887 Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 25 января 2019 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 25 января - Татьянин день Танюша и мачеха Казачья сказка Жил старик со старухой. Была у них дочка. Жили-поживали, старуха помирать собралась. Перед смертью позвала дочку и наказала ей: - Когда я умру, отец, может, на другой женится, а у ней будет своя дочь. Мачеха не захочет тебя держать, скажет отцу, чтобы он тебя в лес отвез. Ты, доченька, набери себе камушков и, как поедете с отцом в лес, кидай камушки на дорогу. По ним домой путь найдешь. Померла старуха, а старик женился. Взял в жены женщину-вдову, а у нее была дочь. Невзлюбила мачеха старикову дочку Танюшку. Дня не было, чтоб она ее не ругала. Возьмет три яичка, сварит, а четвертое не варит. Дочери даст яичко, а Танюшке и ее отцу по половинке. Сегодня так, завтра так, послезавтра так. Таня и говорит: - Что это ты, мама, сегодня три яичка варишь и на другой день три яичка? Мачеха разобиделась, легла в постель и лежит. Приходит с работы отец, она ему гутарит: - Твоя дочь меня в могилу сведет. Отведи ее в лес. Повез старик дочку в лес, а она камушков набрала и кидает на дорогу. Приехали в лес. Старик посадил Танюшку на дерево и сказал: - Сиди и не слезай с дерева, а я пойду дрова рубить, услышишь стук, то я. Отошел он, привязал к дубу большой корец. От ветру корец шатается, стучит об дуб и гудит. Корец об дуб стучит, а Танюшка думает: «Отец дрова рубит». Ночь пришла, а Танюшка сидит на дереве. Приходит бес, превратился в Танюшкиного отца и говорит: - Слазь, дочка, домой поедем. А корец знай себе стучит. Танюшка отвечает: - Нет, ты не мой батюшка. Мой дрова рубит. Слышишь, как он топором стучит? Побежал бес отца искать. Искал, искал — нигде не нашел. Приходит до стариковой дочки и говорит: - Девка, девка, пойдешь за меня замуж? Она отвечает: - Не пойду. А ночью мороз большой стал, вот бес и гутарит: - Девка, девка, мороз. - Бог его нанес, - отвечает Танюшка. Бес обратно к ней: - Девка, девка, пойдешь за меня замуж? - Пойду. - Слазь! - Не могу, я не убратая. Принеси мне рубаху узорчатую, балахон шелковый, завеску с махрами, кокошник с каменьями. Побежал бес и принес все. Спрашивает: - Девка, девка, пойдешь за меня? - Пойду. - Ну, слазь. - Да как же! Молодых везут в золотой повозке под венец, а мы что, пешие пойдем? Побежал бес, привез золотую повозку. Спрашивает: - Девка, девка, пойдешь за меня замуж? - Пойду. - Тогда слезай. - Да я же убираюсь. Косу надо расчесать, а гребешка нет. Принес бес гребень, а сам торопит: - Ну, слезай, девка, я все принес. Она ему говорит: - Все-то все, да где же махор? Монисты? Бес и это принес. Ему не терпится: ночь-то уходит, а девка разное придумывает. Он говорит: - Слазь, пойдем венчаться. А в это время рассветать стало, кочеты закукарекали - бес и пропал. Слезла с дерева Танюшка, положила в золотую повозку добро, села и поехала. Едет по дороге, а сама смотрит на камушки. Стала к дому приближаться, а собачка выбежала и залаяла: - Тинь-тинь, гав-гав! Старикова дочка едет, Едет, как панка, А старухина дочь - цыганка. Мачеха выскочила во двор и ну ругать собаку: - Ах ты, такая-сякая! Старикову дочку бесы взяли! А собака знай кричит: - Тинь-тинь, гав-гав! Старикова дочка едет, Золото везет, Богатая, как панка, А старухина дочь - цыганка. Мачеха взяла палку - да за собакой. Собака бежит и кричит: - Тинь-тинь, гав-гав! Старикова дочка едет, Золото везет, Богатая, как панка, А старухина дочь — цыганка. Подъехала Танюшка к воротам и говорит: - Батюшка родимый, отворяй широкие ворота, расстилай зеленые ковры. Отворил старик ворота. Танюшка вылезла из повозки, отец стал добро в хату носить. Увидала это богатство мачеха и не знает, как Танюшке угодить. На другой день она приказ старику дает: - Вези в лес мою дочь, пускай и она богатство привезет. Отвез старик падчерицу в лес, посадил на дерево, а сам уехал. Время идет, а никого нет. К утру пришел бес и говорит: - Девка, девка, пойдешь за меня замуж? Она отвечает: - Пойду. Он обратно гутарит: - Девка, девка, мороз. - Бес его нанес. - Девка, девка, пойдешь за меня замуж? Она отвечает: - Пойду. Бес гутарит: - Слезай с дерева, пойдем венчаться. Мачехина дочь слезла. В это время кочеты закукарекали, бес пропал. Стоит она и не знает, куда ей идти. Шла, шла по дороге, а навстречу ей волки. Загрызли они ее. А мачеха и теперь еще ждет свою дочь. Геннадий Максимович Связной Иногда я жалею, что их уронил. Не было б тогда ничего - часы по-прежнему исправно показывали бы время, а я был бы совершенно спокоен и ничего не знал. А потом перестаю жалеть: ведь только из-за этой неосторожности мне - именно мне - выпало на долю то, с чем сталкивались пока лишь очень немногие, считанные единицы... из всех людей на Земле. Вот сейчас я ни о чем не жалею и, замирая, смотрю на циферблат. Но он пуст, электронные часы безжизненны. Так что же случилось? Все больше мне кажется, что этого теперь никогда не узнать. Ведь сегодня уже 24 января, вернее, ночь с 24 на 25, значит, остался всего один день... Зимняя ночь за окном густеет. Часы лежат передо мной на столе. Я вглядываюсь в темно-синий циферблат и вспоминаю, как все произошло. ...Началось все просто. Дядя-ученый полгода назад подарил мне электронные часы. Он привез их из заграничной командировки - был на каком-то научном симпозиуме, - и, конечно, часы тут же вызвали зависть всех приятелей. Ведь ни у кого из них таких не было. Слегка шероховатая поверхность корпуса рассыпала вокруг себя мириады светящихся искр. Овальный циферблат, семигранный корпус, на нем маленькая кнопочка. Браслет, казалось, сам застегивался, стоило только надеть часы. Я даже не успел поблагодарить, сразу же нажал на кнопку. На циферблате зажглось - "27. 5. 1982. 21. 31. 47". Для небольшого циферблата информации было, пожалуй, слишком много: вверху - число, месяц и год, под ними - время. Долго еще, не отрываясь, я с восторгом смотрел на слабое мерцание быстро меняющихся цифр, показывающих секунды и минуты. И только потом догадался все-таки поблагодарить дядю, который смотрел на меня с улыбкой. А вскоре я настолько привык к своим новым часам, словно других у меня и не могло быть. Не снимал их даже, когда играл в волейбол. Привык-то, привык, но иной раз меня так и подмывало разобрать подарок, посмотреть, что там внутри. Обычные часы мне случалось разбирать и даже ремонтировать. Но электронные часы легко испортить, дядя не простил бы легкомысленного отношения к своему подарку. И все-таки настал день, когда пришлось их разобрать. Я уронил часы на пол в ванной. Звук удара был таким, что сердце у меня упало. Внешне часы нисколько не изменились, даже стекло не разбилось, но больше они не работали. Увы, в мастерской их не смогли починить. Мастер сокрушенно объявил, что впервые видит часы такой конструкции и что вряд ли их вообще кто-нибудь починит. В тот день, придя домой, я решительно снял с часов крышку, чтобы посмотреть, как они устроены. Терять было нечего. Крышка сначала не поддавалась, потом с легким щелчком снялась. Под ней оказалась еще одна блестящая металлическая крышка с небольшим, размером с маленькую таблетку, пазом для батарейки. Я снял вторую крышку и увидел какие-то мелкие детали, кажется, их называют интегральными схемами. Я долго всматривался в тончайшую мозаику, с отчаянием сознавая, что ничего не понимаю. Теперь трудно сказать, показалось мне это тогда или так и было на самом деле, но один из крохотных проводков вроде бы сместился в сторону. Взяв тонкую иглу, я осторожно попытался вернуть его на место. Рука вдруг дрогнула, игла сорвалась, острие угодило прямо в хитросплетение линий, каждая тоньше волоса. А дальше... Дальше мне оставалось только убрать часы в стол. Теперь, должно быть, я испортил их окончательно. Конечно, я даже и не подозревал в тот момент, что стою на пороге невероятных, фантастических событий. Несколько дней я старался даже не вспоминать о часах. Но как-то вечером все-таки не выдержал и снова, надеясь на чудо, стал нажимать на кнопку. И вдруг циферблат засветился. Стало твориться что-то невероятное... Сначала в бешеном темпе замелькали цифры - не только секунды, но даже цифры, показывающие годы. Потом ни с того ни с сего они сменились буквами. Затем опять пошли цифры. Чуть позже - какая-то совершенно непонятная смесь из букв и цифр. Потом появились почему-то одни семерки. Оторопев от неожиданности, я отпустил кнопку, но семерки становились все ярче. Потом так же неожиданно циферблат вновь засветился. Сначала на циферблате по порядку промелькнули цифры от 0 до 9. Потом пошли буквы - весь алфавит, который завершился знаками препинания. Наконец циферблат снова погас, но я смотрел на него, как завороженный: происходило то, чего не может быть на самом деле. Минут через пять циферблат опять засветился. Прежде всего появились те же семерки, вслед за ними стали выстраиваться буквы. Они складывались в слоги, слоги в слова. И, не веря глазам своим, я прочитал: "Здравствуй. Нам еще не совсем ясно, как ты вышел с нами на связь..." Помню, в тот момент я оторопело, растерянно подумал: "Наверное, сдвинул или замкнул какие-то схемы. Вот и получился из них... приемник чьих-то сигналов..." "...теперь ты стал связным между землянами и нами, - прочитал я дальше. - Мы давно наблюдаем за вашей планетой, изучаем ее. Но в широкий контакт с Землей пока не вступаем..." Наверное, я все еще не осознал до конца, что происходит. Не знаю, как вели бы себя на моем месте другие люди. Я смотрел на циферблат испуганно и завороженно. "Правда, иногда мы считаем нужным вступать в кратковременные контакты с некоторыми из землян. Но это не противоречило нашему Уставу, так как, насколько нам стало ясно, локальность и кратковременность таких контактов не позволяли лотом их участникам-землянам привести хотя бы какие-то вещественные доказательства того, что это было на самом деле. Когда ты вышел на нашу волну, по сигналам было ясно, что произошло это случайно. Мы решили использовать эту возможность, потому что сейчас нужна дополнительная информация о Земле. Жди связи завтра в это же время". "Так, значит, схема теперь работает и как передатчик!!!" - изумился я. Циферблат погас. Какое-то время я не мог пошевелиться, продолжая всматриваться в него. О чем я тогда думал? Плохо помню. То, что произошло, словно бы лишило меня всяких мыслей, я просто сидел и смотрел на темный циферблат. Помню, как весь следующий день я не находил себе места. Что же произошло накануне? Было ли все это на самом деле? А быть может, все это только приснилось, потому что моим любимым чтением была научная фантастика? Если же было на самом деле, почему все это случилось именно со мной? Неужели все дело в цепочке случайностей: сначала уронил часы, потом стал чинить и невероятным образом и превратил их во что-то удивительное?! Вечером я снова достал часы из стола и с замирающим сердцем стал ждать. Все повторилось, как и в первый раз. Сначала замелькали цифры и буквы, потом семерки, и только после этого началась новая передача. В тот вечер ОНИ рассказали мне, как изучали Землю, что им известно о ее происхождении, природе. И вновь мне казалось, что это происходит не со мной, а с кем-то, кого я наблюдаю со стороны... И на этот раз казалось, будто кто-то помешал ИМ. ОНИ наскоро попрощались, даже не закончив предыдущей фразы, и попросили меня выйти на связь на следующий день в то же самое время. А третья передача на несколько часов задержалась. Она была самой короткой и... последней. ОНИ сообщили, что вскоре, между 11 и 25 января, пришлют ко мне связного. Для того чтобы он мог найти меня, мне надлежало в эти дни как можно чаще нажимать на кнопку - давать позывные. Начиная с 11 января я так и поступал, но связной все еще не пришел. А ведь завтра уже 25 января... Вот о чем я думаю, не отрывая взгляда от темно-синего циферблата. Может быть, и не было никакой связи? Может быть, все это причудилось - ведь каждый раз я видел слова на циферблате поздно вечером, когда уже глаза слипались... Но в это мне не хочется верить. Может быть, случайно соединившиеся детали микросхем снова разошлись, и мой удивительный аппарат снова стал просто испорченными часами. А может быть, что-то случилось у НИХ, у тех, кто уже столько времени наблюдает за нашей Землей? Почему я до сих пор никому не рассказывал о том, что со мной произошло? Да потому, что мне просто могли не поверить. И вот теперь я не знаю, что делать. Быть может, пройдут годы, прежде чем связной придет ко мне, и сбудется то, о чем мечтали поколения людей. Должен ли я ждать? Я смотрю на циферблат. Но на нем ни единого блика. А я все равно терпеливо жду, и буду ждать связного. А пока, в эту ночь с 24 на 25 января, я решил записать все, что было. Я не хочу ставить точку и закрывать тетрадку. Я жду... Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 3 февраля 2019 СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ 2 февраля - Всемирный день водных и болотных угодий Болотник Болотник - это леший, который живёт в лесу на болоте. В России, наверное, не найти человека, который хоть раз в жизни не ездил в поезде. Поезд для нас - это не просто средство передвижения, это уже своеобразный набор ритуальных действий, таких как: 1. Сварить яички вкрутую, чтоб дольше продержались. 2. Пожарить курицу, причём целую. Или цыплёнка табака, так ещё лучше! 3. Яблочки-грушки для лёгкого перекуса. 4. Печенье, конфеты, сушки - без них никак, "чайную церемонию" у нас ещё никто не отменял. 5. Горячительные напитки. Да-да, знаю, у нас никто не пьёт, это так, на всякий случай, компанию поддержать. Да, и самое главное - не забудьте позаботиться об укромном местечке для своих сбережений. Ну, про девочек всё понятно, куда они денежку прячут - туда, куда обычно смотрят мальчики. Нет-нет, не в глаза они смотрят, а чуть ниже. А про мальчиков лучше не буду уточнять. Поезд тронулся, господа! Рассказ начинается. В этот раз предстояло мне ехать в поезде 3 дня. Это просто шикарно! 3 дня можно бесконечно слушать разные истории, есть, спать и ничего не делать. Второй день пути. За окном красуются Уральские горы. Поезд постоянно останавливается на каких-то полустанках на 2-3 минуты. Вот на одной такой остановке и вошла эта тётенька - настоящая, деревенская, кровь с молоком. Она быстро раскидала свои вещи и уже через полчаса вела беседу с новой подругой. Под стук колёс и монотонную беседу о козах-«падлюках», курах и хряке Борьке, который только жрёт даром, я начала дремать. Из этого состояния меня вывел её громкий выкрик: - Ииииии! Чё щас расскажу! Ни в жисть не поверишь! Мой сон как рукой сняло, когда, прищурившись, страшным голосом тётя Нюра начала рассказ. «Ездила я, значит, в том году к тётке своей, в Костромскую область. Деревенька их маленькая, с нашей и не сравнить. А вокруг леса бесконечные и болота. Я-то лес страшно люблю, грибы там, ягоды собрать всякие. А тут как одной пойти, болото же, человек знающий нужен. Стала я тётку просить, чтоб вместе пойти, а она упёрлась и ни в какую! Еле уговорила. Стали собираться, а она хлеб и молоко в горшочке с собой в корзинку складывает. - Это ты для кого стараешься? - спрашиваю я. - Для Хозяина, откуп это. - Для какого такого Хозяина? - А для того, что в лесу на болоте живёт. - Для лешего, штоль? Так сказки же это. - Леший - это в лесу, а на болоте - Болотник. Хошь верь, хошь нет, а только в нашей деревне его, почитай, все встречали. И если не по нраву ему человек, так и до смерти запугать может иль в трясину заманить. Не любит он неуважения и тех, кто лес портит. Много тут историй приключилось. Да вот хотя бы эта, лет 5 назад, что с Петровой дочкой случилась. Пошли девки деревенские в лес за грибами да за ягодами, и дочка соседская, Дашка, с ними. Ягод в тот год много было, да за ними к болоту идти надо. Вот девки и пошли. А Дарья позади маленько была, ступила неловко, вот в трясину и угодила. Стала она тонуть, засасывает всё глубже и глубже. Она кричать начала, да её не услышали, девки-то болтают да смеются громко. Вдруг какой-то мужик к Дашке склонился и смотрит на неё. Страшный, весь волосатый, даже морда как у зверя шерстью покрыта. Рубище на нем, а не одежда, и воняет - жуть. Дашке хоть и страшно, а утонуть неохота, стала она просить мужика: - Дяденька, помогите, пожалуйста, дайте руку. - А ты замуж пойдешь за меня, если руку тебе подам да от смерти спасу? Согласилась Дарья. Вытащил её мужик, и договорились они на завтра, что в лес она придет. Тут он и пропал. Пришла Дашка домой, да всё и рассказала родителям. А бабка-то её и говорит: - Не мужик это был, а Болотник. Ему ты женой стать пообещала. - Так я и не пойду, - сказала Даша. - Ну нет, идти надо, всё равно житья не даст. Как пойдешь - возьми с собой овечку и Болотнику-то отдай. Скажи, мол, ведунья сказала тебе, что как станешь на болоте жить, так разговаривать нельзя будет, только «бее-бее». Болотник-то слепой, может, и не заметит. Дашка всё так и сделала. Первое время всё нормально было, а где-то через месяц стала девка сохнуть прямо на глазах, и по врачам водили её, да всё без толку. Так она и умерла. А в деревне старики говорили, что Болотник её извёл, понял он, что его обманули. Тётя Нюра в лес так и не пошла после тёткиных рассказов. Погостила ещё маленько и домой отчалила.» Разговор двух женщин перекинулся на что-то другое, но я уже ничего не слышала, я думала. В памяти возник вечный герой русского народа Иван Сусанин. Именно в Костромской области завел он поляков в болото. Может, он знал, что они все обречены и нет никому спасенья от Хозяина лесных болот - Болотника. Взято отсюда: https://4stor.ru/histori-for-life/92899-bolotnik.html СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ 2 февраля - День сурка О старике Луне и сурке Сказка народов Сибири Когда люди покинули пещеру – они начали умирать. И первым умер старик по имени Луна. Все сказали: – О-о, наш старик умер! Кто будет заботиться о нас теперь, когда этот старик умер? Итак, они жили там себе, жили, но в конце концов откочевали. Там было маленькое озерцо, из которого они пили воду, и они жили поблизости от него. А когда вода высохла, они ушли и стали жить у реки. Они устроили на новом месте становище. А на их покинутой стоянке созрели ягоды малины. Когда они созрели, люди ушли из своего нового становища, они вернулись, чтобы собирать малину. Он приходили и собирали их, а потом относили их домой. И вот однажды женщины пошли собирать малину. И с ними пошёл сурок. Сурки жили тогда вместе с людьми. Они рыли свои норы вокруг стойбищ. Они приходили в стойбища, и люди не гнали их, люди давали им кусочки еды, а маленькие дети играли с ними. Когда они пришли в заросли кустов малины, женщины начали собирать ягоду. А сурок был маленький, он не мог достать спелые ягоды. Женщины сказали ему: – Видишь, мы собираем красные ягоды, а едим белые. Ешь и ты белые! И сурок ел белые ягоды. Неспелые, невкусные белые ягоды. Когда их мешки наполнились, женщины отнесли свою ношу к маленькому озерцу и сели на берегу. Потом они сказали: – Сурок, попробуй-ка красные ягоды. Сурок попробовал и закричал: – Вы, зачем вы меня обманули? – Ой-ой, – закричал сурок, – ой-ой, как у меня болит живот! – И он убежал. А все женщины засмеялись и ушли в стойбище. Сурок бежал – у него болел живот. А неподалеку был погребён старик Луна. И сурок услышал удары палки. Старику Луне удалось где-то раздобыть дубинку, и теперь он сидел у выхода из своей могилы, где его похоронили. Он расширял отверстие. Он сидел там и бил своей палкой: «Ца! Ца! Ца! Ца!» «Кто это?» – спросил себя сурок. Он оглядывался вокруг в поисках того, кто стучит, но не находил. Он чуть было не прошёл мимо, но старик Луна позвал: – Эй! Сурок обернулся. Старик Луна сказал: – Подойди сюда! Сурок замер от страха, а старик Луна крикнул оттуда, где он сидел: – Быстрее иди сюда! Сурок подумал: – Кто бы это мог быть? Ведь этот человек давно умер! Но он подошёл ближе. Старик Луна сказал: – Подойди поближе, я ничего тебе не сделаю. Да и что я могу тебе сделать?! Но сурок не подходил. Старик Луна долго звал его, сурок осмелел и шагнул вперёд. А старик Луна ухватился за корень и втянул сурка в отверстие вместе с корнем. Старик сказал: – Ты что, боишься меня? Я ведь живой, я тот же, кого ты прежде знал. Я не причиню тебе вреда, я просто хочу сказать тебе кое-что. Передай же мои слова остальным. Если отправлю тебя своим посыльным, ты сделаешь это для меня? Сурок ответил: – Да, конечно. Тогда старик Луна сказал: – Беги к людям и скажи, что тот, кто умрёт, так же как и я, вернётся к жизни. Он умрёт и возродится. Он не умрёт навсегда, нет, он умрёт и снова вернётся к жизни. Так люди будут жить вечно и никогда не умрут. Сурок ответил: – Я передам твои слова. – Всё ли ты понял правильно то, что я говорил? – Да, я всё понял, – ответил сурок. И вот он побежал, догнал людей, идущих на новое стойбище и крикнул, чтобы они остановились. Затем он сказал: – Старик Луна говорит, что когда вы умрёте, то вы умрёте навсегда и никогда больше не оживёте снова! И он говорит, что останки умерших будут разлагаться и скверно пахнуть. Люди спрашивали себя: – Откуда он взялся, тот, что говорит подобные вещи? Сурок сказал: – Вот что старик Луна велел мне передать вам: он сказал, что вы будете умирать, не смейте возвращаться к жизни! И сурок повернулся и ушёл. Он был очень обижен на людей, и потому обманул их. Люди спрашивали друг друга: – Кто это такой, что принёс нам такую весть? Тем временем сурок побежал к старику Луне. Он хотел поскорее вернуться и сказать ему, что передал людям. Он вошёл в нору и подошёл к старику Луне. – Что ты сказал людям? – спросил старик Луна. – Я передал им, что они умрут и не вернутся, и что останки умерших будут скверно пахнуть. Тогда старик Луна страшно рассердился, схватил топор и рассёк сурку губу топором. С тех пор у сурков губа рассечена. А старик Луна сказал: – Ты обманул меня и людей, теперь люди будут умирать! За это ты всегда будешь жить в таких норах, как эта, и всегда будешь бояться людей, а они будут всегда охотиться на твоих потомков и убивать их, чтобы съесть. У сурка очень болел живот. Он испугался того, что сказал ему старик Луна, и обрызгал его лицо калом. Луна вытер лицо, но пятна на нём остались. А сурок убежал. Старик Луна же вышел из норы и поднялся на небо. И теперь луна умирает и оживает снова, а люди не оживают. А сурок прячется в норе или в тени, когда выходит луна, или когда идут люди. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 5 февраля 2019 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 5 февраля наступает Год Свиньи Заколдованный кабан Румынская народная сказка Шил-был однажды… а может, и вовсе не жил… Так вот, жил-был царь, и было у него три дочери. Пришлось ему отправиться на войну. Собрал царь дочерей и говорит им: — Вот, дорогие мои дочки, привелось мне идти воевать. Поднялся на нас враг с несметным войском. Покидаю вас с большой печалью. Без меня будьте благоразумны, ведите себя пристойно и рассудительно, следите, чтобы в доме было всё в порядке. Разрешаю вам гулять в саду и входить во все горницы в доме. Лишь в одну заднюю горницу, за углом направо, нельзя входить, не то плохо вам придётся. — Будь спокоен, батюшка, — отвечали дочки. — Никогда из твоей воли мы не выходим. Поезжай себе, не тревожься, и да пошлёт тебе господь полную победу. Изготовившись в поход, царь доверил дочерям ключи от всех горниц, снова напомнил своё наставление и с тем распрощался. Царские дочери со слезами на глазах поцеловали отцову руку и пожелали ему удачи. Старшая дочь приняла от отца ключи. Затосковали, запечалились девушки, оставшись одни. Когда же немного порассеялась грусть-тоска, решили они часть дня работать, другую часть — читать, а третью — гулять по саду. Так они и поступили, и всё поначалу шло хорошо. Позавидовал нечистый девичьему покою и сунул-таки свой хвост в их дела. — Сестрицы, — сказала однажды старшая дочь. — Какой уж день мы прядём, шьём да читаем. Давненько остались мы одни-одинёшеньки, и нет такого уголка в саду, где бы мы ни побывали. Входили мы во все горницы батюшкиного дворца, видели, сколь богато и красиво они убраны. Почему б не войти нам и в ту горницу, которую батюшка запретил отпирать? — Что ты, что ты, сестрица, — отвечает младшая, — дивлюсь я, как пришло тебе на ум такое! Ведь ты нас подбиваешь нарушить батюшкину волю. Если уж отец запретил нам входить туда, значит он знал, что говорит и почему нам надобно так поступать. — Невелика беда, если мы туда и войдём, — говорит средняя дочь. — Ведь не выскочит оттуда ни змей, ни другое какое чудовище, и нас не проглотит. Да и откуда батюшка узнает, входили мы туда или нет? Так говорили они между собой, советовались и дошли как раз до той горницы. Старшая сестра, ей-то и были доверены ключи, вложила в замок заветный ключ, повернула его легонько — щёлк! — дверь и распахнулась. Девушки вошли. Что ж они там увидели? Да ничего особенного, горница, как горница. Только посередине стоит покрытый дорогим ковром большой стол, а на нём лежит большая раскрытая книга. Разобрало девушек любопытство, и захотелось им почитать ту книгу. Старшая подошла к столу первой и вот что прочитала: — Старшая царская дочь выйдет замуж за царевича из восточной страны. Подошла средняя, повернула страницу и прочитала: — Средняя царская дочь выйдет замуж за царевича из закатной страны. Девушки обрадовались и стали шутить и пересмеиваться. А младшая дочка ни за что не хотела попытать свою судьбу. Но старшие сёстры не давали ей покою; в конце концов, нехотя, подошла и она к столу, перевернула нерешительно страничку и прочитала: — Младшая царская дочь выйдет замуж за кабана. Даже молния с неба не сразила бы так бедную девушку, как эти слова. Чуть не умерла она с горя и, не подхвати её сёстры, разбила бы себе голову, упав без памяти. А когда бедняжка очнулась, сёстры стали её утешать и уговаривать. — Да полно, — говорила одна, — неужто ты веришь всему этому? Да слыханное ли дело, чтоб царская дочь вышла замуж за свинью? — Глупышка ты, — говорила другая — разве нет у батюшки войска, чтоб уберечь тебя, если даже к тебе и посватается эдакая грязная скотина?! Младшая дочь и сама бы рада была поверить сестриным уговорам, да никак не могла успокоиться. Все её мысли то и дело возвращались к книге; ведь предсказала же она сёстрам такую счастливую судьбу, и лишь ей напророчила такое несчастье, какого доселе никто на свете и не слыхивал. Да к тому же мучилась она ещё и тем, что преступила отцовский запрет. Стала младшая сестра чахнуть. За несколько дней изменилась так, что её и не узнать. Была румяной и весёлой, а тут поблёкла и увяла, и ничего-то ей больше не хотелось. Перестала она играть с сёстрами в саду, собирать цветы, вить венки, перестала петь за прялкой и за шитьём. А тем временем царь-отец одержал такую победу, какой и сам не ждал, — побил и прогнал супостатов. Всей душой стремился он к своим дочерям и потому поспешил вернуться домой. Народ вышел к нему навстречу с барабанами и трубами, радуясь, что царь возвращается с победой и славой. Вернулся царь и, не переступив ещё порога, воздал хвалу господу за то, что он помог ему одолеть противников. Вошёл он в дом, дочери кинулись ему навстречу. Ещё больше обрадовался царь, как увидел, что дочки его в добром здоровье. Младшая старалась, как могла, скрывать свою печаль. Но прошло немного времени, и царь стал примечать, что младшая дочь всё грустит и худеет. Его как ножом по сердцу резануло: заподозрил он, что дочери нарушили его запрет. Как в воду глядел. И чтоб убедиться наверняка, призвал он дочерей и приказал им говорить только правду. Признались девушки во всём, побоялись лишь сказать царю, кто из них подстрекнул сестёр его ослушаться. Как услыхал это царь, загрустил и загоревал, и совсем было одолела его тоска. Но не поддался он горю, а попытался утешить дочь, понимая, что и она погибает от тоски. Что сделано, то сделано; увидел он, что теперь никакими словами не поможешь. Шло время, и стала эта беда забываться. Однажды явился сын одного царя из восточной страны и попросил себе в жёны старшую из сестёр. Царь с радостью согласился. Справили пышную свадьбу, и через три дня проводили молодых с большой честью до самой границы. Спустя немного вышла замуж и средняя дочь, — высватал её царевич из закатной страны. Увидела младшая сестра, что сбывается написанное в книге, ещё больше закручинилась. Не хотела есть, не стала наряжаться и в сад не ходила гулять. Уж лучше ей умереть, чем жить всем на посмешище. Но царь берёг её от злой погибели и успокаивал как мог своими уговорами. Шёл день за днём, и вот однажды является во дворец к царю большой кабан и говорит человечьим голосом: — Здравствуй, царь! Да будешь ты бодр и весел, как восход солнца в ясный день! — Добро пожаловать, друг! Каким ветром тебя к нам принесло? — Я пришёл посвататься, — отвечает кабан. Изумился царь, услышав от кабана этакую складную речь, и сразу решил, что тут дело нечисто. Не хотелось ему отдавать кабану дочь в жёны, но как узнал он, что все дворы и улицы полны свиней и что пришли все они вслед за женихом, не стал спорить и согласился. Но кабану мало было одного обещания, и он настоял на том, чтоб свадьбу сыграли через неделю. Только после твёрдого царского обещания кабан ушёл. Так ли, сяк ли, но царь уговорил дочку покориться судьбе: видно, такова воля божья. А потом сказал: — Дочь моя, умом и речью своей этот кабан — необычное животное. Даю голову на отсечение, что не от свиней он на свет родился. Тут какое-то колдовство или другая, что ли, чертовщина замешалась. Так ты его слушай, из его воли не выходи, и думаю — недолго придётся тебе мучиться. — Коли ты так думаешь, батюшка, — отвечает дочь, — подчинюсь я тебе и понадеюсь на господа бога. Тяжко мне это, да делать нечего. Вот настал и день свадьбы. Поженили их втихомолку, сел потом кабан с молодой женой в царскую карету и отправился к себе домой. По дороге пришлось им переехать через большую лужу. Кабан велел остановить карету, вылез, да и вывалялся по уши в грязи, а потом вошёл обратно в карету и попросил царевну поцеловать его. Что было делать бедной девушке?! Вынула она платочек, обтёрла кое-как кабану рыло, да и поцеловала, помня отцовские наставления. Добрались они до кабаньего дома, а стоял он в большом лесу. Отдохнули немного с дороги, поужинали вместе и легли спать. Среди ночи почувствовала царская дочь, что рядом с ней не кабан, а человек. Подивилась она, а потом вспомнила отцовы слова, и отлегло у неё немного от сердца. Вечером кабан сбрасывал свиную шкуру так, чтоб жена не заметила, а утром, пока ещё она не просыпалась, снова надевал шкуру. Прошла ночь, другая, третья, много ночей прошло, а молодая никак не могла взять в толк, как это муж её по ночам — человек, а днём — кабан-кабаном. Видно, околдован он, коли так оборачиваться умеет. А когда почувствовала она, что носит дитя во чреве, то крепко полюбила своего мужа; теперь только и было у неё заботы — гадать, кого родит она через несколько месяцев. Тут-то и явилась к ней старая карга-колдунья. Царская дочь давно уж никого не видела, обрадовалась старухе и позвала её к себе поболтать о том, о сём. И колдунья рассказала ей, что умеет гадать, врачевать и что всякие чудеса ей ведомы. — Вот и хорошо, бабушка, — говорит ей царская дочь, — растолкуй ты мне такое чудо: кто ж такой мой муж, если днём он — кабан, а ночью, чувствую я, спит со мной рядом человек. — Знала я раньше, дитятко, про то, что ты мне поведала. Недаром я гадалка. Хочешь, дам тебе средство снять с него колдовство? — Дай, дай, милая бабушка, заплачу я тебе, сколько попросишь, а то тяжко мне так жить. — Вот возьми, доченька, эту нитку. Да пусть муж об этом ничего не знает, а то не поможет средство. Встань ночью потихонечку, когда он, бедняжка, спит, обвяжи ему левую ногу как можно туже и увидишь, дитятко, что и утром останется он человеком. А денег мне не нужно. Уж и то будет для меня награда, что избавлю вас обоих от такой напасти. У меня вся душа изныла за тебя, моя красавица, так я жалею, что не смогла раньше помочь тебе в несчастье. Ушла чёртова старуха, а царская дочь заботливо спрятала нитку. И вот среди ночи встала она тихонько и с бьющимся сердцем перевязала ниткой ногу своего мужа. А как стала затягивать узел, — трах, — нитка и лопнула: была она гнилая. Проснулся муж в испуге и говорит: — Что ты наделала, несчастная! Три денька всего-навсего оставалось подождать, и избавился бы я от этого мерзкого колдовства. А теперь, кто знает, сколько придётся мне ещё носить шкуру этой грязной скотины! И увидишь ты теперь меня только, если износишь три пары железных постолов да сотрёшь стальной посох, пока будешь искать меня по свету. А теперь я расстаюсь с тобой. Сказал и исчез с глаз долой. Как увидела несчастная царевна, что осталась она одна-одинёшенька, застонала и зарыдала так, что вот-вот сердце разорвётся. Прокляла она злую ведьму-гадалку, призвала на её голову адское пламя, горючий огонь. Да что толку! Увидела она, что слезами горю не поможешь, и собралась в далёкий путь — туда, куда приведёт её милость божия и любовь к мужу. Добралась она до города, приказала выковать себе три пары железных постолов и стальной посох, изготовилась в дорогу и отправилась искать мужа. Шла она и шла, миновала девять морей, девять земель, пробиралась вековыми дремучими лесами, спотыкалась о пни и коряги, сколько раз падала, столько подымалась. Ветви хлестали её по лицу, кустарники в кровь раздирали руки, но она всё шла вперёд и не оглядывалась. Наконец, полумёртвая от усталости и горя, но с надеждой в душе, добралась она до одного домика. Глядь, а в нём живёт Луна. Постучала царевна в двери и попросила впустить её отдохнуть немного; да к тому же пришло ей время родить. Мать Луны сжалилась над бедной женщиной, приютила и позаботилась о ней. А потом спросила: — Как добралась ты сюда, молодушка, из чужих краёв? Несчастная царевна рассказала ей о всех своих бедах и под конец молвила: — Поначалу возблагодарю я господа, что он направил сюда мои шаги, а потом и тебя, что не оставила ты меня и не дала погибнуть в час рождения моего дитяти. А теперь скажи мне, не знает ли твоя дочка, Луна, где мне искать моего мужа? — Нет, не может она того знать, милая, — отвечает ей мать Луны. — Иди-ка ты на восток, пока не доберёшься до самого Солнца. Может, оно что-нибудь и знает. Хозяйка накормила странницу жареной курицей и велела сберечь все косточки, ни одной не потерять — ей, мол, от них большая будет польза. Ещё раз поблагодарила царевна за приют и за добрый совет, скинула железные постолы — они уже поистёрлись, — обула другие, положила косточки в узелок и с младенцем на левой руке, а с посохом — в правой, снова пустилась в путь. Пришлось ей теперь переходить через песчаную пустыню. Так труден был путь, что шла она — два шага вперёд, один назад. Билась, билась и вышла наконец из тех песков, да только попала в высокие зубчатые да овражистые горы. Карабкалась она с утёса на утёс, со скалы на скалу, и, когда добралась до плоскогорья, показалось ей, будто она в рай попала. Отдохнула немного — и снова в путь, всё выше и выше. Острые камни и кремнистые глыбы в кровь изодрали ей колени и локти. А горы были такие высокие, до самых облаков. Меж высоких вершин пролегали глубокие пропасти: через них перебиралась царевна, цепляясь руками и помогая себе посохом. Но вот, в конце концов совсем измученная, добралась она до светлых чертогов. Там жило Солнце. Постучала царевна в дверь и попросила приюта. Мать Солнца приняла её и подивилась на женщину из дальних стран. Заплакала она от жалости, услыхав горестный рассказ странницы, обещала спросить Солнце, сына своего, о заколдованном кабане, а потом спрятала царевну в погреб, чтоб не почуяло Солнце, что она здесь, когда придёт домой, — сердитым возвращалось оно по вечерам. На следующий день узнала царевна, что чуть не попала в беду: Солнце и вправду почуяло человека с того света. Да только мать успокоила сына, сказала, что ему почудилось. Царевна приободрилась, увидев, как добра к ней мать Солнца, и спросила: — Скажи, матушка, отчего же гневается красное Солнышко? Ведь оно такое светлое и ясное, столько добра людям делает. — А вот почему, — ответила мать Солнца, — поутру мой сын стоит у врат рая, потому весел он и улыбается всему свету. Среди дня приходит к нему скорбь и печаль: видит он все прегрешенья людские, потому и пылает он таким жаром и зноем. А к вечеру гневен и сумрачен, потому что подходит к адским вратам. Таков уж его обычный путь, и лишь потом он возвращается домой. Мать Солнца сказала царевне, что спрашивала сына о её муже, а Солнышко ответило, — ничего, мол, о нём не знает. Живёт он в большом густом лесу, так что Солнце не может заглянуть в чащи и заросли. Остаётся одна надежда — спросить у Ветра. Накормила хозяйка царевну жареной курицей и тоже велела беречь куриные косточки. Сменила странница вторую пару износившихся до дыр постолов, взяла узелок с косточками, ребёнка на одну руку, посох в другую и отправилась к Ветру. На атом пути пришлось ей ещё труднее. Проходила она по высоким горам, из которых вылетали языки пламени, через нехоженые леса, через ледяные поля и снежные сугробы. Чуть было не погибла несчастная. Но упорством своим поборола она все препятствия и добралась до горного ущелья, такого большого, что в нём семь городов могли бы уместиться. Там жил Ветер. Странница постучала в калитку и попросила приюта. Мать Ветра сжалилась над ней, впустила и приютила. А потом, как и в доме у Солнышка, спрятала, чтоб не почуял её Ветер. На другой день сказала хозяйка царской дочери, что муж её живёт в тёмном лесу, куда ещё топор не добирался. Построил он там себе дом, навалил стволы один на другой, переплёл их прутьями и живёт там один-одинёшенек, злых людей боится. Накормила она царевну жареной курицей и велела сохранить косточки, а потом посоветовала идти за Млечным Путём, что ночью на небе сияет. Коли пойдёт она так следом, то и доберётся до своего мужа. Царевна со слезами радости поблагодарила за добрый совет и радостную весть и отправилась в путь. Теперь бедняжка ни днём, ни ночью не отдыхала, даже поесть не останавливалась, так жаждала она найти мужа, посланного ей судьбой. Шла она до тех пор, пока не истёрлись и последние постолы. Сбросила она их и пошла босиком. Не боялась ни грязи, ни колючек, не смотрела ни на занозы, ни на ушибы, когда падала или спотыкалась о камни. И вот наконец вышла царевна на прекрасную зелёную поляну у самого леса. Душа её радовалась на цвет и на мягкую траву. Посидела она тут немного, но как увидела птиц, сидящих парочками на ветвях деревьев, её взяла такая тоска по мужу, что горько заплакала, вскочила и побрела дальше с ребёнком на руках да с узелочком с костями через плечо. Вступила она в лес. Зелёная трава ласкала ей ноги, но она на траву уже не смотрела, не слушала звонко щебетавших птиц, не рвала цветов по зарослям, а шла напрямик через чащу. По приметам, какие указала ей мать Ветра, она поняла, что это должен быть тот самый лес, где живёт её муж. Три дня и три ночи блуждала она наудачу по лесу, но ничего найти не могла. Наконец, выбившись из сил, упала она на землю и пролежала неподвижно целый день и целую ночь, ничего не пила и не ела. А потом снова собрала бедняжка все свои силы, поднялась и, шатаясь, побрела дальше, опираясь на свой посох, хоть от него проку было мало, так он источился. Только и держалась на ногах из жалости к младенцу, хоть и груди уже не могла ему дать, — молока не было, — да из любви к мужу, которого искала. И вот не сделала царевна и десяти шагов, как увидела дом в чаще, как раз такой, как говорила мать Ветра. Насилу добралась до него. В доме не было ни окон, ни дверей. Видно, вход был сверху. Обошла царская дочь кругом; лестницы нигде нет. Как тут быть? Ведь войти-то нужно! Призадумалась странница; пыталась было вскарабкаться наверх, да напрасно. Совсем было пришла она в отчаяние, не зная, как же выйти ей из беды?! И тут пришли ей на ум те куриные косточки, какие она несла с собой всю долгую дорогу: «Ведь недаром говорили мне, чтобы берегла я эти косточки и что пригодятся мне они в нужде». Вынула она косточки из узелка, подумала немножко, взяла две косточки, да и приложила их концами одну к другой. Глядь, а они крепко-накрепко прилипли друг к другу. Вот чудеса! Приложила она ещё одну, потом ещё, смотрит — и эти тоже прилипли. Тогда сделала она из этих косточек два шеста высотой в дом и прислонила их к стене на ладонь друг от друга. А потом стала складывать концами другие косточки, и вышли из них маленькие палочки; наложила их поперёк длинных шестов — получились ступеньки лестницы. Эти ступеньки тоже крепко к шестам прилепились. Положит она ступеньку и взбирается на неё, а там кладёт и дальше. Всё выше да выше росла лестница, вот уж царская дочь добралась почти до верху, а тут одной ступеньки и не хватило… Что сейчас делать? Без этой ступеньки до верху не доберёшься. Видно, потеряла странница одну косточку. Оставаться снаружи у ней уж сил не было. И так стало царевне досадно что не может она войти! Отрезала она себе тут мизинец, приложила его к лестнице — он и прилип. Подхватила царевна ребёнка, полезла выше и вошла в дом. Подивилась она, как всё внутри было заботливо прибрано. Взялась и она наводить порядок. Потом передохнула немножко. Увидела корытце, положила в него ребёнка и стала баюкать. Муж её, воротившись домой, испугался. Сперва глазам своим не поверил, как увидел лестницу из косточек и отрубленный мизинец вместо верхней ступеньки. Подумал, нет ли тут опять какого злого колдовства, и чуть было не бросил свой дом, да послал ему господь добрую мысль войти. Превратился он в голубка, чтоб не пристало к нему колдовство, взлетел, да и впорхнул в дом без всякой лестницы. Влетел — и видит: женщина ребёнка укачивает. Тогда вспомнил он, что жена его должна была родить, когда он с ней расставался. Как подумал, сколько пришлось ей испытать, пока она добралась до него, сердце его наполнилось любовью и жалостью. И тут он сразу превратился в человека. Жену и узнать-то трудно было, так сильно она изменилась от бедствий и страданий. А царевна, как увидела мужа, так и подскочила от радости, потому что никогда днём его не видела. Но чуть только признала его, сразу же забыла о всех своих страданиях и не раскаялась в том, что совершила. Муж её был статный, пригожий молодец. Стали они беседовать. Рассказала царская дочь мужу всё что с ней приключилось, — и он заплакал от жалости. А потом сам стал рассказывать. — Я, — сказал он, — царский сын. Отец мой пошёл биться со змеями, — они жили по-соседству и разоряли наши владения. Отец убил младшего из них, а он должен был взять тебя в жёны. Тогда змеюка-мать, злая колдунья, которая может и воду обратить в камень, превратила меня в кабана и наколдовала мне носить эту грязную шкуру, чтобы не женился я на тебе. Только господь бог помог мне, и я всё-таки взял тебя в жёны. Старуха, что дала тебе нитку, была та самая колдунья. Ведь тогда мне оставалось только три дня до избавления от волшебства, а так пришлось мне ещё три года прожить в кабаньей шкуре. А теперь, когда ты столько за меня выстрадала, а я за тебя, вернёмся к нашим родителям. Я без тебя решил жить отшельником, потому и выбрал это дикое место и построил здесь дом, чтобы ни один человек до меня добраться не мог. Обнялись они радостно, поцеловались и обещали друг другу забыть пережитые несчастья. На другое утро отправились они в путь, сначала — к царю, отцу заколдованного царевича. Как разнёсся слух о возвращении его с молодой женой, весь народ плакал от радости. Крепко обняли его отец с матерью и устроили праздник на три дня и три ночи. Потом отправились молодые к отцу жены. И там веселью конца-края не было, когда их увидели. Выслушал царь повесть об их злоключениях и сказал дочери: — Говорил же я тебе, что не верю, будто родился кабаном тот кабан, что просил тебя в жёны?! Хорошо сделала ты, дочь моя, что меня послушалась. А так как был он стар, а наследников у него не оставалось, сошёл он со своего царского трона и посадил на него зятя. И правили они, как правят цари, познавшие нужду, несчастья и всяческие испытания. И если бы не померли они, то и сейчас жили бы в мире да царствовали. А я коня оседлал и сказку вам рассказал… Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 11 февраля 2019 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 11 февраля - Всемирный день больного О'Генри Последний лист В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза два. Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы. Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента по счету! И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж в поисках окон, выходящих на север, кровель ХVIII столетия, голландских мансард и дешевой квартирной платы. Затем они перевезли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали «колонию». Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома. Джонси — уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэйн, другая из Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Вольмой улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава вполне совпадают. В результате и возникла общая студия. Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами. По Восточной стороне этот душегуб шагал смело, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мохом переулков, он плелся нога за ногу. Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными кулачищами и одышкой. Однако он свалил ее с ног, и Джонси лежала неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома. Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей вызвал Сью в коридор. — У нее один шанс… ну, скажем, против десяти, — сказал он, стряхивая ртуть в термометре. — И то, если она сама захочет жить. Вся наша фармакопея теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чем она думает? — Ей… ей хотелось написать красками Неаполитанский залив. — Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем действительно стоило бы думать, например, мужчины? — Мужчины? — переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как губная гармоника. — Неужели мужчина стоит… Да нет, доктор, ничего подобного нет. — Ну, тогда она просто ослабла, — решил доктор. — Я сделаю все, что буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой пациент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств. Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у нее будет один шанс из пяти, вместо одного из десяти. После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно. Потом она храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая рэгтайм. Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами. Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула. Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Для молодых художников путь в Искусство бывает вымощен иллюстрациями к журнальным рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в Литературу. Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз. Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она смотрела в окно и считала — считала в обратном порядке. — Двенадцать, — произнесла она, и немного погодя: — одиннадцать, — а потом: — «десять» и «девять», а потом: — «восемь» и «семь» — почти одновременно. Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи. — Что там такое, милая? — спросила Сью. — Шесть, — едва слышно ответила Джонси. — Теперь они облетают гораздо быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять. — Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди. — Листьев. На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня. Разве доктор не сказал тебе? — Первый раз слышу такую глупость! — с великолепным презрением отпарировала Сью. — Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься? А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой. Да ведь еще сегодня доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь… позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять шансов против одного. А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идешь мимо нового дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя. — Вина тебе покупать больше не надо, — отвечала Джонси, пристально глядя в окно. — Вот и еще один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остается всего четыре. Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я. — Джонси, милая, — сказала Сью, наклоняясь над ней, — обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать иллюстрацию завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору. — Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? — холодно спросила Джонси. — Мне бы хотелось посидеть с тобой, — сказала Сью. — А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья. — Скажи мне, когда кончишь, — закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная и неподвижная, как поверженная статуя, — потому что мне хочется видеть, как упадет последний лист. Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, — лететь, лететь все ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев. — Постарайся уснуть, — сказала Сью. — Мне надо позвать Бермана, я хочу писать с него золотоискателя-отшельника. Я самое большее на минутку. Смотри же, не шевелись, пока я не приду. Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже под их студией. Ему было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, как у Моисея Микеланджело, спускалась у него с головы сатира на тело гнома. В искусстве Берман был неудачником. Он все собирался написать шедевр, но даже и не начал его. Уже несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни ради куска хлеба. Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не по карману. Он пил запоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре. А в остальном это был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц. Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу двадцать пять лет стояло на мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра. Сью рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчет того, как бы она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет ее непрочная связь с миром. Старик Берман, чьи красные глаза очень заметно слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями. — Что! — кричал он. — Возможна ли такая глупость — умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси! — Она очень больна и слаба, — сказала Сью, — и от лихорадки ей приходят в голову разные болезненные фантазии. Очень хорошо, мистер Берман, — если вы не хотите мне позировать, то и не надо. А я все-таки думаю, что вы противный старик… противный старый болтунишка. — Вот настоящая женщина! — закричал Берман. — Кто сказал, что я не хочу позировать? Идем. Я иду с вами. Полчаса я говорю, что хочу позировать. Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси. Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда. Да, да! Джонси дремала, когда они поднялись наверх. Сью спустила штору до самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они подошли к окну и со страхом посмотрели на старый плющ. Потом переглянулись, не говоря ни слова. Шел холодный, упорный дождь пополам со снегом. Берман в старой синей рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо скалы. На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зеленой шторы. — Подними ее, я хочу посмотреть, — шепотом скомандовала Джонси. Сью устало повиновалась. И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща — последний! Все еще темнозеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землей. — Это последний, — сказала Джонси. — Я думала, что он непременно упадет ночью. Я слышала ветер. Он упадет сегодня, тогда умру и я. — Да бог с тобой! — сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке. — Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной? Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный, далекий путь, становится чуждой всему на свете. Болезненная фантазия завладевала Джонси все сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие ее с жизнью и людьми. День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своем стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь с низкой голландской кровли. Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору. Лист плюща все еще оставался на месте. Джонси долго лежала, глядя на него. Потом позвала Сью, которая разогревала для нее куриный бульон на газовой горелке. — Я была скверной девчонкой, Сьюди, — сказала Джонси. — Должно быть, этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была гадкая. Грешно желать себе смерти. Теперь ты можешь дать мне немного бульона, а потом молока с портвейном… Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь. Часом позже она сказала: — Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив. Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую. — Шансы равные, — сказал доктор, пожимая худенькую, дрожащую руку Сью. — При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен навестить еще одного больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. Тоже воспаление легких. Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжелая. Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее. На другой день доктор сказал Сью: — Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход — и больше ничего не нужно. В тот же вечер Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием довязывая ярко-синий, совершенно бесполезный шарф, и обняла ее одной рукой — вместе с подушкой. — Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, — начала она. — Мистер Берман умер сегодня в больнице от воспаления легких. Он болел всего только два дня. Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лед. Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь. Потом нашли фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой красками. Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана — он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 14 февраля 2019 (изменено) СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 14 февраля - Католический День святого Валентина (День всех влюблённых) Как Тристан нашел Изольду Валлийская легенда После охоты на кабана Турх Труйта и прочих важных событий, как то: сражение с Черной Ведьмой, свадьба Килуха Прекрасного с дочерью Великана-из-Великанов - Олвен и гибель Великана-из-Великанов, на острове Британском настали мир и покой. Король Артур отдыхал от славных подвигов и ратных дел, когда до него дошла весть, что Тристан, сын Тралуха, и Изольда - Лебединая Шея, жена Марка, сына Майрхьока, убежали на Север, в дубовые рощи Келидонские, как какие-нибудь безродные изгнанники. Вместо крыши над головой у них густые ветви деревьев, вместо мягкой постели - зеленые листья. На завтрак, на обед и на ужин у них дичь лесная, а винный погреб - прозрачный ручей. Но нет для них ничего дороже их нежной любви, и год им кажется неделей, а неделя - вечным летом. Следом за вестниками Марк и сам поспешил к королю Артуру с жалобой на Тристана. - Мой господин,- сказал Марк королю,- мне неизвестно, на чьей ты стороне, но вспомни, что я тебе ближе по родству, чем Тристан, ибо я сын твоей сестры, а следовательно, твой родной племянник. И, стало быть, мне, а не ему пристало ждать от тебя помощи. Я оскорблен и требую отмщения! Выполни свой долг, мой повелитель! - Это нетрудно сделать! - сказал король Артур.- Однако следует помнить, что Тристан - один из трех самых славных героев нашего острова. - Мой господин,- возразил Марк,- этот позор пятнает не только мою честь, но и твою. Тристан - твой рыцарь, так неужто ты хочешь, чтобы все говорили, будто он выказывает тебе пренебреженье? - Ну, это мы еще посмотрим! - сказал Артур. В тот же день он созвал своих рыцарей, и они поскакали вместе с Марком на Север. Темной ночью они окружили со всех четырех сторон дубовые Келидонские рощи. Тристан сладко спал, обнимая свою Изольду, и ничего не слыхал. А Изольда, как все женщины, была беспокойней и услышала лязг оружия и шепот бойцов, прятавшихся за каждым кустом, за каждым деревом. Она так задрожала в объятьях Тристана, что он проснулся. Проснулся и спросил: - Моя милая госпожа, отчего ты дрожишь, ведь я рядом с тобой? - Не за себя боюсь,- отвечала Изольда,- но за тебя. Я слышу голоса со всех сторон. Наверное, эти люди пришли, чтобы тебя погубить. - Разве ты не знаешь, моя госпожа,- громко сказал Тристан,- что судьбой предначертана смерть всякому, кто прольет хоть каплю моей крови? А кроме того, среди этих людей много моих верных друзей - и честный Кай, и свирепый Бедуйр, и обходительный Гвалхмай, и мои названые братья, которые, как и я, служат нашему королю Артуру. И Тристан с нежной заботой спрятал Изольду в дупле старого дуба, а вечнозеленые листья плюща, падуба и растущего рядом тиса надежно укрыли ее от чужих глаз. Потом он взял в руки свой молнии подобный меч, надел на спину щит, подобный тяжелой грозовой туче, и кинулся туда, откуда громче раздавались голоса и лязг оружия. Ветви раздвинулись, и перед Тристаном предстал сам Марк, окруженный своими рыцарями. - Достойный муж,- сказал ему Тристан,- мы, кажется, с тобою в ссоре. Бери свой меч, и мы сейчас решим, кто прав, кто виноват. Не тут-то было. Марк кликнул своих людей и велел им схватить Тристана, связать и доставить ко двору короля Артура. Но рыцари возмутились. - Позор на наши бороды,-сказали они,-если мы станем биться за господина, который сам отказался от битвы! И они отпустили Тристана с миром. И опять пришел Марк к королю Артуру с жалобой на Тристана. - Что ж,- сказал Артур,- я так и думал, что это случится. Остается одно: наслать на Тристана наших лучших арфистов, чтобы смягчить его сердце. А следом отправить к нему поэтов и менестрелей, чтобы от их похвал и славословий Тристан сменил гнев на милость. Вот тогда мы с ним и поговорим. Так и сделали. Когда чудесные звуки арфы наполнили Келидонские рощи, и смолкли птицы, и замерли деревья, ее заслушавшись, сердце Тристана смягчилось. Он кликнул музыкантов и щедро наградил их золотом и серебром. Следом за арфами Тристан услышал прекраснейших поэтов и менестрелей. Их песни и слова пленили Тристана и Изольду. Тристан снял с шеи золотую цепь, украшенную рубинами и жемчугами, и подарил ее главному певцу-поэту, а остальных щедро наградил золотом и серебром. Так был укрощен его гнев, так пробудились в нем восторг и восхищение. И тогда пред ним предстал Гвалхмай с посланием от короля Артура. Речи Гвалхмайя были столь обходительны, что Тристан им внял и поехал следом за Гвалхмайем ко двору короля. Тристан и Марк поклялись хранить мир, пока справедливый королевский суд не рассудит их,- так повелел король Артур. Но сначала Артур с каждым из них завел беседу, чтобы спросить, не откажется ли тот или другой от леди Изольды по своей воле. Нет, ни тот, ни другой отказываться не хотели. И тогда король Артур сказал им свое последнее слово: - Пока зеленеют на деревьях листья, Изольда будет принадлежать одному из вас, а когда опадут листья - другому. Первым выбирать будет Марк, сын Майрхьона! - Благодарю тебя, господин мой, - обрадовался Марк. - Выбрать нетрудно! И он сказал, что пусть Изольда будет ему женой, когда нет листьев на деревьях: ведь зимой время тянется дольше, дни короче, зато ночи длинней. Король Артур поехал со своими рыцарями в Келидонские рощи и сообщил Изольде свое решение и выбор Марка. - Мой господин и повелитель! - воскликнула Изольда. - Благослови господь твой справедливый суд! - Как так? - удивился король. В ответ Изольда пропела: Три дерева в нашем растут лесу: Плющ, падуб и красный тис. Листвы не теряют они зимой - Теперь Тристан навсегда будет мой! Вот как Марк потерял, а Тристан нашел свою Изольду. Изменено 14 февраля 2019 пользователем Chanda исправление опечатки Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Chanda 14 Опубликовано: 17 февраля 2019 СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 17 февраля - День спонтанного проявления доброты Золотая черепаха Лаосская народная сказка Давным-давно жили на свете старик со старушкой. Дожили они до преклонных лет, а детей у них так и не было. Старик ходил на охоту, возился в огороде, забирался в горы - сеял на горном склоне кукурузу. Старушка ткала ткани, стряпала немудреную еду да ловила вершей рыбу. Как-то раз поставила старушка вершу, но на другое утро в ней оказалась не рыба, а золотая черепаха. Была эта черепаха удивительной красоты. Долго думала старушка, как ей быть, а потом взяла да и отпустила черепаху на волю. Вершу она поставила у другой излучины реки. Через день старушка опять вытащила из воды вершу, глядит, в ней снова та же самая золотая черепаха шевелится. Добрая старушка еще раз пустила черепаху в воду. Но прошло несколько дней, черепаха опять оказалась в верше. - Послушай, добрая женщина,- заговорила вдруг золотая черепаха человеческим голосом,- отнеси меня к себе в дом, я тебе еще очень пригожусь. - Будь по-твоему, отнесу я тебя домой, буду кормить-поить. Глядишь, в доме станет не так сиротливо. А мы со стариком будем тебя любить и лелеять вместо родного дитяти. Вернулся старик с горного поля, видит, в доме золотая черепаха. Очень обрадовался старый. С того дня стали старики заботиться о золотой черепахе, ухаживать за ней, а та очень к ним привязалась и вела себя как разумное и послушное дитя. При случае она давала старику и старушке советы, да такие толковые - просто на удивление! Золотая черепаха была мудра, а еще умела она предсказывать все, что будет, наперёд. Хорошо, спокойно и радостно зажили теперь старики. Однажды золотая черепаха говорит старику: - Батюшка, не минет и нескольких дней, как случится большое наводнение, хлынет вода на поля, затопит и наш дом, и даже деревья, что вокруг растут. Вам, батюшка, надо немедля нарубить хорошего бамбука да плот смастерить, а ещё надо еды про запас заготовить. Знал старик, что золотая черепаха никогда зря ничего не сболтнёт, а потому не мешкая принялся вязать большой плот. Не прошло и семи дней, как плот был готов, и в тот же день с небес обрушился страшный ливень, река вышла из берегов, вода затопила поля. Быстрый поток унес лодки. Уцелели лишь те, что были крепко привязаны к деревьям у берега. А вода все прибывала и прибывала. Дома, за ними и деревья постепенно стали скрываться под водой. Погибали во множестве люди и звери. И тогда золотая черепаха сказала старикам: - Батюшка и матушка, позвольте мне нырнуть на дно, там я стану смотреть, чтобы наш плот был накрепко привязан. Пока я буду под водой, вы ни о чём не тревожьтесь, сидите себе спокойно на плоту. А если я вам понадоблюсь, только дёрните за верёвку, тотчас к вам выплыву. Старик со старушкой по очереди присматривали за плотом. Очень они боялись, как бы бурлящая вода не разнесла его в щепы. Вдруг откуда-то приплыл тигр. Увидел он добротный плот, взмолился: - Сжальтесь надо мной, добрые люди, спасите меня от смерти на дне пучины, буду вам благодарен до самой смерти. Заволновались старик со старушкой, не знают, как быть. Дёрнули они за верёвку, золотая черепаха выплыла тотчас наверх. Спрашивает её старик: - Скажи, милая, как нам быть? Просится тигр на плот, молит, чтоб выручили его из беды. А мы знать не знаем, спасать таких свирепых тварей, как тигр, или нет. - Спасите тигра,- молвила золотая черепаха и нырнула на дно. Вскоре появилась возле плота громадная змея. - Добрые люди,- взмолилась она,- возьмите меня на плот, спасите, а уж я в долгу не останусь, век буду вам благодарна. Старик со старушкой снова дёрнули за верёвку, и на этот раз золотая черепаха сразу же выплыла наверх. - И эту ползучую тварь надо пожалеть,- сказала она и тотчас скрылась в воде. Старик со старушкой послушались золотую черепаху и пустили змею на плот. На другой день к плоту подплыл человек. Уцепился он за плот и взмолился: - Силы мои на исходе. Не дайте мне, несчастному, погибнуть, помогите забраться на плот, а уж я постараюсь отплатить вам добром. Старик со старушкой снова дёрнули за верёвку, опять позвали черепаху и ещё раз спросили у неё совета. Выплыла золотая черепаха и сказала: - Никак нельзя бросить человека в беде, помогите ему. А через семь дней вода схлынет, опять пойдём на поле, опять кукурузу растить станем. Через семь дней вода и вправду схлынула. Тигр, змея и человек поблагодарили старика со старушкой и золотую черепаху за их доброту да и отправились кто куда. На прощание пообещали тигр, змея и человек непременно заглянуть при случае к старикам в гости. Схлынула великая вода, опять стали плодоносить поля. Всё пошло как и прежде. И вот однажды принцесса, дочь короля Лаоса, отправилась навестить государыню соседней страны. Пришлось ей заночевать в густом лесу, приказала она разбить шатры прямо под деревьями. А владыкой этого леса был тот самый тигр, которого спасли во время наводнения старик и старушка. В полночь тигр незаметно подобрался к шатрам, похитил у принцессы все её драгоценности - золото, серебро, каменья - и спрятал в тайнике. Наутро узнали стражники о пропаже, бросились искать вора, да только найти его им так и не удалось. Пришёл тигр в гости к старику со старушкой и выложил перед ними украденные драгоценности. - Примите моё скромное подношение. Это за то, что вы спасли меня от смерти,- сказал тигр. Старикам и в голову не пришло, что драгоценности эти похищены у принцессы. Они с радостью приняли подарок и положили в доме на самом видном месте. Вскоре после этого проведать стариков явился человек, тот самый, кому они не дали утонуть в наводнение. Увидел он драгоценности и поспешил откланяться. Побежал в столицу, во дворец да немедля доложил об увиденном королю. Схватили старика со старушкой и заточили в темницу. Приползла змея проведать своих спасителей, глядит, в доме одна золотая черепаха осталась. Она и рассказала змее о несчастье, которое стряслось со стариками. Выслушала змея золотую черепаху, тотчас поползла к королевскому дворцу, пролезла в покои королевы. Та как раз спала крепким сном. Изловчилась змея и ужалила королеву прямо в веко: несчастная королева тут же и окривела на один глаз. От горя и боли рыдала она день и ночь. Повелел король созвать лекарей со всего королевства и даже из соседних стран, но никому так и не удалось исцелить королеву. Тогда повелел король созвать весь народ, и опять, как ни старались люди, никто не смог помочь королеве. Дошла наконец очередь до старика со старушкой. Повелел король привести их из темницы во дворец. А надо сказать, что ещё раньше змея пробралась к ним в темницу и предусмотрительно научила, как им быть. "Возьмите этот корень, - сказала змея старикам. - Он помогает от змеиных укусов. Идите смело во дворец и вы спасёте королеву от недуга". Так оно и случилось. Пришли старик со старушкой во дворец и исцелили королеву. Стала она, как и прежде, смотреть на мир обоими глазами. Очень обрадовался король и пожаловал старику и старушке полкоролевства. С тех пор они славно зажили в своих владениях. Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
