Сказочный мир

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ
5 октября -  Всемирный день учителя
 Юрий Яковлев 
Учитель
 
Говорят, наступает время, когда Учитель становится не нужен. Он научил, чему мог научить, и — поезд отправился дальше, а Учитель остался один на пустой платформе. И если высунуться из окна, то долго еще будешь видеть маленькую, одинокую фигурку человека, провожающего поезд. Потом поезд превратится в точку, замрет железный стук колес, а он все будет стоять. И ему мучительно захочется остановить поезд, вернуть его, ведь с этим поездом навсегда уходит частица его самого, самая дорогая частица. А потом, когда вопреки его желанию поезд скроется и как бы растворится в тумане, сольется с полями и рощами, Учитель оглянется и с удивлением увидит, что платформа полна ребят. Они нетерпеливо переступают с ноги на ногу, дышат в затылок друг другу, толкают соседей — ждут своей очереди. И в их глазах написано: «Поторопись, Учитель, мы ждем тебя! Ты наш, и мы тебя ни с кем не желаем делить. Идем же, Учитель!»
 И тогда Учитель сразу забудет об ушедшем поезде и о пустой платформе. Да никакой платформы и не было. Черная доска, как инеем, покрыта пыльцой мела. На окнах цветы примулы. На стене портрет академика Павлова…
У нашего Учителя были розовые уши, словно он только что пришел с мороза. Даже летом он тер их попеременно ладонью. Глаза у него подвижные, живые — два синих кружочка. На уроке они превращались в два маленьких экрана. В глазах Учителя извергались вулканы, сползали ледники и обрушивались дожди… из лягушек.
Я хорошо помню, как Учитель вошел в класс, энергично потер ладонью розовое ухо и с порога объявил:
— Вчера в Новой Каледонии выпал дождь из лягушек.
Класс подпрыгнул и громко рассмеялся.
— Лягушкам было не до смеха, — совершенно серьезно сказал Учитель. Сильный ураган оторвал их от родного болота и со страшной скоростью понес над океаном. Беспомощно расставив перепончатые лапки, лягушки летели, как птицы. И, вероятно, жалобно квакали. Не думаю, чтобы им нравилось лететь. Потом ветер неожиданно ослаб, и лягушки вместе с потоками дождя стали падать на землю.
Мы посмотрели в глаза Учителю, и увидели себя с раскрытыми зонтиками, и почувствовали, как лягушки упруго плюхались на купола зонтиков. Девочки даже взвизгнули.
Однажды Учитель подошел ко мне, положил на плечо руку и сказал:
— У каждого из нас есть вечный двигатель. У тебя, например.
Ребята удивленно переглянулись, а я уставился в два синих экрана, ища в них ответа. Глаза Учителя загадочно светились.
— У меня нет… вечного двигателя, — сказал я.
— Есть.
Я задумался. Я перебирал в памяти все, что было у меня «движущего», самокат, велосипед, ролики, самолетик с резинкой вместо моторчика. Ничего не двигалось само по себе и тем более вечно.
— Он всегда при тебе. Он и сейчас с тобой! — Учитель как бы играл со мной в «жарко-холодно».
Я пошарил в карманах, заглянул в портфель, но ничего похожего на вечный двигатель не обнаружил.
— Твой вечный двигатель у тебя в груди, — не сводя с меня глаз, сказал Учитель. — Это — твое сердце. Оно бьется день и ночь, зимой и летом. Без отдыха, без перерыва… вечно.
Я невольно приложил руку к груди и почувствовал слабые, мерные толчки своего сердца. В классе стало тихо, все ребята слушали, как работает их вечный двигатель.
Так Учитель постепенно открывал нам неведомый мир, и после его открытий жизнь становилась удивительной, почти сказочной. Обычные вещи он умел повернуть такой неожиданной гранью, что они сразу менялись и обретали новое значение. Но главная его наука ждала меня впереди.
 Однажды в кино у меня произошла странная встреча. Я слонялся по людному фойе в ожидании начала сеанса и вдруг увидел нашу вожатую Аллу высокую, светловолосую, в каплевидных очках. Рядом с ней сидел рослый десятиклассник. Они ели мороженое в вафельных стаканчиках и о чем-то оживленно разговаривали. Сперва я подумал, что обознался, но, когда не поленился и еще раз прошел мимо, сомнения мои развеялись — это были они. Я даже покраснел от возбуждения. Когда все толпой входили в зал, я потерял их из виду. Но потом обнаружил, что они сидят неподалеку от меня. Вместо экрана я смотрел на них. Я увидел, как десятиклассник положил руку на спинку стула, на котором сидела Алла. Но тут свет погас, и мне пришлось прервать мои наблюдения.
 На другой день, пораньше прибежав в класс, я с нескрываемым удовольствием принялся рассказывать ребятам о своем открытии. Я рассказал про мороженое в вафельных стаканчиках и про спинку стула. И мы все очень веселились. Как вдруг я услышал покашливание и оглянулся — в дверях стоял Учитель. Он молча поманил меня пальцем, и мы вместе вышли в коридор.
 — Сейчас ты вернешься в класс, — сказал Учитель, глядя куда-то мимо меня, — и скажешь, что никого не встречал в кино и что все это с мороженым и спинкой стула ты придумал.
— Но ведь я видел их!
— Да, ты видел их, но никому не должен был говорить об этом. Стыдно.
— Разве стыдно говорить правду? — спросил я и с вызовом посмотрел на Учителя.
— Эта правда не принадлежит тебе. Если люди выплеснут всю «правду», какую они знают о других, они захлебнутся. Не всякую правду человек должен знать о другом.
И тут я решил подловить Учителя. Я сказал:
— Значит, лучше соврать!
— Лучше смолчать, — сказал Учитель. — Ты знаешь, что такое чужая тайна? Это тоже правда. Но она принадлежит не всем. В данном случае она не принадлежит тебе. Ты разгласил чужую тайну — все равно что взял чужое. Подло!
Теперь я растерянно смотрел на Учителя и не знал, как ему возразить. А он сказал:
— Иди. И скажи, что ты все это придумал!
— Соврать? — резко спросил я.
— Ты сам пришел к этому. Значит, соврать… во имя правды.
Я уныло поплелся в класс и упавшим голосом объявил, что все это вранье, что никакую Аллу я не встречал, а десятиклассника вообще взял с потолка.
— Трепло! — сказал кто-то. Я проглотил насмешку.
Однажды меня ударил один верзила из старшего класса. Но это было полбеды. Он ударил меня на глазах девочки, которой мне очень хотелось понравиться. Я жестоко страдал. И тогда Учитель подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал:
— Ты должен побить его.
— Как побить? — Я вспыхнул от неожиданности.
— Очень просто. Как бьют.
— Но он сильнее меня, — пробормотал я.
— Сильнее тот, кто прав. Кто прав, всегда побеждает, даже если ему при этом достанется… Учти, женщины не любят битых.
После разговора с Учителем я долго не мог решиться. Но однажды превозмог себя и, борясь со страхом, поднялся на этаж, где учился мой обидчик. Я подстерег его у двери и, когда он вразвалочку вышел из класса, очертя голову бросился на него. Я даже сбил его с ног. И пока он, ошеломленный внезапным нападением, еще не успел прийти в себя, я гордо удалился за стены крепости — в свой класс.
Я ничего не сказал девочке, которой хотел понравиться, но она все поняла по моему победоносному взгляду и еще по тому, как у меня от волнения дрожали коленки.
На другой день меня вызвала завуч, которую мы звали Катаклизма.
— Что это за новости? — воскликнула она, едва я переступил порог кабинета. — Кто научил тебя драться?
— Учитель! — с готовностью ответил я.
— Учитель? — От неожиданности завуч даже поднялась со стула. — Ты понимаешь, что говоришь?
— Понимаю, — сказал я и в ту же секунду понял, что не должен был этого говорить.
— То есть не Учитель… а я… сам. Я решил… — Я бормотал что-то несвязное, но было уже поздно.
— А врать тебя тоже научил Учитель? — Катаклизма атаковала меня. Своими жесткими вопросами она загнала меня в угол.
— Да!.. То есть нет…
Я окончательно запутался. И чтобы спасти положение, шагнул вперед и чуть ли не закричал:
— Я сам побил его, потому что он первый побил меня. И я побил его потому, что женщины не любят битых.
— Что-о-о? — Лицо у Катаклизмы вытянулось и пошло пятнами. — Какие женщины?!
Глаза у Катаклизмы стали выпуклыми, и она прошла мимо меня таким решительным солдатским шагом, что паркет заскрипел, как морозный снег.
Прости меня, Учитель! Я предал тебя, но не потому, что сердце у меня черное, просто ты не успел научить меня взвешивать каждое слово. А может быть, умышленно не сделал этого, чтобы сохранить во мне непосредственность — самое прекрасное, что есть в человеке.
 Но Катаклизме не удалось остановить вечный двигатель — сердце моего Учителя. Поезд мчится вперед. И когда бы я ни открыл вагонное окно и, жмурясь от встречного ветра, ни оглянулся назад, — я вижу пустую платформу и маленькую, одинокую фигурку человека, который вложил в меня частицу своего сердца. Он жив! Он задумчиво смотрит мне вслед, словно хочет убедиться, что я мчусь в верном направлении, и, может быть, он до сих пор видит во мне мальчика?.. Гремят колеса, ветер гудит в ушах. И я вижу, как по платформе бегут дети — наступая на пятки друг другу, они спешат к Учителю.
 Мокрый желтый листок березы припечатал свою ладошку к стеклу.
Первое сентября.

Иллюстрация любезно предоставлена Alex Wer Graf

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ
5 октября -  Международный день врача 
Автор под ником Zod4iy
Самый дорогой подарок 
Взято здесь: https://pikabu.ru/story/samyiy_dorogoy_podarok_3754105

Одноклассник работает хирургом в больнице. Практикует в нескольких частных клиниках и сменами работает в небольшой государственной районной больнице. Как то разговорились с ним в кругу общих друзей, рассказывали случаи связанные с работой практикой и т.д. Плавно перешли к вещам, потом к подаркам, а потом тема зашла о самых дорогих подарках. Кто когда какие получал и т.д. В общем пьяные и веселые.
Очередь дошла до моего одноклассника и он рассказал такую историю:
Было ему тогда 28 лет. Привели к нему на осмотр в государственную больницу девочку лет 6 упала на руку, сильный ушиб. Посмотрел снимок, трещин нет, переломов нет, все ок. Но у девочки врожденный дефект кисти. На снимке видна патология. Осмотрел руку, пальцы немного двигаются, но кисть сама практически не двигается в чуть согнутом состояние. Родители сказали, что им предлагали операцию, но гарантий на результат не давали, денег у них тоже не очень много.
Он молодой хирург, случай для него интересный и смотря на снимок видел, что может он это исправить, говорит прям перед глазами уже в уме прокручивал операцию, что где дробить как собирать и т.п. Попросил родителей провести более подробный осмотр,чтобы привезли девочку к нему когда он будет в частной клинике.
Короче говоря, после нескольких осмотров и посоветовавшись с другими врачами он уже был уверен, что сможет помочь девочке. Договорился с директором клинике. Вызвал родителей с девочкой и сказал им, что операцию сделает бесплатно в клинике 3-5 дней пролежит бесплатно, но потом им нужно будет оплатить физиотерапию для девочки, потому что в их клинике этого не было, но посоветовал им другую клинику, которая сделает все что надо за чисто символическую плату. 
Родители сомневались, и все время спрашивали, а вдруг станет еще хуже и какие есть гарантии:
- Я вам честно скажу – сказал одноклассник – пианисткой и теннисисткой она никогда не станет, но рука станет прямой и даже сможет нормально держать ручку и писать.
Тут голос подала девочка:
- Доктор, а рисовать я смогу? Я очень хочу рисовать.
Мать расплакалась прижав к себе девочку, а отец только опустил глаза и кивнул доктору.
*
- Вот так – сказал мой одноклассник нам с друзьями – а через год я получил самый дорогой подарок, который когда либо мне дарили. Ко мне на работу пришла эта девочка с родителями и подарила рисунок, который она нарисовала специально для меня. 

И он показал нам на телефоне фотографию детского рисунка, огромный разноцветный цветок не открытый биологами, а внизу корявым детским почерком печатными буквами написано «Спасибо доктор!».

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
10 октября - Всемирный день психического здоровья 
Екатерина Керсипова
Притча об истинной любви

Это было напряженное утро. Примерно в 8:30 утра, в больницу обратился пожилой джентльмен с просьбой снять швы с его большого пальца. Он заявил, что ему назначили встречу на 9:00 утра, но он очень спешил, поэтому пришел пораньше.
Медсестра сделала соответствующие записи и попросила его занять место, зная, что пройдет больше часа, прежде чем кто-то сможет его осмотреть. Она видела, как он смотрел на часы, и решила, так как была не занята другими пациентами, то могла принять его. Его рана хорошо зажила, поэтому она переговорила с одним из врачей, достала необходимые предметы для снятия швов и принялась за его рану. Затем завязался разговор.
Женщина спросила его, почему он пришел в больницу раньше, хотя ему было назначено на другое время. Джентльмен сказал, что ему нужно было пойти в дом престарелых, чтобы позавтракать с женой.
Затем медсестра спросила о ее здоровье. Он сказал ей, что она была там некоторое время и что она была жертвой болезни Альцгеймера. Когда они поговорили, и медсестра закончила обрабатывать его рану, она спросила, будет ли жена беспокоиться, если он немного опоздает. Он ответил, что она больше не знает, кто он, что она не узнает его уже пять лет.
Женщина была удивлена и спросила его. «И вы все еще завтракаете с ней каждое утро, хотя она не помнит, кто вы?»
Он улыбнулся, когда похлопал меня по руке и сказал: «Она меня не помнит, но я все еще помню, кто она».

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
14 октября — Покров
Снег
(из книги А.В. Митяева "Шесть Иванов - шесть капитанов")
  
Нынче зима снежная. Сугробов намело — заборы еле видно! Люди, как проснутся утром, берут лопаты и начи­нают чистить дорожки: к колодцам, к сараям, к большой дороге, что идёт вдоль деревни.
А эту дорогу чистит бульдозер. Он похож на огромный рубанок. Рубанком строгают доски, чтобы были ровные, а бульдозер делает ровной дорогу. У него мотор гудит, гусеницы тарахтят, дым вылетает из трубы. Трясётся буль­дозер от напряжения: тяжело толкать перед собой гору снега. Всё равно толкает. Обратно едет быстро, весело — будто радуется, как гладко дорогу выстрогал.
А снег всё идёт и идёт.
Когда ветра нет, снежинки опускаются на землю не­торопливо, без толкотни. Но чуть дунет ветер — закру­жатся, забегают, будто начинается у них игра в догонялки.
Ветер дует всё сильнее, гудит в проводах — и снежинки несутся над землёй, никак не могут опуститься. Из тучи снежинка выпала над дальним городом Переславлем, до Горок долетела, а всё нет остановки. Остановка будет у леса. Ударится ветер об лес и затихнет. И снежинка упа­дёт. Поэтому-то на опушке сугробы самые глубокие. Вы­ходила из леса лосиха, по самое брюхо провалилась.
С морозами кончил снег падать. На небе солнце жёл­тым кружком. На солнце смотреть больно, а на снег ещё больнее: слёзы застилают глаза — так искрится белое поле. И тишина кругом... Такая тишина, что слышно, как шуршит что-то в студёном воздухе. Что же это шуршит? Даже буд­то звенит...
Встал против солнца, присмотрелся и увидел: опу­скается на поле из поднебесья легчайшая сеть, её хрустальные колечки шуршат и звенят.
Над полем летели синицы. Попали в сеть. А сеть не опасная: пронеслись птицы сквозь неё, даже не испугались.
Потом я узнал, что показались мне сетью крошечные снежинки. Они не в туче родятся, а просто в морозном воздухе и сыплются оттуда.
Ещё узнал, что учёные разглядывали в микроскоп пять тысяч снежинок и не нашли одинаковых.
На лопате, когда человек дорожку чистит, и в горе перед бульдозером, и в том сугробе, по которому лосиха лезла, лежат миллиарды снежинок. А нет в этих миллиар­дах хотя бы двух одинаковых. Вот он какой, снег!

 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ
16 октября -  Всемирный день продовольствия
Аркадий Аверченко
Мудрый судья
  
   - Человек! - сказал Вывихов. - Что у вас есть здесь такое, чтобы можно было съесть?
   - Пожалуйте. Вот карточка.
   - Ага! Это у вас такая карточка? Любопытно, любопытно. Для чего же она?
   - Да помилуйте-с! Кто какое блюдо хочет съесть - он тут найдет и закажет.
   - Прекрасно! Предусмотрительно! Колоссальное удобство! Это вот что такое? Гм!.. Крестьянский суп?
   - Да-с.
   - Неужели крестьянский суп?
   - А как же. У нас всякие такие блюда есть. Уж что гость выберет -- то мы и подадим.
   - Суп? Крестьянский суп? Настоящий?
   - Как же-с. Повар готовит. Они знают-с.
   Вывихов обратился к старику, сидевшему за другим столиком.
   - Вот-с... Мы, русские, совершенно не знаем России. Вы думаете, ее кто-нибудь изучает? Как же! Дожидайтесь. Наверно, кто-нибудь, если и увидит в карточке "крестьянский суп", сейчас же закрутит носом. "Фуй, - скажет, - я ем только деликатные блюда, а такой неделикатности и в рот не возьму". А что ест полтораста миллионов русского народа - то ему и неинтересно. Он, видите ли, разные котлеты-матлеты кушает. А вот же, (Слово удалено системой) возьми, я требую себе крестьянский суп! Посмотрим, что наша серая святая скотинка кушает. Человек! Одну миску крестьянского супа!
  
* * *

   - Это что т-такое?
   - Суп-с.
   - Суп? Какой?
   - Крестьянский.
   - Да? А это что такое?
   - Говядина-с.
   - А это?
   - Картофель, капуста, лавровый лист для запаху.
   - И это крестьянский суп?
   - Так точно-с.
   - Тот суп, что едят крестьяне?
   Лакей вытер салфеткой потный лоб и, с беспокойством озираясь, сказал:
   - Я вам лучше метрдотеля позову.
   - Позови мне черта печеного! Пусть он мне объяснит, кто из вас жулик.
   - Виноват... - сказал пришедший на шум метрдотель. - Муха?
   - Что такое -- муха?
   - Они теперь, знаете, по летнему времени... того...
   - Нет-с, не муха! Это что за кушанье?
   - Крестьянский суп. Обыкновенный-с.
   - Да? А что, если я сейчас трахну вас этой тарелкой по голове и стану уверять, что это обыкновенный крестьянский поцелуй.
   - Помилуйте... То - кушанье, а то - драка.
   - Ах вы мошенники!!
   - Попрошу вас, господин, не выражаться.
   - Не выражаться? К вам ежедневно ходит тысяча человек, и, если все они попробуют ваш крестьянский суп, - что они скажут? Что в России все обстоит благополучно, никаких недородов нет и крестьяне благоденствуют... Да? Попросите полицию. Протокол! Я вам покажу... Ты у меня в тюрьме насидишься!
  
* * *
  
   - Помилуйте, господин судья, пришли тихо, смирно, а потом раскричались. Суп, видишь ты, им слишком хорош показался!
   - То есть плох!
   - Нет-с, хорош! "Почему, - говорит, - мясо да капуста, крестьяне, - говорит, - так не едят".
   - В самом деле, почему вы подняли историю?
   - Обман публики, помилуйте! Крестьянский суп? Хорошо-с. А ну-ка дайте мне оный, хочу этнографию и крестьянский быт изучать. "Извольте-с!" Что т-такое? Да они еще туда для вкусу одеколона налили!
   - Помиритесь!
   - Чего-с? Не желаю!
   - А чего же вы желаете?
   - Я желаю, господин мировой судья, чтобы вся Россия знала, какой-такой крестьянский суп Россия ест!
   - Прошу встать! По указу и так далее - мещанин Вывихов за скандал в публичном месте и за оскорбление словами метрдотеля ресторана "Петербург" приговаривается к трехдневному аресту. А вы... послушайте... Вы больше этого блюда не указывайте в вашем меню.
   - Да почему, господин судья?
   - Потому что крестьяне такого супа не едят.
   - А какой же суп они едят?
   - Никакой.
   - А что же они едят в таком случае?
   - Что?.. Ничего!

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ
16 октября, также, День шефа 
А. П. Чехов
Смерть чиновника
  
   В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор, Иван Дмитрич Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на "Корневильские колокола". Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства. Но вдруг... В рассказах часто встречается это "но вдруг". Авторы правы: жизнь так полна внезапностей! Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось... он отвел от глаз бинокль, нагнулся и... апчхи!!! Чихнул, как видите. Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже и тайные советники. Все чихают. Червяков нисколько не сконфузился, утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханьем? Но тут уж пришлось сконфузиться. Он увидел, что старичок, сидевший впереди него, в первом ряду кресел, старательно вытирал свою лысину и шею перчаткой и бормотал что-то. В старичке Червяков узнал статского генерала Бризжалова, служащего по ведомству путей сообщения.
   "Я его обрызгал! -- подумал Червяков. - Не мой начальник, чужой, но все-таки неловко. Извиниться надо".
   Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и зашептал генералу на ухо:
   - Извините, ваше-ство, я вас обрызгал... я нечаянно...
   - Ничего, ничего...
   - Ради бога, извините. Я ведь... я не желал!
   - Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!
   Червяков сконфузился, глупо улыбнулся и начал глядеть на сцену. Глядел он, но уж блаженства больше не чувствовал. Его начало помучивать беспокойство. В антракте он подошел к Бризжалову, походил возле него и, поборовши робость, пробормотал:
   - Я вас обрызгал, ваше-ство... Простите... Я ведь... не то чтобы...
   - Ах, полноте... Я уж забыл, а вы всё о том же! - сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой.
   "Забыл, а у самого ехидство в глазах, - подумал Червяков, подозрительно поглядывая на генерала. - И говорить не хочет. Надо бы ему объяснить, что я вовсе не желал... что это закон природы, а то подумает, что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!.."
   Придя домой, Червяков рассказал жене о своем невежестве. Жена, как показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она только испугалась, а потом, когда узнала, что Бризжалов "чужой", успокоилась.
   - А все-таки ты сходи, извинись, - сказала она. - Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь!
   - То-то вот и есть! Я извинялся, да он как-то странно... Ни одного слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать.
   На другой день Червяков надел новый вицмундир, подстригся и пошел к Бризжалову объяснить... Войдя в приемную генерала, он увидел там много просителей, а между просителями и самого генерала, который уже начал прием прошений. Опросив несколько просителей, генерал поднял глаза и на Червякова.
   - Вчера в "Аркадии", ежели припомните, ваше-тво, - начал докладывать экзекутор, - я чихнул-с и... нечаянно обрызгал... Изв...
   - Какие пустяки... Бог знает что! Вам что угодно? - обратился генерал к следующему просителю.
   "Говорить не хочет! -- подумал Червяков, бледнея. - Сердится, значит... Нет, этого нельзя так оставить... Я ему объясню..."
   Когда генерал кончил беседу с последним просителем и направился во внутренние апартаменты, Червяков шагнул за ним и забормотал:
   - Ваше-ство! Ежели я осмеливаюсь беспокоить ваше-ство, то именно из чувства, могу сказать, раскаяния!.. Не нарочно, сами изволите знать-с!
   Генерал состроил плаксивое лицо и махнул рукой.
   - Да вы просто смеетесь, милостисдарь! - сказал он, скрываясь за дверью.
   "Какие же тут насмешки? - подумал Червяков. - Вовсе тут нет никаких насмешек! Генерал, а не может понять! Когда так, не стану же я больше извиняться перед этим фанфароном! Чёрт с ним! Напишу ему письмо, а ходить не стану! Ей-богу, не стану!"
   Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал. Думал, думал, и никак не выдумал этого письма. Пришлось на другой день идти самому объяснять.
   - Я вчера приходил беспокоить ваше-ство, - забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза, - не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с... а смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы будем смеяться, так никакого тогда, значит, и уважения к персонам... не будет...
   - Пошел вон!! - гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал.
   - Что-с? - спросил шёпотом Червяков, млея от ужаса.
   - Пошел вон!! - повторил генерал, затопав ногами.
   В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся... Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и... помер.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ
17 октября - Ерофеев день
Н. А. Тэффи
Лешачиха

Это очень страшное слово -- "лешачиха".
   Я его потом, пожалуй, ни разу и не слышала.
   А тогда, в раннем моем детстве, познакомилась я с этим словом в связи с очень таинственной историей, каких больше на свете вовсе не бывает.
   Об этой истории и хочу рассказать.
   В те времена проводили мы всегда лето в Волынской губернии, в имении моей матери.
   Знакомых там у нас было мало, потому что окрестные помещики были все поляки, держались особняком, да и между собою они, кажется, не очень приятельски жили, а все больше друг перед другом "пыжились" -- кто, мол, богаче да кто знатнее.
   Но один из соседей -- старый граф И. изредка к нам заглядывал, так как встречался когда-то с моей матерью на заграничных водах.
   Графа И. помню хорошо.
   Был он огромного роста, худой, с совершенно белыми усами. Был ли он лыс -- не знаю, потому что макушки его, хотя бы он сидел, а я стояла, -- все равно увидеть не могла: мне было в ту пору не больше шести лет.
   Но одна деталь из его внешности врезалась в мою память, потому что уж очень поразила: на мизинце его левой руки -- большой, белой и костлявой -- красовался твердый желтоватый ноготь совершенно невероятной длины. Этот ноготь вызывал много разговоров у нас в детской.
   -- Сколько лет нужно, чтобы вырастить такой ноготь?
   Кто говорил два, кто двадцать, а кто-то даже решил, что не меньше семидесяти, хотя самому-то графу было не больше шестидесяти, так что выходило, что граф моложе своего ногтя на десять лет.
   Брат клятвенно уверял, что может, если захочет, вырастить себе такой ноготь в четыре дня.
   -- Ну так захоти! Ну так захоти! -- хором кричали младшие.
   Но он захотеть не хотел.
   Взрослые тоже говорил о ногте. Говорили, что это было модно в шестидесятых годах.
   Граф был вдовый и у себя никого не принимал, но, проезжая мимо его усадьбы, мы часто любовались красивым старинным домом и чудесным парком с маленьким причудливым прудом.
   Посреди пруда зеленел круглый насыпной островок, соединенный с берегом призрачным цепным мостиком. И вокруг островка волшебно-тихо плавал задумчивый лебедь.
   И никогда ни души не было видно ни в парке, ни около дома. А между тем граф жил не один. С ним была его младшая дочь, тогда еще подросток, лет пятнадцати. Я как-то видела ее в костеле, куда наша гувернантка-католичка иногда брала нас с собой.
   Молодая графиня была довольно красивая, но грубоватая и вся какая-то неладная. Чересчур белое и румяное лицо, чересчур густые брови, чересчур черные, почти синие волосы. Маска.
   Такою представлялась мне злая царица, которая в сказке спрашивала у зеркальца, есть ли на свете "кто милее, кто румяней и белее?".
   Одета она была просто и некрасиво.
   А потом как-то привез ее граф к нам в гости, принаряженную в белое кисейное платье с ярко-синими бантиками, в завитых локонах и белых перчатках. Сидела она все время очень чопорно, рядом с отцом, опустив глаза, и только изредка взглядывала на него с выражением злобным и насмешливым.
   Ну вот, мол, вырядилась и сижу. Ну, еще что выдумаешь?
   На вопросы отвечала "да" и "нет". За обедом ничего не ела.
   Вечером старый граф, переговорив о чем-то очень долго и таинственно с моей матерью, стал прощаться. Дочь его радостно вскочила с места, но он остановил ее:
   -- Ты будешь сегодня здесь ночевать, Ядя. Я хочу, чтобы ты поближе познакомилась со своими новыми подругами.
   Он любезно улыбнулся в сторону моих старших сестер.
   Ядя остановилась, пораженная. Лицо ее стало темно-малиновым, ноздри раздулись, глаза остановились. Она молча смотрела на отца.
   Тот на минутку замялся, видимо очень смутился, а может быть, даже испугался чего-то.
   -- Завтра утром я заеду за тобой, -- сказал он, стараясь не глядеть на нее. И прибавил по-польски: -- Веди себя прилично, чтобы мне не было за тебя стыдно.
   Все вышли на крыльцо провожать графа.
   Как только его коляска, запряженная четверкой цугом, отъехала от подъезда, Ядя, повернувшись спиной к старшим сестрам, быстро схватила за руки меня и пятилетнюю Лену и побежала в сад.
   Я, изрядно испуганная, еле поспевала. Лена спотыкалась, сопела и готовилась зареветь.
   Забежав далеко, в самую чащу сада, она выпустила наши руки и сказала по-французски:
   -- Стойте смирно!
   Схватилась за сук и полезла на дерево.
   Мы смотрели в ужасе, едва дыша.
   Забравшись довольно высоко, она обхватила ствол ногами и стала сползать на землю. Куски кисеи повисли на шершавой коре, посыпались голубые бантики...
   -- Гоп!
   И спрыгнула.
   Вся красная, радостная, злобная, трепала она лохмотья своего платья и говорила:
   -- Ага! Он хочет везти меня в этом платье еще к Мюнчинским -- ну так вот ему! вот ему!
   Потом взглянула на нас, расхохоталась, погрозила пальцем:
   -- Стойте смирно, глупые лягушки! Я голодна.
   Она подошла к вишневому дереву и стала отгрызать от ветки клей. Потом сорвала с липы четыре листка, поплевала на них и налепила нам на щеки.
   -- Теперь идите домой и не смейте снимать, так и спать ложитесь с листочками. Слышите? Лягушки!
   Мы схватились за руки и побежали что было духу, придерживая листочки, чтобы не свалились. Очень уж нас эта странная девочка напугала.
   Дома мы ревели, нянька нас мыла, сестры хохотали. Должно быть действительно вид у нас был дурацкий, испуганный и заплаканный.
   -- Зачем же листочки не бросили?
   -- Да она не ве-ле-е-ела!
   Вскоре пришла из сада и Ядя. Шла гордо, придерживая рукой лохмы своего платья. Ложась спать, раздеваться отказалась, сняла только башмаки и повернулась к стене.
   Мама говорила сестрам:
   -- Не обращайте внимания на ее фокусы. Это она, вероятно, из патриотизма не хочет ни есть, ни разговаривать в русской семье. Совсем дикая девочка, ни одна гувернантка не в силах с ней справиться. Старик надеялся, что она с вами подружится...
   В шесть часов утра прискакал от графа нарочный с письмом, в котором граф умолял простить его за причиненные неприятности и не волноваться, потому что дочь его уже благополучно вернулась домой.
   Кинулись в угловую, где Ядя ночевала: постель пуста, окно настежь. Оказывается, ночью сбежала домой. А ведь до их усадьбы было не меньше десяти верст!
   После завтрака приехал старый И. Очень извинялся и, по-видимому, был страшно расстроен.
   У нас все, конечно, делали вид, что выходка его дочки очень мила и забавна, и просили расцеловать "cette charmante petite sauvage". {"эту маленькую дикарку" (франц.).} Но потом долго возмущались.
   А графа и его буйную девицу не видали мы после этого года четыре и встретились как раз, когда началась дикая история, о которой я, собственно, и хочу рассказать.
   Возвращались мы с какой-то поездки. Ехали через графский лес.
   Лес был густой, совсем дремучий, шумели в нем среди лип, дубов и берез и высокие ели, что в этих краях довольно редко.
   -- Гу-гу-гу! -- закричало из чащи.
   -- У-у-у! -- ответило эхо.
   -- Это что же -- сова? -- спросили мы у кучера. Он, не отвечая, мотнул головой и стегнул лошадей.
   -- Гу-гу-гу!
   -- У-у-у!
   -- Это, верно, разбойники... -- шепнула сестра. -- Или волки...
   Всегда у русских детей какой-то страх в лесу. Такое "гу-гу-гу" где-нибудь на лужайке или на поле не произвело бы никакого впечатления, а в лесу -- страшно. Лес "темный" не только по цвету своему, но и по тайным силам.
   В лесу для детей живет волк. Не тот волк, за которым гоняются охотники, похожий на поджарую собаку с распухшей шеей, а могущественное существо, лесной хозяин, говорящий человеческим голосом, проглатывающий живую бабушку. Узнают о его существовании по сказкам раньше, чем видят на картинках, и поэтому представляется он детскому воображению таким неистовым чудовищем, какого потом за всю жизнь не увидишь на нашей скучной земле.
   Одна крошечная девочка спрашивала у меня:
   -- А как железная дорога ночью ходит? Как же она не боится?
   -- Чего?
   -- А вдруг встретит волка?
   Так вот, это "гу-гу-гу" в темной глубине леса испугало нас. Конечно, мы понимали, что волки тут ни при чем, да и разбойникам, пожалуй, кричать незачем. Но было что-то зловеще-незвериное в этом крике.
   А кучер молчал, и уж только когда мы выехали на луговину, повернулся и сказал:
   -- Лешачиха кричит.
   Мы удивленно переглянулись
   -- Это, верно, здесь так называют какую-нибудь породу сов.
   Но кучер повернулся снова и сказал строго:
   -- Не совиной она породы, а графской. И опять прибавил:
   -- Лешачиха.
   Мы молчали, ничего не понимая, и он заговорил снова:
   -- Графская панночка, грабянка, дочка. Когда старый граф на охоту идет, она ему со всего лесу дичину гонит. Тогда она по-другому кричит. А сегодня, значит, одна гуляет. Нехорошо у них!
   Что нехорошо и почему она кричит -- ничего мы не разобрали, а стало как-то жутко.
   -- Это что же -- та самая дикая Ядя, которая у нас ночевала?
   -- Очевидно, она. Чего же она кричит?
   Рассказали дома необычайное это событие. Старая ключница засмеялась.
   -- Ага! Лешачиху слышали! Наша Гапка работала у них на огороде, пошла на пруд с ведром. Стала воду черпать, а за кустом кто-то, слышно, плещет. Взглянула -- а это панночка купается, и вся она до пояса в шерсти, как собака. Гапка как крикнет и ведро упустила. А Лешачиха прыг в воду да и сгинула. Видно, на самое дно ушла.
   Разыскали Гапку. Она как будто была испугана, что мы все знаем. Отвечала сбивчиво. Верно, все наврала, а теперь не знала, как и быть.
   Ввиду всего этого стали много говорить о дикой графине. Местные люди рассказывали, что она болезненно любила своего отца, а он ее не очень. Должно быть, стыдился, что она такая неладная...
   А вскоре объявился у нас и сам граф.
   Приехал в своей коляске на четверке цугом и привез целых двух дочек: Ядю и другую, старшую, Элеонору, о которой мы и не знали. Воспитывалась она, оказывается, в Швейцарии, потому что с детства была туберкулезная и дома держать ее было нельзя.
   Эта другая дочка была совсем другого ладу. Очень тоненькая, бледная, сутулая, в пепельных локонах, лицом похожая на графа, манерами тонная, одетая по-заграничному.
   Наша Ядя явилась в каком-то диком платье из скверного желтого шелка, очевидно, работы местечковой портнихи. За эти четыре года разрослась она в дюжую девку, брови у нее соединились в прямую черту и на верхней губе зачернелись усики.
   Граф, видимо, гордился своей старшей. Звал ее ласково "Нюня", смотрел на нее любовно, даже как-то кокетливо. Рассказывал, как он ожил с ее приездом, что целые дни они вместе читают, гуляют и что больше он ее от себя уже не отпустит.
   Ядя сидела мрачная и очень беспокойная. Краснела пятнами, молчала и только перебивала, когда сестра ее хотела что-нибудь сказать.
   Мне эта "Нюня" не особенно понравилась. Было в ней что-то фальшивое, и уж очень ясно показывала она свое презрение к младшей сестре. Мне было как-то жалко бедную Лешачиху.
   Я сидела тихо, пряталась за спинку кресла и глаз с нее не сводила. Все думала, как она так гукает в черном лесу, как зверей загоняет. Страшная она была для меня до того, что прямо сердце колотилось, а вот вместе с тем и жалко ее. Точно какой-то страшенный зверь, подстреленный, корчится.
   На нее в гостиной мало обращали внимания. Может быть, даже считали, что тактичнее не замечать ее угловатых манер и вульгарного платья. Да и вступить с ней в беседу было трудновато. Ну как заговоришь в светском тоне с усатой девицей, которая, как леший, по лесу шатается и людей пугает.
   И все занялись Нюней, ахали, какая Нюня очаровательная и, главное, как она похожа на отца.
   И вдруг Лешачиха вскочила и закричала:
   -- Неправда! Она совсем не похожа. Она горбатая, а мы с папой прямые и здоровые.
   Она быстро ухватила рукой локоны сестры, приподняла их, открыла ее сутулые, кривые плечи. И захохотала, захлебываясь.
   Нюня слегка покраснела и освободила свои волосы из рук Лешачихи. Но ничего не сказала, только поджала губы.
   Зато старый граф расстроился ужасно. Он так растерялся, что на него жалко было смотреть. Мне казалось, что он сейчас расплачется.
   Конечно, все сразу заговорили громко и оживленно, как всегда бывает, когда хотят загладить неприятный момент.
   Граф, как светский человек, сам быстро справился со своим волнением и стал рассказывать, как хочет развлекать свою заграничную гостью, завести знакомства, устроить теннис, организовать пикники и охоту. Нежной Нюне нужен спорт, конечно, умеренный, и, главное, развлечение.
   Лешачиха после своей дикой вспышки вдруг увяла и как будто даже не слушала, о чем говорят.
   Только когда они уезжали, разыгралась маленькая сцена: Ядя быстро, прежде отца, прыгнула в коляску и заняла парадное место. За ней влезла Нюня и, поджав губы, демонстративно села на переднюю скамеечку. Тогда отец взял Нюню ласково за плечи и пересадил рядом с Ядей, а сам сел напротив. Ядя вскочила и села рядом с отцом, И лицо у нее было несчастное и совсем безумное.
  
* * *

  
   Старшие мои сестры были приглашены к графу на первый прием, на завтрак в следующее воскресенье, то есть через неделю после описанного визита.
   Мы весело фантазировали насчет этого завтрака.
   -- Воображаю, что там натворит Лешачиха!
   -- Страшная Лешачиха! Наверное, Нюня заставит ее усы сбрить.
   -- А она такая злющая, что назло к воскресенью бороду отпустит.
   Нас, маленьких, на завтрак не брали, и мы особенно изощрялись:
   -- Поезжайте, поезжайте! Накормит вас Лешачиха еловыми шишками.
   -- На щеки вам поплюет и листики приклеит!
   И вдруг за два дня до назначенного празднества приходит страшная весть: неожиданно скончалась Нюня, графиня Элеонора, старшая дочь графа.
   Умерла она странной смертью -- убита в лесу деревом.
   Прислуга уже знала об этом событии и толковала между собой, и все слышали мы слово: "Лешачиха, Лешачиха".
   При чем тут Лешачиха?
   Узнали подробности: Нюня, никогда из парка не уходившая и вообще мало гулявшая, вдруг как-то утром сказала отцу, что читать ему вслух сейчас не может, потому что непременно должна пойти в лес. И как-то при этом, как рассказывал потом граф, ужасно нервничала и торопилась.
   Ушла и пропала, и к обеду не вернулась. К вечеру нашел ее конюх. Лежала, придавленная огромным деревом. Закрыло ее всю стволом-махиной, одни ножки увидел конюх. Потом дерево канатом подымали.
   -- Лешачиха, Лешачиха! -- шепталась графская челядь.
   А при чем тут Лешачиха -- никто и объяснить не мог.
   Она, говорят, как раз в этот день хворала и даже из дому не выходила. Да и глупо же все это! Если бы даже она и была в лесу, так не могла же она свалить дерево, которое потом десять мужиков еле канатами оттащили.
   Такая, видно, судьба была у бедной Нюни.
   На похоронах видели Лешачиху. Она была тихая и все время держала графа за руку.
   История эта, пожалуй, и забылась бы, если бы года через два не случилась другая, от которой эта первая сделалась еще страшнее, и гибель несчастной Нюни оказалась гораздо загадочнее и таинственнее, чем трезвые и благоразумные люди могли ее считать.
   И не будь второй истории, пожалуй, и рассказывать обо всем этом не стоило бы.
   Так вот что случилось через два года.
   За эти два года мы как-то о Лешачихе позабыли.
   Граф не показывался, и ничего нового слышно не было.
   И вот, появилось в наших краях существо, о котором заговорили сразу все.
   Один из окрестных помещиков пригласил к себе нового управляющего, а у управляющего этого оказалась молоденькая дочка нечеловеческой красоты.
   Каждый, конечно, описывал ее по-своему. Наша ключница, видевшая ее в костеле, изливала свой восторг в следующих выражениях:
   -- Ой, смотрю на нее и думаю -- ой, сейчас я лопну. Глазки у нее как тютельки и так и мильгочут. Черты лица чистоплотные, стоит и улыбается, как птичечка.
   Жена нашего управляющего, особа тонная, воспитанная в Проскурове, сказала:
   -- Она, конечно, недурна, но еще слишком молода. Вот посмотрите лет через тридцать, что из нее выйдет -- тогда и судите.
   Вечный студент, репетитор брата, бегавший тайно каждое воскресенье в костел (не в силу религиозных потребностей), на опрос ответил, густо покраснев:
   -- Как сказать... Она, по-видимому, вполне сознательная личность.
   И вот в эту сознательную личность влюбился старый граф.
   Мы еще не знали, что он влюблен, когда он, после двухлетнего перерыва, вдруг неожиданно приехал к нам вечером один и был такой странный, какой-то восторженный, с потемневшими счастливыми глазами. Разговаривал только с молодежью, попросил сестру спеть.
   Сестра спела романс на слова Алексея Толстого "Не умею высказать, как тебя люблю".
   Он пришел в какой-то болезненный восторг, заставил несколько раз повторить последнюю фразу, потом сам сел за рояль и сыграл, чуть-чуть напевая, старинный романс: "Si vous croyez" {"Если вы верите..." (франц.).}...
   Он так очаровательно, грустно и нежно улыбаясь, полупел, полудекламировал, что привел в восторг не только молодежь, но и взрослых.
   -- Какой оказался интересный человек! Кто бы подумал!
   -- А мы-то столько лет считали его старым сухарем с длинным ногтем. Вот вам и ноготь!
   -- Какой обаятельный!
   -- Какой очаровательный!
   И долго потом завывали на разные голоса пропетый им романс:
  
   "Que je l'adore, et qu'elle est blonde
   Comme les blés"1.
   1 "Как я ее обожаю, и как ее белокурые волосы напоминают пшеницу" (франц.).
  
   Особенно сильное впечатление произвел граф именно своим романсом на мою кузину, только что окончившую институт. Она была блондинка и поэтому "blonde comme les blés" отнесла на свой счет. Дней пять после знаменательного вечера пребывала она в сладкой и трепетной меланхолии, ела только яблоки и ходила, распустив волосы, гулять при луне.
   Все благополучно разрешилось насморком.
   Мы с младшей сестрой, несмотря на свой одиннадцати-девятилетний возрасты, тоже оказались не чужды влиянию романтических (Слово удалено системой). И, чтобы как-нибудь излить свои чувства, побежали в сад, нарвали роз и запихали их графу в зонтик.
   -- Пойдет дождь, откроет граф зонтик, и вдруг -- целый каскад роз посыпется ему на голову!
   Пожалуй, одна наша нянюшка осталась к нему холодна:
   -- Длинный со всего лесу. На таких коров вешать.
   Определение было загадочное, но явно не восторженное.
   Ключница, подслушивавшая из буфетной, и прачка -- у дверей из коридора -- разделяли общий восторг.
   Конечно, на другой день только и было разговоров что про графа. И тут-то и узналось, что он влюблен.
   Первые узнали, конечно, мы, младшие -- в детской.
   Мы всегда первые узнавали именно то, что от нас полагалось скрывать: что горничная хочет выйти за кучера, что от управляющего два раза сбегала жена и на кого пялит глаза дочь садовника. Обыкновенно вечером, когда мы укладывались спать, забегала к няньке ключница и начинала свистящим шепотом рассказывать новости дня.
   Нянька, надо отдать справедливость, всегда строго и педагогично говорила нам:
   -- Ну, вы... нечего вам тут слушать! Это детям совсем не годится.
   Тогда мы затихали и придвигались поближе.
   Вот таким образом узнали мы о том, что старый граф влюблен в молоденькую красавицу Янину. Что все видят, как он в костеле на нее смотрит, и все знают, что каждое утро графский верховой отвозит Янине огромный букет.
   -- Откуда они узнают такие вещи! -- охали взрослые, когда мы, волнуясь и перебивая друг друга, рассказывали потрясающую новость.
   Они, впрочем, притворялись, что сами давно все знают, и нам запретили повторять этот вздор.
   Мы-то его больше не повторяли, но зато они сами уже от этой темы не отходили.
   -- Граф влюблен!
   -- Женится?
   -- Обольстит и бросит?
   -- Нет, этого не может быть! Слишком уж открыто ведет он свое дело...
   И вот новое событие: граф ездил в карете четверкой цугом с визитом к управляющему. Наш садовник все видел собственными глазами.
   -- Вот как я вас, нянечка, вижу, -- свистел шепот ключницы. -- Так, говорит, близко проехал, что аж грязью на штанину брызгнуло. Он и грязь мне показывал. Все верно. Граф женится.
   И еще новость -- ездил граф к ксендзу.
   А потом кто-то видел, как мужики чистили графский пруд. И это относили к непременным признакам свадьбы.
   Потом кто-то графу намекнул, и граф не отрицал, а даже, говорят, улыбался.
   И -- странное дело -- все абсолютно забыли про Лешачиху. Она, положим, никуда все это время не показывалась, но все-таки никто даже никаких предположений не высказывал, как, мол, она может отнестись к такому событию. У Лешачихи и вдруг -- мачеха, да еще такая нежная, что "улыбается, как птичечка".
   И вдруг -- странная весть. Сначала даже не поверили. Но все подтвердилось. Пошел утром граф на охоту, взял с собой камердинера. Он часто так ходил, не столько для того, чтобы стрелять, сколько для поэзии. Идет впереди, заложив руки за спину, любуется, напевает что-нибудь -- особенно в последнее время часто напевать стал. А за ним на почтительном расстоянии, шагах в десяти, камердинер с ружьем. Если захочется графу выстрелить -- подзовет камердинера и возьмет ружье. Птица, конечно, ждать этого не станет, а услышав графское пение, сразу отправляется куда-нибудь, где поспокойнее, -- ну да это значения не имело.
   И вот поднял граф голову и залюбовался на дикого голубя, как тот кружится в золотом солнечном столбе.
   -- Словно Святой Дух. Иезусь Мария!
   И не успел он договорить этих слов, как получил ужасающий толчок в спину, так что отлетел на несколько шагов, и в то же мгновение рухнуло за ним огромное дерево. Это камердинер спас его, а то быть бы ему раздавленным, как бедная его кривобокая панночка, старшая грабянка. А камердинер потом рассказывал, что, если бы граф не произнес имени Божьего, все равно бы его убило, и оттолкнуть бы его не успеть.
   Опять зашептали:
   -- Лешачиха! Лешачиха!
   Что за проклятый такой лес, что деревья людей убивают?
   Графу ногу зашибло несильно, но испугался он ужасно. Белый стал, как бумага, весь дрожал и сам идти не мог. Тащил его камердинер на плечах, а там уже люди увидели, помогли.
   Лешачиха, говорят, у окна стояла и видела, как его внесли, но навстречу не выбежала и только уже поздно ночью спустилась вниз и, тихо отворив дверь, вошла в комнату отца.
   Что там было -- никто не знает. Только так до утра они и пробыли вместе.
   А утром послал граф с нарочным большое, тяжелое письмо молодой панночке Янине и при письме одну розу. И еще послал коляску в местечко за нотариусом, и долго они с нотариусом что-то писали; потом говорили, как будто он добрую часть имения отписал на управляющеву дочку. А Лешачиха все время в комнате была и от графа не отходила.
   А на другое утро подали дорожную карету и бричку для вещей, и вышел старый граф с дочкой, с Лешачихой. И все заметили, что граф был белый как мел и голова у него тряслась. Лешачиха его под руку вела. А у самой у нее за одну ночь лицо ссохлось -- только брови да усы.
   Сели они оба в карету и уехали.
   Кучер потом врал, будто граф все дорогу молчал, а Лешачиха плакала. Ну да этому, конечно, никто не поверил. Разве может Лешачиха плакать? Даже смешно!
   Поздней осенью по дороге на вокзал проезжали мы мимо графской усадьбы.
   Парк стал прозрачным и холодным. Через голые сучья просвечивал дом с забеленными ослепшими окнами.
   На веревке, протянутой между строгих колонн подъезда, висели какие-то шубы.
   Островок посреди пруда, облезлый и мокрый, казалось, наполовину затонул.
   Я искала глазами лебедя...
  

[Chanda 14]

Юрий Яковлев
У человека должна быть собака 

В большом магазине, где продаются ружья, порох и ягдташи — сумки для добычи, — среди охотников и следопытов топтался мальчик. Он привставал на носки, вытягивал худую шею и всё хотел протиснуться к прилавку. Нет, его не интересовало, как ловко продавцы разбирают и собирают ружья, как на весы с треском сыплется тёмная дробь и как медные свистки подражают голосам птиц. И когда ему наконец удалось пробраться к прилавку и перед его глазами сверкнули лезвия ножей, которые продаются только по охотничьим билетам, он остался равнодушным к ножам.
 Среди охотничьего снаряжения глаза мальчика что-то напряжённо искали и не могли найти. Он стоял у прилавка, пока продавец не заметил его:
 — Что тебе?
— Мне… поводок… для собаки, — сбивчиво ответил мальчик, стиснутый со всех сторон покупателями ружей и пороха.
— Какая у тебя собака?
— У меня?.. Никакой…
— Зачем же тебе поводок?
Мальчик опустил глаза и тихо сказал:
— У меня будет собака.
Стоящий рядом охотник одобрительно закивал головой и пробасил:
— Правильно! У человека должна быть собака.
Продавец небрежно бросил на прилавок связку узких ремней. Мальчик со знанием дела осмотрел их и выбрал жёлтый кожаный, с блестящим карабином, который пристёгивается к ошейнику.
Потом он шёл по улице, а новый поводок держал двумя руками, как полагается, когда ведёшь собаку. Он тихо скомандовал: «Ря-дом!» — и несуществующая собака зашагала около левой ноги. На перекрёстке ему пришлось остановиться; тогда он скомандовал: «Си-деть!» — и собака села на асфальт. Никто, кроме него, не видел собаки. Все видели только поводок с блестящим карабином.
Нет ничего труднее уговорить родителей купить собаку: при одном упоминании о собаке лица у них вытягиваются и они мрачными голосами говорят:
— Только через мой труп!
При чём здесь труп, если речь идёт о верном друге, о дорогом существе, которое сделает жизнь интересней и радостней. Но взрослые говорят:
— Через мой труп!
Или:
— Даже не мечтай!
 Особенно нетерпима к собаке была Жекина мама. В папе где-то далеко-далеко ещё жил мальчишка, который сам когда-то просил собаку. Этот мальчишка робко напоминал о себе, и папе становилось неловко возражать против собаки. Он молчал. А маму ничто не удерживало. И она заявляла в полный голос:
— Только через мой труп! Даже не мечтай!
Но кто может запретить человеку мечтать?
И Жека мечтал. Он мечтал, что у него будет собака. Может быть, такса, длинная и чёрная, как головешка, на коротких ножках. Может быть, борзая, изогнутая, как вопросительный знак. Может быть, пудель с завитками, как на воротнике. В конце концов, многие собаки могут найти след преступника или спасти человека. Но лучше, конечно, когда собака — овчарка.
 Мальчик так часто думал о собаке, что ему стало казаться, будто у него уже есть собака. И он дал ей имя — Динго. И купил для неё жёлтый кожаный поводок с блестящим карабином.
 На таком поводке ежедневно выводили на прогулку Вету — большую чепрачную овчарку, которая недавно появилась в доме. Спина у Веты чёрная, грудь, лапы и живот светлые. И этим она похожа на ласточку. Большие настороженные уши стоят топориком. Глаза внимательные, умные, а над ними два чёрных пятнышка — брови.
 Каждое утро, когда Жека шёл в школу, он встречал во дворе Вету. Её хозяин — высокий, чуть сутулый мужчина в короткой куртке — энергично шагал по кругу и читал газету, а Вета шла рядом. Наверное, это очень скучно ходить по кругу и принюхиваться к грязному асфальту. Иногда Вета кралась за голубем, который тоже расхаживал по асфальту, но когда она готова была прыгнуть, хозяин натягивал поводок и говорил:
— Фу!
На собачьем языке это означает — нельзя.
Жека стоял у стенки и внимательно следил за собакой. Ему очень хотелось, чтобы Вета подошла к нему, потёрлась о ногу или лизнула большим розовым языком. Но Вета даже не поворачивала к нему головы. А хозяин мерил двор большими шагами и читал газету.
Однажды Жека набрался смелости и спросил:
— Можно её погладить?
— Лучше не надо, — сдержанно ответил хозяин и взял поводок покороче.
А Жеку с каждым днём всё сильнее и сильнее тянуло к Вете. В глубине души он решил, что его собака будет именно такой, как Вета, и он тоже будет ходить с ней по двору и, если кто-нибудь попросит: «Можно её погладить?», ответит: «Лучше не надо».
В этот день Жека раньше обычного собрался в школу.
— Ты куда так рано? — спросила мама, когда он уже выбежал за дверь.
— Мне надо… в школу!.. — крикнул мальчик, сбегая с лестницы.
 Нет, он торопился не в школу. Сперва он стоял в подъезде, наблюдая, как Вета мягкими, уверенными шагами шла по серебристому асфальту. Потом он пошёл следом за ней. Ему мучительно захотелось дотронуться до собаки, провести рукой по её блестящей чёрной шерсти. Он подкрался сзади и, забыв все предосторожности, коснулся рукой чёрной спины. Собака вздрогнула и резко повернулась. Перед мальчиком сверкнули два холодных глаза и влажные белые зубы. Потом глаза и зубы пропали, и в то же мгновение Жека почувствовал резкую боль в ноге.
 — А-а! — вскрикнул он.
Хозяин скомкал газету и рванул на себя поводок. Но было уже поздно. Нога горела. Жека отскочил и, давясь от слёз, посмотрел на укушенную ногу. Он увидел рваную штанину и тонкую струйку крови, которая текла по ноге. Сквозь слёзы овчарка показалась мальчику злой и некрасивой. Он хотел её погладить, а она ответила ему клыками. Разве это не подло!
— Что же ты? — виноватым голосом сказал хозяин овчарки. — Я предупреждал тебя…
Но Жека не слышал его слов. Превозмогая боль, он думал, что делать с рваной штаниной и горящей ногой. Он всхлипывал и держал портфель перед собой, как держат щит. Мужчина достал из кармана платок и вытер кровь с Жекиной ноги. А овчарка стояла рядом и уже не скалила зубы и не порывалась укусить.
— Я пойду, — сказал Жека, растирая на лице слёзы.
— Куда? — спросил мужчина.
— В школу, — нетвёрдо ответил Жека.
И в это время из окна высунулась мама. Окно было высоко, на восьмом этаже, и мама не увидела ни разорванной штанины, ни струйки крови. Она крикнула:
— Что же ты не идёшь в школу? Опоздаешь.
— Не опоздаю, — отозвался мальчик, продолжая стоять на месте.
Тогда мужчина задрал голову и крикнул Жекиной маме:
— Его укусила собака… Моя!..
Мама высунулась из окна дальше и увидела овчарку. Сверху собака выглядела небольшой, но мамин страх увеличил её до размеров тигра. Она крикнула:
— Уберите! Уберите её!.. Она укусила тебя, детка?.. Развели собак! Они всех перекусают!
Мужчина молчал. У Жеки очень болела нога, и он тоже молчал. Мама скрылась в комнате. Мальчик сказал хозяину собаки:
— Убегайте скорей, сюда мама идёт!
Мужчина не побежал. Он стоял на месте, а собака нюхала асфальт.
— Я сам виноват, недоглядел, — сказал он и сунул в карман скомканную газету.
И тут появилась мама. Она увидела рваную штанину и кровоточащую ранку.
— Что вы наделали! — закричала она на мужчину, словно это не собака, а он сам укусил Жеку.
Потом мама принялась кричать на Жеку.
— Вот, вот, собачник несчастный! Я очень рада. Может быть, теперь ты выкинешь из головы этих собак. А вы, — мама снова переключилась на хозяина овчарки, — вы мне за это ответите.
Мужчина стоял как провинившийся и молчал. Мама схватила за руку Жеку и потащила его домой. А мужчина и собака смотрели им вслед.
Врач осмотрел раненую ногу и сказал: «Пустяки!»
Мама не согласилась с врачом:
— Ничего себе пустяки! Ребёнка укусили, а вы говорите — пустяки.
Но врач не слушал маму. Он взял в руки пузырёк с йодом, помочил ватку и положил её на ранку.
— Ой! — Жеке показалось, что врач положил не ватку, а раскалённый уголёк, и он вскрикнул от боли. Но тут же сжал кулаки и изо всех сил зажмурил глаза, чтобы не заплакать.
А когда боль немного утихла, он сквозь зубы процедил:
— Пустяки!
Он сказал «пустяки», хотя был очень сердит на собаку. Врач не стал забинтовывать ранку — так быстрее заживёт, — но велел делать уколы от бешенства.
— Она не бешеная… — сказал Жека.
Но мама оборвала его:
— Бешеная, раз укусила!
Врач усмехнулся и сдвинул белую шапочку на затылок.
Вечером, когда папа пришёл с работы, его ждали неприятные новости: сына укусила собака.
— Ты должен пойти в милицию, — настаивала мама. — Пусть он (мама имела в виду хозяина овчарки) купит новые брюки.
Папа сказал:
— Ничего не надо делать. С каждым может случиться.
— Как так — с каждым! — вспыхнула мама. — Со мной этого не может случиться, потому что у меня нет собаки.
— А у него собака, — спокойно ответил папа.
Жека почувствовал, что в папе проснулся мальчишка, который давным-давно сам просил собаку.
Каждый день он отправлялся на укол. Он приходил на пастеровский пункт, куда со всего города стекались люди, укушенные собаками. Здесь царила непримиримая ненависть к собакам. В тёмном, неприглядном коридорчике, ожидая своей очереди, укушенные мрачными голосами рассказывали страшные истории о злых собаках и показывали пальцами размеры клыков, которые впивались в их руки, ноги и другие места. Усатый старик, шамкая губами, повторял как заведённый:
— Надо уничтожать собак. Я бы их всех перестрелял.
Эти люди забыли, как в годы войны собаки выносили с поля боя раненых, искали мины и, не жалея своей жизни, бросались под фашистские танки со взрывчаткой на спине. Они как бы ничего не знали о собаках, которые охраняют нашу границу, возят по тундре людей, облегчают жизнь слепым.
Жеке хотелось встать и рассказать людям о собаках. Но тут его приглашали в кабинет. Он садился на белую табуретку и, ёрзая, наблюдал, как сестра разбивала ампулу и брала в руки шприц. Шприц с длинной иглой казался ему огромным стеклянным комаром с острым страшным жалом. Вот этот комар приближается… Жека зажмуривается… и острое обжигающее жало впивается в тело…
Врачи считали, что эти уколы предохраняют Жеку от бешенства. Мама была уверена, что они излечат его от любви к собакам. Она не знала, что, отправляясь на пастеровский пункт, Жека берёт с собой кожаный поводок с блестящим карабином и рядом с его левой ногой шагает никому не видимая собака, которую зовут Динго…
Однажды во дворе Жека встретил хозяина Веты. Мужчина шёл без собаки и на ходу читал газету. На нём, как всегда, была короткая куртка, и от этого ноги выглядели особенно длинными. Жека поздоровался. Хозяин овчарки оторвал глаза от газеты и спросил:
— Как твоя нога?
— Пустяки! — повторил Жека слова врача. — А где Вета?
— Дома. Я теперь гуляю с ней рано утром и поздно вечером, когда во дворе никого нет. Она собака не злая, но с каждой может случиться… Ты уж извини.
— Я не сержусь на неё, — примирительно ответил Жека. — Я завтра приду пораньше.
Глаза мужчины посветлели. Он сунул газету в карман и сказал:
— На прошлой неделе у Веты родились щенки.
— Щенки! Можно их посмотреть?
— Можно.
В маленькой комнате на светлом половике копошились серые пушистые существа. Они были похожи на большие клубки шерсти. Клубки размотались, и за каждым тянулась толстая шерстяная нитка — хвостик. Из каждого клубочка смотрели серые глаза, у каждого болтались мягкие маленькие уши. Щенки всё время двигались, залезали друг на дружку, попискивали.
Жека присел перед ними на корточки, а хозяин Веты стоял за его спиной и наблюдал.
— Можно их погладить? — спрашивал Жека.
И хозяин отвечал:
— Погладь.
— Можно взять на руки?
— Возьми.
Жека изловчился, и один из клубочков очутился у него в руках. Он прижал его к животу и, поглаживая, приговаривал:
— Хороший, хороший, маленький…
Хозяин стоял за его спиной и улыбался.
— А можно мне… одного щенка? — неожиданно спросил мальчик.
— Тебе мама не разрешит, — сказал хозяин, и Жека сразу осёкся.
Но есть такие минуты, когда надо быть мужчиной и надо самому принимать смелые решения. Это была именно такая минута, и Жека сказал:
— Разрешит!.. У человека должна быть собака.
Он сказал «разрешит» и тут же испугался своих слов. Но отступать было уже поздно. Он услышал за спиной голос хозяина Веты:
— Что ж, выбирай любого.
— Любого?
Жекины глаза сузились, нос сморщился. Он стал выбирать. Он почувствовал, что среди этих комочков находится его собака — Динго. Но как определить, который клубочек она? Щенки были одинаковые, как близнецы, и, как близнецы, похожи друг на друга.
И тогда Жека тихо позвал:
— Динго!
Серые глазки всех клубочков посмотрели на мальчика. И вдруг один клубочек отделился от своих братьев и сестёр и покатился к Жеке. Слабые ножки подкашивались, но щенок шёл на зов. И Жека понял, что это идёт его щенок.
— Вот… он! — воскликнул мальчик.
Он взял щенка на руки и прижал к себе.
— Он немного подрастёт, — сказал хозяин, — и ты сможешь забрать его. Если, конечно, мама разрешит.
— А когда он подрастёт?
— Недели через три.
Три недели — это двадцать один день. Двадцать один раз лечь спать и двадцать один раз проснуться. Если бы можно было бы сразу оторвать двадцать один листок календаря и не ждать так долго.
В один из этих дней мама спросила Жеку:
— Скоро твой день рождения, что тебе подарить?
Жека жалостливо посмотрел на маму и опустил глаза.
— Ну? Придумал?
— Придумал, — тихо сказал Жека.
— Что же тебе подарить?
Жека набрал побольше воздуха, словно собирался нырнуть, и тихо, одними губами произнёс:
— Собаку.
Глаза у мамы округлились.
— Как — собаку?!
Мама закусила губу. Она была уверена, что раненая нога, безжалостные уколы навсегда вытравили из сердца сына любовь к собакам.
Наступил двадцать первый день. Для всех людей это был самый обычный день. Для всех, но не для Жеки. В этот день он переступил порог своего дома, прижимая к животу собственного щенка. Теперь щенок не напоминал клубок шерсти с висящей ниткой. Он подрос. Лапы окрепли. В глазах появилось весёлое озорство. И только уши болтались, как две пришитые тряпочки.
Жека вошёл в дом. Молча прошёл в комнату. Сел на краешек дивана и сказал:
— Вот!
Он сказал «вот» тихо, но достаточно твёрдо.
— Что это? — спросила мама, хотя прекрасно видела, что это щенок.
— Щенок, — ответил Жека.
— Чей?
— Мой.
— Сейчас же унеси его прочь!
— Куда же я его унесу?
— Куда хочешь! Мало тебя укусила собака?
— У меня уже всё зажило. Посмотри, — быстро сказал Жека и засучил штанину.
— Только через мой труп, — сказала мама.
— Он породистый, — защищал щенка Жека, — у него родословная, как у графа.
— Никаких графов! — отрезала мама.
— Человек должен иметь собаку, — отчаянно произнёс Жека и замолчал.
Мама сказала:
— Ну, вот. Отнеси его туда, откуда принёс.
Она взяла Жеку за плечи и вытолкала за двери вместе со щенком.
Жека потоптался немного перед закрытой дверью и, не зная, что ему теперь делать, сел на ступеньку. Он крепко прижал к себе маленькое тёплое существо, которого звали Динго и которое уже имело свой собственный поводок из жёлтой кожи с блестящим карабином.
Жека решил, что не уйдёт отсюда. Будет сидеть день, два. Пока мама не пустит его домой вместе со щенком. Щенок не знал о тяжёлых событиях, которые из-за него происходили в жизни Жеки. Он задремал.
Потом пришёл с работы папа. Он увидел сына, сидящего на ступеньке, и спросил:
— Никого нет дома?
 Жека покачал головой и показал папе щенка. Папа сел рядом с сыном на холодную ступеньку и стал разглядывать щенка. А Жека наблюдал за папой. Он заметил, что папа довольно сморщил нос и заёрзал на ступеньке. Потом папа стал гладить щенка и причмокивать губами. И Жека почувствовал, что в папе постепенно пробуждается мальчишка. Тот самый мальчишка, который когда-то сам просил собаку, потому что у человека должна быть собака. Жека взглядом звал его себе в союзники. И этот мальчишка, как подобает мальчишке, пришёл на помощь другу.
 Папа взял на руки щенка, решительно встал и открыл дверь.
— А что если нам в самом деле взять щенка? — спросил он маму. — Щенок-то славный.
Мама сразу заметила, что в папе пробудился мальчишка. Она сказала:
— Это мальчишество.
— Почему же? — не сдавался папа.
— Ты знаешь, что такое собака? — спросила мама.
Папа кивнул головой:
— Знаю!
Но мама не поверила ему.
— Нет, — сказала она, — ты не знаешь, что такое собака. Это шерсть, грязь, вонь. Это разгрызенные ботинки и визитные карточки на паркете.
— Какие визитные карточки? — спросил Жека.
— Лужи, — пояснил папа.
— Кто будет убирать? — спросила мама.
Папин мальчишка подмигнул Жеке:
— Мы!
Их было двое, и они победили.
Они победили. И в квартире на восьмом этаже поселился новый жилец. Он действительно грызёт ботинки и оставляет на паркете визитные карточки. И убирают за ним не папа и не Жека, а мама. Но если вы постучите в дверь и попросите: «Отдайте мне щенка», то мама первая скажет вам: «Только через мой труп. И не мечтайте».
Потому что это маленькое, ласковое, преданное существо сумело доказать маме, что у человека должна быть собака.

 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
31 октября - Хеллоуин 
Мария Черская
В объятиях зимы

Было у охотника Бэргэна три сокровища: разившее без промаха копье, звенящий музыкой варган и красавица-дочка Саяра. Хорошо жилось Бэргэну, любили его духи - никогда не возвращался он из леса без добычи, никогда не вытаскивал из реки пустые сети, никогда не ложился спать на голодный желудок. А если наваливалась грусть - брал варган и отгонял тоску жужжащими песнями о коротком, цветущем лете и лютой, снежной зиме.
Одно лишь омрачало радость Бэргэна – слишком быстро росла Саяра. Скоротечны весны на севере, не удержишь на месте, и вот начали свататься к дочери охотника молодые женихи. Хмурился Бэргэн, гневался Бэргэн, топал ногами Бэргэн, и прогонял всех прочь – никто не казался ему достойным зятем, ни один не был равен ему ни в охотничьем деле, ни в рыбацком.
Качали головой молодые парни и быстро остывали к недоступной красавице. Все, кроме Сэргэха. Очень уж запали ему в сердце черные, как таёжная ночь, глаза Саяры. Во снах видел её лицо - круглое, как луна и белое, как первый снег. Часто улыбалась ему дочка охотника, поэтому без устали приходил он к Бэргэну и приносил дары - мягкие соболиные шкурки, оленье мясо и рыбу. Но Бэргэн лишь презрительно смеялся, малейшие недостатки выискивал:
- Разве это калым? Шкурки исколочены, мясо жесткое, а рыба мелкая! Как будет жить Саяра с таким неумехой-мужем? Нет, не отдам за тебя дочь!
Грустил и злился Сэргэх, но не знал, как примириться со старым охотником, заслужить его уважение. Так и мучился до самой зимы.
А зима выдалась злющая, морозная – тяжко пришлось тем, кто заготовил мало припасов. Лишь Бэргэн не тужил - всё полёживал в своём теплом, деревянном балагане, играл на варгане и поедал жирное мясо, сваренное Саярой, пока остальные охотники бегали по ледяной чащобе в поисках пищи.
Но вот однажды, не все вернулись из леса. Принесли холодные ветра недобрую весть – не наелся за лето Хозяин тайги, не заснул в мягкой берлоге, в шатуна обратился, черной погибелью для всех живых стал. Не ровен час, приведут его абасы, злые духи, прямиком к людям в стойбище.
Испугался Бэргэн, что загрызет медведь его любимую дочь, решил первым найти и убить беспокойного зверя. Однако, даже самому лучшему охотнику не справиться в одиночку с голодным хищником, поэтому попросил Бэргэн помощи у товарищей. Но разве кто захочет идти на верную смерть? Отводили взгляд мужчины, отнекивались. Все, кроме Сэргэха. Сам он пришел к Бэргэну, сам вызвался на охоту, но с одним условием – станет Саяра ему женой.
Подумал Бэргэн, почесал бороду. И кивнул:
- Убьешь медведя - твоя Саяра!
На том и порешили. А утром, едва рассвело, отправились вдвоем на охоту. Несет Бэргэн верное копье - смело ступает по заснеженным тропам, чувствуя себя в тайге, как дома. А Сэргэх, чем дальше в лес, тем сильнее осторожничает, оглядывается. Шутка ли – за голодным медведем идут! Мерещится юноше, что за каждым кустом зверь таится, в любой момент напасть может. Уже и не разобрать, кто из них на самом деле охотник, а кто добыча.
Вышли на опушку с раскидистыми елями, остановился Бэргэн, показал на огромные следы, прищурился: - Путает нас медведь, задом наперед ходит. Но и мы не промах. Ты здесь побудь, а я поляну кругом обойду.
Нырнул куда-то в подлесок и исчез. Растерялся Сэргэх – по сторонам посматривает, крепко лук сжимает, к шорохам-звукам прислушивается. А откуда-то из-за елок, еле слышно, доносится нежный перезвон, будто хрустальные колокольчики переливаются. Интересно стало Сэргэху, что там, вскинул он лук и неспешно побрел на звук через сугробы. Вдруг, за пушистыми ветками, под самым склоном опушки, увидел охотник огромное лежбище из обломанных кустов, ягеля и багульника. Оцепенел от страха Сэргэх – понял, что вышел прямиком к медвежьему логову. И сам Хозяин стоит перед ним, топчется - бурый, крупный, но сильно исхудавший. Шкура коркой ледяной покрылась, сосульки с меха свисают, с каждым звериным шагом позванивают.
Засвистела тетива, выпустил Сэргэх в медведя стрелу. Попала она прямо в ледяной панцирь, отскочила с жалобным стуком. Заворчал Хозяин, заревел, будто посмеиваясь, и бросился на охотника. Закричал Сэргэх о помощи, выставил перед собой лук, но одним ударом перебил медведь рукоять, подмял под себя юношу, острыми когтями одежду распарывая. Согнулся Сэргэн под медвежьими лапами, от порезов грудь защищая. Чудом извернулся, но всё же сумел достать нож из-за пояса и ударить зверя в шею. Первый удар коротким вышел, зарычал медведь, вгрызаясь охотнику в плечо. Пырнул его Сэргэх ножом ещё раз, вошло лезвие по самую рукоятку. Ослабли челюсти медведя, хлынула кровь из раны на белый снег, и завалился Хозяин, издыхая.
Хоть и отощавший зверь, но весит много. С трудом выбрался Сэргэх из-под мертвой туши, жутко израненный. С удивлением увидел Бэргэна, стоявшего поодаль, с поднятым копьем.
- Что же ты не пришел мне на выручку? – спросил юноша, тяжело дыша.
- Разве это не ты должен был убить медведя? – усмехнулся Бэргэн.
Покачнулся Сэргэх, сплюнул кровь. – Что ж, сделал я, как договаривались. Моя теперь Саяра!
Закивал Бэргэн, заулыбался.
- Конечно, - ответил, - твоя теперь Саяра! - а потом размахнулся и вонзил со всей силы копье в грудь будущего зятя. Замертво упал Сэргэх, даже вскрикнуть не успел.
Оскалился Бэргэн, начал духов благодарить, да вот незадача – обломалось верное копье у самого основания, никак не вытащить наконечник из груди мертвеца. Огорчился охотник, но что поделаешь? Забросал снегом тело и вернулся домой.
Счастливо встретила его Саяра, но услышав, что погиб Сэргэх от медвежьих лап, загрустила, заплакала. Два дня тосковала, а на третий решил повеселить её Бэргэн, достал любимый варган. Прижал инструмент к зубам, дернул язычок. Вздохнул варган скрепуче-горестно, и простонал вдруг песню странную, чёрную:
«Тепло Бэргэну, хорошо Бэргэну, а Сэргэх в холодной могиле лежит, шерсть отращивает!»
Ахнула Саяра: - Какая нехорошая песня, отец!
Пожал плечами Бэргэн: - Голоден я, поэтому такая песня вышла! Давай ужинать!
Накрыла Саяра на стол, поел Бэргэн. А затем лёг на постель, снова достал варган, чтобы вернулась радость в глазах Саяры. Но опять невесёлой вышла песня:
«Сытен Бэргэн, доволен Бэргэн, а Сэргэх по лесу идет, когти и зубы о лед точит».
Спрятала Саяра лицо в ладонях: - Зачем такие страшные песни поешь? Неужели нарочно издеваешься?
Насупился Бэргэн, буркнул: - Съел слишком много, оттого такая песня и вышла. Давай спать ложиться!
Но не смогла сомкнуть глаз Саяра, всё думала об отцовских песнях. Встала она тихонько, вытащила варган, и дернула инструмент за язычок. Горько простонал он:
«Не спи, Саяра, гаси очаг, Саяра! Встречай жениха своего, в лесу Бэргэном убитого!»
Вскрикнула девушка, проснулся Бэргэн – выхватил варган и бросил его в очаг. Заскрипел тот в последний раз, пламенем охваченный.
«Держи слово, Бэргэн, открывай двери, Бэргэн! Пришел Сэргэх за обещанным!»
Содрогнулся балаган, задрожали окна, застучала дверь, будто дикий зверь снаружи ломится. И напал на домик холод лютый, словно сама зима в гости пожаловала. Стал Бэргэн сильнее огонь разжигать, но мороз сбавлять и не думает. Уж сжег охотник все дрова, принялся мебель ломать, чтобы до утра продержаться, в надежде, что пропадет ужасное чудовище с первыми лучами солнца.
А холод никак не унимается, все углы балагана изморозью покрылись. С потолка снежинки падают, трещит дверь от ударов тяжелых, скрипят окна заледеневшие, задувает нечистая сила вьюгу окаянную в жилище.
Всё, что можно, отправил в пламя Бэргэн, остались они вдвоем с Саярой. Плачет дочка охотника, дрожит от стылости. Сжал кулаки Бэргэн, мотает головой.
- Не бойся, Саяра! Не достанешься ты мертвецу проклятому! Уж лучше сам тебя убью, но не отдам своё последнее сокровище!
Схватил было дочку за косу, но оказалась Саяра проворнее. Вырвалась из отцовских рук, подбежала к двери и открыла её нараспашку.
Ворвалась в жилище злая стужа, дернулось пламя очага в последний раз и потухло. Вошел Сэргэх в балаган, черной шерстью покрытый, зубы, как лезвия острые, когти до земли длинные, и в груди ярко-синей звездой наконечник копья горит.
На следующее утро нашли соседи насквозь заледеневший балаган, а в нем останки Бэргэна. Похоронили его как полагается, голову отсекли, да трижды на могилу плюнули, чтобы не восстал старый охотник оборотнем-деретником. Но всё же лишились люди спокойствия, и как только настало лето, покинули стойбище, лучшее место для жизни искать.
А Саяру в том лесу ещё часто встречали заблудившиеся охотники. Хороших и чистых душой она на дорогу выводила, путь домой показывала. А тех, кто зло творил и слово не держал – в старый промерзший балаган заманивала, неживому мужу на пропитание.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

1 ноября - Международный день вегетарианца

lesya_voronaya

Сказка о пустоголовой девочке и тыквенной каше

(Оригинал здесь: https://lesya-voronaya.livejournal.com/5172.html )

 

Итак, давным-давно, в некотором царстве… ой, не, это как-то старомодно. Погодите, ща настроюсь…

Жила себе на Манхэттене некая пустоголовая девочка, и звали ее Адель. То есть, звали-то ее Проня, но она просила всех называть ее Аделью, хотя Адели, по-моему, это было бы весьма неприятно. Хорошо, что она Прониной жизнью не интересовалась вообще, а потому избавлена от опасности быть оскорбленной.

Но Проня-Адель, считала себя практически столь же одаренной и роскошной, как и ее тезка-звезда. Проня отличалась, а точнее не отличалась фигурой, внешностью и умом (так как была пустоголовой), но зато наверстала свое в плане гонора и самомнения. Она регулярно фотографировалась с утиными губками в зеркале и тщательно выкладывала это отсутствие внешнего вида, вкуса и образования в инстаграм. К слову сказать, окружающим было начхать на ее недостатки, беда, что достоинствами Проня тоже не блистала.

Проня умела ужасно петь, кривобоко танцевать, размыто фотографировать, и умудрялась применять неправильные фильтры даже к котикам. Зато (!) Проня умела готовить. Правда, готовить она умела только тыквенную кашу по семейному рецепту своей драгоценной бабуленьки. Собственно, любовью к бабуленьке и тыквенной каше и ограничивались настоящие Пронины дарования.

Тем не менее, Проня старательно раздувала свое самомнение и была уверена, что ею все кому не лень восхищаются. Она участвовала во всех танцевальных и вокальных конкурсах, приводя жюри и публику в состояние нервной дрожи, сотнями публиковала свои фотографии, напрашивалась на лайки и прочие любезности. Знакомые уже потихоньку начинали от нее шарахаться, тщательно избегали приглашений на чай и вообще любых разговоров, в которых Проня могла иметь потенциальную возможность пожаловаться на непонимание своей тонкой творческой натуры. В конце-концов, Проня осталась совсем-совсем одна, распугала всех, даже самых глупых, добрых или неприхотливых своих друзей.

Эта сказка могла бы закончиться плачевно, если б игру не вступила тыквенная каша.

Как известно, тыква из любой Золушки делает принцессу, особенно, если она не вместо головы.

Как-то рано утром, после очередной чашки фраппуччино, предварительно сфотографированного в инстаграм, Проня задумалась о жизни и приуныла.

"Как-то печально все", - подумала Проня, - "и жрать охота".

Она заглянула в холодильник, но там осталось только воспоминание о повесившейся некогда мышке. Порыскав по полкам на кухне, она обнаружила старую манку, а на балконе у нее еще с Хеллоуина (на который ее, естественно, никто не пригласил) оставалась тыква. Тут на Проню накатили сладкие воспоминания о детстве в деревне, когда бабуленька готовила ей тыквенную кашу и советовала читать книги и смотреть познавательные передачи.

"Надо было слушать бабуленьку!" – мелькнула первая здравая мысль в голове Прони.

Быстренько очистив тыкву, Проня натерла ее на мелкую терку и поставила кашу вариться в горшочке. Когда красивая оранжевая ароматная каша была готова, Проня, истекая слюнями, аккуратно сняла горшочек с плиты и поставила ее на подоконник на балконе, чтоб она остыла. Затем, Проня по старой привычке принялась фотографировать горшочек в инстаграм, и так увлеклась наложением фильтров, что случайно задела локтем горшочек, который грохнулся вниз, расплескивая горячую жижу красивого кораллового оттенка. Откуда-то с улицы донесся испуганно-раздраженный мужской вопль. Затем раздался возглас удивления, что было совершенной неожиданностью. Проня перегнулась через подоконник, чуть не выронив телефон, и увидела высокого парня, который, то ли отряхивал, то ли поедал размазавшуюся по его голове и плечам кашу.

"О Боже, какой мужчина!" – подумала Проня. Затем крикнула:

- Простите, пожалуйста, я случайно уронила кашу. Надеюсь, вас не ушибло горшком?

Честно говоря, это было самое разумное и самое вежливое изречение Прони за всю ее жизнь. Конечно, всем ясно, что она немедленно влюбилась.

- Как-то горячо, - неуверенно заметил мужчина с иностранным акцентом, а потом неожиданно добавил: – Но вкусно!

- Поднимитесь, пожалуйста, ко мне в квартиру, я помогу вам почистить одежду.

Незнакомец, к радости Прони, возражать не стал, и скоро его шаги загрохотали по лестнице. Когда Проня увидела его поближе, ей захотелось спеть или станцевать, чтоб поразить его – так он ей понравился - но, к счастью, ее временно парализовало. А может, запах тыквенной каши действовал на нее так вразумляюще. Иностранец был высок и весьма хорош собой – типичный потомок викингов – рыжий, сильный, но с добрыми голубыми глазами. Пока Проня мысленно подбирала фильтр к их будущим свадебным фотографиям, он сказал:

- Я конечно очень недоволен, что вы меня обляпали кашей, но вынужден заметить, что каша больно уж хороша, а я как раз владелец небольшой забегаловки, которой очень пригодилась бы такая изюминка. Вы хотели бы у меня работать?

Собственно, Проня готова была у него работать даже мойщицей потрохов на рыболовном судне, поэтому ей хватило сил только кивнуть и слабо улыбнуться. Загадочный викинг, которого звали Вольтар, быстренько написал ей на бумажечке адрес кафе и телефон, велел приходить завтра к восьми и умчался домой отмываться от каши. Проня еще долго смотрела пустым взглядом ему вослед…

Конечно, наша страдалица не могла уснуть всю ночь, все думала как себя вести, что делать, чтоб не оттолкнуть нового возлюбленного подобно всем предыдущим знакомым. Доворочалась она до утра, и в первый рабочий день была настолько уставшей и издерганной, что, к своей большой удаче, была совсем не в силах кокетничать и как-либо вообще общаться с Вольтаром. Так она работала день за днем, нервничая и одергивая себя, но неизменно готовила отменную кашу. Даже о фильтрах своих забыла.

В итоге она научилась себя вести, поднабралась умишка, занялась своим образованием и в конце-концов вышла замуж за поваренка, не такого роскошного и успешного, как Вольтар, но честного и доброго парня. Почему не Вольтар, вы хотите спросить? Ну деточки, в сказке про Золушку девушка была трудолюбивой, доброй и красивой, чего о нашей Проне не скажешь. Впрочем, она поумнела, смогла здраво себя оценить и расставить приоритеты, поняла, что столь прекрасный принц ей не по зубам и не по силам, успокоилась, а затем влюбилась в поваренка.

Так любовь и тыквенная каша снова спасли мир.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
12 ноября - Зиновий-синичник, синичкин день 
Леонид Семаго
Лазоревка

Пасмурный, неморозный и тихий декабрьский день. Ни солнца, ни теней, ни снежного блеска. Тяжелеет шапка зимы, хотя еще и лед слабоват, и нет хороших сугробов. Однако лихой ветер-северянин в одну ночь так продул речную долину, что смел в береговые ивняки почти половину снега, который лег было на открытый луг, и так завалил им несгибаемую щетку сухих тростников, что не пройти сквозь нее пешему. Мороз высушил бамбуковой крепости стебли и жесткие ленты листьев, и шуршат они при малейшем дуновении. И одинокий рыболов то смотрит на поплавок в темной лунке, то с беспокойством поглядывает туда, где в тростниковой чаще раздается громкий шорох. Даже не шорох, а почти треск, будто там напролом пробивается к открытому месту заблудившийся кабан
Шум постепенно приближается к берегу, и вскоре становится различимо мелькание крошечных птичьих силуэтов: в обычном поиске зимнего корма снует в тростниках маленькая стайка лазоревок. Облик и повадки выдают принадлежность птиц к синичьему племени. У каждой светло-лазоревая «шапочка» величиной с копейку, того же оттенка сложенные крылья и хвост. Приятная голубизна летнего неба на птичьем пере отозвалась в имени маленькой европейской синички
Назвать лазоревку лесной птицей можно лишь с оговоркой, и не только потому, что она избегает темнохвойных лесов. Она не очень частый обитатель и светлых боров и в островных дубравах предпочитает держаться поближе к опушкам. Да и там ее голос слышится реже, нежели в старых садах, парках и даже полезащитных лесополосах. Любит она поймы спокойных, равнинных рек с ольховыми, тополевыми, ивовыми левадами. Здесь можно встретить ее в любой сезон, здесь всегда для нее корм, который она собирает с веток, листьев, коры стволов, с высоких болотных и прибрежных трав. Достается ей какая-то доля урожая ольхи, которую болотное дерево рассевает по снегу с середины зимы.
Чем западнее, тем сильнее у лазоревки склонность к оседлости. А на Русской равнине в иные годы она ведет себя почти как перелетный вид, и не каждую зиму удается встретить в самых любимых ее местах хотя бы десяток птиц-одиночек. И осенние кочевки начинает она очень рано, покидая гнездовые места до настоящего отлета деревенских ласточек, золотистых щурок и пеночек.
В другие же годы кочевые стайки до весны не покидают листопадные леса.
Зимой лазоревки как-то не ищут компании других птиц из своей синичьей родни, редко сопровождают дятлов, словно бы проявляя особую независимость. Попав на общую кормушку, маленькая лазоревка сразу же становится на ней полновластной хозяйкой и даже деспотом, отгоняя от корма тех, кто больше ее ростом, а стало быть, и сильнее. И пусть на кормушке будет целый ворох семечек, она без колебаний бросится на поползня или большую синицу, если кто-то из них хотя бы попытается взять семечко раньше ее. И вовсе не голод заставляет лазоревку быть такой агрессивной. Она и в иных случаях жизни отстаивает свои права, нападая первой. Весной не каждая пара скворцов решится на захват дупла, занятого семьей лазоревок.
Постройка гнезда для первого выводка у лазоревок начинается по-синичьи рано. Выводков бывает два в сезон, и забот с ними немало. При строительстве самец не помогает самке в доставке материала, но и не остается безучастным. Он как бы присматривает за жильем, не отлучаясь от него, чтобы хозяином не стал кто-то из бездомных соседей. Как только самка прилетает с перышком или пучком шерстинок, он залетает в гнездовье следом за ней и остается там несколько секунд уже после того, как она улетит за новой ношей. Возможно, что укладка материала в нужном порядке — это в какой-то мере и его забота.
Гнездо лазоревки должно быть не просто теплым, а очень теплым. Ведь наседка согревает своим маленьким телом десяток, а то и полтора яиц, общий вес которых больше ее собственного. Гнездо устраивается по общему синичьему стандарту и выстилается толстым слоем шерсти и перьев. Наседка лежит в нем, словно на пышно взбитой перине. Основание и стенки выкладываются из материала погрубее — мочала, травинок, мха. Чем просторнее дупло, тем больше приходится самке носить в него всякой ветоши, чтобы заполнить лишнее пространство, тем больше уходит на это времени.
В период строительства первого, весеннего, гнезда с нужным для выстилки лотка материалом везде плоховато. Перо можно найти лишь на том месте, где ощипывал добычу ястреб. Из зверей в апреле только зайцы линять начинают. Но зато встреча с улегшимся на дневку русаком оборачивается для лазоревки необыкновенной удачей. Она нащипывает с клокастой, облезающей заячьей спины столько отличной, тонкой шерсти, что заполняет ею дупло, чуть ли не оставляя без места себя саму. Если, наблюдая за работающей лазоревкой, неподвижно посидеть или постоять несколько минут неподалеку от ее дупла, то можно почувствовать на собственной шевелюре ее силенку и усердие. К человеку возле гнезда эта птица относится довольно спокойно и доверчиво. Самку на гнезде можно даже погладить, и она не замрет от ужаса, а постарается ущипнуть за палец.
Во время двухнедельного насиживания забота о кормлении наседки целиком лежит на самце, Однако в гнезде он ее только подкармливает. Может быть, и не столь обременительно летать к дуплу с каждым насекомым, но у лазоревок сложилась своеобразная тактика: самец по-настоящему кормит самку во время ее непродолжительных отлучек с яиц. Она и сама высматривает, чем можно поживиться, но вроде не знает, как это делается. А самец то и дело подлетает к ней и кладет, как птенцу, в раскрытый клюв все, что находит съестного. Получается и быстро, и в стороне от «дома», и самка не тратит на поиск корма энергию, которая нужна для обогрева яиц. Да и птенцов в первые дни их жизни приходится греть столь же усердно, особенно во время ненастья.
Лазоревки — певцы далеко не первого десятка. Еще до прихода весны слышится их короткая и негромкая трелька, которая потом повторяется тысячи раз в одном и том же ритме и которую мы считаем их территориальной песней. Для нашего слуха совершенно одинаково поют и самцы и самки. К тому же в паре обе птицы на глаз неразличимы. Возможно, что «песня» самца нам или неизвестна, или ее нет у него совсем. Ведь песня, скажем, иволги-самца очень тиха и невнятна, а красивый свист одинаков у всех взрослых птиц. У самок флейтовые переливы звучат даже с большим чувством и богаче оттенками, а молодняк начинает настраивать свои «флейты» еще до отлета.
Миловидный облик лазоревки создает обманчивое впечатление кротости нрава. Коротенький, даже для ее роста, клювик вроде бы не оружие для защиты, а тем более нападения. Но оказывается, лазоревка может им ущипнуть больнее, чем ударить. Он у нее как маленькие и крепкие щипчики, кончики которых могут сходиться под разными углами. Таким инструментом очень удобно снимать с веточек, с почек крошечные яички тлей, с коры — крепко приклеенных щитовок, выбирать из сережек березовые орешки. Вот долбить этим клювиком твердые семена подсолнечника, как большие синицы, невозможно, и лазоревка как бы отгрызает кусочек скорлупы и через маленькое отверстие вытаскивает крошки ядрышка. По таким скорлупкам и можно определить, что прилетела к птичьей столовой и лазоревка, которая вообще-то бывает нечастой гостьей на даровом угощении, даже и в трудную пору.
 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
13 ноября -  Международный день слепых
Ихара Сайкаку
Чудесные шаги
(из сборника «Рассказы из всех провинций»)

Китаец Хун Янь-жан различал по щебету каждую птицу, Абэ Мороясу, наш соотечественник, умел по голосу предсказать судьбу человека...
В столице, в квартале Фусими, в уединенном местечке близ моста Бунгобаси, в бедной хижине, окруженной оградой из низкорослого бамбука, жил некий слепец, владевший тем же искусством. Сердце и помыслы свои уподобив водам текущим, отрешенный от мирской суеты, сохранял он в обличье неизменное благородство, так что сразу видно было, что это человек не простого звания. Постоянно играл он на флейте, чутко внимая каждому звуку, и предсказывал судьбу почти всегда без ошибки.
Как-то раз в чайном доме Хоккокуя, в зале на втором этаже, собралась молодежь, дабы полюбоваться осенней ясной луной. В ожидании восхода луны с самых сумерек звучали здесь песенки, что были тогда у всех на устах, и баллады «дзёрури».
Впрочем, по какому бы поводу ни устраивалось собрание - по случаю полнолуния или для встречи солнца, - во всех краях и провинциях веселятся при этом на один и тот же манер.
Один из гостей, монах-пилигрим, не раз уже здесь бывавший, прочитал молитву благословения, после чего устроитель вечера, в отличном расположении духа высказал готовность исполнить любое пожелание гостей, и те сказали, что хорошо бы послушать слепого флейтиста...
— Слепец этот - мой давний знакомый! — ответил хозяин и тотчас послал за музыкантом. Для начала попросили его исполнить мелодию «Горы Хаконэ» Играя, слепой услышал, что по лестнице поднимается мальчик-слуга, и сказал:
— Он прольет масло!
Мальчик же нес сосуд с великой осторожностью, но вдруг на него свалилась выскочившая из пазов деревянная скользящая дверь, и он нежданно-негаданно изрядно ушибся.
— Поразительно! — воскликнули гости, захлопав в ладоши. — А теперь скажи нам, что за человек идет сейчас по улице мимо дома?
Слепец прислушался к звуку шагов и промолвил:
— Этот человек чем-то весьма озабочен; за руку ведет он старуху, судя по торопливой походке — повивальную бабку.
Послали слугу проверить. На его расспросы прохожий отвечал невпопад:
— Как только начнутся схватки, мы и сами сумеем приподнять роженицу. Ах, вот бы мальчик родился!..
Все громко рассмеялись и стали спрашивать о другом прохожем. Слепой сказал:
— Их двое, но шагает только один!
И в самом деле, оказалось, то шла служанка и несла девочку.
Расспросили о следующем, и ответ гласил:
— Это, без сомнения, птица, но из тех, что весьма берегут себя!
Опять пошли проверить и видят — по улице тихонько бредет странствующий монах, обутый в высокие гэта в форме птичьих лап.
— Прекрасно, великолепно! Как же точно он все угадывает! — воскликнули гости. — Для вящего нашего удовольствия попробуй-ка отгадать еще разок! -И с этими словами они приоткрыли окно, забранное мелкой деревянной решеткой, и стали ждать.
Уже стемнело, на улице почти ничего не было видно, но все же, когда ударил колокол, возвестивший наступление ночи, они разглядели при свете горевшего в зале фонаря двух путников, спешивших к реке Ёдо, чтобы не опоздать на лодку, отплывающую в Осака.
Один был при двух мечах, в черном хаори и широкополой плетеной шляпе, другой следовал сзади, неся дорожную шкатулку и бочонок с сакэ.
— А это что за люди? - вопросили слепого, и тот ответил:
— Их двое, женщина и мужчина.
— До сих пор ты угадывал верно, — сказали гости,— но на сей раз все же ошибся! Мы видели своими глазами: оба прохожих — мужчины. У одного даже два меча, он, несомненно, самурай!
— Странно! — сказал слепой. — И все же это, безусловно, женщина. Уж не обманывает ли вас зрение?
Снова послали человека узнать, и тот услышал, как господин, понизив голос, говорил слуге, несущему бочонок:
— Ночью, на лодке, не спускай глаз с бочонка. Вместо сакэ в нем полно серебряных монет. Ночью дорога неспокойна, оттого-то я и переоделась мужчиной, чтобы съездить в Осака за товаром!
Послали расспросить путников поподробнее, и оказалось: то была переодетая хозяйка рисовой лавки с Пятого проспекта столицы.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
14 ноября - День Косьмы и Дамиана. "Курячьи именины" 
Л. Семаго
Птичья дружба

На самом крае Воронежской и Липецкой областей стоит под густыми ракитами старый дом крестьянина. Перед домом, как везде по селу, подворье — куры: вместе с рослыми голосистыми юрловскими независимо расхаживают миниатюрные, пестрые бентамки. А за плетнем, по всему огороду, меж сухими кустиками огуречной травы да несрубленными кочанами ходят вовсе не наши птицы, расписные, длиннохвостые фазаны.
Привез Василин Занин с Кавказа в свою Перекоповку трех диких фазанов. Привез не для того, чтобы любоваться этой жар-птицей в вольере, а чтобы жили тут, как живут их родичи — серые куропатки. Весной обе фазанки так усердно взялись за дело, что каждая снесла втрое больше яиц, чем на воле. Но они наотрез отказались насиживать их. Да все равно диковатые птицы не сидели бы спокойно и все яйца до одного пропали бы. Тут и объявилась как раз очень заботливая и аккуратная наседка, одна из бентамок, — маленькая, с голубя, курочка.
В том, что фазанята вылупились в один день, что наседка нисколько не была смущена их видом и поведением, что на четвертый день они уже могли летать, ну, не летать, а перепархивать, что им был понятен голос мачехи и ее сигналы, не было ничего необычного. Ходит себе маленькая курочка с маленькими пестрыми цыплятами между грядками, в стороне от своих подруг и маленького красного петушка.
Так было до тех пор, пока фазанята ростом не догнали заботливую мачеху, и тогда она круто изменила отношение к ним. Стала обижать, стала прогонять от корма, к которому раньше звала. Так бы и распалась семья, если бы не красный петушок. Он был и вовсе никто этой длинноногой, шустрой восьмерке, но словно понял, что фазанят надо еще кое-чему подучить, защитить, собрать вместе. Он не придавал никакого значения тому, что его подопечные быстро переросли и его. Они были еще в том возрасте, который не знает деспотизма, они были птенцами.
Только ночевали они порознь: петушок — в сарае, фазанята — в густых зарослях, как самые настоящие дикие птицы. Утром в любую погоду петушок взлетит на крышу, прокричит им сразу и подъем и сбор, и они со всех ног, легко перескакивая через перепутанную ботву, обрадованно бегут к нему на открытое место. Посмотрит он на них сверху одним глазом, будто пересчитает, и с тихой командой уведет к ульям.
Так и ходили весь день вместе, а следом курочка-мачеха, как покинутая. Спохватилась, да поздно: ни почитания, ни послушания не вернуть. Петушок что увидит — зовет фазанят. Нашел зерно — зовет, нашел гусеницу под капустным листом — зовет, ничего не нашел — все равно зовет, разгребая землю ногами: пусть сами поищут. Он все время начеку, готовый защитить каждого. Яростно бросается на других кур и подросших цыплят. А ведь юрловские куры чуть поменьше индейки, но отбегают: мало ли что.
Вылетел из-за ракиты грач — петушок, еще не разглядев, кто это, мгновенно просигналил тревогу. Фазанят как ветром сдуло, будто не было их тут. А он, как страж, с места даже не сдвинулся и, убедившись, что черная птица не вернется, подал отбой. И грач не ястреб, и фазанята уже не малыши, но осторожность не повредит никогда.
Но вот примерно часа за три до захода солнца, по куриному расписанию, петушок как-то сникал, исчезала его бодрость. Молча, но не тайком уходил от фазанят, отыскивал двух других курочек, которые сами по себе ходили весь день, и вел их в курятник. Постоит в нерешительности на пороге, а потом подает команду: «Всем на насест!» А с фазанятами мачеха осталась, но они ее будто не замечают. Только через полчаса спохватились сразу ввосьмером, что нет рядом попечителя. Забеспокоились. Звать стали. Голоса у фазанят, как собачье повизгивание, как плач. И петушок тоже заволновался, с насеста спрыгнул, к двери подошел и, перегнувшись, выглядывает. Но к вечеру, видно, свое, куриное, пересиливать стало: снова взлетел под потолок. 
Фазанята остались совсем одни. И большие куры ушли. Тогда они по собственному сигналу взлетели на кусты терновника, на ракиты и там замерли. На следующее утро все повторилось без изменений.
Остыла эта дружба поздней осенью, когда фазанята окончательно перелиняли, став по наряду совсем взрослыми птицами. В их отношении к маленькому петушку и курочкам не появилось никакой враждебности, они стали как-то равнодушны друг к другу, стали искать общества настоящих родителей. Те так и остались дикими фазанами, а их дети, воспитанные совсем другими птицами, через полгода вернулись к своим. Научившись понимать все сигналы другого вида, они унаследовали только свой фазаний «язык», не переняв ни звука из чужого. И за то время, пока их водил красный петушок, ни один из восьмерки не проявил никакого внимания, интереса, любопытства к жившим тут же трем фазанам.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
27 ноября - День Чёрной кошки 
А. В. Вайц
Чёрные кошки

В начале всех начал жили по соседству на земле богач и бедняк. У бедняка рос сын, а у богача - дочь. И жила на краю земли злая ведьма по прозвищу Чёрмеза, что одевалась только в чёрные одежды.
В один из погожих ясных дней за домом бедняка появилась тень. Чуть помедлив, тень выпрямилась, приняла образ старухи, вошла в дом и стала просить кусок хлеба.
- Мне что - последний кусок хлеба тебе отдать? Убирайся вон и больше на глаза не показывайся. У меня самого мало еды.
Вышла она и направила свой взгляд на сына, который играл сам с собой возле дома. Старуха постояла и злобно произнесла заклинание:
- Тись – мись – вись, в чёрного кота превратись. Сколько будет земля стоять, столько будешь котом гулять! И никто на этом свете не сможет расколдовать тебя и твой род!
Мальчик трижды обернулся и превратился в чёрного-пречёрного кота. Ведьма растворилась, как дым, а котик встал на четыре лапки и побежал по двору. Потом забрался на крышу дома, отсиделся там до утра и вернулся к родителям, но уже не сыном, а котом. Взгляд его был таким выразительным, что родителям казалось, будто он понимает всё, о чём они говорят. Погладили они его и оставили у себя жить.
Превратив в кота сына бедняка, злая Чёрмеза пошла просить хлеба у богача. Богатый ей тоже ничего не дал.
- Сначала ты что-нибудь мне дай, а потом и я, может, что-нибудь тебе дам. Убирайся вон из моего дома и на глаза больше не показывайся!
Вышла колдунья и направила свой взгляд на его дочь, которая возле дома играла сама с собой. Колдунья постояла и произнесла своё заклинание:
- Тись – мись – вись, в чёрную кошку правратись! Сколько будет земля стоять, столько будешь кошкой гулять. И никто на этом свете не сможет расколдовать тебя и твой род!
Девочка трижды обернулась и превратилась в чёрную-пречёрную кошечку. Мяукнув, встала на четыре лапки и побежала по двору. Потом забралась на крышу дома, отсиделась там до утра и вернулась к своим родителям. Но уже не дочкой, а кошечкой. Взгляд кошечки был таким выразительным, что матери и отцу казалось, будто она понимает всё, о чём они говорят. Погладили они кошечку и оставили у себя жить.
И стал бедняк звать своего сына, а богач - свою дочь, но их нигде не было. Только и зметили: в домах появились чёрный кот и чёрная кошка, что громко мяукали и носились по комнате туда-сюда.
У богатого был амбар, полный с пшеницей, и мыши бегали повсюду, а у бедного не было ни амбара, ни мышей. Бедный назвал кота Муром, а богатый кошечку – Муркой. У бедного кот Мур с каждым днём всё тощал да тощал, а богатый кормил кошку объедками со стола, и его кошка целыми днями лежала в углу, выслушивая упрёки богача за безделье. Как-то раз он ей сказал:
- Мыши всю ночь бегают, пищат, спать не дают. Ты бы, Мурка. хотя бы ночью мышей ловила, принесла бы дому большую пользу.
Мурка ещё не разучилась понимать человеческий язык - к утру она и вправду наловила тринадцать мышей. Когда богач увидел на овечьей шкурке тринадцать мышей, он подумал: «Столько мышей ловить одной кошке тяжело. Пожалуй, куплю у соседа кота Мура, пусть ночью ловят мышей вдвоём».
Так Мур оказался в доме богача. Увидел кот чёрную кошечку и влюбился: «Какая красавица! Такая же, как и я, чёрная!» Кот и кошка стали вместе гулять, лазать по деревьям, крышам, ловить мышей во дворе и дома. Отвыкнув от человеческого языка, Мур и Мурка перестали понимать язык людей. Их словами стали: "Мяу-мяу".
Со временем у них появились котята, а потом и внуки-правнуки. С тех пор кошки живут в домах людей и дружат с ними, ластятся, разрешают гладить себя, протягивают пушистую лапку, трутся об их колени и щекочут хвостом. В знак благодарности им дают молоко и объедки со стола.

А что до Мура и Мурки, то они стали жить своей кошачьей жизнью – ходят ночью мышей ловить, прислушиваются, как они скребутся в норах, и стерегут их часами у выхода.

Тут и сказке конец, а кто читал и слушал - молодец!

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

19 декабря - Международный день помощи бедным
Уиттингтон и его кошка
Английская сказка

В царствование славного короля Эдуарда III жил мальчик по имени Дик Уиттингтон. Отец и мать его умерли, когда он был совсем маленьким.
Дик был так мал, что еще не мог работать. Туго приходилось бедняжке. Обедал он скудно, а завтракать часто и вовсе не завтракал. Люди в его деревне были бедные и ничего не могли ему дать, кроме картофельных очистков да изредка черствой корки хлеба.
И вот наслушался Дик всяких небылиц про большой город Лондон. А в те времена, надо вам сказать, в деревне думали, что в Лондоне живут одни лишь знатные господа, которые целыми днями только и делают, что поют да танцуют, а все лондонские улицы вымощены чистым золотом!
Как-то раз, когда Дик стоял у придорожного столба, через деревню проехала большая повозка, запряженная восьмеркой лошадей с бубенчиками на уздечках. Дик решил, что повозка едет в прекрасный город Лондон, и, набравшись храбрости, попросил возчика взять его с собой.
— Позволь мне идти рядом с повозкой! — попросил Дик. — У меня нет ни отца, ни матери. И хуже, чем теперь, мне все равно не будет.
Возчик посмотрел на обтрепанную одежонку Дика и ответил:
— Иди, коли хочешь!
И они тронулись в путь вместе.
Дик благополучно добрался до Лондона. Ему так не терпелось увидеть чудесные улицы, мощенные золотом, что он даже забыл поблагодарить доброго возчика и со всех ног бросился искать их. Он бегал с улицы на улицу и все ждал,-вот сейчас покажется мостовая из золота. В деревне он три раза видел золотую гинею и отлично помнил, сколько мелкой монеты давали в обмен на нее. Вот он и думал: стоит только откалывать по кусочку от мостовой, и денег у него будет сколько душе угодно,
Бедняга Дик бегал, пока совсем из сил не выбился. Своего друга возчика он больше и не вспоминал. Наконец, уже к вечеру, Дик убедился, что куда бы он ни пошел, всюду только грязь вместо золота. Забился он в темный уголок и плакал, пока не уснул.
Всю ночь маленький Дик провел на улице, а утром, очень проголодавшись, встал и пошел бродить по городу. Каждого встречного он просил: “Подайте хоть полпенни, чтобы мне с голоду не умереть!” но почти никто не останавливался и не отвечал — только двое-трое прохожих подали ему по монетке. Бедняга совсем ослабел от голода и едва держался на ногах.
В отчаянье он попросил милостыню еще у нескольких прохожих, и один из них крикнул ему сердито:
— Пошел бы лучше работать на какого-нибудь бездельника!
— Я готов! — ответил Дик. — Возьмите меня, и я с удовольствием пойду работать к вам.
Но прохожий только обругал его и пошел дальше. Наконец какой-то добродушный на вид господин заметил голодного мальчика.
— Тебе бы на работу наняться, дорогой, — сказал он Дику.
— Я бы нанялся, да не знаю куда, — отозвался Дик.
— Идем со мной, если хочешь,- проговорил господин и отвел Дика на сенокос.
Там Дик научился проворно работать и жил припеваючи, пока сенокос не кончился.
А потом он опять не мог найти работы и, полумертвый от голода, свалился у дверей мистера Фитцуоррена, богатого купца. Там его вскоре заметила кухарка, презлая женщина.
— Что тебе здесь надо, ленивый бродяга? — закричала она на бедного Дика.- Отбою нет от этих нищих! Если ты не уберешься отсюда, я тебя помоями окачу! У меня и горяченькие найдутся. Живо вскочишь!
Но тут вернулся домой к обеду сам мистер Фитцуоррен.
Увидел он у своих дверей грязного, оборванного мальчика и спросил его:
— Чего ты здесь лежишь, мальчик? Ты ведь уже большой, мог бы работать. Лентяй, верно?
— Что вы, сэр! — ответил Дик. — Вовсе я не лентяй. Я бы всей душой хотел работать, да никого здесь не знаю. Должно быть, я заболел от голода.
— Эх, бедняга! Ну, вставай! Посмотрим, что с тобой такое.
Дик хотел было подняться, но опять повалился на землю — так он ослабел. Ведь у него три дня ни крошки во рту не было, и он уже не мог бегать по улицам и просить милостыню у прохожих. Купец приказал отнести Дика в дом, накормить его сытным обедом и дать ему посильную работу на кухне.
Хорошо жилось бы Дику в этой радушной семье, если бы не злая кухарка. Она то и дело говорила ему:
— А ну, поворачивайся живей! Вычисти вертел да подвинти его рукоятку, вытри противень, разведи огонь, вымой всю посуду да попроворней, а не то!.. — и она замахивалась на Дика черпаком.
Кроме того, она так привыкла одно сбивать, другое отбивать, что, когда ей нечего было делать, она била несчастного Дика по голове и плечам и половой щеткой и всем, что только попадалось под руку. Спустя некоторое время дочери мистера Фитцуоррена Алисе рассказали, как кухарка измывается над Диком. И Алиса пригрозила прогнать кухарку, если та не перестанет угнетать мальчика
После этого кухарка стала обращаться с Диком получше, но тут на него свалилась новая беда. Кровать его стояла на чердаке, а там и в полу и в стенах было столько дыр, что мыши и крысы просто изводили его по ночам.
Как-то раз вычистил Дик одному господину башмаки, а тот дал ему за это целый пенни, и Дик решил купить на эти деньги кошку. На другой день он увидел девочку с кошкой и сказал ей:
— Продай мне свою кошку! Я тебе за нее целый пенни дам.
— Что ж, берите, господин! — ответила девочка. — Хотя моя кошка дороже стоит-ведь она отлично ловит мышей!
Дик спрятал кошку на чердаке и никогда не забывал принести ей остатки своего обеда. Не прошло и нескольких дней, как мыши и крысы перестали его тревожить, так что теперь он крепко спал по ночам.
Вскоре после этого один из торговых кораблей мистера Фитцуоррена стал готовиться в дальнее плаванье. По обычаю, слуги могли попытать счастья в торговых делах вместе с хозяином и послать за границу какие-нибудь вещи на продажу или деньги на покупку товаров. Однажды хозяин созвал их всех в гостиную и спросил, что они желают послать.
У всех нашлось чем рискнуть. Лишь у бедняги Дика не было ни денег, ни вещей на продажу — нечего было ему послать, потому он и не пришел в гостиную. Мисс Алиса догадалась, почему нет Дика, и велела позвать его.
— За него дам деньги я,- сказала она. Но отец возразил ей:
— Так не годится! Каждый может послать только что-нибудь свое, собственное.
— Нет у меня ничего, — сказал бедный Дик. — Вот разве кошка… Я ее недавно купил за пенни у одной девочки.
— Так неси сюда кошку! — приказал мистер Фитцуоррен. — Можешь послать ее.
Дик сходил наверх, принес свою бедную кошку и со слезами на глазах отдал ее капитану корабля.
— Теперь, — сказал он, — мыши и крысы не дадут мне покоя по ночам.
Все смеялись над диковинным “товаром” Дика, одна лишь мисс Алиса пожалела его и дала ему денег на новую кошку.
Это вызвало зависть у злобной кухарки, тем более что мисс Алиса вообще была очень добра к бедняге Дику. Кухарка стала издеваться над ним пуще прежнего и то и дело колола его тем, что он послал за море кошку.
— Как думаешь, — говорила она, — дадут за твою кошку столько денег, чтоб их хватило на палку — тебя колотить?
В конце концов бедный Дик не вытерпел и решил бежать. Забрал он свои пожитки и рано утром первого ноября, в день всех святых, тронулся в путь. Дошел до Холлоуэйя, присел на камень — этот камень и по сей день называется “Камнем Уиттингтона” — и стал раздумывать, по какой дороге ему идти.
И пока он раздумывал, колокола церкви Бау-Чёрч, — а их в то время было только шесть, — начали звонить и Дику показалось, будто они говорят ему:

О, вернись в Лон-дон,
Дин-дон! Дин-дон!
Лорд-мэр Уиттингтон,
Дин-дон! Дин-дон!

“Лорд-мэр?-удивился Дик.-Да я что угодно вытерплю, лишь бы стать лондонским лорд-мэром и кататься в роскошной карете, когда вырасту большим! Ну что ж, пожалуй, вернусь, и даже внимания не стану обращать на кухаркины колотушки и воркотню, раз мне в конце концов суждено стать лорд-мэром Лондона”.
Дик пошел обратно и, к счастью, успел вернуться домой и приняться за работу раньше, чем старая кухарка сошла в кухню.
А теперь последуем за мисс Кисой к берегам Африки. Корабль с кошкой на борту долго плыл по морю. Наконец ветер пригнал его к той части африканского берега, где жили мавры — народ англичанам незнакомый. Мавры толпами сбежались посмотреть на моряков, которые отличались от них цветом кожи, а когда ближе познакомились с ними, принялись раскупать все удивительные вещи, которые привез корабль.
Тогда капитан послал образцы лучших товаров царю этой страны, а тому они так понравились, что он пригласил моряков к себе во дворец. По обычаю, гостей усадили на дорогие ковры, затканные золотыми и серебряными цветами, а царь с царицей сели на возвышение в конце зала. Но не успели внести кушанья, как в зал ворвались полчища крыс и мышей и в миг сожрали все, что стояло на столе. Капитан был поражен и спросил, как можно это терпеть?
— Ох, это прямо бедствие! — ответили ему. — Наш царь отдал бы половину своих сокровищ, лишь бы избавиться от этих тварей. Ведь они не только пожирают всю еду, как вы сами видели, но и нападают на него в опочивальне и даже забираются к нему в постель. Так что спать ему приходится под охраной.
Капитан чуть не подпрыгнул от радости — он вспомнил про беднягу Уиттингтона и его кошку и сказал царю, что на борту у него есть животное, которое живо расправится с этой нечистью. Тут и царь подпрыгнул от радости да так высоко, что тюрбан свалился у него с головы.
— Принесите мне это животное! — вскричал он. — Грызуны — бич моего двора, и если оно справится с ними, я наполню ваш корабль золотом и драгоценностями!
Капитан хорошо знал свое дело и не преминул расписать все достоинства мисс Кисы. Он сказал его величеству:
— Не хотелось бы нам расставаться с этим животным. Ведь если его не будет, мыши и крысы, чего доброго, уничтожат все товары на корабле! Но, так и быть, я принесу его чтобы услужить вашему величеству!
— Бегите, бегите! — вскричала царица. — Ах, как мне хочется поскорей увидеть это милое животное!
И капитан отправился на корабль, а тем временем для гостей приготовили новый обед. Капитан сунул мисс Кису под мышку и прибыл во дворец как раз вовремя: весь стол опять был усеян крысами. Как только кошка увидела их, она не стала ждать приглашения — сама вырвалась из рук капитана, и спустя несколько минут почти все крысы и мыши лежали мертвыми у ее ног; остальные в страхе разбежались по своим норам.
Царь был в восторге, что так легко избавился от напасти, а царица захотела полюбоваться животным, которое оказало им такую большую услугу, и попросила принести его.
— Кис-кис-кис! — позвал капитан.
Кошка подошла к нему. Капитан протянул кошку царице, но та отпрянула назад — ей было страшно дотронуться до существа, которое так легко одолело крыс я мышей. Но вот капитан погладил кошку и опять позвал “кис-кис”, и тогда царица тоже дотронулась до нее и позвала:
“Кить-кить!” — ее ведь не учили правильному произношению.
Капитан положил кошку царице на колени. Кошка замурлыкала и принялась играть пальчиками ее величества, потом опять замурлыкала и уснула.
Царь, увидев подвиги мисс Кисы и узнав, что ее котята, если их расселить по его владениям, избавят страну от крыс, заключил с капитаном сделку на все товары, какие были на корабле. Причем, за кошку дал в десять раз больше, чем за все остальное.
Затем капитан покинул царский дворец, отплыл с попутным ветром в Англию и вскоре благополучно прибыл в Лондон.
И вот однажды утром, только мистер Фитцуоррен пришел к себе в контору и сел за письменный стол, чтобы проверить выручку и распределить дела на день, как вдруг кто-то постучал в дверь: тук-тук-тук.
— Кто там? — спросил мистер Фитцуоррен.
— Ваш друг, — услышал он в ответ. — Я принес вам добрые вести о вашем корабле “Единороге”.
Забыв о своей подагре, купец бросился открывать дверь. И кого же он за ней увидел? Капитана и своего агента со шкатулкой, полной драгоценностей, и с накладной! Мистер Фитцуоррен просмотрел накладную и, подняв глаза к небу, возблагодарил всевышнего за столь удачное плавание.
Затем прибывшие рассказали купцу про случай с кошкой и показали ему богатый подарок, который царь и царица прислали за кошку бедняге Дику. Выслушав их, купец позвал своих слуг и сказал:
Скорее Дику сообщим, пусть радуется он,
И будем звать его отныне “Мистер Уиттингтон”.
И тут мистер Фитцуоррен показал себя с самой хорошей стороны. Когда кое-кто из слуг намекнул, что Дику такое богатство ни к чему, он ответил:
— Боже меня сохрани, чтобы я взял у него хоть пенни! Что ему принадлежит, то он и получит,- все до последнего фартинга.
И он послал за Диком. А тот в это время чистил для кухарки горшки и весь перепачкался сажей. Дик отказался было идти в контору, говоря:
— Там полы подметены, а у меня башмаки грязные да еще толстыми гвоздями подбиты.
Но мистер Фитцуоррен настоял, чтобы Дик пришел, и даже велел подать ему стул, так что Дик начал думать, что над ним просто потешаются.
— Не смейтесь над бедным малым! — сказал он. — Лучше позвольте мне вернуться на кухню.
— Но право же, мистер Уиттингтон,- возразил купец, — мы говорим с вами серьезно, и я от всего сердца радуюсь тем вестям, что принесли вам эти джентльмены. Капитан продал вашу кошку мавританскому царю и привез вам за нее больше, чем стоят все мои владения вместе взятые. Желаю вам много лет пользоваться вашим богатством!
Затем мистер Фигцуоррен попросил капитана открыть шкатулку с драгоценностями и сказал:
— Теперь мистеру Уиттингтону остается только спрятать свои сокровища в надежное место.
Бедняга Дик не знал куда деваться от радости. Он просил хозяина взять часть его богатства, считая, что всем обязан его доброте.
— Нет, нет, что вы! — сказал мистер Фитцуоррен.- Все это ваше. И я не сомневаюсь, что вы прекрасно всем распорядитесь.
Тогда Дик попросил хозяйку, а затем мисс Алису принять часть его состояния, но они тоже отказались, уверяя, что от души радуются его удаче. Однако бедный малый просто не мог оставить себе все, что получил. Он — преподнес богатые подарки капитану, его помощнику, всем слугам и даже злой старухе кухарке.
Мистер Фитцуоррен посоветовал Дику послать за искусным портным и одеться как подобает джентльмену, потом предложил юноше расположиться в его доме, пока не найдется лучшей квартиры.
Уиттингтон умылся, завил волосы, надел шляпу и хороший костюм и стал не менее красивым и нарядным, чем любой из молодых людей, бывавших в гостях у мистера Фитцуоррена. И мисс Алиса, которая раньше только жалела его и старалась ему помочь, теперь нашла его подходящим женихом, тем более что сам Уиттингтон только о том и мечтал, как бы ей угодить, и беспрестанно делал ей чудеснейшие подарки.
Мистер Фитцуоррен вскоре заметил их взаимную любовь и предложил им обвенчаться, на что оба охотно согласились. Был назначен день свадьбы, и в церковь жениха и невесту сопровождали лорд-мэр, олдермены, шерифы и самые богатые купцы Лондона. После венчания всех пригласили на богатый пир.
История повествует нам, что мистер Уиттингтон и его супруга жили в богатстве и роскоши и были очень счастливы. У них было несколько человек детей. Уиттингтона один раз избрали шерифом Лондона, трижды избирали лорд-мэром, а при Генрихе V он удостоился рыцарского звания.
После победы над Францией он с такой пышностью принимал у себя короля с королевой, что его величество сказал:
— Ни один государь еще не имел такого подданного!
На что сэр Ричард Уиттингтон ответил:
— Ни один подданный еще не имел такого государя! До самого 1780 года можно было видеть изваяние сэра Ричарда Уиттингтона с кошкою в руках над аркой Ньюгетской тюрьмы, которую он сам выстроил для бродяг и преступников.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
21 декабря — Новогодье
А. И. Куприн
Дедушка Мороз
(Из старых времен)

   Рождественские дни, стоят упорные сухие морозы. На всех пожарных каланчах Москвы выкинуты черные флаги, в знак того, что холод дошел до двадцати пяти градусов, а может быть, доползет и до тридцати. В такую стужу, как всей Москве известно, отменяются занятия во всех присутственных местах и во всех казенных заведениях и учреждениях, а чиновники и служащие могут у себя на квартирах отсиживаться от мороза, занимаясь семейными делами или преферансом по маленькой, для этого-то и вывешивают черные флаги. А для кадетов второго Московского кадетского корпуса жестокая обида. Ну что стоило бы Дедушке Морозу прийти в будний день! Тогда бы ни один учитель не пришел и выкроился бы сам собою развеселый прогульный денек, милый сюрприз доброй судьбы. А то угораздило Дедушку появиться на рождество, в самый разгар праздников, когда половина кадетов разъехалась на вакации в родные гнезда, а другая половина изнывает от скуки и безделья, оставшись на две недели в надоевших унылых казенных стенах.
   Александрову пуще других товарищей несладко, ибо остался он в корпусе наказанным без отпуска на все рождество за очередную дерзкую проказу.
   Наступает утро. Горнисты будят роту не в шесть, как всегда, но праздника ради, в семь. Обычная ручная и ножная гимнастика под команду сегодня отменена. "Вот это дело, - думает Александров, - на кой мне (Слово удалено системой) эти дурацкие выбрасывания рук, приседания, сгибания и другая кислая белиберда? Если мне уже восемнадцать лет! И я первый гимнаст во всей строевой роте. Ну-ка, кто из отделенных офицеров сможет притянуться одной рукою вверх, держась ладонью за штангу турника? Кто из них прыгнет с трамплином на высоту своего тела? Кто, играя в чехарду, перепрыгивает через правофлангового кадета, почти не прикасаясь к нему? Кто пройдется на руках, ногами вверх, на расстоянии целого класса? Нет! Куда им. Пусть они сами занимаются этой бабьей старческой гимнастикой". Но общую молитву он, как всегда, поет с увлечением, звонким, радостным и громким тенором. Это тропарь святому Александру Невскому, которого резвый мальчуган чтит как патрона строевой роты, как отечественного героя и как своего тезку: "... познай свою братию, Российский Иосифе не в Египтью на небеси царствующий благоверный княже Александре..."
   Быстро выпит чай, на сегодняшний день со сдобными булочками. Маленькая передышка, как всегда унылый и безвкусный завтрак. Ротный командир зовет кадетов на прогулку: "Не забудьте, что сегодня большой мороз, наденьте шинели. Кто хочет, может остаться в ротном помещении. Смотрите, не отморозьте себе носов и ушей". Но его благоразумных наставлений никто и никогда не слушает, давно известно, что он глупый крикун и смешной пустобрех.
   Минута - и все кадеты высыпали на просторный плац... Надели шинели только первые ученики и немногие юноши плохого сложения и прирожденной болезненности. Остальные, как были в тужурках, так и выкатились на свежий, пахнущий разрезанным арбузом мороз. Что за дурацкая мысль идти на каток в этой неуклюжей долговязой шинели из верблюжьей шерсти. Она только волочится напрасно и затрудняет свободу быстрых и сильных движений. Первое, куда бегут кадеты, - это огромная снежная баба, которую неделю назад вылепила общими усилиями вся строевая рота. Как-то баба выглядит на морозе? Интересно посмотреть. Чудо - как. Просто великолепно. Действительно, огромная снежная бабища вышла на славу. Дикая идиотская улыбка перекашивает наискось все ее толстое лицо. В одной руке у нее втиснута большая метла, в другой палка. Предполагалось раньше назвать ее по имени ротного командира Яблукинским, но сегодня раздумали: баба все-таки женского рода, и окрестили ее заново, назвавши Яблукиншей, скромной супругой капитана, и тут же родилась новая мысль: давайте-ка по случаю мороза обольем бабу водой. Сказано - сделано...

1920-е гг.

   

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
25 декабря – Рождество Христово по григорианскому календарю (Католическое Рождество) 
Подарок для Санта-Клауса
Шведская сказка

Жил в одной северной деревушке столяр по имени Андерсон, искусный мастер. Однажды, перед самым Новым годом, в то время как жена и дети наряжали елку, Андерсон выскользнул потихоньку из дому. У него в сарае был приготовлен мешок с подарками, хлопушками, конфетами — разными игрушками, и он хотел нарядиться Санта-Клаусом, постучать в дверь и обрадовать таким неожиданным появлением своих Петера, Марту и Олафа.
Столяр уложил подарки на санки и потащил их к крыльцу. Дом стоял на пригорке, склон был крутой, Андерсон торопился и вдруг поскользнулся, упал прямо на санки и вниз покатился. И — хлоп! — налетел с разгона на человека, который шел по дороге, — и в сугроб, не понять, где теперь руки, где ноги.
— Очень прошу извинить меня! — сказал Андерсон, выбираясь из снега.
— Это я виноват,— оправдывался незнакомец, поднимаясь из соседнего сугроба. Как и Андерсон, он был в шубе и красной шапке, в костюме Санта-Клауса.
— Я смотрю, ты точно, как я, нарядился! — рассмеялся Андерсон.— Тоже хочешь разыграть своих детишек, девчонок-мальчишек? — Он протянул руку незнакомцу:
— Меня зовут Андерсон. Я столяр.
— А я Санта-Клаус.
Андерсон снова засмеялся.
— Что ж, Новый год — самое время для шуток, для всяких розыгрышей и прибауток.
— Вот что я подумал, — сказал незнакомец. — Чтобы шутка стала еще лучше, давай поменяемся: я отнесу подарки твоим детям, а ты навестишь моих. Но только сними этот костюм.
Андерсон был озадачен.
— А как мне нарядиться?
— Наряжаться совсем не надо. Мои дети каждый день видят Санта-Клауса, но они никогда не видели настоящего живого столяра. Вот уж они обрадуются!
"Так он, действительно, Санта-Клаус!" — понял Андерсон. Вслух он сказал:
— Но ведь мне нечего подарить твоим детям.
— Подарки? — задумался Санта-Клаус. — Если ты настоящий столяр, возьми с собой сосновые чурбачки, свои стамески и сверла. И молоточек тоже, а остальное приложится!
Андерсон взял в сарае инструменты и отправился в лес, к дому Санта-Клауса. А как он нашел дорогу? — нет ничего проще — по следам, до березовой рощи и дальше к двум соснам на полянке, а потом к поваленному дереву, под которым — землянка. Из-за трех пеньков на просеке — три ребячьих носика. А над носиками — три красных шапочки, как у Санта-Клауса.
— Кто ты? — спросили три маленьких Санта-Клауса.
— Я столяр Андерсон, а дорогу к вашему дому указал мне ваш отец Санта-Клаус.
Дети очень обрадовались:
— Настоящий живой столяр!

Андерсону пришлось согнуться чуть ли не пополам, чтобы войти в землянку под поваленным деревом. Но внутри было просторно. Пол был земляным, вместо кресел пеньки, на кроватях мох — такой мягкий, что просто ох! В самой маленькой кроватке лежал самый маленький Санта-Клаусенок, а в углу сидел дедушка Санта-Клаус, туговат на ухо, спросил глухо:
— Кто это к нам пожаловал?
— Это Андерсон, настоящий, живой столяр! — закричали громко дети. Они рассказали Андерсону, что их дедушка такой старый, что все время сидит на пеньке, никогда не встает.
Старший мальчик потянул Андерсона за рукав:
— А ты можешь смастерить санки? Андерсон разложил свои инструменты, достал просушенные чурбачки. И сделал санки, удобные, легкие, очень быстрые — красивая работа, аккуратная, чистая.
— А мне нужна постелька для куклы! — девочка с рыжими косичками дернула столяра за другой рукав. — Я пеленаю полевых мышек или качаю бельчат, укладываю их спать, они очень любят в куклы со мною играть.
Столяр вырезал ей маленькую кукольную кроватку.
Младший мальчик стоял в сторонке, в землю глаза опустил, ничего не попросил.
— Что тебе подарить? — спросил его Андерсон. Мальчик прошептал:
— Не знаю.
Андерсон сделал ему волчок из соснового обрубка.
— Бери смелей и будь веселей!
А затем Андерсон отыскал длинный корень с крючком на конце и начал обстругивать его ножом.
— Что это будет, что ты мастеришь? — дети обступили его, но он ничего не говорил, пока не закончил работу. Он сделал костыль для самого старого Санта-Клауса!
— Это тебе, дедушка! — дети поднесли костыль старому Санта-Клаусу. Тот закряхтел, кашлянул слегка и — встал с пенька!
А самому маленькому Санта-Клаусенку столяр смастерил быстро птичку из стружек — с виду синичку.
— Спасибо, столяр Андерсон! — закричали дети хором. — У нас еще никогда не было такого хорошего Нового года — с подарками и настоящим, живым столяром!
Вернувшись домой, Андерсон первым делом спросил:
— Ну, какие подарки принес вам Санта-Клаус, показывайте.
— Как будто ты никогда не видел! — Петер, Марта и младший Олаф переглянулись хитро. — Ведь это ты сам нарядился Санта-Клаусом и привез нам подарки на санках.
— А что вы скажете на это: сегодня я встретил настоящего, живого Санта-Клауса и был у него дома, и мастерил подарки его детям, а настоящий, живой Санта-Клаус приходил к вам.
Дети засмеялись звонко.
— Папа, это был ты, мы ведь догадались. Даже маленький Олаф знает, что чудес не бывает!
Андерсон разгорячился:
— Это был настоящий, живой Санта-Клаус!
Но Петер, Марта и маленький Олаф все равно не верили, и тогда столяр Андерсон ко мне пришел и попросил его рассказ на бумагу записать, гусиным пером и чернилами. Когда рассказывают истории, то и приврут, бывает, для словца красного, ну а если пером написано на бумаге, тут чистая правда, дело ясное!

Пересказал В. РОМАНОВ

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ

С НАСТУПАЮЩИМ НОВЫМ ГОДОМ!

О. Камакин

http://www.dddgazeta.ru/archive/2017_24/37274/

СКАЗКА ПРО ТО, КАК ДЕД МОРОЗ ОТМЕНИЛ НОВЫЙ ГОД

 

Каждый человек, будь то ребёнок или взрослый, всегда ждёт наступление Нового года. Этот праздник любят все. И конечно, никто никогда не смог бы себе представить, что Новый год не наступит, что не придёт Дед Мороз с подарками и ёлкой. Так думали и жители одного города.

Город этот был небольшим, но очень красивым. Вокруг росли прекрасные леса из елей и сосен, совсем рядом протекала чистая речка, а небо над городом было таким голубым, что казалось прозрачным. Дети в городе росли красивыми и здоровыми, и конечно, Дед Мороз всегда приходил к ним под Новый год с большим мешком подарков. Ведь он очень любит хороших детей. Вот и в тот год он появился накануне праздника и не узнал город. Всё вроде было, как прежде, только небо стало не таким чистым и прозрачным. Но до наступления Нового года оставалось совсем немного времени, а дел у Мороза было очень много, и он не обратил на это большого внимания.

Надо раздать подарки детям, пройтись по детским садам и школам, но сначала принести детям красивую ёлку. Дед Мороз отправился в лес. Помните, около города рос замечательный лес? Найти там ёлку, чтобы она радовала и детей и взрослых, было не трудно. Один раз в год Дед Мороз выбирал большую ель, которая уже совсем выросла и состарилась, и отправлял её на праздник к детям, на главную городскую площадь. Вот и в этом году он пришёл в лес… Но не нашёл его. Нет, деревья там были, но больные и засохшие. Дед Мороз шёл в лес всё дальше и дальше, но ничего не менялось. И сосны и ели стояли совершенно сухие или были такие больные, что вызывали только жалость, а никак не праздничную радость.

Увидев Деда Мороза, из-за кустов, пней и сугробов стали выходить белки, зайцы, лисы и другие лесные жители. Слетелись с верхушек засохших деревьев птицы. На них страшно было смотреть. Все они исхудали, шерсть на зверюшках была взъерошенная, тусклая, перья на птицах топорщились в разные стороны, совсем не грели, и птицы жались друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Такие же замёрзшие были и зайцы, и белки. Лисы совершенно не имели сил, чтобы ловить зайцев, да что зайцев — даже мышей. Поэтому все звери вышли к Деду Морозу вместе. Они не боялись друг друга, ведь на них на всех пришла одна беда. Вскоре из глубины умирающего леса показались лоси и кабаны. Они с трудом передвигали ноги. Зелёных хвойных веток не было, кора на деревьях была сухая, и голод совсем замучил зверьё.

Дед Мороз не верил своим глазам. Он забыл, зачем пришёл в лес, и от удивления сел на свой мешок. Не понимая, что произошло, Мороз после небольшой паузы стал спрашивать у зверей про случившиеся перемены. Вот тогда вперёд вышел самый большой лось. Он был ещё самым сильным, но и его силы начали оставлять. Лось прислонился к сухой сосне, чтобы легче было стоять, и стал рассказывать. Про то, как люди в городе решили, что важнее много денег, чем чистый воздух и зелёный лес. Про то, как сначала они нашли в лесу нефть и газ, потом привезли в лес трактора и другие машины, как через лес стали прокладывать дороги, ставить буровые вышки, как потянули километры железных труб.

Люди в городе стали богатеть. Вот только дети перестали ходить за город, потому что лес стал умирать. Дети перестали приходить и кормить с рук белок и птиц, потому что белки и птицы пытались спрятаться дальше в лес, но люди заходили всё дальше и дальше. Небо над городом темнело, люди стали чаще болеть, и конечно, больше всех страдали от этого дети.

Рассказ продолжили лисы. Они часто приходили на берег реки, но однажды река стала чёрной. Одна из труб, по которой перекачивали нефть, лопнула, и вода покрылась чёрной нефтяной плёнкой. Чёрными стали утки и чайки, стали умирать рыбы. А ведь воду из реки пили и люди в городе. Только очистных сооружений в городе не было. Раньше люди не загрязняли реку, и очистных сооружений им было не надо, а когда они стали думать о деньгах за нефть, тратить их на строительство сооружений не хотелось.

Затем защебетали птицы. Они говорили о том, что им негде больше вить гнёзда, нечем кормить птенцов. Многие из них раньше на зиму переселялись в город, поближе к людям, но теперь в городе стал совершенно грязный воздух, и птицам нечем было дышать.

Дед Мороз долго слушал их. Он не верил, что дети могли променять такой замечательный и красивый лес на компьютеры, которые купили им родители, на мотоциклы и телевизоры. А ведь они променяли не только лес, они променяли на всё это сказку, ту сказку, которую дарил им каждый год вместе с ёлкой Дед Мороз. Значит, они больше не ждут его с подарками? Конечно, теперь всё, что они захотят, им купят родители. Ведь они теперь продают нефть и у них много денег. А как быть лесным жителям? К ним Дед Мороз тоже спешил каждый Новый год.

Вот тогда Дед Мороз поднял свой посох. Никто не понял, что произошло. Но лес опять стал зелёным. Зашумели сосны и ели, опять небо стало чистым и прозрачным. Звери и птицы от радости зашумели и стали благодарить Деда Мороза. А он уже шёл туда, где ревели двигатели машин, насосы качали нефть, а люди подсчитывали будущий доход. Мороз взмахнул посохом, и всё: насосы, машины, буровые вышки — на глазах покрылись льдом. Люди стали разбегаться, не понимая, что происходит. Они даже не удивлялись, что лес, который они погубили, вновь ожил. Но они не могли убежать в лес. Дед Мороз сделал лес волшебным. Войти в него могли только те люди, которые не сделали лесу ничего плохого. А таких в городе почти не осталось.

Затем Дед Мороз пошёл в город, но без ёлки. Он решил, что до тех пор, пока люди не исправятся, Нового года у них не будет. И в лес за ёлкой они сходить не смогут, а их вышки и машины не оттают до тех пор, пока люди не будут беречь лес и всех, кто в нём живёт. Так и стоял город, покрытый снегом и льдом, много лет. В лесу зима сменялась весной, весна летом. Дед Мороз приходил каждый год в конце декабря, но город обходил стороной. Люди долго не могли понять, в чём дело, пока дети не вспомнили про Деда Мороза и не стали писать ему письма. А потом дети выросли и решили вернуть в город сказку. Может быть, это у них уже получилось, и теперь уже их дети гуляют по зелёному лесу и дышат чистым прозрачным воздухом? А может быть, Дед Мороз опять стал приносить им ёлку? Как вы думаете?

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
7 января — Православное Рождество
А. И. Куприн
Ёлка в капельке

   Хорошо вспоминается из детства рождественская елка: ее темная зелень сквозь ослепительно-пестрый свет, сверкание и блеск украшений, теплое сияние парафиновых свечей и особенно - запахи. Как остро, весело и смолисто пахла вокруг загоревшаяся хвоя! А когда елку приносили впервые с улицы, с трудом пропихивая ее сквозь распахнутые двери и портьеры, она пахла арбузом, лесом и мышами. Этот мышистый запах весьма любила трубохвостая кошка. Наутро ее можно было всегда найти внутри нижних ветвей: подолгу подозрительно и тщательно она обнюхивала ствол, тыкаясь в острую хвою носом, - "где же тут спряталась мышь? Вот вопрос". Да и догоревшая свечка, заколебавшаяся длинным дымным огнем, пахнет в воспоминании приятной копотью.
   Чудесны были игрушки, но чужая всегда казалась лучше. Прижав полученный подарок обеими руками к груди, на него сначала и вовсе не смотришь: глядишь серьезно и молча, исподлобья, на игрушку ближайшего соседа.
   У господского Димы - целый поезд, с вагонами всех трех классов, с заводным паровозом. У прачкиного Васьки - деревянный конь: голова серая, в темных яблоках, глаза и шея дикие, ноздри - раскаленные угли, а вместо туловища толстая палка. Оба мальчика завидуют друг другу.
   - Посмотри, Дима, - изнывает от чужого счастья кривобокая, кисло-сладкая гувернантка, - вот дырочка, а вот ключик. Заводить надо так: раз-раз-раз-раз... У-у, поехали, поехали!..
   Но Дима не глядит на роскошный поезд. Блестящие глаза не отрываются от Васьки, который вот уже оседлал серого в яблоках, стегнул себя кнутиком по штанишкам, и вот пляшет на месте, горячится, ржет ретивый конь, и вдруг галопом вкось, вкось!.. У Димы катастрофа: крушение поезда, вагоны падают набок, паровоз торчит вверх колесами, а колеса еще продолжают вертеться с легким шипением.
   - Ах, Дима! Зачем же толкать паровоз ногами? Как тебе не стыдно?..
   - Не хочу паровоза, хочу Васькину вошадь! Отдайте ему паровоз, а мне вошадь! Хочу вошадь!
   Но гордый Васька гарцует, молодецки избоченившись на коне, и небрежно кидает:
   - Ишь ты какой! Захотел тоже!..
   Что говорить, волшебна, упоительна елка. Именно упоительна, потому что от множества огней, от сильных впечатлений, от позднего времени, от долгой суеты, от гама, смеха и жары дети пьяны без вина, и щеки у них кумачово-красны.
   Но много, ах, как много мешают взрослые. Сами они играть не умеют, а сами суются: какие-то хороводы, песенки, колпаки, игры. Мы и без них ужасно отлично устроимся. Да вот еще дядя Петя с козлиной бородкой и козлиным голосом. Сел на пол под елкой, посадил детей вокруг и говорит им сказку. Не настоящую, а придумал. У, какая скука, даже противно. Нянька, та знает взаправдушные.

1928

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ 
С наступающим старым Новым годом!
Алиса Ксенова 
Сказка о временах года

О, кленовые листья!
Крылья вы обжигаете
Пролетающим птицам. Мацуо Басё.

А тем временем осень как-то незаметно, но совершенно неотвратимо пробралась гости к людям и вдруг заявила свои права. Все произошло вот как: для начала она прислала в город, где жила маленькая девочка Ева, караван серых угрюмых туч. По стеклам окон целый день моросил печальный мелкий дождик, а все прохожие на улице, как по команде, спрятались под зонтики и подняли теплые воротники. Снова появились лужи. Солнышко стало редко выглядывать из-за соседнего дома напротив, а лучики его почему-то уже совсем не грели. Голуби на улице, и те перестали весело ворковать и бегать друг за дружкой. Теперь они нахохлившись сидели на краю заборчика и о чем-то печально думали. И от этого Еве было грустно.
Но однажды случилось чудо — все деревья в округе разом вдруг взяли и будто бы переоделись! Да-да, они сменили свои одежки! Казалось, еще недавно, буквально вчера, все вокруг было одинаково зеленым, а теперь раз и стало цветным: красным, желтым, оранжевым, багровым. Даже в пушистых косах березки за окном вдруг откуда ни возьмись расцвели золотистые пряди. А потом субботним утром наконец появилось солнышко. В тот же миг все деревья будто зажглись, загорелись самыми сочными, огненными красками. Тучи умчались куда-то вдаль — их угнал нетерпеливый ветер, небо стало пронзительно-бирюзовым, а воздух прозрачным и чистым. Вот как эта волшебница-осень украсила город! Она сделала подарок всем-всем его жителям и впустила к ним в гости «бабье» лето.
Папа с мамой взяли Еву, фотоаппарат и пошли гулять по парку. Правда карусели почему-то уже не работали, но зато можно было собирать в букет желтые и красные кленовые листья. Мама даже сплела из них разноцветный пушистый венок и одела его на голову Еве, потом себе, а папа их все время фотографировал. А потом папа сказал, что у него есть две самые красивые девочки на свете, это значит мама и Ева, и отвел их в кафе есть мороженое.
Позже, уже дома, когда мама укладывала уставшую после прогулки Еву на пару часов поспать, она, укутываясь в одеяло, сонно пробормотала:
— Мам, а что теперь опять будет лето, да?
— Почему это ты так решила?
— Ну ты же сама сказала: «бабье» лето пришло.
— Нет, солнышко мое, это просто осень решила нам сделать подарок и пустила к нам в гости «бабье» лето, что бы мы ненадолго вспомнили, что такое тепло.
— Ну а почему «бабье», мам?
— Ну потому что короткое, всего-то неделя, а то и несколько дней.
— А потом?
— А потом оно закончится, будто его и не было вовсе, и начнутся настоящие холода, а там и зима не за горами.
— Мам, ну мам, ну почему «бабье»? Почему не просто лето? Я хочу настоящее, самое настоящее лето, — начала капризничать Ева.
— Ну как же по-другому, да и разве ты не любишь зиму? Снова выпадет белый пушистый снежок, можно будет играть в снежки, кататься на санках с горы, лепить снеговика. А подарки на Новый год любишь получать? А елку наряжать, хороводы водить?
— Да, люблю, — согласилась Ева засыпая, — Ладно, хорошо, так и быть, пусть тогда зима приходит.
— Ты тогда тихонечко лежи под одеялом, а я расскажу тебе сказку.

…
Давным-давно, много миллионов лет назад, когда еще не было времен года, на земле жил-был один правитель по имени господин Год. И было у него четыре дочери. Их звали: Весна, Лето, Осень и Зима.
Шел день за днем, рассвет сменялся закатом, солнечный свет полуночной тьмой, но ничего в этом мире не изменялось. Все было грустно, тускло, каждый следующий день был похож на прошедший. И вот однажды уныние прокралось в душу господина Года. Он заскучал, запечалился, а потом и вовсе заболел от тоски, да и слег в кровать. Испугались дочери за здоровье отца, стали звать к его постели разных важных докторов, да знахарей. Но пилюли и микстуры не смогли ему помочь, ведь скука и печаль терзали его сердце. Тогда созвали сестры в свой замок со всех концов земли странствующих музыкантов, циркачей и шутов. Даже объявили щедрую награду тому, кто смехом да шуткой сумеет вылечить их отца. Но, как ни старались скоморохи, улыбка лишь изредка мелькала на лице господина Года. С каждым днем он становился все слабее.
И вот однажды самая младшая из сестер, красавица Весна, заглянула в гости к знакомой фее, которую завали Погода.
— Здравствуй, дорогая крестная, — с грустью промолвила Весна, переступив ее порог.
— Здравствуй, здравствуй, милая, — обрадовалась фея. — Ах, как я рада видеть тебя! Давно не была ты у меня в гостях. Но что с тобой? Почему ты такая грустная? Не смеешься, не хохочешь, не щебечешь, как всегда.
— Ах, тетушка Погода, — чуть не плача отвечала Весна, — в душе у нашего папеньки поселилась печаль, и от этого он заболел. Теперь никто не знает, как ему помочь.
— Есть у меня одно секретное средство, — улыбнулась добрая фея, — но и ты должна взамен кое-что для меня сделать.
— Что угодно, дорогая тетушка! — радостно воскликнула Весна.
— Пообещай мне, что как только твой отец выздоровеет, он непременно навестит меня.
— Обещаю, обещаю, — радостно захлопала Весна в ладошки.
Фея взяла свою волшебную палочку, взмахнула ею, коснулась груди Весны и промолвила:
— Отныне и навсегда я дарю тебе великую пробуждающую силу. Везде, где ты будешь ступать по земле, в тот же миг зазвенят-заиграют ручьи и умоют засохшую почву хрустальными струями. Глянешь — и на деревьях вдруг появятся листья, сквозь камни начнет пробиваться трава. Засмеешься — и в твоем смехе зазвенит озорная капель, солнце выглянет из-за туч и начнет танцевать в небесах. Ну а если затянешь ты песню, то птиц щебетанье разнесет всем счастливую весть, что природа преобразилась и проснулась от вечного сна. И отныне повсюду, стоит только тебе появиться, в воздухе будет витать неуловимое чувство легкости, любви и свободы.
— Спасибо тебе, тетушка! — воскликнула Весна и, поцеловав фею, с веселым хохотом выскочила во двор.
— Будь счастлива, — прокричала фея Погода ей вслед, — и не забудь о своем обещании.
И вот веселая Весна, хохоча и танцуя, побежала по лугам и лесам, а чудо неслось вслед за нею. Теперь где бы она ни появлялась, прямо под её танцующими ножками просыпались ручьи, оживала трава, зеленели деревья, вокруг пели птицы. Даже старый, тяжелый снег, многие тысячи лет укрывавший угрюмые горы, испугался ее приближения и тут же растаял, а горные склоны вдруг покрылись цветами и будто бы помолодели.
— Что это? Кто это? Что случилось?! — удивлялись люди вокруг.
— Весна! Это Весна пришла! Весне дорогу!
И, о чудо: господин Год вышел на балкон, увидел, что сделала его младшая дочка, и так обрадовался, что в то же мгновение выздоровел. С тех пор на Земле воцарилась атмосфера общего счастья и веселья. И всё бы было бы хорошо, но легкомысленная Весна совершенно забыла об обещании, данном фее.
Шел день за днём. Все вокруг только и делали, что радовались, плясали и пели. Казалось, все люди теперь навсегда снова вернулись в детство и превратились в маленьких неразумных детей.
— Что же мне теперь делать с людьми? — озадачился господин Год. — Ведь когда никто не трудится, а все знай себе только поют и танцуют, может и голод начаться.
Но малышка Весна продолжала лишь играть да забавляться. Тогда её сестрица, Лето, решила помочь отцу и тоже обратилась за помощью к мудрой тетушке Погоде.
— Знаю, чем тебе помочь, — ответила фея, внимательно выслушав Лето, — но и ты пообещай мне кое-что взамен.
— Хорошо, конечно, — тут же закивала головой Лето, — что угодно, тётушка.
— Пригласи ко мне в гости вашего отца, — улыбнулась фея Погода. — Есть у меня к нему дело.
— Обещаю, — кивнула Лето и загляделась на себя в зеркало.
Сестрица была чудо как хороша, самая красивая из всех сестёр. Ну а фея взмахнула волшебной палочкой и промолвила:
— Наделяю тебя великой созидающей силой! С этого мгновения стоит тебе лишь пройти по земле, как все вокруг снова изменится.
— Спасибо тебе, добрая тетушка.
— Прощай и не забудь об обещании: жду твоего батюшку в гости.
И вот Лето красивой, широкой походкой пошло вслед за Весной по земле. Солнце стало светить ярче, а потом и вовсе началась жара. Сады отцвели, завязи на деревьях обещали дать вкусный урожай. В полях заколосились хлеба, наливаясь соком и силой. В лесах появились сладкие ягоды. Люди, увидев старания Лета, принялись трудиться и заботиться о завтрашнем дне. А после тяжелой работы они могли отдохнуть: покупаться в теплых озерах и реках, позагорать на солнышке. Люди радовались и говорили:
— Видно, будет у нас хороший урожай. А какая красота вокруг, тепло, солнце так и греет! Как же хорошо, что к нам пришло Лето.
— Какие же у меня хорошие дочки выросли, — снова обрадовался господин Год. — Молодец, Лето, умница, да и красавица к тому же.
И действительно Лето еще сильнее расцвела и похорошела: сама тонкая, гибкая, как молодая березка, глаза голубые, точно лазурь небес, косы пушистые, платье длинное и зеленое, словно бескрайние луга. И где бы она не появлялась, следом летела стайка бабочек.
Но день проходил за днем, люди работали в полях и садах не покладая рук, а урожая все не было.
— Помоги нам, великий господин Год, — взмолились они наконец, — вразуми свою дочь. Что ж это такое — трудимся, а результата все нет.
Обратил свой взор господин Год на Лето, но та лишь пожала плечами. Только сейчас она вспомнила, как обещала пригласить своего отца в гости к фее Погоде, но слово своё не сдержала. Тогда третья сестра, Осень, наведалась в гости к тетушке. Признаться, она давно уже завидовала красоте и удачливости своей сестры Лета, и теперь решила доказать, что она, Осень, лучше.
— Здравствуй, тетушка Погода, — в пояс поклонилась Осень фее.
— Здравствуй, моя дорогая, — улыбнулась ей фея, — знаю, зачем ты пришла, и готова тебе помочь. Ты самая трудолюбивая из четырех сестер, поэтому я дам тебе силу закончить дела, начатые Летом, и помочь людям собрать урожай.
— Ах, тетушка, до чего же вы мудрая, — обрадовалась Осень, — но у меня есть еще одна просьба.
— Слушаю тебя, милая, — удивилась фея Погода.
— Видишь ли, тетушка, моя сестренка, Лето, часто хвастается и говорит, что она самая пригожая из сестер, — пожаловалась Осень. — Можно ли сделать так, что бы я хоть на немного, ну хоть на чуток, стала самой прекрасной на свете, и все люди бы мной восхищались?
— Можно, моя дорогая, — ласково сказала тетушка и погладила Осень по голове.
И вдруг темные волосы на голове третьей сестры вмиг стали огненно-рыжими! В третий раз фея Погода взяла в руки волшебную палочку и совершила свое колдовство. Довольная Осень поблагодарила ее и побежала прочь, уж очень много дел было у нее впереди.
— Прощай, золотая моя Осень, — крикнула фея ей вслед, — и не забудь передать отцу приглашение в мой дом.
Осень вслед за Летом пошла по земле, и тут же везде: в полях, в огородах, в садах вдруг созрел урожай. Он оказался очень богатым и вкусным. Люди без устали трудились день и ночь, спеша собрать его и запастись провизией. Но и Осень не скучала — она не покладая рук работала вместе с людьми и помогала им убирать урожай. Ну а ночью, пока все спят, успевала позвать тучки и полить всю округу осенним дождем, тогда прямо с утра в лесу вырастали невиданные, очень вкусные грибы. Повсюду только и слышалось:
— Ай да Осень, ай да умница, руки у нее золотые!
А однажды утром тетушка фея исполнила и второе ее желание. В тот же миг будто по мановению волшебной палочки, все вокруг изменилось. Деревья и кусты словно переоделись из привычной зеленой одежки и стали золотыми, оранжевыми, багряными! Вся земля запылала множеством ярких красок. И хотя день теперь стал прохладен и короток, а солнце часто пряталось в тучах, всем людям казалось, что солнечные краски поселились в каждом листочке, в каждом дереве и даже в траве. Люди любовались на эту красоту, лакомились собранными плодами и говорили:
— Золотая красавица Осень, спасибо тебе за все!
Но вскоре последние работы в полях, садах и огородах были окончены. Уставшая от постоянных трудов Осень прилегла отдохнуть, а ветер-озорник тем временем пригнал полчище серых туч. Пошел холодный дождь, листья с деревьев стали медленно облетать и вскоре устлали цветастым ковром всю землю. Тогда люди снова пришли на поклон к господину Году и сказали:
— Дорогой господин, благодарим тебе за трех дочерей, которые подарили нам столько добра и счастья, но тяжело нам представить, что сейчас, ну вот прямо сейчас, у нас снова начнется Весна. Мы слишком устали от разных забот и трудов, дай нам время на отдых.
Опять задумался господин Год: что же делать? Ведь невдомек ему было, что и умница-Осень, в суете и заботах о людях позабыла о фее и данном ей обещании.
— Что же, батюшка, — сказала старшая дочь Зима, — не печалься, видно пришла моя очередь помогать в твоих заботах.
И вот в четвертая, последняя, сестра появилась на пороге домика тетушки Погоды.
— Здравствуй, добрая тетушка, — приветствовала она фею.
— Здравствуй, Зима, — ответила недовольная Погода, — зачем ты пришла ко мне? Я уже помогла трем твоим сестрам, но ни одна из них до сих пор не отблагодарила меня и не исполнила данного обещания.
— Но тетушка, — холодно сверкнула глазами Зима, — так не честно, вы помогли моим сестрам, значит должны помочь и мне.
— Чего же ты хочешь?
— Я хочу стать красивой, но иною красой, чем сестрицы, — заявила Зима. — Хочу быть особенной, не похожей ни на кого. И еще хочу, что бы люди, пока земля в моей власти, могли веселиться и работать поровну.
Фея Погода покачала головой и сказала:
— Ох и хитра… Хорошо придумала, вижу, хочешь ты быть самой лучшей из всех. Одного ты не предугадала…, ну да ладно, ступай себе с миром. Я сделаю все, как ты хочешь.
С этими словами фея коварно улыбнулась и дотронулась волшебной палочкой до груди Зимы. В тот же миг Зима преобразилась. Голубые глаза засверкали, на голове появилась ледяная корона, коса расплелась, превращаясь в прекрасные снежные пряди. Платье стало искристым и белым, как покрывало из снега, в складках его заиграли теперь в догонялки вьюга, пурга и метель.
— Благодарю тебя, тетушка, — сказала Зима и вышла во двор.
Стоило ей оглянуться вокруг, как резко похолодало. Взмахнула рукой — тут же подул ледяной ветер, солнце скрылось за облаками и начался снег. Неспешной царственной поступью шла Зима, осматривая свои владения, и все вокруг становилось белым — бело. Снег укутал пушистым одеялом поля, леса, луга, крыши домов и улицы городов. И каждая снежинка, падая вниз с небес, шептала: «Спите, спите спокойно. Отдыхайте, набирайтесь сил, пока снова не нагрянула буйная плясунья-Весна.»
Все люди перепугались и попрятались за стенами своих домов, стали топить камины, греться у огня, кушать заготовленные осенью припасы, вспоминать теплое лето и ждать весну. Сначала они были недовольны, но вскоре поняли, что Зима принесла им долгожданный отдых и покой, а не смотря на мороз на улице, в их домах тепло и уютно. Тогда они стали собираться у семейного очага, заботиться друг о друге, рассказывать детям сказки. И вот любовь и взаимопонимание поселилось в домах у людей.
Но вскоре, вслед за покоем и отдыхом, пришло и веселье, потому что начались зимние праздники. Снега на улице выпало видимо-невидимо! Вокруг лежали мягкие, пушистые сугробы, а снежинки сверкали в лучах холодного зимнего солнца. Люди научились играть в снежки, лепить снеговиков, кататься на лыжах, коньках, спускаться в санках с ледяной горки. Но они не забыли и о труде. Зима научила их работать, не выходя из дома: прясть пряжу, ткать, вышивать, мастерить всякие нужные вещицы, готовиться к весенним трудам и заботам. Вот люди то и дело говорили:
— Ай да Зима, какая красавица, снег в ее косах сияет на солнце лучше всяких бриллиантов! А какая умница, ты дала нам и отдых, и веселье, и работу. Спасибо!

…
И все дальше бы было хорошо, но однажды случилось вот что: сестрицы сидели в своей горнице, и вдруг Зима взяла и заявила:
— Ну что, теперь вы поняли, кто из нас лучше всех?
— И кто же? — удивилась Лето.
— Конечно я, — холодно проговорила Зима, — видишь, как люди мною восхищаются. Говорят, что я прекрасна. Я им дала праздники, отдых, и работу.
— Ну нет уж, это я, я самая красивая! — горячо воскликнуло Лето, — Я теплое, зеленое, самое лучшее. Это меня они вспоминают, пока прячутся в своих домах от твоего холода.
— Ну вот еще, — с досадой сказала Осень, — не вас, а меня они вспоминают и благодарят, когда кушают еду и припасы, что я для них приготовила. Да и красоту мою не раз они воспевали, пока я была рядом с ними.
— Ну конечно, — съязвило Лето, — особенно твою сырость и дожди.
— Да нет же, нет, — обидчиво воскликнула маленькая Весна, — это меня они больше всего любят и жду! Это я приношу радость, вселяю в головы невероятные надежды, я пробуждаю в сердцах неожиданную любовь, я! Это я заставляю их мечтать и искать свое счастье!
— Да ты просто легкомысленная девчонка!
— А ты холодная и злая!
— А ты мокрая и скучная!
— А ты!
— А ты…
— А ты…
И вот сестренки так переругались, что чуть было не подрались. Они все одновременно выскочили на улицу, к людям. Тут началась такая неразбериха! Каждый час одно время года сменяло другое: то снежным вихрем закружит-завоет зима, то выглянет солнышко и зазвенит капель. То солнце так пригреет в спину прохожих, что станет жарко, прямо как летом, то небо затянут осенние тучи и брызнет мелкий дождь.
— Ой беда-беда, — стали горевать люди, — видно поссорились сестрицы, надо быстрее бежать за подмогой к господину Году.
Но Год уже и сам заметил, что что-то неладное стало твориться в его землях. Пришел он к своим дочерям и пытался их было унять, но куда там! Стало лишь хуже. Они тут же пристали к нему, стали требовать их рассудить и признаться, кого своей отцовской любовью он любит всех больше: Весну, Лето, Осень или Зиму? Схватился за голову бедный господин Год и даже не знал, что и делать, как вдруг один придворный мудрец посоветовал ему обратиться за помощью к фее Погоде. Так Год и сделал.
— Тук-тук-тук, — постучал господин Год в дверь скромной хижины феи.
— Войдите, — послышался нежный голос.
Стоило господину Году переступить через порог дома, как он замер, пораженный невероятной и умиротворяющей красотой представшей перед ним феи. Волосы ее были золотые, как у его дочери Осени, глаза голубые и веселые, как у Весны, кожа нежная да белая, как у Зимы, а стан тонкий и гибкий, как у молодой березки и у Лета.
— О, прекрасная фея Погода, — только и смог промолвить Год, тут же забыв, зачем он пришел, — я полюбил тебя с первого взгляда. Выходи за меня замуж!
— Я согласна, — улыбнулась фея в ответ.
И вот счастливый господин Год привел в свой замок новую жену, Погоду. Фея оказалась не только красивой, но и очень мудрой. В тот же миг она положила конец всем распрям сестер следующими словами:
— А ну-ка, девочки, перестаньте ссориться! С этого дня вы будете следовать друг за другом в строгой очередности. Во власть каждой ваш отец Год будет отдавать Землю ровно на три месяца. Этого времени достаточно, что бы люди успели насладится всеми благами и счастьем, которые вы им даёте. В награду за это вашими именами они назовут времена года.
Так и решили. С тех пор холодную зиму сменяет цветущая весна, за ней к нам приходит теплое лето, потом щедрая осень, и снова морозная зимушка-зима заглядывает к нам в окна. Но иногда сестренки тайком от матушки-Погоды все-таки ссорятся. И тогда-то вдруг в морозный зимний день выглянет весенний луч солнца и зазвенит задорная капель, то среди лета озорной ветер пригонит серые тучи и заморосит с неба осенний печальный дождик, а то среди промозглой слякоти осени вдруг возьмет и всего лишь на несколько дней, но все-таки вернется к нам лето.
— Смотри-ка, «бабье» лето пришло, — улыбаются люди. — Бросай все дела и заботы, да айда с нами в парк, погуляем!

…
— Вот такая сказка получилась, солнышко мое, — закончила свой рассказ мама и, наклонившись, поцеловала Еву в лоб. — О, да ты уже спишь. Ну спи, спи, ведь ты еще такая маленькая.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ
16 января - Всемирный день The Beatles
Джон Леннон
Бенджамен Нескоромник 

 Бенджамен перерыгал свой поток серьезных слог и за щетку сигавру, утвердившись, что она быдла хорошая. Он осклавился и обнажил в ухвылке зубные недосчеты. 
 "Да, то была не кака там, пузячная завирушка, но хрен же, настоящая жесточная бутылия. Я тогда был еще зеленым сосунком-рекукаретом в составе жаркого батариона побалдения, и мы сосем, ну за семь не коровы к бою. Такая плыла у нас дисполиция, тут-то и скучилось наикрутчее". Я не чая забрел к нему, как и подвывает скоромному сосену бывалого вытирана. Сами знаете, каковы эти старые воняки. Так что я полечил с избытком военно-поливной экс-КЗОТики, ощутив всю свою неполноцельность. Я сушил с понимающим сочувствием, подмывая всю его страсть и тверезый вид. 
 Да, Бенджамен был стоющим мужиком, как я неглижу. Поймав его за взгляд, я воздвигнул: "Бен, вы стоющий мужик!" Тот не оборотил на меня вливания. "Знаю,- бросил он,- я приник, что мне Никита и в подметки не ягодица." Меня совсем подавили его обшитые позвякивания: таким старым волкам ворон палец не выкусит, думал я. У такого, как он, всякие поганцы должны под струйку ходить. "Будь прокляты все этакие застранцы; как попляшу,- ведь срыт-то и срам, что чемодан моего массажа едва сводит концы с отцами!". "Но почему-почему?"- вскипел я особаченно, с лучшими своими намеднями. По сей день я никогда не узнаю ответа. 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
25 января — Татьянин день
Валентина Осеева
Кто всех глупее?  

Жили-были в одном доме мальчик Ваня, девочка Таня, пес Барбос, утка Устинья и цыпленок Боська.
Вот однажды вышли они все во двор и уселись на скамейку: мальчик Ваня, девочка Таня, пес Барбос, утка Устинья и цыпленок Боська.
Посмотрел Ваня направо, посмотрел налево, задрал голову кверху. Скучно! Взял да и дернул за косичку Таню.
Рассердилась Таня, хотела дать Ване сдачи, да видит — мальчик большой и сильный. Ударила она ногой Барбоса. Завизжал Барбос, обиделся, оскалил зубы. Хотел укусить ее, да Таня — хозяйка, трогать ее нельзя. Цапнул Барбос утку Устинью за хвост. Всполошилась утка, пригладила свои перышки. Хотела цыпленка Боську клювом ударить, да раздумала.
Вот и спрашивает ее Барбос:
— Что же ты, утка Устинья, Боську не бьешь? Он слабее тебя.
— Я не такая глупая, как ты, — отвечает Барбосу утка.
— Есть глупее меня, — говорит пес и на Таню показывает.
Услыхала Таня.
— И глупее меня есть, — говорит она и на Ваню смотрит. Оглянулся Ваня, а сзади него никого нет.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
25 января — День студента
Артур Конан Дойл. 
Три студента
(Перевод Н. Гвоздаревой)

     В  1895  году  ряд  обстоятельств  -  я  не   буду   здесь   на   них останавливаться - привел мистера Шерлока Холмса и меня  в  один  из  наших знаменитых университетских городов; мы пробыли там несколько недель  и  за это время  столкнулись  с  одним  происшествием,  о  котором  я  собираюсь рассказать, не слишком запутанным,  но  весьма  поучительным.  Разумеется, любые подробности,  позволяющие  читателю  определить,  в  каком  колледже происходило дело или кто был преступник, неуместны и  даже  оскорбительны. Столь позорную историю можно было бы предать забвению безо всякого ущерба. Однако  с  должным  тактом  ее  стоит  изложить,  ибо  в  ней   проявились удивительные способности  моего  друга.  В  своем  рассказе  я  постараюсь избегать всего, что позволит угадать, где именно это случилось или  о  ком идет речь.
     Мы  остановились  тогда  в  меблированных  комнатах   неподалеку   от библиотеки, где Шерлок Холмс изучал древние английские хартии, - его труды привели к  результатам  столь  поразительным,  что  они  смогут  послужить предметом одного из моих будущих рассказов. И как-то вечером  нас  посетил один знакомый, мистер Хилтон Сомс, - преподаватель колледжа Святого  Луки. Мистер Сомс был высок и худощав и всегда производил  впечатление  человека нервозного и вспыльчивого. Но на сей раз он просто не владел собой,  и  по всему было видно; что произошло нечто из ряда вон выходящее.
     - Мистер Холмс, не сможете ли вы уделить мне несколько  часов  вашего драгоценного времени? У нас в колледже случилась пренеприятная история, и, поверьте, если бы не счастливое обстоятельство,  что  вы  сейчас  в  нашем городе, я бы и не знал, как мне поступить.
     - Я очень занят, и мне не хотелось бы отвлекаться от своих занятий, - отвечал мой друг. - Советую вам обратиться в полицию.
     - Нет, нет, уважаемый сэр, это невозможно. Если  делу  дать  законный ход, его уже не остановишь, а это как  раз  такой  случай,  когда  следует любым путем избежать  огласки,  чтобы  не  бросить  тень  на  колледж.  Вы известны своим тактом не менее, чем талантом  расследовать  самые  сложные дела, и я бы ни к кому не обратился, кроме вас. Умоляю вас, мистер  Холмс, помогите мне.
     Вдали от милой его сердцу Бейкер-стрит нрав  моего  друга  отнюдь  не становился мягче. Без своего  альбома  газетных  вырезок,  без  химических препаратов и привычного  беспорядка  Холмс  чувствовал  себя  неуютно.  Он раздраженно пожал плечами в знак  согласия,  и  наш  визитер,  волнуясь  и размахивая руками, стал торопливо излагать суть дела.
     - Видите  ли,  мистер  Холмс,  завтра  первый  экзамен  на  соискание стипендии Фортескью, и я один из экзаменаторов. Я преподаю греческий язык, и первый экзамен как раз по греческому. Кандидату на стипендию дается  для перевода большой отрывок незнакомого текста.  Этот  отрывок  печатается  в типографии, и, конечно, если бы кандидат мог приготовить  его  заранее,  у него было бы огромное  преимущество  перед  другими  экзаменующимися.  Вот почему необходимо, чтобы экзаменационный материал оставался в тайне.
     Сегодня около трех часов гранки текста прибыли из типографии. Задание - полглавы из Фукидида. Я обязан тщательно его  выверить  -  в  тексте  не должно быть ни единой  ошибки.  К  половине  пятого  работа  еще  не  была закончена, а я обещал приятелю быть у него к чаю. Уходя, я оставил  гранки на столе. Отсутствовал я более часа.
     Вы, наверное, знаете, мистер Холмс, какие двери у нас  в  колледже  - массивные, дубовые, изнутри обиты  зеленым  сукном.  По  возвращении  я  с удивлением заметил в двери ключ. Я было подумал, что это я сам забыл его в замке, но, пошарив в  карманах,  нашел  его  там.  Второй,  насколько  мне известно, у моего слуги, Бэннистера, он служит у меня вот уже десять  лет, и честность его вне подозрений. Как выяснилось, это действительно был  его ключ - он заходил узнать, не пора ли подавать чай, и, уходя, по оплошности забыл ключ в дверях. Бэннистер,  видимо,  заходил  через  несколько  минут после моего  ухода.  В  другой  раз  я  не  обратил  бы  внимания  на  его забывчивость, но в тот день она обернулась весьма для меня плачевно.
     Едва я взглянул на письменный стол, как понял,  что  кто-то  рылся  в моих бумагах. Гранки были на трех длинных полосах.  Когда  я  уходил,  они лежали на столе. А теперь я нашел одну на полу,  другую  -  на  столике  у окна, третью - там, где оставил...
     Холмс в первый раз перебил собеседника:
     - На полу лежала первая страница, возле окна -  вторая,  а  третья  - там, где вы ее оставили?
     -  Совершенно  верно,  мистер  Холмс.  Удивительно!  Как   вы   могли догадаться?
     - Продолжайте ваш рассказ, все это очень интересно.
     - На  минуту  мне  пришло  в  голову,  что  Бэннистер  разрешил  себе недопустимую вольность - заглянул в мои бумаги. Но  он  это  категорически отрицает, и я ему верю. Возможно и другое - кто-то проходил мимо,  заметил в дверях ключ и, зная, что меня нет, решил  взглянуть  на  экзаменационный текст. Речь идет о большой  сумме  денег  -  стипендия  очень  высокая,  и человек,  неразборчивый  в  средствах,  охотно  пойдет  на   риск,   чтобы обеспечить себе преимущество.
     Бэннистер был очень расстроен. Он чуть  не  потерял  сознание,  когда стало ясно, что гранки побывали в чужих руках. Я дал ему глотнуть  бренди, и он сидел в кресле в  изнеможении,  пока  я  осматривал  комнату.  Помимо разбросанных бумаг, я скоро заметил и другие  следы  незваного  гостя.  На столике у окна лежали карандашные стружки. Там же я нашел кончик  грифеля. Очевидно, этот негодяй списывал текст в величайшей спешке, сломал карандаш и вынужден был его очинить.
     - Прекрасно, - откликнулся Холмс. Рассказ занимал его все больше, и к нему явно возвращалось хорошее настроение. - Вам повезло.
     - Это не все. Письменный  стол  у  меня  новый,  он  покрыт  отличной красной кожей. И мы с Бэннистером готовы поклясться -  кожа  на  нем  была гладкая, без единого пятнышка. А теперь  на  поверхности  стола  я  увидел порез длиной около трех дюймов - не царапину, а именно порез. И не  только это: я нашел на столе комок темной замазки или глины, в нем видны какие-то мелкие крошки, похожие на опилки. Я убежден: эти  следы  оставил  человек, рывшийся  в  бумагах.  Следов  на  полу  или  каких-нибудь  других   улик, указывающих на злоумышленника, не осталось. Я бы совсем потерял голову, не вспомни я, по счастью, что вы сейчас у нас в городе. И я решил  обратиться к вам. Умоляю вас, мистер Холмс, помогите мне! Надо во что бы то ни  стало найти этого человека, иначе  придется  отложить  экзамен,  пока  не  будет подготовлен новый материал,  но  это  потребует  объяснений,  и  тогда  не миновать скандала, который бросит тень не только на колледж, но и на  весь университет. У меня одно желание - не допустить огласки.
     - Буду рад  заняться  этим  делом  и  помочь  вам,  -  сказал  Холмс, поднимаясь и надевая пальто. - Случай любопытный. Кто-нибудь заходил к вам после того, как вы получили гранки?
     - Даулат Рас, студент-индус; он живет на этой же лестнице и  приходил справиться о чем-то, связанном с экзаменами.
     - Он тоже будет экзаменоваться?
     - Да.
     - Гранки лежали на столе?
     - Насколько я помню, они были свернуты трубочкой.
     - Но видно было, что это гранки?
     - Пожалуй.
     - Больше у вас в комнате никто не был?
     - Никто.
     - Кто-нибудь знал, что гранки пришлют вам?
     - Только наборщик.
     - А ваш слуга, Бэннистер?
     - Конечно, нет. Никто не знал.
     - Где сейчас Бэннистер?
     - Он так и остался в кресле у меня в кабинете. Я очень спешил к  вам. А ему было так плохо, что он не мог двинуться с места.
     - Вы не закрыли дверь на замок?
     - Я запер бумаги в ящик.
     - Значит, мистер Сомс, если допустить, что  индус  не  догадался,  то человек, у которого гранки побывали в руках, нашел их  случайно,  не  зная заранее, что они у вас?
     - По-моему, да.
     Холмс загадочно улыбнулся.
     - Ну, - сказал он, - идемте. Случай не в вашем вкусе, Уотсон,  -  тут нужно не действовать, а думать. Ладно, идемте, если хотите. Мистер Сомс, я к вашим услугам.
     Низкое окно  гостиной  нашего  друга,  длинное,  с  частым  свинцовым переплетом, выходило в поросший лишайником старинный дворик  колледжа.  За готической дверью начиналась каменная лестница с истертыми  ступенями.  На первом этаже помещались комнаты преподавателя. На верхних этажах жили  три студента; их комнаты находились одна над другой.  Когда  мы  подошли,  уже смеркалось. Холмс остановился  и  внимательно  посмотрел  на  окно.  Затем приблизился к нему вплотную, встал на цыпочки и, вытянув шею,  заглянул  в комнату.
     - Очевидно, он вошел в дверь. Окно не открывается,  только  маленькая форточка, - сообщил наш ученый гид.
     - Вот как! - отозвался Холмс и, непонятно  улыбнувшись,  взглянул  на нашего спутника. - Что же, если здесь ничего не узнаешь, пойдемте в дом.
     Хозяин отпер дверь и провел нас в комнату. Мы остановились на пороге, а Холмс принялся внимательно осматривать ковер.
     - К сожалению, никаких следов, - сказал он. - Да в сухую погоду их  и не может быть. Слуга ваш, наверно, уже пришел в себя. Вы думаете, он так и остался в кресле, когда вы уходили? А в каком именно?
     - Вон там, у окна.
     - Понятно. Возле  того  столика.  Теперь  входите  и  вы.  Я  окончил осматривать ковер. Примемся теперь за  столик.  Нетрудно  догадаться,  что здесь произошло. Кто-то вошел в комнату и стал лист за  листом  переносить гранки с письменного стола на маленький столик к  окну  -  оттуда  он  мог следить за двором, на случай, если вы появитесь, и таким образом в  нужную минуту скрыться.
     - Меня он увидеть не мог, - вставил Сомс, - я пришел через калитку.
     - Ага, превосходно! Но как бы то ни было,  он  устроился  с  гранками возле окна с этой целью. Покажите мне все три полосы.  Отпечатков  пальцев нет, ни одного! Так, сначала  он  перенес  сюда  первую  и  переписал  ее. Сколько на это нужно времени, если  сокращать  слова?  Четверть  часа,  не меньше. Потом он бросил эту полосу и схватил следующую. Дошел до середины, но тут вернулись вы, и ему пришлось немедленно  убираться  прочь;  он  так торопился, что не успел даже положить на место бумаги и уничтожить  следы. Когда вы входили с лестницы, вы, случайно, не слышали поспешно удаляющихся шагов?
     - Как будто нет.
     - Итак, неизвестный лихорадочно переписывал  у  окна  гранки,  сломал карандаш и вынужден  был,  как  видите,  чинить  его  заново.  Это  весьма интересно, Уотсон. Карандаш был не совсем обычный. Очень толстый, с мягким грифелем, темно-синего цвета снаружи, фамилия фабриканта вытиснена на  нем серебряными буквами,  и  оставшаяся  часть  не  длиннее  полутора  дюймов. Найдите такой точно карандаш, мистер Сомс, и  преступник  в  ваших  руках. Если я добавлю, что у него большой  и  тупой  перочинный  нож,  то  у  вас появится еще одна улика.
     Мистера Сомса несколько ошеломил этот поток сведений.
     - Я понимаю ход ваших мыслей, - сказал он, - но как вы  догадались  о длине карандаша?..
     Холмс протянул ему маленький  кусочек  дерева  с  буквами  "НН",  над которыми облупилась краска.
     - Теперь ясно?
     - Нет, боюсь, и теперь не совсем...
     - Вижу, что я всегда был несправедлив к вам, Уотсон. Оказывается,  вы не единственный в своем роде. Что означают эти буквы "НН"?  Как  известно, чаще всего встречаются  карандаши  Иоганна  Фабера.  Значит,  "НН"  -  это окончание имени фабриканта.
     Он наклонил столик так, чтобы на него падал электрический свет.
     - Если писать на тонкой  бумаге,  на  полированном  дереве  останутся следы. Нет, ничего не видно. Теперь письменный стол. Этот комок, очевидно, и есть та темная глина, о которой вы  говорили.  Формой  напоминает  полую пирамидку; в глине, как вы и сказали,  заметны  опилки.  Так,  так,  очень интересно! Теперь порез на столе - кожа, попросту говоря, вспорота.  Ясно. Начинается с тонкой царапины и кончается дырой с  рваными  краями.  Весьма вам признателен за этот интересный случай, мистер  Сомс.  Куда  ведет  эта дверь?
     - Ко мне в спальню.
     - Вы заходили туда  после  того,  как  обнаружили  посягательство  на экзаменационный текст?
     - Нет, я сразу бросился к вам.
     - Позвольте  мне  заглянуть  в  спальню...  Какая  милая  старомодная комната. Будьте любезны, подождите немного: я  осмотрю  пол.  Нет,  ничего интересного. А что это за портьера? Так,  за  ней  висит  одежда.  Случись кому-нибудь прятаться в этой комнате, он забрался бы сюда: кровать слишком низкая, а гардероб - узкий. Здесь, конечно, никого нет?
     Холмс взялся  за  портьеру,  и  по  его  слегка  напряженной  и  даже настороженной позе было видно, что он  готов  к  любой  неожиданности.  Он отдернул портьеру, но там мы не увидели ничего, кроме нескольких костюмов. Холмс обернулся и внезапно наклонился над полом.
     - Ну-ка, а это что? - воскликнул он. На полу лежала  точно  такая  же пирамидка из темной вязкой массы, как и  на  письменном  столе.  Холмс  на ладони поднес ее к лампе.
     - Ваш гость, как видите, оставил следы не только в гостиной, но  и  в спальне, мистер Сомс.
     - Что ему было здесь нужно?
     - По-моему, это вполне очевидно. Вы пришли не с той  стороны,  откуда он вас ждал, и он услыхал ваши шаги, когда вы уже были у самой двери.  Что ему оставалось? Он схватил свои вещи и бросился к вам в спальню.
     -  Господи  боже  мой,  мистер  Холмс,  значит,  все  время,  пока  я разговаривал с Бэннистером, негодяй сидел в спальне, как в ловушке,  а  мы об этом и не подозревали?
     - Похоже, что так.
     - Но, возможно, все было иначе, мистер Холмс. Не знаю, обратили ли вы внимание на окно в спальне.
     - Мелкие стекла, свинцовый переплет,  три  рамы,  одна  на  петлях  и достаточно велика, чтобы пропустить человека.
     - Совершенно верно. И выходит это окно в угол двора, так что со двора одна его часть не видна совсем. Преступник мог залезть в спальню, оставить за шторой следы, пройти оттуда в гостиную и, наконец обнаружив, что  дверь не заперта, бежать через нее.
     Холмс нетерпеливо покачал головой.
     - Давайте рассуждать здраво, - сказал он. -  Как  я  понял  из  ваших слов, этой лестницей пользуются три студента, и они обычно  проходят  мимо вашей двери.
     - Да, их трое.
     - И все они будут держать этот экзамен?
     - Да.
     - У вас есть причины подозревать кого-то одного больше других?
     Сомс ответил не сразу.
     - Вопрос весьма щекотливый, - проговорил он. - Не хочется высказывать подозрения, когда нет доказательств.
     -  И  все-таки  у  вас  есть  подозрения.  Расскажите  их  нам,  а  о доказательствах позабочусь я.
     - Тогда я расскажу вам в нескольких словах о всех троих.  Сразу  надо мной живет Гилкрист, способный  студент,  отличный  спортсмен,  играет  за колледж в регби и крикет и  завоевал  первые  места  в  барьерном  беге  и прыжках в длину. Вполне достойный молодой человек. Его  отец  -  печальной известности сэр Джейбс Гилкрист - разорился на скачках. Сыну  не  осталось ни гроша, но это трудолюбивый и прилежный юноша. Он многого добьется.
     На третьем этаже живет Даулат Рас, индус. Спокойный,  замкнутый,  как большинство индусов. Он успешно занимается, хотя греческий  -  его  слабое место. Работает упорно и методично.
     На самом верху комната Майлса Макларена. Когда он возьмется за  дело, то добивается исключительных успехов. Это один из  самых  одаренных  наших студентов, но он своенравен, беспутен и лишен всяких принципов. На  первом курсе его чуть не исключили за какую-то темную  историю  с  картами.  Весь семестр он бездельничал и, должно быть, очень боится этого экзамена.
     - Значит, вы подозреваете его?
     - Не берусь утверждать. Но из всех троих за него, пожалуй, я поручусь меньше всего.
     - Понимаю. А теперь, мистер Сомс, познакомьте нас с Бэннистером.
     Слуга был невысокий  человек  лет  пятидесяти,  с  сильной  проседью, бледный, гладко выбритый. Он  не  совсем  еще  оправился  от  неожиданного потрясения, нарушившего мирный ход его жизни. Пухлое лицо его  подергивала нервная судорога, руки дрожали.
     - Мы пытаемся разобраться в этой  неприятной  истории,  Бэннистер,  - обратился к нему хозяин.
     - Понимаю, сэр.
     - Если не ошибаюсь, вы оставили в двери ключ? - сказал Холмс.
     - Да, сэр.
     - Как странно, что его случилось с вами в тот  самый  день,  когда  в комнате были столь важные бумаги.
     - Да, сэр, очень неприятно. Но я забывал ключ и раньше.
     - Когда вы вошли в комнату?
     - Около половины пятого. В это время я  обычно  подаю  мистеру  Сомсу чай.
     - Сколько вы здесь пробыли?
     - Я увидел, что его нет, и сейчас же вышел.
     - Вы заглядывали в бумаги на столе?
     - Нет, сэр, как, можно!
     - Почему вы оставили ключ в двери?
     - У меня в руках был поднос. Я хотел потом  вернуться  за  ключом.  И забыл.
     - В двери есть пружинный замок?
     - Нет, сэр.
     - Значит, она стояла открытой все время?
     - Да, сэр.
     - И выйти из комнаты было просто?
     - Да, сэр.
     - Вы очень разволновались, когда мистер Сомс вернулся и позвал вас?
     - Да, сэр. Такого не случалось ни разу за все  годы  моей  службы.  Я чуть сознания не лишился, сэр.
     - Это легко понять, А где вы были, когда вам стало плохо?
     - Где, сэр? Да вот тут, около дверей.
     - Странно, ведь вы сели на кресло там,  в  углу.  Почему  вы  выбрали дальнее кресло?
     - Не знаю, сэр, мне было все равно, куда сесть.
     - По-моему, он не совсем ясно помнит, что происходило, мистер  Холмс. Вид у него бил ужасный - побледнел как смерть.
     - Сколько, вы здесь пробыли по уходе хозяина?
     - С минуту, не больше. Потом я запер дверь и пошел к себе.
     - Кого вы подозреваете?
     - Сэр, я не берусь  сказать.  Не  думаю,  что  во  всем  университете найдется хоть один джентльмен, способный ради выгоды  на  такой  поступок. Нет, сэр, в это я поверить не могу.
     - Благодарю вас, это все, - заключил Холмс. - Да,  еще  один  вопрос. Кому-нибудь из трех джентльменов, у которых, вы служите, вы  упоминали  об этой неприятности?
     - Нет, сэр, никому.
     - А видели кого-нибудь из них?
     - Нет, сэр, никого.
     - Прекрасно. Теперь, мистер Сомс, с вашего позволения осмотрим двор.
     Три желтых квадрата светились над нами в сгущавшихся сумерках.
     - Все три пташки у  себя  в  гнездышках,  -  сказал  Холмс,  взглянув наверх. - Эге, а это что такое? Один из  них,  кажется,  не  находит  себе места.
     Он говорил об индусе,  чей  темный  силуэт  вдруг  появился  на  фоне спущенной шторы. Студент быстро шагал взад и вперед во комнате.
     - Мне бы хотелось на них взглянуть,  -  сказал  Холмс.  -  Это  можно устроить?
     - Нет ничего проще, - ответил Сомс. - Наши комнаты - самые  старинные в колледже, и неудивительно, что здесь бывает много посетителей,  желающих на них посмотреть. Пойдемте, я сам вас проведу.
     - Пожалуйста, не называйте ничьих фамилий! - попросил Холмс, когда мы стучались к Гилкристу.
     Нам открыл высокий и стройный светловолосый юноша и, услышав  о  цели нашего посещения, пригласил войти.
     Комната   действительно   представляла   собой   любопытный   образец средневекового интерьера. Холмса так пленила одна деталь, что он решил тут же зарисовать ее в блокнот,  сломал  карандаш  и  был  вынужден  попросить другой у хозяина, а кончил тем, что попросил у него еще и перочинный  нож. Такая  же  любопытная  история  приключилась  и  в  комнатах  у  индуса  - молчаливого, низкорослого человека с крючковатым носом. Он  поглядывал  на нас с подозрением и явно  обрадовался,  когда  архитектурные  исследования Холмса пришли к концу. Незаметно было, чтобы во время этих  визитов  Холмс нашел улику, которую искал. У третьего студента нас ждала  неудача.  Когда мы постучали, он не пожелал нам  открыть  и  вдобавок  разразился  потоком брани.
     - А мне плевать, кто вы! Убирайтесь ко всем чертям! -  донесся  из-за двери сердитый голос. - Завтра экзамен, и я не позволю, чтоб меня отрывали от дела.
     Наш гид покраснел от негодования.
     - Грубиян! - возмущался  он,  когда  мы  спускались  по  лестнице.  - Конечно, он не мог знать, что это стучу я. Но  все-таки  его  поведение  в высшей степени невежливо, а в данных обстоятельствах и подозрительно.
     Реакция Холмса была довольно необычной.
     - Вы не можете мне точно сказать, какого он роста? - спросил Холмс.
     - По правде говоря, мистер Холмс, не берусь. Он выше  индуса,  но  не такой высокий, как Гилкрист. Что-нибудь около пяти футов и шести дюймов.
     - Это очень важно, - сказал Холмс. - А теперь, мистер Сомс, разрешите пожелать вам спокойной ночи.
     Наш гид вскричал в смятении и испуге:
     - Боже праведный, мистер Холмс, неужели  вы  оставите  меня  в  такую минуту! Вы,  кажется,  не  совсем  понимаете,  как  обстоит  дело.  Завтра экзамен. Я обязан принять самые решительные меры сегодня же вечером. Я  не могу допустить, чтобы экзамен состоялся, если кому-то  известен  материал. Надо выходить из этого положения.
     - Оставьте все, как есть. Я загляну завтра поутру, и мы все  обсудим. Кто знает, быть может, к тому времени у  меня  появятся  какие-то  дельные предложения. А пока ничего не предпринимайте, решительно ничего.
     - Хорошо, мистер Холмс.
     - И будьте совершенно спокойны. Мы непременно что-нибудь придумаем. Я возьму с собой этот комок черной глины, а также  карандашные  стружки.  До свидания.
     Когда мы вышли в темноту двора, то снова взглянули на окна. Индус все шагал по комнате. Других не было видно.
     - Ну, Уотсон, что вы об этом думаете? - спросил  Холмс  на  улице.  - Совсем как игра, которой развлекаются на досуге, - вроде  фокуса  с  тремя картами,  правда?  Вот  вам  трое.  Нужен  один  из  них.  Выбирайте.  Кто по-вашему?
     - Сквернослов с последнего этажа. И репутация у него самая дурная. Но индус тоже весьма подозрителен. Что это он все время  расхаживает  взад  и вперед?
     - Ну, это ни о чем не говорит. Многие ходят взад и вперед, когда учат что-нибудь наизусть.
     - Он очень неприязненно поглядывал на нас.
     - Вы бы поглядывали точно так же, если бы накануне трудного  экзамена к вам ворвалась толпа ищущих развлечения бездельников. В этом как раз  нет ничего особенного. И карандаши, и ножи у всех тоже  в  порядке.  Нет,  мои мысли занимает совсем другой человек.
     - Кто?
     - Бэннистер, слуга. Он каким-то образом причастен к этой истории.
     - Мне он показался безукоризненно честным человеком.
     - И мне. Это как раз и  удивительно.  Зачем  безукоризненно  честному человеку... Ага,  вот  и  большой  писчебумажный  магазин.  Начнем  поиски отсюда.
     В городе  было  всего  четыре  мало-мальски  приличных  писчебумажных магазина, и в каждом Холмс показывал карандашные стружки и спрашивал, есть ли в магазине такие карандаши. Всюду отвечали, что  такой  карандаш  можно выписать, но размера он необычного и в продаже бывает редко. Моего  друга, по-видимому, не особенно огорчила  неудача;  он  только  пожал  плечами  с шутливой покорностью.
     - Не вышло, мой дорогой Уотсон. Самая надежная и  решающая  улика  не привела ни к чему. Но, по правде говоря, я уверен, что мы и без нее сумеем во всем разобраться. Господи! Ведь уже около девяти, мой друг, а  хозяйка, помнится мне, говорила что-то насчет зеленого горошка в половине восьмого. Смотрите, Уотсон, как бы вам из-за вашего пристрастия к  табаку  и  дурной привычки вечно опаздывать к обеду не отказали от квартиры, а заодно,  чего доброго, и мне. Это, право, было бы неприятно, во  всяком  случае  сейчас, пока мы не решили странную историю с  нервным  преподавателем,  рассеянным слугой и тремя усердными студентами.
     Холмс больше не возвращался в тот  день  к  этому  делу,  хотя  после нашего запоздалого обеда он долго сидел в глубокой задумчивости. В  восемь утра, когда я только что закончил свой туалет, он пришел ко мне в комнату.
     - Ну, Уотсон, - сказал он, -  пора  отправляться  в  колледж  святого Луки. Вы можете один раз обойтись без завтрака?
     - Конечно.
     - Сомс до нашего прихода будет как на иголках.
     - А у вас есть для него добрые вести?
     - Кажется, есть.
     - Вы решили эту задачу?
     - Да, мой дорогой Уотсон, решил.
     - Неужели вам удалось найти какие-то новые улики?
     - Представьте себе, да! Я сегодня поднялся чуть свет,  в  шесть  утра был уже на ногах, и не зря.  Два  часа  рыскал  по  окрестности,  отмерил, наверно, не менее пяти миль - и вот, смотрите!
     Он протянул мне руку. На ладони лежали три  пирамидки  вязкой  темной глины.
     - Послушайте, Холмс, но вчера у вас было только две.
     - Третья прибавилась сегодня утром.  Понятно,  что  первая  и  вторая пирамидки того же происхождения, что и третья.  Не  так  ли,  Уотсон?  Ну, пошли, надо положить конец страданиям нашего друга Сомса.
     И,  действительно,  мы  застали  несчастного  преподавателя  в  самом плачевном состоянии. Через несколько часов начинался экзамен, а он все еще не знал, как  ему  поступить  -  предать  ли  свершившееся  гласности  или позволить виновному участвовать в экзамене на столь высокую стипендию.  Он места себе не находил от  волнения  и  с  протянутыми  руками  бросился  к Холмсу.
     - Какое счастье, что вы пришли! А я  боялся,  вдруг  вы  отчаялись  и решили отказаться от этого дела. Ну, как мне быть? Начинать экзамен?
     - Непременно.
     - А негодяй...
     - Он не будет участвовать.
     - Так вы знаете, кто он?
     - Кажется, знаю. А чтобы история эта не вышла наружу, устроим  своими силами нечто вроде небольшого полевого суда. Сядьте, пожалуйста, вон  там, Сомс! Уотсон, вы здесь! А я займу кресло посредине. Я думаю, у нас  сейчас достаточно  внушительный  вид,  и  мы  заставим   трепетать   преступника. Позвоните, пожалуйста, слуге.
     Вошел Бэннистер и, увидев грозное судилище, отпрянул  в  изумлении  и страхе.
     - Закройте дверь, Бэннистер, - сказал Холмс. -  А  теперь  расскажите всю правду о вчерашнем.
     Слуга переменился в лице.
     - Я все рассказал вам, сэр.
     - Вам нечего добавить?
     - Нечего, сэр.
     - Что ж, тогда я должен буду высказать кое-какие свои  предположения. Садясь вчера в это кресло, вы хотели скрыть какой-то предмет, который  мог бы разоблачить незваного гостя?
     Бэннистер побледнел как полотно.
     - Нет, нет, сэр, ничего подобного.
     - Это всего лишь только предположение, - вкрадчиво проговорил  Холмс. - Признаюсь откровенно, я не сумею этого доказать.  Но  предположение  это вполне вероятно: ведь стоило мистеру Сомсу скрыться за дверью, как вы  тут же выпустили человека, который прятался в спальне.
     Бэннистер облизал пересохшие губы.
     - Там никого не было, сэр.
     - Мне прискорбно это слышать, Бэннистер. До сих пор вы еще,  пожалуй, говорили правду, но сейчас, безусловно, солгали.
     Лицо слуги приняло выражение мрачного упрямства.
     - Там никого не было, сэр.
     - Так ли это, Бэннистер?
     - Да, сэр, никого.
     - Значит, вы не можете  сообщить  нам  ничего  нового.  Не  выходите, пожалуйста, из комнаты. Станьте вон там, у дверей спальни. А теперь, Сомс, я хочу просить вас об  одном  одолжении.  Будьте  любезны,  поднимитесь  к Гилкристу и попросите его сюда.
     Спустя минуту преподаватель вернулся вместе со своим  студентом.  Это был великолепно сложенный молодой человек, высокий, гибкий и подвижный,  с пружинистой походкой и  приятным  открытым  лицом.  Тревожный  взгляд  его голубых  глаз  скользнул  по  каждому  из  нас  и  наконец  остановился  с выражением неприкрытого страха на Бэннистере, сидевшем в углу.
     - Закройте дверь, - сказал Холмс. - Так  вот,  мистер  Гилкрист,  нас пятеро, никого больше нет, и никто никогда не услышит о  том,  что  сейчас здесь будет сказано. Мы можем быть предельно откровенными друг  с  другом. Объясните, мистер  Гилкрист,  как  вы,  будучи  человеком  честным,  могли совершить вчерашний поступок?
     Злосчастный юноша отшатнулся и с укором взглянул на Бэннистера.
     - О нет, мистер Гилкрист, я никому не сказал  ни  слова,  ни  единого слова! - вскричал слуга.
     - Да, это верно, - заметил Холмс. -  Но  ваше  последнее  восклицание равносильно признанию вины, и теперь, сэр, - прибавил Шерлок Холмс,  глядя на Гилкриста, - вам остается одно: чистосердечно все рассказать.
     Лицо Гилкриста исказила  судорога,  он  попытался  было  совладать  с собой, но уже в следующее мгновение бросился  на  колени  возле  стола  и, закрыв лицо руками, разразился бурными рыданиями.
     - Успокойтесь, успокойтесь, -  мягко  проговорил  Холмс,  -  человеку свойственно ошибаться, и, уж конечно, никому не придет  в  голову  назвать вас закоренелым преступником. Вам,  наверное,  будет  легче,  если  я  сам расскажу мистеру Сомсу, что произошло, а вы сможете  поправить  меня  там, где я ошибусь. Договорились? Ну, ну, не отвечайте, если  вам  это  трудно. Слушайте и следите, чтобы я не допустил по отношению  к  вам  ни  малейшей несправедливости.
     Дело начало для меня проясняться с той минуты, мистер  Сомс,  как  вы объяснили мне, что  никто,  даже  Бэннистер,  не  мог  знать,  что  гранки находятся в вашей комнате. Наборщик, безусловно, отпадал, - он мог списать текст еще в типографии. Индуса я тоже исключил: ведь гранки  были  скатаны трубкой и он, конечно, не мог догадаться, что это такое. С другой стороны, в чужую комнату случайно попадает какой-то человек, и это происходит в тот самый день, когда на столе лежит экзаменационный текст. Такое  совпадение, на мой взгляд, невероятно. И я сделал вывод: вошедший знал  о  лежащем  на столе тексте. Откуда он это знал?
     Когда я подошел к вашему дому,  я  внимательно  осмотрел  окно.  Меня позабавило ваше предположение, будто я обдумываю возможность проникнуть  в комнату через окно - при свете дня, на глазах у всех, кто живет  напротив. Мысль, разумеется, нелепая. Я прикидывал в уме, какого роста  должен  быть человек, чтобы, проходя мимо,  увидеть  через  окно  бумаги,  лежавшие  на столе. Во мне шесть футов, и я, только поднявшись на цыпочки, увидел стол. Никому ниже шести футов это бы не удалось. Тогда  у  меня  возникло  такое соображение: если один из трех студентов очень высокого роста, то в первую очередь следует заняться им.
     Когда мы вошли и я осмотрел комнату, столик у окна дал мне  еще  одну нить. Письменный стол представлял  загадку,  пока  вы  не  упомянули,  что Гилкрист занимается прыжками в длину. Тут мне стало ясно все,  не  хватало нескольких доказательств, и я их поспешил раздобыть.
     Теперь послушайте, как все произошло.  Этот  молодой  человек  провел день на спортивной площадке, тренируясь в прыжках.  Когда  он  возвращался домой, у него были с собой спортивные туфли, у которых, как вы знаете,  на подошвах острые шипы. Проходя мимо вашего  окна,  он,  благодаря  высокому росту, видел на столе свернутые трубкой бумаги и сообразил, что это  может быть. Никакой беды не случилось бы, если б он не заметил  ключа,  случайно забытого слугой. Его охватило непреодолимое  желание  войти  и  проверить, действительно ли это гранки. Опасности в этом не было: ведь он всегда  мог притвориться, что заглянул к вам по делу. Увидев,  что  это  действительно гранки, он не мог побороть искушения. Туфли он положил на письменный стол. А что вы положили на кресло у окна?
      - Перчатки, - тихо ответил молодой человек.
     - Значит, на кресле были перчатки. - Холмс торжествующе  взглянул  на Бэннистера. - А потом он взял первый лист и стал переписывать на маленьком столике. Окончив первый, принялся за второй. Он думал,  что  вы  вернетесь через ворота, которые видны в окно. А вы  вернулись,  мистер  Сомс,  через боковую калитку. Внезапно прямо за порогом послышались  ваши  шаги.  Забыв про перчатки, студент схватил туфли и метнулся в спальню. Видите, царапина на столе отсюда малозаметна, а со стороны спальни она  резко  бросается  в глаза.  Это  убедительно  свидетельствует,  что  туфлю  дернули   в   этом направлении и что виновный спрятался в  спальне.  Земля,  налипшая  вокруг одного из шипов, осталась на столе, комок с другого шипа  упал  на  пол  в спальне. Прибавлю к этому, что нынче утром я ходил на спортивную площадку, где тренируются в прыжках; участок этот покрыт темной глиной. Я захватил с собой комок глины и немного тонких рыжеватых опилок - ими посыпают  землю, чтобы  спортсмен,  прыгая,  не  поскользнулся.  Так  все   было,   как   я рассказываю, мистер Гилкрист?
     Студент теперь сидел выпрямившись.
     - Да, сэр, именно так, - сказал он.
     - Боже мой, неужели вам нечего добавить? - воскликнул Сомс.
     - Есть, сэр, но я просто не  могу  опомниться,  так  тяжело  мне  это позорное разоблачение. Я не спал сегодня всю ночь и под утро, мистер Сомс, написал вам письмо. Раньше, чем узнал, что все открылось. Вот это  письмо, сэр: "Я решил не сдавать экзамена. Мне предлагали не так  давно  поступить офицером в родезийскую армию, и на днях я уезжаю в Южную Африку".
     - Я очень рад, что  вы  не  захотели  воспользоваться  плодами  столь бесчестного поступка, - сказал Сомс. - Но что заставило вас принять  такое решение?
     Гилкрист указал на Бэннистера.
     - Это он наставил меня на путь истинный.
     - Послушайте,  Бэннистер,   -  сказал  Холмс,   -   из   всего   мной рассказанного ясно,  что  только  вы  могли  выпустить  из  комнаты  этого молодого человека: ведь мистер Сомс оставил вас одного, а уходя, вы должны были запереть дверь. Бежать через окно, как  видите,  невозможно.  Так  не согласитесь ли вы поведать  нам  последнюю  неразгаданную  страничку  этой истории и объяснить мотивы вашего поведения?
     -  Все  очень  просто,  сэр,  если,  конечно,  знать  подоплеку.   Но догадаться о ней невозможно, даже с вашим  умом.  В  свое  время,  сэр,  я служил дворецким у сэра Джейбса Гилкриста, отца этого  юного  джентльмена. Когда сэр Гилкрист разорился, я  поступил  сюда,  в  колледж,  но  старого хозяина не забывал, а ему туго тогда приходилось. В память о прошлых  днях я чем мог служил его сыну. Так вот, сэр, когда мистер  Сомс  поднял  вчера тревогу, зашел я в кабинет  и  вижу  на  кресле  желтые  перчатки  мистера Гилкриста. Я их сразу узнал и все понял. Только бы  их  не  увидел  мистер Сомс - тогда дело плохо. Ни жив ни мертв упал я в кресло и не двигался  до тех пор, пока мистер Сомс не пошел за вами. В это время из спальни выходит мой молодой хозяин и во всем признается...  А  ведь  я  его  младенцем  на коленях качал, - ну как мне было не помочь ему!  Я  сказал  ему  все,  что сказал бы ему покойный отец, объяснил, что добра  от  такого  поступка  не будет, и выпустил его. Можно меня винить за это, сэр?
     - Нет, конечно, - от всего  сердца  согласился  Холмс,  поднимаясь  с кресла. - Ну вот, Сомс, тайна раскрыта, а нас дома ждет завтрак. Пойдемте, Уотсон. Я надеюсь, сэр, что в Родезии вас ждет блестящая карьера.  Однажды вы оступились. Но впредь пусть вами руководят во всем лишь  самые  высокие устремления.
 

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
28 января —  Кудесы - день угощения домового
Домовой
Русская сказка

Было это давным-давно, на зимние святки. Собрались как-то в крещенский вечер к одной девушке подружки – о женихе гадать. Стали они через дом башмачки бросать, кому что сбудется – не минуется загадывать.
Побросали башмачки и пошли смотреть, в какую сторону носок башмака указывает: в сторону родного дома – в девках сидеть, в сторону чужого – замуж идти. Все подружки нашли свои башмачки, а одна девушка не нашла. Искала она, искала, ходила вокруг дома, ходила. Потом поглядела на небо и спрашивает:
– Месяц – золотые рога, скажи: не видал ли ты моего башмачка?
Месяц отвечает:
– Меня чёрная туча закрыла, я не видал!
Подошла девушка к воротам и спрашивает:
– Ворота – дубовые верейки, не видали ли вы моего башмачка?
А ворота скрипят:
– Нас снег запорошил, мы не видали!
Спрашивает она у печной трубы:
– Печная труба, ты высоко торчишь, далеко глядишь, не видала ли ты моего башмачка?
– Из меня дым повалил и меня закрыл, – отвечает печная труба, – я не видала!
Пришла девушка в дом. Вдруг голос из-за печки говорит:
– Девушка, девушка, я твой суженый-ряженый! Выходи за меня замуж.
Испугалась девушка, а деваться-то некуда. Вот она спрашивает:
– А ты кто такой?
– Я домовой.
– А ты молодой?
– Я молодой домовой, мне всего тыща лет.
– Нет, не пойду я за такого старика замуж!
Тут из-за печки полетел её башмачок и на пол упал. Поняла девушка, кто его подобрал и унёс – домовой озорничал.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
1 февраля наступает Год Тигра
Семь страхов
Нанайская сказка

Это ещё тогда было, когда удэ, на камень глядя, каменного человека видел; на медведя глядя, думал — таёжного человека видит; на рыбу глядя, думай — водяного человека видит; на дерево глядя, думал — древесного человека видит. Тогда с людьми всякие вещи случались. Такие вещи случались, каких теперь не бывает.
Жили два брата — Соломдига и Индига — в верховьях реки Коппи жили.
Умер у них отец. Перед смертью наказал:
— Друг за друга держитесь! Одному плохо станет — пусть другой поможет! В одну сторону оба глядите! Вот как сказал — делайте!
Умер отец. Братья белую тесьму в косы вплели. Положили отца в гроб. Гроб ногами на восток поставили, чтобы и после смерти отец восход солнца видел. Семь дней отцу пищу носили, душу его кормили. Потом на охоту пошли.тигр прыгнул на Индигу
«В одну сторону оба глядите», — говорил отец братьям. А младший брат Индига вслед брату ступает да всё по сторонам глазеет: очень Индига быстроглазый был, в одно место смотреть не любил.
Шли, шли братья… Индига по сторонам смотрит. Вдруг какой-то шум слышит… Повернулся… А на старшего брата из-за валежины тигр прыгает! Тот и копья не наставил, и нож вынуть не успел. Индига дальше был. Ему бы копьё в тигра бросить! А у Индиги заячье сердце сделалось: испугался младший брат. На землю упал, руки сложил, тигра просит мимо идти, их с братом не трогать!
Долго так лежал Индига. Потом голову поднял, смотрит — ни тигра, ни брата нет. Оба пропали. Никаких следов не видно… Защемило у Индиги сердце. Стал он брата звать. Кричал, кричал, да никто не отзывается, только сопки его крик передразнивают:
— Со-ло-ом! Ди-ди! Га-га! А-а-а!
Заплакал парень. Как без брата теперь жить? Что сородичам скажешь? Как с лица стыд утрёшь?
Плакал Индига, плакал, а делать нечего, дома мать ждёт, надо охотиться.
Стал Индига капканы смотреть. В одном колонок сидит. Чуть завидел Индигу, как закричит на него:
— Уходи прочь, брата потерявший!
Перегрыз зажатую в капкан ногу и ускакал на трёх ногах. Стал Индига ловушки смотреть. В одной петле хорёк сидит. Увидел хорёк Индигу, давай кричать.
— Противно такому в руки даться! Ты брата потерял!
Петлю разорвал, в тайгу ушёл.
Выстрелил Индига в гуся. Полетела стрела, ударила гуся под крыло. Вырвал гусь клювом стрелу, бросил Индиге обратно, кричит парню:
— Как такому добычей стать? Брата потерял. Инди-га-га!
На середину реки вылетел гусь, в воду бросился, утонул.
Не даются парню с заячьим сердцем ни звери, ни птицы.
Сел Индига. Стал думать. Долго думал: весь табак искурил, весь мох вокруг искурил. Болит у него сердце. Думает Индига: «Вот брата потерял. Плохое дело это — брата потерять! Сердце болит… Трубку потеряешь и то не успокоишься, пока не найдёшь! А я брата потерял… Однако, пойду Соломдигу искать. Найду — сердце болеть перестанет. Сам пропаду — сердце болеть перестанет!»
К матери Индига пошёл. На колени встал. Всё рассказал. Как у него заячье сердце стало — рассказал. Поцеловала его мать. Говорит ему, плача:
— Отец учил вас вперёд смотреть. Не послушался ты — брата потерял, заячье сердце нашёл. Сердце мужчины иди искать! Брата иди искать! Из-за твоего страха пропал он. Только смелостью теперь вернёшь его!
Взял Индига трубку, огниво, нож и копьё. Пошёл.
А куда идти? Не знает Индига.
Пошёл на закат…
Ползущего ужа встретил, спросил — где брата искать. Не знает уж. Пошёл дальше. Бегающую по земле мышь повстречал. Спросил, не видала ли Соломдигу? Не видала мышь. Дальше Индига пошёл. Лазающую по деревьям белку увидел. Спросил. Нет, не видала белка брата. К реке подошёл, плавающих рыб увидел. Спросил рыб — не видали ли Соломдигу? Не видали рыбы. Пошёл Индига дальше. Прыгающую жабу спросил. Не видала жаба. Летающую пеночку увидел, спросил. Отвечает пеночка, что не видела Соломдигу — низко летает. Журавля, выше летающего, спросил. Не видел журавль. Говорит:
— У орла, выше всех летающего, спроси!
Стал орла Индига спрашивать — не видал ли орёл, куда его брата Соломдигу тигр унёс. Говорит орёл:
— Далеко твой брат. Найти его можно, если семь страхов перетерпишь! Теперь у тебя сердце зайца. Когда будет у тебя сердце храбреца, тогда ты брата найдёшь! — Обронил орёл одно перо, говорит: — Помогу я тебе! Куда полетит моё перо, туда иди!
Полетело перо на закат. Индига за ним пошёл.
Долго ли шёл — не знаю. Через три ручья перешёл. Летит перо впереди. Смотрит Индига вперёд, как отец учил. Шагает Индига, брата потерявший.
Вот дошёл парень до реки. Перо орлиное через реку перелетело. Сделал Индига лодку, на воду бросил. Вспенилась река, забурлила, зашумела, закипела. Как в котле, вода бурлит. Пар от воды поднялся. Туман по долинам пошёл. Сморщилась лодка Индиги, покоробилась, утонула. Рыбы в той реке сварились, плавают кверху брюхом, белыми глазами на Индигу смотрят. Страшно парню стало, но дело делать надо, а то навсегда у него заячье сердце останется. Сам себе говорит: «Это ещё не страх! Страх ещё впереди!»стойбище тигров
Уставил свой лук меж двух деревьев Индига. Тетиву натянул, сучком зацепил. Стрелу наложил на лук. Сам одной рукой за стрелу взялся, другой — сучок сломал. Отскочил сучок. Сорвалась тетива. Разогнулся лук. Полетела стрела. Через реку кипящую полетела. Клубится пар вокруг Индиги, обжигает… Терпит Индига… Широкая река была. Пока летел парень, весь обжёгся. «Ничего, — говорит, — заживёт!»
На другом берегу опустилась стрела. Стал Индига на ноги. Видит — орлиное перо его дожидается. Только ступил парень на землю — полетело перо дальше. Индига — за ним!
Шёл, шёл… Через три ручья перепрыгнул, через три сопки перелез. Видит — между двумя горами — каменная поляна! К той поляне узенькая тропинка ведёт. Та тропинка костями усеяна да черепами огорожена. Страшно стало Индиге. А орлиное перо вдоль той дорожки летит, прямо на каменную поляну. Видит Индига — на той поляне тигриное стойбище. Тигров — как пчёл в дупле!.. Добычу терзают. Друг к другу ластятся. Друг с другом дерутся. Ревут тигры так, словно над стойбищем Агды — гром — гремит.
Орлиное перо через стойбище летит.
Бьётся сердце у Индиги. «Съедят меня!» — думает парень.
Трубку напоследок выкурил. Про огниво вспомнил. Из трутницы сухую траву вытащил, жгутом скрутил. Тот жгут себе на голову надел. Высек огонь, зажёг жгут.
Пылает сухая трава на голове у Индиги, будто костёр. Кинулся Индига через тигриное стойбище. Шарахнулись тигры в разные стороны. Ничего, кроме огня, не видят, Индигу не видят! Ревут тигры, хвостами по земле колотят, пасти красные разевают. А Индига — мимо них. Сам себе говорит: «Это ещё, видно, не страх! Страх-то ещё впереди!» Стойбище пробежал. Тигра одного убил, крови напился, мяса с собой взял, шкуру с собой взял.
А орлиное перо — уже над Индигой опять. Только справился он с делом — полетело перо дальше. Дорог не выбирает, летит напрямик. Три ручья перепрыгнул, три сопки перешёл, три реки Индига миновал. За последней рекой лес начинается.
В том лесу — деревья до неба. Густо растут. Через ветки луч солнца не пробьётся. Через ветки ветер не продерётся.  в шкуре тиграСтоят деревья, лианами переплетены. Сучья, словно руки, извиваются, хватают. Зверя пропустят, человека — нет. Видит Индига, чьи-то кости уже на ветках тех деревьев белеют. Страшно стало Индиге: колотится у него сердце, руки дрожат, а он сам себе говорит: «Это ещё, видно, не страх! Страх-то впереди!» Тигриную шкуру на себя натянул, мясо на куски порезал, на копьё вздел. В тот лес Индига вошёл.
Тянутся к Индиге деревья, запах мяса слышат. Руками — ветками — ощупывают Индигу. Как ветка к нему — Индига кусок мяса ей кидает. Деревья друг у друга мясо вырывают. Драться из-за мяса начали. Так и хлещут сучьями друг друга, только кора да щепа в разные стороны летят. А Индига — всё дальше и дальше, через лес идёт за орлиным пером. С собой веток от тех деревьев набрал, думает, пригодятся обсушиться: «Разведу костёр, когда можно будет!»
Летит орлиное перо. Шесть ручьёв перепрыгнул, шесть сопок перелез, шесть рек перешёл Индига.
Вот вышел он на болото. Летит перо напрямик. Как Индиге быть? Стал он те ветки на болото бросать. Стал по тем веткам ступать. Погружаются ветки в болотную воду. Пузырится болото. Синие огоньки по нему порхают. Дошёл Индига до середины болота. На дороге у него горбатый маленький человек стоит: одна нога у того человека, одна рука у него. Испугался Индига: сердце у него забилось, руки-ноги задрожали. Узнал того человека Индига, хоть ни разу не видал до сих пор. Того человека Боко звать. Только вред он людям делает. По болоту водит, пока трясина не засосёт!
Говорит Боко:
— Куда идёшь, парень?
— Тебя ищу! — отвечает Индига. (Что ему терять!)
— Вот я! — говорит Боко. — Зачем я тебе нужен?
— От людей я слыхал, — говорит тогда Индига, — что твоя одна нога сильнее двух… Не могу я этому поверить! Вот пришёл посмотреть. Давай испытаем, кто выше прыгнет? Лучше меня у нас в деревне никто не прыгает!
— Прыгни ты! — говорит Боко.
Прыгнул Индига. Выше дерева прыгнул. Вниз полетел — ноги растопырил, на сучки встал. До пояса в болото ушёл. Те сучки не дали ему утонуть.
Засмеялся Боко.
— Разве так прыгают! — говорит. — Вот как надо! — Присел он на своей одной ноге, разогнулся, да как подпрыгнет! До облаков долетел! Вниз головой перевернулся, обратно полетел. А Индига давай дальше сучья перекладывать, из болота выбираться… Упал Боко, весь в трясину ушёл. Пока выбирался да глаза протирал — Индига на твёрдую землю вышел. На ровном месте стоит. Теперь Боко ему не страшен — не заплутает. Сам себе Индига говорит: «Это ещё не страх был. Страх-то, видно, впереди!»
Кричит ему Боко:
— Эй, парень! Видал, как надо прыгать? Иди сюда!
— Некогда! — кричит Индига. — Дело у меня есть!
А перо орла дальше летит. Не успел Индига обсушиться. Весь облепленный грязью дальше пошёл.
Девять ручьёв перепрыгнул, через девять сопок перелез, унты совсем изорвал Индига, босой идёт, ноги бьёт. Девять озёр перешёл…
Из последнего озера большой змей выполз, кольцами вьётся. Каменная чешуя на нём блестит, звенит на нём чешуя. Из пасти пламя пышет. Под змеем земля, трава горит. Дохнул на Индигу змей — одежду на нём сжёг, брови опалил. Страшно стало Индиге. Побледнел он, сердце бьётся, руки-ноги дрожат, на лбу пот выступил. Утешает сам себя парень: «Это, видно, ещё не страх. Страх-то впереди!» Набрался духу, кричит змею:
— Эй, коли ты меня съесть хочешь, так возьми сначала кусок сала с меня! Может, хватит с тебя и куска?каменный человек
Камень с земли подобрал, болотную грязь с себя соскоблил, тот камень вымазал, змею в пасть бросил.
Подавился змей, не может камень проглотить, не может на Индигу огнём дохнуть.
Давай Индига бежать, пока змей с камнем не справился.
А перо орлиное вперёд летит, пути не разбирая.
Девять ручьёв Индига перепрыгнул, девять сопок перешёл, девять озёр, девять лесов прошёл. Идёт босой, до мяса ноги о камни стёр. И вышел он в каменное ущелье…
Тут ему всего страшнее стало: живые камни вокруг! Поворачиваются, вслед ему глядят, раскачиваются, друг с другом на каменном языке говорят. А перо дальше летит. Индига за ним.
Видит вдруг Индига, среди камней человек стоит. Не простой тот человек: голова — редькой, ноги кривые, ростом тот человек такой, что голову задрать вверх надо, чтобы лицо его увидеть. Не встречался с таким раньше Индига, а сразу узнал, кто перед ним стоит, — Какзаму, злой горный человек. Стал белый Индига, сердце у него бьётся, руки-ноги трясутся, волосы от страха дыбом встали. Однако говорит парень сам себе: «Это ещё не страх! Страх-то впереди!» Поклонился он Какзаму. Спрашивает тот:
— Тебе чего здесь надо, козявка?
Говорит ему Индига, себя пропавшим уже считая:
— Эй, сосед! Ты, говорят, силу большую имеешь?
— Правду говорят! — отвечает Какзаму. — Видишь, вокруг камни лежат? Всё это люди были, да я их в камни обратил. Пусть мои утёсы и всё, что под ними, сторожат! И тебя сейчас в камень обращу! — Тронул он Индигу за руку. Стала каменная рука у Индиги. Пошевельнуть Индига рукой не может, поднять её не может. Чёрная рука стала. Чуть не умер от страха Индига. Но духу набрался, говорит:
— Э-э! Это ещё дед мой умел делать! Только не велика это сила — из живого мяса камень сделать. Вот ты из камня живое мясо сделай! Мой дед умел, да давно умер. Теперь никто не умеет!
Рассмеялся Какзаму — пошло в горах грохотать, обвалы пошли, лавины в ущелья скатились, камни все зашевелились. Отвечает он Индиге:
— Моя сила, моя власть: что хочу, то и сделаю!
Тронул он руку Индиги. Опять стала рука живая. Побежала по ней горячая кровь, стала рука шевелиться.
— Э-э! Это ещё не всё! — кричит Индига. — Ну-ка, нагнись ко мне, на ухо скажу то, что дед мой знал, да с собой унёс!
Нагнулся горный человек к Индиге. Ухо подставил. Глазами ворочает. Ноздри такие, что целый кулак влезет. Вытащил Индига из-за пояса кисет с табаком да весь табак и высыпал Какзаму в нос!
Принялся Какзаму чихать. Чихал, чихал… Вся сила у него через нос вышла. Когда ещё сила придёт — время пройдёт… А Индига — бежать, пока не поздно! Убежал от Какзаму!
Идёт за орлиным пером опять. Один ручей перепрыгнул, три сопки перешёл, шесть озёр обежал, девять лесов прошёл. Ноги свои до костей стёр.
Шёл, шёл Индига — каменная стена стоит. Ту стену не обойдёшь! Через ту стену не перелезешь! Влево, вправо — стена через всю землю тянется; верх её облака закрывают.
Ударилось орлиное перо о ту стену и в пыль разлетелось, будто и не было его никогда!
Вот уж тут стало Индиге страшно. Так страшно, что и слов таких нет, чтобы рассказать. Ту стену силой не возьмёшь! Ту стену хитростью не возьмёшь! Заплакал Индига, посмотрев на себя. Ноги до костей стёрты. Руки обожжены. Одёжка — в клочьях. Живот от голода к спине прилип. Много страху перетерпел Индига, а брата не видать! Вынул нож Индига, говорит:
— Назад не пойду — никто из сородичей моих назад не ходил… Сердце своё заячье вырежу! Стыд с лица утру…
Нож к груди приставил. Вдруг видит, в стене дверь показалась. А какой за ней ещё страх стоит?
Себя пересилил Индига. «Как могу бояться? Мужчина я!»
Слышит вдруг, забилось у него в груди сердце мужчины. Взял он копьё в руку. Ударил что есть силы копьём. Распахнулась дверь.
Ко всему готовый, прыгнул Индига в ту дверь…
— Что такое?
Видит парень — на том месте он стоит, где брата своего потерял! И стены никакой нет!Семь страхов
Вокруг сарана — цветок — красным пламенем цветёт, птицы щебечут…
А прямо перед Индигой стоит его брат Соломдига. Стоит брат, красивую девушку за руку держит. Такой красивой не видал ещё Индига. Ресницы у девушки — как камыш, глаза — жёлтые, как солнце сияют. Жёлтый халат свадебный на девушке надет. На халате — чёрные полосы, будто на тигровой шкуре.
Говорит Соломдига:
— Спасибо тебе, брат! Не побоялся ты ничего ради меня!
Улыбается девушка Индиге. Говорит:
— Я тигриного рода человек! Полюбила я твоего брата. Потому и унесла его к себе. Только вижу — ты без брата жить не можешь. Отпросилась я у тигриного хозяина к простым людям. Буду теперь с вами жить! С вами жить можно — смелые люди вы!
Взялись они за руки и пошли вместе. Мать обрадовали. Соломдига с девушкой мужем и женой стали.
А Индига научился вперёд смотреть, и заячьего сердца у него никогда больше не было.

 

Изменено 1 февраля 2022 пользователем Chanda
Замена ссылки

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ

2 февраля — Всемирный день водных и болотных угодий.

Владимир Германздерфер

Сказка клюквенного болота.

( http://samlib.ru/g/germanzderfer_w_g/gr5.shtml )

 

Возле дремучего леса, в маленькой деревеньке, жил-был Иван. Молодец красивый, работящий. Весной пахал и сеял, летом косил да урожай собирал, а осенью в лес за грибами и шишками кедровыми ходил. Так бы и жил себе в удовольствие, а другим в радость, если бы однажды не захотелось ему сока клюквенного. Знал Иван, что в самой чаще лесной болото есть. На нём та ягода и растёт. Не долго думая, взял молодец корзинку, да и пошёл в лес.

Идёт по тропинке заросшей, по сторонам смотрит. А деревья ему с высоты листвой шумят:

- Не ходи, Иван, на болото гиблое. Сгинешь ты там. Позабудь про желание своё. Ягоды эти злой Болотяник сторожит. Попадёшься ему в руки, не выберешься. Загубит он тебя.

Иван шёпот слушает, но не останавливается, с пути не сворачивает. Всё ближе и ближе к трясине подходит. Лес живой позади остался, началось царство болотное. Осока острая цветы душистые сменила. Вместо птичьего пения - воронье карканье слышится. Кругом деревья сухие, поломанные. Видит Иван: кочки по всему болоту торчат, а на них ягоды алые в росе купаются. Сорвал одну и в лукошко положил. Вторую, сладкую, в рот кинул, а третью увидал и не тронул, зелёная ещё. С кочки на кочку перепрыгивает, ягоды спелые собирает. Не заметил, как от твёрдой земли вглубь болота удалился. За одной красивой ягодой показалась другая, ещё красивее, ещё больше.

Так Иван в самую топь и забрёл. Оглянулся, а куда назад идти не знает. Болото туманом заносит. Ничего уже не видать: ни дороги вперёд, ни дроги назад. В руках полная корзинка ягод, а в сердце страха ещё больше. Посмотрел Иван на небо, а там вороны чёрные кружат. Под ногами болото заклокотало, забулькало. Призадумался Иван: "Как быть?". Время к вечеру клонится, надо отсюда выбираться поскорее. Снял Иван лапоть и давай по трясине что есть силы лупить. Зашумела вода зловонная, разошлась в стороны тина гнилостная. Смотрит Иван, а перед ним в самой топи Болотяник стоит. Весь зелёный, скользкий, бородавками да пузырьками жёлтыми покрытый. Ноги как ласты жабьи. Руки толстые, как корни дубовые покручены, а на голове водоросли гнилые . Уши до самого пояса висят, из них мох коричневый торчит. Лицо широкое, плоское, будто лист прошлогодний сморщено. Глазами выпученными смотрит, и ртом с сотней зубов улыбается.

- Ага, попался человечишка! Чего тебе надо, гость незваный?

- Отпусти домой, хозяин болота.

- Я бы отпустил, да ты полную корзину ягод нарвал, ещё и с горсточкой. Разрешения у меня не спрашивал, болоту не поклонился. За это хочу плату с тебя.

- Да что ж с меня взять, чудо ты, болотное? Хочешь, накрою тебе стол знатный с урожая нового? Будешь за ним есть, пить и гостей своих угощать.

- Не хочу, Иван, я твоего урожая. Раз пришёл за ягодами - будешь жизнью платить.

- Да как же я могу жизнью платить, чудище болотное. Она у меня одна. Может, ещё какие желания есть? Я всё могу, всё умею. Только жизнь мне и самому нужна.

- Ладно, Иван. Пожалею я тебя, а ты мне за это службу сослужишь. Иди поближе, на ухо шепну, что надобно.

Иван корзинку поставил, и ухо к губам Болотяника приложил.

- Есть у меня желание одно. Живёт в чаще лесной красна девица. Ты её из леса ко мне на болото замани. Пусть мне женой будет, а трясине нашей хозяйкой.

- Так это разве желание? Я его в раз исполню. Показывай, Болотяник, куда идти.

Засмеялся хозяин болота и пальцем пригрозил.

- Ишь, какой шустрый! Погоди маленько, не всё сразу. Чтобы ты не убежал, Иван, вот тебе нить невидимая. Если из лесу выйдешь, да в деревню побежишь - тут же сердце твоё остановится. Упадёшь замертво и не отдышишься. А теперь ступай в чащу, и веди ко мне красну девицу.

Как только Болотяник последнее слово сказал - сомкнулась тина зыбкая и появилась тропинка. Перестали над головой вороны каркать, беду кликать. Лес живой зашумел, птицы запели. Почувствовал Иван свободу и побежал прочь с болота.

- Обману я тебя, Болотяник ужасный. Нечего красной девице на болоте делать. Нечего ей в трясине зловонной воронам песни петь.

А лес вокруг Ивана листьями шумит, до дома провожает.

- Повезло тебе, Иван. Пожалел тебя хозяин болотный. Беги скорей прочь и не оглядывайся.

Иван в ответ засмеялся:

- Да не боюсь я никого, лес дремучий. Ни Болотяника, ни сказок твоих страшных. Ты мне беду на болоте пророчил, а я целый и невредимый с полным лукошком ягод домой возвращаюсь.

Замолчали деревья, перестали листвой шуметь. Смотрят ему в след, ветками с грустью качают.

- Не знаешь ещё ты, Иван, какая беда тебя ждёт.

Только Иван на опушку лесную вышел, только деревню увидел - как тут же сердце закололо. Одёрнула Ивана нить невидимая. Корзина из рук выпала и по земле рассыпалась. Закрыл молодец глаза и провалился в ночь чёрную. Ни рук, ни ног не чувствует, лежит как дерево поваленное: и жив как будто, да жизни нет. Тут, вдруг, голос чей-то сквозь мглу стал пробиваться, лучиком золотистым из небытия вытягивать.

Очнулся Иван. Глядит: а он уже не на поляне лежит, а в доме чужом, на кровати высокой под одеялом пуховым. Испугался молодец. Вскочил с постели да без сил обратно рухнул. На грохот девица красная прибежала. Тоненькая, как берёзка юная. С косой русой до самого пола и глазами, как два небесных омута. Лицо красивое добротой и нежностью светится. Подсела она на край кровати, воды Ивану протянула и говорит:

- Не бойся меня, Иван. Здесь тебе худого никто не сделает. Звери лесные тебя на опушке нашли и в дом ко мне принесли.

Откинулся молодец на подушки мягкие, дух перевёл.

- Как звать то тебя, девица-красавица?

- Настенькой.

- Откуда ведаешь, Настенька, что меня Иваном кличут? Ведь незнакомы мы вовсе?

У Настеньки щёчки румянцем покрылись. Застеснялась, красна девица.

- Я часто на опушку лесную выхожу. Стою и слушаю, как песни поешь весёлые да детишек шутками и прибаутками развлекаешь.

- А почему, Настенька, из леса не выходишь, к людям не идёшь?

Настенька в сторону болота глянула, и глаза вниз опустила.

- От того, Иван, к людям не иду, что однажды ягод мне волшебных захотелось. Решила батеньке старенькому пирогов с клюквой испечь. Да только пожадничала, полное лукошко ягод набрала. Поймал меня на болоте Болотяник и нить невидимую к сердцу привязал. Сказа, что отпустит, если невестой его стану, да я не согласилась. Как только из леса выхожу - сердце болеть начинает. Вот, с тех пор, в лесу и живу. Уже и тятенька мой Богу душу отдал, а я всё со зверьми лесными и птицами дни коротаю.

Иван голову вниз опустил и вздохнул горько:

- Я тоже, Настенька, за ягодами на болото пошёл. Предупреждал меня лес, ветвями шумел, да я неразумный не послушал совета мудрого. Я тоже пожадничал и целую корзинку ягод набрал, даже с горсточкой. Привязал мне Болотяник к сердцу нить узлом невидимым. Привязал так крепко, что ни разорвать, ни ножом перерезать. Жизнь мне оставил с условием, что тебя к нему приведу.

Настенька с кровати встала и платком голову повязала.

- Теперь ты Иван за лесом присмотришь, а я на поклон к Болотянику пойду. Если женой его стану - отвяжет он нить от сердца твоего. Сможешь ты и дальше сказки деткам говаривать, радость малышам дарить.

- Постой, Настенька! Не ходи на болото гиблое! Не нужна мне жизнь без тебя.

Улыбнулась в ответ красна девица, сердце взглядом согрела. Ослабла нить невидимая. Но только Настенька к Ивану ближе подошла, как снова нить натянулась. Застонал Иван, за сердце схватился.

Слёзы брызнули из глаз девичьих. Обернулась она, глянула на Ивана в последний раз и в дверь выскочила. Не успел молодец даже глазом моргнуть.

- Иду, Болотяник, иду! Согласна я женой твоей стать. Только не натягивай нить невидимую.

Выскочил Иван на крыльцо дома рубленного, да увидел только, как туман белым облаком Настеньку спрятал. Упал он без сил на лавочку и голову руками обхватил. Смотрит Иван на лукошко с ягодами и плачет. Не хочется ему больше сока сладкого, когда нет Настеньки, сердцу любой.

Запел Иван песню грустную, а в ответ где-то на болоте запела Настенька. От грусти и боли человеческой Болотяник сильнее становится, а лес мрачнее. Сидит Иван на пороге и слушает песню. А со всех сторон туман молочный подбирается, лапами липкими всё в себя затягивает. Глядит Иван на пелену и думает, как бы это зло в добро обернуть. Не видно ему Настеньку за туманом, но и Болотянику его не видно. Можно в болото пробраться и Настеньку выкрасть. А по брошенным на землю ягодкам, обратную дорогу можно найти. Пусть не смогут они к людям больше выйти, зато будут в лесу вместе счастливыми жить, под самым боком у Болотяника.

Встал Иван, взял лукошко и пошёл в сторону болота. Позади себя через каждый шаг ягоды красные бросает. Тихо-тихо ступает, веточки сухие обходит. Так, незамеченным, добрался до кочек болотных. Идёт в тумане вязком, песня Настенькина ему дорогу указывает. Всё ближе и ближе любимая, всё меньше и меньше ягод в лукошке. С последней ягодкой остановился Иван, стал сквозь марево смотреть. Изо всех сил глаза напрягает, да только ничего не видать. Куда ступить? Где земля твёрдая? Не знает молодец. Значит, пришёл он в самое логово Болотяника.

Вдруг с неба птица в болото упала. Стала засасывать её трясина. Хочет птица взлететь - да силы нет. Жижа болотная чёрной грязью крылья залепила. Иван птице палку бросил. Схватилась птица лапками, удержалась на поверхности зыбкой. Тут на шум Болотяник из тумана вышел. Увидел Ивана, обрадовался:

- Что, Иван? Всё равно ко мне вернулся? Забудь о птице. Всё равно ей не выбраться. Только силы свои на неё зря потратишь. Ты лучше посмотри, кто у меня есть.

Болотяник туман руками развёл и пальцем корявым в просвет указал.

- Вот она, твоя Настенька.

Хозяин болота в ладоши хлопнул, и пелена белая совсем исчезла.

Видит Иван: сидит Настенька на поляне, ягоды срывает и в лукошко кладёт. А сама словно спит и во сне говорит:

- Иди ко мне, Ванечка. Будем в нашем счастье на болоте жить.

Иван на птицу глянул и последнюю ягодку из корзинки ей в клюв положил.

- Не быть по-твоему, Болотяник противный.

Иван птицу от тины чёрной освободил и в небо выпустил. Как только она на свободе оказалась - Настенька сразу от сна очнулась и закричала:

- Беги, Иванушка! Беги прочь отсюда! Сгубит тебя Болотяник проклятый.

Хозяин болота от злости ластами топнул, и Настенька в тумане скрылась.

- Раз противиться мне вздумал - блуждать тебе вечно в болоте этом, да песню Настенькину грустную слушать. Быть тебе, Иван, вечно у меня на привязи.

Одёрнул Болотяник нить невидимую и упал Иван в болото. Сердце в комок сжалось, как птица раненная замерло.

Отпустил Болотяник туман и снова увидел Иван Настенку. Не собирает она больше ягоды яркие, а сидит и плачет горько. Вьёт Болотяник из её боли нити волшебные, невидимые. Всё сильнее стягивает этими нитями сердце Иваново. Только Иван руку к любимой протянул - как туман снова всё белым облаком укутал. Вскочил молодец, побежал навстречу Настеньке, да в дымке вязкой запутался. Стал блуждать из стороны в сторону, искать дорогу к любимой. Всё тише и тиши слова песни становятся. Всё реже и реже бьётся сердце у Настеньки. Иван кричать стал - да туман не дал его словам пробиться. Упал молодец на кочку болотную. Смотрит на своё отражение в воде мутной. Хочет встать, да силы нет.

Закрылись глаза от бессилия, как тут вдруг кто-то ягоду в воду бросил. Поднялся Иван - а это птица ягоду сорвала и ещё одну кинула. Дотянулся Иван до ягоды, съел её и силу почувствовал. А птица летать не перестаёт: всё новые ягоды в тумане срывает и Ивану приносит. Слышит Болотяник звон на болоте стоит. Чует, кто-то ягоды срывает да в воду бросает. А кто - увидеть не может. С каждой сорванной ягодой силу теряет хозяин болота. Из большого и ужасного сторожа трясинного - в маленького и сморщенного старичка превращается. Нет больше силы за нити невидимые дёргать. Нет больше силы плести клубочек из сердца Настеньки. Стал Болотяник кричать на весь лес:

- Пощади, Иван! Не ешь мои ягоды! Отпущу тебя с Настенькой на все четыре стороны.

Болотяник просит слёзно, а воронам втихаря рукой машет:

- Поймайте птицу, что ягоды срывает.

Стали вороны за птицей летать. Вот-вот заклюют. Да только, вдруг, лес начал слугам Болотяника мешать. Ветками машет, верхушками за крылья ловит, листьями глаза закрывает. Видит Иван: превратилась птица в хозяйку лесную. Вся такая лёгкая прозрачная, в платье из цветов и трав душистых. С золотыми волосами и глазами, как у лани ласковой. Хозяйка лесная махнула рукой на воронов и в шишки прошлогодние их превратила. Увидел это Болотяник, на колени в жижу болотную бухнулся:

- Не губи меня, хозяйка леса.

Посмотрела она на Болотяника, а потом на Ивана глянула.

- Мир лесной должен в гармонии жить. Раз ты, Иван, на болото за любимой пришёл - то бери её и уходи. Доброе сердце твоё спало вас от беды неминуемой. А Настеньку я как дочь родную люблю, за то, что за лесом всегда ухаживала и зверей моих оберегала. Что ж до тебя, Болотяник, то ступай на дно болота, да там и сиди. Людей, за ягодами пришедших, не смей трогать. Хозяйничай на своей трясине ночью, да только меру знай. А если среди белого дня захочешь вылезти, то знай - придут за твоими ягодами Иван с Настенькой. Все до одной ягодки в лукошко соберут, ни одной тебе не оставят. Высохнешь весь и станешь былинкой невесомой. Исчезнет тогда вместе с тобой болото гиблое.

Сказала всё это хозяйка лесная, превратилась обратно в птицу и в лес улетела.

Болотяник тут же в болото плюхнулся, да когда падал, все нити волшебные оборвал. Вздохнули Иван с Настенькой свободно, и пошли по тропинке прочь из леса. До последнего своего дня сидел хозяин болотный на дне трясины. Только по ночам вылезал, и кочки в порядок приводил, цветами болотными украшал. А Настенька с Иваном свадьбу в деревне справили. Жили долго и счастливо, про тайну ягод клюквенных никому не говорили. Каждую осень ягоды на болоте собирали, но никогда все не срывали. Самые спелые Болотянику в подарок оставляли потому, что сердца у них были добрые.

СКАЗКА К ПРОШЕДШЕМУ ПРАЗДНИКУ
2 февраля — не только Всемирный день водных и болотных угодий, но и День сурка.
А. Комаров 
Сурок

Мне подарили сурка, толстого, неуклюжего. На его родине, в степях, он зовется байбаком, за его удивительную способность долго спать. Он спит всю зиму, весной, когда зазеленеют травы, байбак выходит из норы и усиленно питается молодой зеленью. Потом наступает жара, травы высыхают, и байбак снова залезает в нору и спит. Спит до осени. Когда пройдут дожди и зазеленеет трава, байбак вторично просыпается и бодрствует до зимы. Наш байбак был ручной, позволял брать себя на руки, гладить его и кормить вкусными вещами. Он любил морковь, печенье, фрукты и молоко. В углу, в сарае с сетчатой дверью, было положено сено; байбак устроил себе там логово и почти все время проводил в спячке.
Один раз моя жена, принеся ему еду, не могла его добудиться. Она подошла к логову и стала трепать его по шкурке и уговаривала проснуться. Байбак выскочил из логова страшно рассерженный. Он встал на задние лапы и свирепо заскрежетал зубами. Он был возмущен до глубины души, и эту обиду он простить не смог. Жена всячески задабривала его, давала самые любимые кушанья, но он на нее бросался, скрежетал зубами и норовил вцепиться в руку. Он не простил ее до конца своей жизни. К другим же был по-прежнему ласков и брал из рук еду.

[Chanda 14]

СКАЗКА К ПРАЗДНИКУ
17 февраля -  День спонтанного проявления доброты
Кир Булычев
Можно попросить Нину?

- Можно попросить Нину? - сказал я.
- Это я, Нина.
- Да? Почему у тебя такой странный голос?
- Странный голос?
- Не твой. Тонкий. Ты огорчена чем-нибудь?
- Не знаю.
- Может быть, мне не стоило звонить?
- А кто говорит?
- С каких пор ты перестала меня узнавать?
- Кого узнавать?
Голос был моложе Нины лет на двадцать. А на самом деле Нинин голос лишь лет на пять моложе хозяйки. Если человека не знаешь, по голосу его возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго остаются молодыми.
- Ну ладно, - сказал я. - Послушай, я звоню тебе почти по делу.
- Наверно, вы все-таки ошиблись номером, - сказала Нина. - Я вас не знаю.
- Это я, Вадим, Вадик, Вадим Николаевич! Что с тобой?
- Ну вот! - Нина вздохнула, будто ей жаль было прекращать разговор. - Я не знаю никакого Вадика и Вадима Николаевича.
- Простите, - сказал я и повесил трубку.
Я не сразу набрал номер снова. Конечно, я просто не туда попал. Мои пальцы не хотели звонить Нине. И набрали не тот номер. А почему они не хотели?
Я отыскал в столе пачку кубинских сигарет. Крепких как сигары. Их, наверное, делают из обрезков сигар. Какое у меня может быть дело к Нине? Или почти дело? Никакого. Просто хотелось узнать, дома ли она. А если ее нет дома, это ничего не меняет. Она может быть, например, у мамы. Или в театре, потому что на тысячу лет не была в театре.
Я позвонил Нине.
- Нина? - сказал я.
- Нет, Вадим Николаевич, - ответила Нина. - Вы опять ошиблись. Вы какой номер набираете?
- 149-40-89.
- А у меня Арбат - один - тридцать два - пять три.
- Конечно, - сказал я. - Арбат - это четыре?
- Арбат - это Г.
- Ничего общего, - сказал я. - Извините, Нина.
- Пожалуйста, - сказала Нина. - Я все равно не занята.
- Постараюсь к вам больше не попадать, - сказал я. - Где-то заклиналось, вот и попадаю к вам. Очень плохо телефон работает.
- Да, - согласилась Нина.
Я повесил трубку.
Надо подождать. Или набрать сотню. Время. Что-то замкнется в перепутавшихся линиях на станции. И я дозвонюсь. "Двадцать два часа ровно", - сказала женщина по телефону "сто". Я вдруг подумал, что если ее голос записали давно, десять лет назад, то она набирает номер "сто", когда ей скучно, когда она одна дома, и слушает свой голос, свой молодой голос. А может быть, она умерла. И тогда ее сын или человек, который ее любил, набирает сотню и слушает ее голос.
Я позвонил Нине.
- Я вас слушаю, - сказала Нина молодым голосом. - Это опять вы, Вадим Николаевич?
- Да, - сказал я. - Видно, наши телефоны соединились намертво. Вы только не сердитесь, не думайте что я шучу. Я очень тщательно набирал номер, который мне нужен.
- Конечно, конечно, - быстро сказала Нина. - Я ни на минутку не подумала. А вы очень спешите, Вадим Николаевич?
- Нет, - сказал я.
- У вас важное дело к Нине?
- Нет, я просто хотел узнать, дома ли она.
- Соскучились?
- Как вам сказать...
- Я понимаю, ревнуете, - сказала Нина.
- Вы смешной человек, - сказал я. - Сколько вам лет, Нина?
- Тринадцать. А вам?
- Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей.
- И каждый кирпич - это месяц, правда?
- Даже один день может быть кирпичом.
- Да, - вздохнула Нина, - тогда это очень толстая стена. А о чем вы думаете сейчас?
- Трудно ответить. В данную минуту ни о чем. Я же разговариваю с вами.
- А если бы вам было тринадцать лет или даже пятнадцать, мы могли бы познакомиться, - сказала Нина. - Это было бы очень смешно. Я бы сказала: приезжайте завтра вечером к памятнику Пушкину. Я вас буду ждать в семь часов ровно. И мы бы друг друга не узнали. Вы где встречаетесь с Ниной?
- Как когда.
- И у Пушкина?
- Не совсем. Мы как-то встречались у "России".
- Где?
- У кинотеатра "Россия".
- Не знаю.
- Ну, на Пушкинской.
- Все равно почему-то не знаю. Вы, наверное, шутите. Я хорошо знаю Пушкинскую площадь.
- Неважно, - сказал я.
- Почему?
- Это давно было.
- Когда?
Девочке не хотелось вешать трубку. почему-то она упорно продолжала разговор.
- Вы одна дома? - спросил я.
- Да. Мама в вечернюю смену. Она медсестра в госпитале. Она на ночь останется. Она могла бы прийти и сегодня, но забыла дома пропуск.
- Ага, - сказал я. - Ладно, ложись спать, девочка. Завтра в школу.
- Вы со мной заговорили как с ребенком.
- Нет, что ты, говорю с тобой, как со взрослой.
- Спасибо. Только сами, если хотите, ложитесь спать с семи часов. До свидания. И больше не звоните своей Нине. А то опять ко мне попадете. И разбудите меня, маленькую девочку.
Я повесил трубку. Потом включил телевизор и узнал о том, что луноход прошел за смену 337 метров. Луноход занимался делом, а я бездельничал. В последний раз я решил позвонить Нине уже часов в одиннадцать, целый час занимал себя пустяками. И решил, что, если опять попаду на девочку, повешу трубку сразу.
- Я так и знала, что вы еще раз позвоните, - сказала Нина, подойдя к телефону. - Только не вешайте трубку. Мне, честное слово, очень скучно. И читать нечего. И спать еще рано.
- Ладно, - сказал я. - Давайте разговаривать. А почему вы так поздно не спите?
- Сейчас только восемь, - сказала Нина.
- У вас часы отстают, - сказал я. - Уже двенадцатый час.
Нина засмеялась. Смех у нее был хороший, мягкий.
- Вам так хочется от меня отделаться, что просто ужас, - сказала она. - Сейчас октябрь, и потому стемнело. И вам кажется, что уже ночь.
- Теперь ваша очередь шутить? - спросил я.
- Нет, я не шучу. У вас не только часы врут, но и календарь врет.
- Почему врет?
- А вы сейчас мне скажете, что у вас вовсе не октябрь, а февраль.
- Нет, декабрь, - сказал я. И почему-то, будто сам себе не поверил, посмотрел на газету, лежавшую рядом, на диване. "Двадцать третье декабря" - было написано под заголовком.
Мы помолчали немного, я надеялся, что она сейчас скажет "до свидания". Но она вдруг спросила:
- А вы ужинали?
- Не помню, - сказал я искренне.
- Значит, не голодный.
- Нет, не голодный.
- А я голодная.
- А что, дома есть нечего?
- Нечего! - сказала Нина. - Хоть шаром покати. Смешно, да?
- Даже не знаю, как вам помочь, - сказал я. - И денег нет?
- Есть, но совсем немножко. И все уже закрыто. А потом, что купишь?
- Да, - согласился я. - Все закрыто. Хотите, я пошурую в холодильнике, посмотрю, что там есть?
- У вас есть холодильник?
- Старый, - сказал я. - "Север". Знаете такой?
- Нет, - сказала Нина. - А если найдете, что потом?
- Потом? Я схвачу такси и подвезу вам. А вы спуститесь к подъезду и возьмете.
- А вы далеко живете? Я - на Сивцевом Вражке. Дом 15/25.
- А я на Мосфильмовской. У Ленинских гор. За университетом.
- Опять не знаю. Только это неважно. Вы хорошо придумали, и спасибо вам за это. А что у вас есть в холодильнике? Я просто так спрашиваю, не думайте.
- Если бы я помнил, - сказал я. - Сейчас перенесу телефон на кухню, и мы с вами посмотрим.
Я прошел на кухню, и провод тянулся за мной, как змея.
- Итак, - сказал я, - открываем холодильник.
- А вы можете телефон носить за собой? Никогда не слышала о таком.
- Конечно, могу. А ваш телефон где стоит?
- В коридоре. Он висит на стенке. И что у вас в холодильнике?
- Значит, так... что тут, в пакете? Это яйца, неинтересно.
- Яйца?
- Ага. Куриные. Вот, хотите, принесу курицу? Нет, она французская, мороженая. Пока вы ее сварите, совсем проголодаетесь. И мама придет с работы. Лучше мы вам возьмем колбасы. Или нет, нашел марокканские сардины, шестьдесят копеек банка. И к ним есть полбанки майонеза. Вы слышите?
- Да, - сказала Нина совсем тихо. - Зачем вы так шутите? Я сначала хотела засмеяться, а потом мне стало грустно.
- Это еще почему? В самом деле так проголодались?
- Нет, вы же знаете.
- Что я знаю?
- Знаете, - сказала Нина. Потом помолчала и добавила: - Ну и пусть! Скажите, а у вас есть красная икра?
- Нет, - сказал я. - Зато есть филе палтуса.
- Не надо, хватит, - сказала Нина твердо. - Давайте отвлечемся. Я же все поняла.
- Что поняла?
- Что вы тоже голодный. А что у вас из окна видно?
- Из окна? Дома, копировальная фабрика. Как раз сейчас, полдвенадцатого, смена кончается. И много девушек выходит из проходной. И еще виден "Мосфильм". И пожарная команда. И железная дорога. Вот по ней сейчас идет электричка.
- И вы все видите?
- Электричка, правда, далеко идет. Только видна цепочка огоньков, окон!
- Вот вы и врете!
- Нельзя так со старшими разговаривать, - сказал я. - Я не могу врать. Я могу ошибаться. Так в чем же я ошибся?
- Вы ошиблись в том, что видите электричку. Ее нельзя увидеть.
- Что же она, невидимая, что ли?
- Нет, видимая, только окна светиться не могут. Да вы вообще из окна не выглядывали.
- Почему? Я стою перед самым окном.
- А у вас в кухне свет горит?
- конечно, а так как же я в темноте в холодильник бы лазил? У меня в нем перегорела лампочка.
- Вот, видите, я вас уже в третий раз поймала.
- Нина, милая, объясни мне, на чем ты меня поймала.
- Если вы смотрите в окно, то откинули затемнение. А если откинули затемнение, то потушили свет. Правильно?
- Неправильно. Зачем же мне затемнение? Война, что ли?
- Ой-ой-ой! Как же можно так завираться? А что же, мир, что ли?
- Ну, я понимаю, Вьетнам, Ближний Восток... Я не об этом.
- И я не об этом... Постойте, а вы инвалид?
- К счастью, все у меня на месте.
- У вас бронь?
- Какая бронь?
- А почему вы тогда не на фронте?
- Вот тут я в первый раз только заподозрил неладное. Девочка меня вроде бы разыгрывала. Но делала это так обыкновенно и серьезно, что чуть было меня не испугала.
- На каком я должен быть фронте, Нина?
- На самом обыкновенном. Где все. Где папа. На фронте с немцами. Я серьезно говорю, я не шучу. А то вы так странно разговариваете. Может быть, вы не врете о курице и яйцах?
- Не вру, - сказал я. - И никакого фронта нет. Может быть, и в самом деле мне подъехать к вам?
- Так и я в самом деле не шучу! - почти крикнула Нина. - П вы перестаньте. Мне сначала было интересно и весело. А теперь стало как-то не так. Вы меня простите. Как будто вы не притворяетесь, а говорите правду.
- Честное слово, девочка, я говорю правду, - сказал я.
- Мне даже страшно стало. У нас печка почти не греет. Дров мало. И темно. Только коптилка. Сегодня электричества нет. И мне одной сидеть ой как не хочется. Я все теплые вещи на себя накутала.
И тут же она резко и как-то сердито повторила вопрос:
- Вы почему не на фронте?
- На каком я могу быть фронте? - Уже и в само деле шутки зашли куда-то не туда. - Какой может быть фронт в семьдесят втором году!
- Вы меня разыгрываете?
Голос опять сменял тон, был он недоверчив, выл он маленьким, три вершка от пола. И невероятная, забытая картинка возникла перед глазами - то, что было с мной, но много лет, тридцать или больше лет назад. когда мне тоже было двенадцать лет. И в комнате стояла буржуйка. И я сижу не диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это было керосиновая лампа? И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах, хотя я тогда не думал о курице...
- Вы почему замолчали? - спросила Нина. - Вы лучше говорите.
- Нина, - сказал я. - Какой сейчас год?
- Сорок второй, - сказала Нина.
И я уже складывал в голове ломтики несообразностей в ее словах. Она не знает кинотеатра "Россия". И телефон у нее только из шести номеров. И затемнение...
- Ты не ошибаешься? - спросил я.
- Нет, - сказала Нина.
Она верила в то, что говорила. Может, голос обманул меня? Может, ей не тринадцать лет? Может, она, сорокалетняя женщина, заболела еще тогда, девочкой, и ей кажется, что она осталась там, где война?
- Послушайте, - сказал я спокойно. Не вешать же трубку. - Сегодня двадцать третье декабря 1972 года. Война кончилась двадцать семь лет назад. Вы это знаете?
- Нет, - сказала Нина.
- Вы знаете это. Сейчас двенадцатый час... Ну как вам объяснить?
- Ладно, - сказал Нина покорно. - Я тоже знаю, что вы не привезете мне курицу. Мне надо было догадаться, что французских куриц не бывает.
- Почему?
- Во Франции немцы.
- Во Франции давным-давно нет никаких немцев. Только если туристы. Но немецкие туристы бывают и у нас.
- Как так? Кто их пускает?
- А почему не пускать?
- Вы не вздумайте сказать, что фрицы нас победят! Вы, наверно, просто вредитель или шпион?
- Нет, я работаю в СЭВе, Совете Экономической Взаимопомощи. Занимаюсь венграми.
- Вот и опять врете! В Венгрии фашисты.
- Венгры давным-давно прогнали своих фашистов. Венгрия - социалистическая республика.
- Ой, а я уж боялась, что вы и в самом деле вредитель. А вы все-таки все выдумываете. Нет, не возражайте. Вы лучше расскажите мне, как будет потом. Придумайте что хотите, только чтобы было хорошо. Пожалуйста. И извините меня, что я так с вами грубо разговаривала. Я просто не поняла.
И я не стал больше спорить. Как объяснить это? Я опять представил себе, как сижу в этом самом сорок втором году, как не хочется узнать, когда наши возьмут Берлин и повесят Гитлера. И еще узнать, где я потерял хлебную карточку за октябрь. И сказал:
- Мы победим фашистов 9 мая 1945 года.
- Не может быть! Очень долго ждать.
- Слушай, Нина, и не перебивай. Я знаю лучше. И Берлин мы возьмем второго мая. Даже будет такая медаль - "За взятие Берлина". А Гитлер покончит с собой. Он примет яд. И даст его Еве Браун. А потом эсэсовцы вынесут его тело во двор имперской канцелярии, и обольют бензином, и сожгут.
Я рассказывал это не Нине. Я рассказывал это себе. И я послушно повторял факты, если Нина не верила или не понимала сразу, возвращался, когда она просила пояснить что-нибудь, и чуть было не потерял вновь ее доверия, когда сказал, что Сталин умрет. Но я потом вернул ее веру, поведав о Юрии Гагарине и о новом Арбате. И даже насмешил Нину, рассказав о том, что женщины будут носить брюки-клеш и совсем короткие юбки. И даже вспомнил, когда наши перейдут границу с Пруссией. Я потерял чувство реальности. Девочка Нина и мальчишка Вадик сидели передо мной на диване и слушали. Только они были голодные как черти. И дела у Вадика обстояли даже хуже, чем у Нины; хлебную карточку он потерял, и до конца месяца им с матерью придется жить на одну ее карточку, рабочую карточку, потому что Вадик посеял карточку где-то во дворе, и только через пятнадцать лет он вдруг вспомнит, как это было, и будет снова расстраиваться потому что карточку можно было найти даже через неделю; она, конечно, свалилась в подвал, когда он бросил на решетку пальто, собираясь погонять в футбол. И я сказал, уже потом, когда Нина устала слушать, то что полагала хорошей сказкой:
- Ты знаешь Петровку?
- Знаю, - сказала Нина. - А ее не переименуют?
- Нет. Так вот...
Я рассказал, как войти во двор под арку и где в глубине двора есть подвал, закрытый решеткой. И если это октябрь сорок второго года, середина месяца, то в подвале, вернее всего лежит хлебная карточка. Мы там, во дворе, играли в футбол, и я эту карточку потерял.
- Какой ужас! - сказала Нина. - Я бы этого не пережила. Надо сейчас же ее отыскать. Сделайте это.
Она тоже вошла во вкус игры, и где-то реальность ушла, и уже ни она, ни я не понимали, в каком году мы находимся, - мы были вне времен, ближе к ее сорок второму году.
- Я не могу найти карточку, - сказал я. - Прошло много лет. Но если сможешь, зайди туда, подвал должен быть открыт. В крайнем случае скажешь, что карточку обронила ты.
И в этот момент нас разъединили.
Нины не было. Что-то затрещало в трубке. Женский голос сказал:
- Это 148-18-15? Вас вызывает Орджоникидзе.
- Вы ошиблись номером, - сказал я.
- Извините, - сказал женский голос равнодушно.
И были короткие гудки. Я сразу же набрал снова Нинин номер. Мне нужно было извиниться. Нужно было посмеяться вместе с девочкой. Ведь получалась в общем чепуха...
- Да, - сказал голос Нины. Другой Нины.
- Это вы? - спросил я.
- А, это ты, Вадим? Что тебе не спиться?
- Извини, - сказал я. - Мне другая Нина нужна.
- Что?
Я повесил трубку и снова набрал номер.
- Ты сума сошел? - спросила Нина. - Ты пил?
- Извини, - сказал я и снова бросил трубку.
Теперь звонить бесполезно. Звонок из Орджоникидзе все вернул на свои места. А какой у нее настоящий телефон? Арбат - три, нет, Арбат - один - тридцать два - тридцать... Нет, сорок...
Взрослая Нина позвонила мне сама.
- Я весь вечер сидела дома, - сказала она. - Думала, ты позвонишь, объяснишь, почему ты вчера так себя вел. Но ты, видно, совсем сошел с ума.
- Наверно, - согласился я. Мне не хотелось рассказывать ей о длинных разговорах с другой Ниной.
- Какая еще другая Нина? - спросила она. - Это образ? Ты хочешь заявить, что желал бы видеть меня иной?
- Спокойной ночи, Ниночка, - сказал я. - Завтра все объясню.
...Самое интересное, что у этой странной истории был не менее странный конец. На следующий день утром я поехал к маме. И сказал, что разберу антресоли. Я три года обещал это сделать, а тут приехал сам. Я знаю, что мама ничего не выкидывает. Из того, что, как ей кажется, может пригодиться. Я копался часа полтора в старых журналах, учебниках, разрозненных томах приложений к "Ниве". Книги были не пыльными, но пахли старой, теплой пылью. Наконец я отыскал телефонную книгу за 1950 год. книга распухла от вложенных в нее записок и заложенных бумажками страниц, углы которых были обтрепаны и замусолены. Книга было настолько знакома, что казалось странным, как я мог ее забыть, - если бы не разговор с Ниной, так бы никогда и не вспомнил о ее существовании. И стало чуть стыдно, как перед честно отслужившим костюмом, который отдают старьевщику на верную смерть.
Четыре первые цифры известны. Г-1-32... И еще я знал, что телефон, если никто из нас не притворялся, если надо мной не подшутили, стоял в переулке Сивцев Вражек, в доме 15/25. Никаких шансов найти тот телефон не было. Я уселся с книгой в коридоре, вытащив из ванной табуретку. Мама ничего не поняла, улыбнулась только проходя мимо, и сказала:
- Ты всегда так. Начнешь разбирать книги, зачитаешься через десять минут. И уборке конец.
Она не заметила, что я читаю телефонную книгу. Я нашел этот телефон. Двадцать лет назад он стоял в той же квартире, что и в сорок втором году. И записан был на Фролову К. Г.
Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и быть не могло. Но вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они на моем месте, делали бы то же самое. и я поехал на Сивцев Вражек.
Новые жильцы в квартире не знали, куда уехали Фроловы. Да и жала ли они здесь? Но мне повезло в домоуправлении. Старенькая бухгалтерша помнила Фроловых, с ее помощью я узнал все, что требовалось, через адресный стол.
Уже стемнело. По новому району, среди одинаковых панельных башен гуляла поземка. В стандартном двухэтажном магазине продавали французских кур в покрытых инеем прозрачных пакетах. У меня появился соблазн купить курицу и принести ее, как обещал, хоть и с двадцатилетнем опозданием. Но я хорошо сделал, что не купил ее. В квартире никого не было. И по тому, как гулко разносился звонок, мне показалось, что здесь люди не живут. Уехали.
Я хотел было уйти, но потом, раз уж забрался так далеко, позвонил в дверь рядом.
- Скажите, Фролова Нина Сергеевна - ваша соседка?
Парень в майке, с дымящимся паяльником в руке ответил равнодушно:
- Они уехали.
- Куда?
- Месяц как уехали на Север. До весны не вернуться. И Нина Сергеевна, и муж ее.
Я извинился, начал спускаться по лестнице. И думал, что в Москве, вполне вероятно, живет не одна Нина Сергеевна Фролова 1930 года рождения.
И тут дверь сзади снова растворилась.
- Погодите, - сказал тот же парень. - Мать что-то сказать хочет.
Мать его тут же появилась в дверях, запахивая халат.
- А вы кем ей будете?
- Так просто, - сказал я. - Знакомый.
- Не Вадим Николаевич?
- Вадим Николаевич.
- Ну вот, - обрадовалась женщина, - чуть было вас не упустила. Она бы мне никогда этого не простила. Нина так и сказала: не прощу. И записку на дверь приколола. Только записку, наверно, ребята сорвали. Месяц уже прошел. Она сказала, что вы в декабре придете. И даже сказала, что постарается вернуться, но далеко-то как...
Женщина стояла в дверях, глядела на меня, словно ждала, что я сейчас открою какую-то тайну, расскажу ей о неудачной любви. Наверное, она и Нину пытала: кто он тебе? И Нина тоже сказала ей: "Просто знакомый".
Женщина выдержала паузу, достала письмо из кармана халата.

 "Дорогой Вадим Николаевич!
Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать..."